Приговор воров

Глава 7

«Кое-какую информацию о своем клиенте я получил, – вяло шевелилось в мозгу Щукина, – даже можно сказать – информацию небезынтересную… Но вот главное – как мне найти Студента, где его искать? Этого я не знаю… Бабка, живущая теперь в его квартире, говорила мне, что он занимался еще скульптурой… Может быть, он продавал свои творения? В таком случае мне нужно прошвырнуться по тусовкам продавцов произведений искусства. Есть в этом городе несколько мест – художники и скульпторы выставляют на продажу свои картины и… скульптуры… Как это место называется?.. Не помню. Где мемориалы всякие. Может, там знают Студента?.. Знают его местонахождение…»

Щукин повернулся на другой бок на жестком диванчике в своем домике. Он закрыл глаза – и вдруг словно куда-то провалился, упал в глубокий рыхлый сугроб… А когда проснулся, за окнами снова смеркалось…

Почти все деятели искусства, столпившиеся возле памятника Пушкину, парапет которого был сплошь уставлен картинами в картонных и деревянных рамках, были длинноволосы.

Щукин, поправив рыжие локоны, выбивавшиеся из-под старой соломенной шляпы, неторопливо подошел к картинам и с видом знатока принялся их рассматривать.

На этот раз Щукин выглядел вполне как мужчина. Только вот тот самый рыжий парик был на нем да еще старая соломенная шляпа, которую Щукин нашел, когда подходил к стоянке такси.

На картине, перед которой он стоял, было изображено что-то ужасное.

«Если бы добавить сюда немного конкретики, – подумал Щукин, – ну там… развалины городов, осевшие глубоко в землю корабли и скелеты людей на обожженных фонарях, то эту работу можно было бы назвать „Конец света“. А сейчас это похоже на полотно „Члены семьи Жириновского кидаются тортами друг в друга“, написанное пульверизатором…»

– Как вам? – услышал вдруг Щукин тонкий голосок у себя над ухом.

Николай обернулся. Рядом с ним стоял очень толстый бородатый мужчина в длинном кожаном плаще, надетом поверх старого спортивного костюма.

– Как вам, коллега? – повторил он совсем пискляво – голосом, никак не вязавшимся с его комплекцией.

– Ничего, – снисходительно кивнул Щукин, довольный тем, что его – как он и ожидал – приняли за художника. – Цветовая гамма, она, конечно… – он пошевелил в воздухе пальцами и замолчал, как бы погрузившись в раздумья.

– Гамма предполагалась посветлее, – начал объяснять бородач, – но краски через неделю потемнели. Сами ведь знаете, качество наших отечественных красок… – он развел руками.

– Это ваша работа? – догадался Щукин.

– Моя, – кивнул бородач, – из позднего.

– И как она называется? – поинтересовался Щукин.

Бородач хмыкнул. Щукину показалось, что он посмотрел на него с удивлением.

– Как она может называться? – сказал бородач. – Это же автопортрет.

«Ни хрена себе, – промелькнуло у Николая в голове, – искусство. Называется – модернизм…»

Он снисходительно усмехнулся.

– В последнее время, – сообщил он бородачу, – появилось мнение, что название может не продолжать тему картины и не указывать прямо на проблему, отображенную в картине, а, так сказать, жить своей жизнью. Короче говоря, название развивает новый смысл. И теперь принято давать название даже автопортретам.

Выпалив эту чушь, Николай замолчал. Бородач оторопело нахмурился, переваривая сказанное, погладил себя по объемистому животу.

– Название… да… – осторожно высказался он, – я как раз над этим думал… А кто… Кто родоначальник этих новых идей? – спросил он вдруг.

– Григорий Шнейдер, – ответил Щукин, – разве вы не читали его труды?

Бородач от неожиданности клацнул челюстью.

– Читал, – быстро сказал он, – только давно. Теперь забыл…

Они какое-то время молчали. Бородач, прищурившись, разглядывал свою картину. Очевидно, придумывал название, чтобы придать ей новый смысл.

Щукин закурил.

– А вы местный? – спросил его бородач, оторвавшись наконец от своей картины.

– Нет, – качнул головой Щукин, – из Москвы.

Бородач уважительно улыбнулся.

– Вы по делу к нам приехали или… ознакомиться с местными культурологическими особенностями? – поинтересовался он.

– По делу, – ответил Щукин.

– Наверное, наш музей вас пригласил? – предположил бородач.

– Да нет, – ответил Николай, – я сам по себе приехал. До меня дошли слухи, что у вас в городе появился один скульптор. Создает просто удивительные произведения искусства. Самородок. Я ищу его…

– Правда? – заинтересовался бородач. – Да кто он такой?

– Бывший врач, насколько я знаю, – важно сказал Щукин, – зовут его Василий Кортнев.

– Кортнев, – нахмурился бородач, вспоминая, – Василий…

– Кличка у него еще есть, – добавил Щукин, – Студент.

– Кто?! – ахнул бородач.

– Студент, – повторил Щукин.

Бородач минуту смотрел ему прямо в глаза, а потом весело расхохотался.

«Вот елки-палки, – подумал Щукин, – что за человек этот Студент? Какая разная реакция на него у разных людей… Прямо удивительно…»

– В чем дело? – недовольно спросил он. – Что вы нашли в этом смешного?

– Кто… – давясь от смеха, выговорил бородач, – кто вам сказал, что Студент – великий скульптор?

– Люди, – сердито ответил Щукин, – те люди, которым я привык доверять.

– Над вами подшутили, – отсмеявшись, сообщил бородач, – над вами точно подшутили. Студент – он… Нет, это долгий разговор.

– Как это долгий разговор? – продолжал сердиться Николай. – Я приехал из Москвы специально для того, чтобы найти Студента, а вы…

Бородач снова расхохотался.

– У вас есть несколько минут свободных? – спросил Щукин, когда бородатый художник наконец заткнулся.

– Есть, – сказал тот, – а что?

– Может быть, мы немного того… – проговорил Щукин, – попьем пива, а вы…

– Согласен! – выпалил бородач прежде, чем он успел договорить.

– А вы мне расскажете про Студента, – закончил Щукин. – Зря я, что ли, ехал из Москвы…

– Расскажу, – широко улыбнулся бородач. – Кстати, вас как зовут?

– Степан Аркадьевич, – степенно проговорил Щукин, – а вас?

– А меня – Миша, – представился бородач. – Михаил Михайлович вообще-то, но можно просто Миша.

Щукин кивнул. Называть себя просто Степой не разрешил. Все же он столичный художник.

Миша оставил свою картину на попечение какого-то маленького мужичка с лицом, сплошь усеянным крупными бородавками, и уверенной походкой направился куда-то напрямик через площадь.

Они зашли в какую-то забегаловку недалеко от парка Победы, в центре которого располагался памятник Пушкину, где местные художники выставляли на продажу свои произведения.

Бородач Миша, почтительно приняв от Щукина деньги, побежал за выпивкой. Очень скоро он вернулся, сжимая под мышками четыре бутылки пива. В руках бородач Миша нес два нечистых граненых стакана. Выгрузив пиво на столик, он немедленно закурил.

Первую бутылку распили в молчании. Щукин огляделся по сторонам. Забегаловка помещалась в подвале, света было мало, вокруг них клубились в облаках табачного дыма дурно одетые субъекты. Короче говоря – нормальная забегаловка, Щукин в подобных заведениях чувствовал себя уютно.

Миша откупорил вторую бутылку. Разлил пиво по стаканам.

– Так откуда вы, Миша, знаете Студента? – начал Щукин разговор.

– Я ему доставал материалы для его… произведений, – ответил Миша.

Слово «произведений» он выговорил, придав ему явный иронический оттенок.

– Что представляют из себя его скульптуры? – спросил Николай.

Миша хохотнул.

– А ничего не представляют, – сказал он, – он все время лепил одно и то же.

– Что же? – поинтересовался Щукин.

– А эту, как ее… – бородач Миша скривился от умственного напряжения, – ну… античную статую. Знаешь, такую – без рук, без ног, без головы…

Щукин кивнул. Старуха, ныне живущая в квартире Студента, сказала ему, что в ее комнатах осталось много таких скульптур. Да и Шнейдер тоже милую историю рассказал.

– Странно, – проговорил Щукин, – одни только копии античной статуи? И ничего больше?

– Точно, – подтвердил Миша. – И что самое интересное – одна скульптура ничем не отличается от другой. Разве что – материалом, из которого сделана. Я продавал Студенту глину, гипс… Даже мрамор. Он из мрамора пытался что-то выточить…

– Получилось? – механически спросил Щукин, думая о другом.

– Ага, – Миша вылил себе в глотку содержимое своего стакана, – получилось. Абсолютно то же самое, что и до этого… Никакой Студент не скульптор, – продолжал Миша, снова разливая пиво, – довел процесс творения одной и той же скульптуры до автоматизма, и все. Так всякий может… Настоящий художник – это… – тут Миша задумался и скосил глаза на свой кожаный плащ.

«Что же это получается? – рассеянно думал Щукин. – Что за человек этот Василий Кортнев?.. То бишь Студент. ФСБ найти его не может, Петины бандиты-отморозки его преследуют неизвестно за что… Скульптуры, давняя темная история с воровством лекарств из больницы, отсидка Студента… Мертвый урка с переломанной шеей на дне лесной ямы… Не нравится мне этот человек, но… Другого нет. Никого, кроме него, я из сходняка не знаю. А мнение, которое в сходняке сложилось относительно моей персоны, мне все же знать надо. Без этого нельзя оценить ситуацию: Рустам слов на ветер не бросает. Кажется мне, что он уже начал свою игру».

– Послушайте, Миша, – задумчиво проговорил Щукин, – мне тут в голову мысль пришла…

– Да? – осведомился Миша, отрываясь от бутылки с пивом. – Какая?

– Этот Студент вообще – нормальный человек?

Миша, плеснув на столик пиво изо рта, снова захохотал – так, что на него оглянулись притулившиеся рядом убогие посетители забегаловки.

– Вы, Степан Аркадьевич, меня извините, – отхохотавшись, проговорил он, – но как человек, сделавший добрую сотню копий с античной статуи – не на продажу, а просто так, для себя, – может быть нормальным? Он ведь последние месяцы только тем и занимался, что эти скульптуры лепил. До того, как…

– До того, как что?..

– До того, как исчез, – продолжал бородач Миша. – Я его месяц назад видел, а потом он исчез. Заходил я к нему раз пять, наверное, материал приносил, который он заказывал, а его не было…

– Странно, – качнул Щукин головой, не зная, что еще сказать.

– Ничего не странно, – отозвался Миша, – он постоянно так исчезал. Как-то давно, я помню, исчез – и только через полгода я узнал, что его посадили…

– Поня-атно, – протянул Щукин, хотя ему ничего не было понятно.

Миша опустошил третью бутылку пива и вдруг подмигнул.

– Знаете, почему он на этих скульптурах сдвинулся? – спросил он.

– Нет, – ответил Николай, – почему?

– Долгая история, – снова сказал Миша и опять подмигнул.

Потом внимательно посмотрел на Щукина и еще раз подмигнул.

– А-а! – наконец, догадался Николай и достал из кармана купюру. – Вот держи.

– Момент! – осклабился бородач Миша и ринулся в очередь у стойки бара, расталкивая своим обтянутым спортивной курткой брюхом столпившихся людей.

Вернулся он через минуту. Выставил на стол бутылки самого дешевого портвейна, которого на щукинские деньги он купил прямо-таки невероятное количество.

– Теперь можно и поговорить, – удовлетворенно произнес он, гордо оглядывая бутылки. – Сейчас, только откупорю одну…

Он разлил по стаканам портвейн. Щукин пригубил немного – гадость страшная, но пить можно, особенно сейчас, когда от выпитого пива по телу растеклась приятная истома. В таком состоянии что угодно пить можно. Похмелье, как говорится, штука тонкая.

Миша уже осушил свой стакан, не дожидаясь Николая.

А у Щукина вдруг мелькнула мысль – не врет ли он? То есть не выдумывает ли, единственно для того, чтобы собеседника развлечь и выманить тем самым немного денег на выпивку?

«Нет, вряд ли, – подумал Щукин. – Большим умом бородач Миша, судя по его картинам и разговорам, не отличается, а чтобы придумать то, что он мне сейчас рассказывает, нужны недюжинные творческие способности».

– Студент когда-то был медиком, – начал рассказывать Миша, – хирургом. Работал в районной поликлиннике. И как-то раз пришлось ему резать… в смысле оперировать одну женщину – рак у нее был. Так вот он в нее влюбился. Ну… как он мне объяснял, не в нее влюбился, а в ее тело. Вроде бы – фигура у нее совершенная. Ну, чокнутый он, – бородач Миша покрутил пальцем у виска, – не понимает, что у женщины главное не сиськи и жопа, а голова. То есть характер и ум, – сформулировал Миша.

– А женщина была замужем, – скучным голосом продолжил Щукин.

– Откуда вы знаете? – удивился Миша.

– А что тут знать, – сказал Николай, – обычная история. Неразделенная любовь. Чувства ищут выход и находят его в творчестве.

– Ага, – подтвердил Миша, – точно. Все вы, Степан Аркадьевич, правильно говорите. Давайте с вами по этом поводу выпьем…

Они выпили. Щукин заметил вдруг, что Миша прилично окосел.

«Надо бы вытянуть из него как можно больше информации, пока он окончательно не опьянел, – подумал Николай. – Нажрется, потом раскручивай его на разговоры…»

Он и сам начал уже ощущать, что окружающий мир стал понемногу расплываться. Очертания его теряли угловатость и резкость, приобретая привычную благость…

А может быть, это казалось ему оттого, что в забегаловке было сильно накурено.

– Так вот, – выпив, продолжал Миша, – Студент как-то говорил, что тело той женщины было поразительно похоже на тело этой… с которой в древности вылепили ту самую статую.

– Так-так, – сказал Щукин, – как же эта история любви развивалась дальше?

– Ну, когда женщина выписалась, она Студента этого и звать как забыла. А он к ней приходил, звонил и… короче, преследовал ее. Потом Студента поперли из больницы, где он работал…

Миша налил себе еще стакан и выпил. Потом посмотрел на остатки портвейна в бутылке и опрокинул ее над распахнутой пастью.

– Все равно там на два стакана не хватило бы, – пояснил он.

– А муж? – спросил Николай.

– Какой муж? – удивился Миша.

– Муж той женщины, в которую влюбился Студент.

– А-а… – Миша сосредоточенно откупоривал вторую бутылку портвейна, – муж… Муж у нее был крутой. Не в смысле – «новый русский», а это… Известный в городе человек. Журналист. Звали его… Дай бог памяти… Не помню… Но знаю. Я даже статьи его в газетах видел, – похвастался Миша, – только в последнее время что-то не встречалась мне его фамилия. Так вот, этот журналист такое замутил, когда узнал, что Студент за его женой ухлестывает, что Студента тут же посадили. Что там у них конкретно случилось, я не знаю, Студент мне об этом не очень-то рассказывал. Так… в общих чертах.

– Ладно, – сказал Щукин, – с этим понятно. А вот эта жена журналиста… Она что – тоже Студента любила? Отвечала, так сказать, взаимностью?

Бородач Миша выпил еще стакан портвейна и надолго задумался.

– Не знаю, – признался он, – Студент говорил, что любила… Только я в этом что-то очень сомневаюсь.

– Почему?

– Ну как это – почему? – пожал плечами Миша. – Студент же шизанутый. Мрачный, ни с кем никогда не поговорит… Только иногда найдет на него – как начнет что-нибудь бормотать, страшно становится. А про себя – так вообще молчал, как рыба, мы с ним только раз или два на эту тему говорили…

Щукин через силу выпил стакан портвейна. Миша отложил стакан в сторону и приложился прямо к бутылке.

– Тара мелковата, – сказал он, ткнув пальцем в стакан.

Он еще раз глотнул из бутылки, утерся рукавом своего кожаного плаща. Посмотрел на Щукина, будто ожидая от него новых вопросов.

– Вы говорили, Миша, что продавали ему материалы для его скульптур, – напомнил Щукин.

– Ну да, – ответил бородач Миша, – продавал.

– А чем же Студент с вами расплачивался? – спросил Щукин. – Его же, как я из вашего рассказа понял, из клиники уволили.

– А вот этого я вам не скажу, – серьезно проговорил Миша, – потому что не знаю. Бабки у него были, это точно. И не такие уж маленькие. А вот где он их брал – хрен его знает.

Миша опорожнил очередную бутылку и, не глядя, швырнул ее под столик. Надолго задумался.

– Впрочем, – произнес он, – я догадываюсь, откуда у него деньги были…

Бородач Миша почему-то оглянулся по сторонам и продолжал:

– Я заметил, что в последние дни – до того, как он пропал, – он стал якшаться с какими-то бандитами. Какие он дела крутил и что у него с ними общего – я не знаю. Но наличие у него денег я могу объяснить только так. Других доходов у Студента точно не было.

– Может быть, это те уголовники, с которыми он познакомился, когда сидел? – предположил Щукин. – А как вышел, начал с ними крутить какие-то дела…

Миша пожал плечами. Он высосал еще одну бутылку и опустил ее под столик. Щукин допил наконец-то свой стакан и налил себе еще мерзкого портвейна.

Миша с хрустом свинтил голову очередной бутылке.

Щукин задумался. Ничего нового вытянуть из этого придурка художника не удалось. Разве только…

– Интересно, – проговорил Щукин, не глядя на Мишу, – а как Студент связывался с этими преступниками?

– А ничего интересного, – икнув, проговорил Миша. – У них было какое-то особое место для встреч. За городом. Алтынная гора.

– Да? – недоверчиво переспросил Николай. – И он вот так просто сказал вам о месте встреч?

– Ничего он мне не говорил, – Миша снова икнул. – Просто я как-то принес материал, а у Студента денег не было. Я зашел через день… немного выпил тогда и не дошел до него. Уснул в подъезде. Просыпаюсь – и слышу, как Студент с кем-то по телефону разговаривает, по сотовому. Видно, у него кто-то был, вот он и вышел из квартиры, чтобы его не подслушивали.

– Уже лучше, – задумчиво проговорил Щукин. – Хоть что-то.

– А?

– Нет-нет, ничего.

Миша снова оглушительно икнул.

– С-слушай… Слушайте, Степан Арк… Аркадьевич, – обратился он к Щукину.

– Да?

– А д-давайте споем? – вдруг предложил он.

«Ого-го. Когда он успел так нажраться? – досадливо подумал Щукин. – Впрочем, неудивительно. При его темпах потребления алкогольных напитков…»

– Что петь будем? – хмуро осведомился Щукин.

– А вот что… На Му-уромской доро-оге, – загорланил во весь голос Миша, – стоя-али две со-осны-ы-ы-ы!.. – Голос его вдруг из тонкого превратился в низкий – следствие опьянения, наверное.

Пропев первый куплет в одиночестве, Миша прервался и обиженно посмотрел на Николая.

– А в-вы почему не подтягиваете? – спросил он.

– У меня голоса нет, – объяснил Щукин, – и вообще… Я слов не знаю.

«Все. Пора уходить отсюда, – подумал он. – Больше ничего от Миши я не добьюсь».

Миша пожал плечами и снова завел песню. Допев, он потянулся за бутылкой, но бутылка вдруг соскользнула со стола и грохнулась на грязный пол.

Миша, вполголоса матерясь, наклонился под стол, а когда выпрямился, Щукина в этой страшной забегаловке, конечно, уже не было.

Рустам присел на лавку в зале ожидания столичного аэропорта. Сигарета дымилась в его руке, и при взгляде на нее Рустам подумал, что он еще ни разу этой сигаретой не затянулся. Он поднес было ее к губам, но тут же опустил – затягиваться теперь не имело смысла, неровный багровый уголек вплотную подошел к желтой полоске фильтра, и к ароматному табачному дымку уже примешался горький и обжигающий смрад горящего фильтрового наполнителя.

Рустам оглянулся в поисках урны. Сигарета в его руке почти потухла и неприятно чадила теперь.

«Все кончается, – подумал Рустам, – и как только эта мысль пришла ему в голову, он тотчас забыл об окурке в своих пальцах. – Моя жизнь тоже, кажется, подходит к концу. Наверное, хорошо, что я это понимаю, – так ощущается больше смысла во всей жизни. По крайней мере должно ощущаться… Через пятнадцать минут объявят посадку на самолет, а через два часа я буду в том самом городе… Интересно, почему я решил, что мне нужно лететь именно туда? Мне ведь поручено завалить Щукина, а я лечу туда, где находятся его заказчики, и почти уверен, что Щукин сейчас пребывает там же. Почему? Когда я предупреждал его о том, что очень скоро на него откроется охота, то думал, что он приложит все усилия, чтобы спрятаться подальше. Но почти сразу же после разговора с ним я понял, что никуда он прятаться не будет, а постарается разобраться во всем и сделать так, чтобы мой заказ отменили. Не знаю как, но… И теперь он точно должен находиться там, где приземлится мой самолет через несколько часов. И я это знаю и лечу туда, чтобы убить его. Получается, что, предупредив Николая, я тем самым получил нить, по которой сравнительно легко могу найти его, чтобы убить. Но я ведь вовсе не хочу убивать его и сделал все, чтобы игра велась честно. Конечно, Щукин не будет прятаться, но что делать мне?»

Рустам не один раз задавал себе этот вопрос, но не мог найти ответа. Он чувствовал, что рассудок его мутится и, словно испорченный видеопроектор, закольцованный на одном и том же кадре, постоянно выдает искаженную и страшную картину – мертвые глаза, четко фокусирующие силуэт самого Рустама, опускающего пистолет с дымящимся дулом.

Он действительно не знал, что ему предпринять в случае со Щукиным. Рустам давным-давно выбрал для себя дорогу и ни при каких условиях теперь не мог свернуть с нее. Единственное, что позволил ему сделать его воспаленный рассудок, – предупредить Щукина перед тем, как начнется охота.

Но что делать дальше?

И тут Рустама поразило острое понимание того, что ему делать, когда он прилетит в тот город. Вернее, ответ на мучивший его вопрос долгое время был при нем, но всплыл на поверхность сознания только сейчас.

«С дороги не свернешь, – подумал Рустам. – А если попытаться, то это и будет – конец. Игра ведется честно. И надо делать то, что нужно».

И странная боль уколола его при этой мысли. Впрочем, это мог бы быть всего-навсего ожог от догоревшей до пальцев сигареты.

Почти сразу же после смерти Седого Филин стал замечать, что Петя забирает всю власть, принадлежащую ранее старому покойному вору. Хоть Филин с Петей и считались компаньонами и их объединял тайный план предстоящего умерщвления Щукина, Филин все чаще признавался себе, что братки охотнее слушаются именно Петю и выполняют его приказы. В чем тут было дело, Филин понять не мог. Может быть, в том, что все конструктивные предложения исходили именно от Пети, а не от него – Филина? Ведь обратиться к киллеру – такая простая идея – первым предложил Петя, раз и навсегда разобраться со Студентом, прижать его к ногтю и выдрать у него формулы изготовления «йогурта» – тоже целиком и полностью Петин план.

«Вот дела, – раздраженно думал Филин, – приказы Пети не отличаются ни особенным умом, ни особенной сообразительностью. И чего такого сложного – нанять киллера и напустить братков на Студента, с которым Седой раньше цацкался как с действительно важной фигурой? Неужели я – Филин – не мог придумать этого раньше сам? Мог ведь, но как-то… сомневался, что ли? Не был уверен. И что из этого получилось? А то и получилось, что Петя совершенно спокойно занял кабинет Седого, все дела разбирает сам… совсем недавно он советовался со мной, а теперь, если меня нет поблизости, все решает самостоятельно. А я?»

Филин задумался, но ответ пришел сам собой:

«А я даже и рад, что важные вопросы без меня решаются. И почему так? Потому что у меня недостает широты мышления? Да ведь я не дурак совсем. Вот и сейчас. Со Студентом лопухнулись – наделали шума, наорали, он и сбежал. Где его теперь искать? Спугнули? Думал я, думал на эту тему, да так ничего и не придумал. Сейчас вот пойду к Пете, и вместе решать будем. Если он сам уже не решил. Ч-черт, иду к нему, как на прием к большому начальнику».

Филин передернул плечами и остановился у двери в комнату, где раньше располагался кабинет Седого. Он вдруг поймал себя на том, что уже поднял руку, чтобы постучать, – но тут же руку опустил и злобно выругался.

«Надо будет сказать Пете, чтобы выметался из кабинета Седого, – подумал он, – а то среди братков уже базар идет – вместо Седого будет Петя. Мол, сходняк так решил. А сходняк-то теперь Щукина разыскивает, чтобы тому бразды правления передать».

Филин пнул ногой дверь и вошел в кабинет. Петя поднял голову и удивленно посмотрел на него.

– Ты чего? – осведомился он. – Врываешься, как мусор в хату.

– Ничего, – резко проговорил успевший накрутить себя Филин. – Опять в компьютерные игрушки режешься? Дела надо делать, а не…

– Заболел? – поинтересовался Петя. – Или нажрался вчера, а сегодня похмелиться забыл? Чего злой, как черт?

– Будешь злым, – проворчал Филин, плюхаясь с размаху в кресло напротив стола. – Что нам со Студентом-то делать?

Петя поморщился:

– Студент, Студент… Вот что нам со Щукиным делать – это вопрос. А Студент пока неактуален.

– Это почему неактуален?! – заорал Филин, багровея. – Ко мне сегодня опять пацан приходил от сходняка – паханы недовольны нами! Шухеру много наделали, а Студента спугнули. Вот ищи его теперь. И этот Петрович твой…. Откуда ты его выкопал? Своих братков мало?

– Не ори! – прикрикнул Петя. – Найдем Студента. А сходняк пусть не залупается. Дело это на Седом было, а теперь Седого нет. Мы же не можем так быстро во всем разобраться. Тут же тоже – понятие нужно иметь. И Петрович нормальный пацан – мне он нравится. Я его давно знаю. Недовольны… Пусть подождут, я все решу.

– Ты – все решишь? – ядовито прошипел Филин. – Почему это ты? Кто тебе, падла, право дал все решать? Мы же с тобой, кажется, договорились с самого начала – все делаем вместе. И на сходняке говорили: пока Щукина нет – мы с тобой за главных. Забыл? А как получается? Ты целыми днями сидишь тут, ни хрена не делаешь, никого к себе не пускаешь, кроме профур валютных, а я перед сходняком отдуваюсь. А потом как будет? Ты решать начнешь, облажаешься, а меня будут драть во все щели. Так, что ли?

– Погоди, – поморщился Петя.

– Да пошел ты! – еще громче заорал Филин. – Погоди да погоди! Какого хрена ты командуешь тут? Залез в кабинет Седого и каркаешь! Начальник, еж твою мать. Болван лакированный!

Тут Филин замолчал, потому что на дальнейшие высказывания у него не хватило воздуха.

– Я? – негромко во внезапно воцарившейся тишине прозвучал голос Пети Злого. – Я болван лакированный? Ты, Филя, в натуре, за базаром следи.

– А то что?

– За базаром следи-и, – зловеще протянул Петя, угрожающе приподнимаясь, – следи, говорю.

– Ты чего, баклан? – вскочил и Филин. – Ты мне грозить будешь? А забыл – как угроза-то появилась, что Щукин над нами главенствовать будет, ты к кому пришел? Ко мне! А я?..

Петя оглянулся и вдруг, мгновенно успокоившись, уселся за стол.

– Ладно, – проговорил он, вытянув ладонями наружу руки по направлению к взбунтовавшемуся Филину, – не кричи, Филя, не надо. Ты погорячился, я погорячился… Чего тут. Ты что – думаешь, я место Седого хочу занять? Да нет. Мы с тобой на пару сколько уже работаем? И ты что же – из-за какого-то дурацкого кабинета хочешь все испортить?..

– Да при чем здесь кабинет? – проговорил сбитый с толку Филин, которого, кстати говоря, не так трудно было сбить с толку – и Петя это прекрасно знал.

– Ни при чем, – развел руками Петя. – А ты тут начал сопли распускать.

– Я? – совсем растерянно сказал Филин. – Да я разве об одном кабинете говорил? Кабинет – это что… Не в кабинете дело. А дело в том…

– Ты про кабинет больше всего разорялся! – Голос Пети окреп. – Ну, хочешь, сам сюда переезжай!

– Да я не…

– И правда, – легко согласился Петя Злой. – На хрена тебе эта конура? Смотри – тут тесно и полутемно всегда. Лучше переезжай в гостевую комнату на втором этаже – она громадная и просторная.

– Да я…

– Решено, – сказал Петя, – сегодня же переедешь.

Филин пожал плечами.

«А неплохо, – подумал он внезапно, – стоило голос поднять, и получил себе самую лучшую комнату в особняке. Значит, Петя от меня зависит, если готов мне все отдать».

– Ладно, – будто ему стало неловко, отмахнулся Филин, – это все бодяга… Что будем делать со Студентом? Сходняк волнуется. Как бы чего нам не сделали. Подумают, что мы вообще ни на что не способны. Может, зря мы так – с шумом, гамом и напролом?

– Зря, – уверенно проговорил Петя, – я об этом уже думал.

– И что же нам?.. Седой-то цацкался со Студентом на равных.

– Я тоже это вспомнил, – сказал Петя. – Студент стал чернуху раскидывать – типа того, что нет у него никаких формул, но Седой не прекращал с ним работать. Значит, точно знал, что были. Есть.

– И будут, – хихикнул Филин.

– И дальше, – продолжал Петя. – Вот ты говоришь, что я целыми днями в игрушки режусь и ни хрена не делаю, а я залез в компьютер Седого, порыскал по документам и кое-что нашел.

– Что? – поинтересовался Филин.

– Седой щедро спонсировал Студента, как ты помнишь. А деньги всегда открывают сердца. Это Седой так говорил.

– И что же ты предлагаешь? – наморщился Филин. – Найти Студента и предложить ему денег? После того как наши пацаны его чуть не угрохали?

– А откуда он знает, что это именно наши пацаны его чуть не угрохали? – спросил вдруг Петя.

– А ты не в курсе? – усмехнулся Филин. – Вова Прусак начал орать – мы из Петиной бригады, мы из Петиной бригады. Не знал?

– Нет.

– Так вот, мало того что себя подставил, так еще…

– Ну, Прусак, – сжал кулаки Петя, – пидор гнойный. Все дело испортил. Хотя можно сказать, что мы ничего про этот налет не знали и все это устроили… черт его знает, наши конкуренты. Беспредельщики какие-нибудь.

– Во! – Филин одобрительно качнул головой. – Точно! Только как ты со Студентом связываться будешь?

– Я же тебе говорил, что порыскал по компьютеру Седого, – напомнил Петя. – Так вот – я там не только телефончик сотовый Студента раздобыл, я еще и место их встреч надыбал. Надо этим воспользоваться.

– Надо, – согласился Филин.

Они помолчали немного.

– Слушай, – сказал вдруг Филин. – Я вот тут думал: если газетчики раздули шумиху вокруг того журналиста, его жены и Студента и формул, то, значит, спецслужбы позволили им это сделать?

Петя пожал плечами.

– Может быть, никаких формул у Студента и нет, – задумчиво продолжал Филин. – Если бы были, то за ним бы ФСБ охотилась.

– Может, и охотилась, – сказал на это Петя, – откуда ты знаешь? Может, они пасут Студента, чтобы узнать, куда он спрятал формулы?

– Непонятно все это, – вздохнул Филин.

– Непонятно, – подтвердил Петя. – Но ведь Седой был битым волком. На фуфло он бы никогда не купился. Он знал, что со Студента можно взять что-то – иначе не стал бы с ним возиться, не стал бы его прикармливать.

– Это точно, – сказал Филин.