Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Часть первая Остров Мертвых

Место силы. — Река Морг. Священные горы. — Лабиринты. — Хождение на остров. — Кузова. — Гиперборея. — Великая пропасть. — Секирная гора

В верованиях протосаамских племен запредельным местом «силы» всегда была группа островов посреди Дышащего моря, где вода входит и выходит из преисподней (речь в данном случае идет о приливах и отливах на Белом море, отсюда и название — Дышащее), а дикие безлесные луды (от карельского luodo — отмель, каменный остров) и есть «резиденция мертвых» — saivo.

Земля, находящаяся там, где уже не может быть земли, иначе говоря, за окоёмом, землей как таковой уже не является, но становится местом сакральным, расположенным на границе, пересечении миров: «верхнего» — мира небесных светил и добрых духов, «среднего» — обители людей, животных, птиц и растений, и «нижнего» — подземного и подводного мира темных потусторонних сил.

Здесь, под низким северным небом под нескончаемый вой ветра, направление которого разнообразно и непредсказуемо, и происходил переход из мира живых в потусторонний и парадоксальный мир мертвых, населенный черными животными и благородными предками, злыми духами и их антагонистами, в мир, где входящего в него встречают Олень-Сайво, Рыба-Сайво и Птица-Сайво.

Всякий раз, отчаливая от материка, древний мореход, по сути, безоглядно входил в кипящие воды реки Морг, о которой много веков спустя, в первой половине XIV столетия, архиепископ Василий Новгородский скажет: «Много детей моих (духовных детей, разумеется. — М. Г.) видоки тому на Дышучем мори: червь неусыпающий, и скрежет зубовный, и река молненная (кипящая. — М. Г.) Морг».

Так называемое «кипение воды», или «толчея волн», более известное как сулой, — явление, весьма распространенное на северных морях, — связано с приливноотливными процессами, когда происходит столкновение разнонаправленных и разноскоростных течений. Это приводит к шумовым выбросам в воздух столпов вспененной, бурлящей воды, что и по сей день производит на мореплавателя угнетающее впечатление.

В сознании людей глубокой древности (вплоть до I тысячелетия н. э.) подобное плавание становилось последним, апокалиптическим, потому что мореход дерзал пересечь рубеж вечности, и любая суша, любой остров, к которому можно было пристать и на котором найти спасение от «морского возмущения», воспринимались как чудо, как переход в иную реальность.

У того же Василия Новгородского читаем: «...и принесло их к высоким горам... и свет бысть на месте том самосиянен, яко не мочи человеку исповедати. И пребыша долго время на месте том, а солнце не виде, но свет бысть многочасьтный, светлуюся паче солнца...»

Сознание человека, обретающего нежданное спасение от неминуемой гибели, воспринимает действительность преувеличенно, отчасти даже деформированно, мифологизирует ее. Например, он видит в таинственно выплывающих из непроглядного тумана или штормовой мороси пологих, заросших густым косматым лесом берегах Соловецких островов «высокие горы» и скалистые уступы, что закрывают собой небо, воздевать глаза к которому страшно и непозволительно, ибо оно и есть воплощение гнева богов.

Однако это не просто вымышленные детали местного рельефа, это символы иного, священного мира, который мореплаватель никогда не видел раньше, но предания о котором передаются из поколения в поколение, и оказавшись в котором, человек становится посвященным, могущим на равных говорить с усопшими, блуждающими в лабиринтах «священных гор».

Впрочем, вскоре возбуждение проходит, прибрежный туман рассеивается, и шторм затихает, а заболоченные низины острова возвращают странника к реальной жизни. Стало быть, необходимо создать то, что было нарисовано воображением в минуты экстатического прозрения: ведь подвижный относительно борта долбленой или каркасной лодки горизонт лишь усиливает ощущение нереальности и зыбкости сакрального.

Итак, странник, достигший островов, совершенно утрачивал ощущение устойчивости — и в смысле физическом, и в смысле ментальной устойчивости он более не был привязан к тверди, отныне имея возможность опираться лишь на символы, из которых состоит потусторонний мир и постигнуть которые можно лишь путем посвящающих практик или самой смерти.

Вслед за этнографом и фольклористом Н. Н. Виноградовым (1875—1938), заведующим Соловецким краеведческим музеем в конце 20-х годов XX века, узником СЛОНа, здесь же расстрелянным, можно предположить, что знаменитые Соловецкие лабиринты, во множестве имеющиеся на островах, «есть не что иное, как Salvo, священные горы, где живут души усопших, наслаждаясь блаженством... самый вид лабиринтов уже дает представление о хребтах каменных гор».

Стало быть, мы можем говорить о рукотворных горах, которые оказываются фактом мифологического, сакрального рельефа острова. Более того, концентрические окружности гор-лабиринтов вполне сопоставимы с Колесом времени, проходя все стадии (этапы) которого, точнее говоря, преодолевая все житейские хитросплетения, разматывая нить судьбы, что связывает непрерывные циклы человеческой жизни воедино, блуждая в бесконечных коридорах в поисках единственно правильного пути, готовящийся к переходу в потусторонний мир достигает своего внутреннего «я», где горит огонь и где совершается обряд кремации.

В частности, известно, что при проведении раскопок на лабиринтах Большого Заяцкого острова именно в центре ряда этих ритуальных сооружений были обнаружены остатки костровищ.

Соловецкие лабиринты никогда не были бытовыми захоронениями, но играли роль мистическую, становясь своего рода вратами в «резиденцию мертвых».

Также весьма интересные аллюзии вызывают островные лабиринты летом, когда вросшие в землю, плотно пригнанные друг к другу валуны, составляющие узкие проходы, покрываются зеленым мхом и травой. Если взглянуть на такое сооружение сверху, то сравнение с кроной пышного дерева напрашивается само собой, а вход в лабиринт напоминает ствол этого дерева.

И вновь возникает перекличка с традицией «верхнего», «среднего» и «нижнего» миров, центром которого является Древо жизни, а крона его символизирует мир вдохновения, творчества, свободы, видения будущего и бессмертия.

Следовательно, вполне возможно, что лабиринты, коих на Соловках насчитывается до тридцати пяти, одновременно выполняли функцию порта в потусторонний мир, а также символизировали «горние селения», кущи блаженства, явленные здесь и сейчас.

Спиралевидная лестница, уходящая в небо, и в то же время, подобно змее, извивающаяся на земле, воспринималась саамским, а впоследствии и поморским населением как двухмерная проекция «вавилона» — священной башни или горы, восхождение на которую становится итогом всей земной жизни, достижением и постижением самого себя.

В «Письмах с Дальнего Востока и Соловков» Павла Флоренского есть такие строки:

«Тут, на островах Соловецкого архипелага, существуют замечательные сооружения, называемые в археологии лабиринтами, а в народном языке “вавилонами”. Это — выполненные из камней, преимущественно валунов, величиною с голову, иногда меньше, до кулака, узорные дорожки с запутанным ходом; в одних случаях промежутки между каменными лентами идут непосредственно к центру, в других же случаях — разветвляются и приводят к тупику. Попав в центр, обыкновенно не сразу можно выбраться оттуда, и после прохождения некоторого пути приходишь на старое место».

Впоследствии в христианской традиции на уровне популярного (вульгарного) богословия эта мысль будет сформулирована предельно просто — «из земли вышли, в землю и уйдем».

То обстоятельство, что во всей полноте и красоте модели священных гор можно было наблюдать только летом, скорее всего, говорит о том, что острова архипелага были посещаемы и обитаемы лишь в теплое время года, когда до них можно было добраться и когда на них можно было устроить временное жилье.

С наступлением же зимы Соловки пустели, погружаясь в снежное небытие, и никто из живых не мог беспокоить святилища обители мертвых.

Предположительно, на остров древние мореходы доходили за два-три дня. В путешествие они отправлялись с западного побережья, из низовьев рек Кемь и Выг.

Долбленые лодки и плоты по степени надежности, затратам на производство и управляемости значительно уступали так называемым каркасным лодкам, которые не только были маневренны, обладали достаточным для перевозки трех-пяти человек водоизмещением и были удобны для переноски, но и изготавливались быстро, что для короткого мореходного сезона на Дышащем море представлялось немаловажным, если не решающим фактором.

Каркас собирался из упругих ветвей ели или корней сосны, а обшивка могла быть двух видов — берестяная и из выделанных особым образом шкур — медведя, оленя, лося или тюленя. Второй вариант, что и понятно, был более трудоемким и дорогостоящим, зато более надежным. Такая технология предполагала несколько циклов производства — выделка шкуры, сшивание кусков в единую, как сейчас говорят байдарочники, «калошу», смоление и проклейка шкур в несколько слоев, пропитка тюленьим жиром.

Берестяные же лодки чаще строились в глубине материка и использовались для выхода (сплава) по реке к морю.

Первый день похода в «резиденцию мертвых» завершался, как правило, на Кузовых островах. Здесь можно было отдохнуть после проделанного пути, проверить снаряжение, отсюда, с горы Русский Кузов (123 метра над уровнем моря, название, разумеется, восходит к XVII веку), в ясную погоду через пролив Западная Соловецкая Салма можно было увидеть едва различимую на горизонте группу островов, достижение которых приравнивалось к обряду посвящения, к переходу в иное нравственное и душевное состояние.

У археолога, исследователя соловецких древностей А. Я. Мартынова читаем: «В древности Соловки как цель морского путешествия были видны только со скальных вершин Немецкого и Русского Кузовов, да еще со стрелки Онежского полуострова — мыса Ухт-Наволок».

Понятно, что воображение рисовало древнему мореплавателю картину фантастическую, но реальное достижение цели иначе как прохождением между Сциллой и Харибдой назвать было невозможно.

Кузовые острова превращались в место ожидания и созерцания, в место предуготовления, притом что и сам островной архипелаг, расположенный в 20 километрах от материка, имел свою мистическую историю.

Согласно существующему преданию, в 1904 году восемнадцатилетний поэт, путешественник, мистик Николай Степанович Гумилев удостоился высочайшей аудиенции Государя Императора Николая II, во время которой он поведал самодержцу о Каменной книге, якобы найденной им в Карельских дебрях на берегу Онежского озера. Николай Александрович был потрясен рассказом молодого путешественника, потому как и сам имел склонность к разного рода мистическим и оккультным опытам, а Каменная, она же Голубиная, книга, таинственно утраченная еще в Средневековье, имела статус дохристианского космогонического сочинения, в котором изложены основы бытования славянской цивилизации, а также содержатся зашифрованные предсказания будущего, разгадав которые, возможно достичь блаженства вечной жизни.

Следует заметить, что былинная тематика языческой Руси, восходящая к образу прародины человечества, северной страны Гипербореи, населенной сверхлюдьми, ведущими свое происхождение от детей Урана и Геи, была чрезвычайно популярна на рубеже XIX—XX веков, в эпоху Серебряного века. И то обстоятельство, что именно Николай Степанович Гумилев — поэт-акмеист, впоследствии основатель «ежемесячника стихов и критики» «Гиперборей», проявил такую активность в поисках неведомой земли, расположенной «за северным ветром», вполне закономерно.

Поиск иного пространства перед лицом века электричества, аэропланов, паровозов, политических катаклизмов и кризиса института Церкви стал общим местом для интеллектуалов, уже вырвавшихся (как им казалось) из патриархального небытия дореформенной России, но так и не усвоивших новые, порой варварские, законы русского капитализма.

Итак, на поиски Гипербореи за казенный счет (видимо, посещение царя юным поэтом возымело свое действие) отправляется экспедиция. Н. С. Гумилеву якобы удается разгадать некоторые строки из Каменной книги, которые и приводят экспедиционеров на Кузовые острова. Необитаемая земля, как и положено месту сакральному и доисторическому, будоражит воображение, страшит и притягивает одновременно.

Однако информация о том, кто и когда проводил археологические исследования на островах, представляется достаточно путаной. По одной версии, на Кузовах копал сам Гумилев, по другой — здесь, но уже значительно позже работали экспедиции профессора Владимира Юльевича Виза, а также археолога Александра Яковлевича Брюсова, брата известного поэта Серебряного века Валерия Брюсова.

Артефакты, обнаруженные тогда, на сегодняшний день считаются утраченными, но каменные святилища Гипербореи — сеиды (развенчать данную теорию, как и доказать обратное, не удалось никому) и по сей день возвышаются на Кузовых островах.

Культ священных камней восходит к традиционным представлениям древних саамов о том, что гранитные утесы или валуны являются вместилищами человеческой души. Скорее всего, именно по этой причине сейды своими очертаниями напоминают фигуры людей.

Для тех, кто отправлялся в плавание на Соловки, Кузова становились своего рода мистическим этапом на пути к «Острову мертвых», к подножию священных гор, когда лишь каменные изваяния (на Большом Немецком Кузове сохранился пантеон, состоящий из 150 сейдов) безмолвно провожали входящих в бурлящие воды Белого моря.

Оставляя часть своей души в сейдах, древний мореход тем самым предвосхищал пожирание своего второго «я» морским «неусыпающим червем» в случае кораблекрушения. А катастрофы, приводящие к гибели отважных путешественников и рыбаков, были нередки!

Итак, мерцающий на горизонте архипелаг, то пропадающий в штормовой дымке, то вновь поднимающийся среди мерно накатывающих волн, словно всплывающий со дна Дышащего моря, и был той последней магической гранью, тем окоёмом, за который могут зайти лишь избранные.

Неоднократно упомянутое нами словосочетание «Остров мертвых» не следует, однако, воспринимать исключительно как своего рода фигуру речи. Оно (словосочетание) в полной мере отражает концептуальную установку древнего, а впоследствии и средневекового человека на то, что место это изначально не предназначено для проживания, хотя, как мы знаем, на Соловках все к тому условия наличествуют — пресная вода, рыба в озерах и дичь в лесах, ягоды, грибы, достаточно мягкий для этих широт климат. И дело здесь не только и не столько в климате и удаленности архипелага от материка; в данном случае первоочередную роль играет ритуально-мистическая составляющая. Действительно, живой человек не может существовать вне тверди, без опоры именно на реалии, а не на символы. Ведь в конечном итоге утрата физической и ментальной устойчивости ведет к безумию, к изменению личности, к тому, что в медицине называется аутизмом, галлюцинациями и сумеречным помрачением сознания.

Следует заметить, что и в наши дни существует достаточно примеров, когда туристы или паломники, оказавшиеся на острове, не могут пробыть здесь и дня, испытывая необъяснимые томление и страхи, а выбравшись на материк, зарекаются посещать архипелаг.

Во времена преподобных Савватия, Зосимы и Германа тема сакральности Соловков получила свое развитие.

Так, в рамках аскетических традиций христианства, заложенных святыми Отцами Церкви еще в IV веке, монах, инок является живым мертвецом в миру: ведь принимая постриг, он умирает для жизни обыденной, отрекается от суеты, искушений и страстей «мира сего» и уже под новым именем обретает новое, ангельское бытование. «Кто в сердце своем приобрел смирение, тот мертв стал для мира, и омертвевший для мира омертвел для страстей. Кто омертвел сердцем для своих близких, для того мертв стал диавол», — читаем у преподобного Исаака Сирина.

Однако мы должны понимать, что речь идет не об омертвении сердца, не о «жестоковыйности» и окоснении чувств! Православная аскетика предполагает в первую очередь омертвение плоти как источника «злокозненности», отмирание страстного начала, что и составляет смысл и основу бесконечной «невидимой брани» монашествующего. Эту мысль предельно четко поясняет преподобный Иоанн Лествичник, игумен Синайского монастыря: «Монах есть тот, кто, будучи облечен в вещественное и бренное тело, подражает жизни и состоянию бесплотных».

Интуитивное принятие Соловков как места особенного, неизведанного, необитаемого, на протяжении многих веков служившего обителью потусторонних сил, почитавшегося у поморов «резиденцией мертвых», естественным образом дополнило мистическое мироощущение преподобных Савватия и Германа, прибывших на архипелаг в 1429 году.

Вполне возможно, что, будучи сначала насельником Кирилло-Белозерского, а затем и Валаамского монастыря, святой Савватий был знаком с сочинениями святых Отцов и Учителей Церкви, и слова преподобного Симеона Нового Богослова, отшельника и гимно-творца X века, попадались ему на глаза. Вот эти слова:

«Монахи должны жить в монастыре, как бы на уединенном острове, находящемся среди моря, считая, что весь мир стал для них совершенно недоступным, словно вокруг всего монастыря их утверждена великая пропасть, так что ни находящиеся в мире не (могут) перейти в монастырь, ни живущие на острове — переправиться к тем, которые там, и, с пристрастием глядя (на них), удерживать в сердце или в уме воспоминания о них, но, как мертвые к мертвым, они и обладая чувством, должны относиться к ним без ощущения, делаясь (таким образом) поистине как бы добровольно закланными агнцами».

Переход «великой пропасти», после которого нет возврата ни в ту, ни в другую сторону, становится архетипичным и для древнего, и, впоследствии, для средневекового человека. Причем первый воспринимает Соловки «Островом мертвых» буквально, а второй — сообразно христианскому учению о смерти, конце света и спасении.

Именно и только в этом контексте получает свое объяснение странная на первый взгляд соловецкая притча о «светлых юношах» ангельского обличья, изгнавших с острова семью поморского рыбака со словами: «Бегите отсюда, а не то смерть вас постигнет».

Популярное объяснение притчи: мол, ангелы изгнали рыбака и его жену с острова, чтобы они не мешали монахам, справедливо лишь отчасти. Значительно более точным оказывается иное толкование — изгнанием обычных людей с «Острова мертвых» «светлые юноши» спасают их от неминуемой гибели, потому как по научению «началозлобного демона» поморы «не ведают, что творят» (Лк. 23, 34), желая поселиться в месте, уготованном Богом лишь «живым мертвецам».

Показательно, что это знаковое событие произошло именно у подножия Секирной горы (об этимологии данного названия речь пойдет ниже), где свою первую келью на острове и поклонный крест поставили преподобные старцы Савватий и Герман.

С этого момента Священная гора на Соловках обрела реальные очертания, символически восстав над языческими «вавилонами».

Много позже, во второй половине XIX века, здесь будет воздвигнут скит, освященный в честь двунадесятого праздника Вознесения Господня.

Таким образом, победив смерть, Спаситель освободил человека от смерти, указав ему путь к воскресению, и именно на Соловках эта возможность обрела не только мистическое, но реальное наполнение.