Я вошел в радиофон как раз в тот момент, когда Козловский обеими руками лез в открытый шкаф передатчика. Лампы горели полным накалом. Значит, лез он под током, но предупредить его я не успел.
Он вдруг откинулся назад, с размаху сел на палубу и головой ударился о ножку стола. Потом схватился за грудь: ему не хватало воздуха.
Клест одним рывком вырубил питание. Конечно, теперь это было уже ни к чему. Семилякин бросился поднимать Козловского, но я его остановил. В таких случаях лучше сперва дать отдышаться.
На лбу у Козловского крупными каплями выступил пот, и руки у него тряслись так, что на них страшно было смотреть.
— Сыт я, товарищ командир, — тихо сказал он. — Сыт!
Он получил восемьсот вольт, а этого больше чем достаточно.
— Искусственное дыхание… — с трудом сказал Клест. Он был так же бледен, как Козловский, и почти так же сильно дрожал.
— Не нужно, — ответил я. — Лучше выйдите из рубки и прихватите с собой Семилякина.
Они вышли молча и не оглядываясь. Сразу же в дверях появился Лунин:
— Звать лекпома?
— Зови, — согласился я.
Но Козловский замотал головой и попытался встать. Почувствовал, что не может, и снова сел:
— Товарищ связист… Сетка… Сетка модулятора… Она меня ударила.
Я понял. На сетке высокому напряжению быть не полагалось. Произошло что-то неладное.
— Думаете, пробило конденсатор?
Говорить Козловскому, видимо, было очень трудно. Больше того, ему всё еще не легко было дышать. Все-таки он себя пересилил:
— Пробило, товарищ связист… Прикажите из центральной рубки взять запасной… две тысячи… и впаять в схему.
— Сидите тихо, — остановил я его. — Знаю сам.
Пальцы на его левой руке почернели от ожога, но он думал не о них, а о, блокировочном конденсаторе сетки.
Это можно назвать геройством, однако ни сам он, ни я в тот момент ничего особого в этом не заметили. Нам нужно было пустить в ход передатчик.
И мы пустили его через десять минут.