Правила совместного плавания

6

Антенный амперметр стоял на ноле. Лампы горели исправно, и цилиндры анодов тлели вишневым накалом. Значит, в лампах и дальше, в контурах, должны были возникать колебания высокой частоты. И ровно ничего не происходило: амперметр стоял на ноле.

Всю изоляцию проверили, просмотрели все контакты, проследили целость цепей, сменили полный комплект ламп. Спускались вниз к умформеру питания и притирали у пего щетки. Поднимались наверх ощупью, в темноте, под сплошным ливнем брызг осматривали антенный ввод. Работали больше часа, сделали всё, что только было возможно; все равно — ноль.

От этого ноля темнело в глазах, руки и лоб покрывались испариной, колотилось сердце и хотелось умереть.

Конечно, об аварии вахтенному командиру так и не доложили.

Авария — позор, и, пока она не устранена, докладывать о ней нелегко. А если никак устранить ее не можешь, но не хочешь сдаваться? Снова и снова, с головы до хвоста и обратно, с хвоста до головы, идешь по той же схеме, опять включаешь питание, и опять ни к чему.

Где же тут вспомнить о докладе?.. Нет, я отнюдь не оправдываю старшину Козловского, но я его понимаю.

Сложная техника и напряженная вахта. Радиста нужно беречь. Освобождать от судовых работ и, по возможности, от общественных нагрузок.

От всего этого получается какая-то условная жизнь в огромной пустоте эфира и в тесной радиорубке. И безусловная оторванность от жизни своего корабля, чуть ли не кастовая замкнутость и вовсе неподходящее высокомерие по адресу всего прочего личного состава.

Подобная профессиональная болезнь, конечно, необязательна и легко излечивается самыми простыми средствами политического воспитания. Козловский, однако, страдал самой острой ее формой и вдобавок в ту ночь, о которой я говорю, был совершенно потрясен аварией.

Когда рассыльный во второй раз пришел в рубку и спросил: «Чего еще наколдовали?» — он вскочил со стула, головой ударился о железный шкаф передатчика и не своим голосом закричал:

— Пошел вон!

— Тихо, — ответил рассыльный. — Принимай депешу. — Положил на стол голубой бланк и повернулся, чтобы уйти.

— Стой! — И Козловский снова сел. — Слушай (теперь никакого выхода не существовало), доложи вахтенному командиру…

Говорить было трудно, особенно из-за того, что только что кричал. Так трудно, что пришлось обеими руками взяться за стол.

— Что доложить? — спросил наконец рассыльный.

— Депеша передана быть не может, Авария передатчика…

Конечно, я осуждаю поведение Козловского. Осуждаю самым решительным образом, Но всё же я знаю, что чувствует человек после часа безуспешной борьбы со схемой радиопередатчика, а потому мне его жаль.

Пожалел его и рассыльный.

— Есть доложить, — ответил он, а потом, покачав Головой, добавил: — Ну и ну!

Но через две минуты в рубке появился Клест. Он пришел в таком состоянии, что даже приказание командира корабля выяснить и доложить, что за авария, показалось ему издевкой.

Почему только выяснить? Как будто он не может принять мер к ее устранению. Зачем не сказал прямо по телефону, а вызвал к себе наверх и говорил при всех?

Он стоял красный и задыхающийся от жары в кают-компании, от ветра на мостике и от воображаемой несправедливости всех на свете.

— Что тут такое? — И сразу же показал пальцем в угол. — Окурок?

— Верно, товарищ командир, — ответил Козловский. Наклонившись, взял окурок, вышел с ним из рубки и закрыл за собой дверь.