Призрак

Глава 07

— Ваши родители интересовались политикой?

Мы снова заняли свои места в огромном кабинете. Лэнг крутился в кресле, по-прежнему одетый в спортивный костюм, с намотанным на шею полотенцем. От него исходил запах пота. Я сидел напротив, держа в руках блокнот и список вопросов. Между нами на столе лежал диктофон.

— Вряд ли. Я даже не думаю, что мой отец голосовал когда-нибудь. Он говорил, что все политики плохие — один хуже другого.

— Расскажите мне о нем.

— Он работал строителем. Самозанятое лицо. Отец познакомился с моей матерью в сорокалетнем возрасте. К тому времени он имел уже двух взрослых сыновей от первой жены, которая сбежала от него с другим мужчиной. Мама работала учительницей и была на двадцать лет моложе его. Очень симпатичная и робкая женщина. Однажды отец ремонтировал школьную крышу, и они разговорились. Одно привело к другому. Они поженились. Он построил для них дом, и все семейство из четырех человек переехало туда. Я появился на следующий год. Для отца это был шок, как мне говорили.

— Почему?

— Он думал, что уже не может зачать ребенка.

— После прочтения рукописи у меня сложилось впечатление, что между вами не было особой близости.

Лэнг несколько секунд обдумывал ответ.

— Он умер, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Незадолго до его смерти мои сводные братья женились и разъехались. Отец вышел на пенсию из-за плохого здоровья. Фактически это было единственное время, когда мы общались друг с другом. Я только начал узнавать его, когда он скончался от сердечного приступа. В принципе у меня с ним сохранялись нормальные отношения. Но если вы спросите, к кому я был ближе, то, конечно, к матери. Это очевидно.

— А ваши сводные братья? Вы дружили с ними?

— О господи! Нет!

Лэнг громко рассмеялся — впервые после ленча.

— На самом деле вам лучше удалить эту часть интервью. Мы ведь можем не упоминать о них, верно?

— Это ваша книга.

— Тогда не пишите о них. Сейчас они оба занимаются торговлей недвижимостью и при случае всегда твердят репортерам, что ни разу не голосовали за меня. Я не видел их лет десять. Им, должно быть, теперь уже под семьдесят.

— А как он умер?

— Не понял?

— Извините. Я говорю о вашем отце. Как он умер? Где это случилось?

— Он умер в саду. Отец пытался передвинуть плиту на аллее, а та оказалась слишком тяжелой. Старые привычки…

Он посмотрел на часы.

— Кто обнаружил его?

— Я.

— Вы можете описать эту сцену?

Беседа становилась более напряженной и шла тяжелее, чем утром.

— Я как раз вернулся домой из школы. Помню, был красивый весенний денек. Мама уехала по делам в одну из благотворительных организаций. Я выпил сок на кухне и вышел на задний двор, чтобы попинать мяч или заняться чем-нибудь другим. На мне все еще была школьная форма. Я сделал несколько шагов и увидел отца на лужайке. При падении он слегка поцарапал лицо. Доктора сказали нам, что он умер прежде, чем ударился о землю. Но я подозреваю, что они говорят так всегда, чтобы облегчить горе людей, потерявших близкого человека. Кто знает? На мой взгляд, смерть легкой не бывает, верно?

— А что вы можете рассказать о вашей матери?

— Мне кажется, все сыновья считают своих матерей святыми. Разве не так?

Он взглянул на меня в поиске подтверждения.

— Моя мать была святой. Когда я родился, она ушла из школы. Ради блага других людей она могла сделать все, что угодно. Мама выросла в строгой семье квакеров, где ей привили кроткую самоотверженность. Помню, как она гордилась мной, когда я поступил в Кембридж. А ведь это означало для нее абсолютное одиночество. Она никогда не писала о тяготах своей жизни… не хотела портить мне настроение. Типичный пример ее святой неприхотливости. Я тогда уже играл на сцене и был очень занят. До конца второго курса мне и в голову не приходило, что все было так плохо.

— Расскажите о том, что случилось.

— Хорошо, — ответил Лэнг. — О боже! Боже!

Он прочистил горло.

— Я знал, что она болела. Но сами понимаете, когда вам девятнадцать лет, вы замечаете только себя. Я играл в студенческом театре. У меня было две подруги, и Кембридж казался мне раем. Я звонил домой каждый воскресный вечер, и мама всегда говорила, что ни в чем не нуждается — что ей хватало пенсии, которую она получала. Затем я приехал домой на каникулы и увидел ее. У меня был шок. Она походила на скелет. Врачи нашли у нее опухоль печени. Возможно, сейчас медицина могла бы помочь ей, но тогда…

Он сделал беспомощный жест.

— Через месяц она умерла.

— И как вы жили дальше?

— Я вернулся в Кембридж и продолжил обучение на третьем курсе… Вы можете сказать, что я искал забвения в увеселениях и прелестях жизни.

Лэнг замолчал.

— У меня было сходное переживание, — тихо сказал я.

— Правда?

Его бесстрастный тон говорил о многом. Он смотрел на океан, на тянувшиеся вдаль волноломы, и, судя по всему, его мысли находились еще дальше — за линией горизонта.

— Да.

Обычно во время интервью я не рассказываю о себе, а эта тема вообще является табу. Но иногда откровенность, проявленная призраком, помогает вытянуть из клиента бесценную информацию.

— Я потерял родителей примерно в том же возрасте. И как бы странно ни звучал мой вопрос, скажите: вы не находите, что смерть матери, несмотря на горечь утраты, сделала вас сильнее?

— Сильнее?

Он отвернулся от окна и хмуро посмотрел на меня. Я попытался объяснить свою мысль:

— В смысле уверенности в себе. То худшее, что могло случиться с вами, уже произошло, а вы уцелели. И тогда вы поняли, что можете действовать на свой страх и риск — по собственному усмотрению.

— Возможно, вы правы. Я никогда не думал об этом. Но что-то во мне откликается на ваши слова. Как странно! Я могу рассказать вам кое о чем?

Он придвинулся ближе ко мне.

— За всю свою жизнь я видел только двух мертвецов. Да-да, с дней юности и до сих пор! Хотя я был премьер-министром, со всеми вытекающими последствиями. Мне приходилось приказывать людям вступать в бой с врагом. Я посещал места, где террористы взрывали свои бомбы. И тем не менее после смерти отца я тридцать пять лет не видел мертвого человека.

— Кто же оказался вторым? — довольно глупо поинтересовался я.

— Майк Макэра.

— Неужели вы не могли послать на опознание одного из ваших телохранителей?

— Нет, — ответил он и покачал головой. — Не мог. Я должен был сделать это сам.

Лэнг снова замолчал, затем быстро сдернул с шеи полотенце и вытер им лицо.

— Наша беседа стала слишком мрачной, — сказал он. — Давайте сменим тему.

Я взглянул на список вопросов. В нем был целый раздел, посвященный Макэре, — не потому, что я хотел использовать материал о нем в книге (мне с трудом представлялось, как поездка Лэнга в морг для опознания мертвого помощника могла войти в главу с названием «Надежды на будущее»). Причиной являлось мое собственное любопытство. Однако я понимал, что в данный момент мне не следовало потакать своим желаниям. Я должен был жать на газ. Поэтому, пойдя навстречу клиенту, я выбрал другую тему.

— А что вы скажете о вашей учебе в Кембридже? Мы можем поговорить об этом периоде?

Я ожидал, что годы, проведенные Лэнгом в Кембридже, будут самой легкой частью моей работы. Мне довелось учиться там на несколько лет позже, и город с той поры почти не изменился. Он никогда не менялся сильно: в этом было его очарование. Я мог представить себе все клише и особенности Кембриджа — велосипеды, шарфы и мантии; лодки, пирожные и газовые плиты; грузчиков в котелках и трепетных хористок; пивные вдоль реки, узкие улочки, финские ветры; восторг от того, что ступаешь по камням, по которым некогда хаживали Ньютон и Дарвин. И т. д. и т. п. Читая рукопись, я думал, что мы с Лэнгом найдем много общего, поскольку мои воспоминания должны были сходиться с его переживаниями. Он тоже ходил на лекции по экономике, играл в футбол за вторую сборную колледжа и увлекался студенческим театром. Но, хотя Макэра подготовил список всех спектаклей с участием бывшего премьер-министра и привел цитаты из нескольких театральных обзоров, где говорилось о сценическом таланте Лэнга, в тексте чувствовалось что-то спешное и недосказанное. В нем отсутствовала страсть. Естественно, я винил в этом Макэру. Мне казалось, что строгий партийный функционер не питал особой симпатии к дилетантам на сцене и к их юношеским позам в плохо поставленных пьесах Ионеску и Брехта. И вдруг оказалось, что сам Лэнг уклонялся от подробного описания того периода.

— Какая давняя пора, — сказал он. — Я почти ничего не помню. Честно говоря, я не блистал талантливой игрой на сцене. Участвовал в спектаклях больше для того, чтобы соблазнять впечатлительных девушек. Только, ради бога, не вставляйте это в текст.

— Но вы были хорошим артистом, — возразил я ему. — Еще будучи в Лондоне, я читал интервью с театральными деятелями, которые утверждали, что из вас получился бы великолепный профессионал.

— Наверное, сцена не влекла меня так сильно, — ответил Лэнг. — Кроме того, актеры не могут менять мир вокруг себя. Это доступно лишь политикам.

Он снова посмотрел на часы.

— Неужели вам нечего рассказать о Кембридже? — возмутился я. — Ведь тот период жизни был очень важным для вас. Вы вышли из тени.

— Да, мне нравились те годы. Я встретил там несколько великих людей. Но Кембридж не был реальным миром. Он оказался страной фантазий.

— Понимаю. И именно за это я люблю его.

— Я тоже. По секрету скажу вам, что мне нравился театр.

Глаза Лэнга засверкали от приятных воспоминаний.

— Ты выходишь на сцену и играешь какого-то героя! Ты слышишь, как люди аплодируют тебе! Что может быть лучше?

Его смена настроения поставила меня в тупик.

— Прекрасно, — произнес я. — В ваших словах чувствуется реальная жизнь. Давайте вставим в текст этот кусочек?

— Нет.

— Почему?

— Почему нет? — со вздохом спросил Лэнг. — Потому что мы пишем мемуары премьер-министра.

Он внезапно ударил кулаком по подлокотнику кресла.

— С тех пор как я стал политическим деятелем, мои оппоненты, желая нанести мне обиду или доставить неприятность, все время называют меня чертовым актеришкой.

Он вскочил на ноги и зашагал по комнате.

— Ах, этот Адам Лэнг! — протяжно произнес он, изображая карикатурный образ англичанина из высшего света. — Вы заметили, как он меняет голос в зависимости от того, в какой компании находится? О, да-да!

Затем он спародировал хрипловатого шотландца:

— Нельзя верить тому, что говорит этот жалкий ублюдок. Парень просто лицедей! Он даже в туалет идет в сценическом костюме!

Через секунду, сцепив руки в молитвенном жесте, он уже был напыщенным, рассудительным обывателем.

— Трагедия мистера Лэнга заключается в том, что актер может быть хорошим лишь в той мере, насколько это позволяет ему пьеса. Наш премьер-министр, похоже, слишком заигрался!

Он повернулся ко мне. Я лишь восхищенно покачал головой. Его тирада изумила меня.

— Признайтесь, что в последнем монологе вы немного сгустили краски.

— Увы! — ответил он. — Это пассаж из редакционной статьи в газете «Таймс». Ее опубликовали в тот день, когда я объявил о своей отставке. Заголовок назывался «Как легко уйти со сцены».

Он сел в кресло, пригладил волосы и вдруг со злостью закричал:

— Поэтому, если вы не против, мы не будем останавливаться на тех годах, когда я увлекался студенческим театром! Оставим все так, как написал Майк Макэра!

Какое-то время мы оба молчали. Я притворился, что сверяюсь с записями. За окном один из полицейских, пригибая голову под порывами ветра, шагал по вершине ближайшей дюны, однако звуконепроницаемые стекла были настолько эффективными, что он выглядел, как артист, исполнявший пантомиму. Мне вспомнились слова Рут Лэнг: «Я боюсь покидать Адама. С ним сейчас творится что-то неладное». Теперь мне было ясно, о чем она говорила. Услышав щелчок, я склонился над диктофоном.

— Пора сменить диск, — сказал я, радуясь возможности уйти. — Мне нужно отнести эту запись Амелии для распечатки. Вернусь через минуту.

Лэнг задумчиво смотрел в окно. Он сделал вялый жест рукой, отпуская меня на все четыре стороны. Я спустился по лестнице в комнату, где работали секретарши. Амелия стояла у шкафа с картотекой. Когда я вошел, она повернулась ко мне. Наверное, мое лицо пылало от эмоций.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего.

Затем, почувствовав потребность поделиться беспокойством, я тихо добавил:

— Мне кажется, он находится на грани нервного срыва.

— Вы так считаете? Это не похоже на него. Расскажите, что случилось?

— Он только что накричал на меня без причины.

Взяв себя в руки, я попытался отделаться шуткой.

— Похоже, он после ленча перезанимался спортом. Это вредно для человеческого организма.

Я отдал диск секретарше (кажется, Люси) и взял пачку распечатанных страниц. Амелия продолжала смотреть на меня, склонив голову набок.

— Что-то не так? — спросил я.

— Вы правы. Он чем-то очень обеспокоен. После вашего утреннего интервью Адам принял звонок.

— От кого?

— Не знаю. Звонили на мобильный телефон. Он ничего мне не сказал, но я предполагаю… Элис, милая, ты не против, если я на минуту займу твое место?

Девушка встала, и Амелия села на стул перед экраном монитора. Я изумился тому, как быстро ее пальцы перемещались по клавиатуре. Стук клавиш сливался в одну продолжительную дробь, похожую на шум миллиона падавших костяшек домино. На экране мелькали сайты и образы. Затем стук замедлился до нескольких ударов стаккато. Похоже, Амелия нашла, что искала.

— О, черт!

Она повернула экран ко мне и огорченно откинулась на спинку стула. Склонившись над ее плечом, я начал просматривать веб-страницу с заголовком «Последние новости»:

— Какая сволочь! — прошептала Амелия.

Телефон на столе зазвенел. Через секунду зажужжал второй аппарат, стоявший на маленьком столике у двери. Никто не двигался. Люси и Элис вопросительно смотрели на свою начальницу. Мобильный телефон Амелии, который она носила в кожаном футляре на поясе, издал электронную трель. Мне показалось, что я увидел в ее глазах панику. Наверное, это был редчайший момент в ее жизни, когда она не знала, что делать. Не дождавшись указаний, Люси протянула руку к телефону, который стоял на столе.

— Не трогай! — крикнула Амелия.

Затем, уже более спокойным тоном, она добавила:

— Пусть звонят. Нам нужно выработать линию поведения.

К тому времени в разных концах дома зазвонили еще два телефона. Ситуация напоминала рабочий полдень в часовой мастерской. Амелия достала из футляра свой мобильный и проверила входящий номер.

— Свора уже взяла след, — отключив звонок, сказала она.

Побарабанив ногтями по столу, она повернулась к помощницам и с остатками былой уверенности в голосе велела:

— Отсоедините телефоны от розеток! Перелистайте новостные сайты в Интернете и отыщите все, что мог сказать Райкарт. Люси, включи телевизор и просмотри все каналы мировых новостей.

Она взглянула на часы.

— Рут все еще на прогулке? Черт! Она же ничего не знает!

Амелия схватила свой черно-красный блокнот и выбежала на высоких каблуках в коридор. Не совсем понимая, что происходит, я последовал за ней. Она начала звать одного из охранников:

— Барри! Барри!

Офицер возник в дверном проеме кухни.

— Барри, прошу вас, найдите миссис Лэнг. Верните Рут домой, как можно быстрее.

Ее каблуки застучали по ступеням лестницы. Я тоже поднялся в кабинет. И вновь Лэнг сидел в той же позе, в какой я оставил его. Единственным отличием был небольшой мобильный телефон, который он держал в руке. Увидев нас, он отключил его.

— Судя по всем телефонным звонкам, Райкарт уже сделал заявление, — сказал Лэнг.

Амелия широко раскинула руки в жесте раздражения.

— Почему ты не рассказал мне об этом?

— Обсуждать с тобой проблему до того, как о ней узнает Рут? Не думаю, что она одобрит такую политику. Кроме того, я хотел поразмышлять над этим вопросом самостоятельно — хотя бы какое-то время.

Он повернулся ко мне:

— Прошу вас простить мою вспыльчивость.

Я был польщен. На пике личных неприятностей он нашел возможность снизойти до меня.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал я.

— Ты говорил с ней? — спросила Амелия. — Она знает о заявлении Райкарта?

— Я хотел пообщаться с ней с глазу на глаз. Но когда мне стало ясно, что времени для такой беседы уже не осталось, я позвонил ей. Только что.

— И как она восприняла эту новость?

— Можешь сама догадаться.

— Нет, какая же он сволочь! — повторила Амелия.

— Рут появится с минуты на минуту.

Лэнг поднялся на ноги и, подойдя к окну, надменно подбоченился. Я снова почувствовал острый запах его пота. Мне подумалось, что так пахнут животные в стойле.

— Он хотел убедить меня, что в его действиях нет ничего личного, — сказал Лэнг, повернувшись к нам спиной. — Райкарт все время повторял, что, будучи известным правозащитником, он не может замалчивать такие факты.

Адам фыркнул и вскинул руки вверх.

— Известный правозащитник! О боже милосердный!

— Ты думаешь, он записал этот звонок? — спросила Амелия.

— Кто знает? Возможно. Не удивлюсь, если он передаст его новостным агентствам. От него можно ожидать что угодно. Но я лишь сказал: «Большое спасибо, Ричард, за то, что поставил меня в известность». А затем я отключил телефон.

Он повернулся и хмуро посмотрел на Амелию.

— Что-то внизу до странности тихо.

— Я велела отсоединить все телефоны от розеток. Нам нужно придумать, что мы будем говорить.

— А что мы ответили по поводу воскресной шумихи?

— Я сказала, что еще не читала статью в «Сандей Таймс». И что мы не планируем комментировать ее.

— По крайней мере, мы теперь знаем, кто подкинул им эту историю.

Лэнг покачал головой. На его лице появилась почти восторженная ухмылка.

— А ведь он ведет охоту на меня, не так ли? Воскресная утечка в прессу была лишь подготовкой для заявления, которое он сделал во вторник. Выстраивая кульминацию, Райкарт отвел три дня на освещение в печати вместо одного. Это прямо из учебника.

— Твоего учебника.

Лэнг кивнул головой, принимая комплимент Амелии, и снова повернулся к окну.

— Ну, вот, — сказал он. — Похоже, приближается еще одна проблема.

По тропинке вдоль дюн шагала небольшая непреклонная фигура в светло-синем плаще. Рут двигалась так быстро, что полицейский, сопровождавший ее, раз за разом был вынужден переходить на легкий бег, чтобы угнаться за ней. Остроконечный капюшон был низко опущен, защищая от ветра ее лицо и прижатый к груди подбородок. Он придавал Рут сходство со средневековым рыцарем, спешившим на битву.

— Адам, мы должны распространить наше собственное заявление, — сказала Амелия. — Если ты промолчишь или затянешь паузу, то это воспримут как…

Она повертела ладонью перед лицом, изображая нечто несерьезное.

— И люди сделают неправильные выводы.

— Верно, — согласился Лэнг. — Как насчет такого ответа?

Амелия сняла колпачок с серебристой авторучки и открыла блокнот.

— Ознакомившись с заявлением Ричарда Райкарта, Адам Лэнг дал следующий комментарий: «Когда в Англии была популярна политика стопроцентной поддержки Соединенных Штатов в глобальной войне с терроризмом, мистер Райкарт тоже одобрял ее. Когда она стала непопулярной, он превратился в ее ярого критика. После того как этот человек был уволен из министерства иностранных дел в связи с его явной некомпетентностью, он внезапно проявил неудержимый интерес к так называемым правам подозреваемых террористов. Тут и трехлетнему ребенку ясно, что его заявление является еще одной попыткой очернить своих бывших коллег». Точка. Конец абзаца.

Где-то на середине комментария проворная рука Амелии повисла в воздухе. Миссис Блай зачарованно смотрела на бывшего премьер-министра, и если бы я верил в чудеса, то мог бы поклясться, что у Снежной королевы в глазах сияли настоящие слезы. Лэнг тоже не отрывал от нее взгляда. Послышался тихий стук. Дверь открылась, и в кабинет вошла Элис. В ее руке был лист бумаги.

— Извините, Адам, — сказала девушка. — Это только что поступило к нам от американского агентства новостей.

Лэнг с явным сожалением отвел взгляд от Амелии, и я вдруг понял (уверенно, как будто знал наверняка), что их отношения были не просто профессиональными. После немного затянувшейся паузы он взял у Элис отпечатанный лист и начал читать его. В этот момент в кабинет вошла Рут. К тому времени я уже чувствовал себя актером, который покинул сцену в середине пьесы, сходил в туалет и, вернувшись, каким-то образом попал на другой спектакль: главные актеры делали вид, что меня здесь нет; я знал, что должен удалиться, но не мог придумать повода для ухода.

Лэнг закончил читать текст и отдал его Рут. Заметив наши вопрошающие взгляды, он мрачно пояснил:

— Агентство новостей ссылается на надежный источник в Гааге, кем бы он ни был. Это информатор сообщил, что завтра утром прокурор Международного суда выступит с важным заявлением.

— Ах, Адам! — воскликнула Амелия.

Она прикрыла рот рукой.

— Почему нам не прислали никаких предупреждений? — спросила Рут. — Что делают люди с Даунинг-стрит? Почему мы не услышали ни слова из посольства?

— Все телефоны отключены, — сказал Лэнг. — Возможно, они пытаются сейчас связаться с нами.

— Никогда не упоминай о сейчас! — пронзительно закричала Рут. — Какой толк в сейчас, черт возьми? Мы должны были знать об этом неделю назад! Чем занимаются твои люди в правительстве?

Затем она обрушила свою ярость на Амелию:

— Я думала, что ваши обязанности включают в себя постоянные контакты с кабинетом министров. Только не говорите мне, что они ничего не знали!

— Прокуратура Международного суда очень щепетильна в вопросах информирования подозреваемых, если те находятся под следствием, — ответила Амелия. — Особенно когда речь идет о членах правительства. Им не посылают никаких извещений на тот случай, чтобы они не уничтожили улик.

Очевидно, ее слова ошеломили Рут. Миссис Лэнг потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя от шока.

— Так вот кто теперь Адам? Подозреваемый?

Она повернулась к мужу:

— Тебе нужно поговорить с Сидом Кроллом.

— Мы еще не знаем решения Международного суда, — возразил Лэнг. — Кроме того, я должен сначала связаться с Лондоном.

— Адам, если бы они хотели, то давно бы вытащили тебя сухим из воды, — сказала Рут. — Тебе нужен адвокат. Звони Сиду Кроллу.

Она проговаривала слова очень медленно, как будто общалась с жертвой аварии, получившей сотрясение мозга. Лэнг все еще не мог принять решения. Наконец он повернулся к Амелии:

— Соедини меня с Сидом.

— А как быть с прессой и телевидением?

— Распространите сдержанное заявление, — сказала Рут. — Одну-две фразы.

Амелия достала из футляра мобильный телефон и начала просматривать адресную книгу.

— Вы хотите, чтобы я написала черновик?

— А почему бы текст не составить ему? — спросила Рут, указав на меня тонким пальцем. — Он же у нас тут писатель.

— Одну минуту, — сказал я. — Мне нужны конкретные инструкции.

— Я хочу звучать убедительно, — сказал мне Лэнг. — Любые оправдания приведут к фатальным результатам. Но мне не хочется выглядеть грубым мужланом. Никакой злобы. Никакого гнева. И не пишите, что я рад этой возможности очистить свое имя от наветов. Мне не нравятся такие фразы.

— Значит, вы не оправдываетесь, но и не хамите, — подытожил я. — Вы не сердитесь, но вы и не довольны?

— Именно так.

— Тогда как же вы себя ведете?

На удивление, с учетом сложившихся обстоятельств, все засмеялись.

— Я же говорила, что он забавный, — сказала Рут.

Амелия резко подняла руку и замахала ладонью, призывая нас к тишине.

— Да, Адам Лэнг хотел бы поговорить с Сиднеем Кроллом, — сказала она. — Нет, он уже здесь, и ждать не придется.

Мы с Элис спустились вниз. Она села перед монитором и начала терпеливо ждать, когда слова бывшего премьер-министра польются из моих уст. Какое-то время этого не происходило. Стоя над ее плечом, я размышлял, что именно мог бы сказать Лэнг. Я сожалел, что не задал ему главный вопрос: приказывал ли он арестовать тех четверых террористов? Наверное, так оно и было, иначе он просто опроверг бы эту информацию еще в воскресенье, когда в печати появились первые намеки. Я вновь (уже в который раз) почувствовал серьезный дисбаланс душевного спокойствия.

— Давайте начнем. «Я всегда был страстным…» Нет, уберите это… «Я всегда был верным — нет, преданным — сторонником Международного суда».

А был ли он им? Я не имел понятия. Допустим, был. Хотя, скорее всего, он притворялся таковым.

— «И я не сомневаюсь, что Гаагский суд быстро разберется в этом политически ангажированном действии по разжиганию раздоров».

Я замолчал, почувствовав, что здесь необходима еще одна линия, которая охватывала бы более обширный и государственный уровень. Что бы я сказал, окажись на месте Лэнга?

— Международная борьба против терроризма, — продиктовал я с внезапным порывом вдохновения, — слишком важна, чтобы использовать ее для личной мести.

Люси отпечатала текст, и я, возвращаясь в кабинет, почувствовал любопытную робкую гордость, подобно школьнику, отдававшему свое сочинение учителю. Я притворился, что не заметил протянутую руку Амелии, и передал лист Рут (два прошлых дня уже научили меня этикету этого королевского двора). Она кивнула с одобрением, опустила лист на стол и подтолкнула его Лэнгу, который прислушивался к голосу, звучавшему в мобильном телефоне. Он молча прочитал заявление, одолжил мою авторучку и вставил в текст одно слово. Затем он вернул лист мне и показал большой палец.

— Да, Сид, отлично, — произнес Лэнг в трубку. — И что нужно сделать, чтобы узнать об этих трех судьях?

— А я могу взглянуть на ваш труд? — спросила Амелия, когда мы спускались по лестнице вниз.

Передавая ей текст, я отметил, что слово, вставленное Лэнгом, действительно обогатило последнюю фразу: «Международная борьба с терроризмом слишком важна, чтобы использовать ее для местечковой личной мести». Жесткое противопоставление «международной борьбы» и «местечковой мести» заставляло Райкарта выглядеть еще более мелочным.

— Очень хорошо, — сказала Амелия. — Вы можете стать новым Майком Макэрой.

Я бросил на нее подозрительный взгляд, но в конце концов решил, что она произнесла эти слова как комплимент. Понять ее было трудно. Впрочем, меня это сейчас мало тревожило. Впервые в жизни я почувствовал адреналин политики. Я понял, почему Лэнг так болезненно переживал свою отставку. Наверное, это похоже на спорт, когда ты сильнее и быстрее всех соперников. Это как теннис на центральном корте Уимблдона. Подача Райкарта прошла низко над сеткой, но мы сделали прыжок, ударили ракеткой и отбили мяч с дополнительным вращением.

Телефоны один за другим подключали к розеткам. Они тут же начали жужжать и звонить, требуя к себе внимания, и было слышно, как секретарши кормили моими словами голодных репортеров: «Я всегда был преданным сторонником Международного суда». Мои фразы передавались по электронной почте для сотен новостных агентств. Прошло лишь несколько минут, а я уже видел их на мониторах компьютеров и на экране телевизора. («В только что поступившем заявлении бывшего премьер-министра говорится о том, что…») Мир стал нашей «комнатой эхо».

Посреди этого столпотворения зазвонил мой собственный телефон. Я прижал трубку к левому уху и приложил палец к правому, стараясь понять, кто говорит. Слабый голос спросил:

— Вы слышите меня?

— Кто это?

— Джон Мэддокс из Нью-Йоркской компании Райнхарта. Где вы, черт возьми, находитесь? Такое впечатление, что вы в сумасшедшем доме.

— Сейчас многие пытаются дозвониться сюда. Подождите, Джон. Попробую найти место потише.

Выйдя в коридор, я направился в заднюю часть дома.

— Так лучше?

— Я только что услышал новости, — сказал Мэддокс. — Такая шумиха может повысить спрос на книгу. Мы должны начать мемуары с этой темы.

— Что?

Я продолжал идти по коридору.

— С материалов о военном преступлении. Вы уже расспрашивали его о пакистанцах?

— Если честно, то пока не имел возможности, Джон.

Я старательно глушил сарказм в своем голосе.

— Он сейчас немного занят.

— Ладно, насколько далеко вы продвинулись?

— Мы прошли ранние годы — детство, университет…

— Нет-нет, забудьте это дерьмо, — нетерпеливо прервал меня Мэддокс. — Оставьте только то, что интересно людям. Пусть он сфокусируется на скандальных темах. И он не должен делиться этим материалом с кем-нибудь другим. Мы должны подать его воспоминания как эксклюзивные! Для книги!

Я вошел в солярий, где во время ленча беседовал с Риком. Даже при закрытой двери из глубины дома доносились телефонные звонки и разговоры. Слова Мэддокса о том, что до выхода книги Лэнг не должен был говорить о пытках и незаконном похищении пакистанцев, казались мне глупой шуткой. Но я, естественно, не стал указывать на это исполнительному директору третьего по величине издательства в мире.

— Я передам ему ваши пожелания, Джон. Возможно, вам придется обсудить последний пункт с Сиднеем Кроллом. Тогда в ответ на колкие вопросы репортеров Адам мог бы ссылаться на адвокатов и права на эксклюзивный материал, принадлежащие вашему издательству.

— Хорошая идея. Я сейчас же свяжусь с Сидом. Со своей стороны мне хотелось бы, чтобы вы ускорили график.

— Еще больше?

В пустой комнате мой голос звучал тонко и беззащитно.

— Конечно. Ускоряйте, насколько это возможно. Сама жизнь увеличивает скорость. В настоящее время Лэнг стал горячей новостью. Люди снова проявляют к нему интерес. Мы не можем упустить такую возможность.

— То есть вы хотите получить книгу меньше чем за месяц?

— Я знаю, это непросто. Но тогда не переписывайте рукопись, а просто отполируйте ее. Какого черта нам переживать? Никто ведь не будет читать его мемуары от корки до корки. Чем раньше мы выпустим книгу, тем больше экземпляров продадим. Я думаю, это вам по силам. Не так ли?

Моим ответом было твердое «нет». Нет, лысый ублюдок! Прыщавый психопат! Ты сам читал эту дрянь? Наверное, ты просто выжил из своего тупого ума!

— Да, Джон, — кротко ответил я. — Сделаю все, что смогу.

— Молодчина! И не волнуйтесь о сделке. Мы заплатим вам за две недели работы, как за все четыре. Скажу вам прямо. Этот скандал насчет военных преступлений может стать ответом небес на наши молитвы.

К тому времени, когда он отключил телефон, «две недели работы» перестали быть гипотетической возможностью — эдакой радугой в небе — и каким-то странным образом превратились в конкретный крайний срок. Я больше не мог тратить сорок часов на интервью с Лэнгом, освежая его жизнь. Нам следовало сосредоточиться на войне с террором и начать мемуары с этого периода. Остальную часть рукописи я должен был подправить и местами переписать.

— А если Адам не одобрит ваш план? — спросил я в конце разговора.

— Куда он денется, — ответил Мэддокс. — Если не одобрит, то напомните ему об обязательствах, записанных в контракте.

Он говорил таким хитрым тоном, как будто мы были парочкой злобных гомосексуалистов из Англии, которые задумали надругаться над всем мужским населением Америки.

— Он обещал нам книгу, где будет дан полный и честный отчет о войне с терроризмом. Я полагаюсь на вас. Договорились?

Без яркого солнечного света солярий навевал меланхолию. Я вновь увидел садовника, сгребавшего в тачку почерневшие листья. Он был на том же самом месте, что и днем раньше, — замерзший и неуклюжий от толстого слоя зимней одежды. Сколько бы листьев он ни собирал, ветер приносил их еще больше. Прислонившись к стене, я поддался краткому моменту отчаяния. Мой взгляд блуждал по потолку. В голове крутились мысли о мимолетной природе летних дней и человеческого счастья. Я попытался дозвониться Рику, но секретарь ответила, что его не будет до самого вечера. Попросив, чтобы он перезвонил мне при первой возможности, я отправился на поиски Амелии.

Ее не было в комнате, где секретарши по-прежнему отбивались от телефонных звонков. Ее не было ни в холле, ни на кухне. Я удивился, когда один из охранников посоветовал мне поискать ее снаружи. Шел уже пятый час вечера. Воздух стал холодным и колючим. Амелия прохаживалась по подъездной дорожке перед домом. В январском полумраке кончик ее сигареты вспыхивал ярко-красной точкой, когда она затягивалась дымом, и быстро превращался в тусклое ничто.

— Не знал, что вы курите, — сказал я.

— Иногда позволяю себе одну сигарету. В моменты большого стресса или удовольствия.

— А сейчас у вас какой момент?

— Плохая шутка.

Холод сумерек заставил ее застегнуть жакет на все пуговицы. Она курила тем любопытным способом noli me tangere[22], который используют только женщины — одна рука покоится на талии, другая (та, что держит сигарету) наискось пересекает грудь. Когда я вдохнул ароматный запах горящего табака, мне тоже захотелось закурить. Это была бы моя первая сигарета за десять лет, и она наверняка вернула бы меня к двум пачкам в день. Но в то мгновение, если бы Амелия предложила мне сигарету, я взял бы ее.

Она не предложила.

— Мне только что звонил Джон Мэддокс, — сказал я. — Теперь он хочет книгу через две недели, а не через месяц.

— Господи! Как же нам везет!

— Сегодня мне вряд ли удастся провести с Адамом еще одно интервью.

— И что вы предлагаете?

— Не мог бы кто-то подвезти меня к отелю? Я хочу поработать сегодня над текстом.

Она выдохнула дым через нос и пристально посмотрела на меня.

— Вы не планируете забрать с собой рукопись?

— Конечно, нет!

Когда я обманываю, мой голос всегда поднимается на октаву выше. Я не мог бы стать политиком, потому что говорил бы тогда, как Дональд Дак.

— Мне нужно обработать текст, который мы сегодня записали.

— Надеюсь, вы понимаете, насколько все это становится серьезным?

— Да, понимаю. Если хотите, можете проверить мой ноутбук.

Она выдержала паузу — достаточно долгую, чтобы выразить свою подозрительность.

— Хорошо. Я верю вам.

Амелия бросила дымящуюся сигарету на дорожку, деликатно загасила ее кончиком туфли, затем наклонилась и подобрала окурок. Я представил себе, как в школьные годы она сходным образом убирала улики — популярная девушка, которую никогда не ловили за курением.

— Собирайте свои вещи. Я скажу парням из охраны, чтобы кто-то из них отвез вас в Эдгартаун.

Мы вернулись в дом и расстались в коридоре. Она вошла в комнату, из которой доносились телефонные звонки. Я поднялся по лестнице и, подойдя к двери кабинета, услышал ссору между Адамом и Рут. Их голоса были приглушенными. Я разобрал только конец ее последней фразы: «…проводя здесь остаток моей проклятой жизни!» Дверь была приоткрыта. Я не знал, что делать. Мне не хотелось мешать им, но, с другой стороны, я не мог оставаться здесь, рискуя быть заподозренным в подслушивании чужих разговоров.

Я тихо постучал и после паузы услышал, как Лэнг произнес:

— Войдите.

Он сидел за столом. Его жена находилась в другом конце комнаты. Они оба тяжело дышали. Вероятно, у них произошла серьезная размолвка. Давно сдерживаемый гнев прорвался извержением семейного вулкана. Теперь мне было ясно, почему Амелия выбежала из дома и закурила сигарету.

— Извините, что помешал, — сказал я и указал рукой на мои вещи. — Вы не против, если я заберу тут кое-что…

— Да, конечно, — ответил Лэнг.

— Пойду позвоню детям, — со злостью проворчала Рут. — Если ты еще не сделал этого.

Лэнг смотрел не на нее, а на меня. И ох какие слои смысла читались в его тусклых глазах! Он как бы приглашал меня увидеть, что стало с ним — лишенным власти, поруганным врагами, гонимым, тоскующим по родине, пойманным в ловушку между женой и любовницей. Об этом кратком взгляде можно было написать сотни страниц и все-таки не исчерпать его до дна.

— Прошу прощения, — сказала Рут и быстро направилась к выходу.

Она едва не снесла меня в сторону, когда ее небольшое крепкое тело столкнулось с моим.

Чуть позже в дверном проеме появилась Амелия. Подняв руку с телефоном, она громко объявила:

— Адам, это Белый дом! С тобой хочет говорить президент Соединенных Штатов!

Она улыбнулась и поманила меня к двери.

— Вы не возражаете? Нам нужна тишина.

Когда я вернулся в отель, уже стемнело. Впрочем, света в небе еще хватало, чтобы увидеть большие черные облака, катившиеся с Атлантики и уже нависавшие над Чаппакуиддиком. Девушка в кружевном чепце, стоявшая за стойкой администратора, сказала, что на нас надвигается грозовой фронт.

Я поднялся в свой номер и, не включая света, подошел к окну, за которым раздавались звуки ветра, треск старой вывески и несмолкаемый грохот и шелест прибоя за пустой дорогой. Маяк включился как раз в тот момент, когда его луч был направлен на отель. Внезапная вспышка красного света выдернула меня из задумчивости. Я включил лампу на столе и вытащил ноутбук из наплечной сумки. Мы с ним проделали длинный путь. Мы вытерпели амбиции рок-звезд, которые мнили себя пророками, спасавшими планету. Мы пережили односложное мычание футболистов, на фоне которых лепет седой гориллы показался бы декламацией шекспировских сонетов. Мы имели дело с давно забытыми актерами, способными обставить римских императоров по уровню спеси и количеству свиты. Я по-дружески похлопал компьютер ладонью. Его некогда блестящий металлический корпус был поцарапан и отмечен выбоинами — боевыми ранениями, оставшимися после дюжины военных кампаний. Мы с честью прошли через них. И уж как-нибудь пройдем через эту.

Я подключил ноутбук к разъему гостиничного телефона, набрал номер моего сетевого провайдера и, получив подтверждение о соединении с Интернетом, отправился в ванную за стаканом воды. Лицо, смотревшее на меня из зеркала, было ухудшенной версией того, что я видел прошлым вечером. Я оттянул вниз нижние веки и осмотрел желтоватые белки глаз, затем перешел на проверку посеревших зубов, поблекших волос и далее — к красным прожилкам на щеках. Зимний Мартас-Виньярд состарил меня. Он оказался обратной стороной Шангри-Ла[23].

Из другой комнаты донесся знакомый голос, объявивший о получении электронного письма.

Через миг я понял, что случилась беда. На экране появился традиционный перечень спамерских сообщений, предлагавших мне свои услуги, начиная от увеличения пениса и кончая рассылкой Уолл Стрит Джорнал. Из полезной корреспонденции было только послание из офиса Рика, извещавшее меня о получении первой части аванса. Но письмо, которое я послал себе сегодня после полудня, отсутствовало в списке.

Несколько мгновений я тупо смотрел на экран, затем открыл директорию на жестком диске, где программа автоматически сохраняла электронную почту — все входящие и исходящие письма. К моему огромному облегчению (и вполне предсказуемо), в верхней строке перечня «отправленных писем» имелось послание с заголовком «без темы» и с прикрепленным файлом книги. Однако когда я открыл это письмо и кликнул по ссылке «скачать», на экране появилось сообщение: «В данное время файл недоступен». Я сделал еще несколько судорожных попыток, но результат был одним и тем же.

Достав мобильный телефон, я начал звонить сетевому провайдеру.

Следующие полчаса вогнали меня в пот. Я избавлю вас от описания моих мучений — бесконечного выбора опций и номеров, прослушивания музыкальных фрагментов, все возраставшей паники в беседе с представителем компании в Уттар-Прадеш[24] или черт его знает, откуда он там говорил. В конечном итоге мне сообщили, что файл исчез и что компания не располагает сведениями о его существовании.

Я рухнул на постель.

Мои познания в технике оставляли желать лучшего. Но даже я начинал понимать, что случилось. Каким-то образом файл с мемуарами Лэнга был удален из памяти серверов моего провайдера. Это могло произойти по двум причинам. Во-первых, письмо могло загрузиться неверно. Хотя оно загрузилось. Еще в кабинете Райнхарта я получил два сообщения: «Ваше письмо отправлено» и «Вы получили электронное письмо». Во-вторых, файл могли удалить намеренно. Это тоже казалось маловероятным. Такое действие предполагало, что кто-то имел прямой доступ к компьютерам одного из крупнейших в мире конгломератов в сети Интернет. Какая-то тайная сила не только удалила мое письмо, но и скрыла все следы своего коварного вмешательства. Возможно, моя почта просматривалась уже долгое время.

В уме всплыл голос Рика: «Ого! Это точно какая-то шпионская операция! Слишком крутая для газеты. За тобой, наверное, охотились правительственные агенты». А следом промелькнул вопрос Амелии: «Надеюсь, вы понимаете, насколько все это становится серьезным?» Меня охватило отчаяние.

— Но ведь рукопись дерьмовая! — крикнул я вслух, обращаясь к викторианскому портрету, который висел напротив кровати. — В ней нет ничего, что могло бы оправдать все эти действия!

Суровый старый китобой бесстрастно смотрел на меня с портрета. Его выражение лица, казалось, говорило мне, что я не сдержал данное слово и что какая-то группа людей — или некая безымянная сила — узнала о моем нарушенном обещании.