Преклони колени

ГЛАВА 6

Элайджа

Я нахожусь в исповедальне и слушаю, как прихожане исповедуются в своих грехах. Я часто не могу поверить в то, в чем люди имеют наглость признаться.

Обычно исповедальни делаются анонимными, но это маленький город. Мне трудно поверить, что Брэдли Уоллес искренне думает, что я не узнаю, что это он признается в измене своей жены с ее сестрой. Или что Сандра Мэй не понимает, что я могу догадаться, что это она признается в том, что спит со своим кузеном.

Люди думают, что им сойдет с рук простое признание в своих грехах. Хотя я полагаю, что это вполне соответствует тому, как это должно работать. Но я последний, кто будет критиковать. Сам имею недостатки и все такое.

Я слышу, как кто-то входит в исповедальню, и сразу понимаю, кто находится по ту сторону. Я узнаю этот запах где угодно. Сочетание ванили и сахарного печенья. Подходящее сочетание для моего маленького соблазнительного ангела.

Можно подумать, что она невинна, и так оно и есть во всех очевидных отношениях. Но ее любопытство станет моей погибелью.

— Прости меня, Отец, ибо я согрешила. Прошло двадцать дней с моей последней исповеди. — Признается Белла.

— Какие беды привели тебя сюда сегодня? — Я отвечаю, стараясь, чтобы улыбка на моем лице не проступала в словах.

— Я провела ночь, ворочаясь, не в силах уснуть, потому что мысли о похоти и желании не давали мне покоя. Я все время представляла себя с мужчиной в одежде, который прикасается ко мне в самых интимных местах.

Мое сердце учащенно забилось, когда слова Беллы повисли в воздухе. В кабинке для исповедей вдруг стало душно, воздух потяжелел от тяжести ее запретных желаний. Я изо всех сил стараюсь сохранить самообладание.

Глубоко вздохнув, я собираюсь с мыслями и отвечаю ровным голосом.

— Белла, эти нечистые мысли, терзающие твой разум, действительно греховны. Искушение — естественное испытание нашей веры, но наш долг — сопротивляться и искать прощения.

Я прекрасно знаю, что не имею в виду ни слова из того, что говорю.

Белла продолжает.

— Отец, я пыталась подавить эти мысли, изгнать их из своего сознания, но они не уходят. Я боюсь, что мое любопытство собьет меня с пути, что я поддамся искушению.

Это деликатная ситуация.

— Дитя мое, очень важно помнить, что любопытство само по себе не является грехом. Однако именно то, как мы поступаем в соответствии с этим любопытством, определяет нашу праведность. Необходимо перенаправить свои мысли на добродетельные занятия, искать утешения в молитве и размышлениях.

Голос Беллы дрогнул, уязвимость просочилась сквозь ее слова. — Но, Отец, что, если эти желания поглотят меня? Что, если я не смогу устоять перед искушением?

Я на мгновение замираю, обдумывая тяжесть ее признания. Это битва, с которой сталкивались многие, борьба между желаниями плоти и чистотой души. А я годами пренебрегала этим.

— Белла, мы все несовершенные существа, подверженные искушениям. Но только благодаря нашей вере и силе убеждений мы находим искупление. Обратись за советом к Господу, и Он даст тебе силы преодолеть эти испытания.

Тишина окутывает исповедальню, тяжесть исповеди Беллы задерживается в воздухе. Мой долг как священника — направлять и поддерживать тех, кто ищет прощения, даже если я не следую собственным советам.

— С прошлой ночи я чувствую потребность прикоснуться к себе. Это было так приятно, Отец. Я никогда не испытывала ничего подобного.

— И что же ты испытывала? — произношу я хриплым голосом, даже не успев осознать, что именно я сказал.

Черт.

Сквозь решетку слышу резкий вдох и хныканье.

— Тепло. Влажность. Так хорошо каждый раз, когда я тру между ног. Даже сейчас. Твой голос заставляет меня тереться быстрее.

Она шепчет.

Она трогает себя. Мой маленький ангел попробовал экстаз, и теперь это наркотик, которого всегда будет жаждать ее тело.

Я пытаюсь бороться с этим. Бороться с желанием обойти эту неудобную будку, разделяющую нас, и взять ее прямо здесь и сейчас. Но я не могу.

Поэтому я делаю именно это и молюсь, чтобы никто не знал, что сейчас произойдет.

Я захожу в ее часть исповедальни, и она задыхается от шока, ее платье задралось на талии, а рука залезла в ее милые белые трусики с вишенками. Но, как хорошая девочка, она продолжает.

Я опираюсь обеими руками на спинку кресла по обе стороны от ее головы и наклоняюсь к ее лицу, почти касаясь его губами.

— Ты этого хочешь? — шепчу я, и она утвердительно кивает головой. — Словами, — отвечаю я.

— Да. — Она повторяет, снова кивая головой.

Я опускаюсь перед ней на колени, спускаю трусики с ее ног, снимаю их и кладу в карман.

Я наклоняюсь, кладу голову между ее ног и вдыхаю ее великолепный сладкий, но мускусный аромат. Если бы это зависело от меня, я бы вечно дышал только этим воздухом. Я не могу удержаться от стона, сжимая контур своего члена в штанах.

Я продолжаю двигаться вперед и быстро провожу языком по ее клитору. Я фиксирую свой взгляд на ее лице, чтобы быть свидетелем каждой ее реакции на мои прикосновения.

За свои пятьдесят два года я повидал множество кисок, но киска моего ангела — самая великолепная и соблазнительная из всех, что я когда-либо видел. Ее холмик высокий и упругий, видны розовые пухлые губки, уютно примостившиеся по бокам.

Я поднимаю ее ноги и кладу их себе на плечи, чтобы наклонить ее бедра чуть выше, чтобы я мог рассмотреть ожидающее меня медовое лакомство.

Она смотрит на меня невинными глазами лани, задыхаясь, не понимая, что ее ждет. Одного этого взгляда достаточно, чтобы моя решимость рухнула в считанные секунды.

Я наклоняюсь вперед и провожу языком по ее входу, вбирая в себя лужицу возбуждения, которая так и зовет меня.

Мои чувства переполняет пьянящий вкус ее желания, разжигая мой собственный голод. Я слегка проникаю языком в ее девственную киску, проверяя, насколько тугой она может быть, чтобы постараться сделать все возможное, чтобы преуменьшить боль, когда я возьму ее в первый раз. Это произойдет не сегодня, но очень скоро.

Я провожу языком вверх и нежно посасываю пучок нервов.

Затем, с каждым движением языка, я чувствую, как дрожит ее тело, как ускользает ее связь с реальностью. Я чувствую ее капитуляцию, ее уязвимость, обнаженную передо мной. Я продолжаю дразнить и мучить, чередуя нежные ласки и сильное давление, усиливая предвкушение, которое висит в воздухе.

— О боже, — хнычет Белла.

— Не Бог. Папочка. Скажи это, мой маленький ангел. Скажи мне, кто твой папочка. — Я рычу в ее щель.

— Ты, — лепечет она. — Ты мой папочка.

— Верно. А теперь будь хорошей девочкой и кончи для своего папочки, детка.

Я погружаюсь внутрь и вбираю в себя ее сладкие соки, а затем возвращаюсь к ее клитору. Ее бедра начинают подрагивать, молчаливая мольба о большем. Я подчиняюсь, теперь мой рот полностью обхватывает его, а губы создают уплотнение, которое усиливает ощущения, проникающие в нее.

Я усиливаю давление и быстро провожу языком вперед-назад, доводя ее до предела и заставляя упасть.

— Папочка!

Она хнычет, и ее голос отражается от стен исповедальни. Ее тело сотрясают волны удовольствия, и я впитываю каждую каплю ее сущности, смакуя вкус ее удовлетворения.

Ее тугой вход сжимается снова и снова, умоляя заполнить его. Я хмыкаю, посасывая и покусывая ее клитор, снова направляя ее к освобождению.

Это не занимает много времени, пока она не оказывается на другой стороне. Она продолжает задыхаться, пытаясь перевести дыхание. Когда она сходит с эйфорического кайфа, я мягко освобождаю ее ноги от своих плеч, позволяя ей прийти в себя.

Наши глаза встречаются, и я наклоняюсь вперед, прижимаясь губами к ее губам. Она удивленно взвизгивает. Я могу сказать, что это ее первый поцелуй, не только по ее первоначальной реакции, но и по тому, как она не двигает ртом, словно ожидая, что я буду направлять ее.

Я провожу языком по ее губам, ища разрешения, и она открывается в ответ. Наши языки переплетаются в чувственном танце. Я хочу быть уверенным, что она получит столько же ее вкуса в свой рот, сколько и я в свой.

— Видишь, как ты хороша на вкус? Папочка не сможет насытиться. Ты будешь хорошей девочкой и позволишь папе съесть ее, когда он проголодается?

— Да, папочка. — Шепчет она в ответ на мою просьбу.

— Хорошая девочка.

Я могу только надеяться, что мы по-прежнему одни в церкви и что я единственный свидетель нашего греховного признания.