Приключения доктора

Странная компания

Дела Михаилу Георгиевичу нашлось немало. К несчастью, однако, если какие-то инструменты у него при себе и были, то совсем немного, да и сами инструменты больше годились для проведения вскрытий совсем покинувших этот мир, нежели для пользования живых и покидать наш мир не торопившихся. Будучи патологоанатомом, Михаил Георгиевич уже как год или два оставил привычку носить с собою полностью снаряженный чемоданчик — привычку, свойственную многим врачам описываемой нами эпохи.

Тем не менее, что-то нашлось и у него. И если скудное снаряжение его чемоданчика было, как мы сказали, к несчастью, то на общее счастье оказалось то, что полученные едва ли не каждым из присутствовавших на ферме травмы не стали слишком серьезными. Даже обливавшуюся кровью Лидию Захаровну Михаил Георгиевич нашел в состоянии куда лучшем, нежели то, о котором можно было подумать, или даже то, в каком она находилась до нападения. Удивительно, но факт: удар по голове, раскроивший ей кожу и, как многие вообще травмы головы, вызвавший обильное кровотечение, привел к поразительному эффекту оздоровления. С лица Лидии Захаровны исчез еще недавно пугавший доктора апоплексический багрянец, а ее сердцебиение почти пришло в норму: от сильной тахикардии почти не осталось и следа!

— Вот и отказывайся после такого от кровопусканий! — пробормотал пораженный Михаил Георгиевич, накладывая на голову вдовы повязку и намекая на всё более распространявшееся учение о вреде или, как минимум, о ложном утверждении пользы от кровопусканий в медицинских целях[47].

— Я умру? — спросила Лидия Захаровна, с понятным испугом косясь на сидевшую рядом Анастасию Ильиничну.

— Ну, что вы! — ответил Михаил Георгиевич, отходя к девочке. — А ну-ка, юная дама!

Настя, к такому обращению не привыкшая, перестала плакать и подняла на доктора полный удивления взгляд.

— Хватит реветь! — Михаил Георгиевич перешел на более понятный девочке язык. — Ничего страшного не случилось. Лучше помоги!

Взгляд Насти из удивленного стал восторженным: Михаил Георгиевич протягивал ей недовольно сопевшего Линеара.

Держать Линеара за пазухой и вместе с тем заниматься врачеванием оказалось не так-то просто. Линеар, постоянно тревожимый множеством движений — доктор то сгибался, то разгибался, то поворачивался корпусом в сторону, то откидывался, — Линеар, еще недавно спавший в сытом спокойствии, проснулся и начал буянить. Прежде всего, он рвался из-под пальто, но выпустить его «на волю» — в коровник, под ноги людей и животных — было бы слишком опасно. Однако и сладить с ним — карабкавшимся по шарфу, сучившим лапками, пускавшим в ход коготки — не представлялось возможным. По крайней мере, до тех пор, пока и сам Михаил Георгиевич не успокоился бы. Решение напрашивалось само собой, и Михаил Георгиевич, осторожно взяв Линеара в руки, протянул его Кате:

— Держи, да смотри — не упусти!

— Не упущу! — воскликнула Катя, принимая щенка.

А тут и Мура наклонилась над ними; правда, с весьма озадаченным видом. Как мы помним, с Линеаром она уже познакомилась, но ее собственное новое положение — с обломанным рогом — явно ее тревожило, хотя практических неудобств не доставляло никаких.

— Подожди, подожди: тобой я тоже скоро займусь! Но прежде — люди!

Михаилу Георгиевичу почудилось, что Мура одновременно кивнула и вздохнула.

«Нет, точно безумие какое-то!» — подумал тогда Михаил Георгиевич и перешел к Петру Васильевичу.

Петр Васильевич как упал, поскользнувшись, так и лежал: стараясь не сыпать отборными ругательствами и потому покрепче стиснув зубы.

— Как вы?

— Нога!

— Посмотрим!

Перелома не было и уже это было хорошо. Однако нога не действовала, и вот это-то было странно: никаких признаков внешних или внутренних повреждений Михаил Георгиевич не обнаружил. Разве что на бедре Петра Васильевича начал наливаться синяк, довольно болезненный на ощупь. Петр Васильевич даже вскрикнул, когда пальцы доктора пробежались по синяку, ощупывая это место.

— Попробуйте всё-таки встать, — предложил Михаил Георгиевич, протягивая Петру Васильевичу руку, чтобы тот мог на нее опереться.

Петр Васильевич, опираясь на руку Михаила Георгиевича, поднялся с пола, но едва Михаил Георгиевич руку убрал, рухнул обратно: так, что доктор лишь чудом успел его подхватить и не дал ему грохнуться что есть силы! Нога Пера Васильевича не держала совершенно.

— Странно…

— Что со мной?

Михаил Георгиевич присел на корточки и еще раз тщательно осмотрел не действовавшую ногу. Но и новый осмотр не выявил ничего необычного.

— Не знаю, — честно тогда признался он и добавил: «Прямой опасности я не вижу, но вас необходимо доставить в больницу. Вас должен осмотреть специалист по нервным заболеваниям».

Услышав это, Петр Васильевич воззрился на Михаила Георгиевича так, будто вместо славного доктора внезапно увидел перед собою страшного оборотня:

— По-вашему, я сошел с ума?

Петр Васильевич буквально рычал, но Михаил Георгиевич только головой покачал и — без раздражения — пояснил:

— Господь с вами, Петр Васильевич! Причем тут сумасшествие? Нервные заболевания — это не только психиатрия, занимающаяся ослабевшими разумом или вовсе его лишившимися. В основе всей нашей деятельности — деятельность именно нервная: случись какое повреждение и всё — пиши-пропало! У вас вот не действует нога. А у кого-то — руки. Кто-то не может разогнуться — не потому что больно, а вот не может, и всё тут! В большинстве случаев это связано с какими-то механическими повреждениями, но бывает и так, что проблема в чем-то ином. Не беспокойтесь: заболевания такого рода излечимы. Можно не сомневаться: когда устранят причину, вы снова сможете ходить.

Говоря строго, этот поток слов, вылитый Михаилом Георгиевичем на Петра Васильевича, был очень далек от реального положения вещей. Говоря строго, этот поток слов был попросту ахинеей. Но, во-первых, он успокоил несчастного управляющего, а во-вторых, успокоил и самого Михаила Георгиевича: по правде, растерявшегося от невозможности здесь и сейчас диагностировать причину странного характера полученной Петром Васильевичем травмы. Ни с чем подобным на практике Михаил Георгиевич дотоле не сталкивался. И всё же, к чести нашего замечательного героя, можно сказать: даже растерявшись, он принял верное решение и — более или менее — верно определил поверхностное следствие, отнеся его к проблемам неврологии. Проблема заключалась в том, что, несмотря на бурное уже тогда развитие этого направления медицинской науки, оно всё еще оставалось в de facto зачаточном состоянии, больше уделяя внимания ярким проявлениям психиатрии, нежели множеству других проявлений. Мы располагали немалым количеством научных трудов, немалым количеством блестящих публикаций, немалым количеством выдающихся ученых, но всему этому еще только предстояло образоваться в самостоятельную и глубоко копающую дисциплину. Достаточно вспомнить то, что даже отдельного предмета преподавания в тогдашних медицинских ВУЗах — предмета неврологии — не было: дело ограничивалось чтением курса лекций да незначительной практикой на нескольких койках при нескольких больницах. В столице — при Военно-медицинской академии, а в Москве — при Ново-Екатерининской больнице. Время специализированных институтов — таких, например, как бехтеревский — еще не пришло. Хотя и оно — время это — приближалось стремительно.

В общем, Михаил Георгиевич, пообещав Петру Васильевичу определить его к лучшим докторам, внутренне пусть и успокоился, но всё же — сравнительно: тревога не покинула его окончательно, а прогноз не вызывал у него оптимизма. Но, разумеется, ничего подобного говорить Перу Васильевичу он не стал.

Оказав управляющему посильную помощь, то бишь попросту усадив его поудобнее и на сухое место — подальше от жижи из разбавленного спирта и навоза, Михаил Георгиевич занялся свалившимися в эту же отвратительную лужу полицейскими.

С полицейскими всё оказалось намного проще: у одно обнаружился вывих запястья — бедняга стонал, был бледен, но его будущему ничто не угрожало, — у другого — растяжение связок: прямо как ранее у Анастасии Ильиничны, поскользнувшейся на проспекте и неловко упавшей на ногу. И, в отличие от брата милосердия, своими неловкими манипуляциями едва не доведшего Анастасию Ильиничну до обморока, Михаил Георгиевич выполнил работу легко и непринужденно: городовой почти ничего и не почувствовал! Более того: если Анастасия Ильинична после забот о ней брата милосердия едва могла ступать, опираясь на трость, то городовой, оказавшийся невольным пациентом Михаила Георгиевича, после «операции» самостоятельно поднялся на ноги. Он прихрамывал, но мог ходить. Он ощущал болезненные приступы, но не такие, чтобы падать и проклинать судьбу. То есть судьбу-то он, конечно, клял — куда же без этого, если только что он был совершенно здоров и вдруг — по милости какой-то сумасшедшей — оказался травмирован, но вперемешку с благодарностями ей же: этот достойный служитель закона вполне осознавал, насколько ему повезло! Ведь всё могло обернуться куда хуже!

Дальше наступила очередь самой несостоявшейся убийцы, если, разумеется, Анастасия Ильинична вообще преследовала такую цель — убить вдову.

Директриса сидела понуро и временами обмениваясь взглядами со своей противницей — Лидией Захаровной. Ей, пока доктор занимался другими, уже объяснили, что же на самом деле произошло на ферме. И теперь она ощущала неловкость вкупе со страхом неизбежности принести извинения: извиняться ей очень не хотелось, и не по вредности характера, как это было бы можно подумать, а потому что Анастасия Ильинична видела, что была не так уж и далека от истины.

Коровник — грязный, запущенный — и находившиеся в нем молочные коровы — истощенные до крайней степени — и сразу-то произвели на нее гнетущее впечатление, а после, когда появилась возможность осмотреться, это впечатление только усилилось. Да: на ферме никого не замучили насмерть и не убили. Да: Лидия Захаровна оказалась вовсе не такою злодейкой, какою она предстала в воображении. Да: у Лидии Захаровны даже обнаружились благородные черты. Но всё же дамочка эта была повинна в страданиях оказавшихся под ее опекой и властью животных, пусть она и не задавалась особенной целью эти страдания причинять. Анастасия Ильинична не видела возможности извинить вдову её неблагополучными обстоятельствами. В конце концов, во многих из этих обстоятельств она была виновата сама: нужно было больше уделять внимания предприятиям, доставшимся от покойного мужа!

Анастасия Ильинична хмурилась и переживала еще и вот за что: а ну как ее теперь арестуют? Как ни крути, а вооруженное нападение было налицо! Ответственность же за такую выходку могла оказаться весьма суровой. И если бы приговор оказался именно таким, какой, окажись она на месте судьи, влепила бы обвиняемой сама Анастасия Ильинична, на всей работе было бы можно поставить крест! Двадцать лет работы, из которых по меньшей мере десять — успешное заведывание самыми демократичными женскими курсами Петербурга! Только сейчас Анастасия Ильинична очнулась от угрызавших ее сомнений и самоощущения неудачницы. Нет! — поняла она совершенно. — Никакая она, Анастасия Ильинична, не неудачница! За ее плечами — колоссальный труд. За годы этого труда она вывела в жизнь сотни воспитанниц, открыв перед ними такие перспективы, какие никто другой не осмелился бы им дать! И то, что не со всеми из этих воспитанниц можно было поговорить об особенностях музыки Вивальди, ничуть не означало того, что они, воспитанницы эти, были в таком положении дела виновны или несли ответственность за постепенно сузившийся кругозор своей наставницы.

Анастасия Ильинична поняла: не круг ее воспитанниц, а она сама виновна в том, что ей не стало с кем поговорить.

«Господи!» — подумала Анастасия Ильинична. — «Если всё обойдется, я введу дополнительный предмет».

А далее она как-то не очень логично, но также мысленно воскликнула: «И черт меня побери, если мои выпускницы и по этой части не заткнут за пояс расфуфыренных салонных дамочек!»

— О чем задумались?

Анастасия Ильинична посмотрела на склонившегося над нею доктора и неожиданно улыбнулась:

— Кажется, дела начинают идти на лад!

Михаил Георгиевич вздернул бровь и хмыкнул.

Осмотр Анастасии Ильиничны много времени не занял: никаких новых травм она при падении не получила. А вот с прежней — с тою еще, которой занимался нерадивый студент в ипостаси брата милосердия — пришлось повозиться. Михаил Георгиевич, в душе кляня своего будущего коллегу, вслух объяснял необходимость новой обработки неудачно сложившимися случайностями. Впрочем, обмануть Анастасию Ильиничну ему не удалось: директриса, в свою очередь беспрестанно хмыкая, в подробностях рассказала о том, как брат милосердия «врачевал» ее. Рассказ снабжался такими эпитетами и подробностями, что доктор не выдержал:

— Да как вообще этот криворукий на курс поступил!

— Мужчины! — отозвалась в своей манере Анастасия Ильинична, но, что стало уже второй подряд неожиданностью, без особой в своем обвинительном утверждении уверенности.

Вряд ли, конечно, в сознании Анастасии Ильиничны произошел настолько сильный слом, чтобы она, уже пересмотрев собственное к себе отношение, заодно и всерьез пересмотрела свое отношение к мужчинам. Однако определенная подвижка была налицо: Анастасия Ильинична, начав выносить вердикт по обыкновению решительно, закончила его «чтение» как бы в раздумьях!

Заново поколдовав над травмой директрисы, Михаил Георгиевич удовлетворенно осмотрел результаты своего труда и предложил на глазах начавшей терять суровость даме попробовать встать. Анастасия Ильинична — не без помощи доктора — поднялась, а затем и вовсе случилось что-то вроде маленького чуда: она смогла не только стоять, но даже немного прошлась, уже без гримасы боли, хотя и прихрамывая!

Михаил Георгиевич кивнул:

— Неплохо, совсем неплохо!

— И долго я буду… ковылять?

— Неделю. Возможно, дней десять. Но тут уж ничего не попишешь.

Анастасия Ильинична вздохнула:

— Ну, хоть так… Хорошо еще, совсем без ноги не осталась!

Послышался смешок. Директриса и доктор обернулись на его и обнаружили, что смеялась Варвара Михайловна. В приключившейся суматохе активистка кружка не пострадала, но ее смешливость была вызвана чем-то иным.

— Что вас так развеселило? — опять нахмурившись, спросила Анастасия Ильинична.

— Я вот что подумала… — начала отвечать Варвара Михайловна, саму себя то и дело перебивая новыми смешками. — Интересно получается: прямо здесь и сейчас — и по самой при этом невероятной причине — собрались все!

— Все? — не поняла Анастасия Ильинична.

— Все! — повторила Варвара Михайловна и принялась загибать пальцы. — Вы, я… мы с вами в лавке сегодня представление устроили…

Анастасия Ильинична поджала губы.

— Инспектор… — Варвара Михайловна кивнула на стоявшего чуть поодаль чиновника. — Лидия Захаровна… Лидия Захаровна вошла с инспектором в сговор, а там уже и мы с вами к нему подключились.

Губы Анастасии Ильиничны вытянулись в нитку.

— Петр Васильевич…

— А я тут причем? — подал голос Петр Васильевич, удобно расположившись в сидячем положении подле стены.

— Ну как же! — и вновь Варвара Михайловна издала смешок. — Это же ваша ферма стала первопричиной всего!

Петр Васильевич почесал затылок.

— Околоточные, — продолжала перечислять Варвара Михайловна, — городовые… все они постоянно принимали участие в наших конфликтах…

— Минуточку! — перебил активистку околоточный. — Еще можно понять ваше удивление вашей же компанией: все вы погрязли в интригах, раздорах… но мы-то каким боком? У нас служба такая!

— Неважно! — отмахнулась Варвара Михайловна. — Принимали участие? Принимали! А теперь вы здесь!

Околоточный, как давеча Петр Васильевич, сдвинул на лоб форменную шапку и всей пятерней, затянутой в перчатку, почесал затылок.

— Константин!

— Да? — Константин, дворник домовладения Ямщиковой, даже подпрыгнул от неожиданности. — Что?

— Вы тоже здесь!

— Ну и что?

— Но ведь и вы, как выясняется, не без греха! Это же вы помогали Анастасии Ильиничне заметать следы ее питомцев…

Константин сделал вид, что не понял:

— У госпожи директрисы — питомицы, а не питомцы!

Варвара Михайловна погрозила пальцем:

— На четырех лапах и с хвостами!

Константин покраснел.

— Доктор!

— Я здесь случайно! — тут же возразил Михаил Георгиевич.

— Ой ли? — парировала Варвара Михайловна. — Если бы не кабы, не выгнали бы вас из лавки, не пошли бы вы к Петру Васильевичу, не стояли бы здесь сейчас. А из лавки-то вас почему… поперли?

Варвара Михайловна — дама вообще современная — без всякого стеснения употребила вульгарное словечко. И это словечко настолько увязывалось с ее раскрепощенным обликом, что ни у кого не вызвало протеста.

— Ну… — замялся Михаил Георгиевич.

— Животное вы пожалели! — констатировала Варвара Михайловна. — Неужели вы не заметили? Здесь всё и все так или иначе связано и связаны с животными!

— Так ведь коровник же! — не отступался доктор.

— И кстати о коровнике! — казалось, внезапно переменила тему Варвара Михайловна. — Не будь здесь этого чуда…

Кивок на Муру.

— …не грохнулся бы инспектор в выгребную яму. Не грохнись он в нее, не придави его бочками, не завопил бы он так, как будто его убивают…

— Но меня и вправду убивали! — инспектор. — Или… ну…

Небольшая пауза.

— Ну?

— Я чуть не утонул!

— Но не будь здесь этого чуда, ничего бы не случилось?

— Наверное…

— Вот!

Но тут спохватился Михаил Георгиевич:

— Мура! А ну-ка иди сюда!

Варвара Михайловна замолчала. Корова же — в один буквально шаг — послушно подошла к Михаилу Георгиевичу и, словно понимая, что ее ждет, подставила ему прямо под руки свою голову.

Михаил Георгиевич осмотрел и ощупал отломок рога:

— Гм… гм-гм… Я, конечно, не ветеринар, но, полагаю, нужно поступить вот так… здесь есть напильник?

Все начали — даже как-то судорожно — осматриваться, но всех — и это понятно — опередила уже стоявшая на ногах вдова:

— Минуту!

Лидия Захаровна, на удивление бойко для человека, только что получившего сокрушительный удар по голове, юркнула в неосвещенный полицейскими фонарями угол, а еще через пару секунд вернулась с напильником в руке.

— Держите!

Михаил Георгиевич принял напильник и быстро обработал им рог. Из безобразного на вид отломок превратился в аккуратный рожек. Мура, едва процедура завершилась, благодарно причмокнула и несколько раз моргнула.

— Ай, хорошо! — рассмеялась Катя, поднося принюхивавшегося Линеара к голове Муры. — Видишь?

Линеар чихнул.

— Катя!

Девочка обернулась.

— Катя! — повторила Варвара Михайловна. — Какова твоя роль?

На лице Кати появилось недоуменное выражение, однако Лидия Захаровна, подойдя к ней вплотную и, как это уже было, приобняв, неожиданно взволнованным шепотом — как будто уже предчувствуя что-то — проговорила:

— Если бы не Катя, здесь не было бы и коровы…

В голосе Варвары Михайловны послышалось торжество:

— Здесь больше чем совпадение: здесь — последовательность событий!

Михаил Георгиевич, явно ожидавший чего-то… скажем так: чего-то более глубокомысленного или хотя бы неожиданного, улыбнулся:

— Всё на свете — последовательность событий!

— Вы так полагаете? — Варвара Михайловна прищурилась.

— Конечно!

— А меня удивляет другое…

— Что же?

— Если права я, а не вы, то где же продавцы из лавки?

— Мы здесь! — донеслось от входа.

Михаил Георгиевич и все-все-все немедленно поворотились к воротам: на пороге фермы и впрямь стояли старший и младший продавцы из сливочной лавки.

Михаил Георгиевич вздрогнул и быстро отхлебнул из фляжки, ранее «конфискованной» у несчастного инспектора.