Приключения Бобового Зёрнышка

Глава 13

До алтаря мы не добрались. Как? Почему? Согласен. Это возмутительное заявление, особенно в свете того, что я говорил, что именно туда мы и направляемся. И все же не смотря на все мое и ваше возмущение, это является самой, что ни на есть горькой правдой. До алтаря мы не добрались.

Мы очень хотели. Мы торопились, как только могли, точнее как позволяли разбитые артритом ноги старой клячи, на спине которой я сидел. Бывает ли у лошадей артрит? А мне откуда знать! Я и про болезнь эту узнал лишь недавно, и то, наблюдая его последствия на руках одного зловредного старикашки. Но я забегаю вперед. Сильно так забегаю.

Итак, даже если лошадь и не страдала от артрита, то от старости она страдала точно. Она еле переставляла ноги и по хорошей мощеной дороге, а стоило только свернуть на проселочную, так и вовсе встала. Нет, она делала что могла, она едва ли не неслась вскачь, вот только даже еще не научившийся ходить младенец мог бы ее обогнать. Но она старалась. Она выкладывалась полностью, а потому быстро уставала. Мы проводили больше времени лежа на травке, чем в седлах.

Рыцарь первое время рычал и с легкой злобой в глазах поглядывал на монашку, но к вечеру второго дня его злость уступила место интересу. Пряча улыбку в кулак, он поглядывал, как монашка пытается уговорить старую клячу сделать хоть еще пяток шагов. Иногда у нее получалось, но чаше нет. Лошадь была как стара, так и упряма и если уж уставала, то уставала окончательно.

К вечеру третьего дня монашка сдалась. Она добровольно, без всякого давления с моей или же стороны рыцаря признала свою оплошность и на весь окружающий нас лес объявила себя глупой деревенщиной. Я не стал пускаться в расспросы, и выведывать, что привело ее к этим умозаключениям. За меня это сделал рыцарь. Он с радостью принял признание девушки и, не скрывая своего искреннего сочувствия, едва не довел бедняжку до слез. А затем приободрил, заявив, что если лошадь не падет до ближайшей деревни, то там она и останется и он со всей широтой своей души так уж и быть оплатит ее содержание.

Моими деньгами. Я бы тоже не прочь давать такие обещания, и даже выполнять их, платя из чужого кармана. Но тогда этот благородный порыв благородного рыцаря вызвал во мне гордость. Еще бы быть оруженосцем такого человека, что готов даже мешающей путешествию лошади пенсию назначить.

Впрочем, до деревни мы тоже не добрались. И виной тому на этот раз был я. Точнее, то, что отпечаталось на моем заду. И причина была совсем не в том, что мне было больно сидеть или ходить. За время прошедшее с получение отметины, ожог зажил и теперь почти не доставлял неудобства, если по нему не лупить палкой, или не стирать его до кровавых мозолей, трясясь в седле.

Кляча в очередной раз встала. С момента последней стоянки мы и проехали то всего ничего. Пяток километров отмахали на предельной для нее скорости и силы у старушки закончились, о чем она и оповестила всех громким ржанием. Рыцарь вздохнул. Он больше не ругался, всякий раз, когда кобылка уставала. А вот монашка от пары емких слов не удержалась. Но слова ее прошли впустую, видать старость и на ушах лошадки сказалась. Удобно, ничего не скажешь. Тебя костерят и в хвост и в гриву, притом в прямом смысле, а ты стой себе и жуй травку.

Но я отвлекся. Рыцарь покосился на солнце, прикинул наши шансы на еще один переход и скомандовал привал. Монашка встретила его слова без особого воодушевления, чего нельзя сказать о моей кобылке. Избирательная глухота это чудо во всех смыслах.

Мы расположились на небольшой полянке. Разложили костер, сварили поесть, поели, посидели, молча, глядя в костер, доели остатки каши, еще поглазели на костер, доели сухари, те, что рыцарь разрешил, и отправились на боковую.

Обычно мой безмятежный сон они охраняли, сменяя друг друга, но в этот раз сэр Роланд решил, что я уже достаточно взрослый и сильный, чтобы на этот раз доверить мне их безмятежный сон. Он так и сказал. Сиди, говорит, следи за всем, а если увидишь что-то странное, буди меня. С этими словами он улегся, завернулся в плащ и спустя минуту уже храпел. Монашка посидела еще немного, грустно так на меня глядя, а затем подобралась, укуталась в накидку, привалилась спиной к дереву и тоже захрапела.

Слушать их совместный храп было весело. Мощный, почти звериный рык, вырывающийся из широченной груди рыцаря и тоненький почти мышиный писк, выходящий из полуоткрытого рта монашки. Пару раз они умудрились дышать в унисон, дополняя мелодии друг друга. Я слушал их и смотрел в огонь.

Я ничего не боялся, а то, что в моих трясущихся руках был крепко зажат нож, так то, чтобы привыкнуть к его тяжести. А что руки трясутся, так холодно тут. В лесу, ночью, одному. Да я готов был руками землю рыть или на дерево взгромоздиться, и к белкам в дупло постучаться, только бы не быть одному. Я сидел перед костром и отчаянно шарил взглядом по окружающей нас растительности. Мне не было страшно, я был в ужасе! По моей спине катилась крупная полная страха капля ледяного пота. Вот она замерла между лопатками, перевалила через выступающий позвонок и радостно устремилась вниз. И вдруг замерла.

Я не люблю, когда что-то происходит вдруг. Вдруг может кто-то споткнуться, или же камень может вдруг свалиться прямо на голову из абсолютно чистого неба. Зубная боль бывает вдруг, но когда капля пота вдруг останавливается прямо посреди спины это… это как-то неправильно. И, тем не менее, капля пота вдруг остановилась.

Я пошевелил плечами, пытаясь столкнуть ее ниже, не вышло. Почесал спину, стремясь ее размазать, это вроде удалось, но вредная капля вновь собралась на позвоночнике и вдруг замерла на том же самом месте. Вдруг!

Я встал. Нет, я вскочил, словно ужаленный роем ос. Вскочил и замер. Замер, глядя, как из кустов прямо ко мне идет женщина, красивей которой я не видел никогда в жизни. Она шла, неспешно переставляя длинные, гладкие, словно выточенные из камня босые ноги. Ее платье развивалось в так ее шагов, поочередно демонстрируя мне коленки и нижние части бедер. Левая. Правая. Что за красота! Приложив неимоверные усилия, я смог оторвать взгляд он ее мелькающих коленок и поднять взгляд выше. Платье плотно облегало нескромные, хотя и не видимые мною бедра. Нет, различались они великолепно, и виляла она ими будь здоров, явно тренированная на это дело. Будь во мне тогда чуть больше от мужчины и чуть меньше от дурачка я, быть может, и продал бы дьяволу душу, только за несколько мгновений, когда моя голова могла бы касаться этих бедер. Но. Но я был дурачком и, хотя мужчина ниже пояса во мне пробудился, а взгляд поднялся еще немного выше и уперся в шикарную полную грудь, я так и остался дурачком. Ее красота, ее правильные симметричные черты лица, ее обворожительная улыбка, ее томно прикрытые глаза могли превратить в дурня любого мужчину, будь он простым крестьянином, дворянином или же монахом с обетом безбрачия. Но я уже был дурнем, и на меня ее фокус не сработал.

Я смотрел на нее, отдавая должное ее красоте, понимая, что ничего и никого более прекрасного я в жизни своей не видал, но и слюны не пускал. Я и не пускал слюну. Я пускающий ее всегда по поводу и без. Я, гордящийся ее густотой и длинной, не выпустил изо рта ни капли. Я просто стоял и смотрел, как подходит женщина. Казалось ли мне это странным? Конечно! Обворожительная, босая, качающая круглыми бедрами женщина посреди леса. Конечно, это странно! Подумал ли я о том, чтобы разбудить рыцаря? Нет! Почему? Да просто, потому что и не вспомнил о нем. Ни о нем, ни о монашке. Я и о том, что стою, как столб перед прогорающим костром посреди леса ни сразу-то вспомнил. Да и когда вспомнил, ничего не сделал. Я просто стоял и смотрел на нее.

Она же подошла ближе, но в круг света от костра не вошла. Посмотрела на меня, улыбнулась. Улыбнулась так, что мне сдавило сердце.

— Привет! — ее губы разомкнулись, и мне на мгновение показалось, что их облизал раздвоенный как у змеи язык.

Но я на это внимания не обратил. Все мои мысли занял ее голос. О, ее голос! Словно звенящие сотней маленьких серебряных колокольчиков крылья десятка ангелов взмахнули в едином порыве. В этом голосе было столько обещаний, столько сладости, столько желаний, что даже в моей пустой голове поселилась странная мысль. Непонятная, неизвестная, чужая. Она что-то твердила, заставляя сердце биться чаще, заполняя собой все пространство в голове. Но удержаться там она не смогла.

— Привет! — повторила женщина.

Я сглотнул и кивнул ей. Она нахмурилась, опустила взгляд на мои ноги, хмыкнула. Повернулась боком, встряхнула черными, как смоль волосами и вновь опустила взгляд на мои ноги. На этот раз она хмыкнула громче. Оправила платье, продемонстрировав гладкую белоснежную кожу бедра, подняла руки, зачем-то вдавила ладонями платье под грудью, а затем, слегка наклонившись, приподняла грудь, так что та едва не покинула платье.

— Привет! — не разгибаясь, все еще поддерживая собственную грудь ладонями, сказала она и ее большие черные ресницы затрепетали, словно крылья бабочки.

Я продолжал стоять и только крепче сжимал в руке нож, отчаянно не понимая, что именно она от меня ждет.

— Ты был прав, — она резко выпрямилась, склонила голову, еще раз взмахнула ресницами и тяжело вздохнула. — Он твой!

С этими словами она отошла в сторону, и устало привалилась к дереву. Я смотрел за ее руками, они нежно гладили кору, словно никогда прежде она этого не делала. Или делала когда-то давно и теперь наслаждалась прикосновениями.

— Это так чудесно, — произнесла она. — Ты даже не представляешь, как приятно снова ощущать, а не только наблюдать, — ее взгляд прожег дыру между моих глаз. — Ты хочешь ощутить это? — она погладила себя по бедру. — Я не против.

Я тоже. Только не понимаю зачем. Бедра я могу и свои потрогать. Да, они не такие большие, я бы даже сказал тощие, да, не такие гладкие, на ее и одного волоска не видно, мои же покрыты пусть и не длинными, но густыми волосами. Но если она хочет, я могу и погладить.

— Оставь его, — хохотнул мужской голос и из-за деревьев вышел коренастый мужик чуть повыше меня ростом, но в ширине плеч способный и сэру Роланду фору дать. — Я же тебе говорил, что это бесполезно.

— Но я должна была попробовать! — едва не всхлипнула женщина.

— Согласен! Должна была. Попробовала, не получилось. Успокойся! Успокойся насовсем у тебя и не получится. Сейчас точно.

Он дружески хлопнул ее по плечу и, в вразвалочку, направился ко мне.

Мне он не понравился. Одет в броню, не стальную как сэр рыцарь, но в кожаную с зерцалами на груди. Его руки по локоть тоже в броне, в такой же, кожаной. На локтях короткие железные шипы. На ногах высокие сапоги с открытым голенищем, а там из обоих сапог сразу торчат рукояти ножей. На поясе висит меч, правда меч в ножнах и выглядит каким-то потрепанным, но все же меч. А на голове шляпа. Ну, как сказать, шляпа. Как бы описать эту несуразицу. Вот представьте себе, что после пошива камзола у вас остался кусок ткани. Его и выкинуть жалко и использовать некуда. И вы из жадности, сами, подшиваете края, забыв о том, что на белом свете существуют портные, и водружаете это себе на голову. Со временем оно растрепалось и видимо село и теперь прикрывало только макушку, свисая с боков рваными краями. Мужика это совсем не смущало.

Он подошел ко мне, подвинул к костру бревно, и сел на него.

— Ну, вот и свиделись, — радостно улыбнулся он, обнажив острые, словно заточенные, желтые зубы.

От вида его зубов волна дрожи прокатилась по моему телу, нож не удержался в руке и полетел прямиком в костер.

— Черт! — вырвалось у меня словечко ни раз и не два слышанное мной от много чего подобного знающей старушки.

Я живенько так представил, что сделает со мной сэр рыцарь, когда найдет свое оружие оплавленным и обугленным.

Мужик сжал губы, насупился, покачал головой. Наклонился к костру, сунул туда руку и вытащил нож. При этом движении шляпа сползла ему на затылок, обнажив два маленьких острых нароста чуть повыше лба.

— Черт! — снова вырвалось у меня.

— Да, черт! — сквозь плотно сжатые зубы проворчал мужик. — И не надо у меня ни о чем спрашивать, я не все знаю! — он говорил зло, чеканя каждое слово.

Женщина хихикала за его спиной. Он повернулся, испепелил ее взглядом. В прямом смысле. Я не видел его глаз, но мне показалось, что из них вылетело несколько искр, а от смеющейся женщины пошел дым.

— И не надо ко мне ходить! — он повернулся ко мне. — И посылать никого ко мне тоже не надо! Ишь, моду взяли, чуть, что не так иди к черту! А мне вы все на кой ляд сдались? У меня и своих проблем достаточно.

— Не увлекайся, милый, — проворковала женщина. — Мы не для того сюда пришли.

— Ты черт? — не обращая внимания на ее слова, спросил я, таращась на мужика.

— Ага, — приободрился он, поняв, что я только после его слов догадался о его происхождении. — Самый что ни на есть. Я — черт! Она, — он кивнул на улыбающуюся женщину, — она — суккуб!

— Она кто? — не понял я.

— Суккуб! — женщина подошла ближе и встала за спиной мужика.

— А кто это? — спросил я.

— Это? — в один голос переспросили они и переглянулись.

— А ты не знаешь? — спросил мужик, в упор глядя на меня, в то время как женщина закатила глаза и застонала, словно ей крысы ноги грызли.

— Нет, — честно признался я.

Вот не знаю я кто такие суккубы. Не знаю! Я и слова такого прежде не слышал, а если и слышал, то не запомнил. Я знаю, есть разные люди, ну конюхи там, плотники, солдаты. Из женщин говорят хорошие швеи, прачки, няньки выходят. А кто такие суккубы я не знаю. Чем они занимаются?

— Узнаешь еще, — смеясь, пообещал мужчина, и я не стал спрашивать. — И поверь мне, когда узнаешь, тебе понравится, — он зашелся смехом.

Женщина фыркнула и отвернулась.

— А ты значит, тот самый дурачок, которому не повезло.

— Это почему ему не повезло? — женщина повернулась, оплела руками шею мужика и подмигнула мне. — Я как раз напротив, считаю, что ему с нами сильно повезло.

— С нами? — поднял на нее взгляд мужик. — С нами-то ему повезло, а вот с ней, — он вздохнул и покачал головой.

— Тише ты, — зашипела женщина. — Не разбуди ее!

— А чего я-то? Я имени ее не произносил. Нехай себе спит, пока мы тут дела делаем. Но ты же знаешь, разбудить ее все равно придутся. А как разбудим, так все будет как всегда, вся слава ей, а нам задворки и вечное забвение.

— Вот и пусть спит! Славы тебе и так хватает. Каждая собака поминает.

Мужик тяжело вздохнул и снова взглянул на меня.

— Ты значит дурачок? Не обижайся.

Я и не думал. Я давно привык к тому, что я не слишком умен, даже по меркам тех, кто не умел ни читать, ни писать. Чего мне обижаться то? Ну, назвал он меня дурачком, так это ж все равно, что Бобовым Зернышком меня назвать.

— И зовут тебя? — спросил мужик.

— Бобовое Зернышко! — выдохнул я.

— Зернышко значит, — вздохнул он. — Бобовое. Я-то уж надеялся, что мне послышалось. Ан нет. И кто ж тебе такое имечко-то даровал? Нет, не надо, не отвечай, — замахал он руками, глядя, как открывается, мой рот для ответа.

— Вот что я тебе скажу, Зернышко. Скоро, совсем скоро, жизнь твоя изменится. Мы, с моей подружкой, конечно, за это еще получим по мягким местам, но видеть себя на заду дурачка сил нет никаких.

— Черт из задницы! — хихикнула женщина.

— Суккуб из попы! — парировал он.

— Ангел из… — она не договорила, как-то странно покосившись на мой зад. — Это потом! — резко сказала она.

— Вернемся к тебе, — кивнул мужик. — Вот что ты сделаешь. Я слышал, вы двигаетесь к какому-то там алтарю, а затем дальше на юг. Так вот ни туда, ни туда вам не надо. Делай, Зернышко, что хочешь, но к алтарю вы попасть не должны!

— А можно я сделаю? — игриво закусив нижнюю губу, спросила суккуб.

Мужик вздохнул, покачал головой, но видимо не нашел причин не разрешить ей.

— Делай! — кивнул он. — Только с ним! И ни с кем больше!

— Хорошо, — улыбнулась она и вздрогнула. — Нам пора, — прошептала она, схватив мужика за плечо.

— Да, уходим. Ты понял Зернышко? Понял? Пойдете к алтарю, умрете и мы вместе с тобой. А потому хочешь ты этого или нет, но к алтарю вам не надо.

— А кто вы вообще такие? — меня подбросило. Зад мой почему-то медленно нагревался. — Откуда? И почему все знаете.

— Мы с тобой путешествуем, — вздохнул мужик. — Вот, не хочется этого говорить, но на твоем заду! Объясню в следующий раз.

И он растаял в воздухе. Женщина послала мне воздушный поцелуй и тоже растаяла. Я еще какое-то время слышал их голоса, но слов разобрать уже не мог. Только когда они исчезли, откуда-то из глубин моей темной памяти выплыли эти голоса. Я их уже слышал. Оба. И в замке, когда очнулся в шкафу, и позже когда блуждал по коридорам и затем, когда грелся у костра, да и еще с десяток раз.

Я покосился на рыцаря. Хотелось разбудить его и рассказать, что было, но одна мысль об этом напугала меня до чертиков. Я бы сам-то поверил, если бы кто-то сказал, что у него на заду живет какой-то непонятный суккуб и самый настоящий черт. Я бы в это не поверил. А рыцарь еще и трепку может задать. И что с того что он ни разу этого не делал? Я вот тоже до этой ночи с чертями не разговаривал.

К утру, я был готов списать ночную встречу на приснившийся мне кошмар. Никаких следов ни черта, ни суккуба найти мне так и не удалось, хотя дождавшись рассвета, я на коленках всю поляну оползал. Списать-то я был готов, но и ослушаться их мне почему-то не хотелось, и я сорвал наше путешествие к алтарю. Мне не очень хочется говорить о том, как мне это удалось, скажу лишь, что виной тому стали ярко-желтые ягодки и не совсем свежая вода.

Если бы ругающая мою неразборчивость в еде монашка тогда знала, что в то время когда я прятался по кустам, распугивая всю живность в округе, черный рыцарь разносит в щепки, а точнее в песок алтарь ее любимой богини, она бы, наверное, не стала так меня ругать. Рыцарь же со свойственной ему и только ему обстоятельностью решил изменить маршрут, солидно забрав на север. Чем он руководствовался, тогда я не знал, но теперь, зная об этом, я ему благодарен.