Предания о неземных пришельцах

СТЕФАН ХАЙМ СИНДРОМ ВАКСМУТА

Я проснулся с каким-то непривычным и странным ощущением: что-то было не так.

Пишущая машинка стояла на письменном столе на том же месте, где я ее оставил. Курительные трубки аккуратными рядами покоились на подставке, брюки валялись на стуле, куда я их бросил, перед тем как лечь в постель.

Дело было не в коньяке: я пью его каждый вечер по рюмочке для кровообращения. Марихуану я не курю, гашиша не употребляю, ЛСД не принимаю. Сюзанна заходила, можно подсчитать, в прошлый понедельник: тут я придерживаюсь золотого правила. С тех пор как мне исполнилось семнадцать лет, онанизмом я больше не занимаюсь.

Чувство, что со мной что-то не так, не проходило. Самое удивительное, что как только я попробовал приподняться, то почувствовал, что центр тяжести куда-то переместился. И вообще, каждое мое движение стало каким- то непривычным: потяжелело сзади ниже пояса и в груди. Я почесал бороду.

Борода?! Куда, черт побери, девалась моя борода? Я бросился к зеркалу. Я знал, что этому в человеческий рост зеркалу, купленному в первоклассном магазине и вставленному в раму из красного дерева, я мог доверять. И еще я знал, что в комнате, кроме меня, никого не было, так что отражение в зеркале могло принадлежать только мне.

И это я?

Человека можно опознать по зубам. Зубы в зеркале со всей очевидностью принадлежали мне: две коронки и привычный протез были на месте. Нос тоже как две капли воды походил на мой, хотя он казался менее внушительным, чем вчера, и более симпатичным. Брови, серо-зеленые глаза с желтыми точечками в зрачках были тоже моими.

Дрожащими руками я расстегнул на груди пижаму. Груди в зеркале выглядели для грудей недурно, их весьма симпатичные соски могли бы понравиться мне, будь они у какой-нибудь женщины.

Женщины? Но ведь я же мужчина!

Я сунул руку вниз. Пресвятая Мария!

Я чуть было не разорвал на себе пижамные брюки. Взглянул туда раз, затем другой. Нет, этого не может быть! Не скажу, что сия часть моего тела, теперь уже бесследно исчезнувшая, отличалась особой формой или особым размером и вызывала восхищение Сюзанны или прочих дам, но она служила мне верой и правдой, она меня устраивала. На какое-то мгновение мне пришла в голову мысль, что некий сумасшедший хирург без моего ведома сделал мне ночью операцию. Я попробовал обнаружить шрам. Увы, его не было. Там оказалось только небезызвестное отверстие.

Доктор Таубер был нашим семейным врачом. Это он помог мне появиться на свет. Мать всегда с большим удовольствием рассказывала, как доктор Таубер, зайдя в комнату, подошел к ее кровати и возвестил:

— Мальчонка. Прелестный мальчонка!

Уж кому-кому, а доктору Тауберу известно, что у меня там было вначале, а чего не было.

С одеванием все обстояло теперь не так-то просто. У меня в квартире имелся бюстгальтер, оставленный одной из предшественниц Сюзанны. Однако эта вещица оказалась слишком мала. Мой зад с трудом втиснулся в брюки, пиджак подозрительно оттопырился, и я, невзирая на теплую, солнечную погоду, решил надеть плащ.

— Здорово же вы изменились, — приветствовал меня доктор Таубер. — Немудрено, что полиция не одобряет эту моду на бороды. Без бороды вы совсем другой человек.

— Другой человек, — пробормотал я. — Хорошо бы, если бы дело было только в этом.

Он сунул палец в ухо, словно там скопилась вода. Мой голос звучал почти на октаву выше обычного: я говорил альтом.

— Доктор, — произнес я. — У меня неприятности.

Он взглянул на меня с беспокойством и растерянностью.

— Вы должны мне помочь, доктор. У меня… не знаю, как это вам объяснить, но это просто ужасно.

— Ну, ну, — возразил он. — Быть может, все не так уж и плохо. Ведь одолели же мы с вами корь и свинку, поломанные кости тоже починили, да и с той скверной инфекцией справились. Как-нибудь одолеем и вашу новую хворь. Раскройте-ка рот.

— Доктор, — сказал я. — Дело не только в голосе. — Я начал раздеваться. — Это везде.

— Что — везде?

Он вдруг изменился в лице. Его рот то открывался, то закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.

— Я же сказал вам, что у меня неприятности, — пояснил я, желая помочь ему преодолеть первое изумление.

— Сударыня, — произнес он после того, как пришел в себя. — Не понимаю, зачем вам понадобилось разыгрывать из себя мужчину, да еще так хорошо знакомого мне молодого человека. Знаете что…

— Доктор, — мягко прервал я его. — Вы видите шрам у меня на руке? Вы ее зашивали, когда мне было три месяца. Это спасло мне жизнь. А теперь взгляните на мою ногу. Нет, не на эту. Третий палец выступает над четвертым. Вы ведь знаете, что я так и родился. У нас это в роду.

Он кивнул.

Я перечислил еще несколько подробностей, о которых знали только мы с ним. Упомянул даже о своем прикусе.

— Если этого недостаточно, — сказал я, — я могу предоставить и отпечатки пальцев, сделанные во время прохождения армейской службы. Уж они-то докажут, что я — это я.

— Но ведь в армии вы были мужчиной, — беспомощно возразил он.

— Зато теперь я, кажется, женщина. Поэтому-то я и пришел к вам на прием.

Он нерешительно подошел ко мне и потрогал мою грудь. Она была настоящая, без малейших признаков воздействия силикона или еще каких-либо средств, используемых в пластической хирургии.

— Но если вы — действительно вы, — взволнованно воскликнул он, — и если вы были тем, кем, насколько я знаю, вы были, то это просто невероятно! Потрясающе! Для медицины это то же самое, что расщепление атомного ядра для физики. Вас надо показать Ваксмуту…

Мне стало как-то не по себе при мысли, что для медицины я то же, что первый расщепленный атом для физики.

— Ваксмут — это как раз то, что вам нужно. Все гермафродиты города лечились у него.

— Но я ведь не гермафродит!

— Ваксмут вам скажет, кто вы. Возможно, для вас придется найти новый термин. Тут может быть совершенно новая разновидность. И вы ее первый представитель, что-то вроде нового Адама.

— Новой Евы, — уточнил я. — Мне можно одеваться?

Профессор и доктор всевозможных наук Анатоль Ваксмут был холоден и бесстрастен: тип ученого, сущность которого определял научный подход к людям и вещам. И все-таки я почувствовал, что сообщение доктора Таубера его чрезвычайно взволновало.

Доктор Таубер изложил факты и предоставил своему коллеге самому делать выводы. Профессор Ваксмут задал мне несколько коротких вопросов: не принимал ли я какие-нибудь гормоны в виде таблеток или внутривенно? Не ел ли и не пил ли в последние месяцы чего-нибудь необычного, в особенности восточного? Не подвергался ли облучению рентгеновскими, космическими или какими-нибудь иными лучами? Не замечал ли у себя в последнее время непривычных опухолей или морщин, каких-нибудь новых необычных влечений, не только сексуального характера?

На все эти вопросы я грудным женским голосом дал отрицательный ответ. Профессор Ваксмут, по-видимому, ничего другого и не ожидал. Движением руки он предложил мне взобраться на гинекологическое кресло. Доктор Таубер, почувствовав мое волнение от предстоящего мне впервые гинекологического обследования, держал меня за руку, в то время как профессор констатировал наличие полного набора тех свойств, с которыми до сих пор я встречался лишь при других обстоятельствах.

— И ни малейших признаков мужского начала, — объявил наконец профессор Ваксмут. — Необходимо, конечно, проверить ее, то есть его гормональный состав.

Он вызвал медсестру и велел ей взять у меня десять кубиков крови, а пробирку поставить отдельно: он сам, мол, проведет анализы.

Пока сестра прокалывала мне вену и извлекала оттуда мою родную темно-красную кровушку, он приступил к срочному консилиуму с доктором Таубером: речь шла о методе, позволявшем установить возможную мутацию психики по аналогии с мутацией органов.

Меня это интересовало меньше всего. Меня волновали скорее вопросы практического порядка. Должен ли я, например, делать вид, что являюсь мужчиной, в то время как таковым уже не являлся. В этом случае любой общественный туалет может стать для меня роковым. Если же я начну носить юбку, туфли на высоких каблуках и женскую прическу, я наверняка потеряю массу клиентов. Кроме того, мне претила снисходительная манера некоторых судей по отношению к женщинам-адвокатам. Проблем появилось великое множество, вплоть до пуговиц, которые мне предстояло научиться застегивать с другой стороны.

Оба медика, казалось, пришли к общему мнению. Профессор Ваксмут подождал, пока я оденусь, а затем сообщил свой диагноз:

— У вас совершенно необычный для моей практики случай. Я еще раз полистаю специальную литературу, хотя почти уверен, что там ничего не найдется. Не поймите меня превратно: я настроен вполне оптимистично. Как только будет готов ваш гормональный анализ, мы начнем превентивное лечение, окончательное лечение назначим, когда обнаружим причины вашей мутации. Я сильно подозреваю ваши гены, эти маленькие носители зашифрованной информации, которые, как вам известно, определяют рост и характер клеток. Вполне возможно, что изменение генов и повлияло на ваши половые органы. Но целый комплекс других факторов, несомненно, способствовал этому процессу. Это-то и привело к столь радикальной мутации за такое короткое время. Необходимо будет провести всесторонние исследования, консультации, множество анализов. Мы привлечем для этого крупнейших специалистов: биологов, генетиков, гинекологов, биофизиков, а в случае необходимости — и представителей других научных направлений. Мы не причиним вам никакой боли. Мы только просили бы вас быть готовым для дальнейших тестов. Конечно, если вы предпочитаете, чтобы мы ничего не предпринимали, если желаете оставаться тем, кем вы стали (а на мой взгляд, вы абсолютно здоровая женщина), я не могу навязывать вам свою помощь. Однако в интересах науки и в ваших собственных интереса, сударыня, прошу прощения, сударь, я бы весьма высоко оценил вашу готовность помочь нам прояснить этот столь исключительный, столь уникальный и столь многообещающий феномен, который я хотел бы назвать «синдромом Ваксмута».

Маленькая и сама по себе безобидная заметка в журнале по прикладной сексологии привела снежный ком в движение.

Журнал сообщил, что проф., д-р, д-р, д-р Анатоль Ваксмут, известный сексолог и гормонотерапевт, в кругу коллег сделал сообщение о том, что ему удалось обнаружить случай полной спонтанной мутации (от мужской особи к женской) у одного из взрослых представителей класса высших позвоночных. Профессор Ваксмут работает над описанием данного случая, который, по- видимому, является уникальным.

Несколько дней спустя одна из местных газет опубликовала на первой полосе заметку по поводу информации в журнале по прикладной сексологии. В ней уточнялось, что представителем класса высших позвоночных, о котором шла речь, в действительности является представитель рода человеческого и что сей мутированный экземпляр — видный молодой адвокат. Имя его по понятным соображениям, разумеется, не называлось, хотя редакции оно якобы хорошо известно. В двух соседних колонках были помещены моя фотография, лицо на которой во избежание возможного судебного иска частично закрывал черный прямоугольник, а также вольный рисунок, изображавший меня после мутации, да еще в бикини.

За сообщением следовали набранные курсивом несколько абзацев, вышедших из-под пера научного консультанта газеты. В них говорилось о больших заслугах проф., д-ра, д-ра, д-ра Анатоля Ваксмута и предсказывалось, что открытие нового, по справедливости названного в его честь мутационного синдрома навсегда прославит имя этого ученого. В редакционной статье на четвертой полосе не без иронии отмечалось, что синдром Ваксмута, если он не ограничится одним только господином (а пожалуй, теперь уже госпожой…)… положит конец проблеме демографического взрыва на земле.

Если бы шутник, написавший эти строки, знал, как близок он был к ужасной истине…

Затем последовали один удар за другим. Газетам, информационным агентствам, теле- и радиостанциям не потребовалось и десяти минут, чтобы разузнать мою фамилию и мой адрес. Мой телефон звонил беспрерывно. В вестибюле моего холостяцкого дома, у окна консьержки и у лифтов толпились очереди. Друзья, с которыми я не виделся годами, теперь заходили якобы случайно и интересовались, как я перенес мутацию. Репортеры наперебой задавали мне вопросы, фотокорреспонденты то и дело просили немного повыше обнажить ногу. Одна телевизионная компания даже раздобыла где-то пожарную лестницу, чтобы подняться до самого моего окна и отснять несколько метров пленки, когда я в нижнем белье чистил зубы. Само собой разумеется, нашлись и недоброжелатели, утверждавшие, что вся эта история не что иное, как колоссальное надувательство. Однако благодаря заявлению под присягой доктора Таубера и публичной демонстрации моих отпечатков пальцев, сделанных в бытность солдатом, их заставили замолчать: доказательства были слишком неопровержимыми. Я получал предложения от кинокомпаний, пожелавших использовать меня в качестве кинозвезды в своих популярнейших фильмах, от телевидения, готового платить мне любые деньги, будь то за получасовую или многосерийную программу в течение года, от многих наших знаменитых холостяков, готовых вести меня к алтарю, от извращенцев всех возрастов, призывавших меня принять участие в своих довольно странных игрищах. Мне предлагали должность судьи, первого в стране судьи — экс-мужчины. Самые известные университеты приглашали меня возглавить кафедры. Женские объединения требовали докладов на тему: как я себя чувствую в качестве женщины. Женское освободительное движение назначило меня своим вице-президентом, ссылаясь на то, что, как бывший мужчина, я особенно тонко чувствую неравноправие и дискриминацию, которым подвергается сегодняшняя женщина. Правительство планировало послать меня за границу в качестве представителя его миролюбивой политики: как-никак астронавтов и космонавтов насчитывалось уже несколько десятков, а мутантов — всего один. Слава моя достигла своего апогея, когда одна из подпольных преступных организаций стала угрожать, что похитит меня. В качестве ценнейшего индивида нации я круглосуточно находился под охраной полиции.

Однако Ваксмут был недоволен. Он становился все раздражительнее, хотя я регулярно ходил к нему на прием.

— Ваша жизнь принадлежит науке, — ворчал он, — а не этому цирку. Весь мир говорит о синдроме Ваксмута, а мы не имеем ни малейшего понятия о том, что он из себя представляет и откуда взялся. А что происходит с вашими генами? Изменились ли вы? Если да, то как? Вы хоть и научились наконец-то произносить без запинки «дезоксирибонуклеиновая кислота», но разве мы знаем, какое влияние она оказала на внезапное изменение вашего пола? Перед нами только вы — симпатичная молодая женщина с мужским прошлым, и это все, что мы действительно знаем. Но это было известно нам и в тот день, когда доктор Таубер привел вас ко мне на прием. — Он оборвал себя. — Ах, ничего-то вы не понимаете!

Однако мне показалось, что я его понимаю. Во мне шевельнулось что-то, похожее на женский инстинкт. Но был ли я теперь женщиной? Я имею в виду— в душе?

Крупный коллоквиум, которому надлежало ответить на этот вопрос, закончился явным провалом. Ряд за рядом заполнили корифеи науки из разных стран мира: психологи, психиатры, сексологи и так далее. Профессор Ваксмут и я сидели на небольшом возвышении, пресса расположилась на галерке, повсюду стояли телекамеры. Вопросы задавались самые каверзные.

Мне следовало, по-видимому, отвечать на них вполне определенно, без затей. Но, честно говоря, я и сам не знал, влечет ли меня все еще к женщинам, или во мне уже выработался вкус к мужчинам. Интрижка с Сюзанной закончилась, это правда. Она сказала, что готова оставаться со мной и дальше, но я не решился использовать ее привязанность. А еще был случай с одним молоденьким лифтером, вручившим мне корзину цветов от одной рекламной фирмы. Он, покраснев вдруг, попросил разрешения разочек поцеловать меня в щеку, что я ему и позволил. Больше ничего не было. При той суматохе, что постоянно окружала меня, не было просто никакой возможности заниматься своими чувствами, будь то по отношению к мужчинам или женщинам.

— Господа, — заявил я, — после долгих и бесплодных поисков ответа на большинство вопросов, как мне ни жаль, я не могу прийти ни к какому решению. Я знаю только одно: из присутствующих в этом зале никто не возбуждает во мне каких бы то ни было чувств.

Это заявление вызвало смех и привлекло на мою сторону симпатии, но оно не решило моих проблем. А на лице профессора Ваксмута я заметил выражение явной обиды.

Неожиданно мое положение изменилось. Мир потрясло сообщение информационных агентств с пометкой «срочно» о том, что в Ливерпуле портовый рабочий Гэс Иммет превратился в женщину и взял себе имя Гвендолина. Несколько часов спустя из Стамбула сообщили, что турецкий трубач по имени Хаким аль Бюльбюль изменил свой пол. Из Лимы (Перу) и из Бангалора (Южная Индия) поступили аналогичные известия о мутации, однако эти случаи (речь шла о погонщике мулов и о считавшемся святым гуру) не были подтверждены медицинскими авторитетами.

Во всяком случае, я уже больше не являлся единственным живым экземпляром синдрома Ваксмута. Не могу утверждать, что сие обстоятельство меня опечалило. Как- никак утешительно иметь друзей по несчастью, если только считать несчастьем превращение в женщину после целого ряда лет, прожитых мужчиной. Я написал Гвендоли- не письмо и, как мутант с многомесячным опытом, дал ей несколько советов. Гвендолина с благодарностью мне ответила и рассказала несколько забавных историй о реакции своих коллег в порту на ее новое положение. Если бы я знал турецкий, я бы написал и Хакиму аль Бюльбюлю, доверять же интимные подробности переводчику было не в моих правилах.

Профессор Ваксмут слетал в Ливерпуль, а затем в Стамбул. После возвращения настроение у него стало еще более мрачным. У обоих мужчин, по его рассказам, симптомы были точно такие же, как у меня. Оба превратились в законченных женщин, в процессе превращения. У них бесследно исчезли имевшиеся ранее мужские признаки. Сам процесс превращения оставался загадкой. Как и у меня, он произошел во время глубокого сна.

Комментарии в прессе становились все менее оптимистичными. Один мутант — это сенсация, что-то вроде чудовища, выставленного на всеобщее обозрение. Однако три или пять, если сообщения из Перу и Южной Индии соответствовали действительности, уже давали повод к размышлению. Причин для общественного беспокойства пока что не было, но и отмахнуться от этого обстоятельства было не так-то просто. Высказывались различные мнения о происхождении синдрома Ваксмута и о методах его лечения, их противоречивый характер вызывал недовольство. Уж если между врачами, на которых народ полагался, шли столь ожесточенные споры, то как должны относиться к этому новому феномену обыкновенные граждане?

В редакционных статьях и в комментариях прессы появилось определенное беспокойство, когда в понедельник, после Благовещения, хлынул настоящий поток сообщений о новых мутациях. Они поступили из Норвегии и Италии, из Южной Африки и Бразилии, из Огайо, Флориды, из Мэна и Онтарио, из Японии (два случая), с острова Бали, из Таиланда, Израиля, Ирана и Марокко. Спустя день пришли дополнительные сообщения из Финляндии и Тироля, из Судана, Южной Франции, Испании (один случай в Каталонии, другой — в Валенсии), из Мексики, Парагвая, с острова Барбадос, а также из Пакистана (три случая), из Гонолулу и из Австралии. Даже в Исландии один проводник по глетчерам, здоровенный детина, вдруг превратился в женщину. Он, правда, отказывался носить женское платье, нарочито пытался говорить басом и надеялся, что к лету вновь обретет гордый облик мужчины.

Стали поговаривать о новой болезни, если все это только можно было назвать болезнью. От нее, разумеется, никто не умирал. И, бесспорно, это была еще не эпидемия. Однако самое страшное заключалось в неопределенности: никто не знал, когда, где и кого эта болезнь настигнет. Любой мужчина, засыпавший спокойно рядом со своей собственной супругой, мог проснуться на следующее утро в качестве представителя другого пола. Что сие означало для его семейной жизни, для его работы и привычных занятий, нетрудно себе представить. Но какова наша хваленая медицина? Неужели нашим знаменитым врачам, нашим университетам и исследовательским центрам не хватало компетентности для синдрома Ваксмута? А правительства? Биллионы выбрасывались на ветер, а для исследования синдрома Ваксмута в международном масштабе не предпринималось ни малейших шагов. Неужели нельзя было организовать на эту тему хотя бы международный научный симпозиум? Неужели надо ждать, пока все будет слишком поздно?

С Востока раздавались иные голоса. В социалистических странах, писала «Литературная газета», не отмечено ничего даже приблизительно похожего на синдром Ваксмута. Эта странная мутация от мужчины к женщине, вероятно, является симптомом капиталистического вырождения, аналогичным падению общественных нравов и широко распространенному пристрастию к вредным наркотикам. После того, как в Польше было установлено превращение большого числа католических монахов в набожных монахинь, и после того, как до Москвы дошли сообщения о мутациях от мужчины к женщине из Казахстана, Эстонии, Владивостока и Еревана, «Литературная газета» изменила свою линию. Она успокоила читателей, заявив, что синдром Ваксмута в действительности является синдромом Безыменского и что профессору Андрею Филипповичу Безыменскому еще в шестидесятых годах прошлого столетия удалось установить подобные мутации в шахтерских районах Урала.

Таково было положение перед тем, как лавина пришла в движение.

Я хорошо помню ту весну: еще никогда не цвели так прекрасно деревья и никогда небо не было таким высоким и голубым. Но у людей началась паника. Ежедневные несколько десятков случаев синдрома Ваксмута, распределившись по всему земному шару, разрастались сначала до сотен, затем до тысяч, потом до десятков тысяч. С болью приходилось наблюдать, как редеет мужское население на улицах городов, в театрах, автобусах, поездах и самолетах. Те, кто еще оставались мужчинами, становились пугливыми и необщительными, они напоминали усталых мух, ползущих в зимний день по подоконнику. Женщины, из-за мутации вдруг становившиеся вдовами, пытались сохранить видимость семейной жизни, но, поскольку их сыновья тоже превращались в дочерей, институт семьи приобретал совершенно иной, какой-то сумбурный характер. В определенных кругах снова стали организовываться оргии, в которых немногочисленные участники мужского пола, раздобытые хозяйками, бессовестно эксплуатировались. Многие правительства носились с идеей ввести квоты на мужчин, но из-за стремительного роста процента мутаций любое распределение оказывалось иллюзорным еще до того, как оно приобретало силу закона.

Наука оказалась бессильной — мужчины в отчаянии пытались помочь себе сами. Одни запирались в мансардах, другие искали прибежища в пещерах или одиноких горных хижинах, чтобы как-то избежать этой заразы. Кое-кто снова поверил в чудодейственную силу чеснока, в массажи соответствующих органов, в яд кураре, в воды святых источников. Предпринимались массовые паломничества в Лурд, в Мекку, Бенарес, Загорск, Лхасу, но из каждой тысячи мужчин-паломников, отправлявшихся в путь, в среднем триста возвращались мутантами. В рассказах и романах писатели обсуждали новую тему и вытекавшие из всего этого осложнения для кино и театра. Многие авторы, приступавшие к своей работе мужчинами, заканчивали ее женщинами, что опять-таки давало прекрасный материал критикам и литературоведам для сравнительного анализа мужского и женского стиля повествования.

Средства массовой информации, которые поначалу ежедневно публиковали цифровые данные о мутациях, основывающиеся на сравнительных данных из типичных регионов, прекратили эту деятельность. Теперь они ограничивались только сообщениями о наиболее важных случаях. Например, они сообщили о том, что один известный гамбургский газетный издатель после мутации выпрыгнул из окна своего офиса, находившегося на самом высоком этаже издательства. Но это был исключительный случай. А вообще-то мутанты переносили свои превращения, как и подобает мужчинам: они старались извлечь из своего нового лица и новой фигуры максимум преимуществ. Люди мне даже рассказывали, что им доставляет определенное удовольствие наблюдать за тем, как здоровая молодая девица (вероятно, мутантка) управляет бульдозером, или взбирается на мачту высоковольтной линии, или выпроваживает скандалиста из забегаловки, в которой бедняга укрылся для того, чтобы утопить в водке свои мрачные предчувствия.

Несмотря на очевидную бессмысленность, я продолжал ходить на прием к профессору Ваксмуту. Теперь он жил словно проклятый, как если бы он сам изобрел этот названный его именем синдром. Все надеялись, что в конце концов ему удастся найти средство, которое победит злосчастную мутацию, но по мере того, как таяли надежды и как выдыхались шутки на его счет, он все больше и больше уединялся со своими сыворотками и препаратами.

В тот день, когда я пришел к нему на прием, дверь мне открыла не медсестра.

— Боже мой! — воскликнул я. — Ведь это же…

— Зовите меня Агнеса.

Профессор Ваксмут провел меня в свой кабинет и жестом предложил сесть на привычное место.

— Это случилось в прошлую ночь. Я давно уже этого ждал: да и почему непременно меня должен был пощадить мой собственный синдром. Я, правда, надеялся испытать при этом кое-какие ощущения, провести наблюдения, сделать соответствующие записи. Увы, я все проспал. Ну, как я выгляжу?

— Великолепно!

Профессор Ваксмут был видный мужчина, моложавый для своих лет, крепкого телосложения. Кое-что из этого перешло и в его женский облик.

— Быть может, если бы вы чуть-чуть по-другому зачесывали волосы… Разрешите? — Я подвел профессора Ваксмута к зеркалу, вытащил свою расческу и немного поэкспериментировал над его прической. — Вот, так будет симпатичнее.

— Знаете, мне ведь так многому нужно у вас учиться.

Мы сели на кушетку. Профессор Ваксмут взял меня за руки.

— Чего я только не передумал за прошлую ночь, перед тем… перед тем, как произошла мутация. Ваксмут, сказал я себе, от природы никуда не уйдешь. Вспомни о несметном количестве бактерий, которых нам удалось уничтожить, даже среди них появляется вдруг какой-нибудь пенициллиноустойчивый вид. Ваксмут, сказал я себе, в этот момент где-то на земле зарождается ген, способный противостоять мутации, нужно его только обнаружить.

— Это, по-видимому, не так-то просто, — заметил я. — Даже если вы его и обнаружите, не слишком ли это будет поздно для вас? Для меня?

В мире много чего бывает слишком поздно. — Профессор Ваксмут погладил мои пальцы. — Я давно хотел вам сказать об этом, дорогуша. Я любил вас всегда. Это началось с того дня, когда вы впервые пришли ко мне…

— Анатоль! — Я покраснел.

— Агнеса, — поправил меня профессор Ваксмут. — Вот в том-то и дело. Слишком поздно.

Я поцеловал Агнесу. Это был невинный поцелуй мутанта.

Ни одна из теорий, согласно которым синдром Ваксмута должен был положить конец большим социальным конфликтам, не оправдала себя. Напротив, исчезновение мужчин и растущая феминизация как радикальных групп, так и сторонников порядка еще больше обострили классовую и расовую борьбу. Что касается ведущихся войн, то они просто шли своим чередом.

Более того, возник целый комплекс доселе исторически совершенно неведомых конфликтов между НЖ (натуральные женщины) и МЖ (мутированные женщины). НЖ, ссылаясь на свой натуральный, немутированный пол, требовали преимуществ во всех сферах жизни. Они считали, что должности, которые раньше в деловой и профессиональной сферах занимали мужчины, теперь со всеми их прежними мужскими привилегиями следовало передать им: пусть эти сексуальные ублюдки, МЖ, поработают уборщицами, воспитательницами, медсестрами, машинистками, администраторшами и официантками.

МЖ со своей стороны заявляли, что благодаря своему образованию и опыту, а тем паче благодаря мужскому прошлому они имеют законное и моральное право на должности, которые они занимали в их бытность мужчинами: раз уж не существует больше патриархата, то матриархата они ни за что не допустят. Не создавая формальной организации, МЖ действовали, словно мафия: они поддерживали и защищали друг друга против конкуренции со стороны НЖ. Достаточно было случайного восклицания: «Ах, так вы тоже из наших?» или чего-нибудь в этом роде, и представительница МЖ могла с уверенностью рассчитывать на помощь своих сестриц. Это в свою очередь заставляло НЖ принимать контрмеры. Ядовитые споры не прекращались, началась своего рода новая гражданская война, шедшая в джунглях будничной жизни. Она была тем ужаснее, что обе воюющие стороны состояли из женщин.

На поверхности, однако, всего этого почти не замечалось. Политические институты, созданные стремительно исчезающими мужчинами, кое-как продолжали функционировать, напоминая наручные часы, которые все еще тикают, несмотря на то что их владельца уже поразил смертельный удар. Англичанам, как обычно, переход дался легче всех: у них еще до возникновения синдрома Ваксмута правила королева. Теперь ее величество была замужем за герцогиней Эдинбургской. Председатель Мао в Китае стал председательницей Мао, ей тотчас приписали все женские добродетели и премудрости, большое количество действительно хороших кулинарных рецептов добавилось к небезызвестной красной книжице. В тот день, когда рок настиг также и Генерального секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза, МЖ обеспечили себе большинство в Политбюро. Тут же было опубликовано коммюнике, в котором говорилось о последовательности советской политики и давались заверения всем правительствам, что СССР и впредь будет строго соблюдать свои договорные обязательства. В Соединенных Штатах разгорелись дебаты по конституционным вопросам после того, как ежедневно сокращающееся мужское население обратилось с заявлением, что оно, мол, на выборах голосовало за мужчину, а не за женщину. Но, поскольку вице-президент пережил мутацию еще за три недели до президента, оппозиция не смогла предложить замену на законных основаниях. На новых выборах, проведения которых кое-кто требовал, мужчин бы запросто забаллотировали. Посему решено было без шума отказаться от выдвигаемого требования.

Постепенно до сознания людей доходило, что синдром Ваксмута означает конец человечества. Чем больше женщин и мутантов приближалось к естественной старости, чем больше сходило в могилу, чем меньше рождалось детей (с младенцами мужского пола мутация происходила самое позднее через десять дней), тем явственнее проявлялась тоска по временам, когда взрыв рождаемости на Земле представлял собой проблему № 1 и на повестке дня стоял вопрос: сможет ли Земля прокормить наших потомков. Проницательные люди вспомнили о ящерах, огромные скелеты которых пылились в зоологических музеях, и поговаривали о наступлении такой эры, когда останки странных двуногих, населявших когда-то Землю и из лучших побуждений сжигавших и бомбивших ее, будут посещаться группами термитов, ночными совами или крокодилами. Таким образом, хоть и поздно, но слава пришла к тому теперь уже давным-давно мутированному редактору, который предупреждал о подобном развитии событий, еще когда я был единственным мутантом.

Глубокое отчаяние распространилось в глобальных масштабах: приближающийся конец света был очевиден. Церкви, мечети, храмы заполнились стенающими НЖ и МЖ. Проповедницы призывали к покаянию, государственные учреждения — к спокойствию и порядку. Всеобщий упадок нравственности не наступил только потому, что не существовало больше уже ничего такого, что бы служило приманкой для этого упадка. Одна знаменитая поэтесса посвятила своей подруге-мутантке стихотворение, которое затем было положено на соответствующую музыку и исполнялось во всех дискотеках:

И тут до профессора Ваксмута дошла весть об одном мальчугане, родившемся в маленьком городке Кёцшенброда в одной из европейских стран — в Германской Демократической Республике — и ни за что не желавшем мутировать. Гордая мамаша нарекла его именем Отто. Отец мальчугана мутировал вскоре после его зачатия, и Отто, таким образом, был в некотором смысле посмертным ребенком.

Никогда еще я не видел Агнесу такой взволнованной.

— Это он! — повторяла она, носясь взад-вперед по своей лаборатории. — Это мой резистентный вид.

Она села в ближайший самолет на Берлин и кратчайшим путем прибыла в Кёцшенброда. Там, в старомодном доме, в уютной атмосфере, лежал в своей колыбели Отто. Он что-то радостно курлыкал и посасывал большой палец ноги.

Лицо Агнесы озарилось материнской улыбкой, когда она мне его описывала: такой толстенький, хорошенький мальчонка и все при нем. Она показала мне снятые ею фотографии, предназначенные для опубликования вместе с научной статьей, над которой она теперь работала.

— Сбылась мечта моей жизни, — заявила она, — вот он, второй синдром Ваксмута.

Я рассматривал фотографии не без чувства некоторого сожаления: когда-то и я был таким же, как Отто. Однако я не имел права роптать на судьбу. Если эта штуковин- ка, которую я видел на фотографии, сохранится, продолжение рода человеческого со всеми его достижениями будет гарантировано.

Статья о младенце Отто, напечатанная профессором, д-ром, д-ром, д-ром Ваксмут в журнале по практической сексологии, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Первая полоса крупнейшей газеты города вышла с аршинным заголовком: «Человечество спасено» — и с фотографией спасительной оттовской штуковинки. В редакционной статье газета сообщала, что миру, мол, надлежит просить публичного прощения у профессора Ваксмут. Профессор Ваксмут приняла на себя так много страданий во имя науки, и именно она в последний момент принесла всем спасение, то бишь второй синдром Ваксмут. Кроме того, в газете содержалось специальное приложение географических, экономических, политических и культурных условий в Германской Демократической Республике, единственной стране в мире, где имелся еще мужчина. Правительство страны мудро оберегало маленького Отто от происков капиталистических бизнесменов и падкой на сенсации прессы, жертвой коих в свое время стал я. Отто вкупе с его мамашей предусмотрительно отгородили от окружающего мира; была создана комиссия из врачей и воспитательниц, призванная обеспечить Отто нормальное детство. Его будущая жизнь была прогностически запланирована и поделена на периоды, причем социалистическим странам, разумеется, во всем этом отводилась главенствующая роль. Однако предусмотренный экспорт на Запад доли будущих природных богатств Отто хватило и на то, чтобы превратить марку Германской Демократической Республики в одну из самых твердых валют мира, котирующуюся даже выше, чем валюта государства Кувейт.

Тайной заботой всех заинтересованных сторон, разумеется, была забота о том, чтобы Отто продержался, чтобы коварная судьба не привела его в конце концов к мутации и не разбила всех возлагавшихся на него гордых надежд. Но, судя по ежедневным бюллетеням, издаваемым правительственной комиссией, у него пока все в порядке и он здорово прибавляет в весе.

Так было по крайней мере к моменту сдачи этих строк в набор.