Правила совместного плавания

4

В огромной пустоте вокруг земного шара блуждают грозовые трески, шелест и сухие шорохи, внезапный рев духового оркестра, заунывное, непонятное пение, тонкий свист интерференции, журчание автоматического телеграфа, выкрики на хриплом чужом языке и гулкий бой большого колокола. Далекие скрипки, снова удар грозового разряда и снова полный оркестровый гром.

И сквозь всё это смятение электромагнитных колебаний, сквозь дикую путаницу в наушниках, сквозь сплошной звон в ушах и голове в любую минуту может зазвучать знакомый голос — депеша или просто проверочный вызов, и хуже всего на свете было бы его пропустить.

— Костыль! Костыль! Говорит Крыжовник. (Это мимо. Это вызывают другой корабль.) Даю для проверки. Отвечайте, как меня слышите. Кончаю, кончаю, перехожу на прием.

Новый голос:

— Крыжовник! Крыжовник! Говорит Костыль.

Это опять мимо, но в любую минуту могут вызвать тебя, и тогда нужно отвечать сразу.

Значит, жди, а ждать — это самое трудное, потому что тускло горит лампочка, тускло блестит циферблат часов и стоит духота, такая духота, что голова плывет на размахах качки и всё тело немеет, а в наушниках всё та же кипящая каша, и до конца вахты осталось целых пятьдесят минут.

На столе журнал, и в журнале надпись: в таком-то часу вахту принял. И больше ничего. Решительно ничего. Хоть бы что-нибудь наконец случилось! Какое угодно происшествие!

И точно в ответ пришел голос:

— Кактус! Кактус!

Теперь началось происшествие, и Семилякин выпрямился. Теперь нужно было не прохлопать.

— Принимайте радиофонограмму!

И пошли сплошные цифры.

Что же, дело привычное. Но на одной из групп ударил длинный разряд. Шестнадцать ноль три или семнадцать ноль три?

Кончает, переходит на прием. Нужно переспросить. Положил карандаш и включил рубильник. В окнах передатчика, постепенно светлея, загорелись, лампы, и в наушниках пошел ровный фон. Взглянул на антенный амперметр: всё в порядке.

Наклонился к микрофону, заговорил, но вдруг перестал слышать с приемника свой голос. И даже фон пропал.

Что такое? Лампы горят, а на амперметре — ноль. Почему? Что-то с передатчиком, но что именно? И как теперь переспросишь? Вот тебе и происшествие!

Семилякин почувствовал, что холодеет, и схватился за микрофонный шнур. «Какая глупость! Ведь дело совсем не в микрофоне». Вспомнил: под током может еще что-нибудь сгореть, и вырубил питание.

Потом сорвал со стены телефонную трубку и с размаху ударил ею по наушникам: забыл их снять. Наконец распутался.

— Центральная, — ответил телефон.

— Старшину!

— Старшину? А зачем он тебе нужен?

— Авария. — И Семилякин повесил трубку, машинально снова надел наушники, закрыл лицо — руками и локтями оперся о стол.

Мог где-нибудь нарушиться контакт, могло пробить какую-нибудь изоляцию. В самом передатчике или внизу, в умформере питания, или по дороге, в кабелях и распределительном щите. Сколько времени потребуется на чтобы разыскать и привести в порядок? И как быть с депешей?

Тихо звонила детекторная лампа, и далекий голос Ленинграда говорил: «Слушайте концерт граммофонной записи». А за переборкой гудел ветер и тяжелая волна билась о борт. И билось сердце. С такой силой, что не давало дышать.

Скрежеща, раскрылась стальная дверь. На пороге стоял бледный старшина радист Козловский:

— Что за авария?

— Вот, товарищ старшина. — И Семилякин протянул депешу. — А переспросить не вышло. Передатчик…

Больше Семилякин выговорить ничего не мог.

— Сопли распустил! Отойди!

Козловский оттолкнул Семилякина, ухватился за переговорную трубу:

— На мостике! — И, когда мостик ответил: — Рассыльного в радиофон!

— Она ж неправильно принята, — пытался протестовать Семилякин. — Как же так?

— Она ждать не может. У непонятных групп поставишь вопросительный знак, а там…

Но Семилякин поднял руку:

— Опять вызывают.

— Кто? — неожиданно тихо спросил Козловский.

— «Кострома». — И после небольшой паузы: — Дает для проверки.

— К черту!

Козловский снова вспылил, и снова его прервали. В раскрывшейся двери стоял рассыльный. С него текла вода, и он жмурился от света:

— Здорово, радисты! Что новенького?

— Получай! — И Козловский протянул рассыльному синий листок.

Лицо у него при этом было такое, что рассыльный покачал головой:

— Эх, вы! В тепле живете, а зады холодные. — Махнул рукой и ушел.

Козловский даже задрожал, но сдержался. Потом все-таки обрушился на Семилякина:

— Рот закрой! И другой раз чтобы депеши сразу на мостик! Службу помнить надо!

Здесь следует отметить, что Козловский сам забыл службу. Приступил к ремонту передатчика, но вахтенному командиру о случившейся аварии не доложил.