Призрак

Глава 01

В тот момент, когда я услышал, как погиб Макэра, мне нужно было встать и уйти. Сейчас я понимаю это. Мне следовало сказать: «Рик, извини, но такие дела не для меня. Что-то тут все очень подозрительно». Затем я мог бы допить свой бокал и попрощаться. К сожалению, Рик прекрасно рассказывал истории (я часто думаю, что это ему полагалось бы быть писателем, а мне — литературным агентом). Поэтому, начав свое повествование, он быстро пробудил мой интерес. И к тому времени, когда его рассказ закончился, я уже сидел на крючке и не дергался.

История, которую Рик поведал мне в тот злополучный день во время ленча, разворачивалась следующим образом.

Двумя воскресеньями ранее Макэра сел на последний паром, курсировавший между Вудс-Холом, что в штате Массачусетс, и Мартас-Виньярдом. Я позже подсчитал, что это случилось двенадцатого января. Погода была ужасной, и никто не знал, отправится ли паром на остров или нет. Из-за бушевавшего шторма все послеполуденные рейсы отменили. Однако к девяти часам вечера порывистый ветер немного ослабел, и в 21.45 капитан решил, что можно отдавать швартовы. Паром был переполнен, но Макэре удалось купить билет. Он загнал машину в трюм и поднялся на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Больше его никто живым не видел.

Переправа на остров обычно занимает сорок пять минут. Однако в тот роковой вечер погода внесла свои коррективы в график движения: вести судно в двести футов высотой при ветре в пятьдесят узлов[2] оказалось, как выразился Рик, не очень-то веселым делом. Паром добрался до Виньярд-Хейвена около одиннадцати вечера, и машины начали съезжать на берег — все, кроме нового спортивного «Форда Искейпа» желтовато-коричневого цвета. Администратор сделал объявление по громкоговорящей связи и попросил владельца вернуться за своей машиной, поскольку она мешала водителям, припарковавшимся позади нее. Когда владелец не появился, члены экипажа проверили двери «Форда». Те оказались незапертыми, поэтому большую машину вытолкали на пристань. Затем судно тщательно осмотрели: лестничные пролеты, бар, туалеты и даже спасательные шлюпки. Пропавшего пассажира не нашли. Капитан связался с морским вокзалом в Вудс-Холе и попросил проверить, не сошел ли кто-то на берег при загрузке машин — вдруг какой-нибудь раззява опоздал на посадку. И снова никаких утешительных известий. После этого чиновник из массачусетской пароходной компании связался со станцией береговой охраны в Фалмуте и сообщил о возможном падении человека за борт корабля.

Полиция проверила номер «Форда» и выяснила, что данная машина была зарегистрирована на некоего Мартина С. Райнхарта, проживающего в Нью-Йорке. Вскоре выяснилось, что мистер Райнхарт, живой и здоровый, находился на своем ранчо в Калифорнии. К тому времени на Восточном побережье было около полуночи, а на Западном — девять вечера.

— Это Марти Райнхарт? — перебил я Рика.

— Он самый.

Райнхарт тут же подтвердил полиции по телефону, что «Форд» принадлежал ему. Он держал его в своем особняке на Мартас-Виньярде для личного использования, а также для друзей, приезжавших туда в летнее время. Он также сообщил, что, несмотря на холодный сезон, в его доме гостила группа людей. Он пообещал, что его секретарь немедленно позвонит в особняк и узнает, кто из гостей брал машину. Через полчаса помощница Райнхарта связалась с полицией и сообщила, что один из гостей действительно отсутствовал — человек по фамилии Макэра.

Все поисковые мероприятия пришлось отложить до рассвета. Впрочем, это было неважно. В береговой охране каждый знал, что если пассажир упал с парома за борт, то речь могла идти лишь о поисках трупа. Рик разделял их точку зрения. Ему было чуть больше тридцати, но выглядел он на девятнадцать — один из тех раздражающе крепких американцев, которые насилуют свои тела и вытворяют ужасные вещи с велосипедами и каноэ. Он знал это море: однажды Рик проплыл на каяке[3] вокруг всего острова, одолев за два дня шестьдесят миль. Паром из Вудс-Хола курсировал по тем водам, где пролив Виньярд встречался с проливом Нантакет. Опаснейшее место! Во время высоких приливов вы могли видеть, как сила течения укладывала на бока огромные буи. Рик покачал головой. Упасть с парома за борт в январе? В шторм и в снег? При таких обстоятельствах никто не продержался бы на плаву и пяти минут.

На следующее утро местная женщина нашла труп мужчины, выброшенный на берег в бухте Ламберта. Водительское удостоверение, найденное в бумажнике, подтверждало, что это был Майкл Джеймс Макэра — пятидесятилетний житель Бэлхема. Я помню, как при упоминании этого мрачного и малоэкзотического пригорода на юге Лондона меня окатила волна внезапной симпатии: бедняга умер далеко от дома. В паспорте Макэры ближайшим родственником значилась мать. Полиция отвезла труп в маленький морг Виньярд-Хейвена, а затем направилась в особняк Райнхарта, чтобы передать обитателям печальную новость и забрать одного из них для опознания тела.

Рик сказал, что, когда гость Райнхарта приехал посмотреть на труп, это была еще та сцена.

— Могу поспорить, что служащие морга до сих пор болтают о его визите.

Сначала из Эдгартауна примчалась патрульная машина с синей мигалкой. За ней появилась вторая, с четырьмя вооруженными охранниками, которые быстро проверили здание. Чуть позже подъехал бронированный автомобиль. Он привез человека, которого узнали бы в любой части света и который восемнадцать месяцев назад был премьер-министром Великобритании и Северной Ирландии.

Идея ленча принадлежала Рику. Если бы он не позвонил мне прошлым вечером, я даже не знал бы о его прибытии в Лондон. Он настоял, чтобы мы встретились в его клубе. Точнее, это был не его клуб (Рик просто посещал подобный склеп на Манхэттене, и члены того заведения имели право на обеды в Лондоне), но ему нравилось, что тут соблюдался такой же свод правил, как и у них. В обеденное время сюда допускались только мужчины. Каждый посетитель носил темно-синий костюм и, как правило, был в возрасте шестидесяти лет: я не чувствовал себя таким молодым со студенческих дней. Зимнее небо за окнами давило на Лондон, словно серая могильная плита, а в зале желтый свет трех огромных канделябров отражался от темных полированных столешниц, сиял в столовом серебре и в рубиновых графинах с красным вином. Небольшая открытка, размещенная между нами, сообщала, что нынешним вечером состоится ежегодный клубный турнир по триктраку[4]. Это чем-то напоминало смену караула у Букингемского дворца или у здания парламента — привычные образы Англии для иностранцев.

— Странно, что о смерти Макэры не писали в газетах, — сказал я.

— Писали. Никто не делал из этого секрета. Даже некрологи были.

Сейчас, размышляя о тех событиях, я смутно вспоминаю, что видел похожие статьи. Но предыдущий месяц, завершая новую книгу (автобиографию футболиста), я работал по пятнадцать часов в день, и мир за стенами моего кабинета казался расплывшимся пятном.

— Что, во имя небес, заставило бывшего премьер-министра участвовать в опознании парня из Бэлхама, упавшего с парома у Мартас-Виньярда?

— Майкл Макэра помогал ему писать мемуары, — ответил Рик с выразительной мимикой человека, пролетевшего три тысячи миль, чтобы изложить мне развязку данной истории.

Именно в этот момент в благоразумной параллельной жизни я выразил вежливые соболезнования пожилой миссис Макэра («какое потрясение потерять ребенка в таком возрасте»), затем аккуратно сложил льняную салфетку, допил вино, попрощался и вышел на холодную лондонскую улицу, со всей моей непримечательной карьерой, благополучно протянувшейся до самой старости. В реальной жизни я извинился, прошествовал в клубный туалет и глубокомысленно окропил писсуар, попутно разглядывая приклеенный к кафелю комикс про Панча.

Вернувшись в зал, я первым делом спросил у Рика:

— Ты понимаешь, что я ничего не смыслю в политике?

— Но ты же голосовал за него, верно?

— За Адама Лэнга? Да, голосовал. Все голосовали за него. Но он не был политиком. Он больше походил на сумасшедшего.

— В том-то вся и фишка. Кого интересует политика? В любом случае, приятель, ему нужен профессиональный писатель-«призрак», а не еще один чертов политикан.

Он осмотрелся вокруг. Железное правило клуба запрещало обсуждение деловых вопросов в стенах заведения. Это являлось проблемой для Рика, поскольку он никогда не говорил о чем-то другом.

— Марти Райнхарт предложил ему за мемуары десять миллионов долларов — правда, на двух условиях. Во-первых, книга должна была попасть в магазины в течение двух лет. Во-вторых, Лэнгу посоветовали не касаться проблем борьбы с терроризмом. Насколько я слышал, он согласился с этими требованиями. Где-то перед Рождеством вдруг выяснилось, что дела с мемуарами идут из рук вон плохо. Райнхарт отдал Лэнгу во временное пользование свой пустой особняк на Мартас-Виньярде, чтобы они с Макэрой могли работать в полной изоляции от мира. Я думаю, на Макэру оказывалось большое давление. Количество промилле алкоголя, найденное в его крови при проведении медицинской экспертизы, в четыре раза превышало ограничение для водителей.

— Но ведь это был несчастный случай?

— Несчастный случай. Самоубийство. — Рик небрежно махнул рукой. — Кто теперь поймет? И какая разница? Фактически его убила книга.

— Ты умеешь вдохновлять людей на труд, — заметил я.

Он продолжил рассказ, а я взглянул на пустую тарелку и представил себе, как бывший премьер-министр смотрел на белое лицо покойного помощника — смотрел на своего призрака, если можно так сказать. Интересно, что он чувствовал? Я всегда задаю клиентам этот вопрос. На стадии первоначальных интервью я задаю его не меньше сотни раз за встречу: «Что вы чувствовали?» Что вы чувствовали? Чаще всего люди не могут ничего ответить, и поэтому при написании мемуаров им приходится нанимать меня. К концу успешного сотрудничества я воплощаюсь в своих клиентов и соответствую их личностям больше, чем они сами. Если честно, мне нравится этот процесс — краткая возможность стать кем-то другим. Наверное, от последних фраз у вас по коже поползли мурашки? В таком случае я вынужден добавить, что профессия писателя-«призрака» требует реального мастерства. Я не только вытягиваю из людей истории, но и наделяю их жизни смыслом, который часто оставался незаметным. Разве это не искусство? Иногда я рисую им жизни, о которых они и сами не подозревали.

— А я мог где-то слышать о Макэре?

— Да, скорее всего, мог. Он выполнял обязанности помощника Лэнга, пока тот был премьер-министром: писал ему речи, анализировал события и разрабатывал стратегию политики. Когда Лэнг ушел в отставку, Макэра последовал за ним, возглавив руководство его офисом.

Я поморщился:

— Даже не знаю, Рик.

Во время ленча я вполглаза наблюдал за старым телевизионным актером, который сидел за соседним столом. В дни моего детства он был достаточно известным и играл в одном из сериалов овдовевшего отца молодых дочерей. Когда старик встал и, шаркая ногами, направился к выходу, он выглядел так, как будто исполнял роль собственного трупа. Вот для таких персон я и писал обычно мемуары: для людей, скатившихся вниз на несколько пролетов по лестнице славы; или для тех, кому лишь предстояло вскарабкаться наверх по ее скользким ступеням; или для тех, кто отчаянно цеплялся за перила верхней площадки и был готов заплатить, чтобы задержаться там еще на какое-то время. Сама идея, что я буду писать мемуары для премьер-министра, казалась мне нелепой и смешной.

— Даже трудно представить… — начал я, но Рик перебил меня:

— Корпорация Райнхарта начинает проявлять беспокойство. Завтра утром в их лондонском офисе состоится звездный парад. Сам Мэддокс прилетел из Нью-Йорка, чтобы представлять издательство. Лэнг прислал адвоката, который вел переговоры о первоначальной сделке. Это очень ловкий парень по имени Сидни Кролл — самый опытный законник в Вашингтоне. У меня есть другие клиенты, которые с радостью возьмутся за предложенное дело, поэтому, если ты не подписываешься на него, то просто так и скажи. Хотя, на мой взгляд, ты лучше всех подходишь для подобного проекта.

— Я? Ты шутишь?

— Нет, уверяю тебя. Им нужно что-то радикальное. Вот и рискни. Это великий шанс. Хорошие деньги. И детки с голода не помрут.

— У меня нет детей.

— Да?

Рик хитро подмигнул.

— Зато они есть у меня.

Мы расстались на ступенях клуба. Машина с заведенным двигателем уже ожидала Рика. Он не предложил подвезти меня домой, и я заподозрил, что он торопился на встречу с другим клиентом, который, подобно мне, проглотит его историю и тоже попадется на крючок. Интересно, каким словом можно определить группу призраков? Караван? Город? Логово? В любом случае в блокноте Рика было много таких писателей, как я. Взгляните на списки бестселлеров в художественных и публицистических жанрах: возможно, вы удивитесь, но большая их часть является работой «призраков». Мы фантомы — мастеровые, невидимые гномы, поддерживающие процесс публикации новых книг. Мы торопливо бегаем по подземным тоннелям славы, возникаем тут и там в одеждах того или иного персонажа и сплетаем без швов иллюзию магического королевства.

— Увидимся завтра, — сказал Рик.

Он драматически исчез в белом облаке выхлопного дыма — Мефистофель с пятнадцатью процентами комиссионных. Я стоял на тротуаре и не знал, что делать дальше. Если бы клуб находился в другой части Лондона, то, возможно, ситуация сложилась бы по-другому. Но я оказался на той узкой территории, где Сохо[5] примыкает к Ковент-Гардену[6] — усыпанная мусором полоса со скопищем пустых театров, темных аллей, красных фонарей, закусочных и книжных лавок. Тут было столько книжных магазинов, что становилось дурно от их вида: широкий выбор, начиная от крохотных специализированных нор на Сесил-Корт и кончая бегемотами на Черинг-Кроссроуд, где предлагались сносные скидки. Я часто захаживал в один из таких больших магазинов, чтобы полюбоваться на свои книги. И именно это мне захотелось сделать в тот вечер. Как только я зашел туда и приблизился к секции «Биографии и мемуары», мне потребовался лишь маленький шаг по потертому красному ковру, чтобы перейти от «Знаменитостей» к «Политикам».

Меня удивило, как много в магазине было книг о бывшем премьер-министре: целая полка, включавшая раннюю хэгиографию[7] «Адам Лэнг: великий государственный деятель нашего времени» и совершенно свежую топорную работу «Так ты Адам или Ева? Собрание лжи Адама Лэнга» (кстати, оба тома являлись творениями одного и того же автора). Я снял с полки толстенную биографию и открыл страницы с фотографиями: юный Лэнг стоит у стены и кормит овечку молоком из бутылки; Лэнг в роли леди Макбет в школьной пьесе; Лэнг в костюме цыпленка на сцене «Рампы»[8] Кембриджского университета; каменнолицый Лэнг в семидесятые годы, когда он работал служащим банка; Лэнг с женой и детьми на пороге нового дома; Лэнг, с розочкой в петлице, машет рукой с верхней платформы омнибуса в день его избрания в парламент; Лэнг с коллегами; с мировыми лидерами; с поп-звездами; с солдатами на Ближнем Востоке. Лысый покупатель в мятом кожаном плаще, осматривавший полку рядом со мной, взглянул на обложку тома в моей руке. Зажав пальцами нос, он изобразил слив воды из туалетного бачка.

Я подошел к углу книжного стенда и поискал в картотеке имя Майкла Макэры. На него имелось только пять или шесть малозначительных ссылок — иными словами, вряд ли кто-то вне партии и правительства мог слышать о нем. Ладно, черт с тобой, Рик, подумал я. Мне снова пришлось найти фотографию премьер-министра, где он сидел за столом в своем кабинете, а за его спиной стоял весь персонал с Даунинг-стрит. Сопроводительная надпись извещала, что крупный мужчина в заднем ряду был Майклом Макэрой. Его изображение получилось слегка смазанным. Угрюмое лицо казалось бледным пятном в обрамлении темных волос. Я присмотрелся к нему внимательнее. Он явно относился к тому виду непривлекательных и непропорциональных особей, которые всю жизнь тянутся к политикам, заставляя таких людей, как я, брезгливо довольствоваться лишь спортивными страницами газет. Вы найдете подобного Макэру в любой стране и в любой системе. Он всегда стоит позади своего лидера и управляет политической машиной — испачканный в смазке инженер у парового котла власти. И такому человеку доверили писать мемуары ценой в десять миллионов долларов? Я почувствовал себя профессионально оскорбленным. Купив небольшую стопку книг для первоначального ознакомления, я вышел из магазина с нараставшим убеждением, что, вероятно, Рик был прав. Возможно, я действительно годился для такой работы.

Как раз в тот момент, когда я вышел на улицу, взорвалась очередная бомба. Из всех четырех выходов метро на Тоттенхем-Корт-роуд хлынула волна людей, похожая на грязный поток воды из засорившейся канализации. По мегафонам объявляли об «инциденте на Оксфорд-Циркус». Это уже напоминало пошлую романтическую комедию: «краткая схватка» с террором перерастала в полномасштабную войну. Я шел по тротуару, не зная, как попасть домой — такси, словно плохие друзья, всегда исчезают при первых признаках беды. У витрины одного из больших магазинов электронной техники толпа смотрела новостную программу, которая транслировалась одновременно на дюжине телевизионных экранов: нереальные снимки с «Оксфорд-Циркус»; черный дым, вырывавшийся из станции метро; отблески оранжевого пламени. Лента сообщений, бегущая внизу экрана, объявляла о террористе-смертнике, об убитых и раненых. Дальше шли номера телефонов аварийных служб. Над крышами зданий, склонившись носом вниз, кружил вертолет. Я чувствовал запах едкого дыма. От вони расплавленного пластика и горящего дизельного топлива слезились глаза.

Мне потребовалось два часа, чтобы добраться до дома. Я прошел весь путь пешком, волоча тяжелую сумку с книгами, — сначала по Мерилебон-роуд, затем восточнее, к Пэддингтону. Как обычно, железнодорожные станции и метрополитен закрылись для поиска других возможных бомб. Транспорт по обеим сторонам широкой улицы остановился — судя по прошлому случаю, движение могли открыть только поздним вечером. (Я подумал, что Гитлер напрасно пытался парализовать Лондон налетами воздушных эскадрилий; для этого хватило бы обдолбанного подростка с бутылкой хлорной извести и рюкзаком, набитым гербицидами.) Время от времени полицейские машины и кареты «Скорой помощи» включали сирены и заезжали на тротуар, стараясь найти объезд по проходным дворам и переулкам.

Я устало тащился вперед на алое сияние заката.

Где-то около шести часов вечера я наконец ввалился в свою квартиру. Она занимала два верхних этажа в старом доме с гипсовыми стенами. Местные жители называли наш район Ноттинг-Хиллом, хотя почтовый департамент упрямо настаивал на наименовании Северный Кенсингтон. Здесь в сточных канавах сверкали использованные шприцы, а напротив моего дома в халяльной бойне резали баранов. Зловещее место. Но из мезонина, который служил мне кабинетом, открывался чудесный и неомраченный небоскребами вид на Западный Лондон: коньки крыш, трамвайные парки, дорожные развязки и небо — огромное небо над городскими прериями, окропленное огнями самолетов, направлявшихся к аэропорту Хитроу. Я купил квартиру только ради этой панорамы, а не из-за раболепной скороговорки агента по недвижимости (впрочем, его услужливость можно было понять, ведь представители богатой буржуазии селились здесь еще реже, чем в центральном районе Багдада).

Кэт уже сидела на софе и смотрела новости. Черт! Я забыл, что она обещала прийти в этот вечер. Она была моей… Даже не знаю, как назвать. Нелепо говорить о Кэт, как о моей подруге. Мужчины под сорок не имеют подруг. «Сожительница» не годится, поскольку мы не жили под одной крышей. Партнерша? Как тут не сморщить нос? Возлюбленная? Не смешите меня. Невеста? Конечно, нет. Я нахожу в этом нечто зловещее — за сорок тысяч лет в человеческом языке не появилось такого слова, которое описывало бы наши отношения. (На самом деле ее звали иначе, но мне было лень расспрашивать о паспортных данных. В любом случае имя Кэт подходило ей лучше всего. Она выглядела как Кэт, если вы понимаете, о чем я говорю, — чувственная и дерзкая, похожая на девчонку, но всегда желавшая быть мальчишкой. Она работала на телевидении, но не позволяла профессии отягощать свою жизнь.)

— Спасибо, что позвонила и предупредила о визите. Я устал, как собака, однако пусть это не тревожит тебя.

Поцеловав ее в макушку, я бросил книги на софу и отправился на кухню за порцией виски.

— Весь метрополитен стоит. Мне пришлось идти от самого Ковент-Гардена.

— Бедненький малыш, — донесся ее ответ. — О, ты ходил по магазинам!

Я наполнил бокал водой из-под крана, отпил половину, затем долил виски и сделал глоток. Дырявая память запоздало подсказала, что мне полагалось зарезервировать столик в ресторане. Когда я вернулся в гостиную, Кэт вытаскивала из моей сумки книги — одну за другой.

— Зачем тебе это? — спросила она, повернувшись ко мне. — Ты же не интересуешься политикой.

И тут она все поняла. Кэт была умной — гораздо умнее меня. Она знала, за счет чего я живу. Она знала, что я должен был встретиться с литературным агентом. И она знала все о Макэре.

— Только не говори мне, что тебе предложили стать его «призраком». — Она засмеялась. — Я в такие россказни не верю.

Кэт пыталась превратить это в шутку. Она произнесла последнюю фразу с нарочитым акцентом, пародируя того американского теннисиста, который несколько лет назад мелькал на экранах телевизоров. Но я видел ее тревогу. Она ненавидела Лэнга и чувствовала себя преданной им. Она по-прежнему была верным членом партии. Этот факт тоже вылетел из моей головы.

— Возможно, переговоры ни к чему не приведут, — ответил я, сделав еще один глоток из бокала.

Она отвернулась к телевизору и притворилась, что смотрит новости. Но теперь ее руки были сложены на груди — предупреждающий знак о нараставшем недовольстве. Бегущая строка внизу экрана сообщала, что смертельная пошлина достигла цифры «семь» и, вероятно, не была предельной.

— Но если тебе предложат такую работу, ты возьмешься за нее? — спросила Кэт, не поворачивая головы.

От неприятного ответа меня спас диктор, объявивший о включении телемоста с Нью-Йорком. Нам предлагалось выслушать реакцию бывшего премьер-министра. Затем на экране появился Адам Лэнг. Он стоял за трибуной, украшенной надписью «Уолдорф-Астория», и это создавало впечатление, что его речь адресовалась публике, собравшейся на званый ужин.

— Вы все сейчас услышали трагическую новость из Лондона, — сказал он, — где злобные силы фанатизма вновь проявили свою нетерпимость…

Лично я не напечатал бы в газетах ни единого слова из его выступления. Это была почти пародия на то, что политик мог сказать людям после кровавой террористической атаки. Но, глядя на Лэнга, вы подумали бы, что именно его жена и дети погибли при взрыве. Он действительно обладал талантом, и сила его исполнения освежала и облагораживала прокисшие клише политики. Даже Кэт на минуту затихла. Только когда Лэнг замолчал и когда его в основном женская (довольно пожилая) аудитория поднялась для аплодисментов, она прошептала:

— Что он делает в Нью-Йорке?

— Возможно, выступает с лекциями.

— А почему он не читает лекций здесь?

— Наверное, потому что здесь никто не заплатит ему сотню тысяч долларов за выход к трибуне.

Она нажала на кнопку пульта и отключила звук. Последовала долгая пауза, после которой Кэт тихо сказала:

— В прежние времена, когда принцы ввергали свои страны в кровопролитные войны, им приходилось участвовать в битвах и рисковать своими жизнями — как бы показывая личный пример. Теперь они перемещаются в бронированных автомобилях с вооруженными телохранителями и ведут свой бизнес за три тысячи миль от нас, пока мы расхлебываем последствия их действий. Я просто не понимаю, как ты можешь…

Она наконец повернулась и строго посмотрела на меня.

— Я твердила тебе о нем несколько лет: «военный преступник» и так далее. Все это время ты сидел, кивал головой и соглашался. А теперь ты собираешься писать для Лэнга пропаганду, еще больше обогащая его чертовы фонды. Неужели мои слова вообще для тебя ничего не значили?

— Подожди минуту, — сказал я. — Ты прекрасно выразила свою мысль. Но ты сама пыталась взять у него интервью в течение нескольких месяцев. Так в чем же разница?

— В чем разница? О боже!

Он согнула пальцы — эти тонкие белые пальчики, которые я так хорошо знал, — и подняла руки в жесте раздражения, словно кошка, выпустившая когти. На ее руках напряглись сухожилия.

— В чем разница? Мы хотели привлечь его к ответу! Вот в чем разница! Задать ему насущные вопросы! О пытках, о бомбардировках и о лжи, а не твой слащавый вопрос: «Как вы это чувствовали?» О боже! Все оказалось пустой тратой времени!

Кэт встала и прошла в спальню, чтобы собрать сумку, которую она всегда приносила с собой, когда планировала остаться на ночь. Я слышал, как она шумно бросала в нее губную помаду, зубную щетку и дезодорант. Я знал, что если войду, то смогу исправить ситуацию. Наверное, она тоже ожидала этого: у нас бывали и худшие ссоры. Мне просто следовало признать ее правоту и свое несоответствие представившейся возможности, а затем подтвердить моральное и интеллектуальное превосходство Кэт в конкретной ситуации и во всех других делах. Для признания вины даже не требовалось слов: чтобы приостановить на время приговор, хватило бы многозначительных объятий. Но, честно говоря, в тот вечер передо мной стоял выбор между ее самодовольным левацким морализаторством и перспективой поработать с так называемым военным преступником. Лично я склонялся к сотрудничеству с военным преступником. Поэтому я просто сидел на софе и смотрел телевизор.

Иногда мне снится кошмар, в котором все женщины, с которыми я переспал, собираются вместе. Это довольно значительная, но не огромная компания (я устраивал в своей квартире вечеринки, в которых участвовало почти такое же количество людей). И если, боже упаси, подобная встреча когда-нибудь состоится, то Кэт, бесспорно, окажется почетной гостьей — той, для кого я принес бы стул, в чьи милые руки вложил бы бокал. Она будет сидеть в центре этой фантастической толпы, вскрывая мои моральные и физические недостатки. Потому что лишь она ковырялась в них дольше остальных.

Уходя, Кэт не хлопнула дверью, а аккуратно и тихо закрыла ее. Это было стильно, подумал я. Строка на экране объявила, что число погибших увеличилось до восьми человек.