— Это сплошное безобразие, — сказал помощник командира Клест.
Ельцов, вахтенный командир и, заведующий кают-компанейским столом, промолчал, В таких случаях отвечать не приходится.
— Просто черт знает что, — продолжал Клест — вообще говоря, человек сдержанный, но в это утро доведенный до пределов своего терпения. — Постыдная халатность!
Обычай требует, чтобы заведующим кают-компанией выбирали младшего из судовых командиров. Ельцов в свое время подчинился обычаю и теперь нес неизбежные, по его мнению, последствия.
Усилием воли Клест сдержался и встал из-за стола:
— Ни шпрот, ни чайных стаканов, а с нами в поход идет командир дивизии. Превосходно! По возвращении с моря посидите на корабле, приведете дела в порядок.
Что означало: в Ленинград не поедете.
— Есть, — отвечал как всегда невозмутимый Ельцов.
Разговор этот, подобно многим другим, происходил в каюте помощника командира.
В штурманской каюте в то же самое время флагманский штурман Василевский беседовал с судовым штурманом Елисеевым. Василевский будто, нечаянно задавал вопросы, Елисеев отвечал впопад, но сидел на койке, красный и даже чуть вспотевший.
Не меньше волновался и ученик-радист Семилякин, который обыскивал радиорубку и нигде не мог найти вольтметра на восемьсот вольт. Он твердо помнил, что вчера сам положил его на место — в правый ящик стола, но старшина радист Козловский не хотел этому верить и, как впоследствии выяснилось, был прав.
Еще хуже обстояли дела в правой машине. Чертов турбовоздушный насос, из-за которого было столько мучений во всю кампанию, на последнем походе окончательно отказал.
За время стоянки его целиком перебрали и сейчас должны были дать пары и опробовать. А до съемки оставалось всего полчаса. Что, если опять какая-нибудь дрянь получится?
Старший механик Иван Кузьмич Овчинников вытер лицо стрижкой, выплюнул попавшую в рот нитку и приказал:
— Давайте!
Но труднее всего было самому командиру эскадренного миноносца «Бауман» Павлу Павловичу Рыбину. Флот под флагом наркома должен был идти через всю Балтику вплоть до шведских берегов и по дороге проводить всяческие учебно-боевые операции. А обстоятельства складывались неблагоприятно.
С утра было занятие с судовыми командирами — старая игра, в которой разложенные по кают-компанейскому столу спички, изображавшие миноносцы, перестраивались во всевозможные походные ордера. Артиллерист Цветков отвечал неуверенно. Что, если напутает на вахте?
Еще на занятии с внезапной яростью заболели зубы. Было трудно думать и почти невозможно говорить.
Барограф с ночи круто загнул свою кривую вниз, и с моря задул свежий норд-вест. Беспокоил турбовоздушный насос, и, как назло, по разным неладным причинам к походу на корабле осталось только двое рулевых.
Потом пришла нефтеналивная баржа «Наташа». Отдала якорь через якорный канат «Баумана» и заодно ободрала ему чуть не половину свежеокрашенного левого борта.
И тут же боцман каким-то непонятным образом ухитрился растянуть себе ногу и теперь еще ковылял по палубе.
Боцман! Нужнейший человек на съемке!
В каюту один за другим приходили люди, — все с неотложными делами. И никак не удавалось дописать письмо жене.
Оно лежало запрятанным под деловыми бумагами на столе. Закончить и отослать его было совершенно необходимо, но физически невозможно.
И вовсе не помогали зубные капли, которые дал лекпом. Они только оставляли металлический привкус во рту.
Почти всё вышесказанное было отлично известно сидевшему в кают-компании «Баумана» командиру дивизии эсминцев Семену Александровичу Плетневу. Известно ему было и то, что морская служба вообще сопряжена с рядом мелких неприятностей, которые, однако, никакого влияния на выполнение боевых заданий не имеют.
Кроме того, он вполне справедливо считал «Баумана» одним из лучших своих кораблей, а потому не беспокоился и пил чай с печеньем.
И с ним пили чай: комиссар корабля Василий Лунин, прибывшие на поход два шефа-комсомольца, два кинооператора и я, исполнявший обязанности флаг-связиста.