Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных

27 июля 1929 года в Женеве была подписана Конвенция об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях, именуемая также Конвенцией Красного Креста. Государства, подписавшие эту конвенцию, руководствовались стремлением ограничить, насколько это от них зависит, бедствия, неотделимые от войны. Казалось бы, что в 1929 году в эту конвенцию, которая улучшала и дополняла ранее заключенные конвенции 1864 и 1906 годов, уже не нужно было вносить специальные пункты, запрещающие, в частности, добивать раненых, истреблять и сжигать заживо тяжелораненых, расстреливать инвалидов войны и медицинский персонал, насиловать медсестер и санитарок и т. д. и т. п.

Казалось бы, что подобное варварство давно уже относится к безвозвратно ушедшему прошлому и что лежащая на цивилизованных государствах обязанность облегчения участи тех солдат, на долю которых на войне выпали не только плен, но и ранение, увечье или тяжелое заболевание, будет выполнена в соответствии с конвенцией.

Каковы же были эти основные положения Конвенции Красного Креста?

«Статья 1. Военнослужащие и другие официально состоящие при армии лица в случае их поранения или болезни должны пользоваться покровительством и защитой при всех обстоятельствах; они будут пользоваться человеколюбивым обращением и уходом, без различия национальности, со стороны воюющего, во власти которого они окажутся…

Статья 2. Пользуясь необходимым уходом, согласно предыдущей статье, раненые и больные одной армии, попавшие во власть другого воюющего, будут считаться военнопленными и к ним будут применяться общие правила международного права, касающиеся пленных».

Каждый германский солдат вовремя второй мировой войны имел, как мы упоминали выше, в своей солдатской книжке особую вкладку, содержащую «10 заповедей немецкого солдата». В этих «заповедях» говорилось о том, как ему надлежит вести себя во время войны, каким должно быть его отношение к мирному населению, как ему следует обращаться с пленными и т. д. «Заповеди» являлись более или менее правильным истолкованием общепризнанных норм международного права.

Вот, например, шестая «заповедь»:

«Красный Крест неприкосновенен. С раненым противником следует обращаться гуманно. Санитарному персоналу и армейским капелланам не следует чинить препятствий в выполнении ими медицинских или религиозных функций» [991].

Старшина германского офицерского корпуса в период второй мировой войны фельдмаршал Рундштедт утверждал на Нюрнбергском процессе, что германское командование всегда считало, что положения Женевской конвенции 1929 года и Гаагской конвенции 1907 года являются для него обязательными и что оно всегда требовало от всей армии точного соблюдения этих положений. Рундштедт добавил, что раненый или захваченный в плен противник больше не считался врагом и имел право на подобающее обращение [992].

На роль добросовестного исполнителя положений конвенций претендовали даже войска СС! Из кругов этого формирования СС распространялись слухи о том, что якобы был расстрелян какой-то солдат войск СС за то, что в 1940 году он застрелил одного голландского лейтенанта, который попал в плен раненым. Командир части, в которой состоял расстрелянный эсэсовец, будто бы поучал тогда своих подчиненных: «Кто стреляете раненого — тот недостоин жить!» [993] Разумеется, вывод этот правилен, и он не зависит от правдоподобности или неправдоподобности данного сообщения. Германия присоединилась к Конвенции Красного Креста. Присоединились к ней также и все государства, находившиеся в состоянии войны с Германией в период второй мировой войны. Таким образом, имелись все основания к тому, чтобы эта конвенция повсеместно уважалась и соблюдалась.

Действительность 1939–1945 годов, однако, была совершенно иной.

Если в отношении больных и раненых военнопленных и инвалидов войны, не являющихся советскими гражданами, нарушения Конвенции Красного Креста не были типичным явлением, то в отношении этих же категорий советских военнопленных, а равно и варшавских повстанцев, не говоря уже о членах вооруженных групп движения Сопротивления всей оккупированной Европы, эта конвенция попиралась самым грубым образом. Позиция гитлеровцев в этих вопросах, обусловленная не военной необходимостью или хотя бы военной целесообразностью, а исключительно расовой и идеологической ненавистью, глубоким презрением ко всякому праву, в результате повлекла за собой отвратительные преступления.

Как известно, в хорошо вымуштрованной германской армии ничто не происходило стихийно, неорганизованно. Все преступления были «обоснованы» точным приказом или по крайней мере снисходительным молчаливым поощрением.

Два немецких солдата, попавших в советский плен в январе 1942 года, рассказали о тех приказах, которые они получили накануне агрессии Германии против Советского Союза. Гарри Марек, солдат штабной роты 18-й танковой дивизии (командир — генерал Неринг), сообщил, что 21 июня, за день до нападения на СССР, офицер ознакомил солдат с приказом, касающимся советских военных комиссаров, а кроме того, солдаты получили ясные указания, что они не должны заниматься ранеными пленными: их просто надо приканчивать на месте.

Второй немецкий солдат, Ганс Древс из 4-й роты 6-го танкового полка сообщил:

«На инструктивном совещании 20 июня, за два дня до выступления против Советского Союза, нам заявили, что в предстоящем походе раненым красноармейцам перевязок делать не следует, ибо немецкой армии некогда возиться с ранеными» [994].

Особым зверством отличались приказы, отданные немецким воинским частям, «союзным» с ними наемниками и предателям-власовцам [995] во время подавления Варшавского восстания 1944 года (особенно в первый его период).

Об этих приказах, свидетельствующих также и об отношении к раненым, открыто говорили жителям Варшавы сами убийцы.

«Легкораненых убивали прямо на улице, если они шатались и не могли идти нормально. Немецкие солдаты имели ясный приказ: эвакуировать легкораненых и добивать тяжелораненых» [996].

И солдаты, и унтер-офицеры заявляли, что они имеют строгий приказ не оказывать никакой помощи раненым, и утверждали, что все они «бандиты» [то есть партизаны. — Ред.] [997].

В результате таких приказов советские военнопленные и варшавские повстанцы, а также раненые участники движения Сопротивления во многих случаях были добиты или замучены на поле боя. Отмечены случаи сожжения заживо больных и раненых в госпиталях и полевых лазаретах, зачастую вместе с персоналом госпиталя: врачами, медсестрами и санитарками. По образцу «лазаретов» в концлагерях были созданы «амбулатории» и «лазареты» в лагерях для советских военнопленных, где отсутствовали даже самые элементарные условия для лечения, и поэтому они превратились в места массового вымирания больных и раненых. Во многих случаях производились зверские «отборы» и убийства неизлечимо больных и инвалидов, которые не внушали гитлеровцам надежды на то, что своей работой они смогут принести какую- то пользу военной экономике третьего рейха. Неоднократно в массовом истреблении раненых и больных принимали участие немецкие врачи. Они не оказывали никакой медицинской помощи военнопленным даже в тяжелых случаях. Наоборот, они одобряли убийственные условия существования больных и раненых пленных.

Тот факт, что гитлеровцы или их фашистские союзники добивали раненых прямо на поле боя, не был редким явлением. Здесь можно различить несколько определенных ситуаций, в каких совершались эти преступления.

После победы в бою гитлеровцы являются хозяевами на поле сражения. Противник убит, попал в плен или отступил: победителю ничто не угрожает. Каковы обязанности победителя в отношении раненого противника? Они регулируются абзацем 1 статьи 3 Конвенции Красного Креста:

А вот другая ситуация. Перед передним краем лежат раненые солдаты. Предположим, что они, даже будучи ранеными, могут представлять опасность. Что следует предпринять в этом случае? Ответ на это дает абзац 2 статьи 3 конвенции:

Итак, нужно позаботиться о судьбе раненого, удалить его из опасной зоны или, во всяком случае, оказать ему помощь. Если же по каким-либо причинам перемирие либо прекращение огня не может быть осуществлено, то думается, что единственным человечным выходом тут может быть перенесение раненого противника в свои боевые порядки и оказание ему помощи.

Как обстоит дело в случае захвата пленного в непосредственной близости к противнику, например во время рейда по его тылам и внезапного отступления, когда обстановка угрожает безопасности рейдовой группы? Позволительно ли в этой ситуации убить раненого (или даже не раненого) пленного только потому, что он представляет собой опасный и обременительный «балласт»? Своими действиями гитлеровцы утвердительно ответили на этот вопрос, а генерал Рейнгардт даже пытался подвести под это соответствующую «теорию». Такая преступная практика гитлеровцев, естественно, не имеет ничего общего с ремеслом солдата. В обстановке, когда пленному угрожает такая же опасность, как и тем, во власти которых он находится, он должен быть доведен до боевых порядков войск захватившего его отряда. Если же он ранен и затрудняет пленившим его отход из района действий, то следовало бы после перевязки оставить его на месте. Здорового пленного, который мог бы криком или попыткой к бегству подвергнуть опасности захвативших его, можно обезвредить каким-либо иным способом, не лишая его жизни. Убийство безоружного и беззащитного пленного даже в описанных трудных условиях не перестает быть преступлением.

Чтобы показать практику гитлеровцев, приведем несколько примеров убийства раненых на поле боя.

В июле 1941 года у железнодорожной станции Шумилине в руки гитлеровцев попала группа тяжелораненых советских солдат. Все они были тут же убиты [998].

В августе 1941 года одна гитлеровская воинская часть захватила вблизи населенного пункта Муру (Эстонская ССР) 100 советских солдат. Действовавший совместно с гитлеровцами отряд «эстонской самообороны», состоящий из предателей эстонского народа, убил на месте 35 раненых пленных [999].

Журнал боевых действий X корпуса (16-я армия, группа армий «Север») содержит обширный, написанный в «лирическом» духе отчет о боевых действиях обер-лейтенанта Эверсберга за время со 2 июля по 27 декабря 1942 года. Этот «опус» носит название «Поведение настоящего солдата» и воспевает «подвиг» некоего обер-ефрейтора Цильмера: «После отражения сильной атаки русских перед немецкими позициями осталось несколько советских солдат. Боевой опыт научил нас не доверять даже раненым русским. Поэтому Цильмер подполз к раненым и добил их выстрелами» [1000]. Это «настоящее солдатское поведение» обер-ефрейтора Цильмера было оценено командованием и вознаграждено: через два дня он получает «неожиданное радостное известие» — ему дают отпуск домой [1001].

В декабре 1942 года в предполье района обороны 1-го батальона 699-го пехотного полка имели место два следующих случая:

15 декабря произошла стычка немецкого патруля из указанной части с советским патрулем, в результате чего в руки фашистов попал раненый советский солдат. В немецком донесении говорится: «…раненый русский защищался, попал в плен, но потом его пришлось застрелить, поскольку, находясь на виду у противника и в зоне действия его станковых пулеметов, мы не могли его транспортировать» [1002].

19 декабря боевое охранение того же батальона совершило рейд в глубину советских позиций и захватило в плен двух раненых советских солдат. На обратном пути оно попало под огонь советских минометов и понесло потери: двое убитых и двое раненых. Донесение лаконично заключает: «Пришлось пристрелить обоих советских раненых» [1003].

Генерал-полковник Рейнгардт, тогдашний командующий 3-й танковой армией, в состав которой входила указанная воинская часть, оправдывая преступление, совершенное его солдатами в отношении трех советских пленных, ссылался на «военную необходимость». Па процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других он заявил, что совершающие рейд в советский тыл военные патрули оказались перед «военной необходимостью» — пленные могли криком выдать присутствие врага, вследствие чего отступавший патруль вынужден был «избавиться» от пленных [1004].

1 августа 1944 года, в первый день Варшавского восстания, на углу аллеи Шуха и Кошиковой улицы была разбита рота повстанцев под командованием поручика Космы. Оставшиеся на поле боя раненые повстанцы были добиты гитлеровцами [1005]. В тот же день во время неудачной атаки на аэродром Океньце погибло около 120 повстанцев, среди них много раненых, которых гитлеровцы добивали на месте [1006].

22 августа, во время штурма телефонной станции на Пенькной улице, 19, был тяжело ранен и попал в плен подпоручик Стоевич. После пыток и избиения пленного добили: труп его повстанцы нашли на следующий день после захвата станции [1007].

УБИЙСТВО ВОЕННОПЛЕННЫХ В ГОСПИТАЛЯХ, ЛАЗАРЕТАХ И НА ПЕРЕВЯЗОЧНЫХ ПУНКТАХ

Статья 6 Конвенции Красного Креста гласит:

История второй мировой войны знает много случаев, когда находившиеся на излечении в госпитале или полевом лазарете воины попадали в руки гитлеровцев. Как же вели себя захватчики в таких случаях?

Для советского солдата, который не мог передвигаться без посторонней помощи, или варшавского повстанца, или участника движения Сопротивления, захваченного в плен в партизанском госпитале какой-либо из оккупированных стран Европы, особенно в 1941–1942 годах, попасть в руки гитлеровцев было равносильно смертному приговору. Известны случаи, когда гитлеровцы забрасывали госпитальные помещения гранатами и стреляли по лежащим на койках или топчанах больным и раненым. Как правило, такое побоище заканчивалось тем, что фашисты обливали здание бензином, и тогда те, которых палачи не успели добить, гибли в огне. Но были и другие изощренные способы массового убийства больных и раненых.

В ряде случаев части вермахта непосредственно не совершали этих действий. Но поскольку большинство подобных преступлений имело место в оперативных районах или на территориях, находящихся под контролем военных властей, ответственность за все эти действия несет командование вермахта. Нам не известен ни один случай отдачи под суд и вынесения приговора виновникам истребления больных и раненых в госпиталях. Да это и не могло иметь места, если учесть, что подобные преступления часто совершались по приказам непосредственных командиров, на основании директив сверху. Вот несколько примеров.

29 июня 1941 года близ города Дубно гитлеровцы расстреляли группу раненых советских военнопленных, после чего еще подающих признаки жизни закололи штыками. Рядом стояли гитлеровские офицеры и смеялись [1008].

В июле 1941 года около Борисова (Белорусская ССР) гитлеровцы захватили в плен 70 тяжелораненых советских солдат и всех их отравили мышьяком [1009].

В августе 1941 года под местечком Заболотье были захвачены в плен 17 тяжелораненых советских солдат. В течение трех дней пленным не давали никакой пищи. Затем всех их привязали к телеграфным столбам, в результате чего трое пленных умерли, остальных успели спасти от верной смерти подоспевшие танкисты старшего лейтенанта Рыбина [1010].

В д. Лагутино фашисты привязали раненого советского бойца к двум танкам и разорвали его на части [1011].

В с. Воронки гитлеровцы разместили 40 раненых советских пленных вместе с медицинским персоналом в помещении бывшей больницы. У медицинского персонала отобрали все перевязочные материалы, медикаменты и продовольствие.

Медсестер изнасиловали и расстреляли, а возле раненых поставили охрану, которая в течение четырех дней никого к ним не подпускала. Часть раненых умерли, а остальных бросили в реку. Местному населению запретили хоронить трупы [1012].

В Малой Рудне (Смоленская область) гитлеровцы захватили советский полевой госпиталь и расстреляли всех раненых, а также санитаров и санитарок. В числе других погибли рядовые Шаламов и Азимов, лейтенант Дилеев, 17-летняя санитарка Варя Бойко и другие [1013].

В д. Кулешовка гитлеровцы взяли в плен 16 тяжелораненых советских бойцов и командиров, раздели их, сорвали с их ран повязки, кололи штыками, ломали руки и раздирали раны. Тех, кто не умер во время этих мучений, заперли в избе и сожгли [1014].

В д. Стренево (Калининская область) фашисты заперли в здании школы 50 раненых пленных и сожгли их [1015].

Во время боев под Севастополем, в Инкермане, в штольнях завода шампанских вин находился военный госпиталь и медсанбат № 47. Часть раненых, которых медсанбат не успел эвакуировать, попала в руки фашистов. Гитлеровцы, захватив завод, перепились, а затем подожгли штольню вместе с ранеными [1016].

4 декабря 1943 года гитлеровцы доставили в Севастополь транспорт раненых военнопленных из керченского десанта. Раненых погрузили на баржу и подожгли ее. В огне погибли тысячи человек. На следующий день второй транспорт раненых загнали на баржу, вывели в открытое море и затопили [1017].

Приведем также несколько фактов, относящихся к Варшавскому восстанию.

В августе 1944 года во время осмотра больных, находившихся в больнице св. Станислава, гитлеровцы обнаружили одного раненого, на котором были зеленые брюки военного покроя, из чего они сделали вывод, что это скрывающийся повстанец. Они вывели его из здания и расстреляли тут же, под окнами больницы [1018].

14 августа по приказу германских оккупационных властей в течение нескольких часов был эвакуирован Мальтийский госпиталь, находившийся на Сенаторской улице. Во время эвакуации гитлеровцы застрелили на Банковской площади двух повстанцев, которых санитары несли на носилках [1019].

29 августа в руки гитлеровцев попал повстанческий госпиталь, помещавшийся в здании Государственной экспедиции ценных бумаг. Находившиеся там 50 тяжелораненых повстанцев были убиты фашистами [1020].

После вступления гитлеровцев и власовцев в Старувку (район Варшавы. — Перев.] были убиты почти все тяжелораненые повстанцы, попавшие в руки фашистов [1021].

Но наиболее зверская резня раненых пленных произошла в повстанческом госпитале на Длугой улице, 7, в здании бывшего министерства юстиции. 2 сентября 1944 года на территорию госпиталя ворвались эсэсовцы. Группу легкораненых, которым разрешили покинуть госпиталь, погнали по улице Подвале в сторону Замковой площади и по дороге убили нескольких раненых. Когда эта группа покидала госпиталь, эсэсовские офицеры поставили к стенке тяжелораненых и расстреляли их. Затем подвалы, где лежали раненые, забросали гранатами, а по лежавшим на дворе и в подворотне стреляли из винтовок и пистолетов. Повстанца (псевдоним «Бобик»), лежавшего на носилках около главных ворот, эсэсовцы облили бензином и сожгли заживо. Большинство тяжелораненых, лежавших в госпитальных палатах, были убиты на месте. В результате этой чудовищной резни погибло около 500 раненых [1022].

2 сентября во время эвакуации 70 раненых из госпиталей Старувки гитлеровцы расстреляли их поблизости от улицы Вонзки Дунай [1023].

2 сентября гитлеровцы уничтожили раненых повстанцев в следующих пунктах: в госпитале «Под Кшивой Лятарней» на улице Подвале, 25, они сожгли заживо около 70 раненых; в госпитале «Под Парным Лабендзем» на улице Подвале, 46, также сожгли около 30 раненых; в медпункте на улице Килинского, 1/3, эсэсовцы Дирлевангера сожгли заживо около 50 раненых; в подвалах дома № 24 на Медовой улице гитлеровцы забросали гранатами 10 тяжелораненых повстанцев [1024].

Страшную резню раненых и здоровых повстанцев гитлеровцы учинили 2 сентября после овладения Садыбой [район Варшавы. — Перев.] [1025].

6 сентября на территории Сродместья [центр Варшавы. — Перев.] в подожженном немецкими снарядами здании больницы на улице Перацкого, 3/5, сгорело заживо около 80 тяжелораненых повстанцев. В этот же день гитлеровцы расстреляли в больнице на улице Смуликовского, 9, тяжелораненых повстанцев, а также всех тяжелораненых в больнице на улице Конопчинского. 27 сентября в больнице на Древняной улице, 8, гитлеровцы расстреляли 18 тяжелораненых повстанцев [1026]

15 сентября фашисты захватили территорию предприятия «Ситроен» на Черняковской улице, 199, где размещался повстанческий госпиталь д-ра Петра Заленского. 162 раненых, — в том числе 37 тяжелораненых, были расстреляны [1027].

При капитуляции защитников Жолибожа [район Варшавы. — Перев.] 30 сентября 1944 года гитлеровцы заверили повстанцев, что будут обращаться с пленными согласно международному праву. Однако условий капитуляции они не выполнили: все тяжелораненые, лежавшие в подвалах домов капитулировавшего района, были убиты [1028].

Убийство раненых и медицинского персонала госпиталей гитлеровцы применяли и в отношении других армий, но прежде всего в отношении партизан всех оккупированных стран Европы. В первом случае речь идет о неуважении эмблемы Красного Креста, бомбардировке госпиталей, санитарных поездов и госпитальных кораблей. Во втором случае — о непосредственном уничтожении партизанских госпиталей и поголовной резне раненых вместе с медперсоналом, как это было в описанных выше случаях преступлений в отношении раненых советских солдат и варшавских повстанцев.

Приведем несколько примеров.

16 апреля 1941 года в Коринфском заливе вблизи Селаникты немецкие бомбардировщики потопили греческое госпитальное судно, на борту которого находилось много раненых греческих солдат [1029].

В монастыре Агиа Кириаки, где размещался греческий К партизанский госпиталь, гитлеровцы сожгли заживо старшего — лейтенанта Балласа, а вместе с ним 18 раненых греческих партизан и двух медсестер [1030].

В донесении 373-й пехотной дивизии (XV горнострелковый корпус) от 5 июня 1944 года в штаб 2-й танковой армии говорится: «Хорватские боевые [фашистские. — Ш. Д.] группы уничтожили партизанский лазарет к юго-востоку от Удбины; противник потерял 20 человек (в том числе 2 врачей), кроме того, истреблено 95 раненых и больных» [1031].

Отмечены также случаи издевательств над ранеными и больными. И хотя они не кончались непосредственным убийством, однако даже на фоне множества иных, более мерзких преступлений было бы неправильным не упомянуть о них. Избиение раненого или надругательство над солдатом, который в бою потерял руку или ногу, — несмотря на то, что это еще не пытки и не сожжение заживо, — вызывает не меньшее отвращение. Это не что иное, как тягчайшее нарушение издавна освященных человеком обычаев войны, не говоря уже о том, что такие действия находятся в вопиющем противоречии с Конвенцией Красного Креста.

Таких случаев отмечено множество, но мы приведем лишь некоторые из них.

Сразу после вступления в Афины (1941 год) гитлеровцы выкинули из госпиталя на улице Кифисиа всех тяжелораненых греческих солдат, которые потеряли на албанском фронте руку, ногу или глаза, и бросили их на произвол судьбы. Жители Афин сами нашли для раненых греческих солдат место в школе Марашилион, куда их ввиду отсутствия иных средств транспорта доставили на тачках [1032].

Во время эвакуации шталага ХХВ конвоиры «транспортировали» французских военнопленных, подгоняя их прикладами и ударами кованых сапог [1033].

В ходе бомбардировок Эссена союзной авиацией в 1944 году был уничтожен также и лагерь для французских военнопленных на Ноггератштрассе. Гитлеровцы перенесли амбулаторию для пленных в общественную уборную; в случае непогоды узников лечили в этом «храме медицины», где всегда не хватало медикаментов, воды, пищи для раненых и т. д. Немецкий врач д-р Штиннесбек, который осуществлял надзор над этой «амбулаторией», обратился к своему начальству с просьбой положить конец этому неслыханному положению вещей [1034].

Приводим описание условий в лагере для польских военнопленных, захваченных гитлеровцами во время сентябрьской кампании 1939 года. Речь идет о шталаге IVB в Мюльберге, около Дрездена, куда поздней осенью 1939 года были согнаны многие сотни польских военнопленных рядового состава.

ГОСПИТАЛИ И ЛАЗАРЕТЫ ДЛЯ СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ — ОДНА ИЗ ФОРМ МАССОВОГО УНИЧТОЖЕНИЯ

Госпитали в лагерях для советских военнопленных — всюду, где они существовали, — были только пародией на лечебное учреждение, местом надругательства и издевательств над больными и ранеными людьми. Трудно понять, с какой именно целью создавали гитлеровцы эти «лазареты». Возможно, только потому, что это предписывал им устав. Ведь с уверенностью можно сказать, что делали они это вовсе не из страха перед инспекцией со стороны Международного Красного Креста! Правда, в конце второй мировой войны речь, по- видимому, шла об отделении больных, особенно инфекционных, от здоровых пленных, которые были нужны Германии для работы.

Самыми тяжелыми были условия в лагерных «лазаретах» в 1941–1942 годах, но и последующее улучшение было весьма незначительным и относительным. В 1941–1942 годах пленных в госпиталях вообще не лечили: не было ни медикаментов, ни врачей; немецкий медицинский персонал не «осквернял» себя лечением «недочеловеков», а советский врачебный персонал был бессилен что-либо предпринять ввиду отсутствия медикаментов, перевязочных средств, инструментария и соответствующих санитарных условий.

К этому следует добавить, что этот персонал был чрезвычайно немногочислен, так как значительная часть врачей была уничтожена в ходе отбора «нежелательных». Отсутствие нательного белья и постельных принадлежностей, ограниченное снабжение водой (которой иногда и вовсе не было), скученность в госпитальных помещениях, «организуемых» зачастую в сырых подвалах или конюшнях, больные с гноящимися ранами, лежащие без перевязки на голой земле, на грязных нарах или на соломе, — таков облик подобного «госпиталя». В таких «лазаретах» часто вспыхивали эпидемии сыпного и брюшного тифа, дизентерии, туберкулеза и других болезней, которые буквально косили находившихся там больных. В результате всех этих эпидемий, зачастую распространявшихся на целые лагеря, дело кончалось гибелью почти всех больных. В ряде случаев германские власти применяли своеобразный способ борьбы с эпидемиями: больных убивали путем смертельных впрыскиваний или иными способами.

После войны и изгнания гитлеровцев из оккупированных районов существовавшие в этих «лазаретах» условия стали предметом расследования советской Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и польской Центральной комиссии по расследованию преступлений нацистов на территории Польши.

Рассматривая вопрос о «лазаретах», следует помнить о положениях, содержащихся в Конвенции Красного Креста, особенно в статье 1, гласящей, что все раненые и больные, которые попали в плен к противнику, «должны пользоваться покровительством и защитой при всех обстоятельствах», а также «пользоваться человеколюбивым обращением и уходом без различия национальности». Лишь при сравнении с этими положениями конвенции станет ясной картина того, что имело место в лагерях и «лазаретах» для советских военнопленных. Ибо распоряжения ответственных командиров вермахта, касающиеся обращения с больными и ранеными военнопленными, ничего общего с духом конвенции не имели.

Генерал-квартирмейстер ОКХ генерал Вагнер издал 24 июля 1941 года приказ, в котором дал волю своим чувствам ненависти к советским солдатам:

Тенденция этого приказа совершенно ясна. В госпиталях, расположенных в глубоком тылу, где условия лечения были более сносными, должны были находиться только те, в отношении которых имелась надежда, что они выздоровеют и их можно будет использовать на работах. Четкий наказ разместить остальных — тяжелораненых — в лазаретах на расстоянии 500—1000 метров от лагеря в приказе не мотивируется. Однако в свете гитлеровской практики 1941–1942 годов совершенно бесспорно, что речь идет не о том, чтобы лечение проводилось вдали от лагерного шума, а скорее всего о том, чтобы основная масса военнопленных не слишком-то быстро разобралась, какая судьба готовится их раненым товарищам и как выглядит само это «лечение». Запрещение использовать немецкий больничный инвентарь и немецкие лекарства, а равно запрет немецкому медицинскому и санитарному персоналу оказывать медицинскую помощь военнопленным означали, что больных и раненых военнопленных в большинстве случаев не будут лечить вообще. Такое указание давалось исподтишка, а вместе с тем это была и совершенно четкая инструкция германского командования о том, как следует поступать с ранеными советскими военнопленными. Таким образом, за, являлось, что армия — а через нее и рейх — не заинтересованы в усилиях, имеющих целью сохранить жизнь тяжелораненым и больным солдатам «идеологического противника».

Это было не что иное, как смертный приговор, что и подтвердила гитлеровская практика 1941–1942 годов.

Итак, советский солдат, который был тяжело ранен в бою и попал в руки немцев, если он не был добит на месте, мог желать себе только одного: скорейшей смерти. Гитлеровцы не заботились о нем, а возможности советского медицинского персонала из числа пленных почти равнялись нулю. Немецкие полевые госпитали, передвижные медпункты, не говоря уже о санитарных поездах, самолетах и госпитальных судах, । не предназначались для советских военнопленных. Советский медицинский персонал делал все что мог для спасения раненых и больных пленных, но, как мы указывали выше, возможностей у него почти никаких не было.

На сборных пунктах для военнопленных гитлеровцы не оказывали им никакой медицинской помощи. Положение в дулагах было ничуть не лучше. В районе города Гайсина (Украинская ССР) в местном дулаге в августе 1941 года сотни больных и раненых военнопленных лежали в конюшнях на голой земле, без всякой медицинской помощи. В это же время в дулаге в Умани около 15–20 тысяч раненых лежали под открытым небом, в запыленных повязках, пропитанных кровью, гноем, без всякой медицинской помощи со стороны гитлеровцев, при полном бессилии советских врачей, лишенных возможности получить бинты, медикаменты и хирургический инструментарий [1037].

Разумеется, в подобных условиях тяжелораненые быстро умирали. Десятки тысяч легкораненых и больных все же попадали в постоянные лагеря и в организованные там лагерные «лазареты». Ниже мы приводим краткий обзор условий, существовавших в некоторых из этих «лечебных учреждений».

О лазарете в Харькове авторитетно высказался «начальник военнопленных» на Украине в 1942 году генерал Эстеррейх:

«Тяжелобольные были размещены в помещениях, где не было отопления и все окна выбиты… больные не имели одежды и обуви. В результате в этом госпитале ежедневно умирало от истощения и эпидемических заболеваний 200–300 человек» [1038].

Подобные же условия были и в лагерном лазарете в г. Даугавпилсе (Латвийская ССР):

«Редко кто выходил живым из этого госпиталя. При госпитале работало пять групп могильщиков из военнопленных, которые на тележках вывозили умерших на кладбище. Бывали часто случаи, когда на тележку бросали еще живого человека, сверху накладывали еще 6–7 трупов умерших и расстрелянных. Живых закапывали вместе с мертвыми; больных, которые метались в бреду, убивали в госпитале палками» [1039].

В лагерном «госпитале» в Демблине (форт «Болонья») пленных не лечили, а умерщвляли путем впрыскивания в область сердца отравляющих веществ [1040].

В «лазарете» лагеря № 336 для советских военнопленных (Каунас, форт № 6) с сентября 1941 года по июль 1942 года умерло 13 936 советских военнопленных [1041].

В лазарете шталага 344 в Ламбиновицах [Ламсдорф] больных советских военнопленных помещали по 40–50 человек в небольшой комнатушке и, по существу, бросали их на произвол судьбы. Они лежали на соломе, на полу или на двухъярусных нарах (по двое на каждых нарах), не получая лекарств; им не делали перевязок, и они массами вымирали [1042].

Сохранился приказ коменданта лагеря, свидетельствующий о дискриминации советских военнопленных по сравнению с другими национальными категориями:

«Направление французских военнопленных в лазарет для русских, находящийся в Дамсдорфе, не допускается, так как этот лазарет непригоден для французских военнопленных» [1043].

Однако далеко не все советские военнопленные в Ламбиновицах имели возможность умирать в «лазарете». Многие тяжелобольные вынуждены были оставаться в лагерных бараках в состоянии полного истощения. В феврале 1945 года, когда они не были в состоянии выйти на перекличку, гитлеровцы застрелили их прямо на месте, где они лежали. В тот день было убито около 30 пленных [1044].

В лагерном «госпитале» в Риге с сентября 1941 года по апрель 1942 года от голода и эпидемических заболеваний погибло свыше 19 тысяч военнопленных [1045].

В Севастополе гитлеровцы организовали «лазарет» для раненых и больных военнопленных в городской тюрьме. Входе организации «лазарета» фашисты в течение шести дней не давали больным ни воды, ни хлеба, заявляя, что это является наказанием за упорную оборону Севастополя. Раненым не оказывали никакой медицинской помощи, и они лежали, истекая кровью, на цементном полу [1046].

«Госпиталь» для военнопленных в Смоленске до июля 1942 года был лишен перевязочных средств. Больные и раненые во время суровой зимы 1941/42 года лежали в неотапливаемых помещениях, на полу, на сенниках, в грязной и пропитанной гноем одежде [1047].

Исключительное положение среди всех этих чудовищных: лагерных «лазаретов» (с точки зрения масштабов совершенных там преступлений) занимал «гросс-лазарет» для советских военнопленных в городе Славуте (Украинская ССР). Условия содержания больных в этом «лазарете» стали предметом специального расследования советской Чрезвычайной государственной комиссии, а также предметом рассмотрения па Нюрнбергском процессе [1048].

Осенью 1941 года, после захвата города Славуты, гитлеровцы организовали там «лазарет» для больных и раненых советских военнопленных и назвали его «Großlazarett Slawuta, Teillager 301». «Лазарет» был расположен в 2 километрах от города и состоял из 10 трехэтажных зданий-блоков, огороженных колючей проволокой с многочисленными сторожевыми вышками. Под «надзором» немецкой военной администрации лагеря [1049] находились 15–18 тысяч тяжелораненых и легкораненых, а также инфекционных больных военнопленных. Новые партии пленных, прибывавшие с очередным транспортом и потерявшие многих своих товарищей, погибших в пути от зверского обращения и нечеловеческих условий транспортировки, обычно встречали у главных ворот градом ударов, палками и прикладами автоматов.

После такой «встречи» с пленных сдирали обувь и теплую одежду, отнимали предметы личного пользования. Больных тифом, дизентерией и туберкулезом размещали в одних блоках с тяжелоранеными и легкоранеными. По целым неделям все пленные лежали в том самом белье, в котором они попали в плен. Не было ни постельного белья, ни одеял. Помещения не отапливались. Не было и воды для мытья. Завшивленность была всеобщей. Рацион питания состоял из 250 граммов эрзац-хлеба, выпекаемого из измельченной смеси соломы, древесных опилок и некоторого количества муки. Выдаваемый «суп» готовили из гнилого картофеля с такими «добавлениями», как крысиные экскременты и пр. Для раненых и больных не было лекарств, им не оказывалась даже элементарная медицинская помощь. В таких условиях смертность от постоянного недоедания и периодически вспыхивающих эпидемий (которые гитлеровцы именовали «парахолерой») была огромной. Дополнительным фактором массового вымирания военнопленных было зверское избиение при раздаче нищи, заключение за провинность в карцер с одновременным полным лишением пищи, «спортивные» пробежки вокруг госпиталя, расстрел пленных при каждом удобном случае, например за поиски пищи в кухонных отбросах и т. д.

Чрезвычайная государственная комиссия определила число убитых, заморенных голодом и затравленных насмерть больных и раненых военнопленных солдат и офицеров Советской Армии, прошедших за 2 года через «гросс-лазарет» в Славуте, в 150 тысяч человек [1050].

Заместитель главного обвинителя от СССР полковник Покровский, докладывая на Нюрнбергском процессе «дело» о «гросс-лазарете» в Славуте, отметил следующее:

«Трудно сказать, является ли пределом человеческой подлости то, что совершено гитлеровцами в отношении советских военнопленных в так называемом «гросс-лазарете» города Славуты Каменец-Подольской области. Но при всех обстоятельствах истребление гитлеровцами советских военнопленных в «гросс-лазарете» — одна из самых мрачных страниц, составляющих историю фашистских преступлений» [1051].

Славута, «Болонья» (Демблин), Каунас, Смоленск и т. д. — это не случайные и изолированные явления. Все «лазареты» в лагерях для советских военнопленных слишком сильно напоминают нам «лазареты» в Освенциме, Штуттгофе и других концентрационных лагерях. «Лазареты» для военнопленных являлись составной частью обшей «лечебной» системы фашистов, основанной на планомерном истреблении больных и раненых военнопленных. Эта система органически связана в одно целое с гитлеровской программой уничтожения «нежелательных» и «нетрудоспособных».

«ОТБОР» И УНИЧТОЖЕНИЕ НЕИЗЛЕЧИМЫХ И ТЯЖЕЛО БОЛЬНЫХ СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ

В приговоре на процессе по делу главных немецких военных преступников констатируется факт участия полиции безопасности и СД в преступлениях, совершенных в отношении военнопленных путем «отборов» в лагерях для военнопленных, и отмечается: «Комиссары, евреи, представители интеллигенции, «коммунисты-фанатики» или даже те, кого считали неизлечимо больными [курсив наш. — Ш. Д.], paccматривались как «нетерпимые элементы» и уничтожались» [1052].

Рассмотрим подробнее вопрос об истреблении «неизлечимых» (на практике это была категория тяжело больных. истощенных и ослабевших, туберкулезных и инфекционных больных). В первоначальных планах и приказах вермахта и СД об «отборах» не предусматривалась ликвидация этой категории военнопленных. В основном документе об «отборе», каковым является «Оперативный приказ № 8» Гейдриха от 17 июля 1941 года, среди поименованных там категорий «нежелательных» элементов из числа военнопленных, подлежащих «отбору» и уничтожению, «неизлечимые» не упоминаются. Основой «отбора», как известно, были расово-политические взгляды. Однако расширение рамок и масштабов преступления не представляет особых трудностей для тех, кто вступил на этот путь. Если ОКВ и РСХА согласились с тем, что истребление военнопленных необходимо в интересах третьего рейха потому, что они являются комиссарами, представителями интеллигенции, евреями или «коммунистами-фанатиками», то можно было согласиться и с тем, что у третьего рейха нет никакого интереса кормить и лечить такие категории советских военнопленных, от которых Германия не получит никакой пользы и труд которых она никогда не сможет использовать. Согласиться с этим было тем легче, что даже в отношении своего немецкого населения с самого начала войны осуществлялась «программа эвтаназии», повлекшая за собой истребление десятков тысяч «бесполезных едоков».

Так, в категорию «нежелательных» была включена еще одна группа жертв, определенная как «unheilbar krank» («неизлечимо больные») или порой — на «деликатном» языке СД — «unbrauchbar» («непригодные, бесполезные»).

Трудно установить точную дату, когда возник вопрос об истреблении «неизлечимых». Мы не располагаем ни одним письменным приказом ОКВ или РСХА по этому вопросу <а период 1941–1945 годов, когда это истребление осуществлялось. Возможно, что такого письменного приказа никогда и не существовало. В то же время имеются единодушные и авторитетные немецкие сообщения, утверждающие, что уже в начале войны этот вопрос обсуждался на совещаниях заинтересованных военных органов и РСХА и что по этому щекотливому делу были даны устные инструкции, которые потом и были проведены в жизнь. Имеются также официальные немецкие документы этого периода дойны, отражающие реализацию упомянутых инструкций.

После войны двое немцев, занимавших ответственные посты в третьем рейхе, независимо друг от друга сделали заявления, раскрывающие их деятельность и проливающие свет на вышеуказанный вопрос. Это были уже известный нам генерал Эстеррейх и штурмбанфюрер СС Линдов, начальник отдела IVA1 РСХА. Генерал Эстеррейх заявил следующее:

Это все, что сказал Эстеррейх.

Начальник отдела IVAI РСХА Линдов, который занимался вопросами деятельности оперативных отрядов СД, особенно в области производимых ими «отборов» и уничтожения «нежелательных» пленных, принимал участие в совещаниях, созываемых в Управлении по делам военнопленных для обсуждения процедуры передачи вермахтом вышеуказанных категорий пленных в руки СД. Линдов показал:

«В 1942 году я присутствовал на другом совещании у генерала фон Гревенитца, в котором принимал участие и Кенигсхауз [подчиненный Линдова, начальник сектора IVAlc, руководивший от имени РСХА акцией по истреблению советских военнопленных. — Ш. Д.], а также высшие офицеры и врачи из ОКВ, всего около 10 человек. Вермахт обратился к управлению полиции безопасности с просьбой, чтобы оно приняло в концентрационные лагеря русских военнопленных, страдающих такими неизлечимыми болезнями, как сифилис и туберкулез, а также просил умертвить их практикуемым способом — при помощи инъекции и т. п. Полиция безопасности противилась этому, мотивируя свой отказ тем, что она не является наемным палачом вермахта» [1054].

Оба эти показания сходятся в отношении даты и места совещания, имени генерала, проводившего совещание, категории пленных, подлежащих умерщвлению, и способа выполнения этого преступления. Имеются лишь незначительные и несущественные расхождения. Генерал Эстеррейх не упоминает об адресованной СД просьбе, и, по его словам, выходило, что всю эту подлую «работу» следовало бы записать исключительно на счет вермахта. Это один из немногих известных нам случаев «рыцарского» выгораживания гестаповского партнера, на которого генералы вермахта уже после войны со скамьи подсудимых и в свидетельских показаниях обычно валили все грехи, в том числе и свои собственные. Но бесспорно, что оба партнера сыграли в этом деле одинаково важную и одинаково отвратительную роль. Правда и то, что истребление «неизлечимых» производилось уже в конце 1941 года, а не в 1942 году, как это явствует из обоих документов.

В отчете мюнхенского гестапо от 25 ноября 1941 года упоминается акция, проведенная местным оперативным отрядом в шталаге VIIA в Мосбурге за время с 29 сентября по 22 ноября 1941 года. В это время было «отобрано» 484 «нежелательных», то есть комиссаров, евреев, офицеров, интеллигентов, «поджигателей», а также 62 «неизлечимо больных» [1055].

В циркуляре начальника полиции безопасности и СД от 9 ноября 1941 года подтверждается, что 5—10 % советских военнопленных, направляемых для уничтожения, прибывают в концентрационные лагеря «мертвыми или полумертвыми». И далее: «Создается впечатление, что шталагн таким путем хотят избавиться от пленных. И несмотря на то, что подобные транспорты, как правило, организуются вермахтом, ответственность за такое положение вещей население взваливает на СС». В связи с этим начальник полиции безопасности и СД распорядился: начальники эйнзатцкоманд должны позаботиться о том, чтобы впредь исключать из транспортов и не направлять для экзекуции в концлагеря тех «отобранных» советских военнопленных, в отношении которых у эйнзатцкоманд нет сомнений, что они вскоре умрут и которые уже неспособны даже к непродолжительному маршу (например, к переходу от вокзала станции назначения до концлагеря) [1056].

Из вышесказанного явствует, что полиция безопасности решительно не хотела подрывать своего «престижа» в глазах немецкого населения и обременять себя чужими преступлениями, поскольку вермахт подбрасывал своим партнерам из гестапо — в транспортах с «нежелательными» элементами — множество таких пленных, которые находились в состоянии полного истощения. Вермахт здесь явно «подводил» полицию безопасности, сбывая этих пленных как «нетрудоспособных», воспользовавшись случаем проведения эйнзатцкомандами запланированных ими «отборов».

Между фактами, содержащимися в обоих приведенных документах, и показаниями Эстеррейха и Линдова нет никаких противоречий. Время от времени РСХА протестовало в высших кругах против навязываемой ему роли наемного палача вермахта, однако на практике сдавалось сравнительно легко. Кроме того, по-видимому еще до заключения генерального соглашения по этому вопросу, в отдельных военных округах по собственной инициативе, а также и по предложению некоторых комендантов шталагов эйнзатцкоманды расширяли рамки «отбора» путем включения в категорию «нежелательных» также и «нетрудоспособных» военнопленных.

Сотрудничество обоих партнеров на этом участке их «деятельности» продолжалось в течение всей войны. В переписке 1944 года мы наталкиваемся на официальное закрепление этого сотрудничества в изданных обеими сторонами приказах..

16 июля 1944 года ОКВ издает согласованную с РСХА директиву [1057], в пункте 2 которой говорится:

«Если советские военнопленные, которые на основании указаний об обращении с ними должны быть переданы гестапо, больны туберкулезом или другими инфекционными болезнями, то в каждом отдельном случае надлежит обратить на это внимание компетентного органа государственной полиции».

В своем распоряжении РСХА полностью приводит эту директиву, снабдив упомянутый пункт 2 недвусмысленной «исполнительной клаузулой»:

Приведенный выше циркуляр является классическим примером сотрудничества вермахта с СД. Вермахт, разумеется, не говорит, что такую-то и такую-то категорию или группу военнопленных надо подвергнуть «особому обращению», он только обращает «особое внимание» СД на то, что такие-то и такие-то пленные, которых он передает СД, больны туберкулезом или другими инфекционными болезнями! Однако сообщник (СД) отвергает ханжеский стиль вермахта и употребляет более четкие выражения: этих пленных надо убить, поскольку они, даже брошенные за колючую проволоку лагерей для военнопленных, представляют собой «опасность для здоровья немецкого населения»!

Роль гестапо как исполнителя кровавых поручений не вызывает удивления. И все же нам кажется, что даже при этом разделении ролей наиболее отвратительную задачу принял на себя вермахт: не «марая рук» подобной грязной работой исполнителя, именно он поручает ее своим достойным сообщникам.

УБИЙСТВО ПЛЕННЫХ-ИНВАЛИДОВ ВОЙНЫ

В ряде случаев к категории «неизлечимо больных» гитлеровцы относили также безруких, безногих и других лиц, получивших увечье, готовя им ту же судьбу, что и остальным военнопленным указанной категории. У нас, к сожалению, нет достаточно документального материала, для того чтобы сделать вывод, что это было общим правилом. Однако нам известны многочисленные случаи подобного рода, позволяющие утверждать, что инвалиды войны вместо освобождения их из лагерей или репатриации, как это предусмотрено нормами международного права, были переданы из лагерей для военнопленных в руки СД или направлены в концентрационные лагеря и там «ликвидированы» лишь потому, что были нетрудоспособны.

В 1942 году в концлагерь Майданек небольшими группами привозили советских военнопленных — больных туберкулезом и инвалидов войны [1059]. Судьба их нам точно не известна, мы можем лишь догадываться об этом, зная о судьбе «неизлечимых» и инвалидов войны в других лагерях [1060].

В лагере Штуттгоф в 1944 году охранники-эсэсовцы Мейер, Фот и Петерс «ликвидировали» несколько десятков советских военнопленных-инвалидов (безруких и безногих), которых предварительно три дня и две ночи держали в непогоду под открытым небом [1061].

По данным Лукашкевича, группу инвалидов численностью в 50 человек под предлогом помещения в госпиталь заманили в газовую камеру, где они были умерщвлены [1062]. Немецкий антифашист и бывший узник лагеря Штуттгоф Г. Вей в своем сообщении, совпадающем с описанием Лукашкевича, определяет число умерщвленных в 40 человек [1063]. Заместитель коменданта лагеря Штуттгоф гауптштурмфюрер СС Мейер «помнит» только о 20 инвалидах, которые по прибытии в лагерь через два дня были переданы в распоряжение лагерного врача, а затем либо умерщвлены в газовых камерах, либо повешены или расстреляны [1064]. Несомненно, что мучения и пытки, которым подверглись военнопленные-инвалиды перед казнью, имели целью облегчить убийство, ослабив их волю к жизни и борьбе.

Во время Варшавского восстания 20 августа 1944 года на Вилянувской улице в руки гитлеровцев попала группа повстанцев. В соответствии с тактикой гитлеровцев, повсеместно применявшейся при' подавлении восстаний и заключавшейся в расстреле без суда захваченных в плен, группа была уничтожена. Среди расстрелянных оказалась связная Мария Цомер, у которой за месяц до этого была ампутирована рука [1065].

При особых обстоятельствах было совершено убийство 50 советских инвалидов. Преступление это подтверждается найденными немецкими документами.

В конце октября или начале ноября 1942 года из шталага в Житомире была передана СД группа в 78 нетрудоспособных советских военнопленных. Это были инвалиды войны, все калеки, многие без обеих рук или без обеих ног и почти каждый по крайней мере без одной конечности. Лишь несколько человек из них имели невредимые конечности, но из-за тяжелых контузий и они были неспособны к какому-либо труду; поэтому гитлеровцы назначили их ухаживать за более слабыми пленными. Всех инвалидов разместили в так называемом «воспитательном трудовом лагере» в Бердичеве, подведомственном местному отделению полиции безопасности и СД, во главе которого стоял штурмфюрер СС Кнопп. Военнопленные-инвалиды находились в этом лагере до 23 декабря 1942 года (за это время число их уменьшилось до 70 человек). 23 декабря этот лагерь посетил гауптштурмфюрер СС Кальбах, заместитель начальника полиции безопасности и СД в Житомире, который и отдал приказ: на следующий же день ликвидировать всю эту группу инвалидов.

То, что случилось позднее, стало предметом подробных донесений и рапортов не только управления полиции безопасности и СД в Житомире, но и его отделения в Бердичеве [1066].

Кнопп выделил для проведения экзекуции трех своих людей: унтершарфюрера СС Пааля, роттенфюрера Гессельбаха и штурммана Фольбрехта. Он был вполне уверен, что все они достаточно «квалифицированные» специалисты для выполнения такого задания.

«От этих трех лиц, — заявляет Кнопп, — которым я поручил произвести расстрел военнопленных, мне было известно, что они, еще будучи в Киеве, принимали участие в массовых экзекуциях многих тысяч людей. И в местном отделении им, уже в мою бытность, поручался расстрел сотен людей…»

Кнопп добавляет, что ему и в голову не пришло выделить более крупный отряд для обеспечения успешного проведения экзекуции, поскольку место казни находилось в стороне, а также еще и потому, что ввиду своих физических недостатков пленные были неспособны к бегству [1067].

Подготовка к экзекуции проводилась по заведенному с давних пор шаблону. Утром в день казни назначенная для ее проведения группа эсэсовцев вызвала из местной тюрьмы восемь узников и заставила их выкопать на месте казни большую яму для захоронения казненных, а затем вернулась в лагерь за инвалидами. Погрузка ничего не подозревающих пленных (первая партия их насчитывала около 50 человек) в автомашины и выгрузка их за 50 метров от места казни прошли без инцидентов. Так же «гладко» прошел и расстрел первой группы, состоявшей исключительно из безногих инвалидов. Их расстреливал Гессельбах; Пааль, Фольбрехт и шофер сторожили остальных.

Во время расстрела следующей группы произошли непредвиденные убийцами события. Вот что гласит официальный рапорт Гессельбаха:

«После того как я расстрелял первых трех пленных, вдруг услышал наверху крик. Так как четвертый пленный был как раз на очереди, я быстренько прихлопнул его и, взглянув наверх, увидел, что у машины происходит страшная суматоха. Я и до того уже слышал выстрелы, а тут увидел, как пленные разбегались в разные стороны. Я не могу дать подробных данных о происшедшем, так как находился на расстоянии 40–50 метров. Я только могу сказать, что я увидел моих двух товарищей, лежащих на земле, и что двое пленных стреляли в меня и шофера из захваченного ими оружия» [1068].

Убитыми оказались Пааль и Фольбрехт. Гессельбах обстрелял пленных, после чего, обратившись за помощью к охране шталага, немедленно организовал совместное преследование бежавших инвалидов. Из их числа были убиты еще двое, остальные же 22 инвалида исчезли бесследно. На следующий день, то есть 25 декабря, под личным наблюдением оберштурмфюрера СС Кунтце (из управления полиции безопасности и СД в Житомире) была расстреляна последняя партия в 20 инвалидов из лагеря в Бердичеве (на том самом месте, где накануне разыгралась описанная трагедия). Опасаясь, что бежавшие инвалиды могут поднять на ноги действующих в окрестности партизан, Кунтце обратился к военному коменданту шталага с просьбой выделить охрану в количестве 20 хорошо вооруженных солдат на все время проведения экзекуции. Комендант лагеря, офицер вермахта, не отказал в просьбе «товарищу по оружию» из СД и… глубокого тыла. «Экзекуция прошла без инцидентов», — доложил Кунтце [1069].

Но и на этом преступление еще не закончилось. В отместку за то, что произошло 24 декабря, Кунтце распорядился вновь дополнительно произвести проверку всех ранее расконвоированных инвалидов, находившихся в окрестностях Бердичева, «выявить» среди них 20 «активистов» и коммунистов, а затем расстрелять их.

Вот о чем говорят донесения об экзекуции калек и невольных почестях, отданных безруким и безногим советским солдатам— героям и мученикам, которые «по всем законам, божеским и человеческим, не должны были погибнуть от рук палачей, а должны были находиться под охраной германского правительства как военнопленные» [1070].

Однако в этих донесениях содержится еще один аспект, который мы должны подчеркнуть. Составляя рапорт, Кунтце пытается добраться до сути: откуда взялись эти инвалиды в полицейском лагере и почему вермахт передал их СД! Он приходит к следующему выводу.

«Ни здесь в управлении [полиции безопасности и СД в Житомире. — Ш. Д.], ни в его отделении [в Бердичеве. — Ш. Д.] нельзя было установить, по каким именно причинам бывший начальник [полиции безопасности и СД в Житомире. — Ш. Д.] принял этих калек-пленных и отослал их в воспитательно-трудовой лагерь. В данном случае не было никаких данных относительно их коммунистической деятельности за время существования советской власти. По-видимому, предоставили в свое время этих военнопленных в распоряжение здешнего отделения для того, чтобы подвергнуть их «особому обращению», ибо они, вследствие своего физического состояния, не могли быть использованы на какой-либо работе» [1071].

Каждый офицер СС знал и считал естественным, что существует приказ Гейдриха о передаче вермахтом советских военнопленных в руки СД для ликвидации их «за коммунистическую деятельность». Однако не каждый из этих офицеров знал, что вермахт (как в данном случае правильно догадался Кунтце) избавляется от «бесполезного балласта» в виде нетрудоспособных военнопленных, передавая их СД для ликвидации.

Бердичевский урок не прошел даром. Экзекуции советских военнопленных инвалидов, которые проводились после описанных событий, совершались с соблюдением всех мер предосторожности — преимущественно в местах, откуда невозможно было бежать: в концентрационных лагерях. Выше мы уже упоминали об экзекуции 40–50 инвалидов в Штуттгофе.

Подобное же преступление, но в большем масштабе имело место в Освенциме. Бывший узник Освенцима д-р Отто Волькен пишет:

«28 ноября 1943 года в Освенцим прибыл транспорт советских военнопленных. Они были доставлены из эстонского лагеря в Вильянди. Все эти пленные были тяжелоранеными или калеками (без рук или без ног). 10 декабря 1943 года их в количестве 334 человек погрузили на автомашины якобы для отправки в Люблин» [1072].

Уже на следующий день все в лагере знали правду об этих несчастных калеках. Они были уничтожены и сожжены в печах Освенцима!

Зверства гитлеровцев над инвалидами и калеками, которые попали в их руки, находятся в вопиющем противоречии не только с простым чувством человечности, но также и с четко определенными положениями международных конвенций, которые, как мы уже говорили выше, были подписаны и Германией. Вот эти положения:

«Воюющие стороны обязаны отправлять на родину тяжелобольных и тяжелораненых военнопленных вне зависимости от их звания и количества, после того как они будут приведены в состояние, допускающее их перевозку. На основании соглашений между собой воюющие стороны устанавливают в возможно короткий срок случаи инвалидности и заболеваний, влекущие за собой непосредственную репатриацию, а также случаи, влекущие за собой возможную госпитализацию в нейтральных странах. До заключения означенных соглашений воюющие стороны могут руководствоваться типовым соглашением, приложенным к настоящей конвенции» (статья 68 Женевской конвенции 1929 года).

В соответствии с этим типовым соглашением непосредственной репатриации подлежали: неизлечимо больные и раненые, умственные и физические способности которых, по всей видимости, сильно понизились, в особенности пленные, которые потеряли одну из конечностей, туберкулезные больные, страдающие тяжелыми заболеваниями органов кровообращения, пищевода, мочеполовых путей, нервной системы, слепые, глухие, а равно больные и раненые, которые, по определению врачей, не могут быть излечены в течение года.

Эти гуманные установления никогда не применялись гитлеровцами к советским военнопленным. В отношении их гитлеровцы не чувствовали себя связанными выполнением Женевской конвенции 1929 года. Однако они полагали, что им дано право решать проблему «неизлечимых» и инвалидов войны именно таким образом, как нами описано выше, что далеко выходило за рамки самых пессимистических предположений относительно возможностей, таящихся в соответствующим образом «идеологически» подготовленных нацистских «сверхчеловеках».

По-видимому, нам никогда не удастся установить точное число «отобранных» и уничтоженных вермахтом сообща с СД «неизлечимых», тяжелобольных и раненых советских военнопленных. Мы вынуждены поэтому ограничиться лишь констатацией этого особенно гнусного вида военных преступлений гитлеровцев.

В отношении других, несоветских военнопленных гитлеровцы не применяли метода истребления «неизлечимых». Время от времени они производили обмен тяжелораненых и больных военнопленных, но и тут положения Женевской конвенции соблюдались гитлеровцами не полностью. Еще в конце войны, в марте 1945 года. Международный Красный Крест обратился к германскому правительству с предложением о рассмотрении вопроса об обмене и репатриации тяжелораненых французских и бельгийских солдат, находящихся в немецком плену [1073]. Однако германская сторона проявила нежелание и сопротивление.

Как известно, Польша присоединилась к Женевской конвенции 1929 года. А выполняла ли Германия по отношению к Польше свои обязательства, вытекающие из статьи 68 этой конвенции? Вот несколько примеров:

7 ноября 1939 года, нарушив соглашение о капитуляции, гарантированное «солдатским словом» командира II корпуса генерала Штрауса, войска которого осаждали крепость Модлин, гитлеровцы арестовали почти всех офицеров модлинского гарнизона (предварительно освобожденных) и отправили их в офлаги. Из их числа не исключили даже тяжелобольных, среди которых несколько человек, например командир 8-й пехотной дивизии полковник Фургальский и начальник артиллерии армии «Лодзь» полковник Любеньский, в результате этого умерли [1074]. Офицеров арестовала гитлеровская полиция безопасности, а принял их вермахт.

В ноябре 1940 года в Остшешуве находился транспорт, состоявший почти из 300 инвалидов и тяжелобольных польских офицеров, освобожденных вермахтом. Органы безопасности «генерал-губернаторства» отказались принять этих пленных.

Ввиду категорического возражения полиции безопасности вермахт, несмотря на то что это было явным нарушением конвенции, разместил этих военнопленных в различных офлагах [1075].

Что касается рядового и сержантского состава, то нам известен лишь один случай освобождения из лагерей больных польских военнопленных. В шталаге Стаблак (около Кенигсберга) в 1940 году было сосредоточено несколько тысяч пленных польских солдат. Всех инвалидов и больных, находившихся в этой группе, намечалось освободить. Перед освобождением все они прошли весьма тщательную и строгую проверку немецкой военно-медицинской комиссии [1076]. Этих военнопленных освобождали не сразу, а формировали из них транспорты, что иногда продолжалось несколько месяцев [1077]. Транспорты направлялись в лагерь Остшешув, откуда больных уже направляли к постоянному местожительству [1078].

А как относились гитлеровцы к захваченным в плен больным и раненым повстанцам после капитуляции Варшавы?

Приведем два особенно возмутительных случая, которые касаются подростков. Как известно, при капитуляции Варшавы гитлеровцы гарантировали, что они будут обращаться с пленными повстанцами согласно положениям Женевской конвенции 1929 года. В октябре 1944 года в плен к гитлеровцам наряду с тысячами взрослых повстанцев попало также много молодежи. Невзирая на их возраст, а часто раны и болезни, гитлеровцы заключили этих юных повстанцев в шталаги на территории Германии. Среди таких повстанцев оказались в плену: тяжело больной Богдан Холевицкий, юноша, не достигший 17 лет, заключенный в лагерь Ландбрух около Бинерверде, а также Ежи Влодзимеж Янчевский, пятнадцатилетний мальчик, у которого в результате полученных ран ампутировали левую руку и которого заключили в шталаг в Ламбиновицах.

Когда Главное управление Польского Красного Креста (Информационное бюро в Пётркуве) в декабре 1944 года обратилось через «правительство» польского «генерал-губернаторства» с просьбой об освобождении обоих военнопленных юношей, ссылаясь на их возраст и состояние здоровья, оно встретило отказ. На письме Польского Красного Креста имеется недвусмысленная резолюция, что юный возраст военнопленных «как раз и говорит против освобождения», а заявление относительно освобождения Холевицкого сопровождается дополнительным и циничным замечанием: «Как видно, болезнь не помешала ему принять участие в борьбе против немцев [1079] Этот цинизм невольно стал похвалой юному повстанцу!

В заключение этой главы мы считаем необходимым затронуть также вопрос об отношении гитлеровцев к медицинскому персоналу. Здесь надо исходить из положений статей 9 и 13 Конвенции Красного Креста:

«Статья 9. Личный состав, предназначенный исключительно для подбирания, для перевозки и для лечения раненых и больных, а также принадлежащие к администрации санитарных формирований и учреждений, духовенство, состоящее при армиях, будут пользоваться уважением и покровительством при всех обстоятельствах. Если они попадут в руки неприятеля, то с ними не может быть поступлено как с военнопленными…

Статья 13. Воюющие обеспечат личному составу, перечисленному в статье 9… пока он будет находиться в их власти, то же содержание, то же помещение, то же довольствие и ту же заработную плату, как и личному составу соответствующих степеней своей армии».

Отдельные случаи убийства медицинского персонала (санитаров) были отмечены уже в сентябре 1939 года.

Но убийство врачей, санитаров, фельдшеров и медсестер в широких масштабах имело место главным образом на Восточном фронте, а также при подавлении движения Сопротивления всех народов оккупированной Европы, особенно при кровавом подавлении Варшавского восстания.

Как правило, убийство медицинского персонала было связано с истреблением больных и раненых, находящихся под его опекой, а равно и с уничтожением (обычно сожжением) помещения, в котором находились эти больные и раненые.

Выше мы уже упоминали о значительном числе советских врачей, убитых при проведении акции истребления «нежелательных». Лишь тогда, когда в связи с неудачами на фронте массовая смертность среди советских военнопленных начала угрожать «новой политике в отношении военнопленных», гитлеровцы были вынуждены исключить врачей из категории военнопленных, обреченных на уничтожение. Вот почему уже 21 октября 1941 года Гейдрих издает оперативный приказ, в котором впервые исключает из мероприятий по отбору «нежелательных» всех врачей (даже евреев), что мотивировалось нехваткой врачей в лагерях для военнопленных [1080].

Разумеется, это отнюдь не означало, что в отношении этих врачей начали применять цитированные выше положения Конвенции Красного Креста и что врачи оказались в каком-то привилегированном положении. Этого не было. Правда, советских врачей больше уже не расстреливали, однако они остались в тех же условиях, как и все остальные советские военнопленные, то есть терпели голод и холод, болели и умирали, как и все другие. Кое-где даже отмечены случаи издевательств над ними. В особенности это относится к лагерю в Гайсине на Украине, где на военнопленных врачей были возложены функции «санитарного надзора». Этот «надзор» состоял в том, что… по заполнении выгребных ям врачи были обязаны очищать их [1081].

Особо следует подчеркнуть высокий и часто трагический героизм сотен врачей и санитаров, которые мужественно стояли и погибли на своем посту возле больных и раненых, не покидая своих подопечных солдат даже перед лицом опасности и таких злобных врагов, какими были немецкие фашисты и их сообщники. Убийство медицинского персонала имело место в большинстве случаев на фронте или сразу же за линией фронта, в ходе боевых действий или в связи с ними. Вот несколько примеров.

30 июня 1941 года в с. Гранцдас (Латвийская ССР) «истребительная команда» [1082] лейтенанта Бутковитца из 504-го пехотного полка 291-й пехотной дивизии расстреляла местную акушерку (не поименованную в немецком донесении) за то, что она перевязала и укрыла в своем доме советского солдата, и за связь с Советской Армией. Вместе с нею был расстрелян и раненый [1083].

6 августа 1941 года в с. Каменка солдаты 16-й армии расстреляли санитарку Регину Листай, «которая перевязывала укрытых русских солдат» [1084].

В с. Воронки на Украине немцы изнасиловали и расстреляли медсестер, ухаживавших за ранеными [1085].

Но имели место случаи убийства военнопленных врачей также и в концентрационных лагерях.

Так, например, в сентябре 1944 года в Дахау вместе с группой в 94 советских офицера были расстреляны также 2 военных врача, которые ранее работали в лагерном «лазарете» [1086].

Осенью 1944 года в лагере Штуттгоф казнены 2 женщины — военные врачи Советской Армии. Смертный приговор предусматривал повешение. Однако ни один из узников не хотел взять на себя в этом случае роль палача. Даже пресловутый Селонка, узник-немец и староста лагеря, который обычно осуществлял экзекуции, на сей раз отказался предложить свои услуги. В конце концов женщин-врачей застрелил заместитель коменданта лагеря Теодор Мейер [1087].

В ряде случаев на Восточном фронте имело место изнасилование женщин-врачей и медсестер перед их убийством.

Факты изнасилования женщин гитлеровцами были нередки и во время Варшавского восстания. Отмечен ряд зверских изнасилований, в частности во время эвакуации детской больницы имени Кароля и Марии; в Радиевом институте им. Марии Кюри-Склодовской на Вавельской улице; в родильном отделении больницы Младенца Иисуса, где, кроме того, имело место массовое изнасилование рожениц, в больнице, помещающейся па улице Фрета, № 10; в здании Благотворительного общества, превращенном в госпиталь, и т. д.

Какую ответственность в этом деле несут немецкие врачи?

Деятельность немецких врачей, особенно тех, что носили мундиры вермахта, войск СС и других эсэсовских формирований, — это особая страница в истории преступлений фашизма. Не обобщая и не выдвигая окончательных выводов, следует сказать, что и на них надает значительная доля ответственности.

Число немецких врачей, служивших национал-социализму и его преступным целям до конца, оказалось немалым. Это были врачи в мундирах СС, служившие в концентрационных лагерях, руководившие «отбором» нетрудоспособных и направлявшие их в газовые камеры или умерщвлявшие заключенных смертельными впрыскиваниями. Это были врачи и профессора медицины в мундирах вермахта (особенно военно-воздушных сил), проводившие эксперименты на узниках концлагерей, а нередко и на больных и раненых в лазаретах. Это были люди, презревшие свое призвание и свою врачебную клятву, являвшуюся в течение двух с половиной тысяч лет, еще со времен Гиппократа, торжественным обещанием, символом возвышенной и благородной врачебной этики: они не возвращали людям здоровье и жизнь, а, наоборот, убивали их, причиняли им страдания и мучения, калечили их.

Именно с такими врачами в 1939–1945 годах и столкнулись военнопленные. Это относилось к тем из них, кто стали узниками концлагерей и подверглись преступным «медицинским экспериментам», а также к больным и раненым в некоторых лагерях для военнопленных или на поле боя.

Преступления гитлеровских врачей в отношении больных и раненых можно разделить на две группы:

1) неоказание медицинской помощи больному или раненому пленному, который нередко ввиду отсутствия своих врачей и другого медицинского персонала, а также собственного медицинского оборудования и перевязочных средств мог ждать спасения, только если ему будет оказана эта помощь;

2) активное соучастие в издевательствах, «экспериментах» или непосредственном убийстве пленного (об этом шла речь в предыдущей главе).

Приведем несколько примеров.

В сентябре 1939 года, после резни польских военнопленных на казарменном плацу в Замбруве, устроенной гитлеровской охраной, немецкие врачи не оказали раненым никакой помощи и запретили использовать свой хирургический инструментарий, несмотря на то, что раненых было очень много, а единственный местный врач (д-р Грунланд) не имел необходимых инструментов [1088]

В Хайна-Клостере (Германия) за период с 1 апреля по 31 декабря 1942 года группа английских военнопленных подвергалась издевательствам со стороны неизвестного по имени немецкого офицера-врача [1089].

Осуществлявшие надзор за «лазаретом» в лагере для советских военнопленных в Орле немецкие врачи Купер и Бекель в ответ на обращение советских врачей, жаловавшихся на голодание больных и раненых солдат, заявили, что получаемое пленными питание является вполне достаточным. Больные и раненые, так же как и все остальные пленные, получали в день по 200 граммов хлеба из заплесневелой муки с примесью опилок и литр супа из гнилой сои. Эти немецкие «врачи» называли голодные отеки военнопленных… болезнью сердца или почек [1090].

В Смоленске немецкие врачи Шемм, Гетле, Мюллер, Отт, Штефен и Вагнер при соучастии вспомогательного медицинского персонала под видом лечения больных производили различные эксперименты на раненых солдатах и офицерах Советской Армии, применяя неизвестные доселе «медикаменты», а затем убивали «вылеченных» инъекциями строфантина и мышьяка. Немецкий санитар Модиш из 551-го военного госпиталя в Смоленске убил этим способом 24 советских солдат и офицеров. Заметим кстати, что этот же Модиш брал значительные дозы крови у 6—8-летних советских детей для лечения раненых гитлеровских солдат. В результате такого принудительного «донорства» дети умирали [1091].

2 сентября 1944 года французский военнопленный из шталага IIIB Буатар, работавший вне лагеря, был тяжело ранен в живот выстрелом из карабина, произведенным гитлеровским охранником за отказ снять пуловер перед началом работы. Во французской лагерной амбулатории этот раненый несколько часов тщетно ожидал разрешения на отправку в госпиталь для операции.

Немецкий военный врач (имя не установлено), несмотря на то что он был предупрежден французским военнопленным врачом, отказывал в выдаче такого разрешения, якобы из-за трудностей с перевозочными средствами. После шестичасового напрасного ожидания Буатар умер [1092].

После захвата гитлеровцами польского госпиталя, находившегося на заводе «Ситроен» (Варшава, Черняковская ул., 199) немецкий врач д-р Шульце, принимая этот госпиталь, обнаружил в нем двух раненых повстанцев. Этот «врач» собственноручно застрелил обоих раненых [1093].

Относительно деятельности немецких врачей-преступников следует заметить, что наряду с другими категориями преступлений гитлеровцев первыми почувствовали на себе деятельность таких «врачей» узники-немцы, брошенные в концентрационные лагеря в 1933–1939 годах, а также и немецкое гражданское население, которое принесло на алтарь преступной «эвтаназии» десятки тысяч жертв в 1939–1941 годах.

После второй мировой войны ряд врачей-преступников был привлечен к ответственности за свои злодеяния. Американский военный суд на процессе № 1 в Нюрнберге судил именно эту категорию немецко-фашистских преступников («процесс гитлеровских врачей»). Часть подсудимых попала на виселицу, однако многие избежали наказания.

Преступления, совершенные в отношении больных и раненых военнопленных, инвалидов войны и медицинского персонала, — это лишь одна из многочисленных форм истребления военнопленных фашистами во второй мировой войне. Однако данная форма истребления является наиболее гнусной и отвратительной. Нелишне напомнить, что в представлении любого больного или раненого человека белый халат врача и медсестры всегда ассоциируется с уважением и авторитетом, самопожертвованием и милосердием, лаконично сформулированными Сенекой в его изречении: «res sacra miser» [1094]. Эти чувства были растоптаны приверженцами того «мировоззрения», которое признавало «милосердие только для немецкого народа», да и то редко.

Участие немецких врачей во всех описанных преступлениях — это одна из самых мрачных страниц в истории немецкой медицины.