Прекрасное зло

Мэдди

2012

Следующей осенью, чуть меньше чем через два года после того, как мы вновь нашли друг друга в Нью-Йорке, Иэн и я поженились на веранде дома моих родителей, стоявшего на холмистых полях – в местах, которые я когда-то покинула и в которые Иэн влюбился с первого взгляда. Когда мировой судья объявлял нас мужем и женой, мои мама с папой держались за руки, как подростки, а моя сестра Сара смеялась, вытирая слезы большими пальцами.

Свадьба была организована в последнюю минуту: все было рассчитано на то, чтобы Иэн смог получить вид на жительство, и большинство членов его семьи не смогли себе позволить купить авиабилеты. Приехали моя вторая сестра Джулия с мужем и брат Иэна Джимми. Джон не приехал, потому что занимался для ExxonMobil оценкой уровня безопасности в какой-то жаркой опасной пустыне, а у Робби не получилось отпроситься с работы. Но Джимми удалось прилететь из Англии в последний момент, и теперь он сражался с костюмом, который мы купили ему в торговом центре за несколько дней до мероприятия.

Шарм Иэна, его чувство юмора, простота, привлекательная внешность и «акцент, лучше, чем у Шона Коннери» покорили мою маму сразу. На предсвадебном ужине, донимаемый вопросами мамы и моих сестер по поводу бывших любовников принцессы Дианы и брака Кейт Миддлтон с принцем Уильямом, Иэн произнес:

– Знаете что, леди? Хотите услышать, кто у них там лучше всех? Так я вам скажу, кто там самый приятный человек. Принц Чарльз!

Этой истории я еще не слышала.

– Уверена, я знала бы, если бы тебе довелось охранять принца Чарльза! – сказала я.

Мои мама и сестры замерли, как три статуи, склонившись к Иэну и подперев подбородки кулаками. Мы сидели в отдельном кабинете в «Кэпитал-Гриле», дорогом стейк-хаусе, расположенном на территории «Плазы». Встав из-за стола, Иэн неторопливо пересек комнату и отломил себе еще один кусок хлеба.

– Я охранял врача королевской семьи. Повсюду ходил за ним с его гигантским красным рюкзаком, в котором он носил все свои медицинские припасы. День был длинный, и принц Чарльз присутствовал на множестве мероприятий и церемоний. Еда, шампанское, куча народу.

Вновь сев за стол, Иэн взял свою рюмку с водкой и повернулся к моей маме и сестрам.

– В общем, в один прекрасный момент принц Чарльз, должно быть, заметил меня и подумал, какого черта я здесь делаю. В конце концов мы закончили с программой на этот день и вернулись в его замок. Мы с доктором отправились в небольшую боковую комнатку отдохнуть. Однако не прошло и тридцати секунд, как в нее вошел не кто иной, как сам принц Чарльз. – Иэн заговорил в нос, имитируя королевское произношение: – Простите, что беспокою, но я заметил, что вы повсюду ходили за мной с огромным красным рюкзаком!

– Ну, – продолжил Иэн свой рассказ, – доктор выпрямился и ответил: «Я капитан такой-то. Я – военврач, а это – капрал Уилсон. Его работа – помогать мне и носить медицинское оборудование, которое может понадобиться в случае возникновения чрезвычайной ситуации».

Иэн сделал большой глоток.

– Принц Чарльз произнес: «Ооохххх! Просто восхитительно! Вы не против, если я взгляну, что там у вас за оборудование?»

– Доктор побелел как мел, – продолжал Иэн. – Его глаза забегали так, словно он собирался броситься наутек. Он расстегивал рюкзак так медленно, что мы с принцем Чарльзом обменялись удивленными взглядами. А затем мы увидели, что поверх медицинских припасов в рюкзаке лежали две бутылки очень дорогого шампанского, которые старый доктор-клептоман стащил во время одного из мероприятий.

Иэн выудил из кармана сигареты.

– Доктор залился краской. А я подумал, что моей военной карьере пришел конец. Только представьте! Мы, черт возьми, умыкнули королевский шампусик! Но нет!

Иэн помахал пальцем.

– Сложив руки за спиной, принц Чарльз преспокойно заглянул внутрь, а затем повернулся к нам. Секунду он смотрел на нас, после чего произнес: «Очень хорошо, джентльмены. Полагаю, если возникает необходимость экстренной медицинской помощи, это может весьма пригодиться. Благодарю вас и доброй ночи».

Мои сестры совсем по-девичьи захихикали. Мама смеялась так, что у нее на глазах выступили слезы, которые она начала вытирать платком.

– Джуди, – обратился к ней Иэн. – Вы не против выйти со мной покурить?

Выходя с ним из кабинета, мама оглянулась через плечо, улыбнувшись мне с такой гордостью, словно я была самой счастливой женщиной на свете.

Мой папа, Джек, бывший военный летчик, принял Иэна с такой теплотой и серьезностью, словно тот был ему сыном. Они часто бродили по ферме вдвоем, обсуждая древние битвы, знаменитых военачальников, международные конфликты, оружие и работу телохранителя. Раз в месяц они ходили на стрельбище посоревноваться в меткости, после чего отправлялись в кафе «Панера», где Иэн по настоянию папы обедал супом в хлебном горшочке. Для Иэна, который потерял своего собственного папу еще подростком и чья мама умерла незадолго до его возвращения из Ирака, все было так, словно он нашел себе не только жену, но и новых родителей.

Иэну легко удалось осуществить преобразования в себе. Он объявил наш уголок Канзаса лучшим местом на Земле и говорил о нем с такой искренней любовью, с какой большинство людей высказываются лишь о месте своего рождения. Все в Медоуларке, кто изнывал от жары знойным летом и мерз суровой зимой, кому всю жизнь говорили, что они живут в одном из самых скучных мест в мире, – все они после встречи с Иэном уходили в приподнятом настроении. Потому что этот объездивший полмира остроумный британец считал их родной городок Медоуларк, которого они всегда втайне немного стыдились, самым лучшим местом из всех, в которых ему довелось побывать за все время своих многочисленных путешествий.

В конце концов мы с Иэном переехали в дом, расположенный в десяти минутах езды от фермы моих родителей, в новом районе Медоуларка под названием Чистые Ручьи, отстроенный на месте бывшего пастбища, где я в школьные времена посещала тайные пивные вечеринки под открытым небом. Мы успели осмотреть, наверное, три десятка домов, однако Иэн точно знал, что ему нужно. Он выбрал необычный дом, у которого был огромный нижний этаж с открытой планировкой. Этот дом напоминал ему перестроенный под жилье старый английский амбар, который Иэн когда-то мечтал купить. Из окон верхнего этажа открывался вид на пасущиеся стада коров абердин-ангусской породы и на покрытый водорослями пруд, куда часто прилетала цапля, чтобы постоять на одной ноге в тени гигантского платана. Чуть дальше виднелись большие, но безвкусные деревянные дома, более или менее похожие на наш, а еще конюшня, силосная башня, пологие холмы и расстилающийся западный горизонт.

Для Иэна это была любовь с первого взгляда.

Особенно его радовал тот факт, что у всех домов, строившихся на так называемой «Аллее торнадо» – территории, более всего подверженной этому стихийному бедствию, – были подвалы, чего в Англии почти не встречалось. Он устроил в нашем подвале свой собственный маленький паб, оборудовав его экраном с кинопроектором, столом для игры в пул и напоминавшим по форме букву «г» угловым столом для всех своих компьютеров. Там всегда было темно, прохладно, тихо и безопасно. Подвал пах сигаретами и лакрицей, а еще газировкой и алкоголем, пролитыми на стулья.

Иэн сказал мне, что здесь все будет по-другому. У него будет свой дом, о котором он сможет заботиться, и здешнее непривычное для него спокойствие заставит его выходить в большой мир, чтобы гулять, беседовать, ужинать и встречаться с людьми. В результате у него просто не останется времени на навязчивые мысли и воспоминания, заставлявшие его замыкаться в себе.

Однако обещанных изменений не произошло. Он оснастил наш дом с четырьмя спальнями такими системами безопасности, которым позавидовал бы даже дворец в Беверли-Хиллз, превратив его в укрепленное убежище, дававшее Иэну ощущение безопасности и покоя. Почти все время он проводил в своем любимом подвале в окружении приборов, технологий, мужских игрушек – словом, всего того, что могло его отвлечь.

Иэн купил себе шесть сотен миниатюрных фигурок из настольной игры «Warhammer» и раскрасил каждую из них. Когда я видела, как он сидит, ссутулившись, над своим столом, мое сердце сжималось от смеси слишком сильной любви, сожаления и ярости. С дрожащими руками и прищуренными глазами он аккуратно склеивал этих серых пластмассовых солдатиков из крошечных деталек, после чего часами и днями оживлял их, крася в яркие цвета.

А затем Иэн обагрял их кровью.

Должна отдать ему должное. Он старался. Очень.

Первый год нашей совместной жизни тянулся медленно, и это было блаженное время. Пока я была готова сидеть дома, готовить мясные блюда, смотреть кино и заниматься любовью, он был счастлив. Самым любимым его времяпрепровождением было ездить на ферму к моим родителям на обед из жареного цыпленка и картофельного салата, проходивший на огороженном заднем дворике, и смотреть, как в сумерках мерцают светлячки. Иэн никогда не переставал радоваться забегавшим на территорию фермы оленям, а мои мама с папой никогда не уставали от его историй о войне и рассуждений по поводу Евросоюза, мирового терроризма и, разумеется, наследников королевской семьи.

Мы беседовали во дворике целыми часами. Ирландские сеттеры часто прибегали к нам выпрашивать угощение, а затем вновь мчались вниз по склону играть друг с другом и охотиться на кротов. Однажды вечером, повернувшись к Иэну, я сказала:

– Мы ведь уже достаточно обустроились, как считаешь? Нам нужно завести собаку.

Взяв меня за руку и улыбнувшись, он ответил:

– Давай заведем двоих. Так им никогда не будет одиноко.

За несколько дней до этого в Миссури был рейд на нелегальный собачий питомник и многих спасенных щенков отправили оттуда в наш местный приют. Я знала, что Иэну особенно нравились крупные собаки, но он старался сделать приятное мне. Он сразу заметил, как меня с первого взгляда очаровали два щеночка бостон-терьера, две родные сестрички. Мы в тот же день забрали этих большеглазых черно-белых малышек домой, назвав их Скопи и Софи в память о тех днях, когда мы впервые встретились. Я просто обожала этих щенков, так что выгуливала и кормила их тоже я. Однако подозреваю, что Иэн любил их не меньше. Лежа на диване, он разрешал им ползать по себе так, словно был собачьей игровой площадкой. Позволял им лизать себе лицо и засыпал с ними, когда они укладывались своими брюшками ему на шею и зарывались крошечными головками в изгибы его плеч.

Иэн говорил, что в тот год мы «жили друг у друга в кармане». До этого нам довелось пожить в стесненных условиях в Нью-Йорке, однако тогда я каждый день ходила на работу. В Канзасе же я могла проводить время с Иэном. У моих родителей была запасная палатка, так что они приглашали нас в свой любимый кемпинг неподалеку от городка Эврика-Спрингс в Арканзасе. Иэна просто очаровало спокойствие тамошнего буйного леса, тропинки, каменные мостики и кристально чистая вода. «Однажды я хотел бы построить себе хижину в красивом месте вроде этого», – сказал он моему папе.

Иэн превратился в заядлого туриста. Он отнесся к своему новому хобби очень серьезно и потратил в «Товарах для отдыха» небольшое состояние на самую лучшую туристическую экипировку. «Я и представить себе не мог, что отдых в лесу позволяет почувствовать себя таким свободным», – говорил он. Он часами просматривал фотографии американских национальных парков на интернет-сайтах. Погрузив вещи в машину, мы отправлялись в путь каждый раз, когда у Иэна было соответствующее настроение. А оно у него было часто. Мы не работали и не имели детей. Наша жизнь была похожа на сказку.

И эта сказка закончилась одной весенней ночью, когда меня разбудили вой ветра и гром. Это был один из тех долгих дней, которым лучше бы никогда не начинаться. Одна моя старая школьная подруга пригласила нас на поздний завтрак; стол ломился от деликатесов и был уставлен бокалами с «Кровавой Мэри» и «Мимозой». Иэн начал смешивать водку с апельсиновым соком уже в одиннадцать. Мне удалось убедить его вернуться домой в районе четырех, однако когда я предложила ему прогуляться с собаками, надеясь, что это поможет ему протрезветь, Иэн от меня просто отмахнулся и налил себе еще.

Я смотрела, как он жизнерадостно танцует на кухне под песню, звучавшую лишь в его голове, и думала о том, что мне точно не захочется оказаться рядом с ним, когда веселье закончится. В последние месяцы он начал периодически поддразнивать меня по поводу того, что я выросла в таком надежном, уединенном, привилегированном месте. Иэн словно злился на меня за то, что я выросла там, где мечтал вырасти он сам. Иногда, напившись, он насмехался над моей избалованностью и наивностью.

Когда буря разбудила меня, я обнаружила, что заснула в кресле, читая книгу. Взглянув на часы, я увидела, что был уже одиннадцатый час. Встав и пройдя по коридору, я спустилась по лестнице. Иэн рылся в кухонном чулане. Тихо подойдя к нему, я наблюдала за тем, как он боролся с упаковкой конфет с таким остервенением, словно она была его злейшим врагом.

– Привет, детка, – тихо произнесла я, надеясь заманить его в постель.

Но когда Иэн обернулся, я поняла по его взгляду, что этого не случится. У меня возникло явственное ощущение, что он смотрел на меня так, словно меня вообще здесь не было.

– Ты в порядке? – спросила я.

– Я думал, ты уже давным-давно ушла спать.

Он произнес это таким тоном, словно я стала старой скучной пуританкой, портящей вечеринки.

– Забудь, – сказала я. – Я вижу, что ты не в себе.

– Почему? Потому что я не захотел лечь пораньше вместе с тобой и собаками?

– Мне просто захотелось побыть с тобой, – ответила я, отступая назад. – Соседи никогда не видят нас вместе. Они никогда не видят тебя.

– Да какая разница? Вот ведь привязалась со своими треклятыми прогулками! Ты ничего не понимаешь. Я не могу просто гулять. Не могу просто болтать с соседями. Я не могу смотреть на то, как мои ноги делают один шаг за другим, если я не иду в какое-то конкретное место. Я слышу, как под моими подошвами хрустят кости. Несчастные люди. У них была дерьмовая жизнь, а потом их всех на хрен перерезали. А что сделал я? Я топтался по их костям. Вместе с Хеленой.

– Ты это о чем?

– О Руанде. О церкви, которую нам сказали посетить.

– Что там произошло? – с испугом спросила я.

Я смутно помнила, как он начал рассказывать мне эту историю в Скопье. Начал – и не сумел закончить.

– Мы решили срезать дорогу через лес и поняли, что идем по костям, лишь на середине луга. Мы стояли на телах целой семьи. Среди них был ребенок. В пижамке и с детским стаканчиком. – Утративший фокус взгляд Иэна блуждал где-то далеко. – Вот по этой причине Хелена покончила с собой, а я, к чертям, не сплю по ночам! Ты не можешь себе этого даже представить! Откуда ты можешь об этом знать?

– Иэн. – Пятясь назад, я путалась в своих фланелевых пижамных штанах. – Прошу, успокойся. Все в порядке.

– Не в порядке. И не говори мне, чтобы я успокоился. Успокоиться? Успокоиться! Надо было сказать это людям в Белфасте, Боснии, Руанде и Ираке! – Он орал, разгибая пальцы. – За мгновение до того, как их перережут! Полагаю, о Второй мировой ты тоже не слышала? Думаешь, здесь такое невозможно? Это везде возможно! Это может произойти с кем угодно! Даже с тобой, принцесса! На хрен прогулки, на хрен соседей и на хрен тебя!

Кроме Уэйна и его ведшей затворнический образ жизни жены-инвалидки, нашими соседями были овдовевшая мать одного из моих одноклассников и молодожены с котом. Я пыталась сдержаться, но ничего не могла с собой поделать.

– Нужно было послушать Джоанну.

– Что? – Взгляд Иэна перестал блуждать и впился в меня.

Дрожащим голосом я произнесла:

– Возможно… Возможно, Джоанна была права насчет тебя.

– Права? И в чем же?

– Она сказала, что ты не такой, как мы. Что ты когда-нибудь сделаешь мне больно.

– Я хочу сделать тебе больно прямо сейчас.

Расплакавшись, я двинулась обратно к ступеням, произнеся напоследок:

– Она назвала тебя сумасшедшим и бессердечным.

Обычно Иэн был непробиваем, однако сейчас это задело его за живое.

– Бессердечным? – повторил он, очевидно, пропустив слово «сумасшедшим» мимо ушей. – Что? Она назвала меня бессердечным?

– Да.

– Вот сука! Нужно было дать ее котятам умереть.

– Что? – Прекратив плакать, я остановилась как вкопанная.

– Я спас этих гребаных котят. Отнес их к девушке Джейсона. К тому моменту Джоанна уже пыталась добиться моего увольнения, и все же я забрал детенышей ее умершей кошки, чтобы ей не пришлось смотреть, как они умирают, после того, через что она прошла. И я бессердечный!

До меня начало доходить.

– И через что она прошла?

– О! Она тебе не сказала? Своей лучшей подруге во всем огромном мире? Я думал, она обо всем тебе рассказывала.

– Просто скажи мне. Через что она прошла?

– Там, в Скопье, Джоанна потеряла ребенка. У нее был выкидыш.

Я заскрипела зубами.

– И она сказала тебе. Не мне.

Мне показалось, что Иэн отвел свои пьяные глаза. Выражение его лица внезапно стало встревоженным.

– К тому моменту ты уже вернулась домой, – невнятно произнес он и отвернулся.

Вероятно, он понял, что перегнул палку.

– Нет, не вернулась.

Я была в этом уверена. Теперь я поняла, откуда тогда взялось окровавленное полотенце под ее умывальником. Поняла, почему в тот единственный раз она не смогла встретить меня на автовокзале. Из-за своего состояния она несколько дней не выходила из дому. О боже! Джоанна.

Иэн пытался думать.

– Ладно. Может быть, и не вернулась. В таком случае, полагаю, ты работала в Софии.

– И все же мне сложно поверить, что из всех людей она доверилась именно тебе.

– Не забывай, что когда-то мы с Джоанной были близки. Да к тому же у нее было не так много людей, к которым она могла обратиться. Она там была практически одна. К тому моменту вы с ней уже разругались.

– Из-за тебя. Мы ссорились только из-за тебя.

– Мне извиниться или гордиться?

– Это правда. За десять лет нашего знакомства мы разве что иногда спорили. А потом появился ты. Она пыталась рассказывать мне о тебе разное, но я не слушала.

– И слава богу, что не слушала! Иначе мы бы с тобой даже не были вместе. В любом случае она – лгунья. Была тогда и, вероятно, остается сейчас. Злобная эгоистичная лгунья.

– Зачем бы ей лгать?

– Она хотела, чтобы ты меня ненавидела.

– Почему?

– У нее были на то причины.

– Какие?

– Тебе так хочется об этом поговорить, да?

– Да. Какие причины?

– Возможно, она не хотела, чтобы ты знала, что мы с ней трахались.

Вот оно. Внезапно я поняла, как была слепа. Однако теперь я прозрела и прояснившимися глазами видела весь смысл этого пьяного признания. Он был отцом ребенка Джоанны!

Именно поэтому она сказала тогда: «Кое-что произошло. Кое-что, что должно было заставить меня оставить свою работу. Я пыталась убедить себя в том, что все это к лучшему. Но у меня не получилось».

Даже представить не могу, каково это было – нося в себе его ребенка, видеть, как Иэн возвращается к Фионе. Мне стало невероятно стыдно за то, как я с ней себя вела. Я почувствовала смущение и ощутила, как кровь приливает к моей голове. Вспомнить только, на какие ухищрения я шла, пытаясь его соблазнить!

– Иэн, тогда ты отказывался ко мне даже прикасаться, утверждая, что это из-за Фионы.

– Я, блин, не хотел все испортить! Не хотел, чтобы ты даже на мгновение подумала, что я хожу налево. И мне было плевать, что там думала Джоанна.

– Но ты и правда ходил налево.

– Господи!

– Ко всему у тебя была интрижка с женщиной, которую, как ты сам говоришь, ты презирал! Это заставляет меня думать, что ты еще и лжец.

– Видишь? Вот поэтому я никогда тебе раньше об этом не говорил. Ты никогда не казалась мне человеком, способным понять всю эту хренотень.

– У тебя на самом деле голова еще более не в порядке, чем я думала.

– На самом деле? Я думал, ты уже поставила мне диагноз. Думаешь, я не нашел твою маленькую библиотеку, посвященную посттравматическим стрессовым расстройствам?

Мне нечего было на это возразить. Об этих расстройствах я читала одну книгу за другой в поисках панацеи, но находила лишь предупреждения и трагедии, обвинения и несправедливость. Не было никакого счастливого конца, как бывает в сказках. Лишь ужас.

– У меня голова не в порядке, правда? Не так ли? – произнес Иэн, ударяя себя в грудь. – Я подхожу под все критерии из твоих книг, разве нет? Да, я терял друзей. Плюс. Да, я едва не погиб. Плюс. Причем не один, а несколько раз. Сколько из таких звоночков унесли жизнь кого-то другого, в то время как я остался целым и невредимым? Да все! Плюс и еще один плюс. Да, я чувствовал себя преданным. И да, я считаю, что заслуживаю смерти. Плюс, плюс, плюс.

Несмотря на свою злость, я протянула к нему руку, однако Иэн ее оттолкнул.

– Ты всегда спрашиваешь меня, что случилось. – Он начал ядовито передразнивать мой голос. – О! У тебя плохое настроение? Только не начинай снова! С тобой так совершенно неинтересно. – Внезапно он рассмеялся: – Хочешь знать причину, по которой я закрыл компанию, приносившую миллионы? Я тебе ее назову! Те шестеро парней. Где я был, когда их казнили? Хочешь знать?

Я впервые слышала о шестерых убитых. Прикрыв рот руками, я ждала.

– Спроси меня. Я был в то время на Кипре. В бассейне. Плавал на матрасе с бокалом водки с апельсиновым соком в руке, куря сигарету и слушая музыку. Ждал, когда нагреются угли для барбекю. Я даже не ответил Джону или Эбби, потому что мне и в голову не пришло проверить свои входящие. Это я должен был встретиться с их семьями, рассказать им обо всем и извиниться. Должен был вместе с ними оплакивать смерть их сыновей, мужей и отцов. Это я должен был им сказать. Постучаться в дверь и принести свои извинения. Но я был у бассейна! Можешь себе представить, в какой ярости были бы их жены и дети, если бы увидели меня там? Гревшимся на солнышке, пока моих парней тащили на казнь?

– Иэн, – сказала я, вновь пытаясь коснуться его, однако он вновь не дал мне этого сделать. – Почему же ты мне раньше об этом не рассказывал?

Прислонившись спиной к стене, Иэн съехал по ней вниз, сев на корточки.

– Ты даже не представляешь себе, Мэдди, сколько всего я тебе не рассказывал. Даже не представляешь.

Мы с Иэном не разговаривали несколько дней. Я избегала его, передвигаясь по дому тихо, как мышь. Проскальзывала в нашу комнату, когда слышала, что Иэн спускается в подвал. Подолгу оставалась в доме у родителей. Наконец одним ранним утром я проснулась и увидела, что Иэн стоит у моей кровати.

– Я возвращаюсь к работе, – сказал он.

Корпорация «Атлас» предложила ему должность независимого подрядчика, задачей которого была оценка безопасности коммерческих объектов по всему миру. Через несколько недель он должен был отправиться на два месяца в Казахстан проверять уровень защищенности нескольких нефтедобывающих комплексов.

За несколько дней до своего отлета Иэн стал приходить ко мне по вечерам. Обнимал меня за талию и, целуя в макушку, говорил:

– Лепесточек. Мы сможем с этим справиться. Мы справились с тем, что я покинул тебя в Македонии и не встретил в Боснии, разве нет? Это не столь страшно.

«Да уж, – хотелось сказать мне. – Посмотри, как ты ко мне относишься. А я по-прежнему остаюсь с тобой. Посмотри, сколько раз я тебя прощала».

Но я этого не сказала. Я по-прежнему любила его, да и женаты мы были всего год. Было еще слишком рано называть наш брак несчастливым.

В вечер перед его отъездом мы засиделись допоздна. Иэну нравилось вновь и вновь рассказывать мне о том, как он влюбился в меня с первого взгляда, но при этом подумал, что я слишком хороша для него. В ответ я говорила ему, как сама отчаянно мечтала о нем все годы нашей разлуки. Эти разговоры превратились у нас в своего рода семейную традицию. Мы словно были актерами на нашей собственной маленькой сцене, играя роли в пьесе о нашем волшебном романе. В ту ночь мы воссоздали наши первые дни в «Хадсоне». Сидя на диване, мы с упоением смотрели «Игру престолов», обильно заливая просмотр вином и водкой, дымя сигаретами и без остановки занимаясь сексом. Я поняла, что беременна, еще до возвращения Иэна.

А потом…

Родился Чарли.

После родов я от изнеможения провалилась в глубокий сон. Проснулась я оттого, что Иэн и медсестра орали друг на друга. Помню, как я подумала: «Боже, Иэн и правда с ней ругается!»

Попытавшись сесть, я почувствовала себя так, словно швы, наложенные мне после кесарева, разошлись. Должно быть, я громко закричала, потому что и Иэн, и медсестра замерли, обернувшись ко мне. Я поняла, из-за чего они сцепились – из-за маленькой белой открытки, обычно прилагающейся к букетам при доставке.

Однако букета мне никто не преподносил.

Схватив эту открытку, Иэн произнес тихо, но твердо:

– Я не хочу ее расстраивать.

Медсестра, крупная рыжеволосая дама, выглядевшая так, словно была не прочь выйти на улицу и выяснить отношения с Иэном на кулаках, ответила:

– Она имеет право знать, что кто-то угрожал ее ребенку. Мы должны позвонить в полицию!

Мне было очень больно. Перед глазами у меня плавали белые точки. Я чувствовала себя так, словно меня ударили ножом. На полу царил полный беспорядок. Это привело меня в замешательство. Повсюду валялись осколки стекла, искусственный мох и черные лепестки. Иэн все никак не отпускал руку медсестры. На секунду, сквозь вспышки ослепляющей боли, мне показалось, что Иэн плакал.

Нет. Такого быть просто не могло. Иэн никогда не плачет.

Проснувшись в больничной палате и увидев, как Иэн ссорится с медсестрой из-за открытки к композиции из черных цветов, валявшихся теперь на полу, я почувствовала себя совершенно разбитой, ужасно огорченной и очень испуганной. Из-за большого количества препаратов я ощущала слабость и, честно говоря, у меня не было никаких сил на то, чтобы спорить с ним из-за этой проклятой открытки. Пока мы ехали домой, я берегла голос, каждые несколько секунд поглядывая то на кукурузные поля за окном, то на ровным счетом ничего не выражавшую серую спинку детского креслица, которое было установлено на заднем сиденье. Я отчаянно хотела добраться домой и наконец увидеть личико своего ребенка.

Иэн болтал без умолку.

– Не о чем волноваться, Мэдди. Эта открытка… Честно, Мэдди, говорю тебе: это чья-та идиотская шутка. Вероятно, со стороны кого-то, кому я не нравлюсь и кто хотел испортить нам торжественный момент. Но мы ведь не позволим этому случиться, правда, Лепесточек? Не позволим кому-то сделать это с нами.

– Что в ней говорилось?

– В открытке?

– Да, в гребаной открытке!

– О, что-то вроде «надеюсь, твой дурацкий ребенок не будет давать тебе спать по ночам». Что-то вроде этого.

«Надеюсь, твой дурацкий ребенок не будет давать тебе спать по ночам». Я покачала головой.

– Ты врешь. Это нелепо.

– Нет, не вру. Там было что-то вроде этого.

– Это была Фиона, – сказала я, в действительности думая о Джоанне.

– Нет, не она. Это была чья-то идиотская шутка. Забудь об этом.

Однако я четко видела, что его эта открытка задела за живое не меньше, чем меня.

Иэн отказался от предложения девяностодневной работы в Саудовской Аравии, чтобы находиться рядом со мной до и после рождения Чарли. Это было хорошо, потому что после инцидента в палате мне все никак не становилось лучше. Через три дня после выписки из больницы у меня по-прежнему была температура. Я пила то парацетамол, то ибупрофен и начинала подозревать, что мне занесли инфекцию во время кесарева сечения и она оказалась очень серьезной. Я вызвала врача на следующее утро, поскольку не была уверена, что смогу справиться сама.

Я проснулась и потянулась к Иэну, зная, впрочем, что лежу в кровати одна. Моя рука скользнула по простыне, пропитанной потом после его короткого отдыха, когда он, ворочаясь, пытался заснуть рядом со мной. Моя температура подскочила еще сильнее. Стоявшая рядом маленькая кроватка Чарли тоже была пуста. Их не было обоих. Ощутив прилив адреналина, я в панике подскочила. Я пыталась мыслить здраво. Несомненно, Чарли был с Иэном. Однако эта мысль не приносила мне облегчения.

Раньше, еще до рождения Чарли, я иногда вставала с постели и шла искать Иэна. Обычно я находила его сидящим в одиночестве в подвале. Зажав в зубах сигарету, он бессмысленно таращился в потолок. Бывало, я клала подбородок ему на плечо, целуя его огрубевшие шрамы. Иногда я, посчитав, что будет лучше оставить Иэна в покое, тихо поворачивалась и возвращалась в постель, не потревожив его.

В ту ночь, пылая от жара и ощущая сильнейшее, непреодолимое желание найти Чарли, я на цыпочках спустилась до середины лестницы. Я слышала, как Иэн напевал на кухне что-то себе под нос. Слышала, как свистит чайник. Оказавшись внизу, я увидела Иэна стоящим у холодильника. Чарли агукал в своей корзинке, которая стояла на диване, размахивая в воздухе кулачком. Я почувствовала неимоверное облегчение. Иэн готовил Чарли еду.

Моя голова болела так сильно, что моим единственным желанием стало вернуться в постель. Опершись на перила, я постояла так секунду, после чего, собравшись с силами, начала подниматься наверх. Волна тошноты и головокружения едва не подкосила меня. Поставив руки на ступени и пригнув голову, я продолжила свой путь обратно на второй этаж на четвереньках, как кошка. Оказавшись наверху, я еще некоторое время так, на четвереньках, постояла, пока не прошла дурнота. Именно тогда, в горячке, меня посетило видение. Или очень отчетливая галлюцинация. Когда я двинулась к своей все еще хранящей тепло постели, все в доме вокруг меня замерцало так, словно я смотрела сквозь текстурированное стекло. В те несколько коротких минут, которые я поднималась по лестнице и шла по длинному коридору, я увидела мир глазами Иэна.

Наше уютное гнездышко оказалось еще и домом ужасов. Как такое может быть? Достаточно было взглянуть на тех, кто сопровождал моего мужа по дому. Например, в алькове у французского балкона я увидела скрюченную фигуру. Подбрасывая в руке гранату, мне в глаза с кривой угрожающей улыбкой смотрел малолетний руандийский солдат.

Сквозь панорамную дверь, среди жутких теней, отбрасываемых ветвями дерева, нависавшими над уличным фонарем у дома Уэйна, я увидела припаркованную машину, в которой мне почудились смутные очертания двух слившихся воедино тел. Силуэты иракского дедушки с маленькой внучкой, невольно прижавшихся друг к другу, когда их обоих испепелил взрыв, напоминали по форме сердце. Обнявшись, они спали вечным сном.

Тишина была столь же величественной, как и огромная золотая луна в небе. Дом стал одновременно бесконечным лабиринтом и тупиком. Через него можно было идти целую вечность. В конце коридора серебрился свет. В дальнем конце коридора второго этажа, рядом с пустовавшей спальней, была ванная, которой никто не пользовался. Я знала, что если подойду к ней и приоткрою дверь, то увижу в щель царящий там беспорядок. Я знала, что меня там ждет. Плиточный пол в кровавых разводах, напоминавших облака, словно нарисованные пальцем маленького ребенка. Полотенце, которым вытирали кровь. И где-то в этой ванной будут лежать спрятанные от посторонних глаз останки младенца.

Прежде чем вернуться в свою комнату, я остановилась у двери прачечной на втором этаже и увидела две пары маленьких ползунков Чарли. Голубые и пушистые, они лежали на полу. Я была счастлива, что нашла их первой, потому что, если бы их увидел Иэн, он бы, наверное, упал в обморок, а потом бродил бы по дому, бормоча себе под нос: шаг, церковь, детский стаканчик, игрушечная машинка. Хелена и устланный костями луг.

Скользнув обратно в кровать, я выпила еще две таблетки ибупрофена и задумалась о шестерых убитых сотрудниках Иэна. Быть может, они сейчас были в его подвале. Со связанными за спиной руками и повязками на глазах. Слегка за двадцать, красивые, со смуглой оливковой кожей, которая теперь иссохла и частично истлела. У каждого виднелось аккуратное отверстие от пули в затылке. На всех были кроссовки, золотые обручальные кольца и затвердевшие от крови рубашки. В их коротких волосах у самого основания шеи по-прежнему можно было разглядеть изоленту. Лежа в ряд, они, как и я, ждали в темноте, чтобы Иэн наконец похоронил их.

Боже! Вот то, что он видел. И тогда я окончательно поняла. Поняла, что Иэн не исцелится никогда.

В первые несколько дней после возвращения с работы Иэн всегда был рад видеть нас с Чарли. «Мне ведь стало лучше, тебе не кажется? – говорил он, обнимая меня сзади и целуя в волосы. – Мы ведь счастливы, разве нет, Лепесточек?»

Я всегда отвечала «да», потому что это было правдой. Но в то же время все было гораздо сложнее. Нашему счастью угрожал призрак. Мрачная тень злого рока, неотступно следовавшая за Иэном со времен его пребывания в Ираке, теперь поселилась в нашем доме, оставляя мне тайные знаки: пустую пол-литровую бутылку водки, спрятанную среди полудюжины смятых банок из-под газировки; разбитый стакан у компьютера; переполненные пепельницы в подвале, в которых окурки накапливались, наверное, неделями; неразборчивые записи, сделанные на квитанциях и бумаге для заметок; наш заросший двор через дорогу от идеального сада Уэйна. И паутина. Настоящая, спутанная, усеянная мертвыми насекомыми паутина, качавшаяся, подобно театральному занавесу, на стенах подвала, который я всегда старалась избегать.

Все эти знаки говорили мне о том, что злой рок рано или поздно обрушится на нас. Сталкиваясь с ними, я начала бояться, что не делаю всего для того, чтобы обезопасить своего ребенка. Что сделает Иэн, если я скажу ему, что это не та жизнь, о которой я мечтала?

Когда Чарли исполнилось девять месяцев, Иэн как раз вернулся из Сомали. Он был просто счастлив вновь нас увидеть. Уже через несколько минут после того, как он переступил порог дома, я занималась с ним любовью. Затем Иэн, достав Чарли из игрового манежика, крепко обнял его и поцеловал. На следующий день у Чарли был жар. К вечеру температура подскочила до 38 °C. К утру у него было уже 39,5 °C. Мы были молодыми родителями и представления не имели, что делать. Иэн отвез нас в городскую детскую больницу милосердия, где Чарли приняла добрая женщина-врач. Я была так расстроена, что даже не смогла толком разглядеть ее лицо. Все плыло перед глазами. Я ничего не помню об этом визите, кроме пылающего жаром лобика Чарли и того, каким беспомощным казалось его маленькое тельце в моих руках. Когда доктор наконец заговорила, мои страх и истерика достигли таких пределов, что у меня темнело в глазах.

– Вероятно, мой вопрос прозвучит странно, – сказала она, – но я должна его задать. Кто-нибудь из вас в последнее время ездил в Африку?

Помню, как тогда подумала: «Иэн привез с собой смерть нашего малыша»…

Вскоре Чарли пошел на поправку, и оказалось, что его болезнь не имела к Иэну никакого отношения. Но я знала. Пусть даже Иэн не привозил с собой тропический вирус, от него исходила опасность иного рода. Он по-прежнему видел то, чего не хотел видеть. Призраков. Он все больше времени проводил в подвале. Отношения между нами то ухудшались, то вновь становились лучше. То хуже, то лучше. А потом снова хуже.

Пока Чарли не исполнилось два года, Иэн, возвращаясь из очередной командировки, каждый вечер заходил со мной в детскую комнатку, чтобы посмотреть, как наш малыш спит в своей кроватке. В этой комнатке стоял книжный шкаф, на котором лежали сложенные пирамидкой мягкие подушки пастельных цветов, а на стене было нарисовано раскачиваемое ветром дерево. Вдыхая витавший там аромат детского лосьона и надежды, мы стояли, держась за руки. Затем мы шли в расположенную с противоположной стороны коридора комнату, в которой я обычно спала одна, и, целуясь, признавались друг другу в любви, потому что это было правдой. После этого я укрывалась теплым одеялом, чувствуя себя совсем крохотной на огромной кровати, стоявшей посреди просторной прохладной спальни, а Иэн неторопливо шел к себе в подвал.