Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных

В период второй мировой войны гитлеровцы вопреки четко определенным положениям международного права самым преступным образом подвергали дискриминации определенные категории военнопленных вплоть до их полного, физического истребления.

Дискриминация эта заключалась в дифференцированном обращении с пленными в зависимости от того, представителем какой «расы» являлся тот или иной пленный, какова была ere национальная или государственная принадлежность (в последнем случае имелся в виду социальный строй государства), в каком роде войск он служил, был ли это мужчина или женщина и как он вел себя после пленения (не восставал ли против плена, пытаясь бежать из него).

Указанные критерии применялись в разное время и в различной степени. В то время как, например, в отношении определенных категорий советских военнопленных дискриминация и убийство были запланированы еще до нападения на СССР и осуществлялись с первого дня войны, дискриминация и убийство военнослужащих некоторых специальных формирований противника, прибегавших к новым методам борьбы, стали практиковаться либо вскоре после их появления (командос), либо тогда, когда гитлеровцы утратили прежнее преимущество в этой области (парашютисты). Некоторые дискриминационные критерии были введены в позднейшие периоды войны (убийство бежавших несоветских военнопленных на рубеже 1943–1944 годов).

Как же выглядит проблема дискриминации в отношении военнопленных в свете международного права? Пункт 2 статьи 4 Женевской конвенции 1929 года гласит:

«Различия в содержании военнопленных допускаются только в тех случаях, если они основаны на различии их воинских званий, состояния физического и психического здоровья, профессиональных способностей, а также на различии пола».

Вышеприведенная норма права устанавливает, таким образом, принцип равноправия в обращении со всеми категориями военнопленных. Из него совершенно отчетливо явствует, что нельзя обращаться с военнопленными хуже (подвергать их дискриминации) по признакам национальности, расы, вероисповедания, принадлежности к роду войск и т. д. Конвенция допускает отклонение только в сторону улучшения обращения (например, в отношении офицеров, женщин, лиц со слабым здоровьем или профессионально одаренных) [177].

Дискриминация в отношении советских военнопленных, истребление комиссаров, коммунистов, командос, парашютистов и пленных женщин являли собой беспрецедентное попрание прав некоторых категорий пленных (не говоря уже об их физическом уничтожении), сформулированных в приведенной статье Женевской конвенции 1929 года.

К этой категории дискриминируемых и уничтожаемых относились также пленные евреи.

ИСТРЕБЛЕНИЕ ПОЛИТРАБОТНИКОВ СОВЕТСКОЙ АРМИИ

Советское государство, которое возникло на развалинах царской России в результате могучего исторического потрясения, каким была Великая Октябрьская социалистическая революция, с первого же дня своего существования оказалось в опасности, вызванной вооруженными интервенциями извне и контрреволюцией внутри.

В 1918–1922 годах молодая Красная Армия в тяжелых и упорных боях изгнала чужеземных интервентов и разгромила внутреннюю контрреволюцию. Эта изумительная победа малоподготовленной армии и ее молодых, поначалу почти совсем неопытных командиров над превосходящими численностью, вооружением, организацией и профессиональным опытом неприятельскими армиями стала возможной лишь благодаря энтузиазму и революционному духу, который охватил сотни тысяч рабочих и крестьян, ставших солдатами и командирами Красной Армии, а также благодаря их беспримерной самоотверженности и героизму. Партия большевиков направила в каждую воинскую часть политических руководителей, которые — действуя плечом к плечу и в тес. ном содружестве с войсковыми командирами — днем и ночью работали над повышением политической сознательности бойцов и командиров, над укреплением дисциплины и боевого духа солдат, поддерживая среди них авторитет командира, преданного революции. Их самоотверженность и мужество беспримерны. В то же время они беспощадно подавляли всякие проявления анархии в рядах армии и предательства в различных звеньях командования.

Институт военных комиссаров явился силой, которая поистине стала соавтором славных побед Красной Армии и тем самым защитила молодую Советскую республику и способствовала ее укреплению. Его роль и значение высоко оценил В. И Ленин, сказавший: «Без военкома мы не имели бы Красной Армии» [178].

Институт военных комиссаров просуществовал в Советской Армии (с перерывами) до октября 1942 года. Отмененный в последний раз в августе 1940 года, он вновь был восстановлен в тяжелые дни неудач и отступления первого периода Великой Отечественной войны —16 июля 1941 года. И опять — как это уже было в 1918–1920 годах — участие военных комиссаров в ликвидации опасности первого, наиболее трудного, периода войны стало весьма существенным и неоспоримым фактором победы. Армия любила своих комиссаров, верила им, видела в них самого близкого и верного друга и руководителя, надежную опору в тяжкие дни неудач и переменных судеб боев, а равно и соавторов побед. Популярная фронтовая песня того времени воспевает комиссара:

Значительно дольше — почти до конца военных действий во второй мировой войне — просуществовал институт комиссаров в советских партизанских отрядах, где комиссары наряду с командирами были подлинной душой отрядов.

Чтобы избежать возможного недоразумения, следует сразу же разъяснить, что гитлеровцы употребляли термины «комиссар» (Kommissar), политрук (Politleiter), политический комиссар (politischer Kommissar) и военный комиссар (Truppenkommissar) не только для обозначения «комиссара» (военного комиссара) батальона, полка, дивизии или политрука роты, батареи и т. д. (старший политрук в фашистской терминологии значился как «Oberpolitruk»), но и для обозначения заместителей командиров по политической части даже в тот период, когда функции и звания комиссаров в Советской Армии были уже отменены. Гитлеровцы часто употребляли и более детальные обозначения: например, «politischer Kommissar in der Тruрре» (для обозначения военного комиссара) и «politischer Kommissar in der Zivilbevölkerung» («гражданский комиссар»), В данной книге при употреблении определения «politischer Kommissar» всегда имеется в виду военный комиссар.

Когда в третьем рейхе созрело решение о нападении на Советский Союз, Гитлер в своих расчетах и планах обратил внимание, в частности, и на комиссаров Советской Армии. Он видел в них одну из тех сил, полное истребление которых считал необходимейшим условием победы, то есть «окончательного уничтожения советского государства».

Зверский замысел истребления комиссаров был впервые раскрыт Гитлером на совещании высших командиров и их начальников штабов в здании «имперской канцелярии» 30 марта 1941 года. На этом совещании (Kommissaren-Konferenz) присутствовали, в частности, Кейтель, Браухич, Гальдер, а также многие командующие группами армий и армиями, такие, например, как Лееб, Манштейн, Гёпнер и другие. Гитлер представил собравшимся свой план нападения на Советский Союз, раскрыл цели этой «кампании», а также способы ее проведения. Он заявил, что война эта, названная им «превентивной», не может вестись рыцарскими методами. Это будет война противостоящих идеологий и рас. Целью ее является искоренение «азиатско-варварского большевизма». Россия не подписала Женевской конвенции. Политические комиссары, которые являются носителями враждебной национал-социализму идеологии, не могут быть признаваемы солдатами. После взятия в плен их следует расстреливать, тем более-де, что есть основания предполагать, что русские не признают членов формирований СС и полиции военнослужащими и, конечно, будут их расстреливать. Это будет победоносная война, но, если немцы не хотят, чтобы через 30 лет ее пришлось возобновить, она не может вестись рыцарски, как на Западе; это должна быть война на истребление. Наряду с комиссарами надлежит уничтожить советскую ли интеллигенцию и сотрудников ГПУ, также являющихся опорой большевистской идеологии. Ликвидация их [то есть всех перечисленных категорий советских людей. — Ред.] не может быть делом военных судов. Армия сама должна действовать организованно и методично… В заключение Гитлер категорически потребовал, чтобы офицерский корпус не просто уяснил его приказы, но и выполнял их безоговорочно: он-де желает, чтобы командиры преодолели свою личную щепетильность и принесли определенные жертвы [179].

Итак, слова Гитлера имели лишь один смысл: генералов открыто призвали к совершению преступлений в отношении офицеров Советской Армии, носящих форму, открыто владеющих оружием, представляющих неотъемлемую часть регулярной армии. У.участников совещания, таким образом, не могло быть даже и тени сомнения относительно того, чего от них — воспитанников военных академий, хорошо понимающих, что такое военные обычаи и международные конвенции, — требует их «фюрер». То был смертный приговор определенным группам сражающегося противника, располагающим всеми правами комбатантов, приговор, вынесенный за 3 месяца до начала военных действий! Это было запланированное с холодным, бесчеловечным расчетом убийство, наглое попрание законов войны. Такой речи высшие чины вермахта не слышали уже полтора года, то есть с 22 августа 1939 года, когда Гитлер накануне нападения на Польшу произнес в Оберзальцберге такую же кровожадную речь перед своими генералами.

Как повели себя эти генералы? Они были «благовоспитанны» и молчали. Лишь после ухода «фюрера» они якобы дали волю своим чувствам.

В ряде послевоенных показаний и свидетельств участников совещания 30 марта 1941 года упоминается о том, что «…все присутствующие командиры были возмущены», что после ухода Гитлера из зала они апеллировали к Браухичу, а тот к Кейтелю, якобы настаивая на отмене указания о ликвидации комиссаров. Однако факты говорят о том, что попытки не допустить преступление были чрезвычайно робкими, в принципе же все генералы ломали голову над тем, как… провести директиву Гитлера в жизнь.

Необходимо было прежде всего как-то определить принципы сотрудничества и сферу действия будущих исполнителей этой акции (из состава армии и службы безопасности), а также создать «организационные основы» задуманного преступления.

Заинтересованные круги действовали безотказно, они быстро и единодушно пришли к соглашению. Уже через три дня после этого совещания («Kommissaren-Konferenz») генерал-квартирмейстер ОКХ генерал Вагнер доложил своему шефу, начальнику генерального штаба генералу Гальдеру, что он провел совещание с шефом РСХА Гейдрихом, на котором оба они пришли к соглашению (был заключен настоящий «договор», как охарактеризовал это соглашение после войны руководитель СД Шелленберг, также участник данного совещания) по вопросу о принципах взаимодействия между армией и «специальными отрядами» рейхсфюрера СС Гиммлера. На них-то и ложилось основное «бремя» осуществления директив Гитлера, то есть «отбора» и уничтожения «нежелательных элементов» из числа пленных, в особенности военных комиссаров. 28 апреля 1941 года главнокомандующий сухопутными войсками генерал Браухич специальным приказом довел текст «договора» до сведения командующих армиями [180].

Следующим шагом было создание «юридических оснований». Изданный 13 мая 1941 года приказ ОКВ, известный под названием «Об особой подсудности в районе «Барбаросса» [181] («Gerichtsbarkeit «Barbarossa»), уполномочивал каждого германского офицера, которому придется «действовать» на оккупированной территории на Востоке, производить казни без суда и соблюдения каких-либо формальностей, казни любых лиц, подозреваемых во враждебном отношении к Германии. Одновременно этот приказ освобождал от уголовной ответственности германских солдат, совершавших преступления против населения оккупированных стран, даже в тех случаях, когда действия эти подлежали наказанию по немецким законам. Именно этот приказ стал первым «юридическим основанием» истребления комиссаров, и в нем, кстати, содержалось недвусмысленное заявление о том, что «по вопросу об обращении с политическими чинами будет дано специальное распоряжение» [182].

24 мая 1941 года Браухич издал некое «Дополнение» к распоряжению «Об особой подсудности в районе «Барбаросса». То был «Приказ о соблюдении дисциплины». По мнению некоторых (германских) генералов, сей приказ должен был несколько смягчить наиболее жестоко звучавшие пункты приказа Гитлера, однако фактически он лишь более детально и тщательно сформулировал высказанные Гитлером на совещании 30 марта 1941 года положения о том, что армию должно держать в строгом повиновении и что нельзя допускать индивидуальных эксцессов со стороны солдат. «Солдат, — говорится в «Дополнении» Браухича, — должен чувствовать в каждом случае, что его обязывает приказ офицера, что должна соблюдаться дисциплина — основа нашего успеха». В заключение Браухич требует, чтобы обо всех важнейших событиях и случаях докладывалось в ОКХ [183]. Этими особыми случаями и событиями (besondere Ereignisse) вскоре должны были стать убийства комиссаров. Таким образом, «Приказ о соблюдении дисциплины» ни в чем не изменил судьбы людей, обреченных на смерть, и никак не может служить смягчающим обстоятельством ни для самого Браухича, ни для ОКХ. С введением в действие указанного «Дополнения» были устранены все препятствия на пути издания приказа о расправе с комиссарами.

Вопреки утверждениям Браухича, совершенно ясно, что именно ОКХ получило распоряжение подготовить проект приказа о комиссарах. Подготовка эта длилась весь апрель; 6 мая генерал Мюллер, подвизавшийся в ОКХ, направил в штаб оперативного руководства ОКВ (на имя генерала Варлимонта) первый проект. Заручившись положительным отзывом начальника военно-юридического отдела ОКВ генерала Лемана и будущего министра по делам «восточных территорий» рейхслейтера Розенберга (этот высказался за ликвидацию «только» высших должностных лиц), Варлимонт 12 мая 1941 года представил этот проект — с рядом поправок и дополнений — «самому» Иодлю [184]. 6 июня приказ этот, названный в окончательной редакции «Kommissaren Erlass» («Распоряжение о комиссарах»), был передан из ОКВ в ОКХ, ОКЛ и ОКМ[185]. Спустя два дня, то есть 8 июня, шеф ОКХ фельдмаршал Браухич разослал это распоряжение подчиненным ему командующим армиями для сведения и исполнения [186]. Так за две недели до начала наступательных действий германские войска на Востоке были «обеспечены» одной из самых преступных директив, какие только знала военная история новейшего времени.

Привожу текст «Распоряжения о комиссарах»:

«Распоряжение о комиссарах» (далее мы будем называть его сокращенно РОК) охватывает не только категорию военных комиссаров Советской Армии, но и всех других (то есть гражданских) советских политических работников. Самым циничным моментом в приведенном распоряжении является то, что, будучи само по себе глубоко античеловечным, оно принимает за «аксиому» предположение, что комиссары будут якобы действовать бесчеловечно, и ориентирует на то, что достаточно одного лишь подозрения в враждебных намерениях комиссара и что при решении вопроса «убить или не убить» все должно решать впечатление. Отстранение судов, тесное сотрудничество с СД — вот новые моменты в истории преступлений вермахта.

Кто же был автором РОК?

Генерал Варлимонт сообщает, что автором проекта I части РОК было ОКХ, зато II и III части добавил он сам [187]. Версия эта находит свое подтверждение в документах. В содержащую наиболее преступные указания I часть РОК некоторые поправки внес сам Браухич — в момент передачи РОК командующим армиями (8 июня 1941 года). Поправки сделаны в форме двух дополнений (Zusätze), из которых первое допускало более «либеральное» в некоторых отношениях толкование зверского приказа, а в то же время второе еще больше вскрывало трусливый и циничный облик его авторов. Первое дополнение гласило, что акция против комиссара может иметь место только в том случае, если его «поведение и действия явно указывают на то, что он выступает или выступит» против вермахта. Однако второе дополнение (к пункту 2 части I) буквально топит «человечного» Браухича. Ликвидация комиссаров должна была осуществляться «после их изоляции… по приказу офицера не привлекающим внимания способом» [подчеркнуто в оригинале. — Ш. Д.] [188]

«Распоряжение о комиссарах» было передано письменно только командующим армиями и воздушными флотами; командиры меньших соединений были информированы о содержании этого распоряжения устно на совещаниях, которые состоялись во второй декаде июня 1941 года [189]. И всюду командиры корпусов, дивизий и т. д. принимали РОК без протеста, молчаливо. Некоторые из них, вдохновленные ненавистью, которой было проникнуто РОК, отдавали подчиненным им частям собственные приказы, составленные в аналогичном духе. Так, например, во время совещания в Ольштыне 12 нюня 1941 года командующий 4-й танковой группой генерал Гёпнер ознакомил с РОК командиров XLI танкового корпуса (генерал Рейнхардт), XVI танкового корпуса (генерал Манштейн), а также командиров дивизий и их начальников отделов 1-с. В тот же день фон Манштейн издал свой собственный приказ, призывавший войска к беспощадному подавлению «большевистских поджигателей, саботажников и евреев». А 26 ноября 1941 года уже в качестве командующего 11-й армией упомянутый генерал в специальном приказе призывает армию к беспощадной расправе с военными и гражданскими комиссарами [190].

17 июня 1941 года на совещании в штабе LVII танкового корпуса в Миколайках командиры дивизий были лаконично поставлены в известность о том, что «фюрер» отдал приказ «ликвидировать» [это слово взято в кавычки в оригинале. — Ш. Д.] русских политических комиссаров и что приказ этот следует далее передать устно [191]. В журнале боевых действий 17-й армии (запись от 18 июня 1941 года) сообщается о том, что с командирами корпусов обсужден «вопрос об обращении с красными комиссарами» [192].

Совещания, на которых разъяснялись вопросы, связанные с некоторыми формулировками РОК, проводились в различных армейских инстанциях. Так, например, на совещании офицеров 454-й охранной дивизии, проведенном 20 июня 1941 года, обсуждался пункт 3 части (политические комиссары— военные и гражданские). На совещании было констатировано следующее: «Нас интересуют только первые; не следует считать их комбатантами и обращаться как с комбатантами, в то же время комиссаров гражданских надлежит оставлять в покое» [193].

Аналогичную позицию занимали и в 3-й танковой группе, что нашло свое отражение в отчете отдела 1-с, датированном 3 июля 1941 года [194]. Такая интерпретация РОК, говорится в отчете, становится общепринятой, и донесения фронтовых частей будут содержать в дальнейшем [то есть в ходе войны против СССР.] — сообщения о ликвидации только военных комиссаров.

Однако это не было железным правилом, особенно в тыловых районах. Части вермахта, которым были поручены обеспечение тылов действующих войск и борьба с партизанским движением, в течение почти всей войны старательно «выискивали» и «обезвреживали» как военных, так и гражданских комиссаров. Об этом свидетельствует, в частности, приказ командира 444-й охранной дивизии от 14 июня 1942 года, направленный подчиненной ей группе тайной полевой полиции (ГФП) и требовавший 10-го и 25-го числа каждого месяца сообщать в штаб дивизии количество «установленных»: а) военных комиссаров, б) гражданских комиссаров и в) комиссаров, переданных в руки СД [195].

Так приказ об убийстве комиссаров еще задолго до зловещего дня 22 июня 1941 года был доведен до самых мелких подразделений группировки вермахта, сконцентрированной для нападения на СССР между Балтийским и Черным морями. Он был известен не только штабам корпусов и дивизий, но также и тем, кто непосредственно должен был проводить его в жизнь, — командирам полков, батальонов и рот.

«Распоряжение о комиссарах» было известно всюду, — категорически утверждает командир дивизии генерал Лейзер. — Каждый говорил о нем, и, естественно, оно широко обсуждалось в дивизиях. Я знал об этом из бесед, которые вел с командирами» [196].

Весьма компетентный генерал-полковник Гудериан (впоследствии начальник генерального штаба) подтвердил, что содержание РОК было сообщено всем нижестоящим офицерам— до командиров рот включительно [197].

А солдатская масса? Ведь без сообщения текста РОК миллионам солдат выполнение такого приказа было бы невозможным. Гарри Марек, немецкий солдат из штабной роты 18-й танковой дивизии (командир дивизии — генерал Неринг), показал:

«21 июня, за день до начала войны против России, мы от наших офицеров получили следующий приказ: комиссаров Красной Армии необходимо расстреливать на месте, ибо с ними нечего церемониться. С ранеными русскими также нечего возиться: их надо просто приканчивать на месте» [198].

Немецкий солдат Вольфганг Шарте показал:

«За день до нашего выступления против Советского Союза офицеры нам заявили следующее:

«Если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать. Кто этого не сделает и не выполнит приказа, тот будет привлечен к ответственности и наказан» [199].

То же показал Йозеф Берндсен, немецкий пленный из 6-й танковой дивизии [200].

Итак, солдатская масса была информирована о содержании РОК накануне агрессии. Донесения о ликвидации комиссаров, поступившие уже в первый день войны, также подтверждают тезис о том, что РОК было доведено до сведения всего вермахта. Однако, с другой стороны, вполне понятно, что директива такого особого значения, как РОК, до самого начала нападения на СССР сохранялась в глубокой тайне, и нет никаких данных, которые свидетельствовали бы о том, что РОК в то время было известно вне пределов рейха.

После войны некоторые германские командиры утверждали, что они, понимая преступный характер РОК, якобы не сообщали его содержание подчиненным им войскам. Мы еще вернемся к этому вопросу. Сейчас же только подчеркнем, что если бы даже отдельные такие случаи и имели место, все равно они нисколько не меняют того факта, что РОК было распространено во всех немецких соединениях и частях, действовавших на Востоке, и методично реализовалось ими.

Наступил день 22 июня 1941 года. На всем протяжении фронта разгорелись ожесточенные бои, вызванные германской агрессией. Одновременно на всем этом огромном фронте началось запланированное с холодным расчетом убийство ' пленных комиссаров и политработников.

В штабы дивизий, корпусов и армий сразу же стали поступать донесения о «ликвидированных» комиссарах. Там, где такие донесения запаздывали, оказывался нажим сверху. Язык тех, кто «подгонял» нижестоящих, был различен: одни с откровенным цинизмом называли вещи своими именами, другие стыдливо маскировали смысл распоряжения.

Командир XLI танкового корпуса генерал Рейнгардт 23 июля 1941 года писал командиру 1-й танковой дивизии: «Командование 4-й танковой группы требует регулярного представления донесений о ликвидированных политруках в положенные сроки. Ближайшее донесение надлежит прислать к 10.00 3.8.41 по состоянию на 2.8.41» [201].

Командующий 4-й танковой группой генерал Гёпнер 16 августа направил Рейнгардту следующую телеграмму: «Секретно. Доложить до 17.8.41 о приконченных политруках за период с 3 по 16 августа включительно» [202]. Аналогичное напоминание повторялось 13 сентября и т. д. и т. д.

К иной фразеологии прибегал, например, штаб 227-й пехотной дивизии, который в донесении от 1 января 1942 года сообщал штабу XXVIII корпуса (18-я армия): «Приказом по дивизии 14-е и предпоследнее числа каждого месяца определены в качестве сроков представления донесений о количестве достоверно зафиксированных мертвых («toten») комиссаров и политруков» [203].

Донесения о «ликвидации» комиссаров стали поступать уже с первого дня войны и продолжали поступать (правда, в уменьшающемся количестве) в течение последующих двух лет. Полки рапортовали об этом дивизии, дивизия — корпусу, корпус — армии, армия — группе армий, а эта последняя — ОКХ.

Весьма характерно одно из самых ранних донесений, представленное в первый же день войны. В 17.45 штаб XXVIII корпуса сообщил штабу 16-й армии (группа армий «Север») о небольшом числе взятых пленных. В донесении указывалось, что среди пленных якобы царит плохое настроение, зато комиссары «производят хорошее впечатление, они отлично сражались и понуждали людей к упорной обороне». Этот почти рыцарский тон донесения заканчивается зубовным скрежетом в духе РОК: «1 комиссар и 1 офицер ввиду скрытного поведения (wegen hinterhältigen Verhaltens) были расстреляны» [204].

В 19.15 того же дня отдел I-с 20-й моторизованной дивизии доложил штабу XXXIX корпуса: «Были убиты 1 комисcap и 1 гражданский», а на следующий день: «Кроме доложенных случаев, убит 1 политический комиссар» [205].

В этом донесении использована более завуалированная форма: вместо слов «прикончен» или «расстрелян» написано «убит», но бесспорно, что речь тут идет не об убитых в бою.

Упомянутый выше XXVIII корпус в тот же день передал и второе донесение: «Приведен в исполнение приговор в отношении красного комиссара» [206]. Речь здесь идет об убийстве комиссара, «ликвидированного» 123-й пехотной дивизией, которая входила в состав этого корпуса. Захваченные документы 123-й пехотной дивизии проливают свет на личность жертвы преступления. В отчете начальника разведки дивизии (за первый день войны) мы находим следующую запись, датированную 22 июня 1941 года: «Среди русских пленных оказался также политический комиссар Кузьма Сарьин из 178-го строительного батальона. В 20.35 в соответствии с приказом он был расстрелян» [207].

В приведенном донесении следует обратить внимание на тот факт, что расстрел совершен на основании приказа и что тут уже не было никакого «личного проступка» или действий на собственный страх и риск. Все происходило так, как этого требовал изданный Браухичем «Приказ о дисциплине», которым после войны словно щитом хотели прикрыть преступный характер РОК.

После этих первых донесений вскоре стали поступать другие (речь также идет о XXVIII корпусе):

23 июня 1941 года расстреляны 2 комиссара, 14 и 21 июля — по одному (в том числе один из 42-го бронетанкового полка), а 23 июля корпус уже доложил о 14 расстрелянных и 2 павших в бою комиссарах[208].

К наиболее ранним донесениям следует также отнести донесение штаба 12-й танковой дивизии от 1 июля 1941 года, направленное в штаб XXXIX корпуса: «30 июня 1941 года взят в плен политический комиссар в чине полковника. После произведенного дознания он был расстрелян согласно приказу» [209].

А вот несколько донесений, адресованных штабу 16-й армии:

из 123-й пехотной дивизии (I корпус): 14 сентября 1941 года расстрелян 1 политрук:

из 123-й пехотной дивизии (I корпус): 14 сентября 1941 года расстрелян 1 комиссар;

из 126-й пехотной дивизии (I корпус): 15 сентября 1941 года захвачен в плен 1 комиссар;

из 30-й пехотной дивизии (X корпус): 15 сентября 1941 года расстрелян 1 политрук;

из 21-й пехотной дивизии (I корпус): 27 сентября 1941 года расстрелян 1 комиссар;

из 30-й пехотной дивизии: 5 октября 1941 года расстрелян 1 политрук;

из 126-й пехотной дивизии: 6 октября 1941 года расстрелян 1 комиссар;

из I корпуса: 11 октября 1941 года расстрелян 1 комиссар;

из I корпуса: 22 октября 1941 года расстреляно 2 комиссара [210].

Из многочисленных донесений такого содержания, которые поступали в штаб 16-й армии от подчиненных корпусов (I, II, X, XXVIII и XXXIX), мы процитируем два особенно красноречивых. 23 июля 1941 года корпус доложил: «Не расстреляно ни одного комиссара», а 23 августа 1941 года 122-я пехотная дивизия XXVIII корпуса: «1 комиссар пал в бою» [211].

Таким образом, день, когда не был убит ни один пленный комиссар, считался в 16-й армии днем особенным, комиссара же, который пал в бою, признано было необходимым выделить из общего числа других, в отношении которых язык донесений неизменно употреблял понятия «erschossen» («расстрелян») или — реже — «getötet» («убит»).

II корпус 2 августа 1941 года доложил: «За истекшую неделю расстреляно 6 комиссаров» [212].

I корпус доложил: «1 ноября 1941 года расстреляно 2 комиссара», а XXXIX корпус: «2 ноября 1941 года расстреляно 7 комиссаров» [213].

16 ноября 1941 года XXXIX корпус представил загадочное донесение: «22 комиссара и 9 партизан». Несомненно, здесь стыдливо пропущено слово «расстреляны» [214].

I корпус 11 и 17 ноября расстрелял по 1 комиссару.

Не отставала и 18-я армия генерала Кюхлера, того самого, который командовал 3-й армией в сентябрьскую кампанию 1939 года [215].

Здесь особенно «отличался» XXVIII корпус (в начале войны находившийся в подчинении 16-й армии). Входившая в его состав 1-я пехотная дивизия доложила 26 октября 1941 года: «Никаких особых происшествий не произошло. Расстреляно 16 комиссаров» [216]. 122-я дивизия 29 ноября 1941 года сообщила: «Расстреляно 2 комиссара». Точно так же 227-я пехотная дивизия доложила 15 декабря 1941 года: «Расстреляно 2 политрука» [217].

269-й артиллерийский полк (269-й пехотной дивизии L корпуса 18-й армии) доложил 20 ноября 1941 года: «В 1-й батарее по приказу командира подразделения расстреляно 2 русских пленных. Это были 1 комиссар и 1 старший офицер» [218].

Не было пощады и женщинам. Штаб 269-й пехотной дивизии доложил 28 сентября 1941 года: «Расстреляна 1 женщина-комиссар» [219].

В некоторых донесениях не исключалось, что число «ликвидированных» комиссаров могло быть выше сообщенных официальных данных. Так, например, 17 июля 1941 года 20-я пехотная дивизия доложила XXXIX корпусу, что с 5 июля в зоне ее действий расстреляно 20 комиссаров, но «цифра эта может быть выше, поскольку не всегда удается установить, не были ли комиссары ликвидированы еще и другим способом» [220].

Наряду с донесениями, поступавшими от частей в вышестоящие штабы, имела место также и взаимная информация соседних армий, касавшаяся боевой обстановки и особых происшествий, какие имели место на их участках фронта и в тыловых районах. К этой последней категории информации относились также сообщения о «ликвидации» комиссаров.

Так, 16-я армия пересылала подобного рода информацию не только непосредственному начальнику — главнокомандующему группой армий «Север», но также и своим соседям: 18-й армии, 3-й и 4-й танковым группам, VIII авиакорпусу, 9-й армии[221]. Тот факт, что гитлеровцы с циничной откровенностью распространяли данные о расстрелянных комиссарах, является еще одним доказательством того, что практика истребления политработников Советской Армии была повсеместно известна и применяема в вермахте и что дело это считалось самым обычным.

16-я армия информировала 18-ю армию раз в неделю. Вот донесение за 19 октября 1941 года: «В период с 12 по 18 октября 1941 года расстреляно: 121 партизан, 2 политрука, 1 шпион». В недельном рапорте за время с 19 по 25 октября 1941 года сообщается: «Расстреляно 240 партизан. 1 женщина, 5 комиссаров». За время с 26 октября по 1 ноября 1941 года: «Расстреляно 150 партизан, повешено 7 партизан, расстреляно 7 комиссаров». За время с 1 по 15 октября 1941 года: «Расстреляно 225 партизан, 11 шпионов, 10 политруков» [222]. Донесение от 30 ноября 1941 года гласит: «Расстреляно 6 партизан, 1 комиссар, 2 политрука, 3 женщины и… [число не указано. — Ш. Д.] несовершеннолетних» [223].

Таким же способом обменивались информацией 3-я и 4-я танковые группы и т. д. и т. д.

Установить общее число истребленных политработников чрезвычайно трудно. Разрозненные, неполные данные позволяют восстановить положение вещей только в некоторых армиях и лишь в определенные периоды времени. Так, в частности, установлено, что до конца декабря 1941 года 16-я армия расстреляла 71 комиссара, а 18-я армия — 25 [224]. Значительно выше цифры истребленных комиссаров в 4-й танковой группе генерала Гёпнера, входившей вместе с 16-й и 18-й армиями в состав группы армий «Север». Особенное «рвение» в выполнении РОК проявлял XLI корпус генерала Рейнгардта. Одна лишь 269-я пехотная дивизия, входившая в его состав, доложила о ликвидированных на 8 июля 1941 года… 34 политруках! За то же время весь корпус уничтожил 97 политруков. Цифра эта по всей танковой группе на 10 июля 1941 года составила 101 убитого [225], а на 19-е того же месяца возросла уже до 172 человек [226]. Следует помнить, что данные цифры относятся только к первым четырем неделям войны. Так, например, число «ликвидированных» 269-й пехотной дивизией комиссаров на 20 мая 1942 года возросло до 50 человек [227].

Факты зверских расстрелов комиссаров Советской Армии имели место также в районах действия групп армий «Центр» и «Юг». Об этом свидетельствуют соответствующие донесения, часть которых мы приводим ниже.

19 июля 1941 года 3-я танковая группа (группа армий «Центр») информировала 4-ю танковую группу о том, что еще не поступили донесения о «ликвидированных» комиссарах: «Число взятых до сего времени в плен и ликвидированных комиссаров, видимо, очень незначительно» (около 50!) [228]. Однако вскоре такие донесения поступили, и 3-я танковая группа определила число умерщвленных по состоянию на 31 июля 1941 года: их было «около 170» [229].

Действовавшая в составе группы армий «Юг» 11-я армия отличалась особенной жестокостью по отношению к гражданскому населению, партизанам и пленным. Жертвами ее стали также многие комиссары и политруки. Только до 21 ноября 1942 года, — то есть за тот период, когда командующим этой армией был фельдмаршал фон Манштейн, — было уничтожено 40 комиссаров [230].

Значительное количество донесений о расстрелянных комиссарах (наряду с приведенными выше) падает на долю 17-й армии, действовавшей в составе группы армий «Юг», а также 6-й армии, IV, XVII, LIV корпусов и 9-й, 50-й, 79-й 239-й, 293-й, 294-й дивизий [231].

Вместе с фронтовыми частями в истреблении комиссаров принимали участие также специальные охранные дивизии (Sicherungsdivisionen), дислоцировавшиеся в тыловых районах и подчинявшиеся начальникам тылов. С ними «взаимодействовали» формирования тайной полевой полиции, полевой жандармерии, подчиненные начальнику тыла армии полевые комендатуры и комендатуры населенных пунктов (Feld- und Ortskommandanturen), а также специально выделенные для подавления партизанского движения команды, руководимые особыми «штабами по борьбе с партизанами» («Stäbe für Partisanenbekämpfung»).

Вот несколько донесений из тыловых районов 11-й армии. Комендант гарнизона в Березовке (Одесская область) докладывал: «По приказу коменданта тылового района армии 27 сентября 1941 года расстрелян 1 политический комисcap» [232].

683-й моторизованный отряд полевой жандармерии 5 ноября 1941 года доложил начальнику тыла 11-й армии: «В связи с задержанием комиссара в с. Явкино (о чем донесено в отчете за 5 ноября 1941 года) докладываю, что поcле допроса, на котором комиссар этот признался в своей деятельности, он был расстрелян» [233].

Комендант Феодосии (Крым) рапортовал 1 мая 1942 года:) «Расстреляно 22 еврея, 3 сотрудника НКВД, 4 коммуниста, 1 политрук, 3 поджигателя, 3 командира Красного Флота, 4 партизана и 3 человека из истребительного батальона» [234].

Приводим выдержку из отчета 454-й охранной дивизии за ноябрь 1941 года: «Расстреляно 24 политрука и сотрудника НКВД за «нелегальную деятельность» [235].

В дулагах и на сборных пунктах военнопленных комиссаров «вылавливали» с помощью тайной полевой полиции (ГФП), предателей и т. п.

В пересыльном лагере для советских военнопленных (дулаг № 160) в г. Хорол (Украинская ССР) ГФП «изъяла 1 комиссара», после чего пленному приказали раздеться донага и расстреляли его [236].

А вот выдержка из отчета отдела I-с штаба 16-й армии: «5 ноября 1941 года в дулаге № 150 был выявлен политрук, который сменил мундир. По поручению офицера контрразведки (АО) он был допрошен командиром X корпуса и офицером контрразведки дулага, после чего по приказу коменданта дулага был расстрелян» [237].

Роль палачей очень часто принимали на себя и охранные дивизии. Об этом свидетельствует, в частности, запись в журнале боевых действий (КТБ) 281-й охранной дивизии (группа армий «Север») за 30 декабря 1941 года. «Расстреляно 7 солдат и 2 комиссара» [238].

Но вернемся к 11-й армии:

«Штаб по борьбе с партизанами» 11-й армии докладывал 12 мая 1942 года: «В акции против партизанских групп Селезнева и Макарова в районе Конш 10–11 мая 1942 года расстреляно 32 партизана, в том числе 3 комиссара» [239].

454-я дивизия (группа армий «Юг») 14 октября 1941 года доложила: «4 октября 1941 года на дороге под с. Хабно [Киевская область. — Peд.] схвачены 1 комиссар и 3 еврея, которых после короткого допроса расстреляли» [240].

Начальник тыла группы армий «Север» доносил 12 февраля 1942 года: «5 февраля 1942 года 207-я охранная дивизия, подвергнув допросу политрука-еврея, который под чужим именем, выдавая себя за итальянца, проник в г. Псков, расстреляла его» [241].

Во всех этих документах очень редко сообщались более подробные данные о личности расстрелянных. Случаи, когда такие данные сообщались, составляли крайне редкое исключение. Так, например, в отчете (Tätigkeitsbericht) начальника разведки XXVIII корпуса от 27 сентября 1941 года, направленном в штаб 18-й армии, говорится, что 25 сентября на берегу р. Тосна (Ленинградская область), вблизи ее устья, был захвачен в плен батальонный комиссар Канаев из 110-го полка железнодорожной охраны, до войны — сотрудник Института литературы Академии наук… После обстоятельного допроса Канаев был расстрелян[242].

Привожу также выдержку из донесения начальника разведки 16-й армии главнокомандующему группой армий «Север» от 1 октября 1941 года: «Схваченные старостой с. Бедрино Овсеенко, Тогонаев (возможно, Тотонаев) и Соловьев были допрошены в ГФП. Овсеенко был расстрелян как политрук, Тогонаев передан в СД, а Соловьев направлен в лагерь для военнопленных в с. Медведь» [243].

В отчете штаба XXVIII корпуса от 3 ноября 1941 года, направленном в штаб 18-й армии, читаем: «В г. Тосно (Ленинградская область) схвачен и повешен 15 октября 1941 года бывший комиссар Советской Армии Фокин, поскольку он был заподозрен в убийстве немецких летчиков, совершивших вынужденную посадку» [244].

Приводим выдержку из отчета начальника разведки 16-й армии от 27 ноября 1941 года: «Григорий Скрипник был разоблачен и выдан немецким осведомителем (V-Mann) в руки ГФП в тыловом районе армии как бывший политрук. Несмотря на отрицание [предъявленного обвинения. — Ред.], он был расстрелян, поскольку его объяснения показались неправдоподобными» [245].

В том же отчете содержится упоминание о расстреле 5 декабря 1941 года карателями тайной полевой полиции советского солдата Венедиктова, «заподозренного в том, что он был политическим агентом или комиссаром» [246].

Одним из руководителей легендарной и героической обороны Брестской крепости в 1941 году был полковой комиссар Ефим Фомин. Попав в плен, Фомин был опознан как комиссар и расстрелян у стены разрушенной крепости [247].

Наибольшее число убийств советских комиссаров приходится на первые месяцы войны. Однако и в 1942–1943 годах из различных частей германского вермахта продолжали поступать донесения о выполнении предписаний РОК. Так, 647-й отряд тайной полевой полиции 29 апреля 1942 года донес штабу 11-й армии о захвате 2 марта того же года «одного русского» с поддельными документами. После «допроса» он признался, что был политруком Советской Армии. По этой причине расстрелян [248].

В донесении командования XVII корпуса штабу 17-й армии от 30 июня 1942 года говорится: «Расстреляны 2 комиссара и двое других мужчин» [249].

Начальник разведки XLIII корпуса докладывал штабу 4-й армии (группа армий «Центр»): «3 июля 1942 года при попытке к бегству убит 1 лейтенант и 1 комиссар. 6 июля во время бегства убито 2 комиссара. 6 июля патруль захватил в плен 8 человек и, кроме того, были застрелены 2 комиссара и 6 женщин» [250].

Как же выглядела процедура «ликвидации»?

Комиссаров расстреливали на месте, на поле боя, сразу после захвата в плен и установления их политического звания. Опознанных и схваченных на сборных пунктах расстреливали после короткого допроса. Всю «работу» в таких случаях выполняли непосредственно части вермахта.

В тыловых районах армий наряду с частями вермахта в акциях по «ликвидации» комиссаров принимали участие также отряды СД. Независимо от порученной ей «работы» по «вылавливанию», а следовательно, и ликвидации комиссаров в дулагах и шталагах СД тесно взаимодействовала с вермахтом еще и в массовых облавах на комиссаров и других «подозрительных лиц» в городах, поселках и на дорогах, а также в ходе акций по изъятию оружия и т. д. Во многих случаях после захвата комиссаров в тыловых районах вермахт передавал их в руки СД для совершения казни. Отметка в отчете вермахта — «передан СД» — неизменно означала, что пленный комиссар или другой «нежелательный» пленный будет ликвидирован. Однако убийство военнопленных производилось не вермахтом непосредственно, а СД. Захваченных собственными силами комиссаров и «нежелательных» СД расстреливала самостоятельно, лишь информируя соответствующие военные власти оперативного района, в котором действовала данная группа СД (командование тыла, комендатуру населенного пункта или района, отдел I-с, офицера контрразведки, штаб охранной дивизии и т. д.).

Вот несколько таких донесений-отчетов:

Донесение коменданта одного из подрайонов в Мелитополе (Украина) начальнику тылового района 11-й армии от 19 октября 1941 года: «За отчетный период с 14 по 19 октября 1941 года комендатура выследила одного политического комиссара, который был казнен СД» [251].

Комендант Симферополя (Крым) доложил начальнику тылового района 11-й армии 10 января 1942 года: «СД расстреляла 3 комиссаров, схваченных в ходе акции по изъятию оружия» [252].

СД в Бахчисарае (тыловой район 11-й армии) 20 февраля 1942 года передала в руки местной полиции 1 комиссара. В период с 1 по 15 июля 1942 года СД расстреляла в Бахчисарае 1 комиссара и 2 политруков [253].

В июле 1942 года СД расстреляла в Керчи 2 комиссаров и 1 политрука [254].

Захваченных в плен комиссаров СД (как и ГФП) считала дополнительным источником информации. Поэтому перед расстрелом такого пленного непременно допрашивали, порой весьма обстоятельно. Со временем и вермахт пошел по следам СД: он уже не расстреливал на месте захваченных комиссаров, а передавал их в «испытанные» руки СД или ГФП, которые зверскими пытками старались вырвать из них показания и лишь потом беспощадно убивали.

Высший начальник СС и полиции при командовании тыла группы армий «Юг» Еккельн (который во главе бригады СС «Герман Геринг» и полицейского полка «Юг» проводил «очистительную» акцию против разбросанных к югу от шоссе Ровно — Новоград-Волынский частей Советской Армии, в особенности против частей 124-й стрелковой дивизии) в своем приказе от 25 июля 1941 года дал совершенно ясные указания: «Взятых в плен комиссаров после короткого допроса следует — при посредничестве офицера СД из моего штаба— доставить ко мне для исчерпывающего допроса» [255]. Таким способом в руки Еккельна попало, в частности, 73 русских солдата, 165 партийных работников и 1685 гражданских лиц-евреев [256]. Все они, как это установлено на процессе гитлеровского фельдмаршала Лееба и других, были расстреляны [257].

Подобные директивы давал также командующий 11-й армией (Манштейн). В приказе от 26 ноября 1941 года по вопросу о борьбе с партизанским движением в Крыму он, в частности, указывал, что захваченных в плен комиссаров и советских руководителей необходимо расстреливать не сразу, а лишь после полного разгрома партизанских организаций. Об этом решении были поставлены в известность также СД и ГФП [258].

Согласно этой директиве, «штаб по борьбе с партизанским движением», созданный при 11-й армии, сообщал 10 февраля 1942 года о расстреле группы партизан численностью 23 человека в Ай-Тодоре (Крым), отмечая одновременно, что командир и комиссары этой группы были переданы СД в Бахчисарае для «дальнейшего допроса» [259].

О передаче комиссаров в руки СД мы узнаем также из донесения командования 207-й охранной дивизии (группа армий «Север») от 25 августа 1942 года. В населенном пункте Сланцы (Ленинградская область) после длительного расследования было установлено, что выдававший себя за рядового военнопленного Лакшинский на самом деле являлся бывшим старшим политруком Перепелятниковым. Его передали СД в Нарве [260].

Как видим, язык донесений лаконичен. В них весьма редко описываются обстоятельства убийства, а еще реже сообщаются имена замученных комиссаров и их воинская часть. Для определения убийства комиссара употребляются самые различные термины. Чаще всего указывается «erschossen» («расстрелян») или гангстерское словечко «erledigt» («прикончен»), Это последнее определение являлось излюбленным выражением, например, в 4-й танковой группе генерала Гёпнера. А то, что слово «erledigt» означает то же самое, что и «ликвидирован», категорически и недвусмысленно подтверждает свидетель защиты на Нюрнбергском процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других капитан Георг Мюллер, подвизавшийся в отделе контрразведки 4-й танковой группы [261]. Наряду с вышеприведенными терминами значительно реже употреблялось слово «liquidiert» («ликвидирован») или «sonderbehandelt» (непереводимо, дословно: «подвергшийся особому обращению»). Оба эти выражения очень часто использовались германской службой безопасности. Еще реже употреблялось слово «getötet» («убит»), причем из контекста всякий раз явствовало, что и речи не было о ситуации, в которой комиссар был бы убит в бою, просто он бывал захвачен в плен и убит (замучен) пытавшими его гитлеровцами.

Но попадаются и другие определения. Например, в журнале боевых действий 293-й пехотной дивизии (2-я армия генерала Вейхса) читаем: «До 25 июля 1941 года убрано с дороги 3 комиссара» («aus dem Weg geräumt») [262].

И все-таки во многих случаях эти формулировки не являются ни сжатыми, ни ясными. В них чувствуется определенное замешательство, бесспорно вызванное сознанием совершенного преступления, которое хотелось бы замаскировать и окутать туманом, используя при этом слова, редко применяемые при обозначении убийства, например «beseitigt» («устранен»), либо формулировки, по которым только косвенно можно догадаться о судьбе жертвы, но которые одновременно можно понимать по-разному. Например, в донесении коменданта одного из подрайонов в Херсоне начальнику тыла 11-й армии сообщается: «СД удалила ненадежные элементы, а среди них переданного мною комиссара-еврея» [263]. В отчете о деятельности 3-й танковой группы за июнь — июль 1941 года читаем:

«В первые недели войны захвачено в плен лишь небольшое число политических комиссаров и офицеров. До начала августа корпуса донесли, что на территории всей группы захвачено в плен, изолировано и отправлено [«gesondert abgeschoben»] около 170 комиссаров… о которых частями доложено корпусам». Можно сколько угодно ломать голову над расшифровкой этой головоломки, если рассматривать данный отчет в отрыве от действительности. Однако следующая фраза — лаконичная и потрясающая — разъясняет, в чем дело: «Осуществление [«отправки». — Ш. Д.] не представляло никакой проблемы для армии» [264]. Ясно, что нормальная отправка (в смысле «транспортировки») не может представлять проблемы для армии. Однако убийство комиссаров в 3-й танковой группе генерала Гота тоже «не представляло никакой проблемы». Вот об этом и говорит отчет.

Подобные туманные формулировки мы встречаем также в донесении IV корпуса 17-й армии от 1 декабря 1941 года: «Одного политического комиссара расценили как партизана» [265]. В отчете 239-й пехотной дивизии (17-я армия) читаем: «За время с 1 по 16 октября 1941 года взяты в плен 3 комиссара, с ними поступили согласно циркуляру армии» [266].

Уже на основании только этих донесений мы видим, что гитлеровцы чрезвычайно строго избегали слова «убить». Даже у генерала Варлимонта — одного из авторов РОК и не менее преступного «Приказа о командос» — слово «убить» прямо-таки застревает в горле. Давая после войны показания на одном из процессов, Варлимонт заявил, что РОК-де только предписывало, чтобы «германские войска в случае невозможности передать политических работников и комиссаров в руки СД отводили их в сторону («beiseite geschafft»)». В данном случае, как и в донесениях военного периода, речь, несомненно, идет об определенного рода алиби: бесспорные вещи объяснялись таким способом, который отдалил бы угрозу петли!

Эти «деликатные» языковые оттенки и эвфемизмы донесений вермахта некоторые немецкие генералы после войны пытались использовать для своей защиты. Они утверждали, что их донесения касаются не расстрелянных, а павших комиссаров. Такую тактику, например, избрала защита на процессе гитлеровского фельдмаршала Лееба и других, используя в этих целях свидетелей защиты в лице бывшего начальника разведки группы армий «Север» Есселя, бывшего начальника разведки группы армий «Центр» Сикста, бывшего командира XLIV корпуса 17-й армии и других. Из их показаний явствовало, что упомянутые донесения касались только комиссаров, «убитых в бою» или «умерших естественной смертью», и что даже эти данные вообще были… «фиктивны»! Почему? Потому, оказывается, что «армии не выполняли приказ о комиссарах и саботировали его»! По этой причине Ессель якобы вообще не представлял этих данных Леебу и Кюхлеру! [267]

Как же все-таки обстояло дело в действительности?

Там, где докладывающий говорил о комиссарах, которые погибли не в результате расстрела, он и не скрывал этого факта. Если в донесении говорилось о павших в бою комиссарах, то неизменно употреблялось слово «gefallen» («пал»).

Например, 9-я пехотная дивизия доложила III корпусу 15 октября 1941 года: «Была атакована группа партизан, численностью 60–70 человек, при этом пали 8 партизан и 1 комиссар» [268].

Во всех приводившихся в этой главе донесениях речь идет о судьбе комиссаров, попавших в руки гитлеровцев. Следует также упомянуть о запланированных, но не осуществленных преступлениях — по причинам, от командиров вермахта не зависящим. Так, например, командующий 18-й армией генерал Кюхлер, уверенный, что Ленинград вот-вот прекратит оборону и падет, заранее «позаботился» о судьбе комиссаров, находившихся в городе, который должен был попасть в его руки. В меморандуме от 15 сентября 1941 года, направленном командованию группы армий «Север» и озаглавленном «Об обращении с населением Петербурга» [269], Кюхлер делит население на определенные категории и для каждой предусматривает «соответствующее» обращение. Разумеется, самая печальная судьба должна была постичь всех членов коммунистической партии, комсомольцев, евреев, «подозрительные элементы», военных комиссаров и политруков. Этих последних предполагалось отправить на сборные пункты для военнопленных и «поместить отдельно» («getrennte Unterbringung»). В то же время гражданских комиссаров (Zivilkommissare) в противоположность военкомам (Тruрреnkommissare) Кюхлер предписывал направлять в концлагерь, где их также надлежало поместить отдельно, то есть передать в распоряжение СД. Такая изоляция должна была стать первым этапом преступной процедуры; в качестве второго и последнего предусматривалась казнь.

Чтобы не дать отдельным комиссарам возможности проскользнуть через сеть облав и смешаться с массой пленных, некоторые командующие армиями издавали соответствующие инструкции. Так, например, 3-я танковая группа генерала Гота еще 3 июля 1941 года предусмотрительно известила свои части, что «политические комиссары часто снимают свои знаки различия и находятся среди солдат в мундире рядового. Распознать их можно преимущественно по невыгоревшим местам на воротнике и рукавах» [270].

Но, рассуждали гитлеровцы, комиссары могут ведь попасть не только в германский плен. Были ведь и сателлиты: Италия, Венгрия, Румыния, Финляндия. Как же поступить в таком случае? «Заботливое» германское командование нашло выход и из этого положения. Оно потребовало от своих союзников передавать политических комиссаров, подстрекателей и «нежелательных» на германские сборные пункты для военнопленных и в дулаги [271].

О том, как выглядел рост числа преступлений против комиссаров во времени, частично сказано выше. Судя по имеющимся материалам, кривая роста преступлений достигает наивысшей точки в самом начале войны против СССР, резко снижаясь и доходя до нуля во второй половине 1943 года.

Среди последних известных нам донесений о выполнении РОК одно датировано 16 мая 1943 года. Это донесение 294-й пехотной дивизии (XVII корпус, 6-я армия) о расстреле 1 политрука [272].

Еще одно донесение датировано июнем—июлем 1943 года и содержит сообщение о расстреле женщины-политрука «эйнзатцкомандой № 1» [273].

Был ли резкий спад числа убийств комиссаров вызван «конфликтом с совестью» или тут действовали еще и другие причины?

Абсолютно не установлено, чтобы хоть кто-нибудь из немецких командиров протестовал против порученной ему «миссии», превращающей его в обычного убийцу. Никто не отказался выполнять преступный приказ, никто не подал в отставку и даже не пригрозил ею. Никто из них не рискнул своей карьерой, не говоря уже о риске поплатиться своей головой за сопротивление приказу. Если Гудериан и некоторые другие командующие действительно запретили, как они утверждают, сообщать содержание РОК своим войскам, то это пассивное «сопротивление» нескольких генералов (если это вообще не вымысел!) нисколько не повлияло на уменьшение числа убийств комиссаров. Большинство же немецких генералов никаких сомнений не испытывало вообще и выполняло РОК с присущей им педантичностью, поскольку такова была воля «фюрера». Поэтому более чем сомнительными кажутся предположения, будто эти «конфликты с совестью» германских офицеров повлияли на снижение кривой преступлений. Как раз наоборот, «заботливая» старательность фельдмаршала Кюхлера о судьбе «комиссаров из Петербурга», инструкция генерала Гота относительно «вылавливания» комиссаров, скрывающихся среди массы пленных, кровожадные приказы фельдмаршалов Рейхенау и Манштейна, напоминания о представлении донесений о «ликвидированных» комиссарах — все это указывает на то, что очень много гитлеровских вояк ревностно заботилось об «усовершенствовании методов» осуществления РОК.

В действительности на снижение кривой преступлений воздействовали иные факторы, и прежде всего чисто военные. Несмотря на неудачи первых месяцев войны на Западном н Юго-Западном фронтах, Советская Армия отступала лишь после упорных боев, уходя в глубь страны по-прежнему непобежденной и нанося врагу большие потери. Сопротивление советских войск нарастало. Усилению этого сопротивления, росту патриотических чувств советских воинов способствовали, в частности, и военные комиссары. Фашистское командование очень хорошо понимало это и отдавало себе отчет в значении политкомиссаров. Об этом среди прочего свидетельствуют очень ранние высказывания некоторых германских генералов, их упреки и сетования на то, что… РОК осуществлялось плохо, что надо было сделать то же самое, но несколько иначе, и т. д. Подлинные чувства и стремления немецких генералов выступают здесь во всей своей выразительности:

«Весть об особом обращении [читай: убийстве. — Ш. Д.] с политическими комиссарами весьма быстро проникла на русскую сторону и способствовала усилению воли к сопротивлению. Дабы особое обращение не оказалось раскрытым для противника, его следовало практиковать лишь в лагерях, расположенных в глубоком тылу. Большинство взятых в плен красноармейцев и офицеров также верят в особое обращение, о котором они были извещены служебными приказами и, в частности, бежавшими [из плена. — Ред.] политическими комиссарами». [274]

Так писал начальник разведки 3-й танковой группы в своем отчете за январь — июль 1941 года, несомненно отражая чувства и мысли своего командующего, которым в это время был упомянутый выше генерал Гот. Никого не должна удивлять смелость этой «критики», довольно необычной для германских офицеров. Ведь отчет этот подтверждает только плохое выполнение приказа главнокомандующего сухопутными войсками фельдмаршала Браухича, который в своем пресловутом дополнении к РОК от 8 июня 1941 года требовал, чтобы «устранение» комиссаров осуществлялось «способом, не привлекающим внимания» («unauffällig»). Стало быть, плохо было не само РОК. а лишь его выполнение. К подобной, с позволения сказать, «критике» прибегал также начальник разведки 35-й пехотной дивизии. В том факте, что советский солдат сражался до последнего вздоха, фашистская разведка видела плод работы комиссаров, а причина такого положения вещей была в том, что «враг преждевременно дознался, как в немецком плену обращаются с комиссарами и политруками».

«Следует признать ошибкой упоминание об этом [то есть об обращении с комиссарами и политруками. — Ш. Д.] даже в сбрасываемых германскими войсками листовках. Было бы целесообразнее держать в тайне наше обращение с комиссарами. Для этой цели достаточно было бы переправлять их после изоляции в специально организованный лагерь и только там привлекать к ответственности» [275].

Наряду с такими фактами на уменьшение числа расстрелянных комиссаров, несомненно, повлияло и то (подчеркиваемое германским командованием) обстоятельство, что в большинстве случаев комиссары сражались до последнего вздоха и не сдавались живыми, что в явно безнадежном положении они предпочитали фашистскому плену последний выстрел в себя. [276]

Так после нескольких месяцев войны, когда уже был развеян миф о «блицкриге» произошла первая — разумеется, легальная и «официальная» — попытка ревизовать РОК. Мы подчеркиваем: после того как был развеян миф о молниеносной войне, поскольку генералы вермахта впоследствии упорно твердили, что они якобы реагировали немедленно по ознакомлении с планами Гитлера в отношении комиссаров. Например, генерал Герсдорф, начальник разведки группы армий «Центр», а позднее начальник штаба 7-й армии, показал, что штаб группы армий «Центр» получил РОК для сведения в июне 1941 года. По этим показаниям выходит, что главнокомандующий группой армий фельдмаршал фон Бок был «страшно потрясен». Он будто бы беседовал с обоими другими главнокомандующими группами армий (Леебом и Рундштедтом). Все трое, утверждал Герсдорф, выразили свое отрицательное отношение к РОК.

Но если и есть хоть какое-то основание предполагать, что главнокомандующие группами армий на Востоке Лееб и Бок, а возможно, и Рундштедт прилагали определенные усилия в направлении смягчения положений РОК, то, разумеется, стремления их не имели ничего общего с желанием уважать законы войны и тем более не были продиктованы гуманными побуждениями. Столь же трудно приписать подобные намерения также начальнику ОКВ Кейтелю и главнокомандующему сухопутными войсками Браухичу, к которым будто бы обращались Лееб и Бок. Уже 13 марта 1941 года, а стало быть, до генеральского совещания 30 марта, на котором было объявлено содержание РОК, Кейтель издал свою пресловутую «Инструкцию к директиве фюрера 21» (см. ниже), в которой заложены основы геноцида на Востоке путем выделения «специальных заданий» для Гиммлера. Об этой «директиве», кроме Кейтеля, знали также Браухич и главнокомандующие военно-морскими силами (Редер) и военно-воздушными силами (Геринг). Таким образом, Кейтель, а частично и Браухич, обещая вмешаться в дело о комиссарах, уничтожение которых, кстати сказать, являлось лишь частью общей программы истребления миллионов людей на Востоке, действовали двулично, неискренне.

Такова была ситуация накануне начала агрессии против СССР. «Вмешательство» генералов закончилось немедля, как только была развязана война. Видимо, первоначальные успехи на Восточном фронте склонили господ генералов к молчанию Впрочем, еще 22 августа 1939 года в Оберзальцберге «фюрер» поучал их, что победителя никто не будет спрашивать — был ли он прав и соблюдал ли законы ведения войны. Однако, когда в сентябре 1941 года, несмотря на значительные успехи, достигнутые гитлеровцами на Восточном фронте, стало совершенно ясно, что до конца войны еще очень далеко, главнокомандующие группами армий под впечатлением ожесточенного сопротивления Советской Армии и огромных собственных потерь возобновили свои усилия. Под их влиянием ОКХ вмешалось вторично.

Генерал по специальным поручениям при ОКХ Мюллер от имени ОКХ 23 сентября 1941 года обратился в ОКВ (письменно) с просьбой о «пересмотре прежних принципов обращения с комиссарами». Руководствуясь соображениями военной целесообразности, Мюллер делал вывод о том, что создание комиссарам возможности сдачи в плен в немалой степени будет способствовать преодолению сопротивления войск противника, «наиболее горячими и яростными носителями» которого являются комиссары. Таково мнение, оправдывался Мюллер, не только командиров, но и войск, не только Браухича, но и главнокомандующих группами армий [277].

Это была робкая попытка со стороны армейских командиров устранить, отвести от себя РОК. Однако нетрудно заметить, что генерал Мюллер исходил только из соображений военной целесообразности, призывая не совершать преступлений в отношении комиссаров лишь потому, что это не в интересах Германии, то есть обращаться с захваченными в плен комиссарами, как с обычными военнопленными, лишь постольку, поскольку это якобы будет способствовать ослаблению силы сопротивления противника. Ни о глумлении над международным правом, ни о попрании человеческой морали здесь нет и речи!

В писаниях Мюллера обращают на себя внимание два момента: а) наивное желание объяснить неудачи гитлеровских войск лишь ожесточенным сопротивлением комиссаров, в то время как это был только один из факторов наряду с иными, не менее важными, а порой даже и более важными, б) столь же наивные и необоснованные расчеты на то, что комиссары, если за ними признают статус военнопленных, будут сражаться менее яростно и, возможно, охотнее… сдаваться в плен! Какое глубокое заблуждение! История Советских Вооруженных Сил неоспоримо доказывает всю беспочвенность надежд, которые Германия связывала с возможным изменением своей политики в отношении пленных.

Попытка ОКХ устранить или «смягчить» РОК потерпела полное фиаско. 26 сентября 1941 года, через три дня после отсылки письма Мюллера, из ОКВ пришел ответ: «Фюрер не согласился на внесение какого-либо изменения в уже изданные приказы, касающиеся обращения с политическими комиссарами» [278]. Однако несомненно, что попытка эта могла оказать определенное влияние на смягчение курса в отношении комиссаров непосредственно на передовой и в прифронтовой полосе. Кроме того, за истекшие 3 месяца изменилась боевая обстановка. Период «молниеносных» побед, когда в плен попадали большие группы советских воинов, в том числе и комиссары, заканчивался. Комиссаров, которым судьба сулила плен, уже трудно было отличить от иных военнопленных, согнанных на гитлеровские сборные пункты.

В такой ситуации ОКХ (Браухич) решило свалить основное бремя этой грязной работы на испытанных палачей из аппарата Гиммлера. 7 октября 1941 года, через две недели после категорического отказа в пересмотре РОК, ОКХ издало приказ, уполномочивавший СД самостоятельно проводить «отбор» военнопленных в тыловых районах армий [279].

Итак, с указанного дня «ликвидация» комиссаров должна была производиться в тылу. Заниматься ею предстояло опытным в полицейской «работе» палачам из полиции безопасности и СД. Этот «отбор» они могли производить в спокойных условиях дулагов и шталагов, куда загоняли несчастных пленников. Вся «работа» выполнялась в тесном сотрудничестве с военными комендантами лагерей. Таким образом, несмотря на некоторую смену декораций, истребление комиссаров продолжалось. Из дулагов и шталагов сотням и тысячам «отобранных» отныне предстояло идти на заклание в концентрационные лагеря. В Саксенхаузене, Освенциме и других лагерях на тысячах комиссаров и политруков испытывалась система массового умерщвления газами, их черепами пополнялись антропологические коллекции гитлеровского университета в Страсбурге. Но все это отныне стало свершаться уже за пределами компетенции вермахта. Вермахт наконец освободился от «грязной работы». Вермахт умыл руки.

Многие германские командиры утверждали после войны, что в первой половине 1942 года РОК якобы было отменено.

В частности, генерал Реттигер определил дату — «около мая 1942 года» [280]. Начальник полиции безопасности и СД в своем циркуляре от 2 июня 1942 года также ссылается на распоряжение Управления по делам военных АВА от июня того же года, в котором говорится об «отказе от особого обращения» с комиссарами и политруками [281].

Однако это не находит ни малейшего подтверждения ни в фактах, ни в документах. Правда, циркуляр начальника полиции безопасности и СД (Schnellbrief) от 10 июня 1942 года по вопросу об «отборе» советских военнопленных предписывает всех отобранных комиссаров и политруков «только» передавать в концлагерь Маутхаузен, но было известно, что в этом лагере их ждало уничтожение[282]. Донесения о выполнении РОК, хотя и в меньших размерах, по- прежнему поступали из воинских частей, а также и из концлагерей. Тот же начальник полиции безопасности и СД в циркуляре от 20 октября 1942 года требовал от своих подчиненных, чтобы они в будущем указывали: были ли опознанные комиссары захвачены в плен в бою (и тогда их следует расстрелять) или же они сдались сами (в этом случае их надлежит отправить в лагерь Маутхаузен) [283]. Это неоспоримо доказывает, что истребление комиссаров продолжалось по-прежнему. Если даже допустить, что в первой половине 1942 года возникла какая-то временная конъюнктура (или желание со стороны ОКВ) для отмены РОК, то все-таки и на этот раз она не дала результата.

Генерал Варлимонт сообщает, что в 1943 году тогдашний начальник генерального штаба Цейтцлер неоднократно вмешивался в дело отмены «специальных мер» («Sondermaßnahmen») против «политических работников и комиссаров», выдвигая, подобно генералу Мюллеру, аргументы целесообразности, с которыми РОК находилось в противоречии [284]. Варлимонт не уточняет, каков был результат этих «стараний», и это позволяет нам сделать вывод, что скорее всего они ни к чему не привели. Однако защитник ОКВ на главном Нюрнбергском процессе Латернзер, используя тот факт, что тогда еще не были известны все документы, пытался с помощью свидетелей защиты (dok. 301-В) убедить суд, что усилия Цейтцлера увенчались полным успехом и Гитлер якобы отменил РОК [285]. В обоих этих утверждениях важно, однако, только то, что они указывают на 1943 год как на самую раннюю дату возможной отмены РОК. Но ни одного немецкого официального документа, подтверждающего такое утверждение, не имеется. Выделенная Международным военным трибуналом в Нюрнберге комиссия под председательством подполковника Нива, в задачу которой входил допрос свидетелей по делу преступных организаций третьего рейха, приводит показания генерала Рейнгардта о том, что РОК аннулировано не было, но его саботировали все заинтересованные генералы [286]. Последнее известное нам официальное донесение об убийстве комиссаров исходит от группы армий «Юг» и датировано июлем 1943 года, когда этой группой командовал Манштейн [287].

Конечно, отсутствие дальнейших донесений о «ликвидированных» комиссарах отнюдь не свидетельствует о том, что после указанного периода на Восточном фронте или в его тылу комиссаров уже больше не убивали, но существует определенное предположение, что акция эта после 1943 года со стороны вермахта была сокращена до минимума.

РОК было осуждено как преступный приказ на трех крупнейших процессах в Нюрнберге. За участие в его издании были осуждены на Нюрнбергском процессе главные немецкие военные преступники Кейтель и Иодль, а на процессе гитлеровского фельдмаршала Лееба и других — Варлимонт. За передачу и проведение РОК в жизнь был осужден на процессе гитлеровского фельдмаршала Листа и других генерал Лейзер, а на процессе гитлеровского фельдмаршала Лееба и других — фельдмаршал Кюхлер и генералы Рейнгардт, Рок, Гот, Рейнеке (этот последний и за так называемый «отбор» в лагерях для военнопленных, охватывавший также комиссаров). За самый факт передачи РОК был осужден на процессе гитлеровского фельдмаршала Листа и других генерал Рендулич. Приговоры эти имеют большое, но вместе с тем и лишь сугубо символичное значение. Подавляющая часть наиболее ответственных представителей гитлеровского командования не ответила за свое участие в преступном истреблении советских военных комиссаров во второй мировой войне.

МЕХАНИЗМ ИСТРЕБЛЕНИЯ «НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫХ»

Как сказано выше, смертный приговор военным комиссарам и другим «нежелательным» был вынесен за три месяца до начала войны против СССР. Гитлеровцы решили, что истребление «нежелательных» из числа военнопленных будут осуществлять специальные органы — так называемые оперативные группы полиции безопасности и СД (Einsatzgruppen) либо эйнзатцкоманды (Einsatzkommandos) полиции безопасности и СД. Кроме того, оперативные группы должны были осуществлять массовые убийства и среди гражданского населения, в частности среди советской интеллигенции, партийных и других руководящих работников.

Кто же были эти убийцы?

Понятие «оперативная группа» возникло и стабилизировалось перед самым началом сентябрьской кампании 1939 года для обозначения формирований полиции безопасности, действующих в оперативных зонах армий. Деятельность оперативных групп и эйнзатцкоманд в период сентябрьской кампании пока что исследована мало. Из немногих имеющихся у нас документов явствует, что в тесном взаимодействии с армией эйнзатцкоманды «ликвидировали» тогда (в тыловых районах) все проявления саботажа, сопротивления и шпионажа, проводили облавы на членов «Западного союза», силезских и великопольских повстанцев, а также коммунистов, расстреливали евреев и т. д. В то же время с помощью «фольксдейче» они вылавливали в лагерях для пленных мнимых убийц «фольксдейче» [288].

В нюне 1941 года, накануне нападения на Советский Союз, на основе соглашения между ОКВ и ОКХ, с одной стороны, и РСХА — с другой, в каждую группу армий, выделенную для действий на Востоке, был назначен «уполномоченный начальник полиции безопасности и СД», которому подчинялась одна оперативная группа, разделенная на несколько оперативных (эйнзатцкоманды) или специальных (зондеркоманды) отрядов. Каждой армии выделялась одна эйнзатцкоманда.

На Востоке действовали четыре оперативные группы. Каждая из них (кроме оперативной группы «Д») закреплялась за отдельной группой армий. Это были: оперативная группа «А» со штаб-квартирой (октябрь 1941 года) в Красногвардейске под Ленинградом — при группе армий «Север» (ее шефом был бригадефюрер СС Штальэккер); оперативная группа «Б» в Смоленске — при группе армий «Центр» (шеф — Небе); оперативная группа «Ц», с резиденцией в Киеве — при группе армий «Юг» (шеф — Рашер, бывший начальник уголовной полиции в Кёнигсберге, а после него — Томас) и оперативная группа «Д» при 11-й армии (шеф — бригадефюрер, СС Олендорф).

Каждая оперативная группа насчитывала 300–400 человек и делилась на 4–5 эйнзатцкоманд и зондеркоманд, прикрепленных к отдельным армиям (например, эйнзатцкоманда-2 из состава оперативной группы «А» действовала в оперативном тылу 16-й армии). Такая эйнзатцкоманда насчитывала от 70 до 120 человек. Для проведения «отбора» «политически нежелательных» эйнзатцкоманда направляла в каждый лагерь для военнопленных группы из 6–7 сотрудников, так называемые подотряды (Teilkomandos).

Эйнзатцкоманды, действовавшие в отдельных лагерях вне оперативного тыла армий и насчитывавшие по 6–7 человек, фактически соответствовали этим подотрядам. Члены эйнзатцкоманд носили форму войск СС с нарукавной нашивкой «СД». Отдельные эйнзатцкоманды формировались высшими начальниками СС и полиции данного военного округа. В боевых условиях эйнзатцкоманды действовали в самом тесном контакте с разведкой и контрразведкой данной армии. С точки зрения дисциплинарной и «деловой» они подчинялись соответствующему высшему начальнику СС и полиции, зато в отношении тактическом и материальном — начальнику тыла армии. Начальники эйнзатцкоманд обязаны были представлять отчеты о своей деятельности соответствующим штабам армий. Для координации действий и устранения трудностей они высылали офицеров связи в штаб данной армии. На территории рейха эйнзатцкоманды занимались исключительно чисткой «нежелательных» в лагерях для военнопленных (по свидетельству генерала Шеммеля их порой называли «командами по чистке» [«Säuberungskommandos»] либо «командами по сортировке [«Aussonderungskommandos»]). В то же время в оперативных районах это была лишь одна из сфер «многогранной деятельности», в результате который были истреблены сотни тысяч человек [289]. Деятельность СД (оперативных групп, эйнзатцкоманд и зондеркоманд) в лагерях для военнопленных в оперативных районах на Востоке, в «имперских комиссариатах» и «генерал-губернаторстве» продолжалась вплоть до изгнания гитлеровцев из соответствующих районов.

А вот как создавалась эта истребительная машина.

13 марта 1941 года Кейтель издал совершенно секретную дополнительную директиву к «Директиве фюрера № 21» [290], адресованную исключительно лишь главнокомандующим всех трех видов вооруженных сил рейха, а также начальнику штаба оперативного руководства вермахта Иодлю и его заместителю Варлимонту. Директива касалась прежде всего организации власти на оккупированных советских территориях, а в связи с этим и обязанностей вермахта. В соответствии с директивой исполнительная власть на театре военных действий должна была находиться в руках главнокомандующего сухопутными войсками, но с одним ограничением: на этой территории рейхсфюрер СС Гиммлер имел право выполнять «специальные задачи», в которые армия не могла вмешиваться. В связи с этим директива предписывала обсудить детали и пункты сотрудничества вермахта с СС путем непосредственных переговоров между ОКХ и рейхсфюрером СС. Во исполнение этого указания состоялось совещание, на котором между представителем Гиммлера— шефом РСХА Гейдрихом, с одной стороны, и представителем ОКХ — генерал-квартирмейстером сухопутных войск генералом Вагнером — с другой, были согласованы принципы сотрудничества. К началу апреля 1941 года указанные переговоры привели к заключению письменного соглашения, детально излагавшего принципы сотрудничества армии с оперативными группами полиции безопасности и СД. Оперативные группы подчинялись шефу РСХА, а их члены набирались из числа сотрудников уголовной полиции, полиции безопасности, войск СС и полиции порядка. Главной задачей оперативных групп было проведение «массовых казней евреев, коммунистов и иных элементов сопротивления» в тылу германских войск на Востоке [291]. Такова была одна из «специальных задач» рейхсфюрера СС, о которой упоминалось в директиве ОКВ от 13 марта 1941 года. Эти «специальные задачи», вытекавшие из людоедской программы Гитлера, которую он изложил 30 марта 1941 года на генеральском совещании в Оберзальцберге, должны были проводиться в жизнь — и действительно проводились— через оперативные группы СД. И происходило это при полной поддержке вермахта.

20 апреля 1941 года Браухич, по согласованию с Гейдрихом, издал приказ, определявший основы взаимодействия командующих армиями с оперативными группами СД [292]. Приказ этот, устанавливая, что военные операции имеют преимущество перед всеми иными, затем подтвердил, что эйнзатцкоманды (зондеркоманды) уполномочены предпринимать «исполнительные меры против гражданского населения» и при этом должны поддерживать тесный контакт с начальниками разведки (1-с) каждой армии, которым обязаны представлять отчеты о своей деятельности [293]. Таким образом, германское командование было обстоятельно информировано о «деятельности» оперативных групп СД.

Рейхсфюрер СС Гиммлер — уже по своей линии, но тоже по согласованию с ОКХ—издал 21 мая 1941 года приказ, регулирующий сферу деятельности оперативных групп, которые отныне были подчинены высшим начальникам СС и полиции. Он упомянул также о взаимодействии оперативных групп с армией в соответствии с приказом Браухича [294].

Практические формы этого «сотрудничества» были обсуждены в начале июня 1941 года на совещании в Берлине, на котором присутствовали генерал Вагнер, начальник службы разведки и контрразведки адмирал Канарис (который, по крайней мере теоретически, кажется, был против политики истребления военнопленных [295]), Гейдрих, а также начальники отдельных оперативных групп и эйнзатцкоманд, начальники разведки групп армий, корпусов и даже некоторых дивизий. Будущие «товарищи по оружию» получили исчерпывающую информацию о соглашении Вагнер — Гейдрих и затем обсудили формы взаимодействия [296].

Чем ближе был день начала военных действий против СССР, тем шире становился круг командиров, посвященных в эти сугубо тайные планы. В их задачу входило воздействие в соответствующем духе на «моральное состояние» армии. Так, например, 19 июня 1941 года командир 198-й пехотной дивизии (XXX корпус генерала Зальмута) издал приказ «О поведении войск на Востоке», которым, в частности, обязывал своих подчиненных применять беспощадные меры против «евреев, коммунистов, партизан и прочих» [297].

Наступило 22 июня 1941 года. Гитлеровские орды ринулись на советскую землю, и за продвигающимися в глубь СССР германскими армиями следовали оперативные группы, отмечая каждый свой шаг массовым истреблением гражданского населения.

В отношении военнопленных оперативные группы получили задание «вылавливать» в дулагах и шталагах советских комиссаров и политруков, которые до этого не были опознаны и расстреляны на поле боя и на сборных пунктах, а кроме того, выявлять коммунистов, партийных работников и всех евреев. Целью «отбора» было истребление названных категорий военнопленных. Вся эта акция проводилась на основе соглашения между высшими военными властями и органами безопасности рейха после длительных переговоров, окончившихся 16 июля 1941 года.

Уже на следующий день, 17 июля 1941 года, Гейдрих издал свой пресловутый «Оперативный приказ № 8», адресованный, в частности, органам полиции безопасности «генерал-губернаторства» и Восточной Пруссии и содержавший указания для откомандированных в шталаги и дулаги частей полиции безопасности и СД [298].

Уже сама сопроводительная записка вводит нас в суть вопроса: «При сем направляю инструкцию по вопросу чистки («Säuberung») в лагерях для военнопленных, где размещены советские пленные («Sowjetrussen»). Эти указания разработаны по согласованию с ОКВ Управлением по делам военнопленных (см. приложение № 1). Коменданты лагерей для военнопленных и пересыльных лагерей (шталагов и дулагов) были информированы через ОКВ».

Гейдрих потребовал откомандирования небольших групп в составе 4–6 человек в лагеря для военнопленных, находящиеся на территории «генерал-губернаторства» и Восточной Пруссии. В целях «облегчения проведения акции отбора» он направил офицеров связи к «начальникам военнопленных»: в военный округ № 1 (Восточная Пруссия, «начальник военнопленных» генерал-майор фон Гинденбург, офицер связи — советник Шиффер из гестапо в Щецине) и в «генерал-губернаторство» («начальник военнопленных» — генерал Гергот, резиденция в Кельцах, офицер связи — комиссар по уголовным делам Рашвитц из гестапо в Кракове). В задачу офицеров связи входило наблюдение за деятельностью указанных групп в соответствии с директивами Гейдриха и обеспечение бесперебойного взаимодействия с частями вермахта.

Акция по «отбору» должна была проводиться, как явствует из инструкции Гейдриха, на обеих этих территориях. Однако из приложения № I к приказу вытекало, что разработанные в инструкции принципы «отбора» распространялись также и на оперативные отряды полиции безопасности, действовавшие на оккупированных территориях, в оперативных районах и в лагерях на территории рейха. Подтверждая, что целью новой политики в отношении военнопленных должно быть освобождение вермахта от пленных, являющихся «движущей силой большевизма», а равно защита немецкого народа от «большевистских подстрекателей» и скорейшее усмирение оккупированных районов, Гейдрих отметил, что цель эта может быть достигнута с помощью отбора «политически нежелательных элементов» [«politisch untragbarer Elemente», дословно: политически невыносимых, не могущих быть терпимыми в политическом отношении элементов. — Ш. Д.], проводимого эйнзатцкомандами. Гейдрих подчинил эйнзатцкоманды непосредственно начальнику полиции безопасности и СД (то есть самому себе!). Для них предусматривалась специальная подготовка. В конце инструкции Гейдрих подчеркнул, что эйнзатцкоманды в своей деятельности обязаны руководствоваться соответствующими указаниями, и приказал самым тесным образом сотрудничать с комендантами лагерей для военнопленных и офицерами разведки.

К тем «нежелательным», которых надлежало «выловить» среди военнопленных прежде всего, Гейдрих относил профессиональных революционеров, работников Коминтерна, «авторитетных деятелей партии» и ее разветвленных органов — как из Центрального Комитета, так и из местных организаций, народных комиссаров и их заместителей, политических комиссаров Советской Армии, руководящих лиц из государственного аппарата и хозяйственных органов, представителей советской интеллигенции, всех евреев и, наконец, определенных лиц, подпадающих под понятие «поджигатели, подстрекатели или фанатичные коммунисты».

Гейдрих дал также несколько указаний относительно методов, какими должны пользоваться эйнзатцкоманды при вылавливании «нежелательных». Им надлежало:

а) полагаться на собственные определения и наблюдения во время допроса пленных:

б) опираться также на определения, даваемые военными комендантами лагерей;

в) подбирать себе осведомителей среди пленных;

г) в исключительных случаях основываться на разработанных ad hoc (для данного случая) списках советских работников, памятуя, однако, что эти списки («Sonderfahndungsbuch UdSSR») некомплектны. (Сам по себе факт составления подобных списков красноречиво показывает, какие методы «идеологической» борьбы применялись главарями третьего рейха).

Не обошелся Гейдрих и без подробных поучений относительно самой процедуры истребления «отобранных». Он указывает, что казни следует проводить способом, «по возможности не привлекающим внимания» («möglichst unauffällig»), и поэтому их нельзя устраивать ни в самом лагере, ни поблизости от него. О каждой экзекуции надлежит извещать соответствующие высшие территориальные органы безопасности.

Для проведения казней эйнзатцкоманды обязаны были обращаться к военным комендантам лагерей с просьбой о выдаче им пленных.

Гейдрих подчеркивал, что ОКВ поручило комендантам лагерей учитывать такие обращения [299]. По свершении казни эйнзатцкоманда должна была представить донесение с поименным перечнем расстрелянных. Такие донесения надлежало направлять в РСХА (отдел IV А-1с).

«Отбору» «нежелательных» было посвящено несколько совещаний в АВА и издано несколько новых приказов, целью которых было дальнейшее «упорядочение» процедуры убийства на основе накопленного опыта. В одном из таких совещаний, созванном шефом АВА генералом Рейнеке, приняли участие: начальник IV отдела РСХА (гестапо) обер-группенфюрер СС Мюллер и представитель контрразведки генерал Лахузен, причем этот последний якобы старался (но безрезультатно) смягчить изданные распоряжения [300].

Отто Бройтигам, офицер связи министерства Розенберга (министерство по делам оккупированных территорий на Востоке) при ОКВ и ОКХ, принимавший участие в одном из этих совещаний, показал Трибуналу, что эйнзатцкоманды в первой стадии своей деятельности проводили также массовые экзекуции «азиатов», переходя, таким образом, границы уничтожения, официально предусмотренные в «Оперативном приказе № 8» [301]. Кроме того, эйнзатцкоманды расстреливали всех так называемых «обрезанных» военнопленных, в частности представителей кавказских народностей и туркменов, относя их к евреям. Когда же Бройтигам на совещании в сентябре 1941 года (Рейнеке — Мюллер и т. д.) жаловался на эти факты, Мюллер заявил, что он впервые слышит, чтобы магометане практиковали обычай обрезания. Однако вскоре Мюллер издал новый приказ, требуя, чтобы его подчиненные приняли это во внимание [302].

Некоторое время спустя после опубликования «Оперативного приказа № 8» Гейдрих издал 21 июля 1941 года очередной «Оперативный приказ № 9» [303]. Этот приказ еще раз повторил установку о нецелесообразности проведения казней военнопленных в лагерях. Таким образом, гитлеровцы старались избежать отрицательного влияния, оказываемого на моральное состояние германской армии зрелищем массовой экзекуции пленных в военной форме (об этом говорил на совещании генерал Лахузен). Кроме того, вести о массовых казнях очень быстро распространялись среди гражданского населения и грозили попасть за линию фронта. А этого главари третьего рейха боялись пуще всего. «Приказ № 9» расширял сферу деятельности эйнзатцкоманд и на лагеря советских военнопленных в Германии, куда уже начали прибывать первые транспорты с пленными. Это были лагеря: Хаммерштейн, Гросборн-Редериц, Гросборн-Бартенбрюгге (II военный округ); Цейтхайн, Мюльберг (IV военный округ); Зенне (VI военный округ); Нейхаммер, Ламбиновице [Ламсдорф] (VIII военный округ); Мюнстерлагер, Витцендорф (X военный округ); Берге, Берген-Бельзен, Фаллингбостель (XI военных округ); Нюрнберг, Хаммельбург, Зульцбах-Розенберг, Вейден, Фалькенау-Егер (XIII военный округ) и Торунь [Торн] (XX военный округ). «Нежелательных», отобранных в эти лагерях, в соответствии с указаниями Гейдриха следовало ликвидировать на территории ближайшего концентрационного лагеря [304].

«Отбор» и истребление «нежелательных» в оперативных районах производились на основе приказа генерал-квартирмейстера ОКХ генерала Вагнера от 24 июля 1941 года [305].

Заслуживает внимания тот факт, что в противоположность Гейдриху генерал Вагнер не включал военнопленных-евреев в категорию обреченных на истребление, но относил их вместе с «азиатами» и говорящими по-немецки русскими к той группе, которую не следовало направлять в Германию, а лишь оставлять в оперативном тылу и заставлять там работать.

Вероятно, в этом распоряжении и таилась причина массового истребления «азиатов» наряду с евреями в первой стадии войны, о чем упоминал Бройтигам.

Приказ генерала Вагнера не разрешал эйнзатцкомандам производить «отбор» и казни в лагерях для военнопленных, расположенных в оперативном тылу, их должен был производить своими силами вермахт. И это чрезвычайно характерно, поскольку до тех пор никогда еще не случалось, чтобы вермахт не сваливал «грязную работу» на плечи СС или гестапо. На сей раз вермахт сам брался за «почетную» задачу истребления «носителе» коммунистической идеологии». Почему? Трудно ответить на этот вопрос. Возможно, Вагнер не хотел допустить, чтобы профессиональные палачи из СД слишком уж хозяйничали в армейских тылах: известно, что простой солдат вермахта не чувствовал к СД большой симпатии.

Уже к октябрю 1941 года произошла «унификация» отношения к «нежелательным» военнопленным.

Поскольку главари третьего рейха провозгласили войну против Советского Союза войной с «большевистской идеологией», носителей которой следовало беспощадно истреблять, ничто не должно было мешать специально назначенным реализовать эту «миссию» людям осуществлять ее также и на театрах военных действий.

И вот 2 августа 1941 года командир XXX корпуса генерал Зальмут в приказе своим войскам объявил: «Фанатичное стремление евреев и коммунистов любой ценой приостановить продвижение вермахта вперед должно быть подавлено». Дальше генерал Зальмут информировал своих солдат о том, что задача эта поручена специальным отрядам СД (зондеркомандам) [306].

8 сентября 1941 года ОКБ издало пространное «Распоряжение об обращении с советскими военнопленными» [307]. Это «Распоряжение» еще раз подчеркивало, что «большевизм» является «смертельным врагом» национал-социалистской Германии и что ввиду этого отношение немецкого солдата к советскому военнопленному должно быть самым суровым. В целях устранения наиболее опасных элементов надлежало проводить разделение военнопленных на категории более привилегированные, в некоторых случаях даже подлежащие освобождению, и на «политически нежелательные элементы» независимо от их национальности. В отношении этих последних распоряжение дословно повторяло мотивировки гейдриховского «Оперативного приказа № 8» и добавляло, что «вермахт должен как можно быстрее освободиться от этих элементов из среды военнопленных, поскольку эти элементы следует считать движущей большевистской силой». Дальше шла ссылка на то, что «особая ситуация в восточной кампании требует специальных мер [подчеркнуто в оригинале. — Ш. Д.], свободных от бюрократических и административных влияний и могущих быть проведенными в жизнь в радостном ощущении ответственности». Одновременно ОКВ сообщало, что отбор военнопленных с политической точки зрения относится к компетенции органов полиции безопасности и СД, деятельность которых регулируется указаниями рейхсфюрера СС. В задачу отрядов полиции безопасности и СД входило, согласно «Распоряжению», определение того, какие именно элементы среди военнопленных являются «политически нежелательными». Поэтому лагерные власти не должны были чинить препятствий при выдаче таких военнопленных в руки эйнзатцкоманд. Это положение распространялось и на гражданских узников, находящихся в лагере. Весьма примечателен тот пункт «Распоряжения», который заранее предопределял, что пленные офицеры «…будут часто подлежать сегрегации как «политически нежелательные» элементы» и что «…самое тесное сотрудничество комендантов лагерей и лагерных офицеров контрразведки с эйнзатцкомандами входит в круг их служебных обязанностей».

Итак, уже 8 сентября 1941 года командиры вермахта были «официально» информированы об «отборе» военнопленных и о роли, которую должны играть в этом деле эйнзатцкоманды. Правда, ОКВ, видимо, не имея смелости называть вещи своими именами, не заявляло о массовом истреблении «нежелательных элементов», но об этом открыто говорилось в оперативных приказах начальника полиции безопасности и СД. Таким образом, ОКВ и РСХА поделили эту задачу и взаимно дополняли друг друга в отборе «нежелательных». Иначе говоря, «Оперативный приказ № 8» и «Распоряжение» ОКВ стали основой совместной деятельности этих двух опор третьего рейха.

В дальнейшем Гейдрих неоднократно дополнял свои указания по вопросу об «отборе» военнопленных, не внося, однако, никаких принципиальных изменений. Так, в приказе от 12 сентября 1941 года он уточнил смысл понятия «интеллигент» (одна из категорий, подлежавших «отбору»), разъясняя при этом, что в первую очередь речь тут идет о «профессиональных революционерах», литераторах, редакторах, работниках Коминтерна и т. д. В приказе содержится также указание, чтобы ликвидация «отобранных» производилась после получения утверждения из РСХА безотлагательно, в целях избежания дальнейшего содержания их в лагерях «по хорошо известным причинам». Он еще раз подчеркнул необходимость сохранения казней в строгой тайне: «…Эти экзекуции не являются публичными. Как правило, свидетелей допускать не следует». Одновременно РСХА начало проявлять некоторое стремление к сужению масштабов истребления. Так, например, пленных украинцев, белорусов, кавказцев и представителей тюркских народностей Гейдрих приказал истреблять только в случаях, когда речь идет о «фанатически настроенных большевиках, политических комиссарах или других опасных функционерах».

Характерно, что в указаниях своим подчиненным Гейдрих постоянно ссылался на то, что все происходящее в области отбора «нежелательных» полностью апробировано вермахтом.

Направляя «дополнительные инструкции» в низы, заместитель Гейдриха Мюллер в письме отрядам полиции безопасности и эйнзатцкомандам от 27 сентября 1941 года предписывал, чтобы в случае возникновения каких-либо трудностей в проведении «отбора» в лагерях обращать внимание соответствующих частей вермахта на совместно с ОКВ разработанные «указания» [то есть на «Оперативный приказ № 8» Гейдриха от 17 июля 1941 года. — Ш. Д], а также на «Распоряжение» ОКВ от 8 сентября 1941 года, которые были разосланы всем штабам военных округов [308]. «Дополнение это [от 12 сентября. — Ш. Д.] было разработано по согласованию с Управлением по делам военнопленных ОКВ. Коменданты лагерей для военнопленных и коменданты дулагов извещены о нем через ОКВ» [309].

После издания «Распоряжения» ОКВ вермахт прекратил «отбор» в лагерях для пленных. 7 октября 1941 года ОКХ издало приказ, предусматривавший действие оперативных отрядов полиции безопасности и СД в дулагах в оперативных районах с целью проведения «отбора» «нежелательных» [310]. Этот документ в противоположность директивам ОКВ по данному вопросу открыто называет вещи своими именами. С этой точки зрения он является особенно важным, и мы поэтому приводим его полностью.

«1. Во изменение приведенного в пункте «б» указания [приказа от 24 июля 1941 г. — Ш. Д.] в дулаги на тыловых территориях армий [на Востоке. — Ш. Д.] вводятся специальные отряды полиции безопасности и СД с целью проведения селекции нежелательных элементов. Эти отряды будут действовать на свою ответственность, согласно нижеуказанным инструкциям.

2. По согласованию с начальником полиции безопасности и СД использование выделенных для этих целей специальных отрядов регулируется следующим образом:

а) выделенные для этих заданий специальные отряды остаются в подчинении уполномоченных начальника полиции безопасности и СД при начальниках тыловых районов армий на основе соглашения, заключенного 28 апреля 1941 года…

б) способ использования специальных отрядов надлежит согласовать с начальниками тыловых районов армий («начальниками военнопленных»), чтобы по возможности проводить отбор способом, не привлекающим внимания, а ликвидацию — безотлагательно по проведении «отбора» за пределами дулагов и населенных пунктов, дабы весть об этом не достигала других военнопленных и гражданского населения;

в) главнокомандующие группами армий и начальники тыловых районов могут на основе соглашения от 28 апреля ограничить деятельность специальных отрядов в отдельных частях тыловых территорий в связи с [военными. — Ш. Д] операциями;

г) в дулагах, находящихся в тыловых районах армий, где специальные отряды еще не смогли провести селекцию, следует поступать согласно прежним инструкциям на ответственность комендантов [подчеркнуто в оригинале. — Ш. Д]. С момента прибытия специальных отрядов проведение селекции нежелательных элементов является исключительно их задачей. Совместное проведение селекции не должно иметь места.

3. Письменная передача настоящего приказа, даже в извлечениях, недопустима. Приказ надлежит сообщить «начальникам военнопленных» и комендантам дулагов только устно».

Приказ этот («Оперативный приказ № 14») вместе с соответствующими «указаниями» начальника полиции безопасности и СД Гейдриха 29 октября 1941 года был доведен до сведения непосредственных исполнителей, то есть всех четырех оперативных групп, действовавших на Восточном фронте [311].

Гейдрих предписал немедленно выделить «достаточно сильные» специальные отряды под командованием офицеров СС и приступить к «работе» в лагерях для военнопленных. В случае «возникновения трудностей» приказ предусматривал личные переговоры с соответствующими инстанциями вермахта.

В приложенной к приказу «Инструкции по вопросу отбора подозрительных советских военнопленных и гражданских лиц в лагерях для военнопленных и дулагах, находящихся в тыловых районах армий» вслед за «Распоряжением» ОКВ от 8 сентября 1941 года повторялись пункты о категориях «нежелательных», которые подлежали истреблению, а также содержались указания о тайном проведении экзекуций. Новыми моментами здесь являлись: 1) исключение из «отбора» врачей и прочих категорий медицинских работников, даже если они евреи (что было вызвано нехваткой медперсонала и необходимостью оставления их в лагерях для военнопленных); 2) «сохранение» руководящих государственных и партийных деятелей с целью вынудить их к даче информации; 3) возложение на эйнзатцкоманды обязанности безотлагательного и должного захоронения останков казненных, что, несомненно, было продиктовано желанием замести следы преступления.

Вышеупомянутые «указания» содержат собственную интерпретацию того раздела приказа ОКХ от 7 октября 1941 года, в котором говорится, что эйнзатцкоманды производят «отбор» на свою ответственность. «Указания» устанавливают, что вся акция по «отбору» и экзекуции «отобранных» относится исключительно к компетенции эйнзатцкоманд, а начальники оперативных групп на свою ответственность утверждают предложения о казнях и дают соответствующие инструкции эйнзаткомандам. Роль военных комендантов лагерей сводится «только» к выдаче пленных в руки эйнзатцкоманд (зондеркоманд) по предложению этих последних, что, как гласят «Указания», вытекает из инструкции ОКХ.

Приведенные выше приказы и инструкции создавали «юридические» основания той отменно согласованной и скоординированной совместной акции, в результате которой истреблены десятки тысяч советских военнопленных как в оперативных тылах немецко-фашистских войск, так и на остальных оккупированных территориях и в самом рейхе. Своего апогея эта акция достигла осенью 1941 года и на рубеже 1941–1942 годов. Однако значительная часть жертв из этой категории военнопленных приходится также на предшествующий и последующий периоды. Отбор «нежелательных» проводился в массовом масштабе. Транспорты, насчитывающие сотни и тысячи военнопленных, шли на «ликвидацию» в концлагеря или были ликвидированы в безлюдных местах на Востоке (в тылу действовавших там немецко- фашистских армий).

Распоряжения ОКВ и полиции безопасности относительно «отбора» советских военнопленных имели обязательную силу в течение всей войны и выполнялись до последнего ее дня.

Тот факт, что число истребленных пленных под конец войны несколько уменьшилось, ни в коей мере не свидетельствует о «гуманизации» войны со стороны ОКВ и полиции безопасности. Причина тут простая: с весны 1942 года в руки гитлеровцев стало попадать все меньше и меньше советских военнопленных, а кроме того, и определенные практические соображения побуждали гитлеровцев воздерживаться от чрезмерного увлечения экзекуциями.

На рубеже 1941–1942 годов гитлеровцы обнаружили, что они переборщили в своих истребительных замыслах, обострив тем самым и без того весьма болезненно ощущавшуюся в рейхе нехватку рабочей силы. Поэтому началось постепенное ограничение людоедских «чисток».

Так, на одном из совещаний 5 декабря 1941 года генерал Рейнеке обратился к начальнику IV отдела РСХА (гестапо) Мюллеру с просьбой, чтобы его люди в ходе проведения «кампании по селекции» по возможности щадили специалистов. Просьбу свою генерал Рейнеке мотивировал трудностями с обеспечением промышленности рабочей силой. Мюллер проявил «полное понимание» пожелания представителя ОКВ и заверил, что даст указание своим подчиненным, чтобы в «спорных случаях они щадили ценных работников». С этого момента при «селекциях» упор делался на то, чтобы «отбирать» только полностью «нежелательных» по роду их прежней деятельности пленных, которые в случае использования их в качестве рабочей силы на важных с военной точки зрения предприятиях могли бы оказаться «опасными» [312].Дабы не было сомнений, что тут и речи нет о гуманности, начальник полиции безопасности разъяснил, что делается это «в силу необходимости решения срочных производственных задач в военной промышленности» [313].

«Необходимость усиленного использования труда советских военнопленных требует нового урегулирования вопроса об обращении с ними», — говорилось в директиве генерала Рейнеке от 24 марта 1942 года [314]. Одновременно в директиве подчеркивалось, что отбор «нежелательных» пленных должен производиться эйнзатцкомандами и впредь.

Тот же лейтмотив прозвучал и в докладе начальника отдела IVA1 в РСХА Линдова на состоявшемся 27 января 1943 года в Люблине совещании начальников эйнзатцкоманд, которые действовали в лагерях для военнопленных на территории польского «генерал-губернаторства». Линдов подчеркивал, что в будущем следует обрекать на «ликвидацию» только те элементы, которых «абсолютно нельзя терпеть». А, например, тех советских политруков, которых «заставили» выполнять эту функцию, следует передавать в качестве рабочей силы в концентрационные лагеря [315]. Общий курс по отношению к советским военнопленным в части отбора «нежелательных» также подвергся постепенным ограничениям с учетом территориальности. 5 мая 1942 года приказом ОКВ [316] было запрещено производить «отбор» на территории рейха. С этого времени «отбор» можно было производить лишь в лагерях на территории «генерал-губернаторства» и восточных комиссариатов («Украина», «Остланд»), Отправка контингентов военнопленных в Германию с этого времени допускалась только после проверки пленных и изъятия «нежелательных». В приказе эта мера именовалась «политическим карантином». Во избежание задержек с транспортировкой пленных в пределы рейха ОКВ потребовало от комендантов лагерей для военнопленных на территории «генерал-губернаторства», комиссариатов «Украина» и «Остланд», чтобы они по прибытии новых транспортов с пленными немедленно извещали об этом местные органы гестапо в целях безотлагательного проведения «отбора» [317]. В связи с выводом эйнзатцкоманд из лагерей для военнопленных на территории рейха предусмотрительное ОКВ/АВА одновременно распорядилось, чтобы дальнейший надзор над рабочими командами (Arbeitskommandos) осуществляли коменданты лагерей [318], в обязанности которых, следовательно, отныне входила передача в руки гестапо «неблагонадежных» и т. д. Со своей стороны начальник полиции безопасности обязал своих подчиненных всегда быть в распоряжении комендантов лагерей, если эти последние потребуют проверки отдельных рабочих бригад сотрудниками полиции безопасности[319]. Одновременно он предписывал им принимать передаваемых комендантами советских военнопленных [после «отбора», произведенного комендантами своими силами. — Ш. Д.] и вообще сохранять прежние контакты с лагерями. Поскольку перенесение всей тяжести акции по «отбору» за пределы рейха должно было привести к резкому усилению деятельности эйнзатцкоманд на восточных территориях, особенно в «генерал-губернаторстве», что в свою очередь могло бы снизить темпы отправки эшелонов с пленными на работы в Германию, начальник полиции безопасности потребовал, чтобы большинство выведенных из пределов рейха эйнзатцкоманд было направлено в польское «генерал-губернаторство» в качестве «подкрепления» для проведения там отбора «нежелательных» [320].

В результате в начале июня 1942 года мы наблюдаем некоторое кажущееся ограничение истребления «нежелательных». В соответствии с приказом ОКВ «чистка» политических комиссаров и политруков должна была совершаться с этого времени исключительно на территории «генерал-губернаторства», причем «отобранных» не следовало ликвидировать на месте, как это было прежде («за исключением тех случаев, когда доказано совершение ими таких наказуемых действий, как убийство и т. п.»), а надлежало передавать в «специально подготовленные лагеря на территории «генерал-губернаторства» или рейха»[321]. В связи с этим начальник полиции безопасности издал 2 июня 1942 года свой приказ, в котором сообщил для сведения своих подчиненных решение ОКВ, подчеркнув одновременно, что в отношении других категорий пленных, подлежащих «отбору» (например, евреев), остаются в силе прежние методы[322].

Через несколько дней было принято решение по вопросу организации специального лагеря для комиссаров. 10 июня 1942 года Мюллер распорядился, чтобы отделенные от остальной массы пленных комиссары и политруки направлялись в лагерь Маутхаузен[323]. Это мнимое «более либеральное» отношение к комиссарам (своим жестоким обращением с узниками Маутхаузен мог успешно конкурировать с Освенцимом или пресловутым тоннель-лагерем «Дора») продолжалось недолго. Уже в октябре 1942 года последовала дифференциация этой категории пленных, повлекшая за собой различное обращение с ними. 20 октября 1942 года Мюллер предписал:

«Чтобы определить, как обращаться с политическими комиссарами и политруками, следует установить, были ли они взяты в плен в бою или же дезертировали. В первом случае должна быть совершена экзекуция, а при установленном дезертирстве — только водворение в концентрационный лагерь Маутхаузен» [324].

В германских документах времен войны очень трудно обнаружить даже единичные случаи зафиксированного «дезертирства» политрука или комиссара. Так что и после мюллеровского приказа о дифференцированном обращении с комиссарами и политруками все осталось по-старому.

Директивы по вопросу отбора «нежелательных» проводились в жизнь, как и все прочие приказы и директивы, скрупулезно, систематически и беспощадно. На многих проводившихся в Берлине под председательством генерала Рейнеке совещаниях с участием «начальников военнопленных» всех военных округов разъяснялись ранее изданные письменные распоряжения АВА, касавшиеся «политически подозрительных» военнопленных и в первую очередь комиссаров Советской Армии. Как в письменных директивах, так и в устных инструкциях в оправдание указывалось на необходимость «защиты местного населения от большевистских влияний и предотвращение возможности дальнейшего воздействия на военнопленных» [со стороны «политически подозрительных». — Ш. Д.] [325].

На этих совещаниях постоянно напоминалось о необходимости тесного сотрудничества комендантов лагерей для военнопленных с эйнзатцкомандами при «отборах» пленных. В лагерях велся учет выданных эйнзатцкомандам пленных, а подробные письменные отчеты коменданты лагерей отсылали для сведения в ОКВ/АВА [326].

До сих пор мы говорили об «отборах», производившихся! эйнзатцкомандами полиции безопасности и СД. Однако еще до того, как в лагерях для военнопленных начали действовать отряды СД, инструкцию об «отборе» выполнял вермахт; «своими силами».

Генерал Эстеррейх, «начальник военнопленных» в XX L военном округе, письменно показал [327], что спустя два дня после нападения на Советский Союз он получил от генерала Рейнеке приказы с приложенным к ним «Распоряжением о комиссарах», в котором всем фронтовым частям и комендантам лагерей вменялось в обязанность расстреливать политруков, коммунистов и евреев. Следующий приказ ОКВ, показал Эстеррейх, предписывал захоронение расстрелянных в массовых могилах и по возможности сожжение их тел. Эстеррейх подтвердил, что передал указанный приказ для исполнения подчиненным ему комендантам лагерей для советских военнопленных в Торуни майору Зегеру, полковнику Больману и подполковнику Дульнигу. Во исполнение этого приказа подполковник Дульниг распорядился немедленно расстрелять 300 пленных, в том числе политруков Советской Армии, коммунистов и евреев. Останки расстрелянных были погребены в массовых могилах на территории лагеря ХХС [328].

Позже комендант лагеря уже передавал пленных в руки специальных отрядов СД. Генерал Эстеррейх вспоминает в своих письменных показаниях о факте передачи комендантом шталага ХХС (Торунь) в руки СД для расстрела 1200 советских военнопленных [329].

Трудно детально установить, в какой степени практика, имевшая место в XX военном округе, была типична также для других округов и для оперативных районов. Во всяком случае, массовое убийство комиссаров, многочисленные случаи истребления пленных-евреев и пленных-коммунистов армейскими частями являются достаточно веским доказательством того, что непосредственное истребление «нежелательных» частями вермахта не ограничивалось только этим одним округом. Мы помним, что в цитированном выше приказе генерала Вагнера от 24 июля 1941 года относительно отбора «нежелательных» в оперативных районах участие в этой акции эйнзатцкоманд не предусматривалось. Мы помним также, что такое положение продолжалось до октября 1941 года. Это значит, что в течение трех с лишним месяцев «отбор» и истребление советских военнопленных в оперативных районах производились исключительно вермахтом. В дальнейшем, то есть с октября 1941 года, донесения об «отборе» и ликвидации представлялись уже эйнзатцкомандами, действовавшими на территориях лагерей для военнопленных. Приводим образцы таких донесений.

Оперативная группа «Д» сообщила 22 сентября 1941 года, что во время «инспектирования» лагеря для военнопленных в Витебске выявлено, а затем расстреляно 207 военнопленных-евреев [330].

Эйнзатцгруппа 10-А доложила о «ликвидации» 28 ноября 1941 года в Таганроге «70 офицеров и солдат из русского истребительного батальона» [331]. (Таганрог находился в районе действия XXX корпуса 11-й армии.)

15 мая 1942 года в результате «отбора» в дулаге 160 (Хорол) СД расстреляла около 500 советских военнопленных (евреев и других «подозрительных»). Проводивший «отбор» унтерштурмфюрер СС ставил в списке проверяемых военнопленных против каждой фамилии буквы «Е» (erschießen — расстрелять) или «Ф» (freilassen — освободить) [332].

В то время как в оперативных районах «чистка» в соответствии с приказом ОКХ была, по крайней мере теоретически, отдана целиком на откуп эйнзатцкомандам, на остальных территориях проверка и допрос пленных с целью выявления «нежелательных» производили сообща представитель эйнзатцкоманды и офицер контрразведки данного лагеря. Список «отобранных» («Ausgesonderte») представлялся коменданту лагеря для исключения этих лиц из общего списка военнопленных. Затем этот именной список пересылался в РСХА (отдел IVA1), где после утверждения предложения о казни решался вопрос о том, в какой концлагерь надлежит направить данных военнопленных на «ликвидацию» [333].

Комендант шталага XIIIА в Зульцбахе полковник Рид показал, что за время выполнения им функций коменданта (то есть до октября 1941 года) гестапо потребовало от него выдачи 300 советских пленных. Рид утверждал, что выдал «только» 20. Этих пленных гестапо перевезло в концлагерь во Флоссенбюрге. «…Таково было распоряжение органов безопасности, направленное против коммунистических элементов», — разъяснял Рид [334].

На территории шталага XIIIC в Хаммельбурге (Нюрнберг) действовала эйнзатцкоманда СД, которая «вылавливала» евреев, коммунистов, комиссаров и другие «нежелательные элементы». В своей «работе» она поддерживала тесный контакт с комендантом и офицером контрразведки лагеря. «Отбор» пленных происходил в условиях полного единодушия между органами СД, комендантом лагеря и офицером контрразведки Допросы «подозрительных» и «свидетелей» производились с помощью переводчика, преимущественно «фольксдейче» с Востока, и продолжались в среднем по 15 минут. Если «подозрительный» отвергал обвинение в том, что он является комиссаром или политруком, то в этом случае достаточно было показаний двух «свидетелей», чтобы решить дело (разумеется, не в пользу обвиняемого). Жертвы «отбора» сразу же направлялись в отдельное помещение. Затем после утверждения в РСХА предложения о казни (см. выше) обреченных на смерть отводили под конвоем солдат вермахта на железнодорожную станцию, где и передавали сотрудникам гестапо. Связанных или скованных по двое пленных загоняли в закрытые, не отапливаемые зимой вагоны для скота (по 60–80 человек в каждом вагоне) и транспортировали в концлагерь Дахау. Отсюда смертников перевозили на автомашинах к месту казни, где всех заставляли раздеваться догола. Экзекуцию совершал отряд СС.

Расстреливали группами по пять человек. Казнь совершалась в присутствии начальника той эйнзатцкоманды которая производила «отбор».

Таким способом в течение всего нескольких месяцев 1941 года в одном только лагере Хаммельбург было расстреляно около 500 советских офицеров [335].

Оперативный отряд гестапо в Регенсбурге «проверил» в течение сентября — декабря 1941 года 2344 советских военнопленных, находившихся в лагерях на территории XIII военного округа (Нюрнберг). Из этого числа было «отобрано» 330 пленных, которые затем были расстреляны в концлагере Флоссенбюрг [336].

В тот же период другой оперативный отряд гестапо из Регенсбурга «проверил» на территории VII военного округа 3578 военнопленных и назначил на «ликвидацию» 456 человек из них [337].

Эйнзатцкоманда в Мюнхене за период с 29 сентября по 22 ноября 1941 года допросила на территории шталага VIIА в. Мосбурге 3788 советских пленных. Из них было «отобрано» в качестве «нежелательных элементов» 484 человека. Эти обреченные делились на следующие категории: служащие и офицеры — 4, евреи — 31, интеллигенты — 81, «фанатические коммунисты»—174, «подстрекатели» — 94, беглецы— 38 и неизлечимо больные — 62 [338].

Эта последняя категория особенно характерна. Оказывается, в некоторых случаях эйнзатцкоманды выходили за рамки «Оперативного приказа № 8». Этот вопрос мы подробно рассмотрим в главе IV. Здесь, однако, отметим, что уже в 1941 году наиболее рьяные исполнители опережали изданные позднее распоряжения высших органов рейха.

Наряду с регенсбургской очень активное участие в ликвидации «нежелательных» в шталагах и офлагах XIII военного округа принимала также нюрнбергская эйнзатцкоманда. Последняя до 27 января 1942 года «проверила» в общей сложности 10 760 советских военнопленных. В это число входило 5100 офицеров из офлага ХIIIВ в Хаммельбурге. В результате этой акции было «отобрано» 2009 пленных (652 офицера и 1357 рядовых), которых затем подвергли «особому обращению» («Sonderbehandlung») [339].

Из лагерей, расположенных на территории рейха, эшелоны с пленными, подлежавшими уничтожению, направлялись для совершения казни в ближайшие концентрационные лагеря. Однако, когда осенью 1941 года наряду с партиями «нежелательных», направляемых на смерть, в концлагеря стали прибывать также эшелоны с советскими военнопленными, назначенными на работы, возникла необходимость («во избежание ошибок») издания распоряжений, предотвращающих смешивание этих двух категорий пленных. На начальников эйнзатцкоманд была возложена обязанность предупреждать комендантов концлагерей о дате прибытия эшелона и его численности, а также передавать распоряжения начальника полиции безопасности и СД о проведении казней [340].

Как заявил упоминавшийся выше Линдов, транспортировка и конвоирование пленных до концлагерей относились к компетенции вермахта [341]. Это обстоятельство подтверждается также письмом начальника полиции безопасности и СД от 9 ноября 1941 года: «…Эти транспорты до концентрационных лагерей, как правило, сопровождаются подразделениями вермахта:..» [342].

После ликвидации (во второй половине 1942 года) эйнзатцкоманд СД на территории рейха индивидуальная «чистка» «подозрительных» проводилась, как мы уже упоминали выше, военными властями лагеря. «Судопроизводство» основывалось на допросе «подозрительных» лагерным судебным офицером (Gerichtsoffizier) или офицером контрразведки с помощью переводчика. Если допрашивающий устанавливал, что пленный относится к категории «нежелательных» или что в данном случае лагерная мера дисциплинарного наказания недостаточна, он передавал этого пленного в руки гестапо — после утверждения его решения комендантом лагеря. Как сообщает Маттиас Патучник, унтер-офицер лагерной охраны в шталаге 317 (XVIII С) в Маркт Понгау, в 1943–1944 годах таким способом было передано гестапо 50—100 советских военнопленных. Этих пленных гестапо направило в концлагерь Дахау, где многие из них погибли [343].

Массовые расстрелы «нежелательных» имели место и в так называемом Белостокском округе.

В лагере для советских военнопленных в Богуше (уезд Граево) производились «отборы» «нежелательных», которых затем расстреливали в Рыдзеве, находящемся в 2 км от лагеря. Число расстрелянных достигло 5000 человек. Во время произведенной после войны эксгумации установлено, что у большинства жертв имеются огнестрельные ранения в области черепа. Убитые солдаты были захоронены беспорядочно, в обмундировании. Рядом с ними найдено много котелков и фляг, которыми во время войны пользовались военнослужащие Советской Армии [344].

В откопанном после войны подпольном архиве белостокского гетто, замурованном двумя ведущими представителями движения Сопротивления Мерсиком и Тамарофом, найдены, в частности, потрясающие записи очевидца этих казней:

«…Около Богусина [Богуш. — Ред], на расстоянии 4 км от Граева, находится лагерь с 20 000 пленных. Оттуда выводили пленных на расстрел. Случалось, что граевских евреев заставляли копать ямы. Приходилось это делать и сообщившему данный факт Зелику Тененбауму, который рассказал:

Бесчеловечный режим царил также и в других лагерях для советских военнопленных на территории Белостокского округа: в Волковыске, Келбасине под Гродно, Замбруве и в бывших казармах 10-го полка литовских уланов в Белостоке. По всей вероятности, и там расстреливали «нежелательных». Однако недостает свидетельства тех, кто уцелел от этого побоища. Эксгумацию жертв из этих лагерей произвели сами немцы весной и в начале лета 1944 года при помощи пресловутой «команды 1005», состоявшей из заключенных. Во время этой операции были сожжены десятки тысяч трупов. Среди сожженных были обнаружены останки многих тысяч военнопленных [346].

В качестве руководителя гражданской администрации власть в Белостокском округе осуществлял гаулейтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар на Украине и в Белоруссии известный военный преступник Эрих Кох. Однако преступления против военнопленных на территории Белостокского округа не лежат непосредственно на совести кровавого гаулейтера. Ответственность за это несут исключительно военные власти (и их сообщники из СД), в особенности командование I военного округа в Кенигсберге и прежде всего «начальник военнопленных» этого округа, поскольку именно ему были подчинены лагеря военнопленных в Белостокском округе. Этим «начальником» был генерал-майор Оскар Гинденбург, сын фельдмаршала Пауля Гинденбурга, бывшего президента Германии [347].

Массовые расстрелы «нежелательных», особенно в первые месяцы 1941 года, имели место также в шталагах на территории польского «генерал-губернаторства». Установлено, что такие экзекуции проводились в шталаге 316 в Седльцах [348], а также в шталаге 324 в Грондах около Острува-Мазовецкого, где было «на глазок» отобрано 1800 пленных, которых расстреляли около деревни Гуты [349]. Всего в 1942 году на территории «генерал-губернаторства» в результате «отбора», по официальным германским данным, было умерщвлено 3217 советских военнопленных и 78 передано в концлагеря [350].

Мы не знаем соответствующих цифр за 1941 год. Однако, судя по совокупности обстоятельств, они должны быть в несколько, а возможно, и во много раз выше.

Оживленную «деятельность» развивали эйнзатцкоманды также на Украине. Ввиду характера их «деятельности» отряды эти называли «ликвидационными» («Liquidationskommandos») [351].

К действиям на этой территории относится, в частности, донесение начальника полиции безопасности и СД от 14 июля 1942 года: «Во Владимире-Волынском СД подвергла «особому обращению» 36 комиссаров из лагеря для пленных офицеров» [352].

В оперативных районах, а также в определенной мере и на всех территориях, находившихся под контролем ОКВ, наряду с «отбором» «нежелательных», проводившимся СД «на свою ответственность», в течение всего периода войны практиковалась иная форма истребления пленных, в которой СД и части вермахта тесно сотрудничали друг с другом: во многих случаях вермахт сам передавал «нежелательных» и другие категории пленных непосредственно в руки СД. Это имело место тогда, когда из-за недостатка соответствующих сил органы СД не могли сами проводить «отбор» — прежде всего в шталагах и дулагах, — а также в тех случаях, когда «подозрительные» выявлялись на сборных пунктах или в рабочих командах. Аналогично поступал вермахт и в случаях провинности военнопленных, если лагерное начальство считало, что дисциплинарное наказание является слишком мягким (поскольку судопроизводства в отношении советских военнопленных, как правило, не существовало). Такое решение судьбы пленных имело место там, где устанавливалось, что среди пленных находятся «подозрительные и неблагонадежные» элементы, с которыми сам вермахт справиться без помощи «специалистов» в области следствия (имеются в виду полиция безопасности, военная полиция и тайная полевая полиция) не может. В таких случаях пленных передавали в руки СД или тайной полевой полиции для «дальнейшего рассмотрения вопроса».

В руки СД наряду с вышеуказанными категориями пленных во многих случаях вермахт передавал парашютистов, сбитых летчиков, беглецов, отказывавшихся от работы советских пленных и пленных, подозреваемых в участии в движении Сопротивления, а часто поступал так и тогда, когда надо было избавиться от хлопот в связи с казнями пленных.

Передача военнопленных в руки СД в оперативных районах Восточного фронта была равнозначна смертному приговору, в то время как на территориях, подконтрольных ОКВ, еще существовала ничтожная возможность, что пленный будет отправлен в концлагерь на «работу», хотя, конечно, и при таком исходе у него имелась лишь очень слабая надежда выжить.

Специфическое положение существовало в гитлеровских ВВС, где начиная с 1943 года в определенных ситуациях допускалось применение судопроизводства в случаях провинности советских военнопленных, подлежавших компетенции ВВС. Однако существовала оговорка, что на любой стадии процесса военнопленного можно было передать в руки СД В результате можно было отказаться от судебной процедуры и передать пленного в СД, не говоря уже о случаях, когда передача производилась после вынесения приговора, для исполнения его. Решение о передаче военнопленного в СД мог принять офицер, имеющий дисциплинарные права в объеме по крайней мере командира дивизии. Кроме того, такое решение требовалось пересылать главнокомандующему ВВС (то есть самому Герингу) для сведения с указанием мотивировки.

Военнопленных передавали СД еще и в 1944 году. Об этом свидетельствует приказ «начальника военнопленных» в VI военном округе генерала Клемма от 27 июля 1944 года. В приказе говорилось о необходимости передачи в руки СД [353], кроме советских офицеров и солдат, которые были «отобраны» за их политические убеждения эйнзатцкомандой полиции безопасности и СД, также следующих категорий военнопленных:

а) советских военнопленных — за проступки, мера наказания по которым превышает дисциплинарные права коменданта лагеря, в. особенности за побег и отказ от работы;

б) польских военнопленных — в случаях доказанного саботажа;

в) военнопленных всех национальностей — по прямому приказу ОКВ;

г) военнопленных, подозреваемых в участии в организации сопротивления (эта категория должна была все-таки оставаться на правах военнопленных, передача же их могла произойти только в целях проведения допроса и лишь по специальному распоряжению ОКВ, но вместе с тем передача могла быть и окончательной);

д) бельгийских, французских и итальянских военнопленных (здесь в каждом отдельном случае требовалось согласие «начальника военнопленных», то есть самого Клемма) [354].

Был ли такой приказ издан только в VI военном округе? Основываясь на практике действий властей третьего рейха, можно предположить, что должны были существовать общие обязательные инструкции, касающиеся политики в отношении военнопленных в целом.

Следует отметить, что все попытки некоторых высших офицеров вермахта, которые в качестве обвиняемых или свидетелей на различных послевоенных процессах утверждали, что выражение «передан СД» (или гестапо) не всегда означало смерть, были в высшей степени неуклюжими и неудачными. Так, например, понятие «передан СД» в интерпретации генерал-полковника Рейнгардта означало, что… СД всего-навсего требовала себе переводчиков, тайных агентов и т. д. и вермахт поставлял ей таковых [355].

Подполковник Крафт из Управления по делам военнопленных «допускал», что дело тут шло о передаче… на работу под усиленной охраной [356]. Эти наивные и вместе с тем лицемерные попытки были начисто опровергнуты приводившимися на нюрнбергских процессах фактами. Безоговорочно установлено, что термин «передан СД» в 99 % случаев означал не только убийство, но еще и предварительные пытки и мучения с целью заставить дать нужные показания.

В руки палачей СД во время войны выдано определенное число польских военнопленных — и одиночек, и целых групп. Их обвиняли то в участии в лагерном движении Сопротивления, то в «убийстве» немцев в сентябре 1939 года или даже еще до начала войны. Делались также попытки выдачи СД целой группы пленных офицеров, которые работали в военной разведке.

На процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других свидетелю защиты подполковнику Крафту из Управления по делам военнопленных 8 апреля 1948 года были заданы следующие вопросы:

«Вопрос: Знаете ли вы что-либо о требовании полиции [безопасности. — Ред.] выдать ей офицеров польской разведки?

Ответ: Да, это имело место в период, когда я начинал свою работу в АВА [357]. Я нашел тогда материалы, из которых явствовало, что полиция неоднократно пыталась добиться передачи офицеров польской разведки под ее охрану. Мы сопротивлялись этим попыткам, поскольку придерживались мнения, что эти офицеры разведки действовали только согласно своим служебным обязанностям («assignments») и инструкциям, и ввиду этого не было оснований для лишения их статуса военнопленных. Поэтому мы отказались удовлетворить такое требование» [358].

Все же к утверждению Крафта следует отнестись с определенной осторожностью. Трудно предположить, чтобы известные нам случаи выдачи СД и казни пленных офицеров разведки (например, случай с капитаном Каштелчном — тоже офицером разведки) произошли без согласия Управления по делам военнопленных.

Комендант офлага IIД в Гроссборне в 1944 году выдал гестапо в Пиле польских пленных офицеров — полковника Моравского, майора Холубского и поручика Клопа. Все трое были убиты. В этом преступлении были замешаны следующие гестаповцы: Либталь, Венцель, Фоссберг, Третин и Майнда [359].

В феврале 1945 года лагерное начальство в Дёсселе (VIB) выдало гестапо в Падерборне капитана Шапера и 12 солдат под предлогом того, что они якобы занимались «распространением коммунизма» среди железнодорожников [360].

Однако наиболее многочисленные случаи выдачи пленных в руки СД имели место в оперативных районах на Востоке. Так, например, 15 октября 1941 года 11-я армия (командующий— Манштейн) передала СД 26 пленных евреев [361]. Кроме того, эта армия передала СД:

[362]

Но и в других армиях было не лучше: 703-й отряд военнополевой полиции доносил 3-й танковой армии генерала Рейнгардта об аресте 48 мужчин, в том числе нескольких скрывающихся красноармейцев; часть арестованных была передана эйнзатцкоманде в Витебске «как коммунисты, представляющие опасность для вермахта» [363].

В сентябре 1942 года комендант тылового района 2-й армии (генерала Зальмута) передал СД группу из 88 пленных[364].

А вот донесение начальника тыла 4-й танковой армии (командующий генерал Гот) от 7 августа 1943 года: «Передано СД, тайной полевой полиции и службе контрразведки в обшей сложности 24 пленных».

8 сентября 1943 года 4-й танковой армией передано СД, тайной полевой полиции и службе контрразведки 39 пленных [365].

Донесение коменданта тылового района 2-й армии от 9 ноября 1942 года: «Передано СД 42 пленных» [366].

В месячном отчете от 1 января 1943 года тот же комендант сообщал о передаче СД 18 пленных [367]. И т. д., и т. д.

КЛЕЙМЕНИЕ СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ

Приказ о клеймении советских военнопленных издавался и отменялся несколько раз. Почему это происходило?

Ненависть к «идеологическому» противнику выражалась со стороны гитлеровцев не только в массовом истреблении советских военнопленных в первые месяцы войны и зимой 1941/42 года. Чтобы еще больше унизить человеческое достоинство советских людей, издавались приказы о применении к ним таких методов, которые обычно допускаются при тавровке скота. Панический страх гитлеровцев перед беглыми военнопленными создал в третьем рейхе необходимость изыскания способов быстрого опознания беглецов. Но на пути стояли неодолимой преградой слишком явное попрание норм международного права, чрезвычайная трудоемкость «мероприятия» по клеймению (учитывая большие массы пленных), возможные физические осложнения (заражение крови), связанные с потерей работоспособности пленных, и, наконец, опасение потерять даровую рабочую силу, которая уже с 1942 года попадала в руки гитлеровцев в резко уменьшающемся количестве и нехватка которой все острее ощущалась в военной экономике Германии. В этом и кроются причины отмены приказа о клеймении.

Каков же все-таки был генезис проекта о клеймении советских военнопленных?

Вероятнее всего, на возникновение самого проекта клеймения людей сильное влияние оказал «успех» так называемого «маркирования» евреев желтыми нашивками или сионистскими звездами на одежде, а также «метка» иностранных рабочих в Германии знаками «П» («поляк»), «Ост» («житель восточных территорий») и т. д. Эти последние меры облегчали властям третьего рейха осуществление контроля над людьми «низшей расы», а в отношении евреев позволили им в сравнительно короткий срок осуществить полное истребление этой национальности в тех районах, где был введен фашистский «новый порядок».

Что касается клеймения пленных, то это был проект тем более бесчеловечный, что он преследовал гнусную цель: на всю жизнь обезобразить человека позорным клеймом на теле.

К сожалению, мы пока еще не знаем всех обстоятельств возникновения столь чудовищной мысли о клеймении советских военнопленных.

Первым документальным свидетельством реализации млей клеймения является изданное 16 января 1942 года распоряжение ОКВ о клеймении советских военнопленных [368]. Но уже спустя 11 дней, то есть 27 января 1942 года, это распоряжение было отменено самим же ОКВ. Тесное сотрудничество вермахта с РСХА нашло в данном случае свое выражение в том, что РСХА, информированное о распоряжении ОКВ от 16 января 1942 года, разослало всем подчиненным ему органам свое особое распоряжение от 3 февраля 1942 года, которое в свою очередь было отменено поспешным циркулярным письмом РСХА от 12 февраля[369]. В этом последнем документе [370] мы находим все необходимые подробности, относящиеся к обоим распоряжениям ОКВ и распоряжению РСХА от 3 февраля 1942 года [371].

Полгода спустя, то есть 20 июля 1942 года, ОКВ вновь издало распоряжение о клеймении советских военнопленных [372].

Оно касалось пленных, находившихся в ведении ОКВ, а также всех новых пленных на территориях, подконтрольных командующим войсками вермахта (Wehrmachtbefehlshaber) в «Остланде», на Украине и в «генерал-губернаторстве», которых надлежало там же и маркировать.

Распоряжением предусматривалось завершить клеймение пленных, находившихся в ведении ОКВ, к 30 сентября 1942 года, а вновь поступивших пленных — после первой санобработки. Распоряжение подробно описывает конфигурацию клейма, которое должно было иметь форму перевернутой литеры «V» (Λ) и ставиться на левой ягодице на расстоянии примерно ширины ладони от заднего прохода. Клеймение надлежало производить с помощью ланцета, а в качестве красителя следовало использовать китайскую тушь. Процедура эта, подчеркивало ОКВ, не должна рассматриваться как медицинское мероприятие, и потому не следует обременять этим делом немецкий медицинский персонал. Выполнять клеймение должен был санитарный персонал и срочно обученные люди из числа советских же военнопленных. Единственным «профессионально медицинским» указанием, содержавшимся в распоряжении ОКВ, являлось предписание избегать при надрезе кожи ланцетом «глубоких, кровоточащих порезов». ОКВ «заботливо» предупреждало, что клеймение не должно вызвать перебоев в работе пленного, которая должна была продолжаться нормально.

Дату клеймения надлежало отметить в личной карте пленного. Само клеймо следовало проверять через определенное время (с точки зрения его «прочности») и в случае надобности возобновлять.

Что касается советских военнопленных, остававшихся в ведении ОКХ, то в отношении их распоряжение ОКВ ограничивалось общим указанием, чтобы генерал-квартирмейстерство ОКХ издало «необходимые приказания» и сообщило об этом в ОКВ [373].

Распоряжение ОКВ от 20 июля 1942 года о клеймении советских военнопленных было передано всем заинтересованным военным и полицейским органам, а также управлению по использованию рабочей силы (Arbeitsamt) [374].

Не успело еще распоряжение о клеймении дойти до всех заинтересованных инстанций [375], как две недели спустя после его издания, то есть 3 августа 1942 года, последовала его отмена. В коротком и лаконичном письме ко всем заинтересованным органам начальник Управления по делам военнопленных ОКВ сообщил: «Ввиду изменения процедуры временно прекратить проведение клеймения русских» [376].

Приказ ОКВ, отменявший клеймение, был на этот раз окончательным. За ним последовало аналогичное распоряжение и со стороны полицейских властей [377].

Как сам генезис клеймения, так и отказ от этого преступного проекта до сих пор еще не выяснены. Вероятнее всего, план этот вызвал, в частности, трения среди гитлеровской верхушки. Некоторый свет на этот вопрос проливают показания Риббентропа на Нюрнбергском процессе по делу главных военных преступников. По версии Риббентропа, начальник ОКВ Кейтель, находясь в главной ставке Гитлера в Виннице, якобы обратился к нему с вопросом, имеются ли с точки зрения международного права возражения против клеймения советских военнопленных (которого добивался Гитлер). И Риббентроп якобы обратил внимание Кейтеля на то, что «клеймение пленных таким — способом в расчет не входило». Ввиду этого Кейтель якобы согласился с мнением Риббентропа и приказал прекратить клеймение [378].

Генерал Гревенитц, занимавший тогда пост начальника Управления по делам военнопленных, судя по показаниям сотрудника управления подполковника Крафта, якобы противился изданию приказа о клеймении, но «категорическое распоряжение сверху» заставило его сделать это. Однако приказ о клеймении так и не был выполнен, а спустя несколько дней после его издания вообще отменен [379].

Независимо от мотивов и перипетий, связанных с изданием этого приказа, независимо от того, в какой мере он был проведен в жизнь, сама мысль о нем и само намерение высших военных органов третьего рейха реализовать его — с помощью таких сообщников, как РСХА или полиция порядка. — навеки покрывает позором немецких милитаристов.

Международный военный трибунал в Нюрнберге установил бесспорную ответственность командования вермахта за клеймение советских военнопленных и в этой связи записал в своем приговоре:

«За выполнение этого приказа несли ответственность военные власти, однако начальник ЗИПО [полиции безопасности. — Ред.] и СД широко распространил этот приказ среди чиновников немецкой полиции» [380].

ДЕЛО МАЙОРА КАРЛА МЕЙНЕЛЯ [381]

На фоне общей системы бездушного выполнения преступных приказов об «отборе» и активного взаимодействия военных органов с убийцами из СД ярко выступает один-единственный случай, когда небольшая группа офицеров пыталась не допустить актов «отбора», пробовала бороться с сильным и опасным аппаратом СД за жизнь «отобранных», а стало быть, и обреченных на смерть советских военнопленных.

Дело это началось в сентябре 1941 года с прибытия в шталаг VIIА в Мосбурге эшелона с 5000 советских военнопленных. Начальник гестапо в Мюнхене д-р Иссельхорст, осуществлявший контроль над указанным шталагом, 12 сентября получил от одного из своих подчиненных рапорт, в котором высказывалось мнение, что данный эшелон — поскольку он прибыл в Мосбург не прямо с Востока, а непосредственно из лагерей для пленных, расположенных на территории IV военного округа (Саксония) — надо освободить от «отбора», так как он, вероятно, уже проведен на месте. Однако «предусмотрительный» Иссельхорст предпочел проверить, действительно ли дело обстояло так, и с этой целью обратился 23 сентября за разъяснениями в отделы гестапо (Staatspolizeistellen) в Дрездене и Галле. «Прозорливость» гестаповца оказалась обоснованной: спустя два дня он получил сообщение о том, что направленный в Мосбург эшелон с 5328 советскими военнопленными проверен в лагерях для пленных IV военного округа (Цейтхайн около Дрездена и Мюльберг на Эльбе) не был.

В связи с этим Иссельхорст потребовал проведения «отбора» «нежелательных» среди данного контингента пленных в шталаге Мосбург.

Выполняя распоряжение Иссельхорста, эйизатикоманда мюнхенской СД «проверила» в октябре и первой половине ноября 1941 года на территории шталага в Мосбурге и во внелагерных местах работы пленных, куда была направлена большая часть эшелона, 3088 пленных. В итоге было «отобрано» 410 «нежелательных». До 12 ноября 1941 года 301 человек из них был отправлен четырьмя партиями в концлагерь Дахау и там «ликвидирован».

Едва завершив эту акцию, Иссельхорст получил 14 ноября напоминание из РСХА о том, что, «согласно сообщениям, поступившим в ОКВ, проверка советских военнопленных в лагерях и рабочих командах VII военного округа проводится поверхностно», в связи с чем РСХА потребовало строго придерживаться «Оперативного приказа № 8» от 17 июля 1941 года и лично выяснить обстоятельства у «начальника военнопленных» VII округа.

Иссельхорст почувствовал себя оскорбленным и на следующий день в подробном отчете, направленном в РСХА, представил имевшиеся цифровые данные о деятельности мюнхенской эйнзатцкоманды, утверждая при этом, что последняя проверяет пленных очень тщательно, что лично он, Иссельхорст, контролирует деятельность эйнзатцкоманды и что он вынужден решительно отклонить упрек ОКВ в «поверхностной проверке». Как на неоспоримый довод «добросовестной» работы эйнзатцкоманды Иссельхорст сослался на тот факт, что доля «отобранных» мюнхенской эйнзатцкомандой «нежелательных» составляет «только» 13 %, тогда как «отделы гестапо в Нюрнберге-Фюрте и в Регенсбурге «отбирают» в среднем до 15–17 %».

Разобиженный Иссельхорст в этом же отчете информировал РСХА, что он догадывается о следующем: рапорт с жалобой на поверхностную работу эйнзатцкоманды, видимо, исходит от лагерного офицера контрразведки в Мосбурге капитана Германа, который с самого начала был недоброжелательно настроен в отношении деятельности эйнзатцкоманды.

Решив любой ценой раскрыть виновника «доноса» в ОКВ, Иссельхорст распространил свои подозрения на весь офицерский состав из окружения «начальника военнопленных» VII округа генерала Заура, концентрируя свое внимание особенно на начальнике сектора распределения пленных на работы в VII округе майоре Карле Мейнеле. Свои сведения начальник гестапо черпал из секретных сообщений начальника контрразведки VII округа и внушавшего доверие «старого наци» капитана д-ра Вёльзеля. Гестапо не замедлило изучить личное дело Мейнеля в мюнхенском управлении СД. Из дела явствовало, что Мейнель, бывший подполковник баварской жандармерии, уволенный в запас 1 февраля 1937 года, «не только абсолютно равнодушен к национал-социалистской идеологии, но в определенной степени относится к ней негативно». Так, например, один из своих прежних приказов <что было установлено по баварским архивам) Мейнель заканчивал призывом: «С богом, вперед!», ни словом не обмолвившись о «фюрере». В другом приказе он употребил нежелательный термин: «баварская жандармерия». Еще больше компрометировал Мейнеля следующий скрупулезно описанный Иссельхорстом факт: когда в начале октября 1941 года он, Иссельхорст, хотел лично побеседовать с Мейнелем или с «начальником военнопленных» VII округа по вопросу об «отборе» военнопленных, Мейнель не счел это целесообразным, мотивируя отказ тем, что, «по его мнению, проверка русских в VII округе больше не нужна, поскольку они прошли через иные дулаги и шталаги и уже были проверены», что оказалось неправдой.

Все собранные им факты Иссельхорст сообщил 24 ноября 1941 года в РСХА, приложив также список офицеров вермахта, недоброжелательно относящихся к его работе по «отбору» военнопленных.

В списке фигурировали заместитель Мейнеля майор Мюллер, комендант шталага VIIA в Мосбурге полковник Непф, офицер разведки в этом лагере капитан Герман [382] и группа непоименованных офицеров того же лагеря. Вот выдержка из рапорта Иссельхорста:

«Офицеры шталага VIIА со всей энергией стремятся к тому, чтобы исправить русских мягкостью, чтобы русским больным «дать пищу» и таким способом задрапироваться в оболочку гуманности. Однако опыт показал, что принудить русских к труду можно только путем максимальной строгости, применяя телесные наказания. Офицеры лагеря не облегчили мне моего специального задания. Тем не менее я поступал в строгом соответствии с полученными директивами».

Иссельхорст также не замедлил информировать РСХА о том, что у него создалось впечатление, что «сотрудники гестапо там [то есть в Мосбурге. — Ш. Д.] не очень желательны» и что единственным офицером, который поощрял его поступать с «негодными русскими согласно инструкции и не позволил этим офицерам влиять на себя, был капитан Вёльзель».

Независимо от рапорта, а лишь в соответствии с полученной инструкцией дело все же дошло до личной встречи заместителя Иссельхорста советника Шиммеля с Мейнелем. На этом совещании, докладывал Шиммель начальству, майор Мейнель дал понять, что «жалоба [в ОКВ. — Ш. Д.] исходила от него и что он считает обращение с советскими военнопленными, какое имеет тут место, нетерпимым («untragbar»)».

По словам Шиммеля, майор Мейнель утверждал, что он «старый солдат, а с солдатской точки зрения нельзя мириться с таким обращением [с военнопленными. — Peд.]. Если неприятельский солдат попадает в плен, то он становится военнопленным и не может просто так быть расстрелян». Затем Мейнель ссылался на нехватку рабочей силы, а кроме того, высказывал опасение, что о подобном обращении с советскими пленными станет известно русским, и тогда они начнут поступать точно так же с немецкими пленными.

Шиммель поспешил его заверить, что, как явствует из имеющихся сведений, «Советы вообще не берут пленных и что ни один германский солдат не вернется живым из советской неволи (!), в то время как эйнзатцкоманда поступает в соответствии с директивами, разработанными по согласованию с Управлением по делам военнопленных при ОКВ». Однако Мейнель не дал сбить себя с толку и заявил, что, по его мнению, вся эта процедура является фальшивой. На это Шиммель ответил, что нельзя критиковать приказы ОКВ и начальника полиции безопасности, изданные после тщательного обсуждения вопроса. Поскольку «переговоры» не привели ни к какой договоренности, Шиммель перед уходом заявил, что точка зрения Мейнеля ни в чем не связывает его, Шиммеля, и что эйнзатцкоманда будет последовательно проводить «отбор» до самого конца.

И мюнхенская эйнзатцкоманда действительно продолжала свою деятельность. Число «проверенных» пленных к этому времени достигло 3605 человек, а «отобранных» — 474. Из них 301, как мы уже упоминали выше, был отправлен в Дахау и там ликвидирован. Осталось 173 человека…

И тут начинается вторая часть драмы.

Мейнель не ограничился открытым выражением своего несогласия с процедурой, апробированной и введенной высшими государственными и военными органами (дело само по себе неслыханное в истории германского офицерского корпуса, особенно во время войны!), он отдал коменданту Мосбургского шталага приказ: задержать оставшихся «отобранных» пленных. Началась борьба за жизнь этих людей. Мюнхенское гестапо, опираясь на «закон» и добиваясь выдачи оставшихся «отобранных» пленных, донесло об инциденте высшему начальнику СС и полиции в VII (Бавария) и XIII (Нюрнберг) военных округах барону фон Эберштейну.

Ситуация осложнилась, тем более что, как одновременно обнаружилось, инцидент в Мосбурге не являлся исключением и что в Регенсбурге — лагере, также подчиненном «начальнику военнопленных» VII округа, — создалось аналогичное положение. Из «отобранных» там регенсбургским гестапо 244 советских пленных было выдано для совершения казни в Дахау всего лишь 30 человек и запрещена выдача остальных. Действовавший там оперативный отряд под командованием комиссара уголовной полиции Куна испытывал те же трудности, что и отряд комиссара Шермера из Мюнхена, которому было отказано в выдаче 173 «бунтарских, фанатичных коммунистов». Независимо от этих аргументов мюнхенское гестапо подняло перед Эберштейном еще и другой вопрос: 24 ноября эйнзатцкоманда закончила «отбор» среди прежних партий пленных, и уже поступило сообщение о подходе нового транспорта советских пленных, а позиция Мейнеля не сулила ничего хорошего для сотрудничества с СД на будущее.

Эберштейн признал приведенные доводы серьезными и обратился в РСХА с предложением, чтобы прежде всего отозвать или сместить Мейнеля с занимаемой им должности.

Это был уже открытый конфликт. Не ожидая решения ОКВ, Эберштейн обратился прямо к «начальнику военнопленных» VII округа генералу Зауру, добиваясь выдачи пленных. Прижатый к стене доводами и ссылками гестаповцев на совершенно недвусмысленные приказы ОКВ по вопросу о «нежелательных», генерал Заур пытался выиграть время и по возможности спасти хотя бы часть «отобранных» для уничтожения. 14 января 1942 года он обратился к Эберштейну и в мюнхенское гестапо с просьбой о повторной проверке 173 отобранных пленных. Свое предложение генерал Заур обосновал тем, что «отбор» проводился с 29 сентября по 22 ноября 1941 года, а в декабре «фюрер» издал приказ «Об усиленном использовании труда советских военнопленных». Заур ссылался также на то, что положение с рабочей силой в VII округе очень напряженное и там требуется как можно больше людей. Не мешкая, Эберштейн представил это дело на решение имперскому комиссару обороны («Reichsverteidigungskommissar») в VII округе гаулейтеру Вагнеру. Последний быстро решил, что повторная проверка не требуется и что «в интересах безопасности рейха начатую акцию необходимо довести до конца». О принятом решении незамедлительно, 23 января 1942 года, был поставлен в известность Заур.

Положение «начальника военнопленных» стало тяжелым. Позиция этого генерала, который не захотел дать аудиенцию гестаповцу и официально поддержал версию Мейнеля о том, что «отбор» в VII округе не нужен, ибо он уже был проведен в другом (IV) округе (что было неправдой), показывала, что он, Заур, стал на сторону своего подчиненного и охотно отказался бы от дальнейших «отборов» в своем округе. Ситуация была тяжелой еще и потому, что сопротивление группы офицеров из VII округа было совершенно обособленным. Пример Регенсбурга являлся особенно поучительным. Местное гестапо посылало эйнзатцкоманды для проведения «отбора» в два округа: VII (Мюнхен) и XIII (Нюрнберг). О том, насколько различным было отношение к гестапо в обоих округах, свидетельствует обмен информацией между регенсбургскими гестаповцами и их мюнхенскими коллегами: из «отобранных» по VII округу еще в октябре и начале ноября 1941 года 278 «нежелательных» (из общего числа 1254 «проверенных» пленных), несмотря на неоднократные напоминания, до 7 января 1942 года было выдано и казнено в Дахау «только» 34 пленника. Лагерные власти отказывались выдать остальных. Иным было положение в XIII округе. Здесь та же самая эйнзатцкоманда из Регенсбурга «отобрала» в сентябре — ноябре 1941 года из общего числа 2344 пленных 330 «бесполезных», которых без каких-либо трудностей выдали и переслали в концлагерь во Флоссенбюрге, где их «ликвидировали». В связи с этим начальник гестапо в Регенсбурге резюмировал:

«В XIII военном округе между эйнзатцкомандой полиции безопасности, действующей в лагерях для советских военнопленных, и вермахтом царят самые хорошие отношения. Отобранные советские пленные здесь без труда и в самое короткое время передаются по первому же требованию в концлагерь во Флоссенбюрге».

При таком положении вещей Мейнель и Заур оказались под двойным обстрелом. Гестаповцы из Регенсбурга, придя ча помощь своим «коллегам» из Мюнхена, начали со своей стороны тревожить РСХА информацией о встречаемых ими трудностях. Масла в огонь подлили и дальнейшие события.

Когда начальник регенсбургской эйнзатцкоманды Кун потребовал в штабе шталага VIIA в Мосбурге разъяснения, почему 244 оставшихся «отобранных» не переданы в Дахау, он получил ответ, что это делается по приказу «начальника военнопленных» VII военного округа. Не удовлетворившись этим, Кун отправился к Мейнелю и попросил у него дополнительных разъяснений. Мейнель сослался на упоминавшийся выше приказ ОКВ «Об усиленном использовании труда советских военнопленных». Кун не согласился с этим аргументом и заявил, что «начальник военнопленных» в XIII военном округе генерал Шеммель выдает гестапо пленных беспрепятственно. Мейнель решительно возразил, что это его нисколько не касается: в своем округе Шеммель может делать что хочет, а здесь VII округ, и он, Мейнель, дал приказ воздержаться от передачи военнопленных гестапо.

В рапорте своему шефу, начальнику гестапо в Регенсбурге Поппу Кун писал:

«Во время моей беседы с майором Мейнелем у меня создалось впечатление, что дело тут не в желании сохранить рабочую силу, а в том, чтобы противодействовать распоряжениям тайной государственной полиции. Это вытекало из его, Мейнеля, высказывания, что русские, пока они еще не переданы гестапо, подчиняются приказам вермахта, и гестапо лишь после того, как их передадут ему, может делать с ними, что хочет».

Рапорт Куна Попп направил в РСХА. 23 января начальник мюнхенского гестапо составил исчерпывающее донесение об этом инциденте и направил его заместителю инспектора полиции безопасности и СД оберштурмбанфюреру СС Шмитц-Фойгту, вновь добиваясь отзыва Мейнеля. А 24 января Попп доложил Эберштейну о таких же трудностях, на которые и регенсбургское гестапо натолкнулось при проведении отбора в VII округе. Кун сообщил, что во время совещания с ним Мейнель занимал «совершенно неприемлемую позицию в вопросе об отборе русских военнопленных».

Эта концентрическая атака достигла апогея в рапорте от 26 января, отправленном начальником мюнхенского гестапо шефу IV отдела РСХА обергруппенфюреру СС Мюллеру. В нем отказ Мейнеля выдать 399 «отобранных» пленных [383] квалифицировался как «саботаж государственно-полицейских распоряжений», а дальнейшее оставление Мейнеля на прежней должности признавалось «нетерпимым». Одновременно начальник мюнхенского гестапо просил предпринять необходимые шаги в ОКВ, обратившись к генералу Рейнеке с целью заставить «начальника военнопленных» VII военного округа выдать спорных пленных.

Со своей стороны Эберштейн потребовал от своих подчиненных, чтобы они постоянно информировали его о возможных дальнейших трудностях, которые могли бы встретиться на их пути при передаче «отобранных» русских в концлагерь Дахау. Вскоре возникли эти «дальнейшие трудности», подтверждавшие обвинение в «саботаже». В конце января гестапо удалось выследить, что почти все «отобранные» пленные, которых собрали в Мосбург из различных рабочих команд для «ликвидации» в Дахау, были отправлены из лагеря и вновь распылены по рабочим командам. Об этом немедленно, 28 января, было доложено Мюллеру в РСХА с просьбой о вмешательстве. При этом гестаповцы не замедлили сослаться на интересы безопасности рейха.

Распределение «отобранных» пленных по рабочим командам «переполнило чашу терпения» гестапо. Это уже было не пассивное сопротивление, а злокозненное, с точки зрения гестапо, действие! РСХА, встревоженное и подстегиваемое многочисленными донесениями своих сотрудников, обратилось в ОКВ и потребовало вмешательства.

В результате состоявшихся переговоров обе стороны (ОКВ и РСХА) подтвердили:

а) не было никакого соглашения ОКВ — РСХА, позволявшего задерживать пленных: в мосбургском деле речь шла об односторонней, временной инструкции ОКВ;

б) находившихся в лагере [курсив наш. — Ш. Д.] «отобранных» пленных надлежало передать СД;

в) находившихся в рабочих командах военнопленных следовало вновь проверить силами эйнзатцкоманды, информируя при этом руководство последней о поведении военнопленных с политической точки зрения и об их отношении к работе, однако мнение это не будет иметь решающего значения. Пленных, которые при этом будут вновь «отобраны», надлежало безотлагательно выдать СД и направить в Бухенвальд.

Начальник отдела IVA в РСХА Пантцингер, извещая своим письмом от 9 февраля 1942 года Эберштейна и гестапо в Мюнхене и Регенсбурге о вышеуказанном решении, как бы оправдываясь, сообщил доверительно, что «число пленных со многих точек зрения является значительно меньшим, чем предполагалось, в связи с чем «отбор» надлежит проводить очень осторожно, принимая во внимание как аспекты безопасности, так и интересы военной промышленности». Пантцингер добавил также, что дело Мейнеля обсуждается с генералом Рейнеке.

19 февраля 1942 года генерал Заур получил приказ, предписывавший немедленно передать пленных, из-за которых возник конфликт, в руки гестапо. Этот приказ Заур направил коменданту шталага в Мосбурге и добавил от себя, чтобы к личному делу каждого военнопленного, отправляемого из Мосбургского лагеря в концлагерь Бухенвальд [384], была приложена краткая характеристика, составленная на основе сведений, полученных за время работы данного пленника в Мос- бургском лагере, а копия характеристики прислана ему, Зауру. Несомненно, это была последняя слабая попытка спасти некоторое число пленных во время повторной «проверки».

Даже в самый последний момент Эберштейн пытался торпедировать «компромиссное» решение [ОКВ — РСХА от 9 февраля 1942 года. — Ред.], предлагая обратиться в ОКВ с просьбой о выдаче пленных без предварительного условия повторной «проверки». Однако эта попытка осталась безрезультатной. «Отобранных» пленных передали для новой проверки в Бухенвальд. В то же время на Мейнеля продолжались нападки во всех инстанциях. РСХА обратилось в ОКВ с «резким возражением» против оставления его на прежнем посту. Гестапо в Мюнхене 18 февраля направило Эберштейну новый донос, в котором подчеркивало, что опыт сотрудничества с Мейнелем — самое худшее, что можно себе представить, и вновь выдвинуло обвинение в «сознательном, заведомом саботаже».

«Своим поведением Мейнель многократно сумел саботировать распоряжения относительно проверки советских военнопленных, изданные ОКВ по согласованию с РСХА», — говорится в доносе мюнхенского гестапо.

В результате этих атак, проводившихся со стороны РСХА правой рукой Гиммлера и Гейдриха начальником гестапо Мюллером, ОКВ отозвало со своих постов и генерала Заура, и майора Мейнеля.

Из общего числа примерно 450 советских пленных, переданных для новой «проверки» в Бухенвальд, было повторно «отобрано» и казнено 330 человек, а 120 сохранена жизнь (то есть их уже не зачисляли в категорию «нежелательных»). На основе «компромиссного» соглашения РСХА — ОКВ их следовало бы отправить обратно в шталаг. Однако РСХА не сделало этого. Из записи, найденной в архивах мюнхенского гестапо [385], явствует, что «РСХА сделает это только в том случае, если вермахт вновь вернется к данному вопросу». Судьба этих 120 пленных, оставшихся в Бухенвальде, нам неведома. Также неизвестно, вспомнили ли о них преемники Заура и Мейнеля или предоставили несчастных их собственной судьбе. А ведь каждый день пребывания в Бухенвальде — уменьшал шансы выжить…

Неизвестна также судьба Заура и Мейнеля.

В летописи преступного сотрудничества вермахта с СД дело майора Мейнеля и стоявших за ним генерала Заура, капитана Германа, а возможно, и других является, как мы уже — указывали выше, случаем беспрецедентным. Мейнель со своими коллегами хотел сохранить жизнь нескольким сотням пленных, несмотря на существование четких приказов, вытекаюших из пресловутого «соглашения» РСХА — ОКВ по вопросу об истреблении «нежелательных». И не вызывает никак их сомнений, что он руководствовался при этом только правильно понятой солдатской честью и чувством человечности- Высказывавшаяся им озабоченность об ущербе, какой мог возникнуть для рейха в результате потери рабочей силы, не была главным мотивом его действий, то была тактика, в конечном счете «разоблаченная» гестапо. Перед тем как возник конфликт, шталаг в Мосбурге выдал несколько сот пленных, «отобранных» для ликвидации их в Дахау. Вероятнее всего, что делалось это с ведома Заура и Мейнеля. Возможно, что сначала они обманывались насчет предполагаемой судьбы «отобранных», а быть может, действовали по всесильному солдатскому навыку слепого исполнения любого приказа.

Отстранение обоих офицеров за попытку воспротивиться заранее предписанному преступлению и их противодействие всесильным убийцам из РСХА и СД — факты, не имеющие аналогии в истории гитлеровских преступлений во второй мировой войне. Это не было тихим, внутренним отмежеванием от преступлений или платоническим осуждением злодеяний, — такую позицию занимал не один офицер, — это был риск борьбы, личный порыв, попытка действовать. Подполковник Деблер, начальник лагеря в Хороле, «внутренне» не соглашался с «отбором», но выдавал «нежелательных» на смерть, видя безнадежность любой оппозиции категорическим приказам. Так делали все. Мейнель же пробовал противодействовать. Брошенные им гестаповцу слова о том, что пленный — это пленный и его нельзя ни с того, ни с сего расстрелять, останутся светлой страницей в черной книге гитлеровских преступлений.

ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ОТНОШЕНИИ ВОЕННОПЛЕННЫХ, СОВЕРШЕННЫЕ В КОНЦЕНТРАЦИОННЫХ ЛАГЕРЯХ

В гитлеровских концентрационных лагерях (где перед второй мировой войной и в ходе ее были зверски замучены и убиты лучшие сыны и дочери немецкого народа) наряду с миллионами мужчин и женщин из числа гражданского населения оккупированных Германией стран в 1939–1945 годах томились также десятки тысяч «нежелательных» военнопленных— граждан почти всех государств, находившихся в состоянии войны с гитлеровской Германией. В нарушение общепринятых норм международного права, предусматривающих оставление военнопленных под «опекой» пленивших их вооруженных сил, военнопленные, которых захватывали немецко-фашистские войска, передавались вермахтом под «опеку» эсэсовских формирований «Мертвая голова» («Totenkopfverbände») и направлялись в концлагеря, где их, прежде чем уничтожить, подвергали самым зверским истязаниям.

Комиссия из двенадцати членов сената и палаты представителей конгресса Соединенных Штатов Америки по приглашению главнокомандующего союзнических войск генерала Д. Эйзенхауэра в апреле 1945 года посетила концлагеря в Бухенвальде, Нордхаузене и Дахау. Потрясенные тем, что им довелось увидеть, члены комиссии представили конгрессу США обширный доклад [386], в котором, однако, говорилось:

«Прежде чем перейти к подробному описанию осмотренных нами лагерей, мы считаем необходимым уже во вступлении разъяснить, что представляли собой эти лагеря и для чего они служили. Прежде всего не следует отождествлять лагеря для политических заключенных с лагерями для военнопленных. Ни один военнопленный не был заключен в каком-либо из этих лагерей для политических заключенных [курсив наш, — Ш. Д.]. Нет никакой связи между лагерями для политических заключенных и лагерями для военнопленных. Концентрационные лагеря для политических заключенных являются точно тем, что означает их название. Это места заключения, наказания и уничтожения гражданских лиц — противников режима Гитлера или же таких лиц, которые были заподозрены в том, что они являются его противниками» [387].

Утверждение американских конгрессменов о том, что в концлагерях не содержалось ни одного военнопленного, представляет собой, разумеется, стопроцентную ложь. Оно лживо даже в отношении тех лагерей, которые посетила комиссия конгресса США (Бухенвальд, Дахау). Непреложная истина состоит, наоборот, в том, что в гитлеровских концлагерях, включая сюда Бухенвальд и Дахау, находились, подвергались чудовищным пыткам и были уничтожены десятки тысяч советских, польских, французских и других военнопленных, в том числе также американских.

Это авторитетно подтвердил сам же Освальд Поль — начальник ВФХА [388]. И для нас не имеет никакого значения его последующее заявление о том, что он, Поль, совершенно не причастен к таким действиям и что он якобы не знает также, по каким причинам военнопленные были туда переданы.

Неопровержимо доказано, что военнопленные действительно заключались в концентрационные лагеря. Наиболее многочисленную часть этих жертв составляли советские военнопленные. Как мы уже говорили выше, во исполнение специальных приказов ОКБ в 1941 и 1942 годах среди советских военнопленных производились «отборы», в результате которых было отобрано и уничтожено несколько десятков тысяч «политически нежелательных». Местом, где главным образом и производились эти массовые убийства, были сначала лагеря для пленных (преимущественно дулаги), а в дальнейшем концентрационные лагеря. Доставлявшиеся из дулагов под конвоем частей вермахта военнопленные прибывали в концентрационные лагеря в состоянии полного физического истощения, так что многие из них на пути со станции назначения к лагерю не выдерживали перехода, падали, а охрана добивала их на месте. Путь к концлагерю бывал усеян трупами. С течением времени наученные «опытом» коменданты концлагерей стали посылать на станции машины, которые подбирали убитых, умерших и умирающих пленных. Весьма часто этот последний, смертный путь проходил через густонаселенные районы, благодаря чему преступная практика обращения с пленными стала известна местному населению, в том числе и немецкому. Такое положение вещей смущало даже профессиональных убийц из полиции безопасности и СД, которые опасались, что могут быть осуждены общественным мнением своих соотечественников за преступления, совершенные не ими, а вермахтом. И главари полиции безопасности начали вмешиваться в это дело. Так появился один из наиболее характерных документов о гитлеровских преступлениях, не только подтверждающий факт использования концлагерей для массового истребления военно' пленных, но и указывающий также на инстанции, ответственные за эти преступления.

В ноябре 1941 года начальник полиции безопасности и СД направил подчиненным ему органам циркуляр, который мы цитируем здесь полностью:

«Коменданты концлагерей жалуются на то, что от 5 до 10 % советских пленных, подлежащих экзекуции, доставляются в лагеря мертвыми или полумертвыми. Возникает впечатление, что шталаги хотели бы подобным способом избавиться от таких пленных.

Установлено, в частности, что во время пеших переходов, например со станции к лагерю, немалое число военнопленных падает в пути от истощения мертвыми или полумертвыми и их приходится перевозить на телегах, следующих за колонной. При таком положении вещей невозможно исключить, чтобы немецкое население не узнало об этих случаях. Если даже такого рода транспорты, направляемые в концлагеря, как правило, находятся под опекой вермахта, все равно население такое обращение с пленными припишет СС.

Во избежание подобного рода случаев в будущем со всей категоричностью приказываю, чтобы окончательно отобранные подозрительные советские пленные, которые явным образом выказывают признаки приближающейся смерти (например, в случае крайнего истощения) и которые ввиду этого не в состоянии преодолеть трудности даже короткого перехода, в будущем решительно исключались из транспортов пленных, направляемых в концентрационные лагеря для целей экзекуции» [389].

Документ этот подписал замещавший начальника полиции безопасности и СД Г. Мюллер.

Наряду с транспортами советских военнопленных, подлежавших истреблению, начиная с осени 1941 года в концлагеря стали направляться также транспорты советских граждан (в том числе и пленных), назначенных на «работы». Чтобы избежать ошибок, начальник полиции безопасности и СД 13 октября 1941 года вменил начальникам эйнзатцкоманд, которые комплектовали транспорты пленных, подлежавших уничтожению в концлагерях, в обязанность: а) извещать коменданта лагеря о примерной дате прибытия туда данного транспорта и его численности, б) снабжать начальника такого транспорта письменным документом, в котором должна быть отметка, что речь идет о транспорте советских военнопленных, уничтожение которых санкционировано начальником полиции безопасности и СД [390].

Практичные и влюбленные в порядок немцы не забывали при этом и о «капиталах», которые потенциально могли оказаться у уничтожаемых в лагерях пленных. 16 декабря 1941 года инспектор концлагерей распорядился, чтобы в случае обнаружения у советского пленного из транспорта, направляемого на уничтожение, денег администрация концлагеря изымала их и переводила… на текущий счет начальника полиции безопасности и СД в Берлине [391]!

На «соответствующий уровень» был поставлен и вопрос учета случаев смерти (умерших и убитых) советских военнопленных: в каждом случае администрация концлагеря обязана была извещать об этом Управление учета военных потерь вермахта (ВАСТ) [392]. В то же время ВФХА ввиду колоссального числа умерших и убитых советских военнопленных— для упрощения процедуры и принимая во внимание необходимость экономить бумагу (!) — довольствовалось отчетами, сообщавшими лишь число жертв (Totenmeldung). В отношении же других категорий жертв были обязательны обстоятельные отчеты (Totenberichte) [393].

Из вышесказанного вполне бесспорно явствует, что о судьбе военнопленных в концлагерях командование вермахта было информировано постоянно. Инспекция концентрационных лагерей уже в октябре 1941 года издала инструкцию по вопросу о находящихся в концлагерях советских военнопленных. Эта инструкция предусматривала, что извещение семей умерших не входит в обязанность лагеря, зато обязательно представление соответствующей информации в ВАСТ [394].

Уничтожение «нежелательных» советских военнопленных производилось преимущественно путем отравления газом, — таков был, по мнению гитлеровцев, наиболее «экономичный» способ умерщвления людей. Трупы удушенных газом обычно сжигали в крематориях, а пепел использовали в качестве удобрения.

Подобная «практика» применялась также в отношении пленных всех других национальностей.

Во многих случаях концентрационные лагеря были также местом казни и для отдельных советских военнопленных, приговоренных к смерти. Дело это всплыло в связи с вынесением смертного приговора через повешение неизвестному советскому пленному в одном из концлагерей в конце 1941 года. Встал вопрос: кто должен привести приговор в исполнение? В нормальных условиях, совершенно ясно, обязанность эта возлагается на сторону, выносящую приговор.

Однако у гитлеровцев возникли сомнения, по всей вероятности, такого характера: может ли германский солдат, являющийся представителем расы господ, марать руки повешением «недочеловека»? Ссылаясь на вышеописанный случай [395] начальник АВА генерал Рейнеке, действовавший как заместитель Кейтеля, издал 29 декабря 1941 года специальный приказ, содержавший принципиальные установки относительно улаживания подобных дел впредь [396]. Приказ этот категорически запрещал солдатам вермахта приводить смертные приговоры через повешение в исполнение. Приказ допускал две возможности: комендант лагеря для военнопленных, на территории которого должен быть приведен в исполнение такой приговор, обязан найти среди пленных соответствующих людей, которые бы за соответствующее вознаграждение в виде денег или продуктов питания взяли на себя выполнение функции вешателей. В случае же отсутствия желающих приговоренного следовало передать ближайшему отделению гестапо, поскольку, как говорится в приказе, «не исключено, что оно в состоянии выполнить приговор с помощью иностранцев».

Несмотря на то что шеф АВА предупредил, что вермахт передает военнопленного с целью приведения в исполнение смертного приговора не руками — упаси боже! — самих гестаповцев, но лишь с помощью иностранцев, все же и в этом случае эсэсовское «чувство чести» было явно задето фактом перекладывания на полицию безопасности грязной работы при виселицах, которую вермахт считал унизительной для своих людей. 13 февраля 1942 года начальник полиции безопасности и СД категорически запретил сотрудникам гестапо и СД приводить в исполнение приговоры в отношении советских пленных, осужденных вермахтом. Согласно этому распоряжению, приговоры должны были приводиться в исполнение иностранными заключенными либо на территории данного лагеря, либо в ближайшем концлагере [397].

Концентрационные лагеря, были, однако, не только местом ликвидации направляемых туда с этой целью советских пленных особых категорий. Они являлись также местом — медленного умерщвления пленных с помощью специально разработанного зверского режима, направленного на их физическое уничтожение. В ряде случаев, особенно в 1943–1945 годах, множество военнопленных, уравненных в правах с «гражданскими» заключенными, «жило» надеждой на избавление от мук в результате смерти, поскольку у них были самые ничтожные шансы дожить до освобождения. Это касается всех национальных категорий гражданских узников и пленных, включая сюда английских и американских военнопленных, а также арестованных граждан этих государств.

С точки зрения численности военнопленные по сравнению с «гражданскими» заключенными составляли незначительный процент общего числа заключенных концлагерей. Увеличение количества транспортов с советскими военнопленными приходится на осень 1941 года. Эти транспорты направлялись преимущественно на ликвидацию. Но с момента разгрома гитлеровцев под Москвой (декабрь 1941 года) вместе с общим уменьшением числа новых пленных сократилось и поступление транспортов с пленными, подлежавшими уничтожению.

25 января 1942 года Гиммлер информировал главного инспектора концлагерей группенфюрера СС Глюкса, что в ближайшем будущем не следует ожидать наплыва русских пленных, в связи с чем он, Гиммлер, передаст в скором времени 150 тысяч евреев и евреек в германские концлагеря, которые «ждут большие экономические задачи» [398].

Что касается всех других пленных, то они попадали в концентрационные Лагеря одиночками или малыми группами. Это были пленные, которые поддерживали интимные отношения с немками, беглецы из лагерей для пленных и т. д. и т. п.

Были среди них также командос и связные союзных армий в отрядах движения Сопротивления.

Одной из форм массового истребления в концлагерях была так называемая «работа до смерти»: от заключенных требовали нечеловеческих усилий при работе в самых худших условиях существования. «Vernichtung durch Arbeit» [399] («истребление трудом») — такова была «нормальная» судьба узников концентрационных лагерей. Заключенных (в том числе и пленных) заставляли работать на предприятиях военной промышленности, организованных на территории концлагеря или поблизости от него. Узников отдавали внаем концернам и заводам, производящим вооружение, принуждая, таким образом, против их воли участвовать в производстве военных материалов, используемых против их сражавшихся товарищей и братьев. За этот изнуряющий труд была одна награда — нищенское, полуголодное существование.

Как мы упоминали выше, положение военнопленного, оказавшегося в концлагере, абсолютно ничем не отличалось от положения «гражданских» заключенных. Одинаково тяжкой была их судьба, одинаково их морили голодом, пытали, мучили, убивали.

Герман Пистер, комендант Бухенвальда, подтвердил, что на основании приказа отдела «Д» РСХА от 1942 года военнопленные, находившиеся в концлагерях, подлежали такому же обращению, как и другие заключенные, а потому их следовало полностью использовать на работах без учета национальности [400].

Филипп Гримм, начальник сектора распределения военнопленных на работы (Arbeitseinsatzfuhrer) в Бухенвальде, Саксенхаузене, Кракове-Плашове и Нейенгамме, ссылаясь на свою работу в указанном секторе, заявил: «…никогда не делалось различия между отдельными категориями заключенных, и военнопленные наравне с заключенными других категорий самым беспощадным образом использовались на предприятиях, производивших вооружение, а также во всех иных внелагерных командах» [401].

Это подтверждает и бывший узник лагеря Гузен-Юзеф Крысяк, который на основании своих наблюдений в период работы на авиационном заводе Мессершмитта (самолеты типа «Ме-109»), филиал которого был организован в этом лагере, установил, что не было никакой разницы в обращении с военнопленными и прочими узниками, что всем приходилось одинаково тяжело работать [402], что он часто бывал свидетелем того, как военнопленных били, истязали и убивали [403].

Органом, передававшим военнопленного (за индивидуальную провинность) в концентрационные лагеря, первоначально было РСХА, а в последующие периоды — начальники отделений гестапо на периферии. Совершенно ясно, что передача военнопленного в концлагерь не могла произойти без участия военных властей. Вопреки международному праву вермахт (коменданты лагерей для военнопленных) вычеркивал данного пленного из общего списка пленных, лишая его тем самым статуса военнопленного (гитлеровцы лицемерно называли это действие «освобождением» — «Entlassung»), и передавал в руки полиции безопасности. Начальник РСХА (на практике — чаще всего замещавший его начальник IV отдела Мюллер) решал вопрос о передаче данного лица в концлагерь на каторжные работы (так называемый «Schutzhaftbefehl») или же отправке в концлагерь для немедленной ликвидации (в соответствии с понятием «Sonderbehandlung»). Начиная с 1942 года такая практика установилась первоначально только в отношении советских военнопленных.

Тех пленных, которые при попытке к бегству допускали мелкие провинности, гестапо передавало в концлагеря, где их принуждали работать. Таким же образом поступали и в тех случаях, когда подобного рода провинность военнопленные совершали в шталагах, если наказание выходило за рамки дисциплинарных прав коменданта лагеря. В случае же более тяжких провинностей (а к таким гитлеровцы относили, в частности, многократные попытки к бегству и так называемые «преступные наклонности» — «verbrecherische Veranlagung») пленных через органы полиции безопасности направляли в концлагерь для проведения экзекуции. Однако со временем острая нехватка рабочей силы вынудила гитлеровцев сузить круг «тяжких преступлений» до так называемых «преступлений, связанных с насилием» («Gewaltverbrechen»). Под этим определением гитлеровцы понимали такие действия, как убийство, подстрекательство, нападение на работодателя или охрану, «преступное поведение с женщинами» (особенно половая связь с ними), а также «опасные политические правонарушения», то есть призыв к саботажу, забастовке и т. д. Все эти действия карались смертью, остальные проступки — отправкой в концлагерь на тяжелые работы. Как мы уже говорили, каждое направление военнопленного в концлагерь могло произойти только по указанию начальника РСХА. Однако позднее в соответствии с приказом Мюллера от 30 октября 1943 года право это получили начальники отделений гестапо на периферии и командиры отрядов полиции безопасности и СД [404].

Не подлежит ни малейшему сомнению, что все органы, занимавшиеся передачей, приемом и содержанием военнопленных в концлагерях, отдавали себе отчет в преступности этой процедуры. В первую очередь, но не исключительно, это относится к высшему командованию вермахта, к начальникам тылов армий, комендантам дулагов и лагерей для военнопленных, РСХА, гестапо, ВФХА, комендантам концлагерей и т. д. Отсюда, кстати сказать, и оценка этих действий как сугубо секретных всеми заинтересованными органами. Отсюда же многочисленные попытки отрицать — перед трибуналами — свое соучастие или даже осведомленность о наличии военнопленных в концлагерях и их судьбе. Отсюда и попытки подкрепить свою невиновность наивными ссылками на… международное право!

Например, на международное право ссылался один из обвиняемых на процессе по делу генерала СС Освальда Поля — д-р Фольк, занимавший ответственный пост в ВФХА. Он заявил, что, согласно имевшейся у него информации, пленные находились в ведении только вермахта, ввиду чего они не должны были и не могли находиться в концлагерях. Особенно ввиду того, что существовали международные конвенции (!) [405].

Но вот — для иллюстрации показаний Фолька и других — несколько подробностей о преступлениях против военнопленных в отдельных концентрационных лагерях.

Бухенвальд.

Этот концлагерь (расположенный поблизости от Веймара) был организован в 1937 году. Через него прошло около четверти миллиона узников, из которых было уничтожено свыше 56 тысяч человек. Бухенвальд был освобожден 11 апреля 1945 года американскими войсками, но предварительно там было организовано общее восстание заключенных.

Как и на территории других концлагерей, в Бухенвальде в 1941–1942 годах проводилось массовое истребление «отобранных» в лагерях для пленных офицеров и солдат Советской Армии. Здесь, в Бухенвальде, это делалось особенно подлым, коварным и жестоким способом.

Первые транспорты с советскими пленными начали прибывать в Бухенвальд в октябре 1941 года. Пленные находились в состоянии крайнего истощения. Как правило, всех людей из таких транспортов уничтожали полностью. Жертвы эти даже не заносились в списки заключенных лагеря, а просто немедленно расстреливались. Однако скоро в эсэсовских кругах сочли, что такого рода массовые экзекуции, проводившиеся на открытой территории и потому весьма быстро становившиеся известными в лагере, не отвечают интересам гитлеровского государства. Поэтому впредь было решено проводить экзекуции более замаскированно. С этой целью использовали расположенную в стороне, за лагерной оградой, бывшую конюшню, которую преобразовали в «лечебное заведение». Но и в данном случае была применена излюбленная гитлеровцами «метода» усыпления бдительности жертв, чтобы не допустить сопротивления и бунта. Жертвы вводились в конюшню ночью, там их встречали музыкой из репродукторов (грамзапись), пленные раздевались догола и шли на «медицинский осмотр» в одно из помещений. Первой «медицинской» процедурой было измерение роста. Когда пленный становился под ростомер, «врач» давал знак, и тогда в стене открывалось маленькое окошко, через которое палач стрелял в затылок жертвы (Genickschuss). Труп тут же быстро убирали, вводили нового пленного, и «осмотр» продолжался. Из динамиков гремела музыка, одетые в белые халаты «врачи» отдавали громкие распоряжения, вызывали очередных «пациентов» по номерам и вели себя так, чтобы не было слышно выстрелов. Таким способом уничтожалось по 20—150 «нежелательных» пленных ежедневно. Поскольку подобная процедура при больших контингентах пленных была слишком длительной, позднее стали вводить в «кабинет врача» по 7–8 человек одновременно и убивать их здесь всех сразу — очередью из автомата. Однако залпы, доносящиеся из закрытой и освещенной конюшни, стали вызывать тревогу среди пленных. Гитлеровцам вновь пришлось «усовершенствовать» свои «методы работы» — они начали убивать пленных с помощью тяжелых дубинок. Убитых отвозили на грузовиках в крематорий и там сжигали. Но на дороге, ведущей из конюшни в крематорий, оставались следы крови, и это не могло не привлечь внимания заключенных. Поэтому убийцы стали использовать машины с кузовами, обитыми внутри цинком, — наподобие машин мясокомбинатов. В дни особенного усиления ликвидационной акции крематории не успевали сжигать трупы, и тогда в их подвалах скапливались огромные горы трупов, из-под которых… нередко выползали тяжелораненые, еще живые пленники! Их добивали работающие в крематориях «БВ» («Berufsverbrecher» — профессиональные преступники с нашивками в виде зеленого треугольника). О том, что творилось в момент разгрузки автомашин, привозивших свой груз — трупы людей из «конюшни», рассказал очевидец, политический заключенный, немец:

«По моему мнению, не все солдаты [советские пленные. — Ред.] были мертвыми, поскольку каждый раз, когда нацисты выгружали в подвал полную машину [тел. — Ш. Д.], раздавались длительные вопли и стоны: некоторые расстрелянные в момент удара о твердый цементный пол подвала приходили в сознание…» [406]

Казни производились специальной командой эсэсовцев («команда 99»), в состав которой входили гауптшарфюреры СС Тауфратсхофер и Шефер, обершарфюреры СС Бергер, Тальман, Бруно Михаэль и унтершарфюрер СС Кельн. После каждой экзекуции эсэсовцы получали дополнительные порции хлеба, колбасы, маргарина и водки, а кроме того, все они были награждены «Крестами за военные заслуги» [407].

По данным Международного комитета Бухенвальда, число убитых в таких массовых экзекуциях советских военнопленных составляет 7200 человек [408].

Советские пленные, которых не ликвидировали немедленно по прибытии в лагерь, до самого момента казни подвергались различным пыткам. Например, их по многу часов держали в холодные осенние дни 1941 года под открытым небом— перед блоками в летнем обмундировании. Некоторых из них отбирали «на работы». Отбор сводился к тому, что назначенные старостами блоков начальники рабочих команд из среды заключенных-уголовников обходили стоявших рядами пленных и ударом кожаного ремня выделяли тех; к го годен к труду [409].

В Бухенвальде героически погиб Григорий Екимов («Гриша»), коммунист-политофицер Красной Армии, уроженец Алтая. Поздней осенью 1944 года в так называемом «блоке № 30» узники организовали митинг в честь Эрнста Тельмана. Одновременно в одной из малых «рабочих команд» заключенные почтили память вождя немецкого пролетариата паузой во время работы. Какой-то предатель донес обо всех, кто принимал участие в этой молчаливой демонстрации.

Среди выданных провокатором оказались Екимов и его товарищ Тимофей Савин. Обоих, особенно Екимова, зверски избили и подвергли пыткам. Горящими сигаретами ему прижигали губы и нос, в течение многих часов допроса заставляли стоять у раскаленной докрасна печки, били резиновыми палками, со связанными за спиной руками втискивали в ящик размером 70 X 140 сантиметров, одной из стенок которого являлись подогреваемые паром трубы, ящик нагревали, поднимая температуру в этой «камере признания» («Geständniszelle») до 50° Цельсия, и держали пытаемого там два дня без еды и питья.

Все это происходило в Веймарской тюрьме. Но и эти чудовищные пытки не сломили ни Екимова, ни 18-летнего Савина. Оба молчали и никого из товарищей не выдали. Вместе с ними молчали и пытаемые политические заключенные — немцы. Замученного, изуродованного и умирающего Екимова гестаповцы отправили из Веймара обратно в лагерь. Все усилия товарищей спасти его жизнь остались тщетными: через три дня Екимов умер [410].

В отдельных случаях в Бухенвальд засылались пленные и других национальностей. Так, 20 французских пленных из шталага VIC, арестованных гестапо в июле 1944 года, были заключены в Браунвеллере, около Кёльна, а затем отправлены в Бухенвальд [411].

Французский парашютист лейтенант Морис Перчук попал в плен в 1943 году, был заключен в Компьене, а затем — в гражданской одежде — отправлен в Бухенвальд и здесь незадолго до прихода американцев повешен [412].

В 1943 году в офлаге VIB в Дёсселе капитан польской армии Василевский тайно прочел лекцию об общей военно-политической обстановке, причем во враждебном Германии духе. Факт стал известен лагерным властям. Василевского вывезли в Бухенвальд и там повесили [413]. В том же году из Дёсселя был отправлен в Бухенвальд подпоручик польской армии Тиханович. Судьба его неизвестна [414].

Ксендз-капеллан Бронислав Закржевский был вывезен в 1*941 или 1942 году из одного офлага в Бухенвальд. Причина этой репрессии неизвестна. Польский Красный Крест при посредничестве Германского Красного Креста выступил перед немецкими властями, требуя возвращения ксендза Закржевского в офлаг. Попытка оказалась тщетной. Через несколько месяцев мать Закржевского получила официальное сообщение о смерти сына в Бухенвальде [415].

В 1941 году Павел Заец, польский сержант, в течение семи дней сидел в лагерном карцере, и все это время отъявленный убийца, бухенвальдский палач эсэсовец Зоммер морил его голодом. После этого сержант был умерщвлен путем смертельной инъекции, сделанной ему лагерным «врачом» д-ром (!) Ховеном [416].

Таким же способом в 1941 году был убит капеллан польской армии ксендз-капитан Гелачинский из Кракова [417].

В том же Бухенвальде разыгрался трагический финал побега 47 польских офицеров, совершенного 19 сентября 1943 года из офлага VIB в Дёсселе. Здесь в последние дни сентября того же года были убиты 20 из них, а несколько позднее еще 17 их товарищей разделили ту же судьбу. Здесь же, по всей вероятности, погибли и организаторы побега подполковник Ковальчевский и майор Пронашко.

Из пленных других национальностей следует упомянуть голландских заложников, схваченных гитлеровцами преимущественно из среды высших чиновников и офицеров. Они находились в Бухенвальде в 1940 году [418]. Нельзя также умолчать и о парашютистах союзных войск, расстрелянных и затем сожженных в крематорных печах в сентябре 1943 года [419]. В начале 1945 года в Бухенвальд было отправлено около 350 американских военнопленных, захваченных в плен во время зимнего наступления Рундштедта в Арденнах. Они находились в таких же ужасающих условиях, как и «гражданские» заключенные, — покрытые вшами, голодные, страдающие дизентерией, лишенные элементарной медицинской помощи. Через месяц 40 из них умерли от болезней и истощения [420].

В апреле 1945 года, сразу же после освобождения Бухенвальда, лагерь посетила делегация английских парламентариев. Под впечатлением увиденного там обычно сдержанные англичане заявили, что «подобный лагерь свидетельствует о пределе падения, до которого когда-либо может дойти человечество» [421].

Дахау (Бавария).

Здесь концлагерь был основан еще в 1933 году. Лагерь этот стал местом казни многих тысяч политических заключенных, в том числе значительного числа поляков. Он был оборудован газовыми камерами, крематориями и находившимся поблизости стрельбищем — для массовых убийств. Освобожден был американскими войсками 29 апреля 1945 года.

Начиная с осени 1941 года здесь производились массовые казни советских военнопленных, преимущественно офицеров. Почти ежедневно прибывали сюда эшелоны с закрытыми вагонами, набитыми пленными. Вагоны эти разгружались по ночам. Пленных группами по 400–500 человек отправляли на стрельбище. Здесь им приказывали раздеться (жаль обмундирования!), после чего расстреливали из автоматов. Около 10 % численного состава транспортов на короткое время оставляли в живых, после чего расстреливали и этих последних, а больных из их числа, находившихся в лазарете, умерщвляли инъекциями бензина. Со временем гитлеровцы отказались от расстрелов за пределами лагеря, и казни совершались вблизи крематория. В сентябре 1944 года перед бараками крематория были расстреляны 94 высших советских офицера, в том числе два военных врача, которые до этого работали в лагерном госпитале Дахау [422]. По другим источникам, дело идет о 97 офицерах, из которых один назван по имени: это Алексей Кириленко, офицер, корнетист лагерного оркестра [423].

Д-р Блаха оценивает число расстрелянных в 1942 году советских военнопленных в 5–6 тысяч [424]. Д-р Карл Рюдрих, также бывший узник, сообщает, что число расстрелянных с осени 1941 года до начала 1943 года советских военнопленных составило 4500 человек, а всего в Дахау расстреляно свыше 7000 советских пленных [425]. В то же время Франц Вейгель, который также был узником Дахау, говорит о 12 тысячах (согласно подсчитанным узниками комплектам русского обмундирования) [426].

Д-р Блаха сообщает, что в апреле 1945 года, перед самым освобождением лагеря, гитлеровцы расстреляли в Дахау двух французских генералов, имена которых он не мог вспомнить [427].

Дора-Нордхаузен.

Концентрационный лагерь Дора первоначально был филиалом Бухенвальда, но с января 1944 года его преобразовали в самостоятельный лагерь. Он был расположен вблизи города Нордхаузена (около 40 тысяч жителей), на южных склонах Гарца, в старой заброшенной шахте. На большой глубине под землей в длинных штольнях были устроены огромные цехи, соединенные между собой десятками специально прорытых туннелей. Здесь летом 1943 года был организован завод по производству «чудодейственного оружия» — снарядов «Фау-1» и «Фау-2» [428]. Лагерь и предприятие Дора построили рука. ми узников концлагерей: в производстве были заняты почти исключительно политические заключенные около 30 европейских национальностей, причем второе место по численности (после русских) занимали среди них поляки. Узники были размещены в 31 лагере, расположенном на разном удалении от места работы в штольнях. Значительное число рабочих жило в самой шахте, в течение долгого времени — обычно до самой смерти — они не видели дневного света. Только в одном каменном гроте «жило» 3500 узников. Смертность среди живших и работавших в шахте заключенных была ужасающей.

В январе 1944 года число погибших здесь составило 800 человек, в феврале — при общей численности 50 тысяч узников — 3500, а в марте — 5000 [429].

Когда 11 апреля 1945 года американцы вступили в Нордхаузен, они нашли вокруг этой «дьявольской фабрики» и помещений узников свыше 2 тысяч непогребенных трупов.

Среди узников Доры находилось много французских, итальянских и советских военнопленных [430].

Флоссенбюрг.

Концлагерь Флоссенбюрг был сдан «в эксплуатацию» в апреле 1940 года. Он имел свыше 70 филиалов (Aussenkommandos), из которых Герсбрук, Литомежице, Оберштаублинг, Мюльзен и Залль считались самыми худшими. Большинство заключенных, которых согнали сюда почти из всех стран Европы, составляли русские и поляки. Только в течение последнего года существования этих лагерей-филиалов погибло в основном лагере и его филиалах 14 739 мужчин и 1300 женщин. Однако даже эти цифры еще не являются полными и окончательными, учитывая, что они были основаны на официальных записях и не принимали в расчет массовых тайных казней, имевших место в этих лагерях. Поэтому общее число казненных там жертв, указанное сразу после войны, — «свыше 29 тысяч», — представляется слишком заниженным [431].

В концлагерь Флоссенбюрг передавали для уничтожения отобранных «нежелательных» советских пленных из ХIII военного округа (Нюрнберг)[432].

Среди жертв лагеря Флоссенбюрг оказалось в общей сложности около 2 тысяч советских пленных, из коих в живых осталось только… 102 человека! В марте или апреле 1945 года здесь было повешено 15 американских и английских парашютистов, схваченных при попытках взрыва мостов [433].

Гросс-Розен.

Расположенный в 60 километрах от Вроцлава (немцы переименовали его в Бреслау) концлагерь Гросс-Розен возник в 1940 году. Кроме основного лагеря, имелось еще около 80 «подлагерей» и так называемых «рабочих групп», находившихся за его пределами («Aussenkommandos») и использовавшихся преимущественно на германских промышленных предприятиях. В самом же лагере наиболее тяжелой была работа в каменоломнях предприятия «ДЕСТ». Через этот лагерь прошло свыше 125 тысяч заключенных различных национальностей, преимущественно поляков и русских. Значительный процент заключенных Гросс-Розена составляли польские узники (так называемые «Schutzhaftpolеп»), участники движения Сопротивления. Многих из них специально направляли в этот лагерь на верную гибель после вынесения смертных приговоров так называемыми «зондергерихтами» в «генерал-губернаторстве». Зверский режим в Гросс-Розене был причиной гибели свыше 40 тысяч заключенных этого концлагеря [434]. Гросс-Розен был освобожден Советской Армией в феврале 1945 года, но гитлеровцы успели эвакуировать лагерь.

В Гросс-Розене было убито также несколько тысяч военнопленных. В октябре 1941 года туда прибыл транспорт советских пленных в количестве, согласно единодушному мнению всех источников, 2500 человек. Отгороженные от остального лагеря, они пребывали там в страшных условиях. Эти условия, а также непрекращающиеся экзекуции, явились причиной того, что спустя два месяца почти все эти люди были истреблены. Казни советских пленных проводились с октября 1941 года почти до конца войны. Частыми были также казни гражданских узников концлагеря — советских якобы «комиссаров» [435].

Как сообщает бывший узник Казимеж Шостак, в январе 1942 года от всего этого транспорта оставалось в живых лишь 80 пленных [436].

По словам узника Юзефа Зеглоня, к июню 1942 года их было уже только около 50 человек [437].

Сохранился рапорт комендатуры концлагеря Гросс-Розен от 23 октября 1941 года о произведенной накануне казни 20 советских военнопленных и сожжении их трупов. Об этой экзекуции была также информирована инспекция концлагерей в Ораниенбурге, которой был направлен именной список казненных [438].

Вот он:

Николай Троицкий (род. 1 февраля 1921 года); Константин Морфанков (род. 6 мая 1922 года); Василий Маинко [возможно, Манько. — Ред.] (род. 23 марта 1920 года); Владимир Варнашин (род. 24 июля 1919 года); Николай Панкратов (род. 23 августа 1920 года); Петр Городов [возможно, Горелов. — Ред.] (род. 8 июня 1921 года); Евгений Пятницкий (род. 18 марта 1919 года); Георгий Кожуховский (род. 10 июля 1916 года); Александр Коновалов (род. 3 сентября 1920 года); Александр Ибриганов (род. 1 апреля 1907 года): Михаил Игнатов (род. 20 сентября 1909 года); Яков Яколов (род. 21 июля 1916 года); Яков Барсуков (род. 22 ноября 1905 года); Георгий Виркеенко (род. 19 апреля 1913 года); Николай Ибриелов (род. 3 мая 1915 года); Владимир Алешков (род. 19 апреля 1920 года); Иван Королев (род. 14 июня 1911 года); Аполлон Дименцов (род. 18 марта 1918 года); Василий Кирсанов (род. 14 января 1910 года); Алексей Меркулов (род. 11 апреля 1915 года).

В 1944 году в Гросс-Розен прибыли транспорты заключенных, эвакуированных из концлагеря Майданек. Среди них было много советских военнопленных.

В связи с попыткой к бегству одного из советских пленных в 1944 году по приказу лагерфюрера всех советских пленных согнали на плац для перекличек и заставили бежать к ограде. Когда пленные приблизились к проволоке, охрана лагеря открыла по ним, как по настоящим беглецам, шквальный огонь. В результате погибло очень много пленных [439].

Наряду с такими кровавыми бойнями в Гросс-Розене имели место также расстрелы небольших групп военнопленных. Так, один из свидетелей сообщает о расстреле вблизи крематория (раздельно) 6 советских офицеров и 25 итальянских военнопленных [440].

В более поздний период в концлагерь Гросс-Розен направлялись мелкие группы пленных, схваченных при попытке к бегству из офлагов или шталагов. Наряду с небольшими группами советских военнопленных этой категории в Гросс-Розен было брошено также несколько голландских пленных. Обе эти группы наряду с поляками выделялись в Гросс-Розене своей моральной стойкостью, высоким чувством товарищества и солидарности [441].

Майданек (возле Люблина).

Этот огромный концлагерь был организован гитлеровцами осенью 1941 года. Первоначально он в течение 2–3 месяцев был предназначен для советских пленных. Отсюда и его начальное название «Лагерь для военнопленных» («Kriegsgefangenenlager»), употреблявшееся в течение длительного времени и впоследствии, когда Майданек уже утратил это свое назначение.

Особо отметим характерную деталь: в директиве главного административно-хозяйственного управления СС (ВФХА) от 21 апреля 1942 года, направленной комендантам всех концентрационных лагерей и посвященной вопросу о применении сурового режима труда в отношении польских и литовских ксендзов, наряду с 12 «нормальными» концлагерями упомянут также «лагерь для военнопленных в Люблине» [442].

Как и все другие лагеря, предназначенные в 1941 году для советских военнопленных, Майданек носил ярко выраженный характер лагеря уничтожения. Из общего числа 5 тысяч советских пленных [443], доставленных сюда ранней осенью 1941 года, к концу ноября того же года в результате массовых казней, голода, эпидемии тифа и т. д. осталось только 1500 человек, но и они быстро вымирали здесь от болезней и истощения. В 1942 году в Майданек начали завозить небольшими группами новые партии советских военнопленных, преимущественно больных туберкулезом или инвалидов. Стечением времени для них на так называемом «втором поле» был создан «лазарет»: по мере продолжения войны обращение с пленными стало несколько лучше.

Несмотря на это, время от времени в лагере производились казни крупных и небольших групп узников. Так, например, в 1943 году, после массового побега советских военнопленных, было расстреляно из пулеметов 40 их товарищей [444].

С декабря 1943 года по апрель 1944 года в Майданеке находился известный советский врач Владимир Дегтярев. Тут он встретил известного ныне писателя Игоря Неверли: оба болели тифом. Рассказы советского пленного о пережитом послужили Неверли сюжетом для его книги «Парень из Сальских степей», в которой друг Неверли выступает под именем Дергачева.

Наряду с советскими военнопленными в Майданеке уничтожались также польские солдаты — евреи. 3 ноября 1943 года гитлеровцы провели специальную акцию, в ходе которой было истреблено в обшей сложности около 18 тысяч евреев. В этой известной под условным названием «Праздник урожая» («Erntefest») резне, которая повлекла за собой смерть остававшихся еще в живых евреев среди узников различных лагерей Люблинского воеводства, погибло также несколько сот польских военнопленных, евреев из лагеря на Липовой улице в Люблине, а равно из других лагерей (например, Понятова и Травников).

Вот что показал один из исполнителей этого преступления, высший начальник СС и полиции в Люблинском «дистрикте» (округе), группенфюрер СС Шпорренберг:

«Около 12 часов ночи [с 2 на 3 ноября. — Ш. Д.] д-р Пютц [445] сообщил мне, что возникла необходимость воздержаться от проведения акции «Erntefest», поскольку установлено, что среди находящихся в лагерях евреев имеются польские военнопленные, остающиеся под защитой Женевской конвенции. Я немедленно связался по телефону с Крюгером [446]и просил его согласовать с Гиммлером вопрос об отсрочке акции. Когда Крюгер ответил, что он не может связаться с Гиммлером, я предложил ему, что сделаю это сам, на что он согласился. На высланный мною срочный запрос я получил при посредничестве Крюгера ответ, что ликвидации подлежат все без исключения евреи и что впредь я должен воздерживаться от запросов. Ответ пришел из полевой ставки рейхсфюрера СС и был подписан тогдашним первым адъютантом Гиммлера Тротманом. В одном только лагере на Липовой улице должно было находиться около 150 пленных [евреев. — Ред.], а сколько их было в других лагерях, точно не знаю» [447].

На следующий день на окруженном многотысячным кордоном эсэсовцев и полиции месте казней под звуки вальсов Штрауса произошла кровавая резня, от которой никто из жертв не уцелел [448].

Общее число жертв, погибших в лагере Майданек, определяется Лукашкевичем в 360 тысяч человек [449].

Генерал фон Альтрок, комендант ОФК-372 в Люблине, а также генерал Мозер, который занял этот пост после Альтрока, хорошо знали, что происходит за проволочной оградой Майданека, несмотря на то что, как утверждает Мозер, имелся четкий приказ высших военных властен (генерала Рейнеке), запрещавший им доступ в этот лагерь.

Попав в плен к советским войскам, генерал Мозер сделал заявление, которое в форме листовки было распространено по обе стороны фронта и в котором, в частности, говорилось:

«У меня нет причин умалчивать о тяжких преступлениях Гитлера или их покрывать, поэтому я считаю себя обязанным рассказать всю правду о так называемом «лагере уничтожения», сооруженном гитлеровцами близ города Люблина на Холмском шоссе» [450].

В листовках Национального комитета «Свободная Германия» (в августе 1944 года) Мозер рассказывал об отравлении газом и расстрелах узников, в том числе женщин и детей, о непосильном труде заключенных, о чудовищных пытках. Мозер вспоминает о судьбе пленных: «С возмущением я узнал, что перед смертью заключенных жестоко мучили и пытали».

Мозер говорил также об эксгумации останков жертв и об их сожжении с целью замести следы преступления [451].

Маутхаузен.

Лагерь уничтожения в Маутхаузене (Австрия) возник в 1938 году. Первоначально он был задуман как скромный филиал лагеря Дахау. Расширенный в 1939 году, Маутхаузен стал местом казней многих тысяч мучеников, в том числе советских людей и граждан иных национальностей. Многие из них умерли «естественной смертью» от голода и в результате убийственной работы в пресловутых каменоломнях. В лагере были построены газовые камеры и кремационные печи. Между Маутхаузеном и Гузеном даже «курсировала» передвижная газовая камера, оборудованная в автомашине.

Маутхаузен имел 45 филиалов, из них наиболее «известными» были Гузен, Эбензее, Линц, Пассау, Тернборг, Гросс-Раминг, Мельк, Эйзенерц, Санкт-Ламбрехт, Пеггау, Клагенфурт, Лайбах, Лойбльпас, Вин-Швехат, Винер-Нойштадт, Флорисдорф, Шлиер (фабрика фальшивых банкнот), Штейр-Мюниххольц, Санкт-Валентин, Вельс, Амштеттен, Гунскирхен.

В этих филиалах узников принуждали работать до полного истощения сил, а затем отсылали в Маутхаузен на уничтожение.

Комендантом лагеря был Франц Цирайс. В мае 1945 года, попав в окружение американских войск, тяжело раненный при попытке к бегству, он на ложе смерти сделал потрясающие показания о преступлениях собственных и своих коллег по лагерю. Среди его подчиненных завоевали мрачную славу его помощник Георг Бахмайер и осуществлявший техническое руководство работами в каменоломне обершарфюрер СС Ганс Гримм, а также оберштурмфюрер СС Вальгер [452].

О числе жертв, погибших в Маутхаузене, некоторое представление дают сохранившиеся официальные книги регистрации умерших (Tötenbücher). На стр. 203 приводится составленная на их основе таблица.

Цифры эти не дают полной картины преступлений, так как они не охватывают многих тысяч узников, отравленных газом, замученных и расстрелянных немедленно или вскоре после прибытия, в том числе значительного количества военнопленных, уничтоженных в Маутхаузене в ходе «операции «Кугель» [453].

Суммарные численные данные о жертвах Маутхаузена содержатся в речи Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева, произнесенной им в начале июля 1960 года во время осмотра этого лагеря смерти. Он определил общее количество жертв в «123 тысячи антифашистов из всех стран Европы», в том числе «свыше 32 тысяч советских граждан» [454].

Эти последние данные охватывают также уничтоженных советских военнопленных. Число пленных других государств, которые пали жертвами Маутхаузена, не определено до сих пор даже приблизительно.

Наибольшие потери и жертвы среди военнопленных и в Маутхаузене приходятся на долю советских людей.

В 1941 году сюда прибыли первые транспорты советских пленных. Около 200–300 человек работало в каменоломнях. Каждый вечер рабочие команды, возвращавшиеся в лагерь, приносили с собой по 20–30 умерших товарищей — частично замерзших, частично убитых или забитых насмерть плетьми [457].

О физическом состоянии, в каком находились только что прибывшие пленные, свидетельствует следующее циничное сообщение лагерного врача:

«В ноябре [1941 года. — Ш. Д.] прибыли первые транспорты советских пленных. Были они в очень плохом общем состоянии, ненакормленные, почти изголодавшиеся, но зато они принесли с собой сыпной тиф…» [458]

Как сказано выше, многие пленные погибли от пули или в газовых камерах. Так, например, штурмбаннфюрер СС Шульпетцкий по приказу тогдашнего коменданта лагеря Хмелевского умертвил в бараке № 16 газом «циклон» 170 советских пленных [459].

Крупные и небольшие партии советских пленных прибывали в Маутхаузен и в 1942 году.

Так, в январе 1942 года по распоряжению инспекции концентрационных лагерей (подписанному Либехеншелем) было направлено из Бухенвальда на тяжелые работы в каменоломнях Маутхаузена 138 пленных [460].

Осенью 1942 года в Маутхаузен прибыли два транспорта советских пленных, насчитывавшие около тысячи человек каждый. Сначала этих пленных поместили в изолированной части лагеря, но в 1943 году перевели в общий лагерь (Schutzhaftlager). Пленных использовали на внутрилагерных работах, в строительных командах и на каменоломнях. Около тысячи были подвергнуты «диетическим» экспериментам. От двух транспортов общей численностью около 2 тысяч человек к моменту освобождения лагеря в 1945 году осталось в живых только… 5 пленных! Все остальные были уничтожены различными способами [461].

Хотя наиболее распространенным способом истребления был метод «работы до смерти», тем не менее гитлеровцы время от времени организовывали и массовые экзекуции. Так, во время визита Гиммлера в Маутхаузен «для его удовольствия» было расстреляно 50 советских офицеров [462].

Весной 1944 года были убиты 94 старших советских офицера, но уже по иному поводу: они отказались дать показания военного характера [463].

Вместе с советскими военнопленными в Маутхаузене и его филиалах страдали и гибли, хотя и в меньшем числе, военнопленные других национальностей. На заводе Мессершмитта в Гузене (где выпускались самолеты типа «Ме-109») работали также американцы и французы. Занятых там пленных «били, пытали и убивали» [464].

В лагерь Маутхаузен было брошено около 8 тысяч испанцев, сражавшихся в рядах французской армии. То были антифашисты, бывшие бойцы испанской республиканской армии, которые после падения Испанской республики добровольно вступили во французскую армию, чтобы в ее рядах продолжать борьбу с фашизмом. После военного поражения Франции в 1940 году судьба пленных-испанцев несколько месяцев оставалась неопределенной. В гитлеровском министерстве иностранных дел и ОКВ раздумывали над тем, признавать за испанцами статус военнопленных или нет. В конце концов было принято решение: бросить их в Маутхаузен.

Из 8 тысяч испанцев уцелело только 1600 человек [465].

Маутхаузен «прославился» также благодаря экзекуциям, проводившимся в рамках «акции «Кугель».

С весны 1944 года по февраль 1945 года в Маутхаузен направлялись транспорты военнопленных — преимущественно русских, англичан, французов и поляков, предназначенных для уничтожения. То были бежавшие и вновь схваченные офицеры и сержантский (унтер-офицерский) состав всех национальностей. На основе соглашения между ОКВ и полицией безопасности весной 1944 года всех таких беглецов коменданты лагерей передавали в руки полиции безопасности с пометкой «степень III» («Stufe röm III»). Этим шифром обозначали беглецов, подлежавших (с сохранением строжайшей тайны) ликвидации в Маутхаузене. Передавая пленных, полиция безопасности информировала коменданта Маутхаузена, что все эти узники помешаются в лагерь в рамках «акции «Кугель».

Здесь их поместили в изолированном от остальной части лагеря высокими стенами так называемом блоке № 20 и не регистрировали в лагерной канцелярии: лишь в каждом отдельном случае сообщали на кухню общее число этих узников. Их зорко стерегли эсэсовцы. Казнь осуществлялась почти исключительно путем расстрела [467].

Казни проводились большей частью с применением испытанной уже в других лагерях «методы», основанной на обмане бдительности жертв. Если в Маутхаузен прибывал более крупный транспорт таких пленных, их отравляли газом [468].

Особенным зверством отмечена одна из экзекуций, совершенная над офицерами союзных армий. Весной 1944 года в Маутхаузен прибыла группа из 36 бельгийских, голландских, французских и британских офицеров. После регистрации в лагерной картотеке их всех направили в штрафную роту. На другой день их под градом ударов погнали — босых, одетых только в нижнее белье — вниз, в каменоломню. Оттуда нагруженных тяжелыми каменными глыбами, избиваемых эсэсовцами Фаркашем, Тумом и Ригером, их погнали обратно в гору. Стоило кому-либо зашататься или споткнуться, как его пристреливали на месте. После трех таких «восхождений» никого из этих офицеров не осталось в живых. В тот же день работавший в лагерной картотеке французский военнопленный полковник Г. де Сен-Гаст по приказу гитлеровцев вычеркнул всех этих мучеников из списков штрафной роты, сделав против каждой фамилии пометку: «Убит при попытке к бегству» [469].

Убивали в этом лагере и американских военнопленных. В декабре 1944 года старший лейтенант военно-морского флота США Джек X. Тейлор, сброшенный на парашюте в октябре 1944 года на территорию Австрии, был схвачен гитлеровцами и до полусмерти избит гестаповцами, несмотря на то что был в военном обмундировании. Ввиду приближения советских войск Тейлор был переброшен из венской тюрьмы в Маутхаузен, где, по его словам, царили «голодная смерть, избиение и убийство». По крайней мере два других американских офицера были уничтожены в газовых камерах Маутхаузена. Тейлор и еще один американский офицер тоже были приговорены к смерти, но им удалось избежать судьбы своих товарищей по несчастью благодаря быстрому освобождению Маутхаузена 11-й американской танковой дивизией[470].

В октябре 1944 года в Маутхаузен был брошен полковник Витольд Моравский, старшина польского офлага IID в Гросборне. Вместе с ним прибыли майор Голубский, поручик Клоц и подхорунжий Шайбо — тоже из офлага Гросборн. Полковник Моравский стоял во главе широко разветвленной подпольной организации и вместе с группой своих ближайших помощников был выдан вермахтом в руки гестаповцев, а затем, после долгих мытарств, отправлен в Маутхаузен. Примерно в это же время сюда было заключено несколько польских унтер-офицеров, схваченных во время бегства. В конце октября или начале ноября 1944 года все они были уничтожены и сожжены в крематории.

Майора Голубского и поручика Клоца выволокли из госпиталя на казнь в тяжелейшем состоянии [471].

В феврале 1945 года в Маутхаузен были доставлены 14–15 членов англо-американской военной миссии (в том числе одна женщина) при югославской Народно-освободительной армии. Все пленные были в национальном военном обмундировании. В ходе «следствия» пленных жестоко пытали. Этим «следствием» руководили комиссар Гамехен из РСХА и штандартенфюрер СС Гошке. С того времени в лагерном лексиконе появился термин «тибетская молитва», под которым подразумевался допрос, сочетаемый с пытками. Всех упомянутых англо-американских офицеров гитлеровцы уничтожили [472].

Нейенгамме.

Концлагерь Нейенгамме был организован 15 августа 1940 года [473]. В течение почти пяти лет, до 3 мая 1945 года, когда этот лагерь был освобожден английскими войсками, через него прошли десятки тысяч узников различных национальностей и значительное количество советских, польских и французских военнопленных.

О том, какова была судьба узников Нейенгамме, каковы были условия их существования, можно судить хотя бы по {одному тому факту, что из 13 тысяч французов, отправленных в Нейенгамме, вернулось только 600 человек[474].

В первые недели после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз в Нейенгамме прибыло несколько менее крупных транспортов с советскими военнопленными: в общей сложности до 300–400 человек. Этих пленных немедленно умертвили в газовых камерах или выстрелами в затылок [475].

В августе 1941 года сюда прибыл транспорт с 1200 советскими пленными, которых поместили в бараки, отгороженные колючей проволокой от остальной части лагеря и снабженные табличкой с надписью: «Лагерь для военнопленных» («Kriegsgefangenenlager»). На пленных немедленно был распространен режим голода, и они, конечно, умирали массами. Некоторые узники общего лагеря перебрасывали им через проволоку немного пищи, выделенной из своих и без того скудных рационов [476]. К апрелю 1942 года из этого транспорта осталось в живых только 200 человек, остальные умерли от голода. Эти 200 пленных — сущие живые скелеты — были затем якобы отправлены в лагерь для военнопленных [477].

Еще одна группа советских военнопленных была уничтожена в Нейенгамме осенью 1942 года. 197 советских пленных были загнаны в одну тесную камеру, а затем отравлены газом «циклон-Б». Затем в ходе погрузки трупов на машины гитлеровцы заставили всех узников «ассистировать» при этом противоестественном, зверском спектакле, да еще и петь — под угрозой смерти! — веселую песенку, начинавшуюся словами: «Привет, любимый трубадур, будем веселиться и радоваться!» [478]

Часть советских военнопленных, как сказано выше, была уничтожена смертельными инъекциями. Из показаний бывшего коменданта Нейенгамме Макса Паули явствует, что приказы об уничтожении советских пленных с помощью газа и смертоносных инъекций исходили из отдела «Д» ВФХА [479].

В Нейенгамме находились также польские военнопленные, которые либо бежали из лагерей для пленных, либо состояли в интимной связи с немками [480].

Было там много и французских военнопленных. После высадки союзников в Нормандии в 1944 году в Нейенгамме была передана группа работников умственного труда, среди которых оказалось немало высших французских офицеров, до той поры остававшихся на свободе. Обращение с этими последними было несколько лучше, чем с остальными узниками [481].

Лагерь Нейенгамме завоевал мрачную славу из-за трагической судьбы его узников, эвакуированных перед самым освобождением этого лагеря. Их погрузили на корабли («Кап-Аркона», «Тильбек». «Атен», «Дейчланд» и несколько меньших), по всей вероятности, с целью утопить в море. 3 мая 1945 года в Нейштадтской бухте, несмотря на призыв союзной авиации вывесить белый флаг, эсэсовцы и гитлеровские военные моряки, применив террор, не разрешили сделать этого. Корабли были подвергнуты бомбежке с воздуха и стали тонуть, а оказавшихся в воде узников обстреляли с гитлеровских военных кораблей. Из 16 тысяч узников 8 тысяч нашли свою смерть на дне бухты [482].

Освенцим.

Этот концлагерь с 40 филиалами — самый крупный гитлеровский «комбинат смерти» — возник в 1940 году.

Комендантами Освенцима были поочередно: Рудольф Гесс, Артур Либехеншель и Рихард Бер. Через Освенцим прошли миллионы узников из всех стран Европы. Наибольший контингент истребленных здесь людей составляли евреи.

Число жертв, которое Гесс определял в 3 миллиона человек (2,5 миллиона удушенных в газовых камерах и убитых разными способами и полмиллиона умерших с голода), надо считать очень заниженным. В Освенциме уничтожено также большое количество военнопленных.

Конец чудовищной «деятельности» этого «комбината смерти» положила 27 января 1945 года победоносная Советская Армия.

Обширный отчет о судьбе крупного (около 10 тысяч человек) транспорта советских военнопленных, который прибыл в Освенцим осенью 1941 года, содержится в данном под присягой письменном показании от 15 декабря 1947 года узника Освенцима, писаря лагерной канцелярии Казимежа Смоленя [483], а также в его устных показаниях на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других, данных 24 февраля 1948 года [484].

Все сообщения Смоленя были подкреплены официальным германским документом большого значения — книгой регистрации умерших («Тотенбух» [485]) советских пленных из этого транспорта. Ее нашел в мае 1945 года там же, в Освенциме, Ян Сен — специальный следователь и член Главной комиссии по расследованию преступлений гитлеровцев в Польше. Письменные показания Сена и Смоленя о «тотенбухе», представленные 16 декабря 1947 года, были включены в перечень доказательственных материалов обвинения па указанном процессе (обозначение документов соответственно «NO-5847» и «NO-5848») [486].

Сообщение Смоленя в целом соответствует данным, содержащимся в книге Фридмана и Холуя [487], а также ряду фактов, имеющихся в показаниях Рудольфа Гесса [488]. События, которые имели место в отношении советских военнопленных в Освенциме, находятся в пределах тождественных описаний по другим лагерям уничтожения того периода.

Приводим в значительно сокращенном изложении сообщение Смоленя.

Первые транспорты советских пленных стали прибывать в Освенцим в начале октября 1941 года. Пленные прибывали из шталага VIIIB в Ламбиновицах, а также из Нейгаммера транспортами по 1–2 тысячи человек ежедневно. Примерно в течение недели количество их достигло 10 тысяч.

Пленные прибывали в состоянии полного истощения. В каждом транспорте было 20–30 человек, умерших в пути. Пленные были изголодавшимися. Во время транспортировки они не получали никакого питания. Все обовшивели. После выгрузки из вагонов они, несмотря на мороз, должны были раздеваться догола, после чего в течение многих часов ждали своей очереди на дезинфекцию, а затем их, голых и мокрых, гнали ударами [плетей и прикладов. — Ред.] в лагерь. В лагере для них было выделено 9 бараков, которые были обнесены колючей проволокой под током высокого напряжения, а над входными воротами помещена надпись: «Трудовой лагерь для военнопленных». Пленных заносили в лагерную картотеку (именной реестр) и на левой стороне груди, отступив в данном случае от «гуманной» татуировки на руках, выжигали очередной номер (от 1 до 10 000). Условия транспортировки, бесчеловечная «дезинфекция» и условия лагерной «жизни» повлекли за собой огромную смертность среди вновь прибывших. Уже в течение первых трех недель— именно столько времени продолжались «формальности» по приемке 10 тысяч пленных — умерло от голода и холода 1500 пленных. В лагере действовал еще один фактор — каторжный труд. Всех без исключения пленных направляли в рабочие команды (преимущественно строительные) и заставляли работать — зимой, на морозе — на расширении Бжезинки [филиал Освенцима. — Ред.] и на разгрузке вагонов. Во время работы пленных мучили, били, приказывали делать «гимнастику» на морозе. В качестве наказания «провинившегося» запирали голым (зимой!) в сарай; умирающих добивали палками, а затем раскаленным железом проверяли, жив ли [489]. Каждый день, возвращаясь в лагерь, пленные приносили с собой по 40–50 товарищей, замерзших во время работ. В среднем умирало в день 80— 250 пленных, но были и такие дни, когда смертность достигала 400–500 человек [490].

В ноябре 1941 года из Катовиц в Освенцим прибыла специальная комиссия гестапо во главе с д-ром Мильднером. Три члена комиссии этого «доктора» владели русским языком. Все советские пленные были означенной комиссией подвергнуты допросу: избиением их принуждали дать ответ на вопрос, не являются ли они членами коммунистической партии, комсомольцами или комиссарами Эти ответы члены комиссии сравнивали со списком партийных, комсомольских и советских работников, который они привезли с собой. По окончании допросов всех пленных разделили на три группы.

Первую группу, насчитывающую около 300 «коммунистов», немедленно изолировали от остальных и поместили в блок № 24, а в середине декабря 1941 года уничтожили в блоке № 11. Письменное донесение об этом прислал в ОКВ заместитель коменданта лагеря оберштурмфюрер СС Зейдлер. Вторая группа — «политически нежелательных» — насчитывала около 700 пленных. 300 из них пали жертвами первого «экспериментального» умерщвления в газовых камерах, остальных 400 человек небольшими группами ликвидировали в блоке № II. Уничтожили также всех тяжелобольных, истощенных и нетрудоспособных. Оставшимся «позволили жить», а больных поместили в «лазарет», где не было лекарств. Из-за огромной смертности находившихся там больных этот «лазарет» прозвали «кладбищем» [491].

В результате всех этих массовых экзекуций и массовой смертности (от голода, болезней и т. д.) к февралю 1942 года от транспорта, насчитывавшего 10 тысяч пленных, осталось менее 1700 человек. К лету же 1942 года, как сообщает сам Гесс, их уцелело всего несколько сот. Смолень указывает другую цифру—150. Часть трупов, которые не успели сжечь в крематории, закопали. Осенью 1942 года эти останки были выкопаны и сожжены.

Как же выглядит ответственность вермахта за судьбу этих пленных?

О пресловутом «соглашении» ОКВ — РСХА мы уже подробно писали выше. Кроме того факта, что пленных до самого лагеря сопровождали части вермахта (это обстоятельство ясно подтвердил Гесс [492]), ОКВ доставляло коменданту лагеря, как сообщает Смолень, кроме обычных учетных карточек по каждому пленному также определенное количество зеленых карточек, которые (в случае смерти пленного) заполнялись администрацией лагеря и отсылались обратно в ОКВ (ВАСТ). Это были бланки, которые в случае надобности заказывались непосредственно в ОКВ и привозились в лагерь, все остальные бланки печатались в лагерной типографии. Наряду с зелеными карточками ОКВ доставляло на каждого пленного бланк полевой почты с печатным текстом примерно такого содержания: «Нахожусь в германском плену, чувствую себя хорошо и по мере возможности сообщу свой адрес». Смолень также утверждает, что зеленые карточки в случае смерти пленного отсылались исключительно в ВАСТ, семьи же умерших пленных не уведомлялись никогда [493].

Находившиеся в лагере военнопленные, хотя они по- прежнему фигурировали в учетной картотеке как «военнопленные», внешне ничем не отличались от иных, «гражданских» узников Однако условия существования пленных были значительно худшими, нежели других узников лагеря: они получали меньше хлеба, не имели права пользоваться помещениями для мытья, не имели права переписки. Огромная смертность, как следствие бесчеловечных условий существования, специально созданных гитлеровцами, а кроме того, частые экзекуции вскоре привели к ликвидации сектора военнопленных в Освенциме [494].

Необходимо подчеркнуть еще одно важное обстоятельство. Все источники единодушно утверждают, что умерщвление в газовых камерах было впервые опробовано в Освенциме на советских пленных. Нет расхождений и в сообщениях о том, что первые отравления газом состоялись во второй половине 1941 года. Имеется лишь разница в датах: в то время как Фридман и Холуй пишут о 15 сентября [495], Смолень связывает этот день с «работой» комиссии Мильднера, то есть с периодом не раньше ноября 1941 года. Имеются также указания на «лето» 1941 года [496].

«Пробное» умерщвление советских пленных газом было организовано в бункерах блока № 11. Были удушены 600 советских пленных и 250 больных гражданских узников. Наблюдение осуществлялось эсэсовцем Фричем, заместителем Гесса.

Когда люки подвалов были засыпаны землей, Фрич впустил через двери дозу «циклона-Б», а затем плотно закрыл двери. На следующий день известный палач эсэсовец Палич, надев противогаз, вошел в бункер и установил, что некоторые жертвы еще живы. Поэтому была дополнительно пущена доза «циклона», и только последующая проверка (снова на другой день) показала, что все пленные умерщвлены[497].

Как показал Гесс, первыми были удушены газом комиссары и политруки Советской Армии.

С конца 1943 до лета 1941 года в Освенцим продолжали прибывать небольшие транспорты советских пленных.

Бывший узник Освенцима д-р Отто Волькeн составил полный перечень транспортов с узниками-мужчинами, прибывшими в Освенцим-II (Бжезинка) в период с 21 октября 1943 года по 30 октября 1944 года и прошедшими через блок 11-а (карантин). А вот данные, относящиеся к прибывшим транспортам советских военнопленных [498].

10 декабря 1943 года был умерщвлен газом транспорт тяжелораненых и калек (из числа советских пленных), прибывший 28 ноября 1943 года из эстонского лагеря в Вильянди. Посаженным на грузовики пленным заявили, что их повезут в Люблин.

Всего через Освенцим прошло 16 тысяч зарегистрированных советских пленных [499]. Гесс называет другую цифру: 20 тысяч советских пленных, уничтоженных в Освенциме [500]. Учитывая, что, кроме зарегистрированных (как это было в других лагерях), в Освенциме наверняка находились еще и незарегистрированные пленные (умершие во время транспортировки и т. д.), названная Гессом цифра представляется более близкой к истине. Цифра же в 70 тысяч советских пленных, уничтоженных в Освенциме, сообщенная Расселом [501] со ссылкой на Гесса, но без точного указания источника, является мало обоснованной.

Зато все источники единодушны в отношении числа оставшихся в живых советских пленных к 17 января 1945 года, то есть накануне эвакуации Освенцима: количество таких пленных составляло 96 человек[502].

Наряду с крупными акциями по уничтожению советских военнопленных в Освенциме были зафиксированы спорадические случаи преступлений, совершенных в отношении польских пленных.

Так, например, дежурный офицер Освенцима гауптштурмфюрер Палич 15 августа 1940 года приказал группе польских офицеров целовать ему сапоги, а когда они отказались это сделать, расстрелял их [503].

23 января 1943 года к гауптштурмфюреру СС Аумейеру, лагерфюреру основного лагеря в Освенциме, подошел польский полковник Ян Карч: он просил об освобождении его из штрафной роты, в которой находился уже свыше полугода. Аумейер дал ответ через два дня: 25 января 1943 года Карча расстреляли в блоке № 11 [504].

Фридман и Холуй упоминают о случае массового расстрела 500 польских офицеров, совершенного 20 августа 1943 года в «блоке смерти» (блок № 11) [505], не сообщая, однако, ни подробностей, ни источника информации.

На огромной территории Освенцимского лагеря смерти находился также барак для английских военнопленных, тщательно изолированный от остального лагеря. Обращение с пленными там было в общем хорошее. После освобождения Освенцима Советской Армией эти англичане-пленные на вопрос, что они знают о преступлениях в Освенциме, ответили, что им ничего неизвестно, что обращение с ними было безупречным [506].

Равенсбрюк.

Этот концентрационный лагерь для женщин был построен в 1939 году. Через него прошло свыше 100 тысяч женщин, и свыше 50 тысяч из них погибли там. Газовые камеры, голод, эпидемии, антисанитарные условия существования, бесконечные «поверки» в любую, самую неблагоприятную погоду, преступные «медицинские эксперименты» — вот из чего складывался «ад для женщин» в Равенсбрюке.

В этот лагерь были заключены также медицинские сестры Советской Армии[507].

В блоке «Мрак и туман» [508] находились наряду с польками.

француженками и немками женщины — военнослужащие Советской Армии. В отношении их применялся самый суровый режим, и они были совершенно изолированы от остальных узниц [509]. Всего через Равенсбрюк прошло около 600 женщин — военнослужащих Советской Армии. Они представляли собой сплоченную группу, отличались дисциплинированностью и личными достоинствами, «…гордые в своем отношении к [лагерным. — Ш. Д.] властям и непоколебимые как товарищи, особенно в минуты опасности» [510].

В Равенсбрюке уничтожены также две английские парашютистки, принадлежавшие к женской вспомогательной транспортной службе и в качестве радисток сброшенные во Франции [511].

Саксенхаузен.

В этом концлагере находилось около 200 тысяч узников почти из всех стран Европы, и половина их погибла. Здесь держали в заточении множество поляков, в частности (в 1939–1940 годах) профессоров Ягеллонского университета, профессоров Католического университета в Люблине, чешских профессоров и студентов. Было здесь и немало так называемых «проминентов», как именовали гитлеровцы видных политических деятелей и членов их семей (А. Запотоцкий, О. Гротеволь, Макс Рейман, Нимёллер, Даладье, Шушниг, Блюм и другие).

Саксенхаузен был также местом массового истребления военнопленных, главным образом советских.

В начале сентября 1941 года в Саксенхаузен прибыл транспорт, насчитывавший около 18 тысяч советских военнопленных, захваченных на территории Литвы и в районе Белостока. Их загнали в 8 бараков, где они жили в страшной тесноте. С момента захвата в плен эти мученики не получали никакого питания и в концлагерь попали уже полумертвыми. В течение одной недели весь этот транспорт советских военнопленных был целиком и полностью истреблен: часть пленных умерла с голода, остальные были расстреляны [512].

Казни производились по испытанным и разработанным в Бухенвальде методам («медицинский осмотр»). Их совершали в специально построенных для этой цели бараках на «индустрихоф», рядом с которыми было поставлено 6 передвижных крематорных печей (Feldkrematorium). До 13 сентября 1941 года таким способом было уничтожено около 12 тысяч советских пленных [513]. В этих массовых убийствах принимали участие следующие эсэсовцы: Кайзер, Майер, Шуберт, Геринг, Вандерен, Хельман, Гофман, Кампе, Бугдалле [514].

Еще до истребления первого транспорта прибыл второй, насчитывавший около 8 тысяч человек. Для них не было никаких помещений, пищи и даже воды. Поэтому всех оставили под открытым небом. Но зато были построены сторожевые вышки с пулеметами В течение нескольких дней все эти пленные умерли от голода. Группа ранее прибывших военнопленных получила приказ — убрать трупы. Один из них пережил все ужасы и впоследствии рассказал:

«Во время моего пребывания в концентрационном лагере Саксенхаузен я видел много страшных вещей, но вот это было, несомненно, самым страшным. Человеческие создания ползали вокруг, как червяки…» [515].

После ликвидации этих двух крупных транспортов в Саксенхаузен продолжали поступать более мелкие партии советских пленных, которых здесь уничтожали в газовых камерах [516]. До своего уничтожения эти пленные работали в изолированной части лагеря — в так называемом «зондерлагере»— на обработке камня (предприятие «Штейнбеарбайтунгсверке ДЕСТ») [517].

Общее число советских пленных, истребленных в Саксенхаузене, установить весьма трудно. Показания свидетелей из числа быших узников-немцев значительно расходятся между собой. Фейлер, например, называет цифру в 26 тысяч человек, уничтоженных осенью 1941 года, а Симолка говорит о 12 тысячах жертв (за период до 13 сентября 1941 года). Третий же свидетель, Ганс Витт, определяет число этих жертв как «значительно превышающее 10 тысяч» [518].

Обвинительный акт по делу убийц из личного состава лагерного управления Саксенхаузена упоминает о более чем 18 тысячах советских военнопленных [519], уничтоженных осенью 1941 года, но один из обвиняемых, Вильгельм Шуберт, говорит, что слышал о цифре в 13 тысяч расстрелянных советских военнопленных в 1941 году [520]. Останки этих многих тысяч убитых солдат были, как и в других концлагерях, сожжены в крематориях, которые работали днем и ночью.

В Саксенхаузене наряду с советскими пленными была истреблена также группа летчиков и моряков союзных армий. За период с декабря 1942 года по апрель 1943 года в руки гитлеровцев попало несколько десятков сбитых американских и английских летчиков. Поскольку «нормальный» допрос этих союзных пленных (с целью получения от них нужной военной информации), видимо, не дал ожидаемого результата, пленники эти были переданы в центральные органы гестапо в Берлине, откуда их небольшими группами выслали в Саксенхаузен. В начале мая 1943 года этих пленных загнали на пресловутый «индустрихоф» (место казней в Саксенхаузене). Понимая, что должно произойти, летчики начали громко выкрикивать свои фамилии и названия родных городов — Сен-Луи, Детройт, Лондон, Бристоль, а некоторые даже запели английский гимн. Гитлеровцы косили их пулеметными очередями. Крики и стрельба взбудоражили весь лагерь. Кровопролитие это стало известным повсюду, в частности, благодаря тому, что спустя несколько часов обмундирование расстрелянных было снято с трупов и доставлено в лагерную прачечную, а затем распределено между узниками.

Это массовое убийство власти третьего рейха попытались замять весьма своеобразным способом. В тот же день, едва была совершена казнь, в Берлине и Ораниенбурге был широко распространен слух о бегстве 70 летчиков союзных армий. Население призвали оказать помошь властям в поимке беглецов. В течение нескольких последующих дней полиция, СД и СС в Берлине проверяли удостоверения личности каждого прохожего, якобы в поисках «бежавших» летчиков. Так фашисты старались замести следы преступления. Разумеется, позднее можно было, по старому испытанному методу, объявить, что летчики были «убиты при попытке к бегству» или же «ввиду оказания сопротивления». Однако палачи допустили явную неосторожность: они своевременно не ликвидировали всех свидетелей преступления из числа заключенных. Некоторые из них выжили.

Непосредственную ответственность за это убийство несут комендант лагеря Кайндль, его заместитель Грюнвальд, его второй заместитель Кольб, высший офицер СС Вагнер, а также непосредственные исполнители экзекуции Мёллер, Бирке, Свен и другие унтер-офицеры СС [521].

В 1944 году в штрафную рогу лагеря Саксенхаузен были отправлены 14 военнопленных-англичан, членов экипажа миноносца (или подводной лодки), которые высадились в Норвегии и были там схвачены гитлеровцами. Их заставляли работать сверх меры — они маршировали ежедневно по 50 километров, часто с грузом в 10–15 килограммов. Установлены две фамилии из 14: Эндрью Уэст из Эдинбурга и Джек Кокс из Уэльса. Двух других спустя некоторое время передали в «зондерлагерь» в Натцвейлере (Эльзас), который «прославился» как самый худший из концлагерей. Вместе с узниками различных национальностей, в том числе поляками, русскими, чехами, норвежцами и немцами, этих двух англичан заставили работать в каменоломнях [522].

Штуттгоф.

Расположенный в 36 километрах от Гданьска, концентрационный лагерь в Штуттгофе был основан в 1939 году как «лагерь для гражданских пленных» («Zivilkriegsgefangenenlager») и предназначался для политических узников- поляков Но в 1942 году название лагеря было изменено, и он стал именоваться концентрационным лагерем. Через Штуттгоф прошло 110 тысяч заключенных, погибло здесь 65 тысяч человек [523]. Лагерь освобожден войсками Советской Армии в мае 1945 года.

В Штуттгофе наряду с десятками тысяч гражданских заключенных гитлеровцы держали также военнопленных, в том числе значительное количество советских. Судьба их была очень тяжелой. Лукашкевич сообщает факты удушения газом в 1944 году группы из 50 советских инвалидов, обманом завлеченных в газовые камеры под предлогом помещения в лазарет; расстрела в 1943 году двух женщин — врачей Советской Армии; частых расстрелов советских парашютистов — мужчин и женщин — на рубеже 1943–1944 годов [524].

В период Варшавского восстания в Штуттгоф было доставлено большое число жителей Варшавы, в том числе много повстанцев — мужчин и женщин. Были направлены сюда и 40 связисток Армии Крайовой, одетых в военное обмундирование. Первоначально с ними обращались как с военнопленными, но уже некоторое время спустя пленницы были лишены прав, вытекающих из статуса военнопленных, и к ним стали относиться как к обычным узницам [525].

На территории концлагеря Штуттгоф действовала подпольная организация польского движения Сопротивления. Одним из ее руководителей являлся подпоручик Казимеж Русинек (ныне вице-министр культуры и искусства ПНР), (неожиданно вывезенный из офлага ПА в Пренцлау и после долгих мытарств заключенный в Штуттгоф [526]. С этой организацией сотрудничал находившийся некоторое время в Штуттгофе капитан Каштелян: он обслуживал коротковолновый передатчик и радиоаппарат, вмонтированный в стену помещения склада, куда был назначен на работу. Каштелян, как уже указывалось, был казнен в 1942 году в Кенигсберге. Это был «человек очень правильный, настоящий гражданин и хороший товарищ, он оказывал организации большие услуги и |был с нею в контакте с 1940 года» [527].

В Штуттгофе имела место попытка организации массового побега почти 150 «польских партизан», которых 21 или 22 декабря 1944 года отправляли на ликвидацию в крематорий. В тот момент, когда их, закованных в кандалы, вели мимо столовой, они неожиданно бросились бежать. Конвоиры и охрана, стоявшая на сторожевых вышках, открыли шквальный огонь и убили на месте около 15 человек, остальных схватили, затащили в газовые камеры и там умертвили [528].

В начале 1944 года в филиал Штуттгофа, находившийся в трех километрах от основного лагеря, заточили отряд норвежских полицейских в количестве 350–400 человек. Поначалу к ним в этом так называемом «лагере для германцев» («Germanenlager») относились с известной предпочтительностью: они пользовались относительной свободой за проволокой и состояли на эсэсовском довольствии. Но едва они отказались от перехода на службу в СС, отношение к ним резко изменилось: их отправили на тяжелые работы, перевели на общелагерное питание и применили режим, являвшийся «нормальным» для всех узников Штуттгофа [529].

После войны состоялся ряд процессов над начальниками и сотрудниками гитлеровских концлагерей. Особо отметим процесс 42 обвиняемых из лагерной команды Дахау, поскольку обвинительный акт инкриминировал им, кроме пыток и убийства гражданских заключенных, также и то. что они «умышленно и злорадно подстрекали, помогали и участвовали в порабощении военнослужащих вооруженных сил тех наций, которые находились тогда в состоянии войны с рейхом, хотя эти военнослужащие, попав в плен, были безоружными военнопленными под опекой тогдашнего германского государства; что [пленные. — Ред.] подвергались жестокостям и мучениям, включая сюда убийство, избиение, унижение достоинства и издевательство. И хотя имена и число этих пленных точно не известны, однако они составляют многие сотни людей» [530].

Американский военный суд, приговорив 36 из 42 обвиняемых к смертной казни, нарисовал фон картины преступлений, а также указал на сообщников эсэсовских палачей из Дахау (и, бесспорно, всех иных лагерей уничтожения), которых не оказалось тогда на скамье подсудимых:

«Многие действия, совершенные в Дахау, имели явную санкцию высоких чиновников тогдашнего правительства рейха, равно как и фактических законов и обычаев, установленных этим правительством. Суд полагает, что если суверенное государство становится над признанным и установленным международным правом и с готовностью нарушает цивилизованные обычаи гуманного и достойного обращения с людьми, то в этом случае лица, осуществляющие подобную политику, должны нести ответственность за свое участие в попрании международного права, а также обычаев и законов человечности» [531].

Явную вину и соучастие германских военных органов, которые, выдавая военнопленных в руки палачей из СД, создали возможность засылки пленных в концентрационные лагеря и истребления их там, констатировал приговор по процессу над шефом ВФХА Освальдом Полем (PN-4):

«Со времен римских императоров, которые, возвращаясь с войны, приковывали военнопленных к своим триумфальным колесницам, еще не было случаев столь бесчеловечного обращения с взятыми в плен в бою воинами, какое выявил доказательственный материал по данному процессу» [532].

ПРЕСТУПНОЕ «СОТРУДНИЧЕСТВО» ВЕРМАХТА С ОПЕРАТИВНЫМИ ГРУППАМИ СД

Результаты «деятельности» оперативных групп и эйнзатцкоманд СД на Востоке выражаются страшными, потрясающими цифрами, хотя дело это трудно поддается учету. Около 2 миллионов замученных и уничтоженных евреев, сотни тысяч истребленных представителей советской интеллигенции, коммунистов, партийных работников, партизан и различных «подозрительных» лиц — таков итог их «деятельности» в «гражданском» секторе. А как обстоит дело в «военном» секторе? Сколько военнопленных было «отобрано» и уничтожено оперативными группами и эйнзатцкомандами? Сколько истребил вермахт «своими силами»?

На совещании 5 декабря 1941 года в Берлине между начальником АВА генералом Рейнеке и начальником гестапо Г. Мюллером последний огласил несколько важных цифр, относящихся к «отбору», проведенному эйнзатцкомандами в течение трех с половиной месяцев (начиная с 17 июля 1941 года — даты издания «Оперативного приказа № 8»).

По данным Мюллера, эйнзатцкоманды «отобрали» в общей сложности «всего» 22 тысячи советских пленных, из коих ликвидировали 16 тысяч человек [533].

Трудно предположить, чтобы эти названные в конфиденциальной беседе между Мюллером и Рейнеке цифры—22 тысячи «отобранных» и 16 тысяч уничтоженных — охватывали на 5 декабря 1941 года всех уничтоженных советских пленных па тех территориях, где действовали эйнзатцкоманды. По всей вероятности, данные эти относились к лицам, «отобранным» в лагерях для пленных, расположенных на территории рейха. Весьма сомнительно, чтобы они охватывали польское «генерал-губернаторство» и «имперские комиссариаты» на Востоке и уж тем более тыловые районы действующих войск. Не подлежит сомнению, что количество пленных, уничтоженных на протяжении этого времени в результате деятельности эйнзатцкоманд, в несколько раз выше тех цифр, которые привел Мюллер.

Деятельность оперативных групп и эйнзатцкоманд — это одна из наиболее омерзительных страниц в истории преступлений, совершенных гитлеровской Германией в период второй мировой войны. У сотрудников эйнзатцкоманд было только одно задание: уничтожать определенные категории гражданского населения, «вылавливать» и истреблять определенные категории военнопленных, принимать от вермахта пленных с целью пытать и убивать их. Опуская этот последний аспект деятельности эйнзатцкоманд, где роль их выглядит более или менее пассивной (ибо эйнзатцкоманды выступают здесь исключительно в качестве наемного палача вермахта), мы должны поставить вопрос: как выглядит вермахт в свете своей собственной «активной» деятельности? «Не могу представить себе, чтобы какой-либо армейский офицер, хорошо знающий миссию и значение эйнзатцкоманд, мог сотрудничать с ними каким-либо образом…» — напыщенно утверждал бывший начальник генерального штаба генерал-полковник Гальдер, выступая в качестве свидетеля на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других [534].

Начальник АВА генерал Рейнеке утверждал после войны, что он знал по «общим разговорам» об имеющемся стремлении «устранить» русских комиссаров, но в отношении «отобранных» он слышал — и «Кейтель всегда подтверждал это», — что они «используются самыми различными способами». Своему шефу вторил и подполковник Крафт из Управления по делам военнопленных, который — также после войны — «предполагал», что при отборе «политически нежелательных» речь шла лишь об «…исключении их влияния на других пленных». Он утверждал далее, что по принципиальным причинам АВА было против практики «отбора». Правда, передача советских военнопленных СД за проступки, не подлежавшие наказанию в дисциплинарном порядке, имела место, но, по мнению Крафта, это были только «…репрессалии за такое же обращение (!) с немецкими пленными», и, несмотря на все старания АВА, подобного положения вещей не удалось изменить до самого конца войны [535].

Гальдеру, который «возмущался» деятельностью оперативных групп, эйнзатцкоманд и зондеркоманд, «осуждая» ее, вторили и другие офицеры вермахта. Все они пытались обелить себя утверждением, что вермахт ничего не знал о подобной деятельности оперативных групп и эйнзатцкоманд и не сотрудничал с ними, а если бы знал, то не потерпел бы ее.

Исключая из нашего рассмотрения деятельность эйнзатцкоманд в отношении гражданского населения как не входящую в рамки данной работы [536], мы утверждаем, что преступления эйнзатцкомаид в отношении советских военных комиссаров и других «нежелательных» оказались бы невозможными без активного участия армии: без такого «сотрудничества» нельзя было бы проводить «отборы», «чистки» и казни. Об этом свидетельствуют директивы ОКВ и ОКХ. Это подтверждается также приказами отдельных армейских командиров. Это доказывается и «оперативными приказами» их сообщников из СД, о чем говорилось выше.

Основным доказательством в этом вопросе является соглашение Вагнер — Гейдрих, разработанное в ОКХ и в форме приказа переданное в войска 28 апреля 1941 года. А ведь Вагнер был генерал-квартирмейстером ОКХ, его непосредственным начальником являлся Гальдер, который «ничего не знал» о деятельности оперативных групп СД и потому «осуждал» ее… после проигранной войны.

Однако мы помним, что на описанном нами совещании Рейнеке и Мюллера 5 декабря 1941 года последний информировал начальника АВА о 22 тысячах «отобранных» и 16 тысячах уничтоженных «нежелательных». Разве после этого не ясно, что «опекун пленных» Рейнеке вполне отдавал себе отчет в том, какая судьба ожидала эти 22 тысячи человек, не говоря уже о 16 тысячах просто истребленных? Попытка же Крафта изобразить «передачу пленных в руки СД» как некую «репрессалию» не выдерживает критики при сопоставлении ее с тем фактом, что и соглашение Вагнер — Гейдрих, заключенное в апреле 1941 года, и «Распоряжение о комиссарах» от 8 мая того же года, предусматривавшее, в частности, участие СД в «отборе» комиссаров, были изданы еще до начала военных действий, когда вообще не существовало никаких поводов для «репрессалий».

Дальнейшими доказательствами того, что командование вермахта сотрудничало с оперативными группами и инспирировало их преступления, служат приказы ОКХ (генерала Вагнера) от 24 июля и 5 октября 1941 года, «Распоряжение о комиссарах» ОКВ, «Оперативные приказы» 8, 9 и 14 Гейдриха и, наконец, организация института связных начальника полиции безопасности при «начальниках военнопленных» в I военном округе и в «генерал-губернаторстве». Направляя эйнзатцкоманды на территорию их будущей «деятельности», РСХА передало им только дислокацию шталагов (в I военном округе и «генерал-губернаторстве»), поскольку само еще не знало размещения дулагов в оперативных районах действующей армии. А чтобы подчиненные не оставались «в неведении», оно отослало командиров отдельных эйнзатцкоманд непосредственно к управлению генерал-квартирмейстера ОКХ, сообщив им номер телефона специальной армейской связи и фамилию офицера (Анна-757, капитан Зонн), где давалась информация по этому вопросу [537].

О совместных действиях вермахта с аппаратом безопасности (в оперативных районах ОКХ и на территории, подконтрольной ОКВ) свидетельствуют многочисленные приказы и донесения. Так, 17 октября 1941 года командиру эйнзатцкоманды 10-б Перстереру было велено впредь подчиняться приказам начальника тыла 11-й армии, что он не замедлил сделать [538].

Командир эйнзатцкоманды 4–б, входившей в состав оперативной группы «Ц» (17-я армия), Вальтер Хенш показал на процессе по делу фельдмаршала Лееба и других, что существовало тесное сотрудничество между его эйнзатцкомандой и полевыми и местными комендатурами вермахта на тыловых территориях этой армии: армия посылала в эйнзатцкоманду своих офицеров связи, проводились совместные совещания с командованием армии, согласовывались вопросы экзекуций и т. д. [539]

«Невозможно представить себе, — под присягой утверждал Хенш, — чтобы любое явление, касающееся деятельности эйнзатцкоманды, не было известно соответствующим военным властям, чтобы любое действие не было обсуждено вместе с ними или было выполнено без согласования с ними» [540].

Сотрудничество оперативной группы «А» с вермахтом было систематическим и длительным. Как подчеркивается в донесении этой группы от 2 января 1942 года, в местах дислокации командования оперативной группы «А» проводились регулярные совещания с представителями различных военных органов «по вопросам локального значения» [541].

Бывший командир оперативной группы «Д» при 11-й армии Отто Олендорф на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других категорически утверждал, что армия в своем оперативном районе имела полную полицейскую власть и вся деятельность группы «Д» находилась под ее контролем, что армия постоянно получала донесения от оперативной группы и даже непосредственно отдавала ей приказы о проведении экзекуций [542].

Начальник штаба 4-й армии (группа армий «Центр») генерал Рёттигер заявил, что отряды СД, действовавшие в оперативном районе этой армии, в связи с совершенными ими массовыми преступлениями против евреев и других людей были выведены из этого района по приказу командующего группой армий «Центр» фельдмаршала Клюге, поскольку их деятельность из-за возмущения населения создала опасность для армии [543].

Возможно, что заявление это соответствует истине. Однако независимо от того обстоятельства, что это мог быть только один-единственный известный нам факт отстранения эйнзатцкоманд от деятельности на каком-то участке оперативного района, существенным элементом процитированного заявления надо считать то, что военные власти знали все о деятельности СД в оперативных районах армий вермахта.

Нюрнбергское гестапо, информируя 24 января 1942 года гестапо в Мюнхене о работе эйнзатцкоманды в Нюрнберге, которая уже «отобрала» 2009 советских пленных и отправила их в концлагеря для «зондербехандлунг», отмечало: «Сотрудничество с «начальником военнопленных» в XIII военном округе генерал-майором Шеммелем отличное. До сих пор не обнаружилось каких-либо трудностей» [544].

В некоторых случаях рапорты оперативных групп говорят даже о «сердечном сотрудничестве» с вермахтом (например, между оперативной группой «А» и 4-й танковой группой генерала Гёпнера). На процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других командующий группой армий «Север» фельдмаршал Лееб, пытаясь объяснить этот случай, заявил, что здесь речь шла о «сердечном сотрудничестве» в борьбе с партизанами [545].

Но факт остается фактом: наряду с терпимостью и сотрудничеством с эйнзатцкомандами в области их подлинной «деятельности» вермахт пользовался их услугами также и при подавлении партизанского движения, поручая отрядам СД и тайной полевой полиции опрос и проведение следствия в отношении пленных-партизан, сопровождавшегося пытками и убийствами.

Знаменательным аргументом признания германскими командирами «полезности» деятельности эйнзатцкоманд были предложения о награждении отдельных представителей органов СД за участие в «подавлении партизан». Так, например, фельдмаршал Кюхлер после боя под Добней наградил начальника одной из эйнзатцкоманд д-ра (!) Зандбергера медалью [546], а командование группы армий «А» 16 декабря 1942 года обратилось к командованию группы армий «Дон» с предложением обсудить возможность награждения оперативной группы «Д» «Железным крестом» 2-го класса «за участие в боях с партизанами в Крыму» [547].

Ясно, что только в условиях такого «сердечного сотрудничества» с вермахтом оперативные группы и эйнзатцкоманды могли выполнять свою «миссию».

Убийство «нежелательных» было одним из аспектов борьбы рейха с внешним «идеологическим противником». Провозглашенное в марте 1941 года и осуществляемое с первых же дней нападения на Советский Союз (22 июня 1941 года), оно представляло собой неотъемлемую часть национал-социалистской программы, проводившейся в жизнь на внутреннем фронте с момента захвата Гитлером власти в самой Германии (30 января 1933 года).

Концентрационные лагеря, истребление коммунистов, профсоюзных деятелей, пацифистов, преследование евреев и священников в Германии — все это возвещало наступление более позднего периода убийства «нежелательных» в ходе войны. Уничтожение немецких коммунистов продолжалось до конца второй мировой войны, и оно находило поддержку среди высокопоставленных чинов в руководящих кругах вермахта. Об этом, в частности, свидетельствует случай, связанный с крейсером «Корморан». В приказе от 19 апреля 1945 года (!) гроссадмирал Дениц потребовал от своих подчиненных адмиралов и офицеров, чтобы они повышали в чинах «смелых и обладающих сильным характером» моряков. В качестве иллюстрации в приказе приводится «образец» такого «сильного характера»:

«…В одном лагере для немецких военнопленных с вспомогательного крейсера «Корморан» некий обер-фельдфебель, являясь старостой лагеря, заметил, что среди пленных начинают действовать коммунисты. Что он сделал? Обдуманно и незаметным для охраны способом ликвидировал их». Дениц пообещал, что по возвращении этого обер-фельдфебеля из плена он повысит его, а свой приказ закончил следующими словами: «…Таких людей на фронте много» [548]. С выводами господина гросс-адмирала можно лишь согласиться. Именно воспитанная в таком духе армия могла — в идеологическом крестовом походе против коммунистов и других «нежелательных» — совершить как самостоятельно, так и в сотрудничестве с оперативными группами СД преступления, которые лишили каждого ее военнослужащего права считаться честным солдатом.

Резюмируя все вышесказанное, можно сделать следующий вывод.

Деятельность оперативных групп и эйнзатцкоманд СД — это одна из самых мрачных страниц в истории человечества вообще, а в истории войн особенно. Бесчинствовали они, в частности, и на территориях, находившихся исключительно под контролем вермахта. В районах, где осуществлялось гражданское управление, оперативные группы и эйнзатцкоманды находили поддержку или в крайнем случае встречались с пассивной позицией высших военачальников. Благодаря такому положению и стали возможными зверские преступления в отношении гражданского населения. «Дополнительная» деятельность оперативных групп в лагерях для военнопленных также оказалась возможной лишь благодаря участию и помощи вермахта. Непосредственная и наибольшая ответственность вермахта за деятельность отрядов СД в войсковых оперативных районах и в лагерях для пленных, равно как и общая моральная ответственность за эту деятельность в районах, находившихся под контролем гражданской администрации, не подлежат сомнению.

После второй мировой войны состоялось несколько судебных процессов над немецкими генералами за допущенные подчиненными им войсками военные преступления, в особенности за соучастие в преступлениях, совершенных отрядами СД. Никто, даже адвокаты обвиняемых генералов, не был в состоянии поставить под сомнение действительно имевшие место «отборы» пленных и их уничтожение, равно как и массовые убийства среди гражданского населения, совершенные оперативными группами. Защита подсудимых сводилась лишь к поискам аргументов для доказательства того, что:

а) войсковые командиры не имели никакой власти над оперативными группами и эйнзатцкомандами, действовавшими на подконтрольных им территориях;

б) командиры не знали ни о массовых экзекуциях гражданских лиц, ни о судьбе «отобранных» пленных;

в) если бы командиры даже и знали это, то они ничего не могли бы сделать, поскольку оперативные группы подчинялись Гиммлеру, а не им.

На процессах, о которых идет речь, из уст генералов не раз слышались слова, что если бы они знали, что творят оперативные группы и эйнзатцкоманды, то «…не допустили бы их деятельности и разоружили бы этих убийц». Но так говорилось со скамьи подсудимых, когда господам генералам надо было спасать собственные головы.

Независимо от юридического аспекта и уголовной ответственности в связи с вопросом о сотрудничестве между вермахтом и оперативными группами непреходящее значение имеют определенные утверждения и оценки, сделанные на процессах немецких фельдмаршалов и генералов.

Даже защитники подсудимых генералов терялись перед безмерностью преступлений оперативных групп. «Человечество стоит потрясенное перед лицом деятельности этих формирований», — говорил д-р Белинг, защитник фельдмаршала Кюхлера на процессе по делу фельдмаршала Лееба и других, стараясь одновременно облегчить положение генералов утверждением, будто они «не знали», что творили отряды СД [549].

Весьма характерны запоздалые сожаления и оценка «отборов», «чисток» и передачи советских военнопленных в СД со стороны соавтора этой процедуры, начальника АВА генерала Рейнеке:

«Что касается передачи пленных в руки СД, то я всегда высказывал мнение, что, согласно Женевской конвенции, забота о пленных — это исключительно дело вермахта и что передача пленных [в СД. — Ред.] находится в противоречии с упомянутым международным соглашением. Относительно же русских мне всегда разъясняли, что они не подписали и не хотели подписать конвенцию. Во всяком случае, с Россией такого соглашения не было. Однако, несмотря на все это, я убежден, что передача пленных в руки СД находилась в противоречии с международным соглашением, которое мы подписали со всеми другими государствами [курсив наш. — Ш. Д.]. Несомненно, что было бы лучше для военного командования, как и для пользы будущего Германии, если бы эта передача не имела места, а русские пленные чувствовали бы себя намного лучше под надзором вермахта, нежели под надзором СД» [550].

Об отношении вермахта к военнопленным, об отборах и казнях говорил на процессе главных немецких военных преступников заместитель главного обвинителя от США Томас Додд:

«Разве можно забыть, что в течение всей войны гестапо проверяло лагеря для военнопленных в поисках евреев и коммунистов, которых затем преднамеренно умерщвляли…

Местные отделения гестапо в Мюнхене, Регенсбурге, Фюрте и Нюрнберге сортировали военнопленных… на группы, которые необходимо было отправить в Дахау для ликвидации их охраной СС, и… эти отделения гестапо подверглись критике со стороны главного командования [вермахта. — Ред.] за то, что они не сумели провести эту сортировку так эффективно, как этого желало главное командование [курсив наш. — Ш. Д.]… Это один из наиболее ясных случаев предумышленного и преднамеренного убийства военнопленных в нарушение норм международного права. Это, безусловно, демонстрация законченной жестокости по отношению к военнопленным со стороны ответственных за это организаций» [551].

Заметим, что единственной «ответственной» за обращение с военнопленными организацией, о которой упоминал американский прокурор, были германские вооруженные силы — вермахт.

ДИСКРИМИНАЦИЯ и УНИЧТОЖЕНИЕ ВОЕННОПЛЕННЫХ-ЕВРЕЕВ

Дискриминация и убийство пленных-евреев представляют собой особый раздел в истории преступлений германских вооруженных сил и одну из составных частей акции истребления «нежелательных».

Отношение вермахта к пленным-евреям было отображением отношения третьего рейха к еврейскому вопросу в целом. Ловкое и лишенное щепетильностей жонглирование лозунгами расовой ненависти, игра на самых низменных инстинктах толпы путем пропаганды антисемитизма были одним из факторов, которые привели национал-социалистскую партию к власти. Дискриминация в отношении немецких евреев, объявление их вне закона, грабеж имущества и унижение достоинства — все это являлось прелюдией к планомерному и тотальному истреблению еврейского населения во всей оккупированной Европе. Очередными этапами этой истребительной политики после 1 сентября 1939 года [то есть после нападения на Польшу. — Ред.] были следующие: «маркировка» евреев желтыми нашивками на одежде, изоляция в многочисленных гетто, рабский каторжный труд, голод, «выселение» в лагеря уничтожения, газовые камеры, крематорные печи, а на оккупированной территории СССР — массовое истребление на местах, проводившееся оперативными группами СД.

Вполне понятно, что без поддержки вермахта оперативные группы СД не смогли бы осуществить истребление миллионов людей ни в оперативных районах, подконтрольных военным властям, ни па территориях, где существовало гражданское управление и где наряду с органами власти, подчиненными «имперским комиссарам» или «генерал-губернатору», наиболее важным фактором в ходе войны были дислоцировавшиеся там соединения вермахта. Вермахт всюду создавал «щит» для убийц из СД. Истребление евреев-военнопленных также не могло бы иметь места без активного соучастия армии.

Чтобы понять ту роль, до которой скатились германские вооруженные силы, нельзя забывать, что в процессе фашизации вермахта «расовый» фактор имел немалое значение.

Еще 12 марта 1934 года военный министр третьего рейха начал «ариизацию» армии. Военный закон от 21 мая 1935 года устанавливал, что для прохождения действительной военной службы непременным условием является «арийское» происхождение, что только «арийцы» могут занимать командные должности. Закон этот запрещал военным заключать браки с «неарийками».

В этот закон позднее был внесен ряд поправок. Поправка от 26 июня 1936 года придала § 15 закона от 1935 года такой смысл: «Еврей не может отбывать действительную военною службу, метисы [то есть лица смешанного происхождения. — Ред.] не могут занимать командные посты в армии». 8 апреля 1940 года Кейтель удалил из армии всех «метисов I категории, а также немцев, остающихся в супружеской связи с «метисами I категории» или еврейками, позволив остаться в армии лишь «метисам II категории» и немцам, женатым на «метисках II категории», но… без права повышения по службе.

В 1939–1945 годах «чистый» с расовой точки зрения «арийский» вермахт воевал против коалиции антигитлеровских армий, в рядах которых сражалось около миллиона евреев, а равно неисчислимое множество «метисов I и II категории», и это, как известно, не принесло победы гитлеровской Германии.

Но определенное число этих солдат-евреев, к сожалению, попало в германский плен. Какая же судьба постигла их?

Сведения, которыми мы располагаем о пленных-евреях, солдатах польской армии во время сентябрьской кампании, весьма скудны. Имеющиеся данные указывают на то, что солдаты-евреи подвергались дискриминации с первых же минут захвата в плен. Как правило, при первом же допросе задавался стереотипный вопрос: «Еврей?» И в случае утвердительного ответа происходило немедленное отделение евреев от их товарищей по оружию. Судьба таких «отделенных» еще не совсем установлена. Многие попадали вместе со всеми в шталаги и офлаги, причем в некоторых случаях судьба таких лиц была трагической.

В октябре 1939 года в Жирардове польские военнопленные из числа участников обороны Варшавы, расположившиеся на площадке возле железнодорожных мастерских, заметили грузовик с солдатами-евреями, которых конвоировали избивавшие их немецкие солдаты. Дальнейшая судьба этих евреев неизвестна [552].

Обычно в лагерях проводилась изоляция евреев-солдат от их товарищей по оружию — поляков. Изоляция эта не везде начиналась в одно и то же время: в некоторых лагерях ее предпринимали в первый же день по прибытии, в других (особенно там, где пленные были распылены по различным рабочим группам) она проводилась лишь после сосредоточения евреев в более крупном лагере.

В ноябре 1939 года в Конине Жаганском отбор пленных-евреев был проведен немедленно по прибытии транспорта с несколькими тысячами польских военнопленных. «Отобранных» поместили в отдельной палатке. В этом лагере, где вообще царил очень суровый режим, издевательство над евреями приобрело особенно дикие формы. Во время работ (пленные были заняты на строительстве будущего застенка — шталага VIIIC в Жагани) охранники и конвоиры подгоняли пленных палками, били и издевались самыми различными способами. Пленные-евреи даже в этом были «отмечены» особым «вниманием» [553].

Вот фрагмент воспоминаний пленного офицера из дулага в Старгарде, который видел пленных-евреев, изолированных от своих товарищей — поляков и помещенных в отдельном дворе:

Вид избиваемых подчиненных и чувство бессилия продиктовали офицеру слова, полные горечи:

В шталаге VIIA в Мосбурге (около Мюнхена) на рубеже 1939–1940 годов евреев заставляли носить на обмундировании красные заплатки, их беспощадно избивали и использовали на самых тяжелых и грязных работах, особенно на очистке выгребных ям. В палатках, где «квартировали» пленные, гитлеровцы установили строжайшее разделение: евреи занимали одну сторону палатки, а поляки другую. Всякая связь между ними была строго запрещена.

Несомненно, что одной из целей этого издевательства над рядовыми-евреями было желание настроить против евреев их «арийских» товарищей. Но этой цели гитлеровцы не достигли ни в Мосбурге, ни в каком-либо другом польском шталаге или дулаге. Как раз наоборот. Были факты вмешательства и попытки защитить преследуемых. Весьма вероятно, что это обстоятельство и склонило гитлеровцев к радикальному отделению евреев от поляков путем «освобождения» первых из плена, о чем речь пойдет ниже.

Заслуживает упоминания тот факт, что в отношении пленных-евреев (рядовых солдат) — граждан других государств применение этой мерзкой практики было более редким явлением (французские военнопленные-евреи) или почти вовсе не имело места (англосаксы). Так, например, в шталаге XVIIВ в Гнейксендорфе (около Кремса, в Австрии), где были сосредоточены французские солдаты, «особых преследований» на расовой почве не было [555].

При всем том указанные факты не являлись железным правилом.

22 июня 1940 года гитлеровцы собрали польских военнопленных (в количестве нескольких тысяч), разбросанных по различным лагерям и рабочим командам, в местности Стаблак, неподалеку от Прейсиш-Эйлау, на территории Восточной Пруссии. В этом лагере наряду с поляками было сконцентрировано свыше 10 тысяч французских и бельгийских пленных. Всего в Стаблаке находилось тогда около 20 тысяч пленных. И тут, впервые в этих районах, гитлеровцы отделили пленных-евреев как среди польских, так и среди французских пленных. Евреев поместили в бараки, отгороженные от остальной части лагеря колючей проволокой. Акция была проведена со всей строгостью и скрупулезностью. Применялись все «подходящие методы», вплоть до «анатомо-оптического» обследования, проводившегося гитлеровскими санитарами с целью обнаружения укрывавшихся евреев. В этом лагерном гетто царил более суровый режим, а отношение охраны было еще более бесчеловечным: нередкое и в лагере избиение палками здесь было более частым. Из Стаблака евреев «освобождали» и направляли в «генерал-губернаторство» (часть была отправлена в Варшаву). В то же время большинство поляков после нескольких дней пребывания здесь были отправлены в шталаги на запад [556].

Такие же солдатские гетто были организованы и в других дулагах (например, в Старгарде), однако просуществовали они недолго, поскольку в это время было принято решение об «освобождении» пленных-евреев. На стыке 1939–1940 годов пленных-евреев из числа рядового и унтер-офицерского состава неожиданно начали «освобождать». В отношении же военнопленных-поляков этого сделано не было. Мотивы столь непонятного «благородства» тогда еще не были известны.

Садзевич, который наблюдал «освобождение» евреев еще во время пребывания в Старгарде, пишет в этой связи следующее:

Стыпулковский, который видел эту процедуру в шталаге VIIА в Мосбурге на рубеже 1939–1940 годов, писал:

Возвращение в феврале и марте 1940 года многих тысяч пленных-евреев вызвало громкий резонанс в «еврейских жилых районах» и немногочисленных еще тогда гетто. Об этом пишет Рингельблюм:

Однако много транспортов с «освобожденными» не дошло до места назначения: их просто истребили по дороге. Вероятнее всего, вина за это падает на СС, ибо наряду с солдатами вермахта для конвоирования «освобожденных» пленных использовались и эсэсовцы.

В одном случае гитлеровцы транспортировали пленных по железной дороге в таких нечеловеческих условиях, что некоторые из них в дороге погибли от холода. Вот соответствующей немецкое донесение:

«27-й полицейский участок. Вокзальная охрана. Лодзь, 11.1.1940.

При сем передаются конторе кладбища в Лодзе трупы тринадцати польско-еврейских пленных — военных и гражданских. Эти пленные замерзли во время транспортировки из военного лагеря в Хоэнштейне (Восточная Пруссия) в Люблин…[560]»

В ряде случаев «освобожденных» гнали пешком. Истощенных и отстающих от колонны расстреливали на месте. Порой расстреливали и на месте ночевок. Этот способ истребления в ходе транспортировки примерно спустя полтора года был применен — в во сто крат большем масштабе — по отношению к советским военнопленным.

В селе Немце Любартовского уезда Люблинского воеводства 15 февраля 1940 года гитлеровцы расстреляли 11 пленных, которые не поспевали за остальными транспортируемыми. Имена большинства убитых были установлены: в карманах их обмундирования найдены документы и номера пленных. Вот их имена: Давид Зимноводский из Хшанова (шталаг XVIIC, № 3201), Шимон Герш Розен из Бендзина (шталаг XVIIB, № 9503), Иосек Перельбергер (шталаг IVB, № 107242), Израиль Швед из Калиша (род. в 1916 году), Айзик Цукерман из Челадзи, Бендзинский уезд (шталаг XVIIC, № 3133), Леон Ипуч (№ 3513), Т. Г. (инициалы на шинели), Игер Цигенхейн (№ 6452), Абрахам Соломонович (№ 3282), Фрадман (№ 9871), Арон Розенталь. Стремясь скрыть следы преступления, гитлеровцы заявили, что убийство это якобы совершили украинцы в немецком обмундировании. (Трупы были закопаны в общей могиле на римско-католическом приходском кладбище в с. Немце [561].

Наиболее крупное по масштабам преступление в отношении военнопленных-евреев гитлеровцы совершили под Парчевом 20 февраля 1940 года, когда было убито около 350 пленных. Факт этот, широко известный в свое время, нашел свое отражение и в записках Рингельблюма. Так, 6 марта 1940 года он записал в дневнике:

Послевоенные источники подтверждают факт расстрела большой группы пленных-евреев, одетых в форму польских солдат, которых гнали в сторону Буга «с целью произвести обмен пленными с Советским Союзом». Разница здесь только в числе жертв. По одной версии [563], количество убитых составляло 350 человек, захороненных на еврейском кладбище в Парчеве (три массовые могилы: две — по 150 трупов и одна— 50 трупов). По другим данным [564], захоронено 92 человека.

Однако здесь не приводится число расстрелянных во время транспортировки по трассе Люблин — Любартов — Семень — Парчев из той колонны пленных евреев, численность которой определялась в 800 и более человек. Конвой состоял из эсэсовцев и якобы из членов «Гитлерюгенд».

В населенном пункте Палончница Тарловской волости Любартовского уезда в феврале 1940 года на пятом километре шоссе Любартов — Парчев расстреляно 250 военнопленных (95 % их составляли евреи и 5 %—поляки). На остановке гитлеровцы объявили, что все евреи должны выйти из рядов, поскольку их отпускают домой. Вместе с евреями вышли несколько поляков. Всех их расстреляли, а трупы закопали в общей могиле среди кустарника в местности, именуемой Волчьи Горы, на территории Палончницы. Это массовое убийство совершили конвоиры, состоявшие из членов СС, СД и жандармерии [565].

В 1940 году (месяц точно не установлен) эшелон, в товарных вагонах которого находились пленные-евреи, был разгружен между станциями Собибур и Буг-Влодавский, а пленные здесь же расстреляны. Жертвами этого кровопролития пало несколько сот человек, которых захоронили на еврейском кладбище во Влодаве (Любельской) стараниями местной еврейской общины. Гитлеровцы приказали служащим еврейской общины записать в акте, что все жертвы погибли от холода. Часть пленных во время экзекуции спаслась бегством, и о них позаботился совет упомянутой общины. Весной 1944 года под строгим наблюдением СД могилы эти были разрыты, часть трупов вывезена в Адамполь и там сожжена [566].

14 декабря 1942 года в лагере на Будзыне в Краснике (Люблинское воеводство) замучены и затем повешены за ноги трое, а также расстреляны 12 пленных — офицеров(?) и солдат польской армии, предварительно доставленных сюда из лагеря для военнопленных в Люблине (ул. Липовая, 7). Казнь была совершена в отместку за связь с партизанами и за побег из лагеря. Осуществили ее эсэсовцы и «украинцы». Трупы были закопаны в лесу неподалеку от лагеря [567].

Некоторое довольно значительное число пленных-евреев по недостаточно точно установленным причинам не было «освобождено» в 1940 году. Их собрали в подконтрольном СС лагере в Люблине на Липовой улице, 7, а также в Понятовой и Травниках. Число их постепенно уменьшалось за счет отправки в рабочие команды. Они просуществовали до страшного массового кровопролития в Майданеке 3 ноября 1943 года, когда наряду с 18 тысячами евреев из числа гражданского населения было убито (расстреляно) также несколько сот пленных из упомянутых выше лагерей.

Комендантом лагеря в Люблине некоторое время был д-р Дирлевангер. Среди офицеров лагерного управления остались в памяти следующие имена: фон Альфонслебен (?), Таль, Зейле, Бербекке, Гунке, Брох[568].

Офицеров-евреев гитлеровцы из плена не «освобождали». Они остались в офлагах и выжили. Это также относится и к офицерам-евреям всех других государств, находившихся 1в состоянии войны с гитлеровской Германией, за исключением советских офицеров. Факт спасения этой категории евреев от смерти на фоне тотального истребления еврейского населения относится к наиболее загадочным явлениям в истории проблемы военнопленных периода второй мировой войны.

Не подлежит сомнению, что Гиммлер и весь аппарат СД со скрежетом зубовным взирали на сотни пленных еврейской национальности, которые, оказавшись за колючей проволокой лагерей для военнопленных, избегали смерти в газовых камерах. Согласно послевоенным признаниям подполковника Теодора Крафта из Управления по делам военнопленных, начальник полиции безопасности обратился в это управление с требованием выдать ему военнопленных-евреев всех государств. Однако после нескольких месяцев «борьбы» требование полиции безопасности было отвергнуто [569].

Несомненно, что по вопросу о судьбе этой категории пленных велись бурные дискуссии: высказывались «за» и «против» уничтожения путем передачи этой группы пленных в руки убийц из СД. Но прежде чем было принято окончательное решение, брала верх то одна концепция, то другая. Каждый раз это так или иначе отражалось на положении данной категории военнопленных, о чем речь будет ниже. Офицеров- евреев не «освободили» вместе с рядовыми (в начале 1940 года), видимо, потому, что гитлеровцы опасались, что эта категория пленных офицеров наряду с другими сможет усилить движение Сопротивления командными кадрами. По всей вероятности, именно это и повлияло на решение о временном задержании офицеров-евреев в офлагах.

Однако «расовые» тенденции гитлеровцев требовали отделения евреев от «арийцев» даже за колючей проволокой лагерей. Наверняка здесь играли какую-то роль и другие, побочные факторы, например стремление разделить и поссорить обычно монолитную во всех лагерях офицерскую массу всех национальных категорий, одинаково настроенную в отношении оккупантов и лагерных властей.

Первые попытки организации гитлеровцами еврейских гетто в офлагах относятся к лету 1940 года. Однако вопрос о возникновении проблемы организации этих гетто не выяснен до конца. В офлагах для англичан и американцев гетто не было. Пытались ли гитлеровцы организовать их, встретились ли они с явным сопротивлением или вообще такие попытки не предпринимались, — до сих пор не установлено. В некоторых польских и французских офлагах гетто были созданы, в других — нет. Возникали гетто только на основе решения гитлеровских властей, но они никогда не являлись плодом инициативы самих пленных. Но тогда встает вопрос: почему же все-таки в одних лагерях гетто были, а в других— нет? Некоторые пленные (например, капитан Елента) в своих сообщениях склонны приписать такое положение вещей личной позиции старосты лагеря по отношению к требованиям гитлеровцев, касающимся регистрации и «геттоизации» пленных-евреев. Некоторые факты подтверждают этот тезис.

В лагере Итцехо (Шлезвиг-Гольштейн) в 1940 году во время поверки было объявлено, что все евреи (разумеется, в расистском толковании этой национальности, то есть до третьего поколения, включая сюда даже поляков-католиков, у которых бабушка или дед были евреями) должны зарегистрироваться в лагерной комендатуре. Мера эта вызвала горячие дискуссии среди офицеров. Большинство их склонялось к мнению, что евреи не должны регистрироваться. При этом они формулировали свою позицию примерно в том духе, что Германия не должна вмешиваться в национальные дела польских офицеров. Это большинство высказывало претензии к тем пленным, которые подчинились приказу (осталась значительная группа незарегистрировавшихся). Уже тогда распространился слух, что проведенная регистрация была прелюдией к «геттоизации», но староста лагеря генерал-майор Зулауф заявил, что не допустит организации гетто. И действительно, в Итцехо, как и в офлаге Зандбостель, где генерал Зулауф также являлся старостой лагеря, гетто не были созданы [570].

Не было допущено создание гетто и в офлаге ХС в Любеке (международный «штрафной» лагерь для «строптивых» пленных), на что в решительной степени повлияла позиция польского старосты лагеря генерала Пискора [571].

В то же время существовало гетто в Дёсселе, созданное на основе распоряжения ОКВ почти через девять месяцев после прибытия туда польских офицеров. Гитлеровцы пригрозили «последствиями» всем, кто не сознается в том, что он еврей. При этом отдел контрразведки оставил за собой право окончательно решать, кого считать евреем. Характерно, что по прибытии в Дёссель транспорта польских военнопленных из Любека (II и III батальоны) находившихся там евреев не стали помещать в гетто, хотя офицер контрразведки по данным картотеки знал о наличии их в этом транспорте. В результате в гетто находилась лишь часть офицеров (I батальон) [572].

В офлаге II в Нейбранденбурге гетто было организовано в 1942 году. Гитлеровцы поименно вызывали евреев для помещения их в отдельный барак. В своих прежних скитаниях по лагерям в Ламбиновицах и Пренцлау пленные-евреи не подвергались изоляции от остальных военнопленных. Весной 1943 года группу пленных из нейбранденбургского гетто, а вместе с ними и группу офицеров-поляков, находившихся на очень плохом счету у офицеров контрразведки (всего 200 человек), перевели в офлаг Дёссель. Факт отправки значительной группы офицеров-поляков вместе со своими еврейскими товарищами пленные встретили с некоторым облегчением: мера была понята так, что евреев по крайней мере не вывозят на «ликвидацию» [573].

Проблему гетто в офлаге IIС в Добегневе (Вольденберг), а также попытки фальсифицировать события, предшествующие созданию гетто для пленных вообще, затрагивает Мариан Брандыс в своей книге «Поход в шталаг» [574]. По его словам, летом 1940 года все офицеры-евреи были сосредоточены в международном дулаге в Хаммерштейне, откуда их должны были «освободить» и направить в гетто либо выслать в концентрационные лагеря. Однако по непонятным причинам гитлеровцы отказались от такого намерения. Пленных распределили по различным офлагам, в частности 80 человек поместили в Добегневе в отдельном бараке (ХII-а). В течение последующих лет их неоднократно тревожили «подготовкой к походу», но каждый раз после тщательной проверки, обысков и регистрации у лагерного офицера контрразведки пленные возвращались в свой барак-гетто, где и пробыли до конца войны. Брандыс делает весьма обоснованный вывод, что эти повторяющиеся перетряски и регистрации отражали попытку гитлеровцев изъять этих пленных из-под зашиты Женевской конвенции.

В других лагерях, например в Дёсселе, из кругов, близких к отделу контрразведки, тоже проникали вести о некоторых, еще не выкристаллизовавшихся замыслах относительно пленных-евреев. Ходили слухи о намерении сосредоточить их в особом лагере [575]. Но и в этом случае все ограничилось слухами.

Мы уже упоминали выше, что наряду с возможной закулисной «борьбой» между Гиммлером и Управлением по делам военнопленных осуществление политики отделения евреев внутри офлагов, по-видимому, имело целью сеять и ширить национальную рознь и ненависть среди офицеров, вбивать клин между отдельными группами пленных. Расчеты эти потерпели полное фиаско. Вот некоторые примеры.

Когда в штрафном офлаге в Любеке гитлеровцы заставили старосту лагеря выделить специальный блок для французских офицеров-евреев, в это гетто демонстративно вошли два офицера-француза (в гражданской службе — священники). Гитлеровцы держались пассивно [576].

Мы уже говорили о поведении генералов Зулауфа и Пискора. Позиция офицерской массы польских офлагов в вопросе о гетто независимо от личных чувств и взглядов была одинаковой. Все осуждали расовую дискриминацию и поддерживали нормальные товарищеские отношения с офицерами-евреями.

От этого правила отступали только немногочисленные предатели — «фольксдейче», к которым все пленные относились с презрением и которые бойкотировались остальными офицерами, а также некоторые старые члены ОНР [«Национально-радикальный лагерь»— польская фашистская организация, созданная в 1934 году. — Ред.].

М. Брандыс приводит случай, происшедший с одним подпоручиком— членом ОНР, пойманным пленными «в тот момент, когда он хотел бросить в почтовый ящик адресованный отделу контрразведки донос на товарища, скрывавшего от немцев свое еврейское происхождение».

Резюмируя вышесказанное, мы можем утверждать, что регистрация и «геттоизация» офицеров-евреев в том виде, как они практиковались в отношении еврейского населения вообще, призваны были явиться первыми шагами к их уничтожению (постановка на учет, сосредоточение в одном месте, легкость «выселения» в нужный момент). Однако истребления не произошло. Этого гитлеровцы не сделали даже тогда, когда верховная власть над всеми пленными перешла (в октябре 1944 года) в руки СС. Весьма сомнительно, чтобы причина тут крылась в уважении к Женевской конвенции: гитлеровцы неоднократно попирали ее. По-видимому, здесь сыграло свою роль опасение за последствия, поскольку пленные офицеры были поименно зарегистрированы в Международном Красном Кресте.

Не подлежит никакому сомнению, что гитлеровцы не чинили бы препятствий, если бы подвергшиеся сегрегации и запертые в гетто евреи пали жертвами «народного гнева» в форме самосуда, учиненного другими пленными, как это в некоторых случаях гитлеровцы умели организовывать в отношении еврейского мирного населения. Но этого фашистам не удалось добиться ни в одном из лагерей.

Одной из категорий «нежелательных» советских военнопленных, обреченных на смерть, как мы уже говорили выше, были евреи независимо от их звания. Истребление этой категории пленных, составлявшей значительный процент «нежелательных», было одним из актов тотального уничтожения евреев, осуществлявшегося на Востоке оперативными группами СД.

Официальная гитлеровская пропаганда, стараясь «обосновать» эти преступления как перед собственными войсками, так и перед «арийским» населением, ставила знак равенства между евреями и «большевистской идеологией». Поскольку целью войны по заявлениям главарей третьего рейха было уничтожение «большевистской идеологии» во всем мире, то, по мнению гитлеровцев, следовало уничтожить и еврейское население [578].

В директиве ОКВ, изданной в июне 1941 года, непосредственно перед нападением на СССР, и разъяснявшей принципы проведения пропагандистской кампании среди населения и армии на будущих театрах военных действий, в частности, сказано:

«Противниками Германии являются не народы Советского Союза, а исключительно советское, еврейско-большевистское правительство с его чиновниками и коммунистической партиен, стремящейся вызвать мировую революцию» [579].

О том, как гитлеровцы на практике понимали эту борьбу с «еврейско-большевистским» правительством, свидетельствует истребление всего мирного еврейского населения, включая детей и младенцев, проводившееся оперативными группами как на Востоке, так и в «имперских комиссариатах» при абсолютно снисходительном отношении вермахта к этой кровавой акции, а порой и «сердечном» содействии с его стороны.

Применительно к пленным этот курс на тотальное истребление евреев со всей откровенностью был сформулирован прежде всего в «Оперативном приказе № 8» начальника полиции безопасности и СД oт 17 июля 1941 года (в известном пункте, начинающемся словами «Все евреи…»), а опосредованно, в замаскированном виде проходил красной нитью через все приказы ОКХ и ОКВ, в которых говорилось об «отборе» или «особом обращении» («зондербехандлунг») с «нежелательными», а также о «специальной миссии» оперативных групп и эйнзатцкоманд на этом «поприще».

Согласно специальному приказу генерал-квартирмейстера ОКХ генерала Вагнера от 24 июля 1941 года, пленных-евреев оставляли в оперативных районах. Отправка пленных-евреев в Германию была строго запрещена [580]. Таких пленных вместе с другими «нежелательными» надлежало «вылавливать» в лагерях для пленных и расстреливать на месте, что на практике и делалось.

Военный врач Ганс Фрюхте, служивший в дулаге 160 в Хороле (на Украине, в тыловом районе группы армий «Юг») с сентября 1941 года по конец мая 1942 года, в своих свидетельских показаниях на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других, в частности, заявил:

«Каждый транспорт советских пленных «просеивался» вермахтом в поисках комиссаров… Евреев отбирали и передавали в специальные лагеря, после чего СД расстреливала их… Спустя неделю мы уже знали, что целью отбора был расстрел евреев.

…Для каждого офицера и солдата было совершенно естественным делом, что расстреливали каждого еврея [курсив наш. — Ш. Д.] [581].

…Комендант лагеря в Хороле подполковник Деблер (из Штутгарта)… заявил [Фрюхте. — Ш. Д.[, что он получил указание дать СД полную свободу действий в лагере и не должен вмешиваться» [582].

Из показаний Фрюхте явствует, что в лагере Хорол в целях истребления евреев были проведены три «отбора». Первый имел место в августе 1941 года, второй — в октябре — ноябре того же года. Оба они проводились агентами тайной полевой полиции. Третий был предпринят 15 мая 1942 года. Осуществили его сотрудники СД, а жертвами его пали 450 евреев-военнопленных и 50 «подозрительных» [583].

Заявление Фрюхте было подтверждено показаниями другого свидетеля — бывшего узника этого же лагеря X. Блюменштока, который дополнил указанные факты некоторыми подробностями. В частности, Блюменшток рассказал о приказе гитлеровцев, согласно которому пленные-евреи перед экзекуцией должны были раздеваться догола [584].

Было правилом: если кого-нибудь из пленных, захваченных в ходе военных действий, «опознавали» как еврея, его тотчас же расстреливали на месте, не утруждая себя передачей в дулаг.

Так, например, отряд под командованием обер-лейтенанта Бутковитца из 504-го пехотного полка (291-я пехотная дивизия, группа армий «Север») 30 июня 1941 года захватил в плен 40 советских солдат. Об этом Бутковиц представил следующий рапорт: «Из числа пленных расстрелян один о [найденными при нем. — Ш. Д.] пулями «дум-дум», а также один еврей» [585].

В июле 1941 года неподалеку от Подволочиска отряд эсэсовцев взял в плен группу солдат. Отобрав среди них солдат-евреев, гитлеровцы расстреляли их на месте [586].

Однако большинство пленных-евреев выявлялись лишь на территориях дулагов, а порой и шталагов в ходе «отборов», проводившихся эйнзатцкомандами СД.

Оперативная группа «Ц» 12 ноября 1941 года докладывала:

«10 октября 1941 года комендант лагеря для военнопленных в Борисполе выдал 4-й эйнзатцкоманде (входящей в оперативную группу «Ц») 357 пленных-евреев, в том числе 78 раненых, а также несколько комиссаров. 14 октября 1941 года он выдал еще 752 пленных-евреев. Все переданные нам расстреляны» [587].

Привожу выдержку из донесения оперативной группы «Б», находившейся тогда в Смоленске (начальник — оберфюрер СС Нейман), за декабрь 1941 года:

«…В ходе проверки лагеря для военнопленных в Витебске выявлено 207 евреев, которых расстреляли. В холе проверки лагеря пленных в Вязьме изъято в общей сложности 117 человек. Расстреляны» [588].

В лагере для пленных во Владимире-Волынском, где были сконцентрированы советские военнопленные-офицеры, местная СД расстреляла в июле 1942 года 36 комиссаров и 78 офицеров-евреев [589].

А вот донесение 713-го отряда тайной полевой полиции из Пскова от 25 августа 1942 года:

«Из шталага 372 передан 21-летний пленный-еврей Степан Крамер. Крамер неоднократно пытался склонить других пленных к совместному побегу. Его намерением было пробиться к Красной Армии или присоединиться к партизанам. В случае невозможности бежать означенный пленный намеревался поджечь находящийся поблизости от лагеря склад бензина. Он был расстрелян…» [590].

Еще одна выдержка, взятая из донесения 1-й эйнзатцкоманды (оперативная группа «А») начальнику разведки корпуса (18-я армия группы армии «Север») от 16 июля 1943 года:

«Отделение 1-й эйнзатцкоманды в Любани выявило, что красноармеец Лисов Василий, родившийся в 1921 году в Гомеле, является евреем. Л. был казнен» [591].

Резюмируя указанные факты и примеры, нетрудно сделать вывод о тесном сотрудничестве вермахта и СД в деле ликвидации пленных-евреев. Приказы, напоминавшие об обязательной передаче взятых в плен советских солдат-евреев в руки СД, встречались еще и во второй половине 1943 года.

Отсутствие каких бы то ни бы по данных, свидетельствующих о том, что приказ о ликвидации пленных-евреев был отменен (так же, как не была отменена и ликвидация нежелательных» вообще), подтверждает наши выводы. «Процедура» эта продолжалась до конца войны даже в тех немногочисленных случаях, когда в руки гитлеровцев попадали новые пленные.

Ликвидация пленных-евреев, как и комиссаров, в первые недели войны осуществлялась непосредственно вермахтом. Передача их в руки СД стала практиковаться позднее.

Из некоторых документов явствует, что в ряде случаев такая передача, а затем ликвидация пленных не вызывали энтузиазма среди занимавшихся этим делом офицеров. Тем не менее мы не знаем ни одного факта невыполнения преступных приказов. Коменданты лагерей для пленных безропотно выполняли инструкции своих высших начальников. А выдавая пленных в руки убийц, они полностью отдавали себе отчет в том, что ожидает выданных.

На процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других упомянутый выше д-р Фрюхте показал, что вместе с другим военным врачом он обращался к коменданту лагеря в Хороле с просьбой сохранить жизнь нескольким врачам из числа военнопленных евреев и полуевреев, мотивируя свое вмешательство санитарно-медицинским состоянием лагеря. Вот что говорил он о позиции коменданта лагеря подполковника Леблера:

ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ОТНОШЕНИИ ВОЕННОПЛЕННЫХ — ЖЕНЩИН

Почти во всех армиях антигитлеровской коалиции воевали тысячи женщин. На протяжении войны гитлеровцы совершили много преступлений и в отношении захваченных в плен женщин-военнослужащих. Тысячи советских врачей, медицинских сестер и санитарок погибли от рук гитлеровских палачей, неоднократно становясь перед этим жертвами насилия и глумлений. Такая же судьба постигла и польских санитарок — участниц Варшавского восстания, а также медицинский персонал движения Сопротивления многих стран.

Неоднократно жертвами таких преступлений становились безымянные женщины — солдаты частей связи (телефонистки, курьеры, связистки и т. д.) и других вспомогательных служб.

Некоторое число женщин-парашютисток независимо от их государственной принадлежности после захвата в плен было передано в руки СД и после страшных пыток ликвидировано в концлагерях (Равенсбрюке, Штуттгофе и др.) или в полицейских застенках гестапо и тайной полевой полиции.

Статья 3 Женевской конвенции 1929 года гласит:

«Военнопленные имеют право на уважение их личности и чести. К женщинам следует относиться со всем полагающимся их полу уважением…»

Международное право защищало, таким образом, женщину-пленного вдвойне: и как пленного, и как женщину.

Но вот несколько примеров из военной практики гитлеровцев в 1939–1945 годах:

28 мая 1942 года в рыбачьем поселке Маяк под Керчью гитлеровцы убили девушку в военной форме, когда она стала сопротивляться захвату в плен [593].

В лагере для советских пленных в крепости Демблин женщин-пленных под угрозой применения оружия принуждали раздеваться догола, а затем спускали на них огромных дрессированных собак, которые рвали и душили несчастных пленниц [594].

Об убийстве в Штуттгофе советской парашютистки рассказал в своих показаниях польскому суду заместитель коменданта этого лагеря эсэсовец Мейер:

Когда гитлеровцы захватили 22 сентября 1944 года последний дом на Сольце в Варшаве [речь идет о Варшавском восстании 1944 года — Ред.], то в их руки попали связистки Ирена Ковальская, Барбара Плебаньская, Гражина Засацкая, Кристина Нижинская из батальона «Зоська», а также две санитарки (Ганка и Марыся) из батальона «Парасоль». 24 сентября 1944 года их всех расстреляли около костела на Воле [район Варшавы. — Ред.] [596].

Две молодые английские парашютистки, сброшенные в, 1944 году над Францией, попали в руки гитлеровцев и были переданы гестаповцам. Во время допроса их мучили, избивали, а затем отправили в концлагерь Равенсбрюк и там убили выстрелами в затылок [597].

Каковы же были «юридические» основания убийства многих женщин-воинов?

Пленных-женщин, захваченных в ходе подавления Варшавского восстания, гитлеровцы убивали на основе общего приказа об истреблении всех лиц, принимающих активное участие в борьбе. Английских парашютисток, так же как и всяких других представителей этого рода вооруженных сил, убивали на основании специальных приказов о борьбе с парашютистами и командос. Но женщин из Красной Армии уничтожали также и за то, что они… были женщинами.

Перед нападением на Советский Союз вермахт получил инструкцию о ликвидации всех женщин, находящихся на военной службе. Они подлежали уничтожению наравне с политическими комиссарами Красной Армии.

Вольфганг Шварте, немец, находившийся в советском плену, заявил в письменном коллективном протесте пленных-немцев, направленном Международному Красному Кресту, что германские солдаты еще до нападения Германии на СССР получили от своих офицеров приказ о ликвидации наряду с военными комиссарами также «и русских женщин в форме». Шварте добавил, что соответствующие приказы предусматривали привлечение к ответственности тех, кто сопротивлялся выполнению такого преступления [598].

Заявление В. Шварте означает, что к категориям «нежелательных» советских военнопленных, обреченных гитлеровцами на смерть еще до совершения агрессии, наряду с коммунистами, евреями, комиссарами и т. д. были отнесены также женщины-солдаты Соответствует ли утверждение Шварте истине? Действительно ли вермахт поручил, как и в других случаях с «нежелательными», грязную работу по ликвидации безоружных пленных-женщин своим верным союзникам из СД?

Ответ на эти вопросы дает приказ начальника полиции безопасности и СД, подписанный замещавшим Кальтенбрунера шефом гестапо Генрихом Мюллером. Приказ этот, изданный 11 апреля 1944 года и озаглавленный «Об обращении с русскими женщинами-военнопленными» («Behandlung Kriegsgefangener russischer Frauen»), был направлен всем органам государственной полиции и начальникам полиции безопасности и СД. В нем in extenso[599] воспроизводилось распоряжение Управления по делам военнопленных при ОКВ:

«Распоряжением от 6 марта 1944 года ОКВ (Управление по делам военнопленных, общий отдел № 836/44) установило следующее:

По мере отправки русских пленных-женщин из оперативных районов в лагеря следует, как, это имеет место в отношении всех новых советских пленных из этих районов, обратиться в соответствующий компетентный орган гестапо на предмет проведения полицейско-политической проверки. Поскольку в отношении вывезенных из данного оперативного района женщин-пленных вообще имеются замечания военнополицейского характера, то, как правило, политико-полицейское следствие докажет (!), что женщины эти являются политически ненадежными. Такие женщины и прочие политические неблагонадежные советские пленные должны быть освобождены из плена и переданы полиции безопасности. Если же в исключительных случаях политико-полицейская проверка не выявит ничего отягчающего, то таких женщин следует освободить из плена и направить в распоряжение соответствующего управления труда» [600].

Мюллер сопроводил приказ ОКВ следующей «исполнительной клаузулой»:

«Отобранных русских женщин надлежит передать нормальным порядком в ближайший концлагерь. Об отборах следует немедленно и систематически доносить в соответствии с известными «Оперативными приказами № 8 и 9» [601].

Категорические и совершенно недвусмысленные приказы ОКВ всем подчиненным органам (по-видимому, речь тут идет о «начальниках военнопленных» в военных округах и о комендантах лагерей для военнопленных), передача женщин в руки полиции безопасности и СД, заключение в концентрационные лагеря, действия в рамках преступных «Оперативных приказов № 8 и 9» — все это, несомненно, указывает на то, что советская женщина в военном обмундировании, попавшая в гитлеровский плен, немедленно включалась в категорию «нежелательных» и обрекалась на уничтожение. Мотив этого преступного мероприятия — хотя он открыто и не приводится в гитлеровских документах — нам совершенно ясен: женщина, сражающаяся в рядах регулярной армии, является, как утверждают авторы приказа ОКВ, «политически неблагонадежной». Следовательно, с точки зрения гитлеровцев, она относится к разряду наиболее опасных идеологических противников рейха, с которыми (как, впрочем, и с другими «нежелательными») можно справиться только путем физического уничтожения.

На некоторые размышления наводит поздняя дата (1944 год) издания этого приказа. Однако Шварте категорически утверждает, что устный приказ по этому вопросу был отдан еще накануне предательского нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. А не было ли еще до 1944 года издано другого такого письменного приказа? Каковы причины или взгляды, вызвавшие появление этого особенно позорного и мерзкого, да к тому же еще письменного приказа, призывавшего к убийству женщин-солдат на столь позднем этапе войны? Ответ на этот вопрос до обнаружения новых материалов и установления новых фактов остается неясным.

Полное уравнение в правах, а кроме того, уважение и определенные привилегии, которыми окружает женщину современное цивилизованное общество, бесспорно, следует отнести к замечательным чертам человеческого прогресса и культуры. То, что совершала СД вкупе с вермахтом в отношении женщин-военнопленных, было явным попранием международного права и возвращением к временам варварства.

УБИЙСТВО КОМАНДОС

Во второй мировой войне командос комплектовали из отборных солдат, которые вдали от линии фронта, в тылу врага, небольшими группами (по нескольку человек) вели неравную, но очень важную для победы борьбу с фашизмом. Этот метод борьбы, борьбы диверсионной, опасной нашел широкое применение в последней войне (причем с обеих сторон) на всех театрах военных действий. С точки зрения международного права это были такие же солдаты, как и все другие представители иных родов войск, если учесть, что они были одеты в военную форму и вполне соответствовали тем требованиям, которые предъявлялись международными соглашениями к комбатантам. В случае, если они попадали в плен, у них было полное право пользоваться статусом военнопленных.

Несколько раньше других этот метод борьбы применили англичане. Британский адмирал Роджер Кэйес 17 июля 1940 года был назначен руководителем так называемых «комбинированных операций» («Director of Combined Operations»). В его функции входили, в частности, организация и подготовка командос, а равно и взаимодействующих с ними морских подразделений. В конце 1941 года они (командос) были включены в состав сухопутной армии как составная часть регулярных войск [602].

В боевую задачу командос входили следующие действия: совершение диверсий против различных важных с военной точки зрения объектов, организация и инструктаж движения Сопротивления в оккупированных гитлеровцами странах, передача по радио сведении, интересующих собственное командование, и т. д.

Германский адмирал Бахман так оценил цели союзного командования при организации подразделений командос: «Враг пытается при возможно меньшей затрате людей и материалов нанести нам удары в военно-экономической области» [603].

Гитлеровцы применяли этот способ борьбы в различных формах, используя, с одной стороны, мелкие группы парашютистов, сбрасывавшихся с целью проведения диверсий и создания паники в тылу врага, а с другой — созданный в 1940 году специальный диверсионный полк «Бранденбург 800», который подчинялся начальнику гитлеровской разведки и контрразведки адмиралу Канарису, а непосредственно — его заместителю генералу Лахузену. В задачу диверсионного полка входил захват внезапной атакой таких важных стратегических пунктов, как, например, мосты, туннели, плотины и т. п., а затем удержание их до подхода армейских частей. Полк этот состоял преимущественно из «фольксдейче» различных европейских государств, которые хорошо знали язык стран, ставших жертвами гитлеровской агрессии. Диверсанты из полка «Бранденбург 800», грубо нарушая законы войны, часто выступали в форме войск противника и пользовались его экипировкой и снаряжением. Прецедентом здесь было организованное при сотрудничестве вермахта пресловутое «нападение» на радиостанцию в Гливицах 31 августа 1939 года, которое вызвало германское «контрнаступление», явившееся началом второй мировой войны. Те же самые «методы», но уже в более широком масштабе, применялись полком «Бранденбург 800» во время агрессии против Советского Союза [604].

Наиболее крупной по численности группой командос в гитлеровском вермахте было так называемое соединение «К» (диверсионно-штурмовое соединение), входившее в состав ВМС и поначалу насчитывавшее 5 тысяч, а позднее — до 16 тысяч человек. Это были экипажи одноместных торпед, одноместных подводных лодок, взрывающихся моторных лодок и т. п., оперировавших главным образом у побережья Франции и в прибрежных районах Северного моря [605].

Для своих командос-парашютистов гитлеровцы требовали полных прав комбатанта, в особенности обращения с ними как с военнопленными. В приказе от 2 июня 1940 года, озаглавленном «О парашютистах» («Fallschirmjager»), ОКХ категорически заявляло, что германские парашютисты являются составной частью регулярной армии, причем для их бесспорных прав комбатантов совершенно безразлично, где они сброшены (на фронте или в глубоком тылу) и как они действуют (в одиночку или группами). Они действуют — в отличие от иных родов войск — в летной форме, и вести борьбу с ними правомочны только вооруженные силы противника, но ни в коем случае его невоенная полиция или же гражданское население [606].

С гитлеровскими парашютистами, выполнявшими функции комбатантов в соответствии с Гаагской конвенцией (то есть выступавшими в военном обмундировании, открыто носившими оружие и т. д.), союзники обращались как с военнопленными. В то же время сами гитлеровцы применили к командос союзников систему поголовного истребления и убийства без суда, совершенно отступив от принципов, соблюдения которых они так домогались для себя. Учитывая, что командос состояли из отборных солдат, нетрудно установить, что целью гитлеровских методов была — как это охарактеризовал французский обвинитель Дюбост на процессе главных гитлеровских военных преступников — «попытка уничтожения элиты [солдат. — Ш. Д.] и распространения террора на войска союзных армий» [607].

На Нюрнбергском процессе представитель английского обвинения Робертс спросил генерала Иодля, делает ли он различие между английским летчиком, бомбардирующим электростанцию с воздуха, и английским парашютистом в военной форме, который взрывает ее. Ответ Иодля был таков: «Как я уже говорил, если солдат, который только взрывает или разрушает определенный объект, является солдатом в полном обмундировании, то я не считаю эту акцию противоречащей международному праву» [608].

Так говорил Иодль после войны. Практика же гитлеровцев в этом отношении была совершенно противоположной.

Когда в 1943 году на процессе в Харькове советский суд приговорил к смерти группу немецких военных преступников, главари третьего рейха тут же лихорадочно бросились на поиски материалов, которые подтвердили бы их версию о том, что именно противная сторона (то есть войска союзников) допускает нарушение законов и обычаев войны. ОКВ, жаждавшее использовать эти материалы в пропагандистских целях, поручило проведение этого «мероприятия» контрразведке. И тогда контрразведка начала искать нужные «доводы», в частности в материалах о командос.

В январе 1944 года гитлеровская контрразведка сообщила начальнику главного штаба ОКВ, что в результате анализа актов, касающихся расстрелянных РСХА английских командос, не установлено, что последние допустили нарушения международного права, но можно посмертно при< писать им такую вину. Свою «позицию» контрразведка изложила так:

«Существует возможность приписать им [то есть расстрелянным командос. — Ш. Д.] действия, являющиеся нарушением международного права, и дополнительно приговорить их к смерти. До сего времени доказать какое-либо особое нарушение отрядами командос международного права было невозможно» [курсив наш. — Ш. Д.] [609].

Действия английских командос в 1941–1942 годах создавали определенные трудности для гитлеровского командования.

Вот что заявил об этом фельдмаршал Кейтель:

Излияния шефа ОКВ, а также германские документы, которых мы коснемся несколько позже, явно указывают на то, что прежде всего именно эффективность действий командос стала причиной преступных контрдействий германского командования. Болтовня же насчет «чуждого немецким понятиям» способа ведения войны отважными командос была лишь попыткой как-то оправдать гитлеровские преступления против них.

Прообразом для последующих преступных распоряжений и указаний относительно командос (и парашютистов) стал соответствующий приказ командующего германскими силами на Западе фельдмаршала фон Рундштедта. Еще в июле 1942 года в своих указаниях, разосланных войскам («Основополагающий приказ № 13»), он требовал передавать захваченных в плен парашютистов — независимо от того, одеты ли они в военную форму или нет, — в руки гестапо для выявления саботажников и шпионов» среди парашютистов при массовых авиадесантах [611].

Приказ ОКВ от 4 августа 1942 года о «борьбе с отдельными парашютистами», в котором, в частности, предписывалось передавать — тоже в любом случае, независимо от наличия соответствующей военной формы — захваченных парашютистов в руки СД с «целью расследования», представляет собой распространение на весь вермахт «методов» Рундштедта [612].

В августе 1942 года небольшие группы английских и канадских командос, одетые в форму своих армий, совершили рейд в Дьепп. В сентябре эти рейды повторились в других пунктах оккупированной Европы. Целью рейдов была разведка состояния обороноспособности германских позиций, а равно и уничтожение важных военных сооружений.

Вермахт не оставил этих нападений без ответа. В ОКВ стало зреть преступное решение о поголовном уничтожении захватываемых командос. А чтобы отпугнуть других от подобных акций в будущем, было решено не делать тайны из вынашиваемого преступного замысла.

7 октября 1942 года германская печать и радио объявили всему миру, что ОКВ приняло решение карать смертью неприятельских «саботажников»:

«В будущем члены всех диверсионных и террористических частей (британцы и их компаньоны), которые ведут себя не как солдаты, а как бандиты, будут рассматриваться германскими войсками как таковые и расстреливаться на месте без снисхождения» [613].

Это сообщение, которое внешне производило впечатление, что вопрос был решен и рассмотрен окончательно, только частично отвечало фактическому положению вещей. Правда, решение Гитлером было принято, но еще не был отдан приказ войскам, в котором содержалось бы точное указание, при каких обстоятельствах следует считать неприятеля «бандитом». Впрочем, и в самом ОКВ существовали различные мнения и различные подходы к принципиальному положению, сформулированному в упомянутом сообщении.

Разработать эту проблему, заполучить мнение заинтересованных органов и составить проект директивы вермахту было поручено штабу оперативного руководства ОКВ (ВФСт), во главе которого стоял генерал-полковник Иодль, а его заместителем был генерал артиллерии Варлимонт.

Шеф германской разведки и контрразведки адмирал Канарис высказался отрицательно:

«Принадлежащие к саботажным частям [военнослужащие. — Ред.], которые действуют в военном обмундировании, являются солдатами и имеют право на обращение с ними, как с военнопленными; если же они окажутся в штатском или в немецкой форме, то права на это не имеют (так как в данном случае они вольные стрелки)…» [614]

В этом высказывании таилось неодобрение сообщения ОКВ от 7 октября и предостережение от проведения его в жизнь.

Такого же мнения был и подчиненный Канариса генерал Лахузен. Выступая в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе по делу главных немецких военных преступников, он заявил, что был отрицательно настроен в отношении приказа о командос. Являясь начальником упоминавшегося выше полка «Бранденбург 800», Лахузен опасался репрессий со стороны союзников, так как учитывал, что его часть преследовала такие же цели, как и подразделения командос [615].

Начальник военно-юридического отдела в свою очередь заявил, что необходимо руководствоваться собственными, немецкими, интересами, важными для дальнейшего ведения войны:

«Диверсия является принципиальной составной частью ведения войны в эпоху тотальных войн… мы сами в очень сильной степени развили это средство борьбы» [курсив наш. — Ш. Д.] [616].

Необходимо отметить, что военно-юридический отдел участвовал в редактировании почти всех преступных приказов ОКВ. Поэтому все оговорки и предостережения этого отдела в отношении нового замышляемого преступления указывают на то, что масштабы его даже «юристам» и «законникам» из ОКВ представлялись слишком обременительными.

Как же реагировал на эти предупреждения начальник ВФСт Иодль? Ближайший сотрудник и военный эксперт Гитлера, генерал Иодль должен был любой ценой опровергнуть аргументы военно-юридического отдела и контрразведки, чтобы сформулировать приказ в соответствии с пожеланиями «фюрера». Предупреждения и оговорки военно-юридического отдела он снабдил многозначительным замечанием, что англичане получают большую пользу от этого метода борьбы, а сомнения Канариса вызваны излишней заботой об интересах контрразведки, особенно ее II отдела [617], то есть он, Канарис, боится репрессалий в отношении членов полка «Бранденбург 800».

Наконец, ВФСт сформулировал свою позицию, повторив вслед за военно-юридическим отделом, что диверсия является основным элементом тотальной войны. ВФСт утверждал, что опубликованное 7 октября 1942 года сообщение предрешило вопрос об обращении с командос; оставалось только издать практические распоряжения, которые должны обеспечить самое эффективное подавление диверсионной деятельности врага, не подвергая риску собственные диверсионные акты. После столь фаталистического заявления, по мнению ВФСт, не оставалось ничего иного, как поразмыслить над такими вопросами:

«Входит ли в наши намерения высаживать диверсионные группы только в тыловом [оперативном. — Ред.] районе противника или также и в глубоком его тылу? Кто больше высадил диверсантов — враг или мы? Можем ли мы выдвинуть принцип: «Диверсионные части не придерживаются легальных способов борьбы, и их следует беспощадно приканчивать в бою»? Важно ли для нас, чтобы отдельных членов этих частей сначала допрашивали по вопросам, имеющим значение для разведки, и лишь затем убивали?» [618].

Эти и другие подобные им рассуждения в течение 11 дней фигурировали на конференциях и совещаниях, которые призваны были сформулировать один из наиболее преступных приказов, какие только издавались в ходе второй мировой войны. Из позиции ВФСт явственно видно, как утилитарные взгляды предрешали вопрос о моральной квалификации или дисквалификации действий противника, а также об определении собственной позиции по отношению к проблемам военно-юридического характера. Убеждение в том, что «англичане извлекают из него [то есть из этого способа борьбы. — Ш. Д] большую пользу», толкнуло германское командование на путь преступления.

18 октября 1942 года в ставке Гитлера был подписан и получил силу директивы пресловутый приказ «фюрера» «О командос» [619] (в дальнейшем мы будем называть его «командобефель»). Это был совершенно секретный документ, отпечатанный всего в 12 экземплярах, один из которых предназначался для Гиммлера. Он оставался в силе почти до конца войны и служил «юридическим» основанием для убийства сотен солдат, отвечавших всем требованиям, предъявляемым к комбатантам.

Вот его текст:

Данный приказ в письменном виде получили только следующие военные органы: ОКХ, ОКМ, ОКЛ, главнокомандующие войсками вермахта в Норвегии и на Балканах, главнокомандующий войсками вермахта на Западе, командующий 20-й горнострелковой армией, главнокомандующий группой армий «Юг», танковая армия в Африке и штаб оперативного руководства ОКВ (два экземпляра). Кроме того, как сказано выше, один экземпляр получил Гиммлер.

Пункт 1 приказа призван был обосновать и оправдать убийство пленных-командос. После того как были истреблены сотни тысяч советских людей, Гитлер имел еще наглость говорить о методах войны противника, якобы стоящих «вне закона»! В соответствии с пресловутым воровским правилом действовать по принципу «держи вора!» он обвинял союзников… в убийстве военнопленных. Но в данном случае «фюрер» преследовал также цель усыпить совесть генералов, хотя, впрочем, применял для этого и другие средства воздействия: последний пункт, содержавший угрозу предания военному суду, должен был надлежащим образом подействовать на колеблющихся.

А были ли в действительности захвачены приказы союзников, предписывающие убивать военнопленных? Вот что об этом говорил на Нюрнбергском процессе соавтор разбойничьего приказа о командос генерал-полковник Иодль:

«…Я не видел ни одного приказа, ни одного захваченного приказа [противника. — Ш. Д.], который предписывал бы наказание смертью немецких военнопленных, хотя мотив этот также приведен в качестве основания в приказе фюрера» [620].

Невольно встает вопрос: почему же все-таки германское командование ссылалось в своем сообщении от 18 октября на несуществующие приказы?

В главном штабе вермахта отдавали себе отчет в том, что колеблющийся и сомневающийся командир может на практике обойти выполнение явно преступного приказа, противоречащего законам и обычаям войны, которые изучались штабистами в военных академиях. Больше того, приказ явно расходился с «10 заповедями немецкого солдата», вклеенными в солдатскую книжку каждого служаки вермахта. Возможно также, что гитлеровская военная клика опасалась, что престиж «фюрера» и всего ОКВ пострадает в результате введения преступных методов обращения с пленными. Так или иначе, указанные или какие-то другие обстоятельства склонили Гитлера сделать этот первый шаг, за которым последовал другой, в высшей степени необычный: обоснование изданного преступного приказа. Как и прежде, обходя подлинные причины, предопределившие издание приказа, «фюрер» теперь, однако, был уже более откровенен. «Метод ведения противником войны, не отвечающий немецким понятиям», отошел на второй план. Теперь речь шла уже о том, что операции командос очень эффективны и ощутимо угрожают германским военным усилиям.

В тот же день, 18 октября 1942 года, Гитлер издал свой второй приказ, который ОКВ на следующий же день передало высшим военным органам и рейхсфюреру СС как сугубо секретную директиву «фюрера». Новый документ предписывал ознакомить командиров с мотивировкой первого приказа [621].

Ни в одной из прежних войн, заявлял в новом приказе Гитлер, не развивался в тылу армий метод разрушения средств сообщения и важных с военной точки зрения промышленных объектов в таких масштабах, как в этой войне. Особенно ощутимо этот метод войны (в виде войны партизанской) дал себя почувствовать на Востоке. Только там, где в борьбе с «партизанским бедствием» поступали с беспощадной жестокостью, и были достигнуты успехи. Тождественный с партизанским метод борьбы применяют теперь англо- американцы, создавая небольшие отряды, целью которых являются проведение диверсионно-шпионских актов и организация террористических групп. Наносимый ими ущерб непропорционально велик по сравнению с риском, ибо в критический момент, будучи захвачены врасплох, они сдавались, а действуя в военной форме, считали, что они защищены Женевской конвенцией. Поэтому-то англо-американцы и находили охотников на такие мероприятия. Германское командование, предупреждал и грозил Гитлер, решило не оставить у противника никаких сомнений в том, что шансы спасти свою голову в таком деле теперь равны нулю. С членами террористическо-диверсионных групп не будут, следовательно, обращаться в соответствии с Женевской конвенцией, напротив, они будут уничтожаться до последнего.

Вместе с тем Гитлер позаботился о сохранении формы и видимости приличия, очевидно входя в положение своих командующих армиями, которые почувствовали бы себя скверно, если бы в военной сводке было объявлено, что расстреляно столько-то и столько пленных, захваченных в военном обмундировании и уничтоженных без суда. Гитлер заверял своих кнехтов-офицеров, что донесение о таком случае, приведенное в сводке вермахта, «будет изложено кратко и лаконично: террористический, саботажный или диверсионный отряд был уничтожен в бою до последнего человека». Гитлер еще раз апеллировал к своим офицерам, чтобы они со всей присущей им энергией выполняли этот приказ, который он закончил формулировкой, вводившей определенную модификацию в изданный накануне приказ. Смысл заключительной фразы сводился к следующему: если, соображения целесообразности потребуют допроса таких пленных, то следует временно сохранить одного или двух из них, но затем, после проведения допроса, их также надлежит беспощадно расстрелять.

Начальник ВФСт генерал-полковник Иодль, передавая адресатам этот приказ, снабдил его характерным примечанием: «Настоящий приказ предназначен только для командиров и ни в коем случае не должен попасть в руки противника». Поэтому ОКВ предпринимает все меры осторожности: все копии приказа (а их было 22) по ознакомлении с содержанием подлежали уничтожению.

Такими примечаниями, как установлено после войны, снабжались только наиболее преступные распоряжения властей третьего рейха.

На Нюрнбергском процессе Иодль объяснял сугубую секретность приказа тем, что «его возмущал» последний абзац, касавшийся допроса пленных перед казнью, поскольку он, Иодль, «…считал подлостью убивать человека, принудив его перед этим давать информацию» [622]. На практике к такой подлости гитлеровцы прибегали неоднократно.

Немецкие высшие офицеры, понимавшие преступный характер «командобефеля», окружали сугубой тайной факт сотрудничества с СД при выполнении этого приказа, в особенности факты допросов пленных перед их ликвидацией. «Осторожность» эту соблюдали не только в районах военных действий, но и в глубоком тылу.

Так, например, главнокомандующий войсками вермахта в Норвегии генерал-полковник Фалькенхорст, устно передавая данный приказ своим подчиненным и требуя от них точного его исполнения, обязал офицеров сохранять при этом строжайшую тайну. Если, наказывал он, армия захватит командос в присутствии свидетелей (например, местной полиции), то пленных не следует убивать на месте, а надлежит передавать СД [623].

Несмотря на предписанные крайние меры предосторожности, страх и нечистая совесть повелели германскому командованию отозвать и уничтожить все экземпляры приказа о командос, особенно оттуда, где военная обстановка складывалась неудачно для Германии и существовала возможность того, что приказ попадет в руки противника.

В итоге всего через несколько недель после издания этого приказа генеральный штаб ОКХ в связи с обстановкой на Востоке стал категорически добиваться уничтожения всех его экземпляров. Докладывая Гитлеру об этом, генерал Варлимонт указывал на «опасность» того, что приказ может попасть в руки противника и на других фронтах. 27 ноября 1942 года было принято решение, а на следующий день ОКВ издало приказ об уничтожении всех копий «командобефеля» на восточном театре войны (включая сюда и финский фронт), а также в Африке — во всех штабах ниже армейского [624]. Это был период, когда советские войска победоносно развивали наступление под Сталинградом, а союзники добились успеха под Эль-Аламейном.

28 октября 1942 года командование германским военно-морским флотом передало «командобефель» подчиненным ему соединениям, частям и кораблям, подчеркнув при этом все значение сохранения тайны. Письменный текст приказа получили только командующие флотами и эскадрами. Командиры рангом ниже должны были получить информацию от своих начальников устно, причем последние по использовании текста приказа обязаны были отослать свои экземпляры обратно — для уничтожения [625].

Через несколько дней после занятия поста главнокомандующего военно-морским флотом (февраль 1943 года) гросс-адмирал Дениц издал приказ [626], в котором сетовал на отсутствие ясности в интерпретации «командобефеля» во всех трех видах вооруженных сил. Напоминая о том, что командирам и офицерам, грозит предание военному суду в случае, если они не станут инструктировать подчиненные войска об обращении с «саботажниками», Дениц разъяснял, почему этот приказ окружен такой таинственностью. По мнению гросс-адмирала, в основе такого положения вещей лежали следующие соображения: «фюрер» опасался, что усиление актов саботажа на Востоке и Западе может иметь зловещие последствия для Германии, а потому приказ и содержит решение о расстреле даже одетых в форму, действующих по военным приказам пленных, хотя бы это происходило тогда, когда они сдались добровольно и просили о пощаде. Так каждый подчиненный Деница был непосредственно информирован, что приказ является столь явным нарушением Женевской и Гаагской конвенций, что его должно хранить в строжайшей тайне. В то же время, разглагольствовал Дениц, незачем держать в тайне случаи уничтожения «саботажников» в бою. Как раз наоборот, такие факты надо предавать гласности через сводки вермахта с целью добиться устрашающего эффекта.

Даже в отношении своих союзников гитлеровцы сохраняют преувеличенную осторожность, поначалу вообще не посвящая их в это преступление. Так, например, 5-я германская танковая армия 31 января 1943 года получила указание командования группы армий «Юг», что приказ Гитлера от 18 октября 1942 года не следует сообщать итальянским частям и что все копии этого приказа, находящиеся в немецких штабах в Африке, надлежит уничтожить [627].

Чтобы замести следы преступления, гитлеровцы порой совершали дополнительные варварские акты. Так, в Норвегии СД «избавлялась» от трупов убитых командос путем уничтожения их в море с помощью взрывчатых веществ [628].

Приказ об уничтожении командос, как уже сказано выше, был разослан командующим германскими войсками на всех фронтах в Европе и Африке (его получили также главнокомандующие ВВС и военно-морским флотом) и проведен в жизнь повсеместно. Только командующий Африканским корпусом генерал Роммель якобы сжег приказ и не применял его у себя [629]. Чаще всего этот приказ применялся на северо- западе и в Юго-Западной Европе, где такая форма борьбы (с помощью командос) была более распространенной, а начиная с 1944 года — также и на юго-востоке. Из немецких документов известны факты убийства английских, норвежских, французских и греческих командос в 1942–1944 годах в Норвегии, Франции и на Балканах, а также американских — в 1944 году в Италии.

Захваченных одиночных командос для проведения «следствия» передавали органам СД.

Методы «следствия», практиковавшиеся этими сообщниками вермахта, мы осветим ниже. Здесь же только заметим, что «следствие» всегда заканчивалось смертью командос, о чем свидетельствуют немецкие документы и послевоенные признания высших чинов гестапо.

Согласно показаниям Мильднера (начальника гестапо в Катовицах в июле — августе 1944 года), Гиммлер при посредничестве тогдашнего шефа полиции безопасности и СД Кальтенбруннера дал указание инспекторам и начальникам территориальных управлений полиции безопасности и СД: всех англо-американских командос, переданных вермахтом СД, после допроса расстреливать и сообщать об этом соответствующим органам вермахта с указанием, что означенные командос были «уничтожены в бою». Приказ Гиммлера был строго секретным и подлежал незамедлительному уничтожению после ознакомления[630].

Этот бесспорный факт следует дополнить в том смысле, что приказ рейхсфюрера СС (или начальника РСХА) по упомянутому вопросу был издан значительно раньше — сразу же после подписания «командобефеля». Об этом свидетельствуют отметки в документах вермахта, где говорится о передаче командос СД на предмет «особого обращения» («зондербехандлунг»). Наличие сотрудничества с момента издания «командобефеля» категорически подтвердил бывший начальник штаба германских войск на Западе генерал пехоты Гюнтер Блюментритт: «Приказ фюрера был одновременно дополнен Гиммлером по своим служебным каналам…» [631].

Таким образом, и по этой линии сотрудничество между армейским командованием и органами СД было согласовано с самого начала и в последующей практике не обнаруживало больших трений.

Спорным и пока что до конца не выясненным остается вопрос о том, применялся ли «командобефель» также и на Восточном фронте. Достоверно лишь одно: ОКХ передало этот приказ всем командующим группами армий и армиями на Востоке. Для чего? Только ли для сведения или же и для исполнения? Защита обвиняемых на главном Нюрнбергскбм процессе и на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других доказывала, что этот приказ не применялся на Востоке. Командующие гитлеровскими армиями на Востоке не были уверены в отношении того, на кого распространяется упомянутый приказ. Так, в журнале боевых действий 3-й танковой армии (из состава группы армий «Центр») содержится следующая запись, датированная 18 ноября 1942 года:

«Танковая армия просит группу армии, чтобы прежде всего было выяснено, касается ли этот приказ исключительно британских террористических групп или же он может быть применен к бандам [то есть к партизанам. — Ш. Д.] на оккупированной территории. Командующий 3-й танковой армией генерал-полковник Ганс Рейнгардт до выяснения этого вопроса был такого мнения, что все бандиты должны быть расстреляны, даже если они носят мундир» (подчеркнуто в оригинале. — Ш. Д.) [632].

Еще отчетливее это обстоятельство проявляется в случае с генералом Гансом Зальмутом, командовавшим 2-й армией на Востоке. Начальник тыла этой армии издал приказ, согласно которому «агенты из состава террористических и саботажных отрядов, которые попадут в руки вермахта, должны быть незамедлительно переданы СД» [633] и «всякое содержание их под военной охраной, в лагерях для пленных и т. п. строжайшим образом запрещается, даже если это предпринято как временная мера» [634]. Словом, тут почти дословно пересказываются пункты «командобефеля». Американский военный суд на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других, принимая во внимание все упомянутые моменты, пришел к выводу: армия придерживалась того мнения, что «командобефель» имел всеобщее применение. «Зальмут, — говорится в приговоре по делу фельдмаршала Лееба и других, — передал этот приказ для исполнения независимо от того, считали ли [гитлеровцы. — Peд.] его применимым только к англичанам и американцам или также и к русским». Эта точка зрения представляется вполне обоснованной.

Кстати сказать, итальянская армия не вводила у себя принцип уничтожения командос, признавая их способ борьбы вполне соответствующим международному праву, и обращалась с командос как с военнопленными, отказываясь при этом выдавать их гитлеровцам.

Так, например, 3 января 1943 года в порту Палермо группа из 5 английских командос (1 офицер и 4 солдата), одетых в английскую военную форму и действовавших на катере-охотнике, потопила один итальянский военный корабль и повредила несколько других итальянских и германских судов. Затем эти командос были захвачены в плен. Гитлеровцы потребовали от итальянцев выдачи пленных, чтобы расправиться с ними как с «саботажниками». Но итальянское главное командование ответило отказом, мотивируя его следующими соображениями:

«Такие действия катеров-охотников следует, по итальянским понятиям, признать регулярными военными действиями. С итальянскими военными моряками, которые в ходе совершения подобных действий, направленных против Мальты, Александрии, Гибралтара и Алжира, попали в плен, противник также обращался не как с диверсантами, а как с военнопленными…» [635].

Докладывая по инстанции об этом инциденте, ВФСт сделал меланхолическое заключение: «В связи с вышеизложенным нам отказано в выдаче англичан. Они остались в итальянском плену» [636].

В то же время фашистское командование царской болгарской армии в июне 1944 года под нажимом гитлеровцев согласилось впредь обращаться со всеми «агентами и саботажниками» в соответствии с приказом Гитлера от 18 октября 1942 года [637].

Приводя ниже ряд фактов убийства командос, мы предупреждаем, что они не охватывают собой всех случаев преступлений, совершенных над командос в 1942–1945 годах. Выяснить судьбу многих солдат, посланных со специальным заданием, оказывалось невозможным, поскольку из-за уничтожения гитлеровцами многих документов или отсутствия в сводках вермахта каких-либо указаний, а также из-за понятного молчания свидетелей-гитлеровцев все следы их исчезли.

В конце октября 1942 года группа командос, состоявшая из 6 английских и 4 норвежских военнослужащих, прибыла на катере в Норвегию с заданием потопить (при помощи двухместных торпед) гитлеровский «карманный» линкор «Тирпиц», стоявший в Тронхенм-фьорде. Однако задание им выполнить не удалось, так как торпеды, с помощью которых командос хотели потопить линкор и которые были прикреплены к катеру, оказались поврежденными в результате разразившегося шторма. Командос удалось бежать в Швецию, и только один из них, двадцатилетний английский моряк Роберт Пол Эванс, попал в гитлеровский плен.

Делом этого пленного интересовались многие учреждения и должностные лица рейха в Норвегии. Начальник полиции безопасности в Тронхейме отправил его в резиденцию своего шефа в Осло. Командующий войсками вермахта в Норвегии генерал-полковник Фалькенхорст сам справлялся у начальника полиции безопасности о захваченных материалах. Кроме того, Эванс был лично допрошен гитлеровским адмиралом, начальником обороны северного побережья [638].

Несмотря на то что, даже согласно немецкому рапорту, «не установлено [со стороны пленного. — Ред.] насилия, являющегося нарушением международного права», Эванс в соответствии с приказом фюрера от 18 октября 1942 года был расстрелян 19 января 1943 года [639]. На Нюрнбергском процессе по делу главных немецких военных преступников заместитель главного обвинителя от Великобритании Дэвид Максуэлл-Файф спросил Кейтеля, что противозаконного совершил этот моряк, если он имел задание потопить при помощи торпеды линкор. На это Кейтель ответил: «Признаю, что тут все в порядке, что это абсолютно допустимая атака» [640].

История убийства двух английских моряков содержится в журнале боевых действий командующего флотом в Западной Франции адмирала Бахмана [641]. 8 декабря 1942 года сильный прибой выбросил около Ле-Вердона надувную лодку с двумя английскими командос (моряками). Один из них, англичанин из Глазго, отказался давать какие-либо показания, а второй, ирландец, дал лишь несущественные показания. Адмирал Бахман распорядился, чтобы обоих пленных немедленно расстреляли. Однако его начальство в Париже воспротивилось этому, добиваясь, чтобы от пленных были получены важные сведения, интересующие командование. Было разрешено использовать для этого «все средства», в частности обещание сохранить морякам жизнь и гарантировать хорошее обращение в плену. Однако гитлеровский флот, который из всех трех видов вооруженных сил рейха чаще всего хвастался своей рыцарской традицией, видимо, не добился никаких результатов в ходе проведенных допросов, ибо решил передать обоих пленных СД в Бордо. «Методы» СД оказались более эффективными, так как уже на следующий день оттуда сообщили, что проведенное «расследование» дало важные сведения об организации и подготовке командос. Оба англичанина 11 декабря по личному приказу Гитлера были расстреляны в Бордо взводом военных моряков в присутствии офицера СД (!).

На следующий день после этой казни несколько гитлеровских военных кораблей, стоявших на якоре в устье Жиронды, были серьезно повреждены магнитными минами, а один из них («Аркашон») затонул. Таков был ответ товарищей обоих замученных командос, и адмирал Бахман оценил этот акт как «совершенный с большим ожесточением». К сожалению, 6 англичан, которые совершили диверсию, были захвачены при попытке бежать в Испанию и после трехмесячного заключения расстреляны 23 марта 1943 года. Вот их имена: лейтенант флота Маккинон (21 год), сержант Сэмюэль Уэллес (30 лет), унтер-офицер Альберт Фр. Левер (22 года), а также матросы Уильям Дж. Миллс (21 год), Джеймс Конвей (20 лет) и Роберт Элэрт (21 год). Седьмой моряк, Моффет, утонул во время диверсии и был выловлен уже мертвым[642].

Необходимо отметить, что многих командос убивали за действия, совершенные еще до введения в действие «командобефеля». Вот пример. 16 сентября 1942 года группа командос, состоявшая из 10 англичан и 2 норвежцев из «Бритиш рилф маунтин реджимент», в английской военной форме высадилась в Норвегии и 21 сентября взорвала сооружения электростанции в Гломфьюре, убив при этом гитлеровского охранника. Семь из них попали в плен (пятерым удалось бежать в Швецию) и 30 октября были расстреляны. Вот имена шести из них: капитан Грэм Блэк, капитан Джозеф Хаутон, сержант Миллер Смит, капрал Уильям Чэдли, рядовые Сирил Эбрем и Эрик Куртис.

Даже генерал Иодль подтвердил на Нюрнбергском процессе, что не может и не желает оправдать этот случай. По мнению Иодля, это убийство было совершено абсолютно противозаконно, поскольку приказ о командос не мог иметь обратной силы [643].

Катер норвежских военно-морских сил с экипажем в 12 человек под командованием лейтенанта флота Эскеланда, базировавшийся на Скэллоуэй (Шетландские острова), в марте 1943 года находился вблизи берегов Норвегии, имея задание «создавать организации для проведения актов саботажа» против гитлеровских военных объектов. 30 марта в Тофтефьорде дело дошло до боя с превосходящими силами гитлеровцев. Потеряв двух человек убитыми, норвежцы взорвали катер, но сами попали в плен. В связи с этим в немецком рапорте лаконично говорится: «Приказ фюрера был выполнен СД». В то же время официальная сводка вермахта, датированная 6 апреля 1943 года, представляет всему миру факт зверского убийства 10 моряков таким образом: «В Северной Норвегии диверсионный отряд противника, приближавшийся к побережью, был полностью уничтожен в ходе боя» [644].

30 апреля 1943 года в плен к гитлеровцам попали 4 английских командос (1 лейтенант флота, 1 старший сержант и 2 сержанта), обслуживавших передаточную радиостанцию на о. Идре (Греция). «С англичанами следует поступить, как с саботажниками, в соответствии с приказом фюрера», — последовало указание ВФСт [645].

В июле 1943 года в Ульвене (Норвегия) гитлеровцы убили захваченную ими группу из 6 норвежских и 1 английского морских офицеров. Это были: А. Андерсен, Б. Клеппе, А. Бигст, И. Клиппер, Г. Хансен, К. Хальс и радист английского военно-морского флота Р. Хэлл. Все они составляли экипаж торпедного катера № 345, который, действуя со своей базы на Шетландских островах, атаковал гитлеровские корабли вблизи норвежского побережья. 27 июля 1943 года, окруженные отрядами гитлеровских ВМС, моряки были взяты в плен на небольшом прибрежном острове. Допрошенные офицером военно-морской разведки лейтенантом Фангером, они были им признаны военнослужащими, отвечающими всем требованиям, необходимым для обращения с ними как с военнопленными (они были одеты в военную форму). Рапорт, составленный в этом духе, был направлен командованию флота в Берген и начальнику обороны западного побережья адмиралу Шрадеру. 29 июля по приказу Шрадера все пленные были переданы СД в Бергене. Передача состоялась после совещания Шрадера с начальником полиции безопасности в Бергене оберштурмбаннфюрером СС Бломбергом. На этом совещании командующий флотом показал эсэсовцу приказ фюрера от 18 октября 1942 года и потребовал поступить с пленными в соответствии с этим приказом. Тогда СД провела «свое собственное расследование», и на следующий день все захваченные моряки были расстреляны на полигоне вблизи концлагеря. Следы преступления были заметены следующим образом: по приказу офицера СД, руководившего экзекуцией, к трупам были привязаны толовые шашки, затем убитых тайно бросили в море, и там тела их были разнесены в клочья взрывом.

После войны, в декабре 1945 года, английский военный суд в Осло осудил за это преступление 10 гестаповцев [646].

Спустя несколько дней после этого убийства адмирал Шрадер получил высшую гитлеровскую награду — «Рыцарский крест». После капитуляции гитлеровской Германии, опасаясь ответственности за передачу пленных в руки СД, сей адмирал, как показал офицер его штаба капитан флота Вильдеман, покончил жизнь самоубийством.

Главнокомандующий германским военно-морским флотом гросс-адмирал Дениц старался на Нюрнбергском процессе снять с себя всякую ответственность за преступление в Ульвене. По его словам. Шрадер был подотчетен адмиралу Цилиаксу, который якобы подчинялся не командованию флота (Деницу), а командующему войсками вермахта в Норвегии генералу фон Фалькенхорсту. Однако, прижатый к стене неопровержимыми доказательствами, Дениц вынужден был заявить, что поступок Шрадера (передача командос СД) «был явным нарушением приказов, и ОКМ информировано об этом не было» [647].

20 сентября 1943 года вблизи Специи (Италия) части горнострелкового корпуса вермахта захватили двух английских парашютистов — капрала Джеймса Шортелла и сержанта Уильяма Фостера. Оба были вооружены пистолетами и снабжены взрывчатыми веществами, а также инструментами для организации диверсий на железнодорожных путях. Попав в плен, они будто бы заявили, что являются итальянцами. Неясен вопрос: были ли они в военной форме, и если да, то в какой именно? Они отказались давать какие бы то ни было показания относительно места и даты высадки, полученного задания и воинской части, к которой принадлежали. Обоих расстреляли без суда [648].

7 ноября 1943 года разведывательный отдел штаба гитлеровских войск в Италии донес в ОКВ, что 2 ноября 1943 года около Пескари захвачены три командос, которые затем были ликвидированы. Судьба остальных девяти человек, которые, будучи ранеными, тоже попали в плен, но были помешены в госпиталь, неизвестна [649].

В ночь на 22 марта 1944 года 15 американских командос (в том числе два офицера) высадились на итальянском побережье около Фрамуры. Им предстояло взорвать туннель в Специи, чтобы перерезать коммуникации германских войск, находившихся в Кассино и Анцио. 24 марта вся эта группа была захвачена в плен отрядом фашистов Муссолини и гитлеровских солдат. 26 марта все пленные без суда, по приказу командира LXXV корпуса генерала А. Достлера, были расстреляны в Специи. Согласно германским источникам, составленным на «официальном» немецком языке, американцы были «захвачены и казнены» [650].

Приводим их имена:

старшие лейтенанты Винсент Руссо и Поль Дж. Трафиканте; сержанты Ливио Вичелли, Доменико С. Мауро и Альфредо Л. де Флюмери,

рядовые: техники V класса Либерти Дж. Тремонте, Джозеф М. Фаррел, Сальваторе Ди Скляфани, Анжело Сирико, Джон Дж. Леоне, Томас Н. Савино, Джозеф А. Либарди, Жозеф Нойя, Розарио Ф. Скуатрито и Сантаро Калькара.

Все расстрелянные принадлежали к 2677-му специальному разведывательному батальону американской армии [651].

После войны генерал Достлер предстал перед американским военным судом «за попрание законов войны». Достлер показал, что отдал распоряжение о расстреле этой группы в полном соответствии с приказом от 18 октября 1942 года и что если бы он этого не сделал, то его тогда же предали бы военному суду. 12 октября 1945 года Достлер был приговорен в Риме к смертной казни и расстрелян[652].

Случалось, что захваченного пленного «слишком поспешно» направляли в лагерь для военнопленных. Тогда гитлеровцы старались срочно «исправить» допущенную ошибку. Так, например, 16 апреля 1944 года командующий германскими войсками на Юго-Востоке (Греция) потребовал от шталага VIIA, чтобы отправленный туда английский капитан Блайт был немедленно передан СД на основании «командобефеля» [653].

Захваченные вблизи Алимнии (Греция) частями группы армий «Е» два командос — английский радист Карпентер и греческий моряк Лисгарис — по решению главнокомандующего войсками вермахта на Юго-Востоке в начале июня 1944 года, после выяснения мнения (и «получения согласия») ВФСт, были переданы СД для «зондербехандлунг» [654].

Невыясненными остались следующие случаи.

15 августа 1942 года — за два месяца до издания приказа о командос — два англичанина, лейтенант Майкл Александер (22 года) и капрал Гунней (23 года), совершили ряд диверсионных актов за линией германского фронта в Северной Африке. Они взорвали склады боеприпасов и военного снаряжения, вывели из строя пулемет и захватили в плен гитлеровского унтер-офицера Зеемана и 3 солдат, которых (по немецким источникам) связали, а кроме того, добыли 2 пистолета и 2 германские полевые шапки. Несколько позже роли переменились: Зееману удалось ошеломить англичан и в свою очередь захватить их в плен. Поскольку в момент нападения англичане носили на себе только рубашки и брюки цвета хаки [дело происходило в пустыне. — Ш. Д.], то их, во исполнение приказа Гитлера, обвинили в партизанских действиях и предали имперскому военно-полевому суду, но по распоряжению шефа ОКВ судебное разбирательство в этой инстанции (Reichskriegsgericht) было временно приостановлено. В течение всего этого времени англичане находились в качестве военнопленных в лагере Эйхштадт. В связи с объявленной «контракцией показательному процессу в Харькове» контрразведка в январе 1944 года вновь раскопала это дело и заинтересовалась, нельзя ли подвести данный случай под категорию «нарушения противником законов и обычаев войны» [655]. Судьба двух пленных англичан неизвестна.

Неизвестна также судьба английского диверсионного отряда, которому была поставлена задача взорвать сооружения Коринфского канала и который 1 мая 1943 года был захвачен в плен. Среди пленных оказался, в частности, капитан флота Кэмберледж, кавалер ордена «За заслуги». Как представляется, они были живы еще в январе 1944 года, но их дело, как и дело Александера и Гуннея, было вновь поднято гитлеровской контрразведкой в поисках жертв для «противохарьковской акции».

Оговоримся сразу: приведенные выше случаи отнюдь нс исчерпывают ни преступлений, совершенных над командос с момента издания приказа от 18 октября 1942 года, ни случаев, остающихся не выясненными до конца. В апреле 1944 года в отчете контрразведки, направленном ОКВ, речь шла о 44 офицерах и 19 солдатах английской и американской армий, «еще остающихся в живых», которые подпадали под категорию командос [656]. Их окончательная судьба, как и перипетии упомянутой выше «противохарьковской акции», до сих пор не выяснены.

Летом 1944 года сфера применения «командобефеля» была расширена. В это время в ставке Гитлера возник вопрос о «военных миссиях» — советских, английских и американских, сотрудничающих с национально-освободительным движением в оккупированных странах Юго-Восточной Европы, особенно в Югославии. Нараставшее вооруженное сопротивление захватчикам во всей оккупированной Европе наряду с победоносно наступающими советскими войсками и созданием второго фронта на Западе превращалось в важный фактор, непосредственно ставивший под угрозу все германские расчеты и боевые операции.

Контакты союзников с движением Сопротивления на юго-восточном театре войны на первых порах поддерживались при посредничестве командос, которые появились там в начале 1944 года. (ВФСт немедленно напомнил командующему войсками вермахта в этом районе: «В связи с сообщением о высадке 19 февраля английских командос в Патросе и 23 февраля в Пископи вновь ссылаемся на упомянутый приказ» [657]. Так обязательность применения «командобефеля» была распространена и на Балканы.) Позднее возникли постоянные военные миссии союзников при партизанских штабах.

Несмотря на бесчеловечные методы подавления освободительного движения народов Югославии, значительная территория этой страны летом 1944 года была очищена от оккупантов, а наступающие с севера советские войска и английский десант с юга грозили отсечением и уничтожением значительных германских сил в Греции (группа армий «Е»), а в недалекой перспективе и всего германского юго-восточного театра войны. В этой обстановке взбешенный Гитлер в поисках «виновников» и оправдания собственных поражений и на этом фронте обратил свое внимание на упомянутые союзные миссии.

Это были нормальные с точки зрения международного права военные представительства, состоявшие из офицеров, которые носили обычную военную форму (кстати, и Югославская народно-освободительная армия в этот период уже имела установленную армейскую форму и проводила регулярные военные действия), и. выполнявшие функции офицеров связи главных штабов союзных армий. Эти офицеры не имели ничего общего с совершением диверсионных актов или иными мероприятиями, осуществлявшимися командос. Несмотря на все это, в июле 1944 года Гитлер «высказал мнение», что с захваченными в плен сотрудниками таких миссий на юго-восточном театре войны следует обращаться не как с военнопленными, а как с командос. ВФСт, которому была поручена разработка этого вопроса, запросил мнение ряда учреждений ОКВ, а также командования германскими войсками в Юго-Восточной Европе и… РСХА [658].

Результат был ошеломляющим: за исключением главнокомандующего войсками на Юго-Востоке, который считал возможным передачу членов военных миссий в руки СД, все остальные органы — Управление по делам военнопленных при ОКВ, оперативный отдел ВФСт, разведывательный отдел ОКВ, даже РСХА (в лице гестапо) и военное управление (разведка) при РСХА — высказались за то, чтобы в принципе обращаться с ними как с военнопленными, делая исключение лишь для тех случаев, когда они явно выполняли функции командос. Заслуживает внимания мотивировка военного управления РСХА, смысл которой сводился к тому, что «особое обращение» с членами военных миссий путем применения репрессий поставило бы под угрозу собственные германские акции в рамках действий полка «Бранденбург 800». В целом это была та же самая мотивировка, с помощью которой Канарис робко пытался в 1942 году противостоять изданию «командобефеля». Когда Кейтель утверждал на Нюрнбергском процессе, что Гитлер отверг мнение военных органов о необходимости обращаться с членами военных миссий как с военнопленными [659], то сказал он только половину правды. Он умолчал о позиции, занятой органами безопасности, и — что самое важное — о позиции начальника ВФСт и его заместителя (Иодля и Варлимонта), а также о своей собственной, так как ВФСт рекомендовал считать военные миссии при «бандах»… «предприятием командос»! И это несмотря на то, что они «не отвечают прежним понятиям», а также «дословному содержанию приказа о командос» [660]. Циничным является также мнение ВФСт, что хотя в отношении «банд» и проводится в последнее время политика захвата в плен в качестве военнопленных, но делается-де это лишь в связи с целесообразностью, чтобы использовать большие массы партизан как рабочую силу и вызвать массовое их дезертирство. Однако, поскольку членов военных миссий насчитывается мало, то соображения «целесообразности» отпадают, а отсюда и (сформулированный генералом Варлимонтом) вывод, который трудно назвать логичным, но который вполне сходится с преступными замыслами Гитлера: «Принципиально можно считать англо-американские, как и советские военные миссии, скорее как мероприятия командос и соответственно этому обращаться с их членами» [661]. В этом же духе был сфабрикован проект приказа, который после утверждения Гитлером был издан 30 июля 1944 года как приказ ОКВ (за подписью Кейтеля). Цитируем его:

«Если в ходе акции по подавлению банд на территориях, подведомственных главнокомандующим на Юго-Западе и Юго-Востоке, будут захвачены в плен члены заграничных, так называемых «военных миссий» (как англо-американских, так и советских), в отношении их не имеют применения специальные приказы по вопросу об обращении с захваченными членами банд. С ними следует обращаться не как с военнопленными, а в соответствии с приказом фюрера от 18 октября 1942 года об уничтожении террористическо-саботажных групп (ОКВ/ВФСт № 003830/42).

Настоящий приказ не может быть передан по инстанции ниже корпуса и равнозначных штабов в иных родах войск и — после ознакомления с ним и сообщения для сведения — подлежит уничтожению» [662].

Таким образом, приказ этот расширял действие «командобефеля» как с точки зрения персональной, так и территориальной. В связи с тем, что при его исполнении было принято в расчет также сотрудничество аппарата безопасности, нет ничего удивительного в том, что копию приказа получили наряду с высшими военными чинами также рейхсфюрер СС и РСХА.

Приказ о военных миссиях отнюдь не остался в сфере чистой теории. В 1945 году в Маутхаузене были расстреляны члены союзных военных миссий, находившиеся при партизанских штабах в Словении и Хорватии (см. подраздел настоящей главы «Концентрационные лагеря. Маутхаузен»).

Не выяснена пока судьба английской военной миссии, которая в конце 1943 года, то есть еще до издания приказа об убийстве членов военных миссий, попала в руки гитлеровцев. Члены этой миссии, состоявшей из 1 бригадного генерала, 2 майоров, 1 младшего офицера и 3 солдат, действовали в Южной Албании. Известно, что один из офицеров (майор) погиб в бою, а остальные попали в плен. В апреле 1944 года они были еще живы, но как раз тогда германская контрразведка начала выискивать (в рамках «противохарьковской акции») кандидатов в жертвы из числа военнопленных, которые «нарушали законы войны». Докладывая об этом деле, III отдел контрразведки запрашивал ОКВ, не следует ли признать этот случай «подходящим». На полях документа имеется пометка от руки: «Да» (и инициалы; Т. Н.), что скорее всего не предвещало ничего хорошего упомянутым пленным [663].

Приказ о командос оставался в силе почти до конца войны. Время от времени ВФСт напоминал командующим армиями о его существовании и необходимости применения.

В мае 1943 года ВФСт еще больше усилил и без того бесчеловечный характер «командобефеля» рассылкой директивы о том, что впредь о смерти командос не следует извещать их государства, поскольку на основе приказа «фюрера» от 18 октября 1942 года они являются не солдатами, а обычными преступниками [664].

Несмотря на строжайшую секретность, которая окружала уничтожение командос, несмотря на завуалированную форму сводок вермахта, объявлявших об уничтожении «в бою» отрядов «саботажников», нетрудно было догадаться о подлинной судьбе командос, которые не вернулись с задания. Недвусмысленная угроза, а равно и предупреждение об уничтожении командос, содержавшиеся в специальном сообщении вермахта, и сам факт, что ни от одного из них не было извещения о том, что он находится в плену, позволили очень скоро раскрыть тайну. Дело получило огласку, и английское правительство заявило в 1943 году по дипломатическим каналам решительный протест против этих расстрелов [665].

В мае 1943 года ВФСт, поддерживая тесный контакт с министерством иностранных дел третьего рейха и основываясь на материалах, доставленных главнокомандующим войсками вермахта в Норвегии, составил проект ответа на эту ноту, позже одобренный Гитлером [666].

29 декабря 1944 года английское правительство при посредничестве швейцарского посольства вновь заявило протест против убийства командос, включая сюда также солдат из полка САС. Тогда ОКВ затребовало от главнокомандующего германскими войсками на Западе доклад по этому вопросу. Из его ответа явствует, что с солдатами САС обращались в соответствии с приказом «фюрера» от 18 октября 1942 года [667].

В марте 1945 года главнокомандующий союзными войсками в Европе генерал Д. Эйзенхауэр обратился к офицерам вермахта с прокламацией, в которой предостерегал их от применения «командобефеля». В штаб-квартире Гитлера воцарился страх. «Невозможно установить: заполучил ли — враг в свои руки копию этого приказа или же располагает устным сообщением предателя. Поэтому в ответе вообще нецелесообразно напоминать о приказе», — гласит заключение ВФСт [668]. И ВФСт предложил подчеркнуть, по пропагандистским соображениям, два момента: Германия еще в 1940 году признала, что парашютисты в военной форме являются комбатантами и имеют право на обращение с ними в качестве военнопленных, в то же время диверсионные отряды противника, которые в глубоком тылу совершают обычные уголовные преступления, недостаточно отвечают условиям комбатанта. Видимо, ОКВ, оценив ситуацию, признало эту полную лицемерия позицию единственно возможным и надлежащим контрударом.

Призрак проигранной войны и страх перед возмездием все же были причиной того, что буквально в последние дни войны приказ о командос был отменен. В марте или апреле 1945 года в Норвегию был передан приказ Кейтеля о том, что впредь с захваченными в плен командос надлежит обращаться как с обычными военнопленными [669].

Явно преступный характер «командобефеля» вынудил после войны тех германских генералов, которые предстали перед судом в качестве обвиняемых за совершение военных преступлений, откреститься от него, осудить его и всеми возможными способами доказывать, что они якобы не проводили его в жизнь. А когда их пригвождали к позорному столбу совершенно неоспоримыми фактами, они ссылались на первую часть приказа, прикрывались тем, будто верили, что речь тут идет о репрессалиях за преступления противника. Но эта была несостоятельная попытка оправдаться, ибо Женевская конвенция 1929 года не допускает применения репрессалий в отношении военнопленных (ст. 2 конвенции). В то же время они, генералы, так и не отважились прикрываться в своей защите последней частью приказа, не посмели признать, что выполняли этот разбойничий приказ из чувства страха за собственную жизнь. Исключением здесь был только генерал Достлер, который открыто признал, что за неисполнение этого приказа его предали бы военному суду.

На Нюрнбергском процессе Кейтель и Иодль усиленно заверяли, что приказы о командос были целиком отредактированы Гитлером, что они были против этих приказов, но вынуждены были выполнить директивное указание и все же разослать их командующим армиями.

Старшина офицерского корпуса фельдмаршал Рундштедт на Нюрнбергском процессе заявил: «Мы, войсковые командиры, были категорически против приказа о командос и в устных дискуссиях в наших штабах порешили сделать его неэффективным» [670]. Об отрицательном отношении к этому приказу со стороны многих офицеров и солдат говорил также подчиненный Канарису генерал Лахузеи [671]. Фельдмаршалы Лист, Кессельринг и Рундштедт утверждали, что они «саботировали» приказ о командос. Рундштедт заявил даже, что никто в связи с этим приказом не был передан в руки СД. Однако, припертый к степе неоспоримыми фактами, Рундштедт признал, что «могли случиться» два-три исключения, но вообще-то приказ «саботировался» [672].

Отчетливее и яснее, в соединении с определенной попыткой оправдания, ставит вопрос адвокат Кальтенбруннера на Нюрнбергском процессе д-р Кауфман:

«Нельзя сомневаться, что этот приказ являлся нарушением международного права. Превращение второй мировой войны в тотальную войну вызвало множество новых военных уловок. Пока в их выполнении принимали участие подлинные солдаты, даже горечь, понятная с человеческой точки зрения, — а я говорю сейчас о поведении командос, нарушавших законы войны, — не могла оправдать издания этого приказа. К счастью, немного людей пало жертвами этого приказа Гитлера, как показал обвиняемый Иодль» [673].

В том же духе, духе осуждения приказа, выступали обвиняемые генералы на процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других.

Однако нужно еще раз со всей категоричностью подчеркнуть, что хотя и могли существовать «сомнения» — как в генеральном штабе ОКХ, так и в ОКЛ и ОКМ, — все же они никогда не обретали форм явного сопротивления или хотя бы уклонения от выполнения приказа. Приказ этот повсеместно был передан и исполнен. Даже факт уничтожения приказа Роммелем требует дополнительного выяснения: не шла ли тогда речь об уничтожении в соответствии с директивой ОКВ от 28 октября 1942 года?

Если же говорить о Рундштедте, то, как мы сказали выше, его «Приказ № 13» стал прообразом приказа о командос. Рундштедт на процессе заведомо лгал: несомненно, он знал о всех случаях убийства командос на территориях, которые были ему подведомственны. В обширном опусе, лично им подписанном и переданном его начальником штаба генералом Блюментриттом 16 декабря 1942 года начальнику генерального штаба ОКХ генералу Центцлеру [674], мы не находим ни слова осуждения «командобефеля», наоборот, в нем содержится ряд собственных «творческих» идей Рундштедта относительно методов подавления «саботажной акции противника».

Не подлежит сомнению, что и Кессельринг знал о преступлениях в Специи, Пескари, Фрамуре. Однако ни один волос не упал с головы преступников.

Особенно омерзительна роль главнокомандующего войсками вермахта в Норвегии генерала Фалькенхорста. Да, генерал этот «протестовал». Но трудно отнести к заслугам его «протест» от 13 декабря 1942 года. Обращаясь в нем к ОКВ, генерал отрицательно оценивал факт немедленного — без предварительного допроса — расстрела «саботажников» из Эгерсуида; из-за этого, по мнению Фалькенхорста, утрачена возможность получения ценных военных сведений. В своем ответе от 14 декабря ОКВ поддержало это мнение, обращая внимание генерала на то, что «командобефель» разрешает временное оставление в живых отдельных «саботажников» для проведения допроса [675].

В другом документе (от 23 мая 1943 года) тот же Фалькенхорст усилил некоторые акценты приказа о командос и невольно демаскировал его подлинные замыслы [676]. В частности, генерал выразил опасение, что если убийство захваченных командос произойдет в присутствии норвежцев, то в этом случае надо считать, что о такой акции будет широко известно и дело повлечет за собой нежелательные последствия. На фоне этого высказывания особенно ясным становится значение того пресловутого абзаца пункта приказа о командос, в котором говорится об их уничтожении «независимо от того, вооружены они или нет, сражаются или спасаются бегством». Поэтому Фалькенхорст предлагал издать специальный приказ войскам в Норвегии, утверждая, что уже согласовал его с СД. Отметим важное обстоятельство (по существу, известное нам из практики оккупационной политики третьего рейха): германские административные органы тоже были втянуты в эту преступную игру. Имперский комиссар в Норвегии (Тербовен) предложил, чтобы все без исключения пленные, которых впредь будут захватывать немецкие войска в Норвегии, передавались СД, что, по заявлению Фалькенхорста, было им отвергнуто.

Обращаясь же к своим подчиненным в приказе от 25 мая 1943 года, Фалькенхорст говорил: «У меня создалось впечатление, что текст упомянутого приказа [о командос. — Ш. Д.], который должен был быть уничтожен, видимо, недостаточно запечатлелся в памяти офицеров». Поэтому генерал напомнил его содержание, в особенности пункт 3 (об «уничтожении в бою или во время бегства»), а также свой комментарий к нему, изданный 26 октября 1942 года:

«Если в целях проведения допроса поначалу надо пощадить одного человека, то он не может пережить своих товарищей больше чем на 24 часа».

Фалькенхорст рекомендовал непременно привлекать для допроса захваченных в плен командос сотрудников контрразведки и СД. Особенно знаменательна критика Фалькенхорстом поведения его подчиненных в конкретных случаях, имевших место на территории Норвегии. Так, например, в одном случае были взяты в плен два тяжелораненых командос, которых передали в военный госпиталь. Фалькенхорст заявил, что это «находится в противоречии с недвусмысленным содержанием пункта 4 основного приказа». В сомнительных случаях Фалькенхорст высказывался за расширительное толкование приказа. Так, например, со всеми военнослужащими, принадлежавшими к норвежской королевской флотилии катеров-охотников, он предписывал поступать как с «саботажниками», что якобы вытекало из заданий, поручаемых им командованием, и что якобы подтверждали документы, попавшие в руки немцев. Поэтому генерал отказывал норвежским военным морякам в признании за ними статуса военнопленных[677].

Попыток уклонения от исполнения «командобефеля», как мы говорили, было немного. Единственная серьезная попытка имела место после высадки союзников в Нормандии в июне 1944 года. Действовавший в то время от имени главнокомандующего войсками вермахта на Западе фельдмаршала фон Рундштедта его начальник штаба генерал Блюментритт 23 июня направил в ОКВ просьбу об отмене «командобефеля» на всей территории, входящей в сферу его контроля. Однако попытка эта успеха не имела.

Были также и другого рода попытки освободиться от неприятных хлопот с командос. В особенности характерен такой факт: в сентябре 1944 года со стороны командования войсками вермахта на Юго-Востоке и ОКВ/ВФСт были предприняты робкие попытки подвести командос под действие изданных в то время декретов о терроре и саботаже (июль — август 1944 года). Тогда бы вся эта грязная работа почти целиком легла на плечи полиции безопасности, а вермахт спокойно умыл бы руки. Однако этому воспротивился тогдашний шеф РСХА Кальтенбруннер. По мнению Кальтенбруннера, декреты о терроре касались исключительно гражданских лиц, и если бы командос действовали в штатской одежде, эти декреты могли бы быть применены также к ним. Однако если террористы и саботажники заранее были лишены защиты Женевской конвенции, то в отношении командос, «как правило», действующих в военной форме, должны, по его мнению, применяться только предписания приказа «фюрера» от 18 октября 1942 года [678].

Как сказано выше, некоторые командиры вермахта отдавали себе отчет в преступном характере приказов о командос. Однако они всячески избегали называть вещи своими именами. Об этом, в частности, свидетельствует запись в журнале боевых действий ОКМ от 9 декабря 1942 года в связи со сводкой вермахта о расстреле двух солдат, совершивших диверсию в устье Жиронды. «Распоряжение это соответствовало специальному приказу фюрера, однако в связи с тем, что солдаты носили мундиры, это является novum в международном праве» [679].

Международный военный трибунал в Нюрнберге сурово осудил преступления, совершенные в отношении командос, «Согласно положениям этого приказа, отряды командос из войск союзников и другие военные части, действовавшие самостоятельно, уничтожались в Норвегии, Франции, Чехословакии и Италии. Многих из членов отрядов командос убивали на месте, а тем, кого убивали позднее в концентрационных лагерях, ни в одном из случаев не было предоставлено возможности предстать перед каким-либо судом» [680].

Приговор Международного военного трибунала установил соучастие Иодля и Кейтеля в этом преступлении. Трибунал отверг аргументы защиты Иодля, базирующиеся на доктрине «выполнения приказов сверху».

«Участие в совершении преступлении, подобных этим, никогда не требовалось ни от какого солдата, и он сейчас не может прикрываться этим мифическим требованием солдатского повиновения при всех условиях в качестве оправдания за совершение этих преступлений», — гласит приговор [681].

О роли Кейтеля в приговоре говорится: «Он признает, что не считал этот приказ законным, но утверждает, что не мог помешать Гитлеру издать его». Отвергая и в этом случае аргументы защиты, ссылающейся на приказ сверху, Международный военный трибунал признал Кейтеля виновным и не нашел возможным применить в отношении его какие-либо смягчающие обстоятельства [682].

И шеф ОКВ Кейтель и начальник ВФСт Иодль были приговорены к смертной казни и повешены. Адмирал Редер приговором того же трибунала — в частности, и за расстрел двух командос в декабре 1942 года, а также за передачу своим подчиненным приказа от 18 октября 1942 года — был приговорен к пожизненному тюремному заключению [683].

Много времени и места было уделено преступлениям в отношении командос также на процессе по делу фельдмаршала Лееба и других. Приговор по этому делу признал «командобефель» явно преступным приказом (criminal on its face), поскольку он «предписывал попросту организацию резни «саботажных» войск» [684]. Генералы Рейнгардт и Зальмут были, в частности, и за эти преступления приговорены к длительному тюремному заключению, а генерал Варлимонт, который лично сделал значительный «вклад» в разработку «командобефеля», а также при введении его в действие, был приговорен к пожизненному тюремному заключению [685].

Командующий войсками вермахта в Норвегии генерал Фалькенхорст за передачу и распространение этого преступного приказа, а также за выдачу в руки СД английских и норвежских командос был приговорен к смертной казни [686]. Однако позже смертная казнь по неведомым причинам была ему заменена пожизненным тюремным заключением.

ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ОТНОШЕНИИ ПАРАШЮТИСТОВ И СБИТЫХ ВОЕННЫХ ЛЕТЧИКОВ

Воздушная война — одна из самых грозных форм ведения войны — до сих пор еще не регламентирована нормами международного права. Причина такого положения вещей заключается, с одной стороны, в сравнительно более позднем появлении, или возникновении, этой формы вооруженной борьбы: первая мировая война принесла только начальные попытки применения авиации в военных действиях. Однако вторая мировая война уже характеризуется использованием авиации в самых широких масштабах.

Но, бесспорно, важнейшей причиной отсутствия международно-правовой регламентации воздушной войны являются почти неограниченные боевые возможности, которые таятся в новом виде вооруженных сил, и нежелание великих держав отказаться от этих возможностей.

Попытки ввести воздушную войну в рамки обязательных норм международного права датируются еще 1899 годом, когда на I Гаагской конференции было заключено соглашение, содержавшее некоторые ограничения в ведении этой войны, как, например, запрещение метания снарядов и взрывчатых средств с воздушных шаров и т. д. Однако в 1907 году к возобновлению этой конвенции государства не приступали (соглашение было подписано на 5 лет). Да и другие конференции (например, в Гааге в 1923 году) не пошли дальше выработки проектов соглашений.

Несомненно, что и в воздушной войне должны были бы действовать применимые здесь обязательные нормы для воины сухопутной: например, запрещение бомбардировать селения и открытые города, а также вытекающий из ее духа обычай щадить безоружных (например, летчика, выбрасывающегося на парашюте из сбитого самолета). Каков же в данном положении статус пленного-летчика или пленного- парашютиста? Польский ученый Юлиан Маковский придерживался мнения, что «военная авиация составляет неотъемлемую часть сухопутных и морских вооруженных сил, в связи с чем и на нее распространяются предписания, обязательные в сухопутной и морской войне…» [687]. Взятый в плен летчик, стало быть, должен считаться военнопленным и пользоваться всеми правами, которые признаются за пленными других видов вооруженных сил.

Германия особенно сильно развивала свою авиацию в 1935–1939 годах: к моменту нападения на Польшу гитлеровцы располагали почти 3 тысячами боевых самолетов. Впервые Германия применила новый метод военных действий — воздушный десант, а также выброску в диверсионных целях одиночных парашютистов и групп парашютистов в тылу противника — в войне 1939–1945 годов. В 1944 году гитлеровцы имели 150-тысячную армию парашютистов (из коих полностью вышколенных насчитывалось 50 тысяч), сведенных в 6 воздушно-десантных дивизий [688]. К наиболее крупным воздушно-десантным операциям гитлеровцев относятся десанты в Голландии (в мае 1940 года) и на о. Крите (в мае 1941 года).

Весьма значительными воздушно-десантными силами располагали и советские вооруженные силы, а также их западные союзники. В проведенной в сентябре 1944 года воздушно-десантной операции под Арнемом (одной из самых крупных в истории второй мировой войны, в задачу которой входил обход «линии Зигфрида» со стороны Голландии) в тесном взаимодействии принимали участие две американские воздушно-десантные дивизии (101-я и 102-я), английская авиадесантная дивизия и польская парашютная бригада.

Германия, которая до 1943 года имела значительное преимущество в своих авиационных формированиях, требовала, чтобы ее парашютисты считались комбатантами. В этот период гитлеровцы широко рекламировали свои «обиды» и жаловались всему миру, что поляки в 1939 году, а французы в мае 1940 года якобы призывались их командованием к обращению с немецкими парашютистами как со шпионами; что немецким раненым летчикам со сбитых на французском фронте самолетов якобы не оказывалась врачебная помощь; что англичане будто бы обстреливали с воздуха спасающихся на резиновых лодках пилотов гитлеровских ВВС. Все это были заявления, не подкрепленные ни одним конкретным фактом, но имеющие целью оправдать собственные преступления.

В период германского наступления на о. Крит и выброски здесь крупного воздушного десанта гитлеровцы пригрозили репрессиями против военнопленных:

«Если с немецкими парашютистами на Крите не будут обращаться в соответствии с международным правом, то в этом случае Германия предпримет ответные меры в отношении десятикратно большего числа английских военнопленных» [689].

Естественно, что немецкий тезис — абстрагируясь от угрозы разбойничьих репрессий против пленных — об обращении с парашютистами как с комбатантами следует признать правильным, если этот парашютист вполне отвечает требованиям Гаагской конвенции. При этом ясно, что в данном случае конвенция обязывает и Германию к такому же обращению с соответствующими войсками противника. Однако это, видимо, было «не ясно» главарям третьего рейха. То, чего они домогались для себя, им не хотелось делать в отношении противника. В период второй мировой войны они совершили ряд вопиющих преступлений, пытая и убивая парашютистов и летчиков.

В 1941–1943 годах гитлеровцы сталкивались — как в своих тылах на Восточном фронте, так и в оккупированных странах на Западе — почти исключительно с единичными советскими и англо-французскими парашютистами. Ряд немецких приказов регламентировал обращение с захваченными парашютистами. Так, например, в приказе от 9 августа 1941 года штаб тыла группы армий «Юг» пространно излагал вопрос об обращении с парашютистами [690]. После преамбулы, в которой говорилось, что русские все больше и больше используют этот метод борьбы в тылу германских войск и что существует неясность в отношении того, как относиться к захваченным парашютистам, приказ рекомендовал каждого парашютиста, захваченного в штатской одежде, считать партизаном («Freischärler») и только в том случае, если он явился сам и добровольно сдался германским властям, приравнивать к военнопленным. В приказе особо подчеркивалось, что не следует верить объяснениям захваченных парашютистов, будто они были принуждены к этой службе. Приказ также напоминал, что парашютисты могут давать показания в соответствии с полученными ими инструкциями, и потому надлежит беспощадно поступать с ними, ибо только так можно покончить с этим «парашютистским бесчинством» («Fallschirmjägerunwesen»).

Из вышесказанного можно ошибочно заключить, что парашютист, захваченный в военной форме, автоматически должен был считаться военнопленным. Но гитлеровская практика, установившаяся и на Востоке, и на Западе, особенно с 1941 года, была совершенно противоположной. Сбрасываемых в одиночку или небольшими группами парашютистов в гражданской одежде обычно убивали без суда. А с течением времени гитлеровские военные власти категорически стали настаивать на «особом обращении» с парашютистами, даже если они носили военную форму. Казни совершались непосредственно вермахтом (особенно на Востоке) или же СД — после передачи им захваченных вермахтом пленных (особенно на Западе). Некоторых парашютистов, после того как они прошли через ад гестаповских застенков, передавали на ликвидацию в концентрационные лагеря.

Перед ликвидацией захваченный парашютист подвергался допросу: гитлеровцы добивались получения сведений относительно цели замышляемых парашютистом (или его командованием) действий, условленного места сборного пункта, граждан из местного населения, которые сотрудничали с парашютистом, центра подготовки и т. д. Для получения такого рода сведений гитлеровцы не стеснялись в средствах и методах, передавая дело «расследования» в опытные руки палачей из полиции безопасности, СД, тайной полевой полиции или контрразведки. Некоторое представление об этих «методах» дают сохранившиеся германские документы.

12 июня 1942 года начальник гестапо Мюллер в качестве заместителя шефа полиции безопасности и СД издал приказ [691], разрешавший применять методы «третьей степени» при допросах «…коммунистов, марксистов, «свидетелей Иеговы», саботажников, террористов, участников движения Сопротивления, сбрасываемых на парашютах агентов [курсив в оригинале. — Ш. Д.], антиобщественных элементов, польских и русских лодырей и бродяг». Приказ слегка приоткрывает завесу, скрывавшую тайны этого «метода».

«Третья степень среди других средств [курсив наш. — Ш. Д.] может заключаться в очень ограниченном питании (хлеб и вода), жестком ложе, темной камере, лишении сна, изнуряющих упражнениях и телесных наказаниях (если требуется больше двадцати ударов, необходимо заключение врача)…»

Из распоряжения Мюллера видно, что парашютист противника, как правило военный, попадал в СД после согласования вопроса с военными властями, разведка которых была заинтересована в его показаниях. У вермахта было больше доверия к результативности методов «специалистов» СД, нежели к своим собственным военным органам (армейская контрразведка), в обязанности которых на подведомственных ОКВ территориях входил также и допрос захваченных пленных.

Но и офицеры гитлеровской военной разведки и контрразведки могут похвастаться своими «методами» допроса. Например, в ходе допроса сбитых союзных летчиков, производившегося в следственном центре около Франкфурта-на- Майне, применялся такой «метод»: в летнюю жару в камерах на полную мощность включалось центральное отопление! По мнению гитлеровских «следователей», эта мера должна была сделать пленных более склонными к даче показаний [692].

Практика следственных методов германских органов безопасности — в самом рейхе, но прежде всего в оккупированных странах, — применявшаяся также при допросах военнопленных, не могла не быть известной вермахту. Гестаповский и эсэсовский «репертуар» допросов не ограничивался перечисленными Мюллером способами («третья степень»). Хорошо известно, что его подчиненные проявляли чрезвычайную изобретательность в подборе этих «других средств» (см. распоряжение Мюллера).

Передача военнопленных в СД с целью принудить их к даче нужных показаний являлась двойным нарушением международного права: во-первых, передача пленных невоенному учреждению или органу (о чем мы уже говорили выше), хорошо известному своими жестокими методами обращения, и, во-вторых, полное игнорирование постановлений конвенции, запрещающих использование средств принуждения с целью получения от пленных информации военного характера. Пункт 3 статьи 5 Женевской конвенции гласит:

«К пленным не может применяться какое-либо принуждение для получения сведений, относящихся к положению их армии или страны. На пленных, отказавшихся давать такие ответы, нельзя воздействовать ни угрозами, ни оскорблениями, а равно подвергать их взысканиям в какой бы то ни было форме».

Каждый военнопленный при допросе обязан сообщить лишь свою фамилию, имя, звание и личный номер. Смысл такого предписания совершенно ясен: нельзя какими бы то ни было средствами физического или психического воздействия принуждать военнопленного к измене своему отечеству. Даже сообщение своего возраста, а тем более номера своего полка — к чему, согласно конвенции, он не может быть принужден— позволяет противнику сделать важные выводы. Что же можно тогда сказать о принуждении давать иные военные сведения?!

Гитлеровская практика допроса пленных выходила далеко за пределы «угроз, оскорблений и взысканий»: для того чтобы добыть нужные фашистам сведения, пленных избивали, подвергали пыткам и убивали.

Сотрудничество вермахта и СД в деле борьбы с парашютистами было отчетливо и официально установлено спустя два месяца после издания приказа Мюллера.

4 августа 1942 года ОКВ издало приказ под названием: «Борьба с одиночными парашютистами» [693]. Приказ этот предписывал тесное взаимодействие армии с полицией при подавлении действий парашютистов.

ОКВ проводило некоторое разграничение между воздушно-десантными частями противника, предназначенными для ведения военных действий (Luftlandetruppen), борьба с которыми относилась исключительно к компетенции вермахта, и парашютистами, действующими в одиночку или небольшими группами, в задачу которых входили организация и проведение диверсий, террористических актов, а также разведывательная деятельность. По смыслу этого приказа, вести борьбу с второй категорией парашютистов и групп, независимо от того, были ли они в военной форме или в гражданской одежде, были уполномочены в основном полиция безопасности и СД. Даже если такой парашютист был захвачен вермахтом, его надлежало передать СД. В руки СД следовало передавать также членов более крупных отрядов парашютистов, если было установлено, что их целью являлись «саботажные» (диверсионные) действия. В том случае, когда СД после проведения «следствия» устанавливала, что парашютист является солдатом (или офицером), он подлежал передаче органам ВВС. Какова может быть дальнейшая судьба парашютиста в этом случае, приказ умалчивал.

Впрочем, изданные в октябре 1942 года приказы о командос вскоре разъяснили, какая судьба ожидает парашютистов: обе эти категории пленных были заранее обречены на смерть.

Комедия с установлением через СД, является ли пленный парашютист солдатом (что без всякого труда могла установить и войсковая контрразведка), указывает на плохо замаскированные попытки оправдать передачу военнопленных в невоенные органы. Категорический же приказ о передаче туда и парашютистов в военной форме раскрывает нам суть дела: речь тут шла совсем об иной цели, чем сам факт подобного «установления истины».

Разумеется, приказ был проведен в жизнь. Но как шло его осуществление?

Убийство советских парашютистов имело место с первого же дня войны и продолжалось до ее последнего дня. Ни в одном из приведенных ниже случаев гитлеровцы не применили в отношении захваченных советских парашютистов судебного разбирательства. После пыток и допросов советских пленных попросту убивали по приказу офицера. Следует заметить, что на Востоке не было надобности издавать дополнительные, подробные приказы, поскольку там, на советско- германском фронте, действовало обязательное «Распоряжение об особой подсудности в районе «Барбаросса», которое «регулировало» все эти вопросы. Вот пример: в районе действий 213-й пехотной дивизии (группа армий «Юг») тайная полевая полиция убила в августе 1941 года 49 человек, в том числе 45 парашютистов, 3 партизанок и 1 еврея — «вольного стрелка». Как сказано в донесении, парашютисты были снабжены взрывчаткой, имея, в частности, задание выводить из строя железнодорожные пути и совершать нападения на военные эшелоны [694].

6 октября 1941 года тайная полевая полиция при I-м корпусе допросила трех женщин, которые были схвачены при попытке форсировать р. Волхов на участке 126-го пехотного полка вермахта. Оказалось, что это три парашютистки, сброшенные возле населенного пункта Угороды (к северу от поселка Медведь). Дальнейшее ведение этого дела полевая полиция передала отделу разведки и контрразведки 126-го пехотного полка. На другой день все три парашютистки были расстреляны [695].

8 ноября 1941 года полевая полиция того же корпуса допросила двух парашютистов: Петра Комарова и Ивана Синицына. Парашютисты имели задание взрывать мосты, перерезать телефонные провода, совершать нападения на военные транспорты и на отдельных солдат вермапа. 13 ноября того же года оба были «ликвидированы как шпионы» [696].

В тыловом районе 12-й пехотной дивизии вермахта были захвачены семь парашютистов из 3-й парашютной бригады. Шестеро из них были «уничтожены» [697].

На Западном фронте убийство парашютистов также имело место, хотя и на ином «юридическом основании». Этим «основанием» был пресловутый «командобефель» от 18 октября 1942 года. Кроме того, парашютисты (в том числе и женщины) гибли и в концентрационных лагерях.

В концлагере Натцвейлер 6 июля 1944 года четыре английских парашютистки — сотрудники СОЭ (Управления специальных операций) — были умерщвлены с помощью инъекций эвипана. Парашютистки эти были сброшены на территорию Франции с целью поддержания связи штаб-квартиры союзников с французским движением Сопротивления [698].

Два англо-американских летчика, выбросившихся на парашюте с самолета в департаменте Па-де-Кале в апреле 1944 года, были захвачены в плен 19 апреля того же года солдатами LXXXVI корпуса. Полевая жандармерия этого корпуса направила их в военную тюрьму в Байонне для дальнейшего расследования в СД [699].

Союзные парашютисты, сброшенные на территории Франции для установления связи с французским движением Сопротивления, а также союзные летчики, сбитые над Францией, обычно передавались вермахтом в гестаповский центр в Париже, на авеню Фош. Для того чтобы «вытянуть» нужные палачам сведения, пленных подвергали таким чудовищным пыткам, что после допроса они не могли сойти по лестнице. Наиболее жестоко с пленными обходились там гестаповцы Шторх, Ханг, Гутгешелль, Киффер и другие [700].

В казематах Терезннской тюрьмы узников содержали в одиночных камерах совсем голыми и скованными. Били их до смерти. Такому варварскому обращению подверглись, в частности, два политических узника, бывшие парашютисты [701].

В той же крепости Терезин уничтожали политических заключенных, а также парашютистов, обозначенных шифром «X, Y, Z», с помощью отравленного кофе. Так, в частности, погиб парашютист Шабо [702].

Вопрос об обращении с захваченными в плен парашютистами союзников со всей остротой встал перед гитлеровцами в 1944 году, после открытия второго фронта в Западной Европе. Массовое использование парашютных формирований (полков и даже воздушно-десантных дивизий), принимающих участие во фронтовых сражениях или сбрасываемых в глубоком германском тылу, потребовало от германского командования быстрого принятия решения: обращаться ли согласно установившейся практике с парашютистами, взятыми в плен во время этих операций, как с командос (а следовательно, убивать!) или же признать за ними статус военнопленных? Этого быстрого решения добивались две особенно заинтересованные инстанции: вермахт на фронте и аппарат безопасности в тылу. И вот вскоре после высадки десанта союзников в Нормандии, 17 июня 1944 года, начальник РСХА сообщил ОКВ о захвате 7 французских парашютистов из САС, одетых в английскую военную форму, которые имели задание провести диверсию на железнодорожной магистрали в окрестностях Ренна [703]. РСХА добавляло, что с этими людьми будут обращаться в соответствии с приказом «фюрера» от 18 октября 1942 года [то есть их будут уничтожать. — Ш. Д.]. Однако шеф полиции безопасности жаловался, что вермахт весьма часто неправильно интерпретирует этот приказ и, «вместо того чтобы прикончить их [парашютистов. — Ред.] в бою или во время бегства, передает их в руки полиции безопасности». Поэтому РСХА просило ОКВ издать специальную инструкцию.

23 июня 1944 года по тому же вопросу в ОКВ обратился главнокомандующий германскими войсками на Западе.

24 июня 1944 года ВФСт издал директиву [704], в которой устанавливалось различие между пленными, захваченными непосредственно в районе военных действий (за ними признавался статус военнопленных, если они были в военном обмундировании), и теми, кто был схвачен за пределами этого района, то есть вне границ Бретани. С этими последними независимо от их одежды (военная форма или гражданская одежда), согласно инструкции, надлежало обращаться как с командос. Характерно, что в сомнительных случаях ВФСт предоставлял право окончательного решения… СД. Поскольку массовое использование парашютистов в ведении военных действий* впервые поставило вермахт лицом к лицу с этим явлением в более широких масштабах, чем это было прежде, ВФСт рекомендовал главнокомандующему войсками вермахта на Западе устно ознакомить его солдат с содержанием «командобефеля» и данной инструкцией.

Ждать результатов долго не пришлось. Сброшенные в тыл германских войск мелкие и крупные группы парашютистов, вполне отвечающие условиям, которые предъявляются к комбатантам, после захвата в плен были убиты без суда.

В конце июня 1944 года в окрестностях Пуатье вблизи полевой штаб-квартиры LXXX корпуса, которым командовал генерал артиллерии Галленкамп, были захвачены два английских парашютиста. Ссылаясь на Женевскую конвенцию, они после сообщения своих имен и званий отказались давать какие-либо другие сведения, которых добивался допрашивавший их офицер гитлеровской разведки. Заключенные в военную тюрьму в Пуатье, оба были переданы для дальнейшего следствия в СД. Методы СД оказались более «эффективными»: парашютисты показали, что в лесах около Пуатье скрывается крупная группа их товарищей и французских партизан. Совместно с отрядом велосипедистов из 258-й резервной дивизии СД провела 3 июля облаву, в результате которой в руки немцев попали 33 английских парашютиста и 1 американец. Все они были в военном обмундировании, поэтому не могло быть никаких сомнений в том, что все пленные — солдаты регулярной армии. LXXX корпус стремился любой ценой избавиться от этих пленных и передать их по принадлежности в соответствующие органы ВВС. Но все командиры ближайших авиачастей (начальники аэродромов в Туре, Коньяке и Мариньяне около Бордо) под разными предлогами (в Туре потому, что как раз в это время союзники разбомбили аэродром, а другие вообще никаких причин не привели) отказались принять этих пленных. Начальник разведки 1-й армии майор Хай тоже отказался принять парашютистов, ссылаясь на отсутствие охраны и надлежащих помещений. При этом майор Хай заявил по телефону начальнику разведки LXXX корпуса капитану Шёнигу, который пытался «сплавить» ему пленных: «Видишь ли, Шёниг, все это дело с парашютистами слишком скользкое!» [705]

Из штаб-квартиры фельдмаршала Рундштедта по телетайпу запросили от LXXX корпуса сведения о судьбе парашютистов, требуя одновременно подтверждения, что этот запрос был по прочтении уничтожен. Командир корпуса генерал Галленкамп был вне себя от ярости: по адресу Шёнига он сказал, что все это дело кончится для него очень скверно.

По телетайпу же Рундштедту сообщили: «Допрос пленных еще не закончен». Вскоре в сводке вермахта было указано, что 43 (вместо 34 — ошибка канцелярии, как выяснил Шёниг) английских парашютиста были уничтожены в Юго-Западной Франции. Но это не соответствовало действительности, так как тогда они еще были живы.

Однако спустя три дня все «неприятности» кончились. Без суда, по приказу начальника штаба LXXX корпуса полковника Кёстлина, «исполнительный взвод» под командованием обер-лейтенанта Фогта расстрелял 31 парашютиста (трое раненых в бою еще оставались в госпитале). Казнь происходила на лесной поляне вблизи Пуатье. В качестве «ассистирующего» при казни присутствовал по распоряжению командования корпуса начальник разведки капитан Шёниг. В его обязанности входило наблюдение за тем, чтобы казнь совершалась «при точном соблюдении устава и правил армейской традиции и чести». Перед экзекуцией переводчики сообщили парашютистам, что они будут казнены по приказу «фюрера», поскольку их сбросили за линией германского фронта, а они сами совершили акты саботажа, сотрудничали с французским движением Сопротивления, организуя его и снабжая оружием. Залп карательного взвода производился с расстояния в 5 метров. Число расстреливающих было определено так, чтобы на каждого пленного приходилось по два палача. В экзекуции участвовали также унтер-офицеры: они должны были совершить процедуру «Gnadenschuß» [706] после совершения казни. Смерть констатировал санитар. Три раненых парашютиста, находившиеся в госпитале, в тяжелом состоянии были перевезены в военную тюрьму в Пуатье, где они (как это явствует из отношения СД, адресованного вермахту) «умерли приблизительно через 5 дней». Возникает вопрос: почему же раненых не оставили в госпитале? По сообщению СД, несколько др. угих партизан, находившихся тогда в госпитале в Пуатье, были отбиты и уведены своими товарищами. Поэтому гитлеровцы опасались, что нечто подобное может произойти и с парашютистами. Ясно, что только после их смерти число «ликвидированных» (43–34) соответствовало сводке вермахта. В сущности, раненые эти должны были умереть. Формально судьба пленных зависела от телефонограмм, которыми непрерывно обменивались LXXX корпус, 1-я армия и командование войсками вермахта на Западе. И все же она была предопределена заранее, поскольку с вермахтом сотрудничала СД, а верховным главнокомандующим вермахта был Гитлер. Старая кайзеровская армия тоже имела свой «спор об унтере Грише» [707]. Этот спор, идентичный по результатам с делом парашютистов из Пуатье, показывает все же, что некоторые офицеры кайзера проявили больший характер, чем подчиненные Рундштедта.

После войны за преступление в Пуатье генерал Галленкамп был приговорен английским военным судом к смертной казни (впрочем, смертная казнь была заменена ему пожизненным заключением, а уже в 1952 году он вообще был освобожден), начальник его штаба полковник Кёстлин — к пожизненному тюремному заключению, а начальник разведки корпуса капитан Шёниг — к 5 годам тюрьмы.

Германское командование очень рано — уже на первом этапе войны — начало подготовку к полному взаимодействию всех своих звеньев в противовоздушной обороне. В круг этой подготовки входил также перехват сбитых над территорией рейха летчиков, а также розыски и захват парашютистов.

Уже на первой стадии войны к участию в «обезвреживании» летчиков и парашютистов противника германские власти привлекли и гражданское население.

В марте 1940 года по различным национал-социалистским и другим каналам (органы пропаганды, СС, «Союз студентов» и т. д.) сугубо законспирированным способом и исключительно устно немецкое население было проинструктировано: экипажи неприятельских самолетов, которые приземлились на территории рейха, а также парашютистов врага надо «обезвреживать», не допуская при этом, чтобы вражеский экипаж уничтожил или повредил самолет и сжег имеющиеся документы. Населению вменялось в обязанность немедленно извещать ближайший военный пост или жандармерию о каждом таком случае [708].

Эта кампания проводилась через НСДАП (Гесс) по инициативе гитлеровских ВВС (Геринг).

Применение данной директивы поначалу было очень редким явлением. В 1939–1942 годах сравнительно мало самолетов противника совершало налеты, нарушая покой немцев в самом рейхе бомбардировкой с воздуха. В этот период воздушное пространство над рейхом почти безраздельно принадлежало гитлеровским ВВС. Польская авиация (в 1939 году), англо-французская (в 1939–1940 годах) и советская (в 1941–1942 годах) были вынуждены вести преимущественно оборонительные бои.

Как же использовали гитлеровцы свое преимущество в воздухе?

С самого начала войны против Польши, в 1939 году, гитлеровцы применили методы воздушной войны, нарушающие все установленные и признанные законы и обычаи войны. К «военным объектам», подвергавшимся беспощадной бомбежке и обстрелу, гитлеровцы сразу отнесли открытые города, толпы мирных беженцев на дорогах, пасущиеся на лугах стада, маленькие села и хутора без какого-либо следа концентрации войск, даже одиноких прохожих и т. д. и т. п.

После варварской бомбардировки Варшавы в 1939 году пришла очередь голландских городов. Кессельринг даже утверждал, что бомбардировка Роттердама непосредственно повлекла за собой сдачу голландского гарнизона Роттердама, а в результате этого и капитуляцию всей голландской армии[709]. После Роттердама гитлеровцы, уже достаточно обнаглев, атаковали французские города, английские (Лондон, Ковентри), югославские (Белград), советские (Минск, Киев, Ленинград) и многие другие. Так немецко-фашистские ВВС использовали опыт, приобретенный во время гражданской войны в Испании (достаточно вспомнить хотя бы бомбежку Герники).

Ни во время сентябрьской кампании 1939 года, ни в течение 1939–1940 годов на германские города не упала ни одна польская, французская или английская бомба. До поражения Франции западные летчики бомбили Германию преимущественно… листовками.

Однако постепенно ситуация стала изменяться. Германия все больше теряла свое господство в воздухе, а преимущество союзников становилось все более очевидным. На германские города вопреки хвастовству Геринга в 1939 году со все возрастающей интенсивностью стали падать бомбы. Начиная с 1943 года особенно усилилась воздушная бомбардировка рейха стратегической англо-американской авиацией. Немецкое население все больше начало понимать судьбу польских, французских, бельгийских, голландских, югославских, греческих и советских городов, селений и поселков, подвергавшихся бомбардировке в самом начале второй мировой войны.

И вот тогда-то стали учащаться случаи, когда сбитый летчик союзников подвергался линчеванию взбесившейся толпой.

Разумеется, нельзя даже и представить себе, чтобы такой самосуд мог совершаться стихийно, особенно в столь привыкшей к порядку Германии, если бы толпа опасалась репрессий со стороны властей. Но… такого опасения у толпы просто не было. Органы безопасности, а порой даже военные власти и НСДАП получили и распространили соответствующие инструкции. Косвенно, намеками, тайными приказами и газетными заметками гитлеровцы сделали все, чтобы толкнуть германских граждан на путь линчевания пленных летчиков противника.

Первым на путь этих преступлений вступил Гиммлер со своим мощным аппаратом безопасности.

Все органы полиции безопасности и СД получили указание не вмешиваться в случаи линчевания толпой захваченных союзных летчиков. Как раз наоборот, им надлежало разжигать враждебные настроения среди населения [710].

10 августа 1943 года Гиммлер издал свой пресловутый приказ, в котором говорилось:

«В задачу полиции не входит вмешательство в столкновения немецкого населения с приземлившимися английскими и американскими летчиками, осуществлявшими террор» [711].

Приказ этот был передан офицерам СС и полиции, с тем чтобы они сообщили его для сведения всем руководителям полиции порядка и полиции безопасности на местах, а те в свою очередь должны были информировать о полученных указаниях подчиненные им полицейские органы только и исключительно устно.

Несколько недель спустя, 3 сентября 1943 года, в кампанию включился Геринг. Престиж главнокомандующего германской авиацией сильно пострадал, когда на поверку его заверения о том, что с 1939 года ни одна вражеская бомба не упадет на немецкие города, оказались пустой болтовней. Отношения рейхсмаршала с Гитлером серьезно ухудшились, звезда «человека № 2» гитлеровского рейха начала быстро меркнуть. В лихорадочных поисках выхода из создавшегося положения командование ВВС предложило — явно попирая международное право, особенно статью 9 Женевской конвенции, — разместить около 8 тысяч англо-американских летчиков, находившихся в гитлеровском плену, по городам… подвергающимся бомбардировкам союзной авиации. По мнению Геринга, эта мера должна была предотвратить бомбежку таких городов.

Но предпринятые Гиммлером и Герингом «меры» не остановили союзную авиацию. В 1944 году интенсивность воздушных бомбардировок территории Германии резко усилилась. Германская противовоздушная оборона оказалась совершенно беспомощной перед массовыми дневными и ночными налетами авиации. Гитлеровские истребители-перехватчики, несмотря на создание так называемого «егерштаба» (органа, занимавшегося увеличением производства истребителей), все реже взлетали в воздух для отражения налетов авиации союзников. В такой обстановке распоряжения Гиммлера становились совершенно недостаточными. Гитлеровцев били тем же самым оружием, которое они безнаказанно применяли в 1939–1942 годах, и они приступили к принятию контрмер, цепляясь за прежние преступные средства, но применяя их уже по-новому.

Инициаторы войны а-ля Герника изобрели новый термин «Terrorflieger» («летчики-террористы») и, идя по пути преступлений, стали отказывать пленным англо-американским летчикам в признании за ними статуса военнопленных. Считая сбитых летчиков преступниками, они отказывали им и в правовой защите, настраивали против них население, а в ряде случаев прямо провоцировали убийство их разъяренной толпой или сотрудниками органов безопасности.

Это были старые способы; новостью тут явилось умышленное приоткрытие завесы, обнажившее прежнюю практику. Конечно, можно было втайне убить некоторое число пленных- летчиков, но ведь это не остановило бы лавины воздушных налетов с использованием тысяч самолетов. И вот в головах главарей третьего рейха родилась новая концепция, смысл которой можно было бы изложить так: ликвидация сбитых «террористов» без суда, их гибель от рук разъяренной толпы дает только слабые, локальные выгоды; о таких фактах ввиду их сугубой секретности не знают летчики, товарищи убитых; поэтому надо предупредить всех летчиков противника о том, что их ждет, если они будут продолжать воздушные налеты и окажутся сбитыми.

Однако в этом деле было свое «но». Оглашение для всеобщего сведения фактов «стихийных» самосудов над летчиками (до сих пор сохранявшихся втайне) позволит союзникам без особого труда расшифровать это как заранее организованное науськивание толпы., побуждение ее к убийству, то есть как явное нарушение конвенций о военнопленных.

Гитлеровские главари долго колебались, прежде чем отважились перейти к очередному этапу в своей зигзагообразной политике преступлений. Но соображения «целесообразности» взяли верх над сомнениями. А вдруг страх перед «зондербехандлунг» или линчеванием поколеблет дух летчиков, бомбардирующих Германию!

Директива о расстреле сбитых и захваченных в плен летчиков исходила от самого Гитлера (она была издана после того, как в мае 1944 года Геринг представил ему доклад по этому вопросу). Вот ее текст:

В этой директиве поражает одна деталь: к категории «преступлений» не отнесено разрушение жилых районов, что было истинным бедствием для населения. Весьма характерно, что к разряду преступлении, подпадающих под действие «юстиции линчевания», первоначально были отнесены и воздушные налеты на города. Как сама директива Гитлера от 21 мая 1944 года, так и все позднее изданные или проектировавшиеся приказы по данному вопросу отступали от этой концепции и ограничивались лишь упоминанием об атаках на бреющем полете (с применением бортового оружия). Почему? Разве разрушение жилых кварталов в Германии было меньшим преступлением? Разве оно вызывало меньшие потери среди мирного населения, чем, скажем, убийство одиночного прохожего на шоссе «из бортового оружия»?

В германских документах нет ясного ответа на эти вопросы. Но объяснение этого факта, по нашему мнению, не представляет большой трудности.

Убивая летчиков противника за бомбардировку немецких городов, публикуя в прессе сообщения об этих случаях и мотивируя их необходимостью возмездия за попрание законов и обычаев войны, гитлеровцы тем самым лишили бы себя возможности применить те же средства. Но введя этот преступный обычай бомбардировки открытых городов еще с 1 сентября 1939 года и применяя его в течение всей войны, гитлеровцы не захотели отказаться от него и в 1944 году, когда самый ход войны все явственнее предвещал приближающееся поражение Германии. По мнению главарей третьего рейха, спасти их от этого поражения могло только чудо в виде «необычайного оружия». И Гитлер, и его сообщники верили в это «чудодейственное оружие», обманывали немецкий народ сказками, что вот-вот, не сегодня-завтра оно будет изобретено, более того, что оно уже готово и лишь «гуманный» «фюрер» не желает его применять до самого последнего момента, когда уже не останется иного выхода.

Трудно, однако, особенно в 1944 году, «именем закона» осуждать в противнике го. что открыто применяешь сам.

И все же надо считать почти символичным тот факт, что как раз 6 июня 1944 года — в день открытия второго фронта — было принято решение не включать в перечень «преступлений» союзных летчиков, за которые власти третьего рейха допускали самосуд, такие действия авиации, как разрушение городов. Это была последняя ставка — ставка на «чудодейственное оружие» («Wunderwaffe»).

В германских исследовательских лабораториях в Пенемюнде (Щецинский залив) близились к концу лихорадочные приготовления к производству разрушительного ракетного оружия. После успехов с пробными запусками прототипов этого оружия в 1942 году, несмотря на сильнейшую бомбардировку базы в Пенемюнде англо-американской авиацией в августе 1943 года, Гитлер имел все основания к тому, чтобы в 1944 году верить в ракетное оружие. И действительно, 1 июля того же года на Лондон упали первые ракеты «Фау-1», которые обладали огромной разрушительной силой и которые Гитлер считал способными в корне изменить ход войны в пользу Германии.

Вот в чем подлинная причина «великодушия» гитлеровцев в трактовке вопроса о разрушении городов!

Совсем иначе представляется вопрос о применении бортового оружия самолетов. Хотя гитлеровцы с самого начала войны и применяли этот метод на различных фронтах, однако в отношении Англии здесь было сделано исключение — по специальному приказу Геринга [713]. Не вникая в причины издания подобного приказа, надо все же заметить, что гитлеровцы решили использовать этот формальный юридический предлог для развязывания новой антисоюзнической кампании. Ссылаясь на международное право, они пошли на новое преступление— подстрекательство толпы к физическому уничтожению уже обезоруженных, беззащитных людей.

Что представляется парадоксальным в этой ситуации?

Разрушение жилых кварталов (больше того, целых городов!) в результате воздушных бомбардировок по своим масштабам, бесспорно, является преступлением, более чреватым своими последствиями, чем обстрел людей бортовым оружием. Но гитлеровцы прикрывались международным правом всякий раз, когда это служило их насущным интересам в определенной ситуации. В противном же случае право это оспаривалось, обходилось и… нарушалось тайно и даже явно! В июне 1944 года военное и политическое положение гитлеровской Германии побудило главарей третьего рейха, которые уже совершили убийство миллионов людей, занять на первый взгляд непонятную позицию… осуждения убийства одинокого прохожего бортовым оружием летящего на бреющем полете истребителя противника, признания такого действия преступным способом ведения войны и циничным попранием международного права и, как следствие, «реагирования» (преступного!) в форме линчевания сбитого летчика, который допустил обстрел. С другой же стороны, такая ситуация диктовала гитлеровцам необходимость непризнания преступлением и нарушением международного права… не менее бесчеловечных бомбардировок с воздуха целых жилых районов и погребения под их развалинами десятков тысяч невинных людей. Но даже это не было единственным проявлением цинизма гитлеровцев в толковании норм международного права.

Вполне понятно, что введение новых «норм» в форме линчевания вызывало определенные опасения и сопротивление даже среди высших чинов рейха, хотя они уже привыкли к применению разбойничьих методов в отношении собственного народа, а тем более в отношении других народов, стонавших под ярмом гитлеровской оккупации. Однако такое «внутреннее сопротивление», если оно даже действительно имело место, было слишком слабым, и его быстро преодолели. Разумеется, для главарей третьего рейха было бы весьма желательно, чтобы Германия не оказалась одинокой в применении новых «методов». По-видимому, этим и следует объяснить предпринятую Гитлером попытку, который накануне опубликования в «Фёлькишер беобахтер» пресловутой статьи Геббельса (см. ниже) пытался повлиять на своих союзников, побудив и их со своей стороны по-новому обращаться с «летчиками-террористами», то есть попросту убивать их.

27 мая 1944 года во время беседы Гитлера с японским послом Осима, в частности, обсуждался вопрос о бомбардировке японских городов американской авиацией. Осима жаловался, что слабой стороной в обороне японских городов является то обстоятельство, что они построены преимущественно из дерева, а это значительно увеличивает масштабы разрушений. Гитлер порекомендовал послу, чтобы «…японцы вешали, а не расстреливали американских «летчиков-террористов», и тогда американцы призадумаются над дальнейшим проведением подобных нападений» [714]. Как известно, «советы» Гитлера были доброжелательно восприняты японцами и применены на Дальнем Востоке.

Директивы Гитлера стали основой запланированной и скоординированной на высшем уровне акции. Однако была произведена некоторая довольно существенная модификация.

Первая поправка состояла в полной отмене первоначального варианта второго пункта, где говорилось об уничтожении экипажем своего самолета после вынужденной посадки. Это было сделано под влиянием Иодля, который на полях первоначального варианта этого пункта написал: «Пункт этот необходимо продумать: уничтожение самолета, который совершил вынужденную посадку, не может быть названо «гангстерским методом»; это соответствует самым строгим критериям цивилизованной войны» (см. R-118). Вторая поправка касалась способов приведения наказания в исполнение. Вместо расстрела без суда было выбрано «стихийное правосудие» толпы, частично уже примененное с официального согласия Гиммлера в 1943 году.

Существенным элементом в осуществлении упомянутой директивы было решение о том, чтобы не держать под спудом намечаемые меры (преступная расправа с летчиками), а предать их огласке с целью вызвать устрашающий эффект. Эта миссия была поручена имперскому министерству пропаганды. Первым вышел на ристалище — развивая и обосновывая «основную мысль» директив Гитлера, а также сообщая ее для сведения изумленному общественному мнению Германии и всего мира — чемпион лжи, возведенной в ранг государственного политического инструмента, министр пропаганды третьего рейха Геббельс.

28—29 мая 1944 года в «Фёлькишер беобахтер» появилась пространная статья Геббельса под недвусмысленным заголовком: «Слово о вражеском воздушном терроре». Главный враль третьего рейха выступает тут в роли несгибаемого борца за международное право. «Враг, — разглагольствует Геббельс, — стремится сломить дух немецкого гражданского населения и (сражающихся) мужчин путем варварского способа ведения воздушной войны. Даже выдающиеся личности в лагере противника открыто и явно поддерживают и подстрекают к применению террора и жестокости в этой войне с гражданским населением. Наряду с бомбардировкой жилых районов англо-американцы перешли также к обстрелу из бортового оружия групп и даже отдельных мирных людей с малой высоты. В этом поведении противника нет даже внешнего уважения законов войны: такие действия уже не имеют ничего общего с войной, это обыкновенное убийство…» «Противник, — продолжал Геббельс, — ставит себя этим преступным способом борьбы вне всяких признанных норм международных законов войны».

Заняв удобную, хотя и не слишком-то подходящую к нему позицию «защитника закона», Геббельс переходит к существу вопроса. Излагает он его со знанием дела, профессионально. Нет, боже упаси, он не призывает к убийству! Но, комментируя мнимые (или даже подлинные) высказывания союзников, он прибегает к таким «кунштюкам», что ему позавидовал бы любой жонглер: «До сего времени мы не сообщали германскому народу факты наиподлейших из числа этих официальных высказываний врага, поскольку мы опасались, что ввиду такого цинизма он [то есть народ. — Ш. Д.] прибегнет к самозащите и заплатит сбитым пилотам неприятельских самолетов мерой за меру. Но теперь перед лицом применения таких преступных методов пусть никто не удивляется, что население охватывает безумная ярость. В такой ситуации жизнь сбитых летчиков могло бы спасти только вооруженное вмешательство армии или полиции. Но кто имеет право требовать, чтобы с такими летчиками обращались по-человечески, чтобы германская армия и полиция направлялись против германского же населения, если оно поступает с детоубийцами так, как они того заслуживают» (!).

Заканчивает свою статью Геббельс веским заявлением, что пилоты противника не могут оправдывать своих поступков ссылкой на выполнение полученного приказа, поскольку «никакой закон не предусматривает того, чтобы солдат заслуживал безнаказанности, выполняя приказы, глумящиеся над моралью и международными обычаями». И, наконец, в последнем абзаце он напыщенно восклицает: «Мы сумеем найти средства и способы, чтобы защититься от этих преступников» (!)

Статья Геббельса достигла намеченной цели. Весь мир узнал о готовящемся преступлении: германское мирное население призывалось к «оправдываемой самозащите» с одновременным заверением в безнаказанности: войска и полиция получили инструкцию не брать под защиту сбитых летчиков, а члены оперативных групп СД, гестапо, СС и полиция, не говоря уже о вермахте, с изумлением впервые узнали о том, что существуют приказы, которые нельзя выполнять, — «приказы, глумящиеся над моралью и международными обычаями». Теперь пришло время осуществлять все постулаты статьи имперского министра пропаганды. Однако дело оказалось не простым и не легким. Опубликование — в расчете на заграницу— сведений о линчевании летчиков разъяренной толпой представляло собой, особенно после угрозы Геббельса, очень щекотливое дело и требовало большой ловкости со стороны заинтересованных лиц и органов. Несмотря на всю словесную эквилибристику Геббельса, нетрудно было обнаружить в его статье наличие плана, направленного на совершение новых преступлений. Именно потому следовало прежде всего точно определить: какого рода деятельность летчиков противника могла быть караема путем «самосуда». Инициатива в этом деле, по логике вещей, должна была принадлежать ОКВ, которое к тому же взяло на себя роль координатора данной акции. Интересовались этой «операцией» и другие органы — как военные, так и гражданские (ВВС, министерство иностранных дел и СД). Но ОКВ пошло даже дальше, чем Геббельс, который выдвигал только «стихийный гнев народа»: ОКВ стремилось включить в рамки запланированной операции также и тех «террористических» летчиков, кои уже находились в лагерях для пленных, чтобы послать их на смерть от рук… СД.

После опубликования цитированной выше статьи пришло время реализовать тайные директивы Гитлера и явные, хотя и не конкретизированные угрозы Геббельса. Первой приступила к делу НСДАП. Всего через два дня после опубликования статьи начальник партийной канцелярии Борман издал секретный циркуляр для местных партийных органов с целью обосновать и, что самое главное, организовать «стихийные» выступления толпы:

«Английские и северо-американские летчики многократно, особенно в течение последних недель, обстреливали из бортового оружия с незначительной высоты играющих во дворах детей, женщин и детей, занятых на полевых работах, пашущих крестьян, подводы на шоссе, железнодорожные составы и т. д., самым подлым образом убивая при этом безоружных граждан, а в особенности женщин и детей.

…Неоднократно случалось, что члены экипажа, которые выпрыгнули с самолетов или совершили вынужденную посадку, после их задержания были линчеваны на месте возмущенным до предела населением. Полицейское и уголовное преследование замешанных в эти дела граждан было прекращено» [715].

Рейхслейтеры, гаулейтеры, крейслейтеры и руководители филиальных организаций НСДАП получили этот циркуляр в письменном виде. Низшие инстанции местных партийных организаций (ортсгруппенлейтеры) надлежало, согласно строгому распоряжению партийной канцелярии, проинформировать о его содержании устно — через гаулейтеров и крейслейтеров. Уже сам способ передачи циркуляра свидетельствует о том, что сей документ не был обычной информацией о фактах, имевших место в прошлом. Заглавие циркуляра «Осуществление народного правосудия над англо-американскими убийцами» и особенно текст последнего его пункта (о прекращении преследования виновных) явно указывают на то, что речь тут идет об одном: партия включилась в кампанию уничтожения, и акты самосуда надо организовывать. Кроме того, партийные руководители получили заверение, что участие в линчевании ненаказуемо. Так НСДАП к прочим своим преступным функциям прибавила также функцию организатора убийств союзных летчиков.

Документ Бормана не является единственным свидетельством такой роли НСДАП. Гаулейтеры — эти владыки жизни и смерти отдельных провинций третьего рейха, сосредоточившие в своих руках все атрибуты высшей государственной власти и вместе с тем являвшиеся также высшими партийными сановниками в своих провинциях, — со своей стороны, когда ослабевала ярость толпы, издавали инструкции в духе циркуляра Бормана, напоминавшие функционерам НСДАП об их «обязанностях».

Особенно прославился в этом отношении гаулейтер Бадена и Эльзаса Вагнер, который, в частности. ввел обязательную службу эльзасцев в вермахте и добился жесткого выполнения этого распоряжения. Конечно, и Вагнер тоже не преминул отдать приказ об убийстве союзных летчиков. Более того, он потребовал от своих крейслейтеров, чтобы они сами убивали захваченных летчиков [716].

25 февраля 1945 года гаулейтер и имперский комиссар обороны в Южной Вестфалии Гофман отдал следующий приказ подчиненным ему партийным организациям, бургомистрам, органам полиции и «фольксштурму»:

«Как правило, летчики сбитых бомбардировщиков и истребителей не должны быть защищаемы от гнева народа. От всех полицейских инстанций ожидаю, что они откажутся брать под защиту этих бандитов. Власти, которые попытаются действовать наперекор чувствам народа, будут мною привлечены к ответственности. Следует немедленно информировать о моей позиции всех служащих полиции и жандармерии» [717].

На Нюрнбергском процессе Гофман оправдывался тем, что приказ этот будто бы… «выскользнул» из его канцелярии после того, как он отказался подписать его [718].

По природе вещей главным помощником НСДАП в подстрекательстве и «невмешательстве» должны были быть в гитлеровском полицейском государстве органы безопасности рейха. Однако последние ждали окончательного решения высших органов, в особенности выявления позиции тех, в чьем ведении находились дела военнопленных, то есть ОКВ. Этого решения ждали с интересом, учитывая очевидную преступность данной операции. На это, в частности, указывает тот факт, что в момент, когда еще шли совещания по вопросу об окончательной редакции распоряжений, основанных на директивах Гитлера, в кругах полиции безопасности и СД ходили слухи (якобы исходящие «из конфиденциальных источников»), будто ОКВ еще 3 июня 1944 года издало совершенно секретный приказ, который был зачитан всем командирам рот и в котором говорилось, что от германских солдат ожидают, что они не встанут на защиту убийц германского народа. Эти командиры в свою очередь якобы должны были дать понять солдатам, что на непременный захват в плен летчиков противника особого внимания больше не обращается[719].

Однако в свете имеющихся документов эта информация представляется нам не совсем точной. Такой приказ ОКВ действительно издало, но месяцем позже (см. ниже). Все же весьма характерно, что еще в начальной стадии это дело стало известно органам полиции безопасности и СД средних и низших звеньев; они ошиблись только в дате и инстанциях, которым был передан позднейший приказ ОКВ.

Одновременно со всем этим проводились лихорадочные, поспешные совещания. Ведь прежде всего необходимо было окончательно определить: какие действия союзных летчиков следует отнести к преступным, а какие оставить без наказания. Согласие по этому вопросу было достигнуто наконец на совещании Геринга, Риббентропа и Гиммлера 6 июня 1944 года. Проект передали для сведения ОКВ (лично генералу Варлимонту) при посредничестве Кальтенбруннера. В соответствии с директивами Гитлера, «юстиция линчевания» ограничивалась актом воздушного нападения на мирное население с бреющего полета, но в то же время было окончательно исключено обвинение в бомбардировке городов. Был затронут, но не решен еще окончательно вопрос об отношении к «летчикам-террористам», уже переданным в лагерь в Обер-Урзеле (куда направляли всех сбитых летчиков). На упомянутом совещании по предложению ВФСт все согласились, однако, в том, что в данном вопросе следует провести необходимую подготовку с целью передачи их в СД для осуществления «зондербехандлунг». Об этом свидетельствует приводимая ниже служебная записка Варлимонта:

«Заместитель начальника ВФСт указывает на то, что наряду с судом Линча следует также во время приема [пленных. — Ред.] в пересыльном лагере в Обер-Урзеле подготовиться к изоляции тех летчиков противника, на которых пало подозрение в совершении преступлений этого рода, чтобы в случае подтверждения подозрений могла быть осуществлена передача их СД. В данном вопросе ВФСт сотрудничает с ОКЛ с целью выработать указания, которые обязывали бы в этом отношении коменданта лагеря в Обер-Урзеле. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер выразил свое принципиальное согласие относительно этого намерения, а также на передачу изолированных в СД» [720].

Что касается доведения до сведения общественности фактов совершенных самосудов, то было решено, чтобы в каждом отдельном случае предварительно состоялась консультация между ОКВ/ВФСт, ОКЛ, рейхсфюрером СС и министерством иностранных дел.

В тот же день Варлимонт провел совещание с первым адъютантом Геринга полковником Б. Браухичем, на котором было подробно установлено и согласовано, какие именно «террористические акты» оправдывают линчевание. Это были: обстрел мирного населения бортовым оружием с бреющего полета — безразлично, идет ли речь об одиночном прохожем или группе лиц; обстрел выбросившихся на парашютах сбитых немецких летчиков; обстрел из бортового оружия пассажирских поездов; обстрел лазаретов, госпиталей и санитарных поездов, отчетливо отмеченных знаком Красного Креста. Этот перечень преступлений надлежало передать коменданту лагеря в Обёр-Урзеле, и в случае обнаружения, что находящиеся там пленные летчики совершили хотя бы одно из названных действий, их следовало передать в руки СД [721].

Спустя неделю после встречи Варлимонта с Браухичем, 15 июня 1944 года, ОКВ направило Герингу совершенно секретное письмо [722], в котором выдвинуло предложение, чтобы «согласованные на совещании Варлимонт — Браухич категории преступлений вражеских летчиков принять во внимание при опубликовании как случаи линчевания, относительно оправдывающие передачу неприятельских летчиков из пересыльного лагеря в Обер-Урзеле в руки СД на предмет «зондербехандлунг».

Затем ОКВ обратилось к Герингу с просьбой одобрить вышесказанное, а также процедуру публикации случаев «самосуда» в случае необходимости устно информировать коменданта лагеря в Обер-Урзеле о «соответствующей процедуре».

В тот же день ОКВ направило письмо и в министерство иностранных дел (на имя посла Риттера) с просьбой высказать мнение относительно предлагаемых категорий преступлении летчиков противника, указав, какие из этих категорий годились бы для публикации, а какие в большей мере могли бы считаться основанием для передачи соответствующих летчиков в руки СД. В письме определялись детали, касающиеся техники публикации заметок о действиях союзных летчиков. Здесь впервые совершенно недвусмысленным способом была определена цель: «отпугивание [союзных летчиков. — Ред.] от дальнейших убийств». Но ОКВ все же опасалось протестов противника и поэтому предложило перед каждым широким оповещением о том или ином случае «самосуда» согласовывать детали между ОКВ, ОКЛ, ВФСт, министерством иностранных дел и СД[723].

В ответ на это письмо посол Риттер привел только одну оговорку — относительно целесообразности публикации случаев «зондербехандлунг». По его словам, это потребовало бы предварительного денонсирования обязательной и для Германии Женевской конвенции 1929 года, которая в статье 63 предусматривает, что пленный может быть судим только судом, компетентным для членов вооруженных сил пленившего его государства. К тому же в статье 66 говорится, что исполнение вынесенного смертного приговора может быть совершено лишь спустя три месяца с момента уведомления державы- покровительницы. Положения эти, продолжал Риттер, настолько очевидны и ясны, что любая попытка замаскировать такого рода случаи путем ловких публикаций заранее была бы обречена на провал. Пленные, которые оказались в лагерях (например, в Обер-Урзеле), тем самым уже приобрели статус военнопленных. Ликвидация их органами СД поставит Германию перед обвинением в попрании обязательных международных соглашений и вызовет возможные репрессалии в отношении немецких военнопленных. Поэтому, подчеркивал Риттер, министерство иностранных дел не рекомендует становиться на путь формального денонсирования конвенции 1929 года [724].

Как и следовало ожидать, не только Геринг, но и министерство иностранных дел окончательно одобрили проект ОКВ; сомнения же, которые одолевали Геринга и руководителей гитлеровского министерства иностранных дел, а возможно, и других заправил рейха, не раз еще были предметом обсуждения на высшем уровне и окончательно решались Гитлером. Однако характерно, что Гитлер считал неуместным играть комедию в кругу своих ближайших сообщников и терять время на обсуждение мер и средств выполнения своих замыслов: разговоры о «гневе народа», «самозащите», «суде Линча» — это функция его помощников. Его же дело-де издавать директивы: в таких-то и таких-то случаях надо убивать. В случае возникновения сомнений он подчеркивает и повторяет тот или иной принцип, проявляя тенденцию к расширению сферы его применения.

4 июля 1944 года, через несколько дней после начала бомбардировки Лондона снарядами «Фау-1», в ставке Гитлера во время обсуждения военно-политического положения занимались также «появившимся в печати» сообщением о том, что англо-американцы в ответ на бомбардировки с помощью «Фау-1» предупредили, что они предпримут контрмеры в виде воздушных налетов на малые населенные пункты, не имеющие военно-экономического и военного значения. Гитлер заявил, что в случае, если эти сообщения подтвердятся, он распорядится известить посредством радио и печати население о том, что «…каждый неприятельский летчик, который примет участие в таком нападении и будет при этом сбит, не может претендовать на то, чтобы с ним обращались как с военнопленным: он должен быть немедленно, как только попадет в руки немцев, убит (то есть с ним надлежит поступить как с убийцей)» [725]. До момента же установления достоверности этих сообщений Гитлер приказал не предпринимать никаких мер.

Весьма сомнительно, чтобы в течение последующих пяти дней, отделявших решение Гитлера (4 июля) от исполнительных распоряжений ОКВ (9 июля), произошли какие-либо события, которые оправдывали бы такую поспешность. После повторного подтверждения позиции Гитлера ОКВ попросту включилось в эту операцию по своей линии.

9 июля 1944 года был издан совершенно секретный приказ ОКВ/ВФСт «О поведении солдат при самозащите населения против сбитых террористических летчиков» — один из самых подлых приказов второй мировой войны:

«В последнее время имели место случаи, когда солдаты, становясь на защиту англо-американских террористических летчиков, выступали против населения, вызывая этим его законное недовольство. Прошу как можно скорее устно проинструктировать [подчеркнуто в оригинале. — Ш. Д.] подчиненные вам войска и органы, дабы впредь не допускать, чтобы в подобных случаях солдаты выступали против населения, требуя выдачи им летчиков с целью взятия их в плен. Беря под защиту летчиков-террористов, эти солдаты тем самым совершенно явно становятся на их сторону. Ни один германский гражданин не может понять такого поведения наших вооруженных сил. Не следует также запрещать населению оккупированных территорий, чтобы в своем справедливом возмущении против англо-американских террористических летчиков оно переходило к самозащите или же, выражая свое недовольство и ненависть к захваченным в плен летчикам этих вражеских держав, выражало это иными способами. Кроме того, отсылаю к статье министра д-ра Геббельса в «Фёлькишер беобахтер» (берлинское издание от 28 мая 1944 года, № 148), озаглавленной «Слово о вражеском воздушном терроре» [726].

Приказ этот — из самой мрачной серии преступных приказов ОКВ — с сохранением далеко идущих мер осторожности был передан дальше, для сведения германских вооруженных сил. Сохранился один из локальных приказов, изданных на его основе. Это был приказ генерала Шмидта, командующего VI военно-воздушным округом (Luftgaukommando-VI). Излагая 11 декабря 1944 года цитированный выше приказ ОКВ, генерал сопроводил его следующим замечанием:

«Настоящий приказ, а также любая возможная переписка, которая возникла бы в связи с ним, по ознакомлении с их содержанием командиров дивизий, комендантов аэродромных районов (Flughafenbereichskommandanten), командира противовоздушной группы «Кургессен», авиационных частей округа и 112го полка ПВО должны быть уничтожены [подчеркнуто в оригинале. — Ш. Д.]. Ознакомить с настоящим приказом следует только командиров рангом не ниже командиров полков и комендантов аэродромов по возможности устно, в иных же случаях письменно, но от руки. Дальнейшая письменная передача данного приказа подчиненным частям не допускается. Войска должны быть информированы в соответствующей форме устно» [727].

«Исполнительные оговорки» Шмидта к приказу ОКВ явно указывают на то, что он — впрочем, как и всякий другой германский командир, который получил этот приказ и передал его для исполнения дальше, — вполне отдавал себе отчет в его преступном характере. Однако Шмидту особенно не повезло: не только он-сам, но и этот его приказ (а также приказ одного из его подчиненных, коменданта аэродромного района 4/VI в Кёльне [728]) попали в руки англичан. В 1947 году Шмидт предстал перед военным судом в Гамбурге и был приговорен к пожизненному тюремному заключению [729].

Любопытно поведение Геринга после издания приказа ОКВ. Правда, он согласился на то, чтобы приказ был передан ВВС, но… только как приказ ОКВ, а не ОКЛ [730]. Эту позицию трудно объяснить чем-либо другим, кроме как страхом перед ответственностью, нечистой совестью, а также стремлением обеспечить себе некий момент, способный облегчить его участь в будущем.

Ясно, что в эту операцию одним из первых включился также весь аппарат безопасности рейха. Вместе с Герингом и министерством иностранных дел Гиммлер с первой же минуты принимал участие в практической реализации приказа Гитлера. С июня 1944 года акция, по существу, была лишь продолжением и всеобщим применением тех «принципов» («невмешательство»), которые Гиммлер установил в своем приказе от 10 августа 1943 года. Начальник РСХА Кальтенбруннер еще раз напомнил всем органам полиции безопасности и СД в третьем рейхе об их обязанности «невмешательства» в случае убийства летчиков, а также о необходимости соответствующего воздействия на психику толпы [731].

Подстрекательство к убийству пленных дало свои результаты. В ряде городов Германии возбужденная толпа совершила в 1944 и 1945 годах много самосудов над сбитыми и захваченными союзными летчиками.

В местности Рюссельгейм подстрекаемая нацистами толпа убила целую группу летчиков. Виновники не были арестованы, так как по донесению полиции в Управление по делам военнопленных, нреступников «нельзя было разыскать» или же они «не были установлены» [732].

В феврале 1945 года вблизи Баден-Бадена была сбита «летающая крепость» [бомбардировщик «Боинг-26» американского производства. — Ред.], причем 7 английских летчиков попали в плен. Конвоиры повели пленных через населенный пункт Пфорцгейм, где англичане были зверски избиты местными жителями, а затем летчиков отвели в Гухенфельд и там поместили в подвале школьного здания. Разъяренная толпа ворвалась в подвал: пленных вновь избили, затем выволокли на кладбище и там застрелили. В этом зверском преступлении главную роль сыграли подростки из фашистской молодежной организации «Гитлерюгенд». Оказавшийся в подвале в самом начале побоища бургомистр Гухенфельда не позволил расстреливать пленных в подвале, конечно, отнюдь не ради их спасения. Представитель власти распорядился отвести летчиков на кладбище, так как иначе, заявил, он, дети… будут бояться ходить в школу [733].

Разъяренность и свирепость толпы бывали настолько сильны, что, как показывает Геринг, случалось даже, что и немецких летчиков, сбитых над территорией Германии, но в первый момент признанных вражескими «террористами», толпа избивала до полусмерти, прежде чем они бывали опознаны [734].

Смерть от рук взбесившейся толпы не была обычным лишением жизни: это было страшное и медленное умирание в муках человека, избиваемого самыми изощренными способами. На процессе по делу генерала Шмидта прокурор, касаясь преступного характера изданного подсудимым приказа, подчеркнул:

28 февраля 1945 года в Бомте толпа замучила насмерть двух английских военных летчиков — Дж. Г. Тейлора и В. Ф. Кэтбертсона.

Соучастники этого убийства — «штатские» Август Бюнинг и Фридрих Кёниг — были 8 марта 1946 года английским военным судом приговорены к смертной казни и повешены. Двум другим — Августу Текнеру и Норберту Мюллеру — смертная казнь была заменена 15 годами тюремного заключения [736].

Однако нам кажется, что, несмотря на усиленные попытки местных гитлеровских вожаков, им не всегда удавалось подстрекнуть население и толкнуть его на совершение преступления против захваченных в плен летчиков. Если толпа держалась пассивно, то на сцену немедленно выступали сотрудники органов безопасности или функционеры НСДАП, лично убивая беззащитных пленников. Во многих случаях в зверствах над безоружными летчиками принимали участие также офицеры и солдаты вермахта, особенно солдаты гитлеровских ВВС.

В октябре или ноябре 1944 года в Рейнвейлере были зверски убиты четыре англо-американских летчика. Допрошенный после войны непосредственный убийца их Гуго Грюнер, который являлся сотрудником гаулейтера Бадена и Эльзаса Вагнера, показал, что эти летчики были захвачены солдатами вермахта, что они носили мундиры, но не имели головных уборов. Вот его слова:

Дальше Грюнер рассказал, как проходила подготовка к экзекуции и как он убивал летчиков выстрелами из пулемета в спину, как ему помогал агент гестапо Эрих Мейсснер из Лорраха. Трупы расстрелянных волочили по земле за ноги и сбрасывали в воды Рейна [737].

Разумеется, не оставались в стороне ни сотрудники безопасности, ни лица, непосредственно связанные с ними.

В Ровенской тюрьме надзиратели умертвили двух летчиков и двух советских летчиц (раненых при вынужденной посадке). Перед убийством всех их зверски пытали и избивали, принуждая давать нужные показания [738].

На процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других подполковник Крафт рассказал о случае убийства сотрудником полиции безопасности одного сбитого летчика. При этом начатое против убиуны следствие по приказу свыше было прекращено [739].

21 сентября 1944 года группа чиновников полиции безопасности в Энсхеде (Голландия) убила захваченного в плен союзного летчика, имя которого не установлено. После войны английский военный суд приговорил участников убийства — чиновников нацистской юстиции Эбергарда Шенграта, Эрвина Кнопа, Вильгельма Хадлера, Герберта Гернота и Эриха Лебинга — к смертной казни, Фрица Бема — к 15 годам заключения, а Фридриха Беека — к 10 годам [740].

21 июня 1944 года над территорией Мекленбурга были сбиты два самолета типа «Либерейтор». Оба экипажа численностью 15 человек были убиты якобы «при попытке к бегству» [741].

9 июля 1944 года группа чиновников полиции безопасности из Хертогенбоса (Голландия) совершила карательную экспедицию в Тилбург, где, по агентурным данным, в доме на улице Дипенстраат, 49, принадлежавшем участнице голландского движения Сопротивления, известной под кличкой «Тетушка Коба», скрывались сбитые союзные летчики. Сведения оказались точными. Во время налета агентов полиции безопасности там были обнаружены три союзных летчика — англичанин, канадец и австралиец — одетые в штатское, без оружия. Чиновники полиции безопасности вывели их во двор дома и там расстреляли. При этом палачи сделали сотни выстрелов, калечили трупы, били умирающих ногами и стреляли в лежащих. Чтобы замести следы преступления, трупы сожгли.

После войны четверо соучастников этого преступления — Альберт Рёзенер, Карл Пауль Шванц, Михаэль Ротшопф и Карл Тренер — английским военным судом в Эссене были 26 июня 1946 года приговорены к смертной казни [742].

Случалось также, что в убийствах союзных летчиков принимали непрсредственное участие и солдаты вермахта. Так, 3 апреля 1945 года в Бёзеле был убит захваченный в плен английский летчик Гарри Альфред Хореи. Обер-фельдфебель гитлеровских ВВС Рольф Бринкман, замешанный в этом преступлении, был приговорен после войны к пожизненному тюремному заключению [743].

Убийцами неизвестного союзного летчика стали два офицера гитлеровских ВВС — майор Гейслер и капитан Бюттнер, приговоренные после войны к смертной казни и повешенные [744].

В марте 1945 года ареной убийства союзных летчиков стал германский военный аэродром в Дрейервальдё. 21 марта союзная авиация бомбила этот аэродром. В ходе налета было сбито пять летчиков, которые попали в плен. Комендант аэродрома майор Рауэр передал всех пленных своему адъютанту капитану Шаршмидту. Последний выделил' конвой, который, по распоряжению Рауэра, должен был отвезти летчиков в лагерь для пленных. Несмотря на предосхережение сотрудника аэродрома Лаутера о том, что назначенный начальником конвоя обер-фельдфебель Амбергер не годится для этого ввиду неоднократно проявленной им ненависти к летчикам противника (он кричал: «Я их прикончу!»), Шаршмидт все же назначил Амбергера начальником конвоя. В ночь с 21 на 22 марта 1945 года во время конвоирования четверо из этих пленных были убиты якобы «при попытке к бегству», а пятый (старший лейтенант Берик) успел бежать, хотя и был ранен.

24 марта 1945 года группа других летчиков, сбитых и захваченных в плен во время длительного скитания на вражеской территории, была ночью отправлена на аэродром для закапывания воронок от бомб на взлетно-посадочных полосах. Там по приказу майора Бопфа и капитана Шаршмидта они были зверски убиты. Исполнителями экзекуции явились обер- фельдфебель Ломмес, фельдфебель Ланг и унтер-офицер Гюнтер. Жертвы были убиты с близкого расстояния. Пленных насчитывалось семь или восемь человек. Во время беседы с непосредственными убийцами капитан Шаршмидт сказал им: «Вы должны доложить, что они [союзные летчики — Ред.] были убиты при попытке к бегству. Это нужно, чтобы я смог передать рапорт дальше». Составленный в таком духе рапорт был представлен. Ни один офицер ничего не сделал, чтобы проверить факты, и рапорт, как отчет о «подлинном» факте, был передан майором Рауэром по инстанции.

Третий случай касался раненого союзного летчика, который 25 марта 1945 года был вывезен с аэродрома и по дороге убит. Майор Бопф и капитан Боттхер перед его отправкой сказали конвоировавшим его унтер-офицерам Лангу и Ломмесу, что этот пленный должен исчезнуть так же, как и его товарищи.

Таким образом, в течение трех дней в одном только Дрейервальде были убиты 12 союзных летчиков! Убиты без суда, из-за угла, и не палачами из СД, а руками унтер-офицеров гитлеровских ВВС, при молчаливом одобрении, больше того, при явном подстрекательстве офицеров, их непосредственных командиров. На суде, перед которым после войны предстали убийцы, было, бесспорно, установлено, что как комендант аэродрома майор Рауэр, так и его адъютант капитан Шаршмидт в присутствии своих подчиненных проявляли явную ненависть к захваченным в плен летчикам. Прокурор довольно верно заявил, что ни один германский унтер-офицер не осмелился бы нападать на пленных и убивать их, если бы знал, что это действие вызовет неодобрение его начальников, офицеров. После войны английский военный суд приговорил всех ответственных за эти убийства, а также непосредственных исполнителей к смертной казни (майор Рауэр, майор Бопф, капитан Шаршмидт, капитан Боттхер, унтер-офицеры Ломмес, Ланг и Гюнтер). И лишь одному из них — майору Рауэру — виселица была заменена пожизненным тюремным заключением [745].

Обер-фельдфебель Амбергер, который 22 марта 1945 года совершил убийство четырех летчиков под предлогом их мнимого побега, был судим отдельно. Его защитники пытались доказать, что после массированного налета союзной авиации на аэродром Дрейервальде, во время которого было убито 40 военных и гражданских немцев, он, Амбергер, мог считать вполне оправданным то, что «убивая летчиков, которые принимали участие в бомбардировке, он действовал как судья» (!). Но на суде было доказано, что Амбергер совершил преднамеренное убийство, поэтому его приговорили к смертной казни и повесили [746].

Не менее гнусную роль сыграл вермахт в отношении французских летчиков «Свободной Франции», сражавшихся на Восточном фронте, и их семей, находившихся в оккупированной Франции. Появление французских летчиков на Восточном фронте, поистине героический вклад прославленного авиаполка «Нормандия — Неман» в общие военные усилия государств антигитлеровской коалиции, к тому же в рядах советских войск, не на шутку встревожили все высшие германские органы. Кроме чисто военного аспекта, вопрос этот имел еще более важное, политическое значение. Франция — страна, которая, по официальной версии гитлеровского министерства иностранных дел, начиная с 22 июня 1940 года (день подписания перемирия в Компьене) вышла из войны против Германии. И вот эта Франция — частично оккупированная Германией, а частично управляемая поклонниками Гитлера и предателями своего народа Петэном и Лавалем, — эта «покоренная» Франция вдруг дает знать о своем существовании! Да еще как Франция, сражающаяся плечом к плечу со своим традиционным союзником против своего исконного врага! Наряду с появлением польских авиационных подразделений в Англии и польских войск в СССР, Франции, Норвегии, Северной Африке и Италии (факт, который начисто опроверг гитлеровскую ложь о «несуществовании» Польши) появление летчиков «Свободной Франции» на Восточном фронте было сильнейшим ударом по другой фикции — фикции о несуществовании иной Франции, кроме Франции Петэна, Дорио и… Абеца. Такой опасности надо было противодействовать!

Реакция гитлеровцев была скорой и жестокой.

После того как на Восточном фронте были сбиты первые французские летчики, ОКВ в своей подписанной Кейтелем директиве от 26 мая 1943 года, ссылаясь на приказ фюрера «со всей решительностью противодействовать участию французов на стороне Советов», предписало:

Сбитые и захваченные в плен летчики эскадрильи «Нормандия — Неман» отвечали всем требованиям, дающим им право на статус военнопленных. Однако политические расчеты гитлеровцев были иными, и пленных передавали Лавалю, веря в то, что ожидающая их там судьба не будет розовой. При случае гитлеровцы не замедлили воспользоваться этим, чтобы сразу убить двух зайцев: оказать «политическое давление» на Петэна, а заодно и организовать репрессии против мирного населения, в данном случае против родственников своих жертв. О том, какие именно «суровые меры» были предприняты в отношении родственников, некоторое представление дает такой факт: в своей директиве ОКВ предписывало, чтобы в принятии этих «мер» участвовали (наряду с ОКВ) военный губернатор Франции (Militarbefehlshaber) и высший начальник СС и полиции во Франции.

Мы не знаем, как была осуществлена эта директива на территории Франции. Не знаем и того, были ли выданы (и в каком количестве) летчики «Нормандии» в руки предателей из Виши.

Однако нам стало известно — и притом от самих наиболее заинтересованных лиц — несколько иных подробностей, которые могут указать на то, что в оперативных районах Восточного фронта вермахт собственными силами и «со всей решительностью» проводил в жизнь рекомендации, идущие сверху, но не содержавшиеся в данной директиве, хотя полностью соответствовавшие ее духу и букве.

В мае 1943 года — в то самое время, когда ОКВ издало свою позорную директиву, — «Нормандия» получила приказ атаковать неприятельские аэродромы и уничтожить возможно большее число гитлеровских самолетов непосредственно на земле. Это были довольно опасные операции, но не страх против упорствующего противника составлял здесь существо вопроса.

Один из летчиков авиаполка «Нормандия — Неман» писал после войны:

В двух случаях захваченные в плен офицеры вышли из беды живыми. Летчик Бейссад, сбитый 30 июля 1944 года за линией гитлеровской обороны и захваченный в плен, был обнаружен живым после войны [749].

Но если в случае с Бейссадом мы вынуждены удовлетвориться этим лаконичным утверждением, то происшествие со старшим лейтенантом Фельдзером изобилует многими деталями. Сбитый 1 августа 1944 года над Белоруссией, он попал в плен к гитлеровцам. Опознанный как француз, он был избит солдатней прикладами, а затем отправлен в ближайший авиационный штаб, где был подвергнут допросу, сопровождавшемуся ударами по голове и угрозами:

Отвага и сила характера, проявленные Фельдзером, были причиной того, что гитлеровцы оказались вынужденными отступить. Летчика отправили в лагерь для военнопленных, он бежал оттуда, намереваясь через Балканы попасть обратно в свою эскадрилью, в СССР. Но окончание войны не позволило ему реализовать свой план [750].

А что было с другими? Из числа захваченных гитлеровцами в плен летчиков «Нормандии» уцелело четверо. Но было значительно больше таких, что погибли по ту сторону фронта, на территории врага. Расстреляли ли их солдаты вермахта? Были ли они убиты в бою? Допустимы всякие гипотезы… А предположения относительно судеб тех, кто живым попадал в руки гитлеровцев, были самыми мрачными. Люди из полка «Нормандия» хорошо знали высказывание взятого в плен советскими войсками германского летчика. Из его показаний было ясно, что «у французских летчиков было очень мало шансов остаться в живых, попав в плен к немцам на русском фронте» [751].

На Суде народов в Нюрнберге заместитель главного обвинителя от Великобритании сэр Дэвид Максуэлл-Файф затронул вопрос о «решительных мерах», то есть о репрессиях гитлеровцев по отношению к родственникам летчиков «Нормандии» за помощь, оказанную им в бегстве из Франции в СССР. Обращаясь к фельдмаршалу Кейтелю, представитель Англии спросил:

«Можете ли вы себе представить нечто более страшное, чем применение решительных мер в отношении матери молодого человека, которая помогла ему идти сражаться плечом к плечу с союзниками его страны? Можете ли вы себе представить что-либо более достойное презрения?»

Пытаясь сначала защититься своими павшими сыновьями, шеф ОКВ вынужден был заявить, что он сожалеет, если была привлечена к ответственности чья-либо семья за преступления, совершенные ее сыновьями. Это вызвало немедленную реакцию — протест обвинителя против использования убийцей с маршальским жезлом термина «преступление».

Данный протест был минимальной сатисфакцией за несправедливое обвинение, брошенное Кейтелем группе французских солдат и офицеров, которые в 1942 году, после бегства из Франции, кружным путем через Тегеран добрались до СССР. Там в составе 18-го гвардейского полка советских ВВС (командир полка Герой Советского Союза полковник Анатолий Голубев), а затем самостоятельного полка они вошли в состав авиадивизии генерала Комарова, сражаясь и проливая кровь плечом к плечу со своими советскими товарищами под небом России, Белоруссии, Литвы и Польши. Около 2 тысяч боевых вылетов, 273 победы в течение трех лет, высокое звание Героя Советского Союза, присвоенное четырем французским летчикам — Марселю Альберу, Роллану де ля Пуапу, Жаку Андре и Марселю Лефевру, а также много других высоких наград, врученных их товарищам, — таков итог этого сотрудничества. Летчики полка «Нормандия» сделали очень много для укрепления вечной дружбы между двумя великими народами — советским и французским.

На последнем этапе войны дело едва не дошло до чудовищной по своим масштабам резни пленных-летчиков.

После сильнейшего налета союзной авиации на Дрезден (в феврале 1945 года) в высших кругах третьего рейха (Гитлер, Геббельс и др.) возник план: в качестве реванша истребить 40 тысяч пленных английских, американских и советских летчиков. Но осуществить этот варварский план фашистам не удалось. Один из главарей рейха, Фриче, давая показания Международному военному трибуналу, объяснял невыполнение этого плана тем, что как раз в то время встал вопрос об обмене примерно 50 тысяч пленных между Германией и Англией, в чем Германия была крайне заинтересована ввиду своего критического военного положения. Задуманная же массовая резня явно могла сорвать переговоры об обмене [752].

УБИЙСТВО ГЕНЕРАЛОВ И ВЫСШИХ ОФИЦЕРОВ

В ходе последней войны Германия совершила ряд подлых преступлений в отношении высших офицеров армий антигитлеровской коалиции. Чаще всего преступления эти совершались в концлагерях, но иногда и вне их. Мотивы преступлений были самыми различными. Наиболее частыми были попытки «изъятия» действительных или предполагаемых руководителей подпольных организаций движения Сопротивления, а также лишение их возможности соединиться со своими сражающимися армиями. Нередки были случаи, когда такие убийства являлись актами репрессий или мести. При всем том в выяснении ряда этих случаев имеются значительные трудности ввиду отсутствия документальных данных, что не позволяет нам окончательно установить, каковы же были подлинные мотивы каждого конкретного убийства. Поэтому мы пока должны ограничиться регистрацией самого факта убийства, оставляя выяснение мотивов будущему.

Судьба почти всех жертв гитлеровского «нового порядка» в основном складывалась одинаково: это было открытое попрание основных принципов международного права и обычаев войны. Высшие офицеры армий антигитлеровской коалиции передавались в руки палачей из аппарата безопасности третьего рейха, затем их отправляли в концентрационные лагеря и там убивали — тайно или открыто, но без обвинения, без суда, по-фашистски. Стремясь замести следы преступлений, гитлеровцы поступали с этой категорией пленных, как и с миллионами иных жертв: после расправы они сжигали их трупы.

Именно так, к примеру, погибла группа французских генералов, брошенных во время войны в гитлеровские концлагеря. Часть их была уничтожена, остальные умерли якобы «естественной смертью». Это были: генерал де Лестрен, убитый в Дахау, генерал Жоб, погибший в Освенциме; генерал Фрер, умерший в Штуттгофе; генерал Бардн де Фурту, умерший в Нейенгамме; полковник Роже Массэ, умерший в Освенциме [753].

В нечеловеческих условиях находился генерал Вайян, которого как узника «НН» [то есть узника, с которым надлежало поступить в соответствии со специальным приказом «нахт унд небель» («мрак и туман») [754]. — Ред.] бросили в страшную тюрьму в Эбрахе. Об обстановке, которая царила в этой тюрьме, свидетельствует, в частности, тот факт, что в камерах, рассчитанных на 595 заключенных, в 1945 году «гостило» 1400–1600 человек одновременно. В тюрьме свирепствовали голод и туберкулез. Генерал Вайян, как и многие другие узники Эбраха, пал жертвой бесчеловечного режима и умер в этой тюрьме [755].

В двух случаях заранее запланированное убийство не состоялось. Жертвами должны были стать маршал Вейган и генерал Жиро. В конце 1940 года начальник гитлеровской разведки и контрразведки адмирал Канарис на совещании, в котором участвовали начальники отделов гитлеровской контрразведки, в частности начальник II отдела (диверсии) генерал Лахузен, адмирал Бюркнер и другие, сообщил собравшимся, что Кейтель требует от него, чтобы контрразведка «изъяла» французского маршала Вейгана. Поводом к этому замышляемому убийству было опасение, что находившийся тогда в Северной Африке маршал мог вместе с французской армией, не попавшей в руки гитлеровцев, создать в африканских владениях Франции центр Сопротивления и базу для отрядов «Свободной Франции» и армий союзников. Кейтель добивался, чтобы убийство Вейгана было совершено агентами генерала Лахузена. Выступая в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, Лахузен заявил, что это требование было с возмущением отвергнуто всеми собравшимися, в особенности им самим. Канарис будто бы целиком разделял это мнение и не дал приказа совершить убийство Вентана. Спустя некоторое время Кейтель в присутствии Канариса спросил Лахузена, что предпринято по данному вопросу. На это Лахузен не мог ответить прямо, что он-де не собирается выполнять такой приказ (иначе, как показал Лахузен на суде, он «не сидел бы здесь сегодня»), а вынужден был выкручиваться с помощью заявлений, что дело это весьма сложное и трудное, однако он, Лахузен, сделает все, что только возможно. В результате ничего так и не было предпринято. Иные, более важные события отвлекли внимание Гитлера и Кейтеля, поэтому они не поднимали больше вопроса относительно судьбы Вейгана. Дело было забыто. А когда год спустя Вейган попал в руки гитлеровцев и был доставлен в Германию, то у него и волос с головы не упал! [756]

Генерал Жиро был командующим одной из французских армий. Летом 1940 года он попал в плен к гитлеровцам. 19 апреля 1942 года Жиро совершил смелый побег из «генеральского» офлага, находившегося в крепости Кёнигштейн (офлаг IVB). Взбешенный этим бегством, Гитлер приказал любой ценой поймать Жиро и вновь посадить его в лагерь. Кейтель повторил этот приказ Канарису, поручив ему доставить бежавшего генерала «живым или мертвым».

Канарис будто бы просил Кейтеля освободить контрразведку от такой миссии, ввиду чего задача была якобы перепоручена… СД. Одновременно через Лаваля пытались повлиять на беглеца, чтобы он добровольно вернулся в плен.

«Миссия СД» окончилась неудачей [757]. В отместку за провал операции «Густав» (гитлеровский шифр операции по поимке Жиро) власти рейха отправили в Германию 17 членов семьи генерала, среди них его дочь, г-жу Гранже, которая и умерла в ссылке [758].

На Нюрнбергских процессах (в том числе и на процессе по делу главных гитлеровских военных преступников) был вскрыт еще один зверский акт — убийство гитлеровцами генерала Месни. Преступление это характерно тем, что оно до мельчайших подробностей планировалось в различных инстанциях. Ответственность за убийство генерала Месни ложится на ряд органов и лиц из числа высшей иерархии третьего рейха — ОКВ, РСХА, мининдел и т. д.

Обстоятельства преступления таковы: 19 января 1945 года из офлага IVB в Кёнигштейне на трех машинах были отправлены в офлаг IVC в Кольдице пять французских генералов. Четверо из них прибыли к месту назначения без помех, зато ехавший в одиночку генерал Месни исчез. На следующий день комендант лагеря Кольдиц официально заявил встревоженным французским генералам, что 19 января около Дрездена Месни был убит «при попытке к бегству» и похоронен с воинскими почестями в Дрездене. Затем это сообщение было передано представителю державы-покровительницы (Швейцарии), Международному Красному Кресту и вдове генерала Месни.

Эта версия относительно смерти генерала держалась до конца войны, хотя оставшимся в живых четырем его коллегам некоторые обстоятельства транспортировки еще тогда казались подозрительными, а версия о «попытке к бегству» — маловероятной.

После войны в руки союзников попали германские документы, раскрывшие закулисную сторону этого подлого преступления. Представленные на Нюрнбергском процессе, они особенно серьезно обвиняли трех подсудимых: шефа ОКВ фельдмаршала Кейтеля, начальника РСХА Кальтенбруннера и министра иностранных дел Риббентропа [759]. Дальнейшие подробности убийства были выяснены на Нюрнбергском процессе по делу гитлеровского фельдмаршала Лееба и других. В частности, свет на преступление в отношении французского генерала пролили показания выступавших в качестве свидетелей немецких генералов Бергера [760] и Вестгофа [761], а также подполковника Крафта[762]. Как показания самих обвиняемых, так и выступления упомянутых свидетелей (кстати, тоже замешанных в убийстве Месни) осветили мотивы этого преступления и позволили восстановить все подлинные обстоятельства дела.

Осенью 1944 года ОКВ стало известно, что находившийся во французском плену гитлеровский генерал Бродовски был убит при попытке к бегству. По другой версии, он был передан конвоирами в руки французских партизан (маки), которые якобы уничтожили его. В кругах ОКВ немедленно возникла мыль: осуществить месть путем ликвидации какого- нибудь французского генерала. Несмотря на то что Женевская конвенция 1929 года категорически запрещает репрессалии в отношении пленных (а подписи Германии и Франции стояли рядом на этом международном соглашении), мысль о мести воплотилась в определенные действия. Роли были поделены: вермахт должен был отобрать и доставить пленного, РСХА — осуществить «ликвидацию», а министерство иностранных дел — составить надлежащее сообщение для печати, из которого явствовало бы, что нельзя безнаказанно убивать германских генералов.

Кейтель поручил инспекторату по делам военнопленных «подобрать» кандидата для совершения над ним акта «возмездия». Инспектор по делам военнопленных генерал Вестгоф обратился к коменданту офлага IVB в Кёнигштейне полковнику Гессельману, и тот назвал несколько имен. О планируемом убийстве было поставлено в известность также Управление по делам военнопленных.

Более двух месяцев продолжались переговоры по этому вопросу между ОКВ, Управлением по делам военнопленных, инспекторатом по делам военнопленных, рейхсфюрером СС и командующим армией резерва Гиммлером, РСХА и министерством иностранных дел. По линии министерства иностранных дел в это дело наряду с Риббентропом были замешаны следующие высшие чиновники министерства: посол Риттер — уполномоченный министерства иностранных дел при вермахте, д-р Бобрик — начальник одного из департаментов, тайный советник Вагнер, советник-посланник д-р Кригер, посол Альберт— начальник правового отдела министерства иностранных дел, нацистский преступник фон Тадден и др. Выполнение акта убийства высшие органы поручили оберштурмбаннфюреру СС Пантцингеру, тогдашнему начальнику уголовной полиции, одновременно являвшемуся заместителем начальника гестапо и руководителем отдела IVA (борьба с противниками национал-социализма) в РСХА [763].

Детали плана, разработанные и скоординированные в высших инстанциях, неоднократно менялись. Первоначально предполагалось ликвидировать жертву во время намечаемого перевода из Кёнигштейна в Кольдиц группы в 75 французских генералов. Во время транспортировки группы один из намеченных в качестве жертвы (сначала это был генерал де Буасс) должен был быть «в результате аварии» отделен от остальных и убит «при попытке к бегству» [764].

Цинизм соучастников преступления зашел настолько далеко, что они в записках, которыми обменивались и огласки которых не ожидали, не слишком стеснялись, слегка посмеивались над своими замыслами и слова «застрелен при попытке к бегству» нарочито брали в кавычки [765].

Но почти до последней минуты способ выполнения убийства окончательно избран не был. Наряду с убийством «при попытке к бегству» обсуждалась также возможность удушения при помощи выхлопных газов (углекислый газ) во время езды на машине, то есть так называемым способом «душегубки». Заметим попутно, что этот последний способ с некоторого времени уже был отвергнут как «неподходящий», после того как с его помощью были совершены массовые убийства на Востоке (СССР) [766]. Рассматривалась также возможность умерщвления французского генерала с помощью отравленной пищи. Если говорить об этом последнем способе, то еще 30 декабря 1944 года Кальтенбруннер после ряда «экспериментальный» попыток признал его «не слишком надежным» [767]. Тем не менее еще 12 января 1945 года, то есть за неделю до убийства, д-р Бобрик из министерства иностранных дел заявил, что рассматриваются оба способа: «попытка к бегству» и отравление [768].

Генерал де Буасс — первый кандидат в жертвы — избежал убийства только благодаря исключительному случаю. Эта трагическая судьба стала затем уделом генерала Месни. Почему? Первые разговоры по вопросу о «мести» велись без соблюдения достаточной предосторожности. Во время телефонных переговоров между Кейтелем и Крафтом и между Крафтом и Бергером назывались имена, детали и пр., поэтому гитлеровцам пришлось сменить «кандидата» [769].

В то время как ОКВ, Управление по делам военнопленных и РСХА «трудились» над выбором подходящего кандидата и способа его умерщвления, чиновники министерства иностранных дел ломали голову над тем, как затушевать планируемое преступление с помощью соответствующего сообщения в печати, и непрерывно консультировались со своими партнерами. Тем не менее при редактировании этого сообщения возникли серьезные сомнения или, скорее, страх перед последствиями разоблачения задуманного преступления. Такой страх нетрудно понять, поскольку обстановка на фронтах в декабре 1944 года, а тем более в январе 1945 года для гитлеровской Германии была не слишком радостной. В конце концов заметку решено было не публиковать, дело с убийством надежно скрыть и распространить старую, испытанную версию; «убит при попытке к бегству».

К концу второй декады января 1945 года подготовка к убийству была закончена, кандидат окончательно намечен (Месни), способ преступления утвержден («убит при попытке к бегству»). Оставалось выполнить намеченный план.

18 января 1945 года комендатура офлага IVB в Кёнигштейне выделила шестерых французских генералов, которые утром следующего дня должны были на машинах покинуть офлаг. Пункт назначения объявлен не был. Генералы должны были ехать в машинах по двое. Были определены следующие пары и время отъезда: генералы Бэн и де Буасс — в 6.00, Флавиньи и Бюиссон — в 6.15, Месни и Вотье — в 6.30. На следующий день, 19 января, первая машина ушла в назначенное время. Зато дальнейшая очередность и время отъезда внезапно были изменены. Лишь в 7.00 генерал Месни уехал один. Немецкий лагерный переводчик Розенберг заявил ожидавшему своей очереди генералу Бюиссону, что ночью пришел приказ ОКВ, отменявший перевод в Кольдиц генерала Вотье. На последней машине в 8.30 уехали Флавиньи и Бюиссон. Водителям и охране было приказано в пути нигде не останавливаться, внутренние ручки дверец были отвинчены, в каждой машине сидел гитлеровский офицер с автоматом на коленях, держа палец на спусковом крючке [770]. Первая и третья машины с четырьмя французскими генералами без каких-либо происшествий прибыли в Кольдиц. Вторая же машина, в которой находился генерал Месни, не прибыла ни 19 января, ни на следующий день. 20 января в помещение французских генералов в Кольдице пришел комендант лагеря майор Правитт, который заявил им следующее:

«Официально уведомляю господ, что генерал Месни был вчера расстрелян в Дрездене за попытку к бегству. Его похоронили в Дрездене с почестями, отданными ему подразделением вермахта» [771].

Как же восприняли эту весть коллеги убитого генерала Месни?

Обстоятельства его смерти уже тогда показались им весьма подозрительными. Их внимание привлек также факт назначения и внезапной отмены выезда генерала Вотье. Лагерь в Кольдице был повсеместно известен как штрафной, а этот генерал сам, добровольно, вызвался работать в Германии, поэтому странное поведение гитлеровцев не оправдывало такого перевода Вотье. С другой же стороны, генерал Месни неоднократно заявлял своим коллегам, что до 1944 года он не раз думал о побеге, но теперь, на рубеже 1944–1945 годов, это не имело никакого смысла, поскольку война скоро закончится, а кроме того, его родной сын, находящийся в лагере для политических заключенных в Германии, мог бы заплатить своей жизнью за бегство отца. О своем решении ни в коем случае не предпринимать попыток к бегству Месни сообщил генералу Бюиссону за час до отъезда.

Да генералы и вообще не представляли себе, как можно было бежать в описанных выше условиях. Не догадываясь о том, что это было заранее запланированное преступление, они объяснили смерть своего товарища «вспышкой ненависти или безумным поступком» со стороны германского офицера-конвоира в результате какого-нибудь возникшего по дороге спора [772].

6 февраля 1945 года атташе швейцарского посольства в Берлине Денцлер, действуя в качестве делегата державы-покровительницы, посетил офлаг IVC в Кольдице. Комендант лагеря майор Правитт сообщил ему о прибытии трех французских генералов из Кёнигштейна, но заметил, что «…генералы Месни и Вотье [773] также покинули Кёнигштейн в специальной машине, чтобы ехать в Кольдиц, но генерал Месни был «смертельно ранен при попытке к бегству» [774].

Обо всем этом Денцлер информировал Международный Красный Крест, а тот — уже вдову убитого генерала.

После капитуляции гитлеровской Германии выяснились подлинные обстоятельства этого с садистской жестокостью запланированного убийства. Было со всей определенностью установлено, что генерала Месни самым подлым образом убили во время транспортировки в Кольдиц [775].

Преступление это вызвало широкий резонанс на процессе главных гитлеровских военных преступников в Нюрнберге. Особенно резко говорил об этом американский прокурор Томас Дж. Додд, охарактеризовавший уничтожение генерала Месни как «убийство, совершенное в белых перчатках» [776]. Об. убийстве генерала Месни упоминается также в приговоре Международного военного трибунала — в тон его части, где мотивируется осуждение Риббентропа к смертной казни.

«В декабре 1944 года Риббентроп был поставлен в известность о планах убийства одного из французских генералов, находившегося в плену, и дал указание своим подчиненным следить за тем, чтобы подготовка к совершению этого акта проводилась таким образом, чтобы помешать странам, представлявшим интересы воюющих сторон, узнать об этом факте» [777]

Убийство генерала Месни было осуждено также на процессе высших чиновников министерства иностранных дел (PN-11), по которому один из главных участников преступления, начальник Управления по делам военнопленных при ОКВ генерал Бергер был приговорен к 25 годам тюремного заключения [778].

Раскрытие закулисных махинаций в деле убийства генерала Месни, подтвержденное неоспоримыми и явно компрометирующими германскими документами, разоблачение методов провокаций и лицемерия, которыми высшие сановники и органы третьего рейха пользовались в этом случае, позволяют сделать определенные выводы. Они полностью соответствуют оценке аналогичных преступлений гитлеровской Германии, по которым мы пока не располагаем германскими документами и тайна которых еще недостаточно раскрыта.

Не щадили гитлеровцы и польских генералов.

В Саксенхаузене погиб генерал Стефан Ровецкий (Грот), командовавший Армией Крайовой. Правда, генерал Ровецкий не был военнопленным sensu stricto [779], однако все указывает на то, что его убийство полностью соответствует общим гитлеровским планам истребления руководителей Сопротивления. После длительных розысков и преследования гитлеровцы арестовали его 30 июня 1943 года. Затем, закованного в кандалы, его отвезли в резиденцию гестапо на Аллее Шуха в Варшаве, а оттуда спустя всего несколько часов самолетом отправили в Берлин. О том, какое значение придавали нацисты аресту Грота, свидетельствует тот факт, что по специальному распоряжению Гиммлера унтерштурмфюрер СС Мертен, который выследил и арестовал Грота, был награжден премией в сумме 1000 рейхсмарок. В управлении гестапо в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе, 8, Грота неоднократно допрашивали. В этих допросах участвовал и сотрудник гестапо Гарро Томсен, который после войны дал показания об этом. В сентябре 1943 года Грот был доставлен в Саксенхаузен и заключен в изолированную от остального лагеря тюрьму «Целленбау», где с ним, как, впрочем, и с другими находившимися там «почетными узниками» («Ehrenhäftlinge»), обращались с определенной вежливостью. Там Грот прожил до первых дней августа 1944 года. После начала Варшавского восстания его, по личному приказу Гиммлера, застрелили [780].

В Сайсенхаузене погиб также генерал-лейтенант в отставке Болеслав Ройя, бывший командир III бригады, а позже командующий армией и депутат сейма (довоенного). Он был арестован в 1940 году, заключен в Саксенхаузен и 27 мая 1940 года убит [781].

В Освенциме погиб бывший командир 86-го пехотного полка полковник Здзислав Мацьковский, а также два его сына — Здзислав (1923 года рождения) и Ян (1926 года рождения). Полковник Мацьковский еще в 1939 году организовал на Замойщине движение Сопротивления: оба его сына выполняли в подпольной организации функции курьеров-связных, а жена занималась архивом и перепиской.

Полковник Мацьковский вместе со всей семьей был арестован в своем доме в Замосцье 17 марте 1941 года. Арестовывая его жену и двух сыновей, гестапо, как обычно, вело себя грубо и жестоко. Когда Мацьковский заявил агентам, что он офицер польской армии и требует иного обращения, гитлеровцы избили его и так обращались с ним и в дальнейшем— сначала в Люблине, а позже и в Освенциме, куда он был отправлен. Конечно, долго он там не прожил, скончавшись от истощения 4 декабря 1941 года. Оба его сына погибли в Освенциме — их расстреляли во время массовой экзекуции в октябре 1942 года у «стены смерти». Жена полковника Мацьковского, заключенная в лагерь Равенсбрюк, была превращена фашистами в «подопытного кролика» (ей приращивали чужие кости) и вернулась калекой [782].

Трагически погиб и полковник Витольд Моравский. Его героическая смерть найдет свое место в почетной и еще не написанной главе истории второй мировой войны, название которой будет таким: «Роль и участь военнопленных в борьбе против третьего рейха».

В лагерях для польских военнопленных в Германии, где на рубеже 1939–1940 годов оказалось около 400 тысяч пленных, в том числе почти 18 тысяч офицеров, очень быстро возникли подпольные группы, во главе которых встали наиболее видные офицеры. Деятельность этих групп вскоре распространилась также на большие группы польских граждан, пригнанных на принудительные работы в Германию [783].

Полковник Моравский был руководителем подпольной военной организации пленных, целью которой являлась «подготовка базы для возможного морского и воздушного десанта союзников, а также организация диверсий в тылу врага при приближении Восточного фронта» [784]. Официально он выполнял функции старосты офицерского лагеря IID в Гроссборне, откуда вместе с группой своих ближайших сотрудников (майор Конрад Рогачевский, майор Холубский, майор Вандыч, поручик Кубик, поручик Клоц) руководил деятельностью этой организации в западном Поморье. Одним из его ближайших сотрудников был немецкий унтер-офицер из лагерной команды Эрнст Хейм, который проявил необычайную самоотверженность и оказал большие услуги организации.

В начале июля 1944 года роковой случай стал причиной того, что гестапо напало на след этой организации. Во второй половине июля того же года полковник Моравский был арестован вместе с группой своих помощников. Всего гестапо схватило тогда около 200 человек из числа военнопленных, а также находившихся в Германии поляков и рабочих других национальностей, живущих вне лагеря. Среди арестованных оказался и Хейм. После пыток и тяжких мучений Моравский, первоначально заключенный в тюрьму в Щецинеке, в октябре 1944 года был отправлен в лагерь уничтожения Маутхаузен. Его судьбу разделили майоры Холубский и Вандыч, поручик Клоц и французский «аспирант», поляк по происхождению, Шанбо из международного госпиталя для пленных в Гаммерштейне, тоже являвшийся членом этой организации. В конце октября или начале ноября 1944 года все они были убиты.

В день казни полковник Моравский был вызван в отделение гестапо при концлагере, где его допросили по делу, не имевшему ничего общего с казнью, и лицемерно предложили функции переводчика с иностранных языков, заведомо зная, что через час или два он будет казнен. Полковник Моравский вернулся в блок довольный тем, что таким образом ему удастся выжить в концлагере. А тем временем писарь блока Дзярский собрал польских офицеров и заявил им: «Коллеги, мы должны смотреть на вещи по-мужски. Сообщаю вам, хотя и не имею права этого делать, что из лагерного отделения гестапо поступил приказ: я должен через полчаса отвести вас на плац для перекличек и передать в руки эсэсовцев, которые вас казнят». Все поляки отправились на плац, а оттуда в сопровождении унтер-офицеров и других узников — в крематорий [785]. Туда сразу же пришли комендант лагеря, его заместитель и несколько младших по чину эсэсовцев.

Спустя примерно полтора часа весь этот эсэсовский эскорт покинул крематорий, а в лагере воцарился траур. Через несколько минут труба крематорной печи начала дымить и выбрасывать языки пламени. Заметим, что майора Холубского выволокли из лазарета, где он находился как тяжелобольной. Так же поступили и с находившимся в госпитале поручиком Клоцем [786].

Как пишет Садзевич, основываясь на сообщении очевидца, полковник Моравский, после того как комендант лагеря выстрелил в него и пуля попала в шею, схватил металлические носилки, служившие для переноса трупов, и бросился на палача, но пал под огнем автомата [787].

Трагичной была судьба также высших польских офицеров, интернированных в Венгрии. После сентябрьской катастрофы 1939 года в Венгрии находилось около 40 тысяч польских военнослужащих, оказавшихся в лагерях для интернированных, а также почти 50 тысяч гражданских беженцев. В 1944 году число это уменьшилось до 10 тысяч вообще. Остальные, сначала полулегально, а затем и совершенно нелегально (благодаря отлично действовавшей и гибкой польской подпольной организации, в которой принимал участие ряд офицеров, при молчаливом согласии, а нередко и активной поддержке многих венгров) бежали из лагерей и покинули пределы Венгрии, чтобы присоединиться к польским вооруженным силам, сражавшимся с фашизмом во Франции, в Африке, организовывавшимся в Англии и т. д.

Положение оставшихся поляков радикально изменилось к худшему в марте 1944 года после вступления в Венгрию гитлеровских войск. В стране воцарился фашистско-гестаповский террор. Под прикрытием вермахта был совершен ряд чудовищных массовых преступлений против венгерских граждан. Жертвами этого террора пали и поляки.

19 марта 1944 года, в день вступления гитлеровцев в Будапешт, в гестапо был замучен и убит генерал-майор д-р Ян Коллонтай-Сшедницкий. Он родился в 1883 году в Пензе, окончил медицинский факультет в Москве и еще юношей принимал участие в студенческих выступлениях против царизма. Поначалу он был полковым врачом 4-го полка, а затем, после образования буржуазно-помещичьей Польши, занимал поочередно должности начальника медицинской службы ДОК-1 (Варшава), начальника Центра санитарной подготовки польской армии и, наконец, начальника медицинской службы польской армии. После падения Польши был интернирован в Венгрии в лагере Балатон-Боглиа, а позже жил на частной квартире в Будапеште, занимая пост председателя Польского общества врачей.

Тотчас же по вступлении в Венгрию гитлеровцы начали арестовывать польских офицеров, а некоторых из них убивать на месте. На помещение общества гитлеровцы совершили налет 19 марта 1944 года и в ходе его застрелили генерала Коллонтая, находившегося в своем кабинете. Венгерский гарнизонный госпиталь № 1, куда был доставлен труп генерала, 21 марта составил акт о смерти и указал причину ее: «огнестрельное ранение».

Вместе с генералом Коллонтаем в тот же день и в том же здании погибли от рук гитлеровцев секретарь генерала подпоручик д-р Канвизер (возможно, Канфедер), ксендз-капеллан Петр Вильк-Витославский и магистр-фармацевт капитан Козакевич.

В день этих трагических событий генерала Коллонтая предостерегали, чтобы он не выходил из дома и не показывался на глаза гитлеровцам. Но он не послушал доброго совета, заявив, что ему надо привести в порядок свои бумаги.

Что же заставило его сделать столь роковой по своим последствиям шаг?

Генерал Коллонтай не только занимался оказанием врачебной помощи интернированным солдатам и многочисленным польским беженцам. Это он делал официально. Неофициально же он вместе с целым рядом других лиц занимался организацией побегов интернированных из лагерей и из Венгрии, причем в первую очередь тех, кому грозила смерть из-за национальной принадлежности (евреев) или по политическим убеждениям (коммунистов и подозреваемых в коммунизме). Кандидатам на выезд из страны он доставал венгерские документы, дававшие возможность выхода за ограду лагеря и позволявшие покинуть Венгрию. Вся эта кампания проходила при самой сердечной поддержке многих венгров — не только частных лиц, но и занимавших служебное положение при фашистском режиме Хорти. Вот эти-то компрометирующие документы с именами и адресами генерал Коллонтай и торопился сжечь, чтобы они не попали в руки гитлеровцев. Он считал это своим священным долгом и заплатил за него дорогой ценой — своей жизнью [788].

Убийство в доме Общества врачей в Будапеште явилось как бы сигналом к развязыванию террора и преследованию поляков в Венгрии. Гитлеровцы распоясались. Начались аресты поляков и конфискация их имущества, лагеря для интернированных были закрыты, а затем отдан приказ отправить всех интернированных польских офицеров в Германию. В результате десятитысячная армия скитальцев быстро уменьшилась вдвое. Но многие спасались от преследования, бежав в Румынию, Словакию и Югославию либо переходя на нелегальный образ жизни, в подполье Сопротивления [789].

Среди поляков, арестованных в те дни гитлеровцами, оказалось несколько высших офицеров. Все они были отправлены в германские концентрационные лагеря для ликвидации.

Так, оказались арестованными генерал-майор Мечислав Трояновский (Рысь) и майор Помаранский.

Генерал Трояновский, являвшийся командующим ДОК-1 (Варшава), после сентябрьской трагедии оказался в Венгрии, где был интернирован в Вышгороде на Дунае. Сначала к нему относились с большим почетом, в частности из-за того, что он имел орден Марии-Терезии, который получил лично от Хорти, но потом он уже находился в заключении в крепости Комарно, где ему создали очень тяжелые условия. После освобождения оттуда лечился в госпитале в Дьёре, а потом жил в Будапеште. После вступления гитлеровцев в Венгрию был вновь арестован, отправлен в Маутхаузен и там убит [790].

Майор Стефан Помаранский, родившийся 7 сентября 1893 года в Варшаве, историк по образованию и по профессии, работал ассистентом профессора Хандельсмана. С самого начала сентябрьской кампании был прикреплен к штабу главнокомандующего, затем оказался в Венгрии, где участвовал в польской подпольной организации. После прихода гитлеровцев в Венгрию был в марте или апреле 1944 года арестован. В течение 7 месяцев его держали в будапештском гестапо, зверски мучили и пытали, но он так никого и не выдал. 20 октября 1944 года, брошенный в концлагерь Флоссенбюрг, он был там 15 декабря того же года убит [791].

Замыкает эту венгерскую «серию» убийство трех польских офицеров. Во время эвакуации интернированных из лагерей Венгрии в Германию 10 ноября 1944 года вблизи пункта Залабер пьяные венгерские фашисты вызвали ночью полковника медицинской службы Мощенского, инженер-под- поручика запаса Новака и еще одного неизвестного молодого офицера, а затем по неустановленным причинам застрелили их и трупы бросили в р. Саль [792].

Но особенно зверствовали гитлеровцы, когда в руки им попадали советские генералы, которые и в плену проявляли несгибаемую стойкость и до конца оставались верными своему народу.

В частности, жертвой жестокости гитлеровцев оказался генерал Ткаченко, попавший в плен в августе 1941 года. Как видно из официального немецкого донесения [793], он был захвачен патрулем полевой жандармерии, подчиненной полевой комендатуре № 198 в г. Белая Церковь, которая находилась в распоряжении начальника тыла 6-й армии. Арест произошел вблизи Узинского колхоза. Вместе с генералом, который был одет в штатское платье, гитлеровцам удалось задержать также нескольких красноармейцев. Все арестованные были доставлены в дулаг 170 в Белой Церкви, также подчиненный начальнику тыла 6-й армии. Здесь генерал был подвергнут первому допросу.

4 сентября 1941 года генерал Ткаченко был отправлен в штаб 454-й охранной дивизии, где его несколько раз допросили в дивизионном отделе контрразведки. Затем, по требованию командования 6-й армии, генерал Ткаченко был передан в штаб этой армии и там вновь допрошен в отделе контрразведки. Отсюда пленного переправили в дулаг 201 (Житомир) с пометкой на сопроводительной записке, что командование армии больше не нуждается в допросе данного пленного и коменданту дулага предоставляется полная свобода в отношении того, как поступить с пленным генералом. В дулаге 201 Ткаченко не допрашивали, зато это вновь (и несколько раз) сделали сотрудники отдела контрразведки той же 454-й охранной дивизии.

Все эти допросы сходились в установлении факта ареста генерала с помощью полицаев-предателей из так называемой «местной полиции», а также в том, что Ткаченко находился в Узине с 15 августа, работал там, и его поведение «ничего подозрительного» не выявило: в колхозе он «только работал и в присутствии других красноармейцев никаких высказываний не делал». Как следует предположить по ряду показаний генерала, а в особенности по его героической смерти, он решил на этом этапе усыпить бдительность гитлеровцев, а затем уже перейти к активным действиям.

На упоминавшемся выше донесении мы теряем дальнейший архивный след генерал-майора Семена Акимовича Ткаченко. Вновь мы обнаруживаем его лишь в гитлеровском лагере смерти Саксенхаузене.

После массового истребления свыше 18 тысяч советских военнопленных (сентябрь 1941 года) в Саксенхаузене еще влачила жалкое существование большая группа пленных, число которых таяло с каждым днем в результате пыток, голода, холода, изнурительного труда и непрекращающихся экзекуций. Организованное узниками всех национальностей лагерное движение Сопротивления самыми различными средствами и методами противодействовало замыслам фашистских палачей. В период 1942–1943 годов это привело к значительному облегчению судьбы обреченных на гибель советских военнопленных, уменьшив благодаря братскому сотрудничеству всех узников их «естественную» смертность. Но лагерь ждал не только этого: он надеялся на военную организацию и жаждал вооруженных действий. Нужны были командиры, руководители.

И вот, как сообщает генерал Зотов, который вместе с группой советских офицеров при участии представителей узников других национальностей стал во главе лагерного движения Сопротивления, в это время в Саксенхаузен прибыли генерал-майор С. А. Ткаченко, майор Иосиф Козловский и майор Андрей Пирогов. Их привезли из «нормальных» лагерей для пленных и водворили в лагерь смерти «за организацию побегов и пропаганду против вербовки во власовскую армию» [794]. Вести о совершенных ими в лагерях для пленных действиях, а равно и деятельность, которую они развернули в Саксенхаузене, оценивались очень высоко: «Это были подлинные патриоты советской Родины, люди несгибаемой солдатской воли» [795].

Генерал Ткаченко вместе со своими товарищами, к которым затем присоединились старший лейтенант Николай Голубев, лейтенант Иван Васильев, политрук Марк Тилевич, киевлянин Яков Костянин, подполковник Александр Бородин и другие, ринулись в водоворот подпольной работы. Ткаченко быстро установил контакты с советскими и иными пленными, работавшими на сортировке обуви убитых заключенных. В частности, он привлек к сотрудничеству чеха Яна Водичку, немецких коммунистов Курта Фалека и Курта Ратвагена. С помощью русского электрика Ивана Малышева они смонтировали (в лагерной мастерской) радиоприемник. В другом лагерном «предприятии» Ткаченко руководил группой активистов-диверсантов. Это были политрук Михаил Яицкий, Николай Коченко, Алексей Куйбышев, Николай Николаев и другие. Ткаченко завязал связи со многими заключенными и, несомненно, повлиял на оживление подпольной деятельности в изолированном от остальной части узников «трудовом лагере для военнопленных» («Arbeitskriegsgefangenenlager»), где под руководством старшего лейтенанта Бориса Дорохова действовала подпольная группа советских офицеров и солдат (Иван Зверев, Анатолий Рукояткин, Михаил Фильченко, Николай Герасимов, Михаил Дрождинов и Василий Автаев). Вскоре деятельность генерала Ткаченко привела к организации на территории лагеря смерти многочисленных боевых групп, мечтавших о вооруженном восстании, разбросанных по различным лагерным командам и нетерпеливо ожидавших сигнала к бою [796].

Ткаченко — огневая душа, пылавшая жгучей ненавистью к эсэсовским преступникам, мужественный человек, охваченный жаждой действий, — нетерпеливо шел к вооруженному восстанию. Оно должно было стать всеобщим выступлением узников, а предшествовать ему должны были более явные формы массово-разъяснительной пропаганды. «Он считал, что презрение к эсэсовцам не должно таиться в душе, а выплеснуться наружу». По его мнению, все это должно было стать одним из лучших способов дальнейшего сплочения рядов заключенных. Численное превосходство должно было дать свои результаты, в выгодных условиях, атакуя лагерную охрану «хотя бы с помощью камней», действуя решительно и смело, узники должны были обезоружить эсэсовцев, а затем объединиться с заключенными других концлагерей и выстоять до подхода приближающейся Советской Армии. При этом Ткаченко допускал возможность пробиться на соединение с советскими войсками даже в том случае, если бы пришлось преодолевать расстояние в 300–400 километров [797].

Несмотря на нереальность таких планов (действия в условиях гитлеровского лагеря смерти резко отличались от стратегии фронтовых боев и даже от тактики партизанской войны в глубоком тылу врага), устремления генерала Ткаченко и его нетерпеливая жажда дать бой врагу не могут не вызвать глубокой симпатии к этому человеку. В нем, как в зеркале, отражались непокоренная душа и несгибаемая воля советского солдата, стремление к битве с врагом в любых, даже самых невыгодных условиях, даже в лагере смерти, у стен крематориев. Однако в качестве решающей предпосылки успеха условия диктовали здесь сохранение самой глубокой тайны действий — такой тайны, перед которой конспирация старых революционеров казалась просто детской забавой.

Однако беспокойный дух генерала Ткаченко мало заботился о конспирации, несмотря на предостережения и единодушную позицию в этом вопросе всего руководства лагерного движения Сопротивления. «После вечерней поверки и в праздничные дни, когда узники имели несколько больше свободного времени, чем обычно, вокруг него (Ткаченко. — Ред.] зачастую толпились люди, среди которых могли оказаться и предатели» [798].

Лагерные власти, следя за руководителями Сопротивления и инициаторами многочисленных актов саботажа, 11 октября 1944 года зверски убили 27 немецких и французских активистов подполья, а вскоре после этого отправили в лагерь смерти Маутхаузен большой транспорт других активистов, а среди них и одного из руководителей Сопротивления— майора Андрея Пирогова.

В ночь на 2 февраля 1945 года решилась также судьба генерала Ткаченко.

Из бараков, согласно именным спискам, было вызвано. свыше 100 «гражданских» заключенных, в большинстве советских людей, а к ним добавлена группа в 50–60 [799] советских военнопленных из «трудового лагеря для военнопленных». Фашистские палачи заверили встревоженных узников, что речь идет о «внезапной эвакуации», но «…несчастные поняли, что их ждет за бетонной стеной, и бросились на палачей, стараясь как можно дороже продать свою жизнь» [800]. Под огнем автоматического оружия гитлеровцев погибли все 178 узников, которые даже перед лицом смерти продемонстрировали свою волю и сопротивление фашистскому зверю, не дав отправить себя на экзекуцию.

«В эту, как все ее назвали, «варфоломеевскую ночь», — пишет генерал Зотов, — мы потеряли беззаветно преданных коммунистов, активных патриотов нашего подпольного центра— генерал-майора Семена Акимовича Ткаченко, майора Иосифа Козловского, старшего лейтенанта Бориса Дорохова, врача Бориса Токарчука, юного санитара Ваню Литвинова, замечательного оружейника Владимира Черевкова, Николая Назарова н многих других» [801].

Как сообщает бывший узник Саксенхаузена сержант погранвойск СССР В. С. Ионов, после убийства генерала Ткаченко и его товарищей «круглосуточно дымил крематорий» [802].

Вскоре после резни 2 февраля 1945 года из Саксенхаузена было отправлено в лагерь смерти Маутхаузен 450 заключенных, в том числе 110 советских военнопленных. Именно в этой группе затем оказался и прославленный советский патриот генерал-лейтенант Д. М. Карбышев [803].

Убийство Карбышева относится к категории наиболее зверских.

Дмитрий Михайлович Карбышев, генерал-лейтенант инженерной службы Советской Армии, в августе 1941 года на Днепре при попытке пробиться из окружения был тяжело контужен и попал в плен к гитлеровцам. Три с половиной года провел Д. М. Карбышев в плену — сначала в лагерях для пленных в Замосцье и Хаммельбурге, а затем в концлагерях Флоссенбюрг и Майданек. Из последнего он был вывезен 7 апреля 1944 года в Освенцим, а оттуда в Маутхаузен. Генерал Карбышев был выдающимся, известным далеко за пределами Советского Союза специалистом в области военно-инженерного дела. Стремясь использовать огромные знания Карбышева, гитлеровцы всеми способами пытались склонить его к сотрудничеству с вермахтом, но все эти попытки разбивались о несокрушимую волю и патриотизм генерала: он не собирался ценой предательства родины облегчить и даже спасти свою жизнь. Когда не помогли ни просьбы, ни уговоры, ни обещания, гитлеровцы перешли к угрозам и применению своих зверских методов. Генерала, которому тогда было уже шестьдесят четыре года, бросили в концлагерь, где принуждали тяжко работать, морили голодом, мучили, били и пытали. В Освенциме товарищи не раз спасали генерала Карбышева от очередного «отбора».

Несмотря на крайнее истощение и физические недомогания, генерал Карбышев не только не потерял присутствия духа, не поколебался и не поддался своим мучителям, но еще и находил в себе столько моральной стойкости, что поддерживал и ободрял других, укреплял их дух и открывал им перспективу победы и освобождения от ига фашизма.

Когда обещанное им освобождение было уже не за горами, когда советские войска уже приближались к границам Австрии, гитлеровские изверги решили расправиться с непоколебимым генералом. Его убили особенно зверским, изощренным способом — замораживанием.

В Саксенхаузене один из наиболее жестоких палачей эсэсовец Зорге давно практиковал свой «способ» — людей раздетыми выгоняли на 20-градусный мороз и там долго держали на холоде, обливая ледяной водой. Этот «метод» переняли другие. В одном из филиалов Маутхаузена — Гузен-1 по приказу еще более известного палача эсэсовца Хмелевского узников тоже выгоняли во двор под ледяной «душ». Несчастные жертвы фашистов стояли на морозе очень долго, их поливали ледяной водой до тех пор, пока они не падали без сознания [804].

Генерала Карбышева убили в ночь с 17 на 18 февраля 1945 года вместе с группой в 700 больных и ослабевших узников. Совершенно нагих, этих несчастных мучеников держали во дворе на морозе два дня и две ночи. Каждые три часа их обливали ледяной водой, пока они не замерзли [805].

На месте этой чудовищной казни советские люди воздвигли герою памятник.

Указом от 16 августа 1956 года Президиум Верховного Совета СССР посмертно присвоил генерал-лейтенанту Д. М. Карбышеву высокое звание Героя Советского Союза за особую стойкость и мужество, проявленные в войне против гитлеровских захватчиков.

Имя Карбышева вошло не только в историю, но и в литературу народов Советского Союза. Славному сыну родины посвящена большая, насчитывающая более тысячи страниц биографическая повесть С. Голубова [806].