Призрак

Глава 16

После той первоначальной яркой вспышки я долго ничего не видел. В моих глазах собралось слишком много крови и стекла. Сила взрыва отбросила нас назад. Позже я узнал, что Амелия ударилась головой о подлокотник кресла и потеряла сознание. Я лежал в проходе, погруженный во тьму и молчание, возможно, несколько минут или часов. Боль не чувствовалась — только слабый укол, когда одна из напуганных секретарш, выбираясь в панике из самолета, наступила мне на руку высоким каблуком. Впрочем, я не видел этого. И прошло немало времени, прежде чем ко мне вернулся слух. С тех пор я часто слышу гул в ушах. Он отрезает меня от мира, словно шквал радиопомех. В конечном счете нас вынесли из салона. Мне вкололи благодатную дозу морфия, которая взорвалась в моем мозгу теплым фейерверком. Затем меня и других пострадавших людей переправили на вертолете в госпиталь близ Бостона — в медицинский институт, расположенный, как выяснилось позже, неподалеку от виллы Эммета.

У вас бывали в детстве моменты, когда вы втайне совершали какой-нибудь плохой поступок и затем ожидали неминуемого наказания? Я помню, как случайно сломал очень ценную граммофонную пластинку отца и снова положил ее в бумажный пакет, ничего не сказав ему об этом. Несколько дней я потел от страха, убежденный, что кара настигнет меня в любой момент. Но отец не стал устраивать скандал. Через пару недель, осмелившись снова забраться в его коллекцию, я обнаружил, что разбитая пластинка исчезла. Наверное, он нашел ее и выбросил в мусорный бак.

После гибели Лэнга меня преследовали сходные чувства. Через день или два, лежа в палате госпиталя с перевязанным лицом, я повторно пересматривал в уме события предыдущей недели, и нараставший страх убеждал меня в том, что, несмотря на полицейского, охранявшего мою дверь в коридоре снаружи, живым мне отсюда не выбраться. Да и сами подумайте, где, как ни в госпитале, легче всего избавиться от нежелательного свидетеля? Это ведь почти рутина. И кто мог стать лучшим убийцей, чем доктор?

Но все оказалось похожим на инцидент со сломанной пластинкой. Время шло, а ничего не происходило. Пока на моих глазах была повязка, специальный агент Мэрфи из бостонского офиса ФБР провел со мной краткую беседу и расспросил меня о том, что я запомнил. На следующий вечер, когда повязку сняли, Мэрфи снова навестил меня. Он был очень похож на мускулистого молодого священника из фильма пятидесятых годов. На этот раз его сопровождал мрачный англичанин из британской службы безопасности МИ–5, чью фамилию я так и не запомнил — наверное, потому что не хотел запоминать.

Они показали мне фотографию. Мое зрение по-прежнему оставалось затуманенным. Тем не менее я смог опознать того безумца, с которым мне довелось повстречаться в баре отеля. Это он нес упорное дежурство в полиэтиленовой хижине под библейским слоганом у поворота дороги, ведущей к дому Райнхарта. Мне сообщили, что его звали Джордж Артур Боксер. Он был отставным майором британской армии. Его сына убили в Ираке, а жена погибла шесть месяцев назад в Лондоне при взрыве, устроенном террористом-смертником. В безумном отчаянии отставной майор посчитал Адама Лэнга лично ответственным за свои несчастья и, прочитав в газетах сообщение о смерти Макэры, отправился в свою последнюю экспедицию на Мартас-Виньярд. Он имел большой опыт в разведке и проведении диверсионных действий. Боксер ознакомился с тактикой террористов-смертников на джихадских веб-сайтах в сети Интернет. Он арендовал коттедж на Дубовом утесе, привез с континента ингредиенты, необходимые для взрывчатки, и устроил маленькую фабрику по производству самодельных бомб. Увидев бронированную машину, направлявшуюся из особняка в аэропорт, он догадался, что Лэнг возвращается из Нью-Йорк. Никто точно не знал, как Джордж Боксер попал на летное поле. Территория освещалась плохо, периметр забора тянулся на четыре мили, а эксперты спецслужб полагали, что четырех телохранителей и бронированной машины для защиты Лэнга было вполне достаточно.

Нужно реально смотреть на вещи, сказал мне сотрудник МИ–5. Всегда имеются пределы того, что может сделать служба безопасности — особенно когда ей противостоит решительный одиночка-смертник. Он процитировал Сенеку на латыни и затем снисходительно перевел слова на английский язык: «Кто презрел свою судьбу, тот владыка твоей жизни». Мне показалось, что все были немного обрадованы тем, как сложилась ситуация. Британцы вздохнули с облегчением, потому что Лэнга убили на американской земле. Американцев устраивало то, что его взорвал британец. И обе страны испытывали заметное удовлетворение тем, что больше не будет никаких шокирующих откровений, неприятных заявлений Международного суда и надоевшего всем гостя, которого надо было бы приглашать на званые ужины Джорджтауна еще лет двадцать или около того. Можно было сказать, что мы наблюдали «особые отношения» в действии.

Агент Мэрфи начал расспрашивать меня о полете из Нью-Йорка на остров. Его интересовало, выражал ли Лэнг какую-то тревогу о своей личной безопасности. Я искренне ответил, что ничего подобного не было.

— Миссис Блай сообщила нам, что последнюю часть полета вы проводили с Лэнгом интервью, — сказал сотрудник МИ–5. — У вас сохранилась запись?

— Тут она немного не права, — ответил я. — Диктофон действительно лежал на столе, но я не включал его. Мы с Лэнгом не проводили интервью. Это была беседа.

— Вы не против, если я взгляну?

— Смотрите, пожалуйста.

Моя наплечная сумка находилась в шкафу рядом с кроватью. Сотрудник МИ–5 достал диктофон и вытащил диск. Я наблюдал за ним с пересохшим ртом.

— Вы разрешите мне забрать его на время?

— Забирайте, — ответил я.

Он начал ковыряться в моих вещах.

— Как там Амелия?

— С ней все нормально.

Он положил диск в кейс и поблагодарил меня.

— Я могу увидеться с ней?

— Она улетела в Лондон прошлым вечером.

Заметив мое разочарование, сотрудник МИ–5 добавил с холодным сарказмом:

— И это не удивительно. Она не видела своего супруга с прошлого Рождества.

— А где сейчас Рут? — спросил я.

— Она сопровождает тело мистера Лэнга в Англию, — ответил Мэрфи. — Ваше правительство прислало самолет для их доставки.

— Ему воздадут все воинские почести, — произнес сотрудник МИ–5, — поставят статую в Вестминстерском дворце и, если вдова пожелает, устроят похороны в аббатстве. Он никогда не был таким популярным, как после своей смерти.

— Лэнгу нужно было умереть несколько лет назад, — пошутил я.

Они не улыбнулись.

— Скажите, правда, что все остальные уцелели при взрыве?

— Да, — ответил Мэрфи. — Поверьте мне, это просто чудо.

— Миссис Блай предположила, что мистер Лэнг узнал убийцу и намеренно направился к нему, желая уберечь других от взрыва, — сказал сотрудник МИ–5. — Вы согласны с ее мнением?

— Слишком притянуто за уши, — ответил я. — Мне показалось, что взорвался бензовоз.

— Это был очень сильный взрыв, — согласился Мэрфи.

Щелкнув авторучкой, он положил ее во внутренний карман пиджака.

— Мы нашли голову убийцы на крыше аэровокзала.

Через два дня я наблюдал за похоронами Лэнга по прямой трансляции Си-эн-эн. К тому времени мое зрение почти восстановилось. Прощальную церемонию устроили со вкусом: королева, премьер-министр, вице-президент США и половина лидеров Европы; гроб, укрытый английским флагом; почетный караул; одинокий волынщик и похоронный марш. Рут выглядела великолепно в трауре, я подумал, что черный — ее цвет. Мне хотелось отыскать в толпе Амелию, но я не увидел ее. Во время небольшого перерыва телеканал показал интервью с Ричардом Райкартом. Естественно, его не пригласили на похороны, но он не забыл нацепить на себя черный галстук и трогательно выразить соболезнования от всего своего офиса в Организации Объединенных Наций. «Наш великий коллега… истинный патриот… мы имели некоторые разногласия… однако остались друзьями… мое сердце вместе с семьей покойного…» Насколько я понял, возня с судом была завершена.

Достав из куртки мобильный телефон, подаренный мне Райкартом, я выбросил его в окно.

На следующий день, когда я выписывался из госпиталя, из Нью-Йорка примчался Рик. Он хотел попрощаться и отвезти меня в аэропорт.

— Какие новости ты хочешь услышать? — спросил он. — Хорошие или очень хорошие?

— Я не уверен, что твоя оценка хороших новостей похожа на мою.

— Только что звонил Сид Кролл. Рут Лэнг хочет, чтобы ты закончил мемуары. Мэддокс дает тебе еще один месяц на обработку рукописи.

— А какая очень хорошая новость?

— Ну, ты прямо остряк! Слушай, не задирай слишком нос. Сейчас эта книга действительно будет горячей. Голос Адама Лэнга из могилы. Если не хочешь работать над его мемуарами здесь, можешь закончить их в Лондоне. Кстати, парень, ты выглядишь ужасно.

— Голос из могилы? — язвительно повторил я. — Значит, ты сделал меня призраком призрака?

— Кончай! Лучше подумай, какие возможности открываются перед тобой! Ты можешь писать, что хочешь. Но только в разумных пределах. Никто не будет ограничивать тебя. И ведь он нравился тебе, не так ли?

Его слова заставили меня задуматься. Фактически я размышлял об этом с тех пор, как очухался от болеутоляющих средств. Мое чувство вины было хуже боли в глазах и гула в ушах, хуже страха, что меня не выпустят из госпиталя живым. Это может показаться странным — с учетом того, что мне стало известно, — но я не мог найти для себя оправдания или причин для негодования по поводу Лэнга. Моя вина была неоспоримой. Я не просто предал своего клиента: лично и профессионально. Именно мои поступки запустили в действие ту фатальную последовательность событий. Если бы я не ездил к Эммету, он не связался бы с Лэнгом и не предупредил его о фотографии. И тогда, возможно, Лэнг не стал бы возвращаться на Мартас-Виньярд в такой спешке для объяснения с женой. А я не рассказал бы ему о Райкарте. И тогда?.. Что случилось бы тогда? Я исцарапал этими вопросами всю душу, пока лежал с перебинтованным лицом. У меня из головы не выходило, каким слабым и беспомощным он выглядел при выходе из самолета.

«Миссис Блай предположила, что мистер Лэнг узнал убийцу и намеренно направился к нему, желая уберечь других от взрыва…»

— Да, — ответил я. — Он нравился мне.

— Ну, так и вперед! Это твой долг перед ним. И, кроме того, имеется другая причина.

— Какая?

— Сид Кролл сказал, что, если ты не выполнишь своих контрактных обязательств и не закончишь книгу, они возьмут тебя за задницу и засудят на большие деньги.

В конечном счете, по возвращении в Лондон я не выходил из квартиры шесть следующих недель, кроме одного раза (в самом начале), когда Кэт предложила мне поужинать вместе. Мы встретились в ресторане у Ноттингхиллских ворот — на полпути между нашими жилищами. Эта нейтральная территория оказалась такой же дорогой, как Швейцария. Трагическая гибель Лэнга утихомирила былую враждебность Кэт, и встреча со мной, очевидцем нашумевшего события, привлекла ее неким гламурным аспектом. К тому времени я отклонил десятки просьб об интервью, так что, если не брать в расчет людей из ФБР и МИ–5, она стала первой, кто услышал мою историю о случившемся. Мне отчаянно хотелось рассказать ей о своей последней беседе с Лэнгом. И я сделал бы это, но, едва мы заговорили о моей работе, официант принес нам десерт, а после его ухода Кэт сказала, что должна сообщить мне нечто важное.

Она собиралась выйти замуж.

Признаюсь, для меня это был шок. Мне не нравился ее другой мужчина. Он довольно известный телерепортер, поэтому я не буду называть его фамилию. Скуластый, симпатичный и душевный человек. Он специализируется на кратких визитах в худшие регионы мира и, прилетая обратно в Англию, ярко описывает людские страдания — обычно свои собственные.

— Поздравляю, — сказал я.

Мы даже не притронулись к десерту. Через десять минут наша близость и любовная связь — все наши отношения, какими бы они ни были — закончились легким поцелуем в щеку на тротуаре у выхода из ресторана.

— Ты собирался рассказать мне о чем-то, — произнесла она, подзывая рукой такси. — Извини, что я оборвала тебя. Но знаешь, я не хотела, чтобы ты говорил мне о себе… что-то личное, пока я не сообщу тебе о своем решении. И…

— Не важно, — ответил я.

— Ты уверен, что с тобой все нормально? Ты кажешься мне каким-то… другим.

— Я в порядке.

— Если тебе понадобится моя помощь, то звони. Я всегда здесь.

— Здесь? — спросил я. — Ты уходишь из моей жизни, но остаешься здесь? Где здесь?

Я открыл для нее дверь такси и невольно подслушал тот адрес, который она назвала водителю. Увы, но он принадлежал не ей.

А затем я удалился от мира и посвятил все свое время Адаму Лэнгу — каждый час между урывками сна. Довольно странно, но теперь, когда он умер, я вдруг почувствовал его характер, нашел манеру изложения, которая соответствовала моему покойному клиенту. По утрам, усаживаясь за ноутбук, я поражался тому, как клавиатура вдруг превращалась в некое подобие доски Уиджи[54]. Если какая-то напечатанная фраза получалось плохой, я почти физически ощущал, как пальцы тянулись к клавише DELETE. Мой труд походил на работу сценариста, который выписывал роль для уже приглашенной кинозвезды. Я знал, в каких выражениях Лэнг мог подать ту или иную мысль, как он мог обыграть определенную сцену.

Основная структура по-прежнему состояла из шестнадцати глав Макэры. Его рукопись всегда находилась слева от меня, а метод обработки заключался в том, что я брал куски оттуда и, пропуская их через свой ум и пальцы, избавлял текст от комковатых клише моего предшественника. Я не стал упоминать об Эммете и на всякий случай удалил его цитату, открывавшую последнюю главу. Если говорить о книге, то мне удалось показать такой образ Лэнга, какой он сам демонстрировал на публике: образ обычного парня, случайно попавшего в политику и достигшего невероятного успеха лишь по той причине, что ему всегда претили местечковые интересы и идеологические догмы. Я примирил его амплуа с хронологией, воспользовавшись догадкой Рут, что, переехав в Лондон, Лэнг страдал от депрессии, и участие в политической работе помогало ему избавиться от нее. Мне не потребовалось обыгрывать невзгоды жизни. Лэнг был мертв, и, читая его мемуары, люди знали о том, что случилось. Я понимал, что любой «призрак» нашел бы это предостаточным, однако мне хотелось посвятить страницу или две той героической борьбе, которую он вел против внутренних демонов. И т. д. и т. п.

В моем пересказе реальное вовлечение Лэнга в политику произошло только через два года после окончания Кембриджа — тогда, когда Рут постучала в его дверь. Это звучало вполне правдоподобно. А кто его знает? Возможно, так оно и было.

Я начал писать «Мемуары Адама Лэнга» десятого февраля и пообещал Мэддоксу закончить книгу (все 160 000 слов) к концу марта. Это означало, что мне ежедневно нужно было печатать по три тысячи четыреста слов. Я повесил на стене таблицу, в которой каждое утро отмечал свой прогресс. Мне приходилось брать пример с капитана Скотта, именно таким образом вернувшегося с Северного полюса: если бы не эти записи пройденных этапов, я бы признал поражение на одной из ранних стадий и безвозвратно сгинул в белом безмолвии чистых страниц. Работа оказалась ужасно трудной. Фактически мне удалось спасти лишь одну строку из рукописи Макэры — что любопытно, самую последнюю. Помню, я громко застонал, прочитав ее на Мартас-Виньярде: «Мы с женой смело смотрим в будущее, что бы оно нам ни сулило».

— Читайте это, ублюдки, — прошептал я, перепечатывая ее тринадцатого марта поздним вечером. — Прочитайте и закройте книгу, если так и не почувствовали комка в горле.

Я добавил слово «КОНЕЦ», и затем, по-видимому, у меня начался нервный срыв.

Я отослал одну копию рукописи в Нью-Йорк и другую — в лондонский офис фонда Адама Лэнга для личного одобрения миссис Рут Лэнг, или, как теперь ее представляли, баронессе Лэнг Калдерторпской. Правительство в знак уважения нации недавно предоставило ей место в палате лордов.

После убийства Лэнга я ничего не слышал о Рут. Будучи в госпитале, я написал ей небольшое письмо, но, видимо, оно затерялось в сотне тысяч других посланий с соболезнованиями, которые отправляли люди из разных уголков планеты. Я нисколько не удивился, получив в ответ стандартную открытку с благодарностью вдовы. Однако теперь, буквально через неделю после отправки рукописи, ко мне пришло письмо, написанное от руки на атласном листе с рельефным гербом палаты лордов:

Мэддокс тоже не пожалел комплиментов, но обошелся без признаний в любви. Первое издание готовилось тиражом в четыреста тысяч экземпляров. Дату публикации наметили на конец мая. Одним словом, все! Работа была сделана.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, в каком плачевном состоянии я находился. На самом деле меня поддерживали только «чудесный юмор, сострадание и искристая энергия» Лэнга. Как только книгу приняли в издательстве, я обмяк, как пустой костюм. Годами мое существование напоминало примерку жизней выдающихся людей — одного клиента за другим. Но Рик настоял, чтобы мы дождались публикации мемуаров Лэнга — моей «пробивной книги», как он назвал ее — и только потом приступили к заключению новых и, возможно, еще более выгодных контрактов. В результате я впервые, насколько себя помню, оказался без работы. На меня накатила ужасная комбинация летаргии и паники. Мне едва хватало сил, чтобы выползать из постели перед обедом, а когда я это делал, то хандрил на софе в халате перед включенным телевизором. Я почти прекратил принимать пищу, просматривать почту и отвечать на телефонные звонки. Я не брился и покидал квартиру лишь на час по понедельникам и четвергам, чтобы не встречаться с моей уборщицей. Мне хотелось уволить ее, но на это требовались нервы. Проще было отсидеться в парке, если позволяла погода, или в ближайшем кафе, когда шел дождь. Поскольку дело происходило в Англии, я в основном довольствовался грязным кафетерием.

Парадоксально, но, несмотря на абсолютный ступор, я постоянно пребывал в каком-то нервном возбуждении. Мой разум потерял соразмерность. Я абсурдно беспокоился о простых вещах: куда вчера дел туфли или стоит ли хранить все деньги в одном банке. Эта нервозность порождала во мне физическую слабость. Я начинал задыхаться и паниковать. Нечто подобное случилось со мной через два месяца после завершения книги. Я вдруг вспомнил об одном своем упущении и в моем критическом состоянии едва не сошел с ума от переживаний.

Как-то вечером у меня закончилось виски. Я знал, что до закрытия ближайшего супермаркета на Лэбрук-гроув у меня оставалось около десяти минут. Был конец мая, на улице шел дождь. Я схватил верхнюю одежду и начал спускаться по лестнице, когда вдруг понял, что по ошибке взял куртку, которая была на мне в момент убийства Лэнга. Она была порвана спереди и запачкана кровью. В одном кармане лежал диск с последним интервью Адама, а в другом находились ключи от коричневого «Форда».

Машина! Я вообще забыл о ней. Она все еще стояла на парковке около аэропорта Логан! За место брали восемнадцать баксов в день! Я уже был должен тысячи долларов!

Не сомневаюсь, что для вас — как теперь и для меня — моя паника показалась бы абсолютно нелепой. Но я помчался обратно по лестнице, оглушенный собственным пульсом. По Нью-Йоркскому времени шел седьмой час вечера. Главный офис издательства «Rhinehart Inc.» уже закрылся. В особняке на Мартас-Виньярде никто не отзывался. В отчаянии я позвонил Рику и без долгих объяснений стал лепетать об ужасной трагедии. Послушав меня полминуты, он грубо велел мне заткнуться.

— Мы давно уже уладили это дело. Охрана на стоянке заподозрила неладное и вызвала копов. Те позвонили в офис Райнхарта, и Мэддокс оплатил выставленный счет. Я не беспокоил тебя этой ерундой, потому что не хотел отвлекать от работы. А теперь послушай меня, дружок. Мне кажется, у тебя затянувшийся нервный срыв. Тебе нужна помощь. Меня недавно познакомили с одним толковым психоаналитиком…

Я отключил телефон.

Сон настиг меня на софе, и мне вновь приснился повторяющийся кошмар о Макэре — тот, в котором он плыл в одежде по морю. Я находился рядом с ним, и он все время говорил мне, что не собирается бороться за жизнь: Плыви без меня. Однако сон на этот раз, вместо того чтобы выбросить меня в реальность, дополнился новым сюжетом. Волна унесла Макэру в сторону. Он все еще барахтался в своем тяжелом плаще и в ботинках с резиновой подошвой, пока не превратился в темное пятно на расстоянии. А затем я увидел его в слое пены, лицом вниз, скользившим взад и вперед у самого берега. Я приблизился к нему, шагая по колено в воде, обвил руками его грузное тело и с огромными усилиями перевернул на спину. В тот же миг он оказался голым. Его тело лежало на белой известковой плите, и над ним склонился Адам Лэнг.

На следующее утро, выйдя из дома пораньше, я направился на холм к станции метро. Можно убить себя очень быстро, думал я. Один прыжок на рельсы перед приближающимся поездом, и наступит вечное забвение. Лучше уж так, чем тонуть в воде. Но я подавил в себе этот импульс. Мне не нравилась идея, что потом кто-то будет вычищать место моей гибели. («Мы нашли его голову на крыше аэровокзала…») Я сел в поезд и доехал до конца линии, затем на станции «Хэммерсмит» перешел на другую платформу. Депрессию лечат движением, убеждал я себя. Мне просто нужно двигаться. На набережной я пересел на поезд, идущий к Мордену — станции, которая всегда ассоциировалась у меня с концом света. Через две остановки после Бэлхама я вышел из вагона.

Мне не составило труда найти могилу. Я вспомнил, что Рут говорила о похоронах на Ститхэмском кладбище. Землекоп, услышав фамилию покойного, указал мне путь к участку. Я проходил мимо каменных ангелов с крыльями стервятников и мимо покрытых мхом херувимов, украшенных завитками лишайников. Мой взгляд скользил по викторианским саркофагам размером с садовые беседки и распятиям, увитым мраморными розами. Но вклад Макэры в некрополис оказался убогим и простым. Никаких цветастых девизов для нашего Майка. Никаких «Не думай, что борьба велась зря» или «Жизнь удалась: ты показал себя верным слугой и хорошим товарищем». Обычная надгробная плита с фамилией, именем и датами.

То было майское утро, дремотное от цветочной пыльцы и бензиновых паров. На расстоянии за небольшой оградой транспортный поток катился по Гэратт-Лайн к центральному Лондону. Я присел на корточки и провел ладонями по покрытой росой траве. Как я уже говорил, меня нельзя было назвать суеверным человеком, но в тот миг через мое тело пронеслась волна облегчения, будто некий круг замкнулся, и поставленная задача оказалась выполненной. Я чувствовал, что Макэра ждал меня. Он хотел, чтобы я пришел сюда.

Внезапно мой взгляд остановился на небольшом букете высохших цветов, наполовину скрытом выросшей травой. К нему крепилась открытка, подписанная элегантным почерком. Несмотря на нескончаемые лондонские дожди, размытый текст еще читался:

Вернувшись домой, я позвонил ей на мобильный телефон. Она ничуть не удивилась, услышав мой голос.

— Привет, — ответила Амелия. — А я сегодня вспоминала о вас.

— По какой причине?

— Читаю вашу книгу… книгу Адама.

— И как?

— Она хороша. Нет, действительно! Мемуары не просто удались — они великолепны! Книга как будто возвращает его назад. Но, мне кажется, один момент был пропущен.

— Какой момент?

— Неважно. Хотя при встрече могу рассказать. Надеюсь, нам удастся поболтать сегодня вечером на презентации.

— Какой еще презентации?

Она засмеялась.

— На вашей, идиот. На званом ужине в честь книги. Только не говорите, что вас не пригласили.

Я давно уже ни с кем не разговаривал. Мне потребовалась пара секунд, чтобы придумать ответ.

— Не знаю. Может быть, и пригласили. Честно говоря, я некоторое время не проверял свою почту.

— Рут должна была вас пригласить.

— Не обольщайтесь. Авторы неважно себя чувствуют, когда их «призраки» появляются на презентациях и начинают поедать канапе.

— Но ведь автора там не будет, не так ли? — пошутила она.

Амелия постаралась сохранить веселый тон, однако я заметил, как она напряглась, едва сдерживая слезы.

— Все равно приходите. Даже если вас не пригласили, вы будете моим сопровождающим. У меня в приглашении указано: «Миссис Амелия Блай плюс одна персона».

Перспектива вернуться в общество заставило мое сердце учащенно забиться.

— Но разве вам не хочется взять с собой кого-нибудь другого? Допустим, мужа?

— Его? Боюсь, ничего не получится. Недавно я поняла, насколько скучно ему было оставаться моей «плюс одной персоной».

— Мне жаль это слышать.

— Ах, милый лжец, — сказала она. — Я встречу вас в семь часов в конце Даунинг-стрит. Презентация будет проходить напротив — сразу через Уайтхолл. Я буду ждать вас только пять минут, поэтому, если захотите прийти, не опаздывайте.

Закончив разговор с Амелией, я начал рассматривать копившуюся неделями почту. Приглашения на презентацию не было. Меня это не удивило — особенно когда я вспомнил обстоятельства моей последней встречи с миссис Лэнг. Из издательства прислали экземпляр напечатанной книги. Мне понравилось оформление. Обложка, сделанная с прицелом на американский рынок, воспроизводила момент выступления Лэнга на сессии Конгресса США. Он выглядел веселым и энергичным. Среди фотографий внутри книги не было снимков, найденных Макэрой в кембриджском архиве. Я не стал передавать их на рассмотрение редакции. Мое внимание привлекла страница с благодарностями, которую я написал от имени Лэнга:

Моя фамилия не упоминалась. К большому раздражению Рика, я не вставил себя в хвалебный список. Мне не хотелось объяснять ему свои мотивы, но я думал, что так будет безопаснее. Отсутствие упоминаний об Эммете и моя анонимность, как я надеялся, могли послужить сообщением неким могущественным людям, что со мной не будет никаких проблем.

После обеда я погрузился в ванну и около часа размышлял на тему, идти мне на презентацию или не идти. Как обычно, мое окончательное решение откладывалось на самую последнюю минуту. Я убеждал себя в том, что мне пока не обязательно принимать его. Эта мантра повторялась, пока я сбривал бороду; пока я надевал приличный черный костюм и белую рубашку; пока я шагал по улице и ловил такси и даже пока я стоял на углу Даунинг-стрит за пять минут до намеченного срока. Еще не поздно вернуться, успокаивал меня внутренний голос. Через широкий нарядный бульвар Уайтхолла я видел, как к Банкетному дворцу подъезжали машины и такси. Судя по всему, там и должна была проходить презентация. В сиянии вечернего солнца сверкали вспышки фотоаппаратов, но они казались лишь бледным напоминанием о днях прежней славы Адама Лэнга.

Озираясь по сторонам, я продолжал высматривать Амелию. Мой взгляд скользил по конным часовым на улице Хорс-Гардс, по тротуару около министерства иностранных дел, по площади рядом с викторианским домом сумасшедших, который назывался Вестминстерским замком. Знак на противоположной стороне улицы у входа на Даунинг-стрит указывал на военный музей. Это здание всегда ассоциировалось у меня с портретом Черчилля, с его неизменной сигарой и победным жестом из двух поднятых пальцев. А бульвар Уайтхолл напоминал мне о документальном фильме про бомбардировки Лондона. Я видел его в детстве, и там показывали эту улицу: мешки с песком, белые бумажные полоски, наклеенные на оконные стекла, лучи прожекторов, слепо шарящие в темноте, гул бомбардировщиков, взрывы фугасных снарядов и зарево от пожаров в Ист-Энде. Тридцать тысяч погибших только в одной столице. Вот это, как сказал бы мой отец, и была настоящая война — в отличие от нынешней капели из тревог, суеты и глупости. Однако Черчилль пешком добрался в парламент через парк Св. Джеймса, поднимая шляпу в ответ на приветствия прохожих. И за ним в десяти шагах шел лишь один детектив из полицейского управления.

Громкие удары Биг-Бена, отбивавшие седьмой час, отвлекли меня от этих мыслей. Я снова посмотрел налево и направо, удивляясь отсутствию Амелии: она запомнилась мне пунктуальным человеком. Но через миг я почувствовал прикосновение к руке и, повернувшись, увидел ее перед собой. Она стояла на фоне темного каньона Даунинг-стрит, держа в руке кейс. В своем строгом темно-синем костюме Амелия выглядела старше и казалась какой-то поблекшей. В моем уме промелькнули картины ее будущего: крохотная квартира, адрес на окраине города и старый верный кот. Мы обменялись вежливыми приветствиями.

— Нам туда, — сказала она.

— Тогда пойдем.

Мы зашагали к бульвару на небольшом расстоянии друг от друга.

— Не знал, что вы вернулись работать в десятый дом, — сказал я.

— Меня лишь на время прикрепляли к Адаму, — ответила она. — Но теперь король умер.

Ее голос дрогнул. Я обнял Амелию за плечи и погладил ее по спине, словно она была ребенком, упавшим на асфальт. Слезинки, скатившиеся по ее щекам, упали на мою руку. Она отстранилась от меня, открыла кейс и вытащила носовой платок.

— Прошу прощения, — сказала она.

Амелия прочистила нос и сердито топнула высоким каблуком, упрекая себя за слабость.

— Я думала, что уже покончила с этим, но, видимо, еще не совсем.

Взглянув на меня, она мрачно добавила:

— Вы выглядите ужасно. Прямо как…

— Как призрак? — спросил я. — Спасибо. Мне это часто говорят.

Она вытащила косметичку, осмотрела себя в зеркало и внесла быстрые коррективы в свой макияж. Я по-прежнему находил ее соблазнительной. Неудивительно, что ей требовался сопровождающий. Но странно, что для этой цели Амелия избрала меня.

— Ладно, — захлопнув косметичку, сказала она. — Пошли.

Мы протиснулись через толпу туристов на Уайтхолл.

— Так, значит, вас не пригласили? — спросила она.

— Нет. И я удивлен, что вы предложили мне свою компанию.

— Ну, это не так уж и странно, — с притворной беспечностью ответила Амелия. — Рут переиграла всех, не так ли? Она стала национальной иконой. Убитой горем вдовой. Наша собственная Джекки Кеннеди. Она даже не возражала против моего появления. Я больше не представляю для нее угрозы — еще один трофей на параде победы.

Мы перешли улицу.

— Вон из того окна Чарльз Первый выпрыгнул, когда его вели на казнь, — указав рукой на витрину, сказала она. — Интересно, найдет ли кто-то в этом ассоциативную связь?

— Плохой подбор персонала, — ответил я. — Если бы охрана не зевала, такого бы не случилось.

Как только мы оказались в помещении, я понял, что мне не следовало приходить сюда. Амелия открыла кейс перед работником из службы безопасности. Я выложил ключи, прошел через металлодетектор и позволил обыскать себя. Что же это получается, думал я, задрав вверх руки, пока охранник прощупывал мой пах. Теперь даже на пьянку не попадешь без предварительного обыска. В огромном зале Банкетного дворца нас встретили громкие возгласы, неровный шум беседы и стена повернутых спин. Я сделал для себя правилом безоговорочный отказ от презентаций, которые устраивались в честь моих книг, и сейчас мне снова довелось убедиться в правоте подобного решения. Писателя-«призрака» на таких вечеринках принимают с тем же радушием, что и незаконнорожденное дитя жениха на свадебном пиру. Плюс ко всему, я никого здесь не знал.

Ловко подхватив пару фужеров с шампанским с подноса проходившего официанта, я передал один бокал Амелии.

— Что-то Рут не видно, — сказал я.

— Похоже, она в гуще толпы. Ваше здоровье.

Мы чокнулись фужерами. На мой вкус, шампанское является еще более нелепым напитком, чем белое вино. К сожалению, тут ничего другого не предлагали.

— Если вы позволите мне немного критики, то я скажу вам, какой элемент упущен в вашей книге. Это Рут.

— Я знаю. Мне хотелось написать о ней побольше, но она отказалась.

— Очень жаль.

Наверное, напиток придал храбрости обычно осторожной миссис Блай. Или она тоже чувствовала связь, возникшую между нами. Ведь мы оба уцелели в момент убийства Лэнга. В любом случае, она прижалась ко мне, одурманив знакомым запахом.

— Я обожала Адама и думаю, он имел сходные чувства по отношению ко мне. Но я не питала никаких иллюзий. Он никогда не оставил бы ее. Адам еще раз сказал мне об этом во время поездки в аэропорт. Они были идеальной парой. Он знал, что без нее останется ни с чем. И он предупредил меня о тщетности наших отношений. Адам был обязан ей, потому что именно она сплетала паутину власти. Это Рут первоначально имела нужные контакты в партии. Фактически, если вы не знали, ее выдвигали в парламент. Ее, а не его! Этого нет в вашей книге.

— Я не обладал такой информацией.

— Однажды Адам рассказал мне о той интриге. О ней почти ничего не известно. По крайней мере, я никогда не встречала документов, связанных с этим вопросом. Но первоначально его место в парламенте предназначалось для Рут. А она в последнюю минуту решила уйти в тень и предложила вместо себя Адама.

Мне вспомнился разговор с Райкартом.

— Представитель от Мичигана, — пробормотал я.

— Что?

— Представителем партии в парламенте был в ту пору человек по имени Гиффен. Он так упорно отстаивал американские интересы, что его прозвали представителем от Мичигана.

Я почувствовал смутное беспокойство.

— Разрешите один вопрос? За неделю до того, как убили Адама… Почему вы все время настаивали, чтобы рукопись Макэры находилась под замком?

— Я же говорила вам. Из-за безопасности.

— Но в ней не было никаких государственных секретов. Мне это известно лучше остальных. Я прочитал там каждое слово не меньше дюжины раз.

Амелия быстро осмотрелась по сторонам. Мы по-прежнему стояли на краю собравшейся толпы. Никто не обращал на нас внимания.

— Только между нами, — тихо сказала она. — Это не мы тревожились о безопасности. Тревогу подняли американцы. Мне сказали, что они переслали МИ–5 секретную информацию. Будто в начале рукописи имелись данные, которые таили в себе потенциальную угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов.

— А они как об этом узнали?

— Не имею понятия. Я могу лишь сказать, что после смерти Майка они потребовали от нас максимальной осторожности. Нам запретили выносить рукопись из особняка до тех пор, пока нежелательная информация не будет удалена из текста.

— И они удалили ее?

— Не знаю.

Я снова вспомнил встречу с Райкартом. Какие слова Макэра сказал ему по телефону перед смертью? «Ключ ко всему находится в автобиографии Лэнга… это в самом начале».

Неужели их беседу прослушивали?

Я почувствовал, что произошло нечто важное: некая часть моей солнечной системы изменила ось эклиптики. Перемена была почти неуловимой. Мне захотелось уединиться в каком-нибудь тихом уголке и обдумать сложившуюся ситуацию. Но я вдруг понял, что в акустике зала появились новые вибрации. Шум толпы угасал. Люди шикали друг на друга. кто-то напыщенно прокричал: «Прошу тишины!» Я повернулся на голос. С краю зала напротив больших окон, неподалеку от нас, возвышалась платформа, на которой стояла Рут Лэнг. Она держала в руке микрофон и терпеливо ожидала, когда публика обратит на нее внимание.

— Спасибо, — сказала она. — Большое спасибо. И добрый вечер, дорогие гости.

Краткая пауза позволила ей добиться абсолютной тишины среди трехсот человек. Она перевела дыхание, и в ее голосе появился душевный надрыв.

— Я все время скучаю по Адаму. И в этот вечер — сильнее всего. Не потому что мы собрались в честь выхода его чудесной книги, в которой он поделился с нами деталями своей жизни, но потому что Адам был мастером в произнесении речей, а я так неумела в этом деле.

Я удивился тому, как профессионально она развивала свою мысль; как ловко нагнетала эмоциональное напряжение и затем высвобождала его в милой шутке. Послышался облегченный смех. Она научилась вести себя на публике с уверенной легкостью, которую я прежде не замечал у нее, — как будто потеря Лэнга дала ей силы для карьерного роста.

— Следовательно, — продолжила она, — к вашему великому облегчению, я должна сообщить вам, что не собираюсь произносить никаких речей. Я просто хочу поблагодарить некоторых людей. Прежде всего мне хотелось бы выразить свою благодарность Марти Райнхарту и Джону Мэддоксу — не только за их профессиональный издательский труд, но и за то, что они были и остаются моими добрыми друзьями. Еще мне хотелось бы поблагодарить Сидни Кролла за его блестящий ум и мудрые советы. И на тот случай, если кому-то покажется, что единственными людьми, помогавшими британскому премьер-министру с мемуарами, были одни американцы, я выражаю огромную и особую благодарность Майку Макэре, который из-за случайной трагедии тоже не может быть с нами. Майк, ты всегда останешься в наших сердцах.

Огромный зал наполнился шепотом, где часто повторялось «слышали?», «слышали!».

— А теперь, — сказала Рут, — позвольте предложить вам тост за того человека, которому нам всем хотелось бы воздать хвалу.

Она подняла бокал с макробиотическим апельсиновым соком или с каким-то подобным напитком.

— В память о великом англичанине и патриоте, о прекрасном отце и чудесном муже я прошу вас выпить за Адама Лэнга!

— За Адама Лэнга! — прокричали мы в унисон и захлопали в ладоши.

Аплодисменты нарастали по громкости, пока Рут грациозно кивала головой во все стороны зала, включая и наш уголок. Внезапно она увидела нас с Амелией, встревоженно прищурилась, но затем расслабилась, улыбнулась и приподняла бокал, приветствуя меня. Она быстро спустилась с платформы.

— Веселая вдова, — прошипела Амелия. — Вы не находите, что смерть мужа воодушевила ее? Она расцветает с каждым днем.

— У меня такое чувство, что Рут направляется к нам, — сказал я.

— Черт! — осушив бокал, проворчала Амелия. — В таком случае я удаляюсь. Вы не против, если я приглашу вас на ужин?

— Амелия Блай! Вы назначаете мне свидание?

— Встретимся снаружи через десять минут.

Увидев какого-то мужчину, она окликнула его:

— Фредди! Как я рада вас видеть!

Едва она ушла со своим новым собеседником, толпа передо мной раздвинулась, и появилась Рут. Она выглядела совершенно иначе, чем в тот раз, когда мы расстались: слегка похудевшая от горя, с блестящей прической, с гладкой кожей, одетая в нечто шелково-черное. Ее сопровождал Сид Кролл.

— Привет, — сказала она.

Рут пожала мне руку, что-то помяукала и, не став целовать меня, провела по каждой из моих щек толстым шлемом волос.

— Здравствуйте, Рут. Добрый вечер, Сид.

Я кивнул ему. Он в ответ подмигнул мне по-дружески.

— Мне сказали, что вы не любите такие презентации, — сказала Рут, все еще держа мои руки и гипнотизируя меня темными блестящими глазами. — Иначе я обязательно пригласила бы вас. Вы получили мою записку?

— Да, спасибо.

— Но вы не позвонили мне!

— Я подумал, что это был знак обычной вежливости.

— Обычной вежливости?

Она с укором встряхнула мои руки.

— С каких пор вы определили меня в категорию обычных и вежливых людей? Вам следовало прийти и повидаться со мной.

А затем Рут поступила со мной так, как это делают все важные люди на подобных вечеринках: она посмотрела через мое плечо. Я тут же увидел в ее взгляде безошибочную вспышку тревоги, за которой последовало едва заметное содрогание плеч и головы. Высвободив руки и повернувшись вокруг, я увидел Пола Эммета. Он был в пяти шагах от нас.

— Привет, — сказал он. — Я верил, что мы встретимся.

Я повернулся обратно к Рут, попытался что-то сказать, но слова не выходили из моего горла.

— Э… Вы…

— Пол был моим наставником, когда я проходила обучение в школе Фулбрайта при Гарвардском университете, — спокойно пояснила она. — Нам с вами нужно обсудить одну проблему.

— Ох…

Попятившись задом от них, я налетел на какого-то мужчину, который расплескал свой напиток и посоветовал мне смотреть по сторонам. Рут что-то говорила мне убеждающим голосом. Кролл вторил ей, подзывая меня мягкими жестами. Но в моих ушах возник гул, и я не слышал их слов. Чуть в стороне Амелия смотрела на меня с брезгливым изумлением. Я слабо отмахнулся от них и выбежал в вестибюль. Мои ноги сами понесли меня к имперскому величию Уайтхолла.

Оказавшись снаружи, я понял, что взорвалась еще одна бомба. В отдалении уже слышались сирены. За Национальной галереей поднимался столб дыма, который дрейфовал к Колонне Нельсона. Я побежал к Трафальгарской площади и, оттолкнув сердитую семейную пару, нагло сел в пойманное ими такси. Дороги центрального Лондона перекрывались со скоростью лесного пожара. Мы свернули на однополосную улицу, но полиция уже начала опечатывать ее дальний конец желтой лентой. Водитель дал задний ход, затем стремительно развернулся, и инерция прижала меня к двери. Там я и оставался остальную часть поездки, цепляясь за ручку и испуганно глядя в окно, пока мы кружили по задворкам района, выискивая путь на север. Когда таксист довез меня до дома, я заплатил ему вдвое больше, чем он попросил.

«Ключ ко всему в автобиографии Лэнга… это в самом начале».

В начале текста? Или одной из глав? Я схватил экземпляр напечатанной книги, сел за стол и начал перелистывать том от главы до главы. Мой палец быстро скользил вниз по центру страниц. Взгляд проносился по сфабрикованным чувствам и полуправдивым воспоминаниям. Моя профессиональная проза, стиль и связки предложений превращали грубость жизни в гладкое чтиво, похожее на стену из прозрачного пластика.

Никаких зацепок.

Я с отвращением отбросил книгу в сторону. Бесполезный хлам! Бездушное коммерческое изделие! Хорошо, что Лэнг умер и не мог прочитать этот бред. Мне требовался оригинал. Я впервые признал превосходство прежней рукописи. В ее трудолюбивой серьезности, по крайней мере, было что-то честное. Открыв ящик стола, я вытащил текст Макэры, потертый от интенсивного использования и в некоторых местах едва разборчивый из-за моих перекрестных ссылок, пересмотров и переписок.

«Глава 1. Лэнг — это шотландская фамилия, которой мы всегда гордились…» Я вспомнил бессмертное начало, которое безжалостно вырезал еще на Мартас-Виньярде. Честно говоря, каждая глава Макэры начиналась просто отвратительно. Мне пришлось все изменить. Я перелистывал распотрошенные страницы. Тяжелая рукопись топорщилась и изгибалась в моих руках, словно живое существо.

«Глава 2. Рут была занята воспитанием детей, поэтому я решил поселиться в небольшом городе, где мы могли бы отдохнуть от сумятицы лондонской жизни…»

«Глава 3. Моя жена гораздо раньше меня поняла, что я могу стать партийным лидером…»

«Глава 4. Обучаясь политике и анализируя неудачи моих предшественников, я решил стать другим…»

«Глава 5. В ретроспекции наша победа на выборах казалась неизбежной, но в то время…»

«Глава 6. В 76 различных агентствах принимались меры по обеспечению общественного порядка…»

«Глава 7. Была ли на свете другая страна, столь озабоченная своей историей, как Северная Ирландия?..»

«Глава 8. «Завербована самой судьбой» — вот как я с гордостью называл нашу кандидатку на выборах в Совет Европы…»

«Глава 9. В качестве примера нашей зарубежной политики я мог бы сказать, что любая страна преследует свои интересы…»

«Глава 10. Перспективного курса у нового правительства не было, поэтому я предложил свой собственный план…»

«Глава 11. Агента из Афганистана срочно вывезли…»

«Глава 12. ЦРУ оценивало террористическую угрозу по максимальной шкале…»

«Глава 13. В Америке были атакованы гражданские объекты…»

«Глава 14. Ныне принято считать, что Белый дом искал союзников, готовых…»

«Глава 15. Известным фактом является спешка, с которой участники ежегодной партийной конференции потребовали моей отставки…»

«Глава 16. Профессором Полом Эмметом из Гарвардского университета высказана замечательная мысль…»

Я выписал на листах бумаги начальные строки всех шестнадцати глав и разложил их на столе в последовательном порядке.

«Ключ ко всему в автобиографии Лэнга… это в самом начале».

В начале главы или в началах глав?

Я никогда не отличался большими успехами в разгадке головоломок. Но когда я осмотрел страницы и подчеркнул первое слово каждой главы, даже мне удалось уловить тот смысл, который Макэра, боясь за свою жизнь, вложил в текст рукописи. Сообщение из могилы гласило следующее: «Лэнг Рут Моя жена Обучаясь В 76 Была Завербована В качестве Перспективного Агента ЦРУ В Америке Ныне Известным Профессором Полом Эмметом из Гарвардского университета».