Призрак киллера

— Почему бы нам с вами не выпить еще водки? — предложил Щелкунчик, поднимая бутылку.

— Надеетесь меня споить и таким образом что-то узнать? — усмехнулась женщина, но не убрала свой стакан, а, наоборот, пододвинула его. — Зря стараетесь. Я — журналистка, моя закалка не меньше вашей. Так что тут у вас вряд ли что выйдет.

Щелкунчик «набулькал» пятьдесят граммов в ее стакан, а Нина в это время усмехнулась и продекламировала:

— Это Симонов написал, так что вы не оригинальны в своем желании напоить журналиста и узнать таким образом от него что-нибудь. Но как невозможно было напоить Симонова, так же трудно это сделать и в отношении меня.

Нина деланно засмеялась, показывая свою веселость, но в глазах у нее по-прежнему застыли страх и недоумение — трудно забыть о том, что только что тебя попытались убить…

— Ну, вы не Симонов, а я не китаец, — ответил Щелкунчик, с изумлением глядя, как женщина взглянула на водку, плескавшуюся на дне ее стакана, и долила стакан до краев пивом…

— У вас действительно опыт, — сказал он уважительно. Кто бы мог подумать, что такая изящная женщина может пить, как сапожник…

— Так мне нельзя идти к себе в номер? — уточнила женщина после того, как они выпили. Она даже не поморщилась, настоящий товарищ…

— Нет, нельзя, — ответил Щелкунчик. — Давайте просто посидим, если уж вы все равно ничего не хотите мне рассказать. Хотя я заслуживал бы вашей откровенности.

— Откуда мне знать, правду ли вы вообще говорите? — произнесла женщина и вдруг лениво закинула руку за голову, откинувшись в кресле. Жакет она уже давно сняла и теперь оставалась в платье на бретельках, так что, когда она закинула назад руку, открылась ее подмышка с аккуратно сбритыми волосиками. Темное пятно на бледной коже почему-то поразило Щелкунчика, и он почувствовал нечто для себя неожиданное.

Прежде он просто отмечал, что Нина красива, но и все… Теперь же он вдруг ощутил подступающее желание — пока неясное, смутное, но быстро вступающее в свои права.

«Осторожно, — сказал он себе мгновенно. — Будь внимателен и контролируй себя. Кто знает… Мало ли ты уже совершил глупостей, чтобы так вот запросто расслабляться…»

Он налил еще по чуть-чуть и заметил, что рука его нервно задрожала при этом.

Если раньше Нина казалась просто усталой, то теперь она преобразилась — может быть, сыграло свою роль возбуждение от состоявшегося разговора. А может быть, чувство опасности вообще обостряет все остальные чувства в человеке… Сейчас женщина смотрела на Щелкунчика матовым изучающим взглядом, и он понял, что ее интерес переключился с разговора, с темы, непосредственно на его скромную персону. Нина как будто только сейчас получила возможность рассмотреть своего собеседника как следует и делала это откровенно, почти вызывающе.

Женщина положила ногу на ногу так, что подол платья чуть поднялся, открывая стройные крепкие ноги с чуть полноватыми икрами, округлые колени и тонкие изящные, как у скаковой лошадки, лодыжки.

Щелкунчик схватил все это одним взглядом и торопливо отвел глаза.

— Давайте выпьем, — предложил он, и они одновременно подняли свои стаканы. — Кстати, водка закончилась, — сказал он, указывая взглядом на пустую бутылку. — Пиво, правда, на донышке, но еще есть.

— А нам больше и не надо, — ответила Нина, выпив и поставив стакан на место. — Можно считать, что вечер, столь неожиданно начавшийся, состоялся.

— Что вы имеете в виду? — ошеломленно спросил Щелкунчик, который уловил в голосе женщины странные, но вполне недвусмысленные интонации. — Мы же с вами еще не поговорили о Чернякове, — добавил он, хватаясь за эту тему, как за спасительную соломинку.

Но Нина усмехнулась и безжалостно вырвала у него эту соломинку из рук.

— А что нам говорить о Чернякове? — сказала она. — Я же вам уже сообщила, что он вообще не относится к типу мужчин, которые мне нравятся. Мы могли бы поговорить о том типе, который мне нравится… Интересует, — поправилась она.

— А какой тип мужчин вас интересует? — спросил Щелкунчик, уже обреченно чувствуя, что стремительно падает в пропасть. Это же надо так утратить инициативу, так безнадежно выпустить ее из своих рук…

— Ваш тип, — мгновенно ответила Нина, вставая с кресла и приближаясь к нему. — Ваш тип, — повторила она, останавливаясь вплотную возле стула, на котором сидел Щелкунчик. — Тип мужчины, который остановил меня на лестнице, почти силой завлек к себе в комнату… Потом оказалось, что он спас от верной смерти. Что, правда, еще требует подтверждения, — хихикнула она…

Щелкунчик сидел, не поворачивая головы, но почувствовал запах духов, который исходил от ее тела. Запах был волнующий, терпкий, какой-то роковой…

— И не надо ревновать меня к Чернякову, — добавила она негромко, почти шепотом. Руки ее между тем легли на голову Щелкунчика. Потом поползли вниз, сначала на шею, потом обласкали горло и стали спускаться еще ниже, на грудь.

Пальцы Нины распустили узел галстука и забрались под рубашку, коснулись груди.

— Я не имею права ревновать вас к кому бы то ни было, — произнес Щелкунчик, и сам услышал, как глухо прозвучал его голос. — Я вам уже об этом говорил…

— Мало ли что вы говорили, — проворковала Нина, наклоняясь к нему сзади и прижимаясь своей головой к его голове так, что ароматные волосы коснулись его лица. — Но вы же хотели бы иметь такие основания. Не правда ли? Признайтесь, хотели бы?..

В ту ночь Щелкунчика вовсе не мучили комары, и не потому, что они куда-то улетели. Просто он не имел возможности замечать их…

Хорошо, что теперь лето и можно ходить в парк играть в бадминтон. Для Лены бадминтон стал единственной отдушиной, которая позволяла ей существовать.

Она уже все знала о том, что ждет ее в будущем. Прежние любовницы генерального директора немногословно, но вполне впечатляюще рассказали ей о ее перспективе. Да, собственно, Лена и сама уже все видела, так что никаких иллюзий не оставалось.

Она сидела в этой опостылевшей ей квартире и ждала, когда наступит тот ужасный момент, которого она ждала. Наверное, и все ее предшественницы сидели там вот точно так же, ожидая своей неминуемой участи — быть отвергнутыми и пойти по рукам, чтобы в конце концов оказаться шлюхами в распоряжении Владилена Серафимовича и по вызову ублажать его гостей и охранников. И все эти девушки, наверное, так же безучастно сидели тут и ждали своей участи, как и она теперь.

Так что в этом отношении Лена нисколько не чувствовала себя хуже других. Просто так складывалась ее судьба, а она с детства привыкла покоряться воле обстоятельств.

На том и зиждется власть таких людей, как Владилен Серафимович и ему подобные, — на безучастной покорности окружающих простых людей, которые жестокую и злую волю начальства привыкли принимать за веления и знаки судьбы…

Сколько рассеяно по лицу нашей страны таких вот городков, городов и поселков, в которых живут миллионы таких вот, как Лена, простых и бедных людей, что называется, «без претензий». Это они обслуживают нужды и потребности племени чиновных и хозяйственных, а прежде — и партийных руководителей. Они — их бессловесные покорные рабы, принимающие безмолвно свою долю и несущие свой крест… Откуда эта покорность и безучастность?

То ли еще из крепостного права, то ли насаждено десятилетиями оголтелого террора с двадцатых по восьмидесятые годы… Кто знает? Никто, но это факт. Отсюда и характерная русская поговорка: «Плетью обуха не перешибешь», а значит, надо смирно сделать то, что тебе скажут все эти толстопузые начальники, уже давно построившие себе на твоем поте и слезах дачи из трех этажей… Хорошо еще, если дачи эти где-то неподалеку… А наиболее «умные» начальники построили себе особняки далеко — во Франции и в Италии…

Лена вставала поздно, принимала ванну, причесывалась, потом завтракала, долго сидела перед зеркалом…

Делать было нечего. Она шла по магазинам, но и покупать ничего не хотелось. Все время свербила тяжелая мысль о том, что вся эта безбедная жизнь скоро прекратится и наступит жизнь уже другая — позорная и трудная…

Вечером почти каждый день приходил любовник — Лена уже научилась распознавать его появление по шуршанию шин под окном и хлопанью дверей в подъезде. Сначала хлопок — это охранник проверил лестницу. Потом хлопок — это он вышел и доложил, что все в порядке и можно идти. Следующий хлопок — это идет Владилен Серафимович…

Каждый раз теперь Лена с замирающим сердцем ждала, что он придет не один и передаст ее кому-то из своих охранников, о чем предупреждала ее Рая, которая уже прошла через это…

Не случайно старший охранник Саша уже несколько раз недвусмысленно цокал языком, стоило ему остаться наедине с любовницей шефа. Пока что он не смел еще ничего, но по глазам его Лена видела отчетливо, что будет, когда он получит доступ к ней… Она прямо как будто уже представляла себе, как он навертит ее волосы на кулак и поволочет голую куда-нибудь себе на потеху… Как он будет изощряться с ней, издеваться — над бывшей любовницей хозяина, которая теперь пала и находится в его руках…

Лена думала об этом и закрывала глаза, дрожа всем телом.

Но пока что Владилен Серафимович приходил один. Правда, ритуал становился все сложнее. Теперь Лена должна была встречать своего господина совершенно обнаженной, только в туфельках и при украшениях. Этот наряд напоминал ей о том, как выглядели те две девушки — Рая и Маруся…

За полчаса до предполагаемого приезда любовника Лена раздевалась, красилась и оставляла на своем обнаженном теле только туфельки и бусы с серьгами. В таком виде она и должна была встречать Владилена Серафимовича в прихожей, как только раздавался его звонок.

Все остальное почти не изменилось, лишь Владилен Серафимович стал все раздражительнее и требовательнее с нею. Он требовал все больше от нее, и уже не было такой тяжелой, унизительной услуги, которую он не потребовал бы от Лены и которую она посмела бы ему не оказать…

А поскольку с каждым вечером Лена оказывалась все более и более использованной, то и исчерпывался интерес к ней любовника, привыкшего к разнообразию в жизни. Владилен Серафимович привык к разнообразию и не собирался отказывать себе в этом удовольствии.

Лена каждый раз с ужасом думала о том, что вот теперь-то уже не существует ничего такого, чему ее можно было бы подвергнуть, и теперь следующая встреча с Владиленом Серафимовичем станет последней.

Она ждала этого и боялась этого.

Но каждый раз пока что Владилен Серафимович придумывал что-то забавное и приятное для него, как еще можно было бы использовать Лену, так что момент расставания оттягивался.

Как-то он приехал не вовремя, среди дня, когда у Лены в гостях была сестра Наташа. Наташе исполнилось шестнадцать лет, и она расцветала на глазах.

Лена, конечно, об этом не думала, но посмотрела на младшую сестру новыми глазами, когда увидела, как поглядел на нее Владилен Серафимович.

А он смотрел на Наташу откровенно плотоядным взглядом.

При виде его Наташа сразу смутилась и вскочила, чтобы убежать, но он повел себя спокойно, усадил девушку обратно и даже сказал ей несколько слов. В течение всего этого времени он буравил ее взглядом, и Лене казалось, что она просто читает в глазах своего любовника все сладострастие, которое только тот мог испытывать в отношении Наташи.

«О боже, она ведь еще совсем ребенок», — подумала Лена в ужасе, видя, как пристально рассматривает ее сестру Владилен Серафимович.

В конце концов Наташа ушла домой, а под конец вечера Владилен Серафимович вдруг вернулся к этой теме.

— Что же ты скрывала от меня свою сестричку? — вальяжно спросил он, развалясь на диване в то время, пока Лена, согнувшись, благодарно лизала ему протянутые ноги…

— Я не скрывала, просто вы не интересовались, — ответила она, поднимая лицо к своему любовнику. Но сердце ее тут же застучало судорожно…

— Напрасно, напрасно, — пожурил ее Владилен Серафимович. — Вот у меня сейчас трудный период, комиссии разные понаехали, — сказал он. — А через месяц-другой мы опять на пикничок поедем, пригласишь свою Наташу с нами. Договорились?

Вместо ответа затрепетавшая Лена вновь склонилась к ногам своего повелителя, еще нежнее и ласковее стала вылизывать их. «Все, что угодно, только не это, — подумала она. — Если я сделаю так, как он велит мне, — понимала Лена, — то это будет мой последний вечер с Владиленом Серафимовичем. Потому что уже на следующий день он сделает мою сестру своей следующей любовницей, а мне придется присоединиться к Рае и Марусе…»

Но, может быть, Лена даже и пошла бы на это, если бы не понимала, что и Наташа будет лишь временной игрушкой генерального директора. А через какой-нибудь год они вместе, обе сестры, будут, голые и затраханные, плясать перед разомлевшими от водки гостями Владилена Серафимовича. А потом их обеих, одуревших и испуганных, будут уводить к себе пятеро охранников…

Нет, этого нельзя было допустить.

Но и открыто возражать Лена тоже не могла. Она была если не в отчаянии, то в состоянии тупой безнадежности…

Может быть, она и согласилась бы по инерции плыть по течению, повиноваться, но тут дело уже пошло о ее младшей сестре, о Наташе, которой она не желала ничего подобного.

«Откуда у него столько сластолюбия? — думала Лена о Владилене. — Ведь он уже немолодой мужчина…»

Чтобы не думать ни о чем и переключиться, Лена каждый день ходила в парк играть в бадминтон, это ей разрешалось.

— Попрыгай, попрыгай, детка, — говорил Владилен Серафимович. — От этого фигурка становится лучше… Эх ты, физкультурница! — И трепал ее по щеке…

Синегорье вообще-то не славится красотой — довольно уродливый город, как и многие ему подобные, которые строились в качестве придатка к комбинату или другому «флагману пятилетки». В центре — нагромождение однотипных каменных зданий, по бокам, на окраинах — убогие рабочие районы. Зелени мало — почти что и нет нигде. Конечно, деревья сажали каждый год, на каждом субботнике, и городские власти радостно отчитывались о том, что город озеленяется при активном участии трудящихся. Но поливать насаждения было решительно некому, и не отпускалось на это никаких средств, так что очень скоро чахлая зелень засыхала, и на следующем субботнике «юные пионеры» сажали в старые лунки новые деревца, которые ожидала та же участь.

А вот с парком Синегорью повезло — парк отчего-то засыхать не хотел и стоял на радость глазу, несмотря на все усилия городского начальства… Парк был небольшой, но в нем все было, как и полагается паркам, — пруд, деревянная сцена, откуда по праздникам выступала художественная самодеятельность, и игровые площадки. Одна из площадок, посыпанная мелким песком и огороженная металлической сеткой, предназначалась для бадминтона.

Когда-то площадка была бесплатной, и туда ходили все желающие. Но наступили новые времена, и администрация парка приняла мудрое решение — сделать вход на площадку платным, брать за это деньги. У входа поставили амбала, взимающего плату, и доступ на площадку публики был прекращен.

Другое дело, что хоть плата и была невелика, но ожидания парковой администрации не оправдались. Они-то думали, что если на площадке прежде было полно народу, то, значит, люди любят спорт и будут платить за вход. И польется-де в казну широкий поток денег… Ничего подобного не произошло. Советский народ за долгие годы так приучен к «халяве», что просто не может в массе своей представить, что за все нужно платить.

Всегда все было бесплатным. Вернее, если выражаться точнее, то либо просто ничего не было, либо, если уж было, то — бесплатно…

Это касается здравоохранения, культуры и спорта. И если в больших городах люди как-то с трудом, но уже начали понимать, что, например, за лечение нужно платить и что человек с университетским дипломом учился шесть лет и тратил деньги не для того, чтобы бесплатно ковыряться в твоей занозе, то в маленьких городках в глуши это осознание элементарных вещей еще не дошло до простого человека. Ему по-прежнему продолжает казаться, что кто-то должен работать на него бесплатно…

Так же вышло и с платной площадкой для бадминтона. Пока было бесплатно, народу на площадке было полно и все были заядлыми спортсменами.

Но как только выяснилось, что за содержание площадки нужно платить и выкладывать за свое увлечение спортом личные деньги, спортсменов резко поубавилось. Оказалось вдруг, что никто никому ничего не обязан и что если ты хочешь махать ракеткой, то за это нужно заплатить. Поэтому толпа бездельников и лодырей потопталась в первые дни снаружи площадки, а когда все лентяи и паразиты поняли, что без денег их все-таки не пустят, то страшно обозлились и разошлись с яростными криками: «Зюганов — наш президент»…

Да уж, конечно, ваш…

Вот на эту площадку и ходила каждый день Лена. Ракетки у нее были свои, как и волан. Все это она купила еще в первые дни, когда только стала содержанкой Владилена Серафимовича. Она давно уже мечтала о том, чтобы играть в бадминтон, но пока не продалась любовнику, не могла позволить себе такой дорогой покупки. Нынче бадминтонные ракетки дороги…

Проблема заключалась в том, чтобы найти себе партнера. Не так-то много людей ходило сюда, особенно среди бела дня. Те, у кого были деньги, хоть немного, днем работали. Безработных тоже хватало, но у них не было денег на вход сюда…

Обычно партнершей Лены была пожилая дама — бывшая директор школы из соседнего микрорайона. Она вышла на пенсию и теперь с удовольствием занималась своим здоровьем и фигурой.

Был еще один человек, сын каких-то обеспеченных родителей, и он играл неплохо, но в последнее время куда-то пропал.

Бывали и случайные партнеры по игре, которые приходили по одному-два раза и потом пропадали.

И вот однажды Лена, едва пришла на площадку, увидела нового человека, который никогда прежде тут не встречался.

Площадка была пуста, кроме амбала на воротах, никого не было, и Лена, увидев незнакомца, обрадовалась — будет партнер, не придется сидеть тут одной бог знает сколько времени и ждать, когда кто-нибудь появится. Не с амбалом же играть…

Тем более что партнер оказался хоть куда. Высокий красивый мужчина лет тридцати пяти. Волосы густые, почти без проседи, а лицо — мужественное, чуть смуглое, но европейское. Глаза же были стальные — властные, строгие и одновременно обещающие… Одним словом, это был тот тип мужчины, о котором мечтают все девочки, начиная со старших классов школы и до поздней, глубокой зрелости…

О ком бы ни задали в школе писать сочинение — об Андрее Болконском или о Павке Корчагине, — все девочки, пока будут писать, будут представлять себе именно такой тип мужчины…

Конечно, многих сверстниц Лены слегка отпугнул бы возраст партнера по игре — все-таки ему было явно больше тридцати, но для Лены этого тормоза по понятной причине уже давно не было.

Наоборот, по сравнению с Владиленом Серафимовичем ее новый партнер по бадминтону казался просто юношей. Он был подтянут, строен и элегантен. Именно элегантность — это было то, что и очаровало Лену с первого же знакомства. Она не смогла бы объяснить словами, что это было, но чувствовалось во всем облике незнакомца нечто завораживающее, покоряющее, чего не было в мужчинах, окружавших Лену всю ее жизнь.

С первого же взгляда она поняла, что он не здешний. Все было в нем другое, выдающее не местного жителя — посадка головы, походка, выражение лица, глаз.

Здесь, в Синегорье, мужчины не такие. Долгие годы стояния в унылых очередях за дешевой колбасой, унижения от начальства, убогий быт — все это накладывает свой отпечаток на лица. Выражение лица и глаз у синегорских мужчин — забитое, озабоченное. Глаза — пугливые, как бы человек ни хорохорился. Спина обычно — сутулая, голос — скучный, монотонный…

Этот же человек был совсем другого типа — это был человек из иного мира. Лене иногда приходилось видеть приезжавших к Владилену Серафимовичу московских чиновников, когда они ездили к нему на пикники. Этот человек был похож на них, хотя у него и не было толстого живота и золотых часов «Ролекс» на руке.

Словом, он произвел на Лену неизгладимое впечатление. После игры он проводил ее домой. Они шли по дорожке, и она все время, втайне даже от себя самой, жалела, что идти тут так недалеко.

— Меня зовут Андрей, — сказал мужчина, поигрывая ракеткой, которую он принес с собой. — А вас?

— Лена, — ответила она.

Ответила и покраснела. Вот они и познакомились, хотя, видит бог, она совсем не собиралась этого делать. Что скажет Владилен Серафимович, если узнает о ее поведении?

Но думать об этом не хотелось. Спутник был очень мил, он предложил зайти в кафе-мороженое, которое было неподалеку. Лена отказалась, хотя это было бы ей приятно.

За последнее время она несколько раз бывала с Владиленом Серафимовичем в ресторанах — один раз тут, в Синегорье, когда был какой-то неофициальный банкет с приезжими, и два раза — в областном центре, куда он ездил по делам и брал Лену с собой.

В ресторанах все было очень шикарно, все лебезили перед всесильным Барсуковым, но Лене очень хотелось бы пойти именно в кафе-мороженое. Пусть там и не будет шикарно, но зато она будет чувствовать себя приглашенной женщиной, а не «довеском» к своему любовнику, не куклой, посаженной с ним рядом, на которую все смотрят с определенными мыслями.

В последнее время Лена даже научилась читать эти мысли, читать на лицах, к ней обращенных.

«Интересно, какова же пассия у генерального», — думали окружающие люди в дорогих галстуках. Они говорили с Леной, были почтительны, но на самом деле она понимала, как они к ней относятся и что за мысли витают в их головах. Это было очень противно. Лучше бы уж она была совсем законченной дурой и ничего не понимала, так было бы легче и веселее…

— А завтра вы сможете прийти? — спросил Андрей, глядя на нее с обожанием.

Лена покачала головой и ответила, что не знает. Она собиралась и завтра прийти на площадку играть в бадминтон, но теперь подумала, что будет лучше, если она не скажет об этом. Страшно было заводить хоть какие-то отношения с незнакомцем…

Он рассказал, что приезжий, что у него дела в местном горсовете и что он скоро уедет обратно к себе в Воронеж.

«Воронеж — это так далеко», — машинально отметила про себя Лена, вспомнив уроки географии в школе.

— А вы живете одна? — поинтересовался Андрей уже на прощание, когда они стояли у подъезда Лены.

Что она могла на это ответить?

Лена кивнула, решив не вдаваться в подробности своей жизни. Но ее молчание только раззадорило Андрея.

— Вы могли бы пригласить меня к себе в гости, — сказал он неожиданно.

Лена испугалась такого предложения с его стороны, но внутри нее что-то дрогнуло. Она представила себе, как это могло бы быть, и подумала, что это было бы, наверное, приятно…

— Я не могу, — только коротко ответила она, потупившись. Больше всего она боялась, что он сейчас спросит ее о причине отказа. Но Андрей проявил деликатность.

— А где ваши окна? — поинтересовался он неожиданно.

Лена показала окна своей квартиры, и они попрощались до завтра.

— Я буду вас ждать в это же время, — сказал Андрей, помахав ракеткой. Лена же стояла и смотрела ему вслед, когда он удалялся от нее по улице своей спортивной легкой походкой.

«Везет же кому-то в жизни, — мрачно подумала она. — Кто-то может пригласить его к себе… Кто-то может закрутить с ним роман… Но это не я, потому что у меня совсем другие обстоятельства».

Она закусила губу, чтобы не расплакаться, и пошла к себе наверх готовиться к очередному визиту любовника.

В тот вечер Владилен Серафимович задержался у нее недолго. Но он был раздражителен и измучил Лену своей требовательностью. Чего он только не придумывал, чего только от нее не требовал! Временами Лена была противна самой себе — ей была противна ее собственная покорность, покладистость. Она как бы смотрела на себя со стороны — как она послушно делает самые унизительные вещи, которые нужно было делать, чтобы ублажить Владилена Серафимовича…

Она уже давно догадывалась — любовницы были для него как бы отдушиной. С ними, с нею в данном случае, он позволял себе все то, чего не мог позволить себе с женой. Да не только с женой — с любой уважающей себя самостоятельной женщиной. Ведь он легко мог бы заиметь себе и других любовниц из числа работающих на комбинате. Скорее всего, никто не посмел бы ему отказать.

Мог выбирать из большого числа женщин городка. Но все это было бы не то. Все другие, нормальные связи не принесли бы Владилену Серафимовичу того морального удовлетворения, какое приносила молоденькая беззащитная девочка, находящаяся от него в полной материальной и моральной зависимости.

Любая женщина могла бы возмутиться его требованиями и отказаться. В конце концов, у каждой есть муж, брат, мать и отец, которые могут заступиться за нее или хотя бы поддержать, когда она откажется обслуживать генерального директора так, как ему хотелось.

Иное дело было в случае с Леной или с другими содержанками. Лена — одинока, беспомощна, она не может отказаться, вот Владилен Серафимович и изгаляется.

Наизгалявшись, он одевался, накидывал пиджак со звездою Героя Социалистического Труда и спускался вниз к своим машинам и охранникам. Он был теперь готов ехать домой, потому что уже «спустил пар», как он любил выражаться…

Но в конце концов тот визит закончился, любовник устал и отбыл к законной супруге.

Раздавленная, усталая и противная самой себе, Лена утерлась и пошла в ванную, чтобы принять душ. Она стояла под льющейся на нее горячей водой и смотрела в кафельную стенку перед собой. Она ничего не говорила себе, чувствовала полное отупение. Забыться и заснуть. И не знать, не помнить… Чтобы назавтра опять проснуться и вспомнить свою жизнь.

После душа Лена вышла из ванной и пошла в комнату, намереваясь лечь в кровать. И в этот момент…

В этот момент произошло то, чего она никак не ожидала. Послышался какой-то скрежет, потом царапанье. Лена испугалась и пошарила глазами по комнате, надеясь найти источник странных звуков.

Но звуки исходили от окна. Там было темно, ничего не было видно, кроме огоньков соседнего дома вдали. Но дом тот был далеко, за парком, то есть огоньки его окон были совсем крошечные, как светлячки. Что же это за звуки?

И тут Лена страшно испугалась. Потому что в темном окне вдруг появилось белое пятно. Это было лицо человека, который забрался к ней сюда, на пятый этаж.

Такой возможности Лена никогда не предполагала и теперь чуть не упала в обморок, когда увидела, что предстало перед ее глазами. Кто это? Убийца? Грабитель?

Лицо белым пятном приблизилось к самому стеклу и будто расплющилось, прильнуло, стараясь разглядеть то, что происходило в комнате. И тогда Лена вдруг узнала этого человека.

Как писали в старинных романах — каково же было ее удивление… Новый знакомый Андрей, как выяснилось, вовсе не отказался от своего намерения прийти к ней в гости. Она не пригласила его днем, и что же? Он решил прийти сам, без приглашения.

Лена кинулась к окну и раскрыла его одним рывком так, что задрожали стекла. Еще бы, не оставлять же человека висеть на водосточной трубе, даже если он и явился без приглашения…

Андрей перекинул ногу на подоконник, потом перебросил тренированное тело и оказался в комнате.

— Вы что?! — всплеснула руками Лена, лишь только они оказались рядом, лицом к лицу. — Это же смертельно опасно… Тут высоко, вы могли бы разбиться…

— Да? — усмехнулся мужчина и, перегнувшись через окно, взглянул вниз. — И правда высоко, — согласился он. Потом улыбнулся: — А я и не заметил… Знаете, как-то не думаешь о таких пустяках, когда хочешь навестить женщину, которая тебе нравится.

Он закрыл за собой окно и осмотрелся. Лена, онемевшая, стояла рядом с ним, не зная, как ей себя вести.

— Мы могли бы присесть, — сказал Андрей и потянулся за спину, где у него висел небольшой рюкзачок. — Я тут кое-что принес с собой, не рассчитывая на то, что вы станете меня угощать. Как вы относитесь к шампанскому? Или никак? Тогда есть вино «Кагор». Но не пугайтесь — не красный, страшный, типа «Чумай», а хороший, крымский… Будете?

Лена смотрела в его спокойное улыбающееся лицо и не могла вымолвить ни слова.

— Я такого от вас не ожидала, — наконец произнесла она неопределенным тоном, по которому трудно было судить — сердится она или, наоборот, восхищается такой решительностью…

— Чего не ожидали? — рассеянно спросил Андрей, доставая из рюкзачка содержимое и выставляя его на стол.

— Ну… Такой решительности, — проговорила Лена, опять смущаясь. Но по ее лицу было видно, что ей приятен этот визит, тут уж она, как ни сдерживалась, не смогла ничего скрыть. — Только мне нужно переодеться, — сказала она и убежала в другую комнату, где принялась лихорадочно причесываться и наряжаться. Странное дело, теперь она вовсе не чувствовала усталости. А ведь еще десять минут назад она была разбита и растерзана, и ей хотелось только лечь в кровать и заснуть…

Теперь же, откуда ни возьмись, появились силы внутри нее, энергия и интерес к жизни.

Нарядившись и причесавшись, Лена торопливо накрасилась и выскочила к своему новому знакомому. На столе стояли две бутылки — шампанское и «Кагор», а кроме того, набор зефира в шоколаде. И как только этот Андрей догадался, что зефир в шоколаде был любимым лакомством Лены, когда она была маленькой?

Только жили они бедно, и зефир доставался Лене по очень большим праздникам, да еще если кто-то дарил, но это бывало так редко…

Она посмотрела на все это, стоящее на столе, и поймала себя на чувстве благодарности к этому человеку.

В последнее время у нее было сколько угодно лакомств и угощений, в этом смысле Владилен Серафимович нисколько ее не ограничивал, ему это ничего не стоило при его возможностях и капиталах… Но все это уже давно не радовало Лену. А то, что принес Андрей, — порадовало…

Они сидели в комнате напротив друг друга и разговаривали. Конечно, о пустяках, о чем же еще? Но с каждой минутой между ними возникало доверие, возникала глубокая внутренняя связь, то, чего так недоставало Лене в ее жизни. Впервые за последние месяцы Лена почувствовала себя настоящей женщиной, к которой пришел мужчина, которому она понравилась. И не просто пришел — приполз по трубе… И не какой-то там мужчина, не завалящий, а нездешний, настоящий джентльмен, это было видно по всему…

И он смотрел на Лену обожающими глазами, и в каждом его взгляде смущенная Лена искала и находила признаки зарождающейся любви… Ей так хотелось любви…

Она уже успела проститься с надеждами на то, что когда-нибудь она встретится с таким мужчиной, как этот Андрей, и с тем, что она ему понравится… И вдруг — чудо произошло! Взрослый солидный мужчина. Если и не слишком богатый, то уж, во всяком случае, и не бедный. Идеальный вариант для нее…

Лена скосила глаза на его правую руку и поискала там обручальное кольцо. Нет, кольца не было. Это, правда, ни о чем не говорило, потому что Лена знала — многие мужчины, отправляясь на похождения, снимают обручальное кольцо с пальца… Но она ясно видела — так делают здешние мужчины, те, которых она знала и видела вокруг себя. То есть не мужчины вовсе, а мужичонки несчастные… Андрей же не был похож на такую несолидную братию. Если уж он женат, то не станет ни при каких обстоятельствах кривить душой и изворачиваться с кольцом… Не мальчишка же он!

А близость их становилась все теснее. Сначала это выражалось в разговоре, потом во взглядах.

Лена сначала испытывала неловкость, все время думала: «А что, если Владилен Серафимович узнает?»

Она с ужасом представляла себе, что было бы, если бы он вдруг сейчас приехал и застал тут такую картину… О, об этом не хотелось и думать.

Но почти сразу же Лена просто поставила заслон для своей памяти. Она как бы невольно, по велению души просто приказала себе забыть о Владилене, своем любовнике, и это у нее получилось…

«Как странно, — подумала она, ежась под лучистым и пронизывающим ее взглядом Андрея, в котором она буквально купалась и нежилась. — Я совсем забыла о Владилене… Да бог с ним, что я теперь об этом…»

Между делом Андрей проговорился о том, что не женат и что живет совершенно один там у себя, в Воронеже.

— Вы не бывали в Воронеже? — спросил он ее.

Лена покачала головой. Нигде она не была…

— Надо побывать, — решительно сказал он. — Можно, я вас приглашу? — И улыбнулся при этом так недвусмысленно, что сердце у Лены захолонуло приятной надеждой…

Она сидела перед ним, раскрывшись так, чтобы он увидел ее красоту и оценил ее. Лена делала это не специально, просто по велению души, от приязни, от охвативших всю ее сладости, блаженства.

В ту ночь она впервые за последние месяцы целовалась в губы.

— Ты похож на Арнольда Шварценеггера, — сказала Нина, когда увидела Щелкунчика утром через открытую дверь ванной комнаты, где он, голый по пояс, брился.

Нина лежала на кровати, полуприкрыв глаза и разглядывая его. Сама она была совершенно обнажена, даже откинула демонстративно простыню, которой прикрылись уже под утро, после того как у обоих иссякли силы заниматься любовью…

«Посмотри, какая я, — казалось, говорила она всем своим видом. — Посмотри, порадуйся, как повезло тебе этой ночью…»

Щелкунчик осторожно провел опасной бритвой по щеке и с удовольствием оценил ее остроту и гладкость своей кожи на том месте, где только что побывала сталь.

— На Шварценеггера? — удивился он. — Вот уж чего бы никогда не подумал… Разве у меня похоже лицо? По-моему, я гораздо красивее.

— Или на Ричарда Гира, — задумчиво произнесла Нина. Щелкунчик вздрогнул — с Гиром у него были связаны неприятные воспоминания… — А почему ты бреешься опасной бритвой? — спросила женщина. — В наше время, кажется, уже никто не бреется опасной… Даже безопасной со станком — и то сравнительно немногие. А у тебя такая страшная штука в руке. Бр-р, я даже себе представить не могу. — Она шутливо потрясла головой.

— Настоящий мужчина должен бриться сталью, — ответил неторопливо Щелкунчик. — Он не должен возить по своему лицу жужжащую штуковину — это не по-мужски. Сталь — оружие мужчины.

Это прозвучало довольно двусмысленно в его устах, но выразительно, и он сам улыбнулся.

— Настоящая женщина должна непременно носить чулки, а не колготки, — добавил он. — И непременно с поясом… А мужчина должен брить свое лицо сталью. Вот так мне кажется. — Он опять усмехнулся и закончил понравившимися ему словами героя Де Ниро из «Однажды в Америке»: — Таков мой взгляд на вещи…

— Чулки? — удивилась Нина. — Да еще с поясом? Но почему? Это так странно звучит… И совсем неудобно носить…

— Я не могу объяснить почему, — сказал Щелкунчик, утрачивая интерес к этой теме и считая ее исчерпанной. — Это не моя профессия — объяснять. Ты журналист, можешь попробовать объяснить.

День выдался солнечным, что вообще редко бывает в этих краях. Солнце вливалось в комнату сквозь раздернутые занавески, и от этого вся обстановка казалась веселой и радостной. Как будто и не было вчерашнего вечера — смутного, жестокого и тревожного. Щелкунчик смотрел на прекрасное тело женщины, вспоминал о тех наслаждениях, которые это тело щедро дарило ему ночью, и подумал о том, что, если бы все повернулось чуть иначе, это тело сейчас лежало бы в постели холодное и мертвое, с костенеющими конечностями… Словом, он знал, как выглядят мертвые тела…

Он вспомнил толстого, делового, такого любезного Чернякова, как он ласково прощался в холле с этой женщиной, отправляя ее на приготовленную им же смерть…

А утром все выглядит так обманчиво, весело и приятно.

— Кстати, о профессиях, — произнесла вдруг Нина, садясь на кровати и проводя рукой по растрепавшимся волосам. — А чем ты все-таки занимаешься? Скажи мне, я была права, подумав, что ты сотрудник органов? Теперь-то уж ты можешь быть со мной откровенен.

Щелкунчик хотел было ответить ей старой пословицей о том, что секс — не повод для знакомства, но сдержался. Отчего же не повод? Конечно, повод, но только не для такого знакомства. Все слишком серьезно.

Он покачал головой, как бы давая понять, что не намерен отвечать на этот вопрос, и сказал:

— Тебе нужно немедленно отсюда уехать. Я не смогу защищать тебя постоянно, потому что у меня много дел, а ты здесь в явной и серьезной опасности.

— Ты думаешь, Черняков захочет отравить меня снова? — спросила Нина, и ее лицо приняло странное выражение. Она все никак не могла поверить в то, что это правда, хотя Щелкунчик без всякой улыбки рассказал ей о том, что было для нее подстроено…

— Вряд ли, — ответил Щелкунчик спокойно, надевая рубашку. — Будет найден какой-нибудь другой способ… Может быть, менее изощренный и современный, но зато более надежный.

— Ну да, — кивнула Нина с намеренно безучастным видом, как бы равнодушно глядя в стенку перед собой. — Простой дедовский способ… Что-нибудь вроде того, которым ты вчера укокошил того парня…

На мгновение Щелкунчик остолбенел.

Вот это да! Вот такого пассажа он никак не ожидал… Руки его, не успевшие застегнуть пуговицы рубашки, опустились по швам.

— Ты что… — выдавил он из себя. — Ты думаешь, что это я убил того парня?..

Он уставился на Нину, и она подняла к нему свое лицо. Глаза ее были прозрачно-голубые и смотрели прямо и открыто. Она усмехнулась загадочно.

— Думаю, — сказала Нина просто. — Еще вчера вечером, когда пришел этот милиционер и сказал, что найден труп, я подумала, что это сделал ты. Надо отдать тебе должное, ты держался тогда просто молодцом. Никто бы не догадался, кроме меня.

«Привычка», — хотел было ответить Щелкунчик, но сдержался. Он совершенно не ожидал от женщины такой проницательности.

— А почему ты так думаешь? — спросил он отрывисто. — У тебя есть какие-то основания?

— Конечно, нет, — пожала плечами Нина. Она тоже стала одеваться, но делала это медленно, с удовольствием показывая все изгибы и плавные линии своего красивого тела. — Просто ты же сам сказал, что если я журналист, то должна уметь объяснять разные факты… Вот я и объясняю. Достаточно было соединить все вместе, и стало ясно, кто убил того парня и почему. Это он распылил в моем номере ядовитый газ?

— Не знаю, — ответил Щелкунчик недовольно. — Откуда я могу знать — кто?

— Значит, он, — вздохнула Нина. Она опять взглянула на Щелкунчика и добавила спокойно: — Ты нисколько не должен переживать. Ты же спас мне жизнь, так что я благодарна тебе. И в знак благодарности, — она кокетливо улыбнулась, вытягивая перед собой стройную ногу, — в знак моей благодарности я сегодня же куплю себе чулки с поясом и надену их специально для тебя… Как ты думаешь, в Синегорье продаются чулки с кружевными поясками? Я как-то видела в Москве — очень красиво…

— Сегодня ты ничего не купишь, — сказал Щелкунчик. — Сегодня ты немедленно сядешь в поезд и уедешь отсюда.

Нина пожала плечами, лицо ее на мгновение омрачилось, и она пошла в душ. Щелкунчик остался один в комнате.

«Вот ведь как нехорошо получилось», — подумал он. — Что за проницательная женщина, сразу догадалась, что именно он причастен к убийству того парня, которого нашла милиция накануне. Хотя если задуматься, то выстроить цепочку причинно-следственной связи было не так уж трудно…

Так-то так, но пока что Нина лидировала в своей догадливости. Теперь она уже знала о Щелкунчике кое-что. Что он убил парня, например… Это не так уж мало. Из такого знания можно сделать разные интересные выводы о человеке. Так что сейчас Нина знает о нем больше, чем он о ней. Например, он так и не понял, что она делает в Синегорье и зачем общалась с генеральным директором и с председателем профкома. Объяснение, которое она дала ему, показалось Щелкунчику малоубедительным, но другого он пока не добился.

Оставалось решить — стоит ли добиваться в этом вопросе полной ясности и тем самым вызывать подозрение у женщины своим повышенным интересом или просто отправить ее отсюда, проводить… Пусть она уедет, так будет лучше. В конце концов, у каждого человека могут быть свои интересы и задачи. Если Щелкунчик начнет настаивать, он все равно скорее всего ничего не добьется. Если ты не хочешь, чтобы тебе лгали, не задавай лишних вопросов, — так он считал всегда…

Послышался шум воды из ванной — это значило, что Нина встала под душ. Ну что ж, теперь пришла пора действовать. Щелкунчик уже давно решил сделать это, чтобы душа была спокойна.

Он удостоверился в том, что Нина не выйдет в ближайшее время из ванной, и кинулся к ее сумочке, брошенной на кресле еще вчера вечером. На всякий случай ему следовало побольше узнать об этой женщине.

По своему опыту он знал, что в его деле следует ожидать различных неожиданностей и всегда потому быть настороже. Вот и теперь — чем больше он узнает о Нине, тем будет ему спокойнее и безопаснее. Ночью он боялся осмотреть содержимое сумочки, потому что Нина спала беспокойно, да и заснули они под утро, когда уже начало светать. Теперь же сумочка оказалась в его полном распоряжении. Щелкунчик принялся рыться, напряженно прислушиваясь к шуму воды из ванной.

Так… Ключ от номера. Еще два ключа в связке, вероятно, от дома… Записная книжка в дорогом кожаном переплете. Щелкунчик пролистнул книжку, убедился в том, что она заполнена адресами и телефонами разных людей. Записи были сделаны по-русски и по-английски — значит, у Нины много знакомых иностранцев. Хотя это совершенно естественно, если она журналистка и живет в Москве.

Читать записную книжку времени все равно не было. Щелкунчик неловко повернул ее, когда хотел засунуть обратно, и из книжки выпали несколько черно-белых фотографий. На одной из них была сама Нина, только в юности — лет в восемнадцать. Она уже тогда была настоящей красавицей. На другой фотографии была тоже Нина, но в детстве — лет в тринадцать, когда она еще выглядела девочкой-подростком. Рядом с ней стоял мальчик — младше ее, тонкий, астенического сложения. Глаза его пытливо и строго смотрели в камеру… Что за мальчик? Брат? Товарищ детских игр?

Щелкунчику вдруг показалось, что он где-то видел этого мальчика. Он даже поежился на мгновение, но тут же прогнал от себя эту мысль — нигде он его не видел, да и не мог. Фотография была старая. В то время, когда она была сделана, Щелкунчик был молодым курсантом и находился далеко от Москвы… Просто у мальчика очень значительное лицо. Бывают такие значительные лица у некоторых детей… Щелкунчик торопливо засунул фотографии обратно, времени рассматривать их не было.

Что тут есть еще? В косметичке была компактная пудра, помада, тени двух цветов — серые и зеленые… Зажигалка «Ронсон» — дорогая, красивая. Начатая пачка «Мальборо-лайт»… Руки Щелкунчика работали все быстрее, все лихорадочнее. Он не надеялся найти что-то конкретное, просто хотел найти какие-то детали, чтобы получить хоть какое-то представление об этой женщине.

У каждого человека есть такие стороны его внутренней жизни, о которых он не распространяется и которые, уж тем более, не демонстрирует. Как правило, это мелочи, не заслуживающие специального внимания. Но если знать о них, можно составить себе гораздо более точное и верное представление о человеке, чем то, которое он старательно пытается навязать окружающим.

Ну что там есть еще?! Таблетки цитрамона… Это от головной боли, ничего интересного. Ручка — белая, пластмассовая, с красной надписью «Отель «Аврора»… Все не то… Три презерватива в розовых упаковках. Из них один обычный и два — с усиками.

Щелкунчик вспомнил, с какой трогательной простотой Нина предложила ему вчера воспользоваться презервативом. Когда они только ложились в постель, Нина, обнимая его, сказала:

— Если хочешь, то у меня есть презервативы… Дать тебе?

— Зачем? — буркнул тогда Щелкунчик, который не любил отвлекаться в ответственные моменты.

— Ну, может быть, ты так хочешь… На всякий случай, — пробормотала Нина, и больше они не возвращались к этому.

Теперь он убедился, что Нина действительно носила презервативы с собой — на всякий случай, как она сама сказала накануне вечером. Что ж, очень современный и деловой подход…

А, вот еще что-то — бело-розовая упаковка с латинской надписью. Что же это такое?.. Ага, «Фарматекс» — средство для предупреждения беременности. Щелкунчик видел такой же препарат у Нади, она тоже его использовала… Какая, однако, серьезная женщина эта Нина — готова ко всем случаям жизни. Хотя, наверное, это логично и правильно. Чего же он ожидал? Она — одинокая молодая женщина, журналист… Она ездит по разным местам, встречается с разными людьми. Ей нужно быть готовой ко всему, к любым приключениям. Она должна сама заботиться о себе…

То, что он обнаружил в ее сумочке, — это был полный набор деловой женщины нашего времени.

Так, а что это за металлическая баночка? Раньше в таких баночках продавали леденцы. Баночка явно не новая, потертая, с царапинами. Щелкунчик попытался открыть банку, чтобы взглянуть на содержимое. Это получилось не сразу, потому что крышка прилегала плотно. Он понял, что это за царапины на крышке, которые сразу бросились ему в глаза. Это от женских ногтей, когда Нина торопливо пыталась открыть плотную крышку… Наконец ему удалось посмотреть на содержимое коробочки. Белый порошок, на вид напоминающий соль мелкого помола или такой же сахар… Щелкунчик поднес палец к порошку, прикоснулся так, чтобы несколько крупиц попали на кожу. Потом поднес к носу, понюхал. Неужели и вправду соль или сахар? Но зачем? У всякой предусмотрительности есть свои пределы. Сейчас все-таки не пятидесятые годы, чтобы, отправляясь в путешествие, брать с собой запас соли…

Кокаин… Вот это что такое. Самый настоящий кокаин. Щелкунчик сразу понял, стоило ему поднести порошок к носу. Сам он никогда не пробовал это зелье, но ему приходилось видеть, как это делают другие. Он знал, как выглядит и как пахнет это снадобье.

Кокаин — аристократический наркотик. Судя по тому, что Нина носит его в сумочке, она нюхает его, а не колется. Щелкунчик порылся еще, пытаясь найти приспособления для инъекций — шприц и опаленную ложку с изогнутой ручкой. Это стандартный набор, так что тут и думать нечего.

Нет, ничего такого он не нашел. Значит, его догадка о том, что она нюхает наркотик, подтверждается. Конечно, это гораздо легче и удобнее — не нужно возиться с иглой и прочими вещами. И гораздо меньше следов — рука не истыкана шприцем. Правда, и эффект совсем не тот — при уколе действие кокаина гораздо глубже и интенсивнее.

Щелкунчик убедился в том, что нашел все, что было только можно, и быстро закрыл сумочку. Мгновение — и сумочка вновь лежала на кресле, а Щелкунчик с рассеянным видом курил у окна.

К этому времени шум воды прекратился, и через минуту Нина вышла из ванной. Она была все еще обнажена, а вокруг головы было наверчено полотенце.

— Ты знаешь, — сказала она, — я решила, что ты совершенно прав… И вообще, если уж ты мой спаситель, то я должна тебя слушаться. Наверное, тебе виднее. Я решила уехать отсюда. Ты проводишь меня в аэропорт?

Щелкунчик задумался. Пожалуй, нет, у него нет на это времени. Операция с генеральным директором входила в свою завершающую фазу. Он уже все придумал, рассчитал, и теперь оставалось лишь осуществить блестящий замысел.

— Нет, — сказал он. — Я не смогу. Дела, сама понимаешь. А почему ты приехала сюда на поезде, а улететь хочешь самолетом? Для разнообразия?

— По двум причинам, — улыбнулась Нина, присаживаясь на кровать и начиная одеваться. — Во-первых, поезд уходит в полдень. Сейчас девять тридцать.

— Ну вот и прекрасно, — заметил Щелкунчик. — Ты как раз успеешь. Билеты наверняка есть. А даже если и нет, тебе с твоим журналистским удостоверением наверняка дадут билет из брони.

Кстати, он тут же вспомнил, что не обнаружил в сумочке удостоверения журналиста… От какой газеты она журналист? Или из журнала? И где удостоверение? Но не скажешь ведь, что обыскивал сумочку и ничего не нашел…

— Дело не в этом, — поморщилась Нина. — Просто у меня есть план… Я хочу повидать господина Чернякова перед отъездом.

— Зачем? — изумился Щелкунчик.

— А так, — усмехнулась женщина, натягивая трусики и деловито похлопывая себя по ягодицам. — Мне хочется посмотреть на его физиономию, когда он увидит меня живую. Кстати, заодно я буду иметь возможность убедиться, говорил ли ты правду про попытку моего убийства или нет. В конце концов, откуда мне знать — может быть, ты все это придумал, чтобы затащить меня в постель? — Она лукаво улыбнулась.

— А разве тебе не понравилось? — поддерживая игривый тон, спросил Щелкунчик.

— Нет, отчего же, — кокетливо засмеялась Нина, не опуская глаза, а, наоборот, прямо глядя ему в лицо. — Я получила большое удовольствие. Уже давно мне не было ни с кем так хорошо, как с тобой… Но дело есть дело. Если Черняков действительно хотел меня убить, то он не сможет сдержать удивления при моем появлении. Какой бы он ни был сдержанный человек, но как-то это проявится, в какой-то форме… И если я увижу, что это действительно так, это будет многое означать. Так что я должна его повидать хотя бы мельком.

— Похоже, тебя не очень-то удивляет тот факт, что Черняков мог хотеть убить тебя, — сказал Щелкунчик. — Тебя что, часто хотят убить?

— К счастью, нет, — засмеялась Нина. Она встала на каблуки и пружинисто прошла по комнате к платью, которое сбросила вчера вечером в кресло. Казалось, она сама любуется своей красотой и предлагает Щелкунчику любоваться тоже… — Просто в той ситуации, которую я разрабатываю, много разных опасностей. От Чернякова я этого не ожидала… Ну что же, значит, он сам раскрылся. Теперь я знаю, кто он такой.

— Ты, конечно, так и не хочешь рассказать мне обо всем? — спросил на всякий случай Щелкунчик.

— О чем? — хихикнула Нина, натягивая платье через голову и приглаживая влажные еще после душа волосы.

— О том, что ты здесь делаешь и какие переговоры ведешь, — ответил Щелкунчик. — Судя по тому, что тебя хотели убить, да еще таким затейливым способом, — это не простая журналистская поездка. Разве не так? Ты могла бы рассказать обо всем мне, и мы вместе подумали бы, как быть… Вдруг я тебе смогу что-то посоветовать?

— А ты? — вдруг спросила Нина. — А ты сам?

— Что я сам? — не понял Щелкунчик.

— А ты сам не хотел бы рассказать мне о себе? — сказала Нина, улыбаясь и пристально глядя на него. — Что ты здесь делаешь? Зачем ты сюда приехал? Только не повторяй этих глупостей о том, что ты — мелкий и неудачливый бизнесмен. Это годится для администрации гостиницы.

— Но это так и есть, — пожал плечами Щелкунчик и в который уже раз подумал о том, что то ли он плохой конспиратор, то ли ему все время попадаются очень проницательные люди…

— Вот видишь, — закончила Нина, вновь покачав головой. — Ты не хочешь сказать правду о себе. Так почему же ты хочешь этого от меня? Давай переменим тему разговора. Ты проводишь меня в аэропорт во второй половине дня, когда я вернусь от Чернякова и буду готова уезжать?

— Все-таки нет, — отказался Щелкунчик, и тогда Нина подошла к нему и обняла за шею.

— Мы еще увидимся с тобой? — спросила она и обдала его запахом своей косметики.

Что он должен был ей ответить? Конечно, нет, если говорить правду. Понравилась ли она ему? Взволновала ли она его как женщина? Да, и еще раз да. Если бы не так, он не лег бы с ней в постель. Он уже давно не мальчик и умеет держать себя в руках.

После стольких лет прожитой жизни, после всего, что с ним случалось за это время, Щелкунчик уже точно и твердо знал про себя — женщина может ему нравиться, может привлекать его, потому что он живой человек, но все это ровно ничего не значит.

Просто так соблазнить его невозможно, он слишком хорошо научился держать себя в руках. Он — не прохвост и не соблазнитель. И не сладострастный павиан, готовый возбудиться в любую минуту, стоит перед ним показаться красивой женщине. Нет, он слишком много пережил и слишком много повидал на своем веку, чтобы все было так просто.

Если он вчера бросился к этой женщине, если мог заниматься с ней любовью почти всю ночь — это неспроста. Если у него отказали «тормоза», ставшие частью его натуры, — это не было случайностью. А значит — да, он влюбился в эту женщину, он почувствовал к ней что-то особенное, то, чего уже давно ни к кому не испытывал. А разве это не называется влюбленностью?

Но… Но… Но!

Есть твердые принципы, которыми невозможно пренебрегать. Он вообще не должен был приближаться к Нине, пока у него есть «дело». Это — железный принцип, нарушение которого стоит очень дорого. Иногда — жизнь.

«Пока я занимаюсь «делом», — говорил себе всегда Щелкунчик, — у меня не может быть никаких не то что связей, но даже контактов…» Он должен был тихо сидеть в этом городе, тихо сделать свою «работу», а потом так же тихо исчезнуть. И никаких знакомств, никаких связей. Ничего, что могло бы кому-то напомнить о нем.

Они с Ниной встретились тут, в Синегорье… Через пару дней произойдет событие, которое станет известно если не всей стране, то, во всяком случае, всем заинтересованным лицам. Убийство генерального директора Барсукова будет тщательно расследоваться. Будет собираться по крупинкам любая информация — это Щелкунчик мог заранее предсказать.

Никто не должен связать его с тем, что тут произойдет. Никто, и эта женщина в том числе.

Если уж так случилось, что он вдруг совершенно неожиданно для себя изменил своим принципам, то пусть эта связь немедленно и навсегда оборвется. Никаких контактов больше.

Тем более что Нина явно имеет какую-то тесную связь с комбинатом, она имеет какое-то отношение к тому, что тут происходит. Когда она узнает спустя несколько дней о том, что убит Барсуков, она, несомненно, станет думать о том, кто мог это сделать. А что, если она вспомнит о Щелкунчике, своем столь странном знакомом? А что, она может. Она — проницательная женщина. Да и журналист ли она вообще?

Нет, как ни печально, но они больше никогда не встретятся.

— А ты хотела бы увидеться еще? — спросил он и, поймав ее ответный взгляд, вздрогнул. Кажется, она и вправду что-то почувствовала к нему, потому что глаза Нины увлажнились.

— Какое это имеет значение? — резко ответила она, снимая руки с его шеи и отворачиваясь. — Какое имеет значение, чего хочу или не хочу я? — добавила она. — Просто я чувствую, что мы больше не увидимся, что бы ты сейчас ни сказал. Ведь я права? Мы больше не увидимся?

Она резко повернулась к нему и уже больше не скрывала своих слез. «Странно, — подумал Щелкунчик. — Если она искренна и не притворяется сейчас, то, значит, у нас с ней одинаковая реакция. Потому что я тоже хотел бы заплакать…»

— Только не ври мне, — сказала Нина нервно. — Это у вас, у сильных мужчин, есть такое заблуждение — вы не хотите делать больно женщине и потому не говорите ей правду. Вы предпочитаете лгать, а от этого бывает еще больнее…

Щелкунчик помолчал, подавленный этими словами. Как точно она все это выразила. Он ведь как раз собирался солгать. Сказать, что, конечно, они увидятся. Взять ее телефон, дать якобы свой — ложный… Одним словом, все в таком духе. Но она сама отсекла такую возможность.

Что ж, он, конечно, сильный мужчина, тут Нина правильно сказала… Но она и сама оказалась умной, сильной женщиной. Не захотела иллюзий, не захотела лжи, даже на прощание…

— Давай простимся, — сказал он наконец, сжав кулаки и засунув их за спину, чтобы не было видно, как его ногти впились в ладони. — Я не смогу тебя проводить, и мы больше никогда не увидимся, ты правильно все поняла. Надеюсь, ты понимаешь, что дело не во мне и не в тебе, а в обстоятельствах…

— Я потому и плачу, что понимаю это, — сказала она, утирая слезы со щеки. — Вечно все так бывает в жизни… Дело не в людях, а в их обстоятельствах. Ну хорошо, давай простимся…

Она вышла из номера Щелкунчика через пять минут — прощаться дольше было бы неразумно, только лишняя нервотрепка. Два человека встретились однажды, им было хорошо, и они расстались навсегда.

Та искра, что пробежала между ними и соединила их на эту ночь, не в силах была соединить их надолго.

— Наверное, мне пока не следует заходить к себе в номер? — на прощание спросила Нина у Щелкунчика.

— Пока не следует, — ответил он. — Вероятно, еще не все улетучилось… Зайдешь потом, когда вернешься от своего Чернякова.

Теперь Щелкунчик стоял у окна и смотрел вниз, на подъезд гостиницы, который находился почти как раз под его окном.

Вот появилась Нина. Она шла своей пружинистой походкой, которая делала ее похожей на молодую тигрицу, чуть покачивая бедрами. До чего же она хороша, и до чего ему хотелось бы вновь увидеть ее…

Но тут уж ничего не поделаешь — у него слишком серьезная работа, чтобы нарушать принципы.

Нина прошла мимо выстроившихся у подъезда машин и повернула влево по улице с оживленным движением. И тут на улице что-то произошло.

Щелкунчику все было хорошо видно, потому что он наблюдал сверху, с третьего этажа. По улице навстречу Нине шла его старая знакомая американка Алис.

Судя по всему, Алис ходила в продуктовый магазин, потому что в руке у нее был полиэтиленовый пакет с торчащим оттуда бумажным свертком и с бутылкой чего-то молочного. Наверное, она ходила в магазин, чтобы купить себе продукты на завтрак и не пользоваться услугами сомнительного гостиничного буфета. Алис шла по тротуару, помахивая пакетом, когда вдруг сквозь листву деревьев, стоявших перед гостиницей, увидела Нину. Это была мгновенная сцена. Нина, конечно, ничего не увидела, но Щелкунчику все стало понятно в тот же миг.

Увидев Нину, Алис тут же метнулась к кустам, росшим вдоль тротуара. Она забежала за кусты, потом тут же присела на корточки и согнулась. От улицы ее, кроме кустов, защищало еще и росшее тут же дерево, так что американка оказалась совершенно скрытой растительностью.

Нина прошла мимо, ничего не заметив, после чего Алис разогнулась, посмотрела ей вслед и, встав, отряхнула свой утренний белый спортивный костюм из тонкой шерсти. Она встряхнула своими светлыми волосами и пошла дальше, поворачивая к гостиничному входу.

Это интересно… Что бы это значило? Щелкунчик мысленно схватил себя за руку, чтобы сдержать любопытство. Но не смог ничего с собой поделать. Он поправил одежду и вышел в коридор. Номер Алис был соседним, так что если он сейчас пойдет по коридору к лестнице, то наверняка встретится с прелестной американской журналисткой…

Так оно и вышло, он даже правильно рассчитал, что столкнется с ней возле самой лестницы.

Алис слегка запыхалась от быстрого подъема по ступенькам, лицо ее раскраснелось, и, увидев Щелкунчика, она оживленно улыбнулась.

— Вы рано встаете, — сказал он, опять с трудом вспоминая забытые английские слова. Они стояли против друг друга, и до него, казалось, даже долетал запах ее утренней свежести…

— Я бегаю по утрам, — сказала Алис, переводя дыхание и не переставая улыбаться. — И покупаю себе продукты рядом. — Она потрясла зажатым в руке полиэтиленовым пакетом. Алис уже привыкла к тому, что Щелкунчик плохо понимает ее речь, и потому намеренно говорила медленно и раздельно, так, чтобы он понимал ее.

Щелкунчик надел на лицо такую же улыбку, как была у девушки, но даже несколько усилил ее — улыбнулся широко-широко, во весь рот. Наверное, так принято улыбаться в Америке… Потом он сделал над собой еще одно усилие и улыбнулся еще шире. Раньше он думал, что так широко и так дружелюбно улыбаться вообще невозможно. Оказалось, что можно, были бы хорошие учителя…

— А почему вы спрятались за кусты? — спросил он, из последних сил растягивая губы и стараясь глядеть на молодую женщину искристыми, доброжелательными глазами. Он буквально весь светился, лучился добротой и искренностью… Наверное, так улыбается губернатор какого-нибудь штата Мичиган…

— Вы видели? — удивилась Алис, и на мгновение глаза ее, голубые и почти детские, стали темными и злыми. Но тут же доброта и веселость были возвращены на прежнее место.

— Я стоял у окна, — сказал Щелкунчик и для ясности потыкал сверху вниз, как бы показывая точку обзора. — Вы не хотели встречаться с чем-то?.. — спросил Щелкунчик.

— Встретиться с кем-то, — поправила его ужасный английский девушка и разъяснила в двух словах принцип глаголов и времен в английском языке.

Теперь Щелкунчику уже не надо было заставлять себя улыбаться — ему стало просто весело. Алис явно не знала, что сказать в ответ на его вопрос и как реагировать, поэтому ухватилась за лингвистику и тянула время, чтобы что-то придумать. Или вообще заговорить зубы…

— У женщин иногда бывают непорядки в одежде, — наконец мельком сказала Алис и улыбнулась особо кокетливо. — Не поправлять же одежду на улице. — Она еще что-то добавила, но этого Щелкунчик уже не понял. Кажется, она шутливо упрекала его за то, что он за ней подсматривал… — Вы не хотите выпить кофе? — предложила Алис. — Я как раз собиралась завтракать. — Она кивнула в сторону своего номера.

Но на этот раз Щелкунчик отказался и сказал, что у него назначена важная встреча.

«Все, — подумал он решительно, выходя на улицу. — Скорее делать «дело» и сматываться отсюда. Ну их всех на фиг… Что-то мне не нравится атмосфера вокруг. Слишком загустела…»

Внезапно он понял то, о чем ему пытался сказать инженер из Москвы в первый же вечер, когда он сидел в ресторане. Тут варился какой-то слишком густой и крепкий бульон, в этом маленьком промышленном городе…

Слишком большие деньги лежали вокруг металлургического комбината. Слишком большие барыши предстояло кому-то поделить. Слишком много интересов и страстей скопилось и перехлестнулось здесь, в патриархальном Синегорье.

Сначала Щелкунчик этого не чувствовал, а теперь оценил в полной мере. Нина, которую хотели убить… Кто она и почему чуть было не стала жертвой? И отчего председатель профкома комбината Черняков вдруг выступил в роли организатора заказного убийства?

Кстати, откуда тут, в Синегорье, такие баллончики с такими интересными аэрозолями, явно импортного производства?

И почему американская журналистка прячется в кусты при виде Нины? Да еще не хочет объяснять причину и врет что-то про неполадки в одежде… Да какие могут быть неполадки в одежде, если на женщине спортивный костюм? Резинка на штанах порвалась, что ли?

Нет, все вместе очень не понравилось Щелкунчику, когда он оценил то, что узнал и увидел за последнее время. Из такого густого бульона можно и не выплыть, можно свариться в нем.

«И я сам, прямо скажем, неудачно «выступил», — обругал себя Щелкунчик. — Зачем я вообще влез в постороннее дело? Зачем побежал следить за тем парнем, который хотел убить Нину? Что меня толкнуло на это?»

Тут же он, однако, подумал, что, если бы он не сделал этого, Нина была бы мертва… Но все равно — он зря влез в чужие дела. У него достаточно своих. Правда, теперь он узнал, кто его нанял, кто его заказчик. Раньше он этого не знал, но, по правде сказать, и не интересовался этим. Совершенно не дело киллера знать, кто заказывает убийство… Какое ему дело?

А теперь, после рассказа Нины, он знает. Она рассказала подробно о том, что происходит вокруг комбината, и Щелкунчику стало ясно — генерального директора Барсукова заказал убить банк «Солнечный»… Это теперь ясно, именно банку мешает Барсуков… В общем-то, все правильно. Банк самым что ни на есть законным способом приобрел контрольный пакет акций комбината и теперь, естественно, хочет владеть тем, что приобрел.

Так же естественно, что Барсуков этого не желает. Пока комбинат принадлежит безраздельно государству, он как бы принадлежит товарищу Барсукову. Государство он уже давно научился обманывать, с государством у него уже все схвачено. А банк, конечно, не позволит ему ничего такого. Банк хочет обогащаться сам.

Если вдуматься, то позиция у Барсукова в этом противоборстве совершенно безнадежная, ведь сделка совершена по закону. Но он просто не может привыкнуть к мысли о том, что все изменилось. И он совершенно не верит в то, что закон невозможно повернуть обратно, назад. Весь опыт его жизни, да что говорить, весь опыт жизни советского народа за последние семьдесят с лишним лет убеждают в том, что изменить закон или просто наплевать на него — ничего не стоит…

Да и когда Россия жила по законам? Никогда. Жила она по указам, по партийным постановлениям, по решениям всяких революционных и прочих чрезвычайных комитетов. А по законам? Да вы что… Российскому менталитету вообще чужда и непонятна идея верховенства закона. Это как-то даже и западло — жить по законам. Несерьезно как-то. Совершенно не державно…

Так что в этом Барсуков отчасти прав, и не случайно он мутит народ в городе и на комбинате. Из этого что-то может и получиться. Если генеральному директору удастся спровоцировать народные волнения с демонстрациями, причитаниями, с истерическими криками об обездоленном простом народе — это может быть его козырной картой в борьбе с любыми законами.

И суд, который будет разбирать тяжбу, непременно учтет народные волнения. Нигде в мире не учел бы, а здесь — учтет обязательно. В России всегда все делалось при помощи воплей о страданиях народа, о братстве, равенстве и о заговорах интеллигентов-империалистов и прочих инородцев… А вовсе не по законам каким-то, которые можно менять хоть каждый день, благо все равно на них никто внимания не обращает…

Вот банк все это и рассудил и решил не дожидаться решения суда. Убить Барсукова, да и все. Нет человека — нет проблемы…

Теперь Щелкунчик все это прекрасно понимал и знал, на кого он работает. Другое дело — что это было ему изначально совершенно не нужно. Зачем ему знать и понимать все эти тонкости? У него своя, узкая и конкретная задача, за которую он должен получить немалые деньги. Если он сделает свое дело, то получит эти деньги. И все с ним и его семьей будет хорошо. А если попадется, то всякие подобные знания ему не помогут, только могут помешать…

Нет, зря он связывался с другими людьми и напрасно вникал в экономические вопросы. Да и вообще, многовато уже у него появилось тут знакомых… Сделать все быстро и бежать. Он, кстати, рискует вообще здорово наследить на этот раз, так что нужно бы поскорее получить деньги и убираться из страны куда-нибудь туда, где не действуют законы о выдаче…

Что ж, с теми деньгами, которые он получит, осуществить это будет легко. Только бы довести дело до конца.

Собственно, план у него уже был, так что теперь требовалось просто исполнить его. А при исполнении не наделать глупостей и быть ловким и предусмотрительным.

Он вспомнил о кокаине, который нашел в сумочке у Нины. Зачем ей кокаин? Неужели она ощущает в нем потребность? Такая красивая и умная женщина…

Говорят, кокаин обостряет восприятие и улучшает работу мозга. Говорят, что после дозы кокаина мысли становятся острыми, четкими и открывается как бы внутреннее видение предметов и проблем. С кокаином хорошо решать разные сложные задачи.

Вот бы ему сейчас немного кокаина, это, наверное, помогло бы.

Щелкунчик невольно опять вспомнил о Нине, потом вместе с сожалением о том, что никогда больше не увидит эту женщину, вспомнил и о Наде.

Нет, он не чувствовал вины перед Надей, его не мучили угрызения совести. Надя была его женой, привычным человеком, рядом с которым тепло и уютно, спокойно.

Рядом с Ниной спокойно быть не может, она совсем другой человек. Женщина с презервативами и кокаином в сумочке — не тихая гавань для усталого мужчины. Может быть, это и хорошо, что они расстались навсегда.

Летом, в июне, у многих школьных учителей бывает самая жаркая пора. Потом, в июле и августе, действительно можно отдыхать и расслабляться, а в июне — самое главное время.

Учителя старших классов заняты экзаменами — выпускными и переводными из класса в класс. Учителя же начальной школы озабочены приемом первоклашек. В простых, обычных «пролетарских» школах это довольно заурядное явление. Один за другим тянутся бедно одетые родители, ведут своих сопливых детей с неразвитой речью и нарушенной моторикой, просят записать их в первый класс. Раздражаться на этих детей можно, но глупо, потому что они ни в чем не виноваты. Достаточно посмотреть на их родителей, и сразу станет понятно, откуда что берется. Родители когда-то, лет тридцать назад, были точно такими же — бледными, недокормленными, с синими кругами вокруг глаз, со слюнявыми губами и мутным взглядом. Теперь они привели своих отпрысков, а те через каких-нибудь два десятка лет приведут сюда своих, точно таких же.

У школы тут главная задача — строго следить за представленными медицинскими документами и не пропустить тех, у кого не в порядке голова. Таких довольно много — с последствиями головных травм, с эпилепсией, болезнью Дауна и всеми прочими прелестями, которые сопровождают бедную и пьяную жизнь люмпен-пролетариата. Собственно, одуревшая школа приняла бы и таких, но нельзя — они будут писаться прямо на уроках и калечить своих нормальных одноклассников…

В престижных же школах июньская пора как раз самое выгодное время для учителей начальной школы. Самое денежное, когда можно подсуетиться и заработать на новое платье и на путевку к морю. Если, конечно, не зевать и постараться как следует.

Совершенно необязательно, например, брать вульгарные взятки с родителей, которые хотят, чтобы их чадо выдержало вступительные экзамены в первый класс. Взятки — это так некультурно и опасно.

Есть гораздо более интеллигентные способы того же самого, и никакой прокурор не придерется. С моральной точки зрения, конечно, не того, не очень, да кто ж теперь смотрит на мораль? Уж только не педагоги престижных школ… Только не они…

Например, за два месяца до вступительных экзаменов мечутся по престижной школе родители, у всех спрашивают, как бы так сделать, чтобы любимый ребенок все экзамены сдал и в школу эту поступил? Вот тут главное — не растеряться. Нужно подойти и тихонечко эдак сказать, будто бы на ушко и особо доверительно: «Вы знаете, мамаша, а я как раз буду учительницей, которая и будет набирать в этом году первый класс… Да, а экзамены будут очень, ну просто очень сложные… Уж и не знаю, как у вашего ребеночка все выйдет…»

Сказала так и молчи, жди. Ничего больше не говори, все остальное тебе скажут сами. А ты сразу не соглашайся, покочевряжься маленько: «Да нет у меня времени с вашим Васенькой заниматься, некогда мне его к экзаменам-то готовить… Столько дел, да и другие тоже просят…»

И опять молчи, опять жди. А уж после этого, когда родитель доведен, что называется, до кондиции, тогда и цену за свои уроки заламывай, не стесняйся. Все отдадут, все заплатят, все с себя снимут, а за родного дитятю заплатят. Главное — не стесняйся, прямо говори: «Возьму недорого… Только ради вас и вашего очаровательного Ванечки… Сто долларов…»

Или двести, смотря по вдохновению. А потом, если даже какой из обманутых родителей и плюнет в рожу, так ведь, как говорил гоголевский герой Кочкарев, платок всегда в кармане, недолго и утереться…

А Надя в этом году в июне была свободна. Она не набирала и не выпускала класс, так что могла спокойно пойти в отпуск, когда хотела. Она твердо помнила слова мужа о том, что как только придет приглашение из Латвии от неведомого Андриса, нужно сразу идти в посольство и получать визы на себя и на детей. А Щелкунчик приедет позже, как только управится с делами…

Ох как не нравились Наде эти дела мужа, ох какой тревогой наполнялось сердце, стоило только подумать об этом. Надя и сейчас чувствовала, что он неспроста решил ехать на все лето с семьей в Латвию. Неспроста и сейчас сам уехал куда-то далеко…

Надя не знала об основной профессии мужа, и так уж повелось у них в семье, что он сам решал, на какие темы стоит им говорить, а на какие — нет. Его работа была одной из тем, доступ к которым был закрыт даже плотнее, чем тема прав человека при советской власти… Но от того, что они не говорили об этом, на сердце Нади не становилось спокойнее.

Нет, она уже хорошо знала, что на Щелкунчика можно положиться во всем. Она всю жизнь стремилась к такому мужчине, на которого можно было бы опереться, и вот нашла. Надя твердо знала, что за Щелкунчиком не пропадет ни она, ни дети.

Но… Человек ведь не так просто устроен. Он хочет не только жить хорошо, но еще и понимать что-то. А вот этого у Нади не было — она не понимала, кто такой мужчина, с которым она жила, которого она любила, который стал отцом для ее мальчика… Надя полюбила и дочь самого Щелкунчика Полину, она стала ей матерью. Все это радовало, но не вносило спокойствия в дом.

Дети, конечно, ни о чем таком не думали, они просто жили. Знали, что папа есть, что папа добрый и хороший. Знали, что он занимается каким-то бизнесом, но ведь примерно то же самое могут сказать о своих отцах большинство детей восьмилетнего возраста.

Было еще одно обстоятельство. Испытания, которые им всем вместе довелось перенести и из которых они все также вместе с честью вышли, убедили Надю в том, что мужу следует повиноваться беспрекословно. Он так убедительно доказал свое превосходство в опыте, в знании жизни и умении предвидеть, что у женщины попросту не осталось никаких сомнений.

Ехать в Латвию — значит, ехать туда. Если Щелкунчик хочет, чтобы она с детьми ехала первой, — так тому и быть.

Отстояв длинную и унылую очередь в посольство, Надя получила в конце концов визы и готова была покупать билеты. Когда Щелкунчик позвонил в очередной раз по междугородному телефону, Надя спросила его, на какое число брать билеты на поезд.

— На ближайшее, на какое есть, — ответил он. — Чем скорее, тем лучше. А еще лучше было бы лететь самолетом. Ты узнала, туда летают самолеты?

Отчего бы до Риги и не летать самолетам?

Надя обещала узнать и, если удастся, выполнить пожелание мужа. Она и сама не очень любила поезда — вечно там теснота, вечно глупые разговоры в купе, вечно мокрое белье. Нет, уж если сам Щелкунчик просит лететь на самолете, то надо так и поступить. Интересно, а сколько времени нужно лететь от Москвы до Риги? Наверное, мало, вряд ли больше часа…

Надя оставила детей дома, а сама поехала в авиакассы, твердо помня, что билеты нужно взять на возможно ближайшее число. Дети теперь охотно оставались дома одни, в особенности с собакой. Присутствие Барона очень ободряло их и вселяло уверенность в детские сердца. После того, как однажды эта собака спасла детям жизнь, Щелкунчик стал подчеркнуто уважительно относиться к Барону. Он даже специально для него покупал дорогие собачьи консервы и китайскую тушенку, которую отчего-то очень полюбил Барон.

Щелкунчик приносил псу лакомства, вскрывал банки, а потом с удовлетворением смотрел, как Барон насыщается, урча. И в глазах у Щелкунчика было такое уважительное отношение, что Наде даже казалось — он считает его почти товарищем. И действительно, Щелкунчик в те минуты особенно отчетливо вспоминал тот страшный миг, когда в его руке дрожал пистолет, а длинный и остро заточенный нож убийцы находился прямо у самого горла его дочери Полины… У самого ее трепещущего горла…

Она убила бы Полину, та женщина, это точно. И он бы не смог ничего сделать, она успела бы ткнуть ножом в сонную артерию. Много ли для этого надо? Одно только короткое движение…

Тогда Барон спас их всех совершенно неожиданно. Кто бы мог ожидать от такого маленького пса?

А поскольку сам папа так относился к собаке, и дети спокойно теперь оставались дома с Бароном. Им казалось, что при таком испытанном защитнике им ничего не страшно.

Надя приехала в авиакассы и встала в очередь. Теперь очереди за авиабилетами совсем не такие, как прежде. Это раньше они закручивались вокруг всех колонн по кассовому залу, а теперь все переменилось. Это раньше каждый дурак, как только ему взбрендит, мог полететь куда угодно по всей необъятной нашей стране. Из конца, как говорится, в конец… Захотел — и полетел. Теперь не то. При нынешних, нормальных ценах человек пять раз подумает, прежде чем принимать решение о покупке билета на самолет. Некоторые даже думают десять раз, а потом отказываются от этой идеи…

Ушел в прошлое сюжет телефильма «Ирония судьбы», где один из героев должен лететь из Москвы в Ленинград на самолете, но, выпив водки, забывает об этом. Теперь цены такие, что, купив такой билет, человек уж не забудет об этом ни под каким наркозом…

К окошечку кассы было всего два человека. Надя встала третьей, а сзади к ней сразу пристроился гражданин подозрительного вида — с бритой головой и в темных, как у тонтон-макута, очках…

Все-таки мрачная эта штука — темные очки. Неприятное производят впечатление со стороны. Не случайно в старых советских фильмах, когда хотели показать растленный Запад и вообще ужасы капитализма, обязательно надевали на отрицательных героев темные очки. Что-то действительно есть в этом устрашающее…

Билеты до Риги были на завтрашний день.

«Ну вот, все как он и просил, — подумала удовлетворенно Надя, купив билеты и отходя от окошечка кассы. — Прямо завтра и поедем».

Щелкунчик обещал позвонить вечером по телефону, так что Надя рассчитывала сообщить ему об отлете и сказать, что они будут ждать его.

Всю обратную дорогу до дома Надя думала о незнакомом мужчине по имени Андрис, который будет ждать их у себя на хуторе. Какой он? Приветливый ли? Что за отношения связывают Щелкунчика с ним? Надя только знала, что Андрис стал вторым мужем жены Щелкунчика, то есть, попросту говоря, увел у него жену. И жена Велта вместе с дочкой Полиной несколько лет жили с Андрисом на хуторе, в то время как Щелкунчик уже обитал в Москве и занимался чем-то непонятным, что до сих пор было покрыто мраком неизвестности для Нади. Надя пыталась представить себе, что за отношения связывают этих двух мужчин — первого и второго мужа мертвой женщины…

Дома все было спокойно: дети сидели на полу и разглядывали цветные фотографии. Недавно они все вместе ездили гулять в лес за городом, и Щелкунчик специально для этого купил японский фотоаппарат. День был отменный, светило солнце, и легкий ветер гнал по голубому небу перистые подвижные облака.

Они провели тогда весь день на природе. Что только они не делали… Надя даже играла в мяч с детьми, хотя бог знает сколько времени уже не занималась ничем подобным. Щелкунчик научил Кирилла и Полину делать снимки, благо при автоматическом фотоаппарате это было совсем несложно. Теперь у них было больше тридцати фотографий — воспоминаний о том прекрасном дне.

Вот они разводят костер — совсем маленький, но зато настоящий. Вот Щелкунчик обнимает Надю. Она в цветастом ситцевом платье по случаю теплой погоды, а волосы ее растрепаны из-за ветра… А вот дети с собакой вместе, тоже в обнимку. И у всех такие счастливые лица.

— Мама, а мы скоро опять поедем в лес? — сразу спросил Кирилл, как только Надя вошла в комнату. Он держал в руках фотоснимок, на котором они с Полиной ели консервы у костра, прямо вилками из банки — очень было весело…

— В лес? — переспросила Надя рассеянно. — Нет, скоро мы поедем в другое место… Там тоже много лесов.

— Там не очень много лесов, — поправила Надю Полина. Она сидела, сдвинув брови и пытаясь воскресить свои детские воспоминания о Латгалии. — Нет, — повторила она. — Пожалуй, там мало лесов. Там большие поля — большие-пребольшие. На них дядя Андрис выращивает картошку. Самую лучшую картошку в мире.

Полина прибавила что-то по-латышски — совершенно машинально, просто в качестве внезапного детского воспоминания. Вероятно, какое-нибудь высказывание дяди Андриса о своей картошке…

— Ну вот, — ответила Надя. — Мы уже завтра полетим туда, и ты нам все сама покажешь. Наверное, ты очень соскучилась по тем местам? Ведь там прошло твое детство…

— Я уже плохо помню, — призналась девочка, наморщив носик. — Но я вам обязательно. все покажу, что помню, конечно, — добавила она рассудительно.

В этот момент зазвонил телефон. После того как некоторое время назад в их семье произошли трагические события, все тут не любили телефон. Ведь тогда, несколько месяцев назад, все тоже начиналось с телефонных звонков…

Надя заметила, как даже дети тревожно вскинули головки и на мгновение в их глазах появился страх. Недобрые воспоминания были еще так живы…

Надя сняла трубку и услышала там незнакомый мужской голос. Это было нехорошее предзнаменование. Голос не поздоровался, а сразу приступил к делу.

— Вы только что купили билеты на завтра на самолет, — сказал мужчина на том конце провода. Эти слова прозвучали как-то осуждающе, как будто это прокурор обвинял Надю в чем-то дурном…

— Купила, — сказала она сдержанно, но в сердце уже застучала тревога. Глупо скрывать элементарные вещи.

— Вам пока что не следует никуда отлучаться из Москвы, — сказали в трубке. — Посидите дома с детьми. А билеты надо сдать, а то они пропадут. Все-таки жалко ваших денег.

— Почему это пропадут? — спросила Надя и почувствовала, как все тело ее сжалось и напряглось. — Я сяду на самолет и полечу. Почему я должна что-то сдавать?

В трубке было молчание в течение нескольких секунд. Похоже было, что человек разозлился на ее непонятливость, но теперь делает над собой усилие, чтобы не сорваться и говорить вежливо.

— Пока ваш муж не вернется сюда, в Москву, вы никуда не полетите, — наконец произнес незнакомец. Потом он вздохнул и добавил: — Давайте не будем спорить. Ваш супруг выполняет некую работу, и пока он не выполнит ее, вы должны сидеть тут. Вот когда он все сделает, мы хорошо ему заплатим и вы сможете ехать куда хотите. Так что сдайте билеты, они все равно пропадут, мы не позволим вам улететь.

— А если я позвоню в милицию? — спросила Надя, стараясь сделать свой голос твердым. Ох как не хватало ей в эту минуту Щелкунчика. Щелкунчик всегда знал, что сказать и как поступить…

— В милицию? — удивился голос незнакомца. — А при чем тут милиция? Вы сказали, не подумав… Да вы не волнуйтесь, он скоро вернется, ваш муж. Он все сделает, вернется, и вы поедете.

Человек на другом конце провода старался говорить спокойно и мягко, но Надя обостренным женским чутьем сознавала, насколько напряжен голос ее собеседника, как он сдерживается.

Да они оба старательно сдерживались.

— А он скоро вернется? — вдруг вырвалось у Нади. И так жалобно это прозвучало, что ей даже стало стыдно своей слабости. Нашла у кого спрашивать…

— А он вам разве не звонит? — удивился опять мужчина. — Странно, никто не запрещал ему звонить домой.

— Он звонит, только не говорит, когда приедет, — ответила Надя и добавила рассудительно: — Детям же нужно ехать на природу. Летом дети должны отдыхать… А мы вот вынуждены задерживаться.

Надя уже чувствовала, что происходит что-то серьезное. Ей было страшно и тревожно. Она была растеряна. Но чутьем, именно происходящим от женской беспомощности перед надвигающимся страхом, она решила говорить с незнакомцем как можно более спокойно и о бытовых вещах… О необходимости для детей отдыхать, например. Она понимала, что ему совершенно безразличны ее дети и вообще вся их жизнь, что он преследует только какую-то свою и скорее всего нехорошую цель… Но, может быть, такой простой жизненный разговор о детском отдыхе как-то очеловечит его?

— Дети должны отдыхать, — согласился незнакомец. — Я с вами согласен. Вот они и отдохнут, как только ваш супруг вернется. Он сам вас и отправит на отдых. И поедет вместе с вами. Я вам это обещаю.

Надя уже хотела возразить, что Щелкунчик как раз упорно настаивает на том, чтобы она с детьми ехала скорее, а он приедет уже потом, но вдруг поняла, что ничего этого говорить не надо. И вообще, чем меньше она будет говорить, тем лучше.

Позвонивший явно старался быть вежливым, и это уже радовало отчасти. Надя вспомнила старую известную женскую мудрость: если изнасилование неизбежно, то расслабься и постарайся получить удовольствие… Что ж, ей остается только расслабиться и получить удовольствие.

Дети с волнением смотрели на нее. Они даже перестали разглядывать фотографии. Казалось, даже Барон почувствовал неладное — подошел, потерся о ногу и вопросительно поднял голову.

Нет, она ничего им не скажет. Хватит уже с детей тревог.

— Это из школы, — сказала Надя, вешая трубку и стараясь придать себе беспечный вид. — Сказали, что мне нужно срочно зайти, подписать там разные бумаги. Я скоро вернусь.

Дети молча глядели на маму, и чувствовалось, что они хотят, но не могут верить ее словам. Слишком уж напряженный был у нее голос, когда она говорила по телефону, и слишком встревоженное лицо было сейчас.

Надя вновь надела плащ и вышла из дому, предварительно наказав детям никому не открывать. Зря она это сказала, зря. Это она сразу же поняла. После этих ее слов на лицах детей появились такие кривые усмешки, что она пожалела о своей несдержанности.

После всего, что было, ее дети, к сожалению, лучше большинства взрослых знали, что нельзя открывать двери незнакомцам. Да и знакомым, кстати, тоже… Знакомые разные бывают, и, как любил выражаться Щелкунчик, ничего нельзя знать заранее.

— Не откроем, — заверили дети, и вокруг их губ пролегли жесткие складки жизненного опыта.

Надя не знала, что у Щелкунчика есть пистолет, она никогда не находила его. А вот дети знали, они уже давно обнаружили папин пистолет, тщательно запрятанный в недрах квартиры. Обнаружили, повертели в ручонках и положили обратно. И ничего не сказали маме — даже не договаривались об этом. Теперь, почувствовав волнение матери, они оба одновременно сказали, уже когда она стояла в дверях:

— А папа скоро приедет?

Надя вышла из дома, чтобы поехать обратно в кассы и сдать билеты. Она не собиралась шутить и несерьезно относиться к предупреждениям по телефону. Она знала, как это кончается. Вот пусть приедет Щелкунчик, тогда он сам и разберется, если сочтет нужным…

А события в жизни Лены развивались с головокружительной быстротой. Она даже не хотела, чтобы все происходило так быстро, хотела немного привыкнуть, но на это не было времени.

Уже на следующее утро после первой проведенной вдвоем ночи Андрей сказал, что по-настоящему полюбил Лену и хотел бы теперь не расставаться с нею никогда. А что она? Она не имела опыта жизни вообще, и тем более опыта любовных свиданий и отношений. Лена пока что была только птичкой в золотой клетке, безвольной и робкой. Что она могла ответить Андрею, столь внезапно ворвавшемуся в ее жизнь? Что она, естественно, покорена им? Что она тоже уже чувствовала себя влюбленной?

Конечно, и это тоже. Но больше всего ее угнетала ее тайна, которую она не могла решиться рассказать своему возлюбленному. Мерзкая тайна. Тайна о том, что она — содержанка. Содержанка человека, который чуть ли не втрое старше ее, который владеет ею как своей игрушкой, в его власти определять ее судьбу…

И вот перед ней вдруг открылась возможность изменить свою жизнь. Стоит только откликнуться на зов Андрея, и все будет хорошо. Он защитит ее, он вырвет ее из рук опостылевшего ей и страшного Владилена Серафимовича.

Лена смотрела на своего нового любовника и верила в то, что он способен все это сделать. А как же иначе? Такой взрослый, красивый и, самое главное, уверенный в себе.

Когда же Андрей стал настаивать и сообщил, что придет сегодня во второй половине дня, Лена не выдержала. Она разрыдалась и, упав на грудь Андрея, рассказала о своей печальной истории. Он обнимал ее за трясущиеся плечи и заглядывал в лицо, залитое слезами, целовал ее в трясущиеся губы. Ах как давно никто не целовал ее в губы…

— Ты ведь простишь меня? — спрашивала она жалобно. — Ведь все, что со мной было и есть, — это не по моей вине… Так вышло… Я не хотела, у меня не было другого выхода. Я совсем не люблю его, даже не чувствую к нему ничего…

Это она говорила о Владилене Серафимовиче, и сердце по привычке сжималось от страха — а вдруг прежний строгий хозяин услышит, что она говорит? А впрочем, почему прежний? Тут же Лена вспоминала о том, что не далее как сегодня же вечером Владилен Серафимович нанесет ей очередной визит… И она вновь принуждена будет голенькой выскакивать к нему в прихожую, обхаживать, соблазнять. А потом униженно ласкать его до тех пор, пока он не удовлетворится…

Нет, больше она не сможет так. После того как у нее появился Андрей, который отнесся к ней как к женщине, который ласкал и целовал ее, она больше не сможет быть бессловесной подстилкой старого директора.

— Ты ведь не будешь мне этого вспоминать? — рыдала Лена на плече Андрея. — Ты ведь заберешь меня отсюда и не бросишь теперь из-за того, что я рассказала тебе правду?

Этого она теперь боялась больше всего — что после того, как она доверилась Андрею и рассказала ему о своей тайне, о своем позоре, он станет презирать ее и бросит, надменно уйдя… Он станет считать ее падшей женщиной, обманувшей его доверие. Конечно, она недостойна такого прекрасного мужчины, как Андрей. Но она будет стараться стать лучше и чище. О боже, как она будет стараться…

— Увези меня, — бормотала сквозь слезы Лена и все крепче прижималась к новому прекрасному любовнику. — Увези меня, куда хочешь. Я буду всегда любить тебя и буду тебе верна…

— Тебе так тошно тут с ним? — вдруг спросил Андрей, и это были его первые слова после ее длинного монолога. До этого он только слушал и хмурил брови.

В ответ Лена заплакала пуще прежнего, а Андрей тогда погладил ее по волосам своей одновременно мягкой, ласковой и жесткой ладонью… Он жалел ее, бедную маленькую девочку…

— Давай убежим отсюда, — просила Лена и заглядывала в глаза любовнику. — Просто убежим, и все. Я возьму только свои вещи, и мы сможем навсегда уехать отсюда. Ты не смотри, что у меня ничего нет, я буду зарабатывать… — Она уже не знала, что сказать.

— В этом нет необходимости, — прервал ее излияния Андрей и поцелуями осушил слезы с ее лица. — Все будет хорошо. Только убегать нехорошо — это непорядочно и показывает нашу слабость. Понятно? А мы с тобой не должны начинать наши отношения с того, что распишемся в своем страхе перед каким-то там стариком.

— Он не старик, — возразила Лена и тут же поправилась: — То есть он, конечно, старик, но не просто… Он очень сильный и важный. И он все может.

Она сказала это таким серьезным и строгим голосом, что Андрей в ответ даже улыбнулся.

— Правда? — сказал он почти шутливо. — Все может? Ну, посмотрим, насколько он все может, этот твой Владилен Серафимович…

— Как посмотрим? — не поняла Лена и задрожала от предчувствия чего-то опасного.

— Сегодня же и посмотрим, — сказал Андрей и тут же изложил Лене свой план действий. — Убегать, не попрощавшись, нехорошо, — сказал он. — Во-первых, это, как я уже сказал, показывает нашу с тобой слабость… Что я, мальчик, что ли, чтобы убегать от кого бы то ни было? Нет, я не мальчик, и если я хочу увести девушку от старика, я должен ему об этом прямо и открыто сказать. Кроме того, как-никак, а ты прожила с ним немало времени. Как бы там ни было, но он благодетельствовал тебе, содержал, дарил тебе что-то… Теперь тебя это не устраивает, теперь у тебя есть я. — В подтверждение своих слов Андрей опять погладил притихшую Лену по волосам и продолжил: — Но ты все равно не можешь сбежать от человека, с которым тебя связывает по крайней мере долгое знакомство. Правда ведь?

На самом деле Лена все это прекрасно смогла бы. Как ни странно, она теперь не чувствовала ни тени благодарности в отношении генерального директора. Да, она была его содержанкой и обслуживала его своим молодым телом. А он пользовался ею, потому что это было для него удобно. При чем же тут какие-то благодарности? Обычная купля-продажа… Но Лена не посмела возразить такому умному и благородному человеку, как Андрей. Она уже заранее преклонялась перед ним и уважала его. А потому как зачарованная слушала его рассуждения.

— Нужно все сделать по-человечески, — говорил рассудительно Андрей. — Я должен встретиться с ним и поговорить как мужчина с мужчиной. Если он не поймет нас с тобой, то это его дело. Но мы должны попытаться поговорить с ним и обьяснить ему все. Он ведь имеет право на это.

Лена считала, что Владилен Серафимович и так имеет очень много разных прав, а в отношении ее он свои права уже реализовал в полной мере, но не стала возражать. Она только заметила растерянно:

— Но он тебя не примет. Он никого не принимает без предварительной записи, да и то не всех. Тебя отправят к его заместителю, а не станешь же ты говорить с заместителем?

— Конечно, не стану, — улыбнулся Андрей. — У меня же личный разговор. Мы сделаем как-нибудь иначе.

И он изложил Лене свой собственный план. По этому плану она должна была сама организовать их встречу.

Лена слушала и дрожала, пытаясь представить себе, как она посмеет сказать обо всем Владилену Серафимовичу. Она пыталась и не могла себе этого представить, как ни старалась. В конце концов она сама сказала об этом Андрею.

— Пойми меня, — прошептала она, опустив глаза и прикрыв ладонями пылающие щеки. — Я боюсь его… я не смогу ему сама ничего сказать. Только если ты будешь рядом. Он как только посмотрит на меня, я сразу теряюсь…

— А когда он к тебе придет? — поинтересовался Андрей, выслушав сомнения бедной молодой женщины. Видно было по всему, что он настроен решительно и не собирается отказываться от своей идеи объясниться с Владиленом Серафимовичем…

— Сегодня, — осторожно произнесла Лена. — Но у него охрана… Тебя к нему и близко не подпустят.

— Но у тебя ведь он бывает без охранников? — уточнил, усмехаясь, Андрей. — Или охрана присутствует при всем, что вы тут делаете?

Лена затрепетала от этих слов и молча покачала головой:

— Нет, тут он бывает один.

— Ну вот и прекрасно, — сказал весело новый возлюбленный. — Мы так все и устроим, по-хорошему… Главное, чтобы никто не был обижен.

Весь этот день Лена провела в смятенном состоянии. Стояло жаркое лето, солнце светило вовсю, что вообще не часто бывает в этих краях. Вся квартира была залита солнцем, лучи лежали на паркете, на линолеуме в кухне, на мебели. Среди этого летнего великолепия бродила Лена и никак не могла собраться с мыслями. Несколько раз она принималась что-то делать, но все валилось из рук. Она ждала вечера, когда должна была решиться ее судьба.

Она совершенно не верила в то, что разговор между Андреем и Владиленом Серафимовичем может закончиться миром, хорошо. Нет, такое невозможно, она слишком хорошо знала властный и жестокий характер своего старого господина.

Но если Андрей так хочет… Что она могла поделать?

За свою жизнь Лена привыкла подчиняться более сильному человеку, быть ведомой, а не ведущей. Ей никогда не доводилось самостоятельно принимать решения. Сначала ею командовала мама, потом Володя-жених, а затем — генеральный директор… А теперь она инстинктивно испытывала потребность подчиниться Андрею. Если он что-то решил, она не могла ему противиться. Такова участь людей, плывущих по течению жизни.

Лена начала собирать свои вещи. Она полагала, что, как бы ни закончился разговор Андрея с генеральным директором, добром или миром, в любом случае жить дальше в этой квартире ей не суждено…

«Уже хорошо то, что я сумею вырваться отсюда и после меня в эту квартиру не въедет моя сестра», — решила Лена с чувством облегчения. Она раскрыла чемодан и стала одну за другой кидать туда вещи: тряпки, шмотки, туфли — все, что она покупала на деньги Владилена Серафимовича и заработала, таким образом, своим трудом. Трудом, который она никому бы не пожелала…

В церкви неподалеку зазвонили в колокол, и этот звон показался Лене добрым предзнаменованием.

Раньше в Синегорье никакой церкви не было вовсе. Город строился в тридцатые годы как «маяк пятилетки», строился на пустом месте руками несчастных заключенных, узников сталинских лагерей. Почти все они полегли тут в мать-сыру землю, так что, можно сказать, Синегорье буквально стоит на человеческих костях…

Естественно, никаких церквей тут и в помине никогда не было. Только в девяносто первом году построили небольшую церквушку, и епархия прислала батюшку, который и взялся наладить здесь религиозную жизнь.

Первое время в храме было не протолкнуться: толпы горожан, никогда церкви не видевших, ошалело бродили по ней, таращась на иконы, кадила и подсвечники.

Самым волнующим для горожан было появление священника. Они сбивались в кучу и показывали пальцем, шепча испуганно:

— Смотри, Манька, поп идет…

Сначала в храм заходили многие подивиться. Приходили простые рабочие и работницы с комбината и обслуживающих предприятий, неумело пытались креститься, хоть и не знали толком — справа налево или слева направо… Ставили свечки впервые в жизни, а потом, благоговейно глядя в иконный лик, торопливо и сжато, казенными словами, как привыкли в райсобесе, излагали свои нехитрые житейские просьбы. А лики казались совсем непонятными, загадочными и грозными — ну просто совсем как недавние лики райкомовских работников…

Заходили старички разные. Ветераны партии, жилконторовские активисты дивились, что иконы висят свободно, а плевать на них нельзя и ногами топтать почему-то запрещается… Хотя известно всем, что ведь — дурман, опиум для народа. Но почему-то теперь престарелым злобным активистам нельзя, совсем нельзя сжечь храм и потаскать за бороду попа. Совсем нынешняя власть народ распустила, много воли дала…

А в последнее время народу поубавилось, прежний интерес схлынул, осталась горстка пожилых людей. А молодежь по-прежнему, как и встарь, гоняла по городу на трещащих мотоциклах, материлась и резала друг друга ножами на танцульках…

Лена услышала приглушенный городским шумом колокольный звон и вдруг подумала о том, что ни разу еще в жизни не бывала в церкви. Ни в этой и ни в какой другой. Надо бы сходить… Ну, теперь-то у нее начнется другая жизнь. Они с Андреем непременно сходят как-нибудь, посмотрят. Может, и вправду помогает от чего-нибудь. От сглазу, например, или от боли в спине…

«Наташу пока с собой не возьму, — решила Лена, вспомнив про сестру. — Пусть пока здесь побудет, а потом уж ко мне в Воронеж переедет…» Подумала про чужой незнакомый город с чудным названием Воронеж… Как-то ей там будет? Да уж все лучше, чем здесь.

В шесть часов раздался звонок в дверь. С замирающим сердцем Лена пошла открывать, гадая, кто бы это мог быть — Андрей или вдруг пораньше приехал Владилен Серафимович?

На мгновение пришла вдруг мысль, что вдруг грозный директор каким-то чудом узнал о том, что тут было прошлой ночью и утром. А вдруг как и вправду узнал? Что тогда будет…

Но нет, на площадке стоял Андрей. В руках у него был небольшой заплечный мешок, как и накануне. Лена только удивилась, отчего Андрей и сегодня не при параде. Она предполагала, что ради серьезного и такого ответственного разговора с Владиленом Серафимовичем Андрей оденется поприличнее, в костюм и галстук. Как же еще разговаривать с генеральным директором?

Но нет, на Андрее была вчерашняя курточка, непрезентабельные брючки и китайские дешевые кроссовки. Он улыбался и был настроен весело.

«Ну да, что ему, — уныло подумала Лена. — Он-то не боится Владилена Серафимовича. Андрей — мужчина самостоятельный…»

Время текло томительно, Лена маялась нестерпимым ожиданием. Против ее предположений, Андрей не успокаивал ее, не говорил ободряющих слов. Он сидел в гостиной весь какой-то сосредоточенный, напряженный, но спокойный.

— Ты не волнуйся, — сказал он только мечущейся Лене. — Это все будет быстро. Раз-два, и готово. Ты и не заметишь, как все закончится.

Лена с сомнением посмотрела на него и покачала головой. Ох, не верилось ей в то, что все пройдет так уж гладко. Но Андрей, казалось, с каждой минутой становился все спокойнее и увереннее в себе.

Наконец в половине восьмого вечера Лена услышала знакомое шуршание шин во дворе перед домом. Вместе с Андреем они выглянули в окно, причем сам Андрей отчего-то встал за занавеску, чтобы его не было видно со двора.

— На двух машинах ездит, — сказал он со странным смешком. — Наверное, охраны много. Опасается чего-то наш старичок!

— Ему охрана положена. Он ведь очень-очень большой начальник, — сказала Лена, внезапно обидевшись за своего прежнего покровителя. Все-таки ей всегда было лестно быть любовницей именно такого важного человека… А тут такая непочтительность.

Как Андрей этого не понимал! Ведь неуважительно отзываясь о Владилене Серафимовиче, он как бы косвенно унижал и саму Лену… Хотя она и страшилась своего бывшего любовника, хоть и готова была сбежать от него, но все же ее самолюбие тешилось тем, что она купалась в отблесках славы этого значительного человека…

— Ты встреть его в прихожей, — сказал Андрей. — А я уж в комнате подожду. Чтоб он сразу меня не увидел. Ладно?

Лена была теперь готова на все, чтобы оттянуть момент развязки, момент узнавания, так что она с радостью согласилась на это предложение. Ее сердце колотилось, как у маленькой птички.

Вообще, если бы она раньше могла себе представить, как ей будет страшно сейчас, то ни за что не согласилась бы на вариант Андрея… Пусть бы уж лучше все шло как шло, лишь бы не испытывать такого страха, когда сжимается все внутри.

Она чутко прислушивалась к тому, что происходило на лестнице. Сначала, как обычно, шаги охранника. Потом хлопок дверью парадной. Владилен Серафимович поднимался по лестнице. Это бывало так часто и так регулярно, что Лена могла с точностью до секунды определить, когда ее повелитель позвонит в дверь.

Так оно и вышло — не успела она набрать в грудь побольше воздуха, как раздался требовательный, как всегда, звонок. Один раз и еще один раз. Ну вот и все, Лена пошла открывать. Краем глаза она увидела только, как Андрей за ее спиной в комнате встал у притолоки.

Владилен Серафимович вошел в прихожую, по-хозяйски окинул взглядом замершую перед ним Лену и недовольно поморщился.

— А в чем дело, детка? — брезгливо спросил он. — Ты почему одета? Забыла, чему я тебя учил? Или замерзла?

Лена запнулась, ничего не смогла из себя выдавить. Потом открыла рот, попыталась что-то сказать, но опять словно подавилась, лицо побагровело.

Но Владилен Серафимович не был склонен вдаваться в тонкости ее душевного состояния. Он повесил пиджак на вешалку в прихожей и спокойно, правым плечом вперед, шагнул в комнату, куда входил без волнения в течение многих лет. Менялись девушки, ждавшие тут его, а владелец квартиры всегда оставался прежним — уверенным в своем праве и в своей силе хозяином.

И тут он увидел человека, который стоял прямо напротив него, посреди комнаты. Мгновение они смотрели друг на друга.

— Познакомьтесь, это Андрей, — вдруг вылезла вперед Лена со своим дрожащим голосом. Она наконец сумела взять себя в руки и решила внести свою лепту в происходящее…

Голос ее тут же сорвался, потому что она мельком взглянула на лица стоящих друг против друга мужчин. В первое мгновение она подумала почему-то, что они знакомы между собой — так напряженны стали лица у обоих…

— Что? — нарушил молчание первым Владилен Серафимович. — Что вы тут делаете? Вы кто?

Но все было уже ясно с самого начала. Алкоголь и жир еще не до конца затопили мозг генерального директора. Да и всегда, с молодости, он славился своей интуицией, на том стоял. И теперь интуиция сразу сказала ему, кто перед ним. Просто так стало понятно, без слов.

Щелкунчик поднял руку, в которой был зажат пистолет с глушителем, и направил его в грудь Владилену Серафимовичу. Расстояние между ними было не больше двух метров, так что о промахе не могло быть и речи.

Несколько раз в своей жизни Владилен Серафимович думал о том, что его могут убить. Просто он слышал о таком, знал, что, бывает, подсылают наемных убийц… Он принял все меры, чтобы предотвратить это, и в общем-то был спокоен за свою жизнь.

А теперь ему вдруг стало понятно, что от судьбы не уйдешь. Вот ведь как бывает, да еще в самый что ни на есть неподходящий, неожиданный момент… Самое обидное, что первое, о чем подумал Владилен в ту секунду, было то, что вот ведь как все неудачно сложилось — потом найдут его труп в квартире у любовницы… Скандал будет, жена расстроится… Дети узнают, хоть они и в Америке… В Москве знакомые будут головами качать — очень несолидно получается… Глупые мысли, он сам это понимал, но он прожил со всем этим всю жизнь и теперь тоже не мог отрешиться от привычных понятий о приличиях и имидже руководителя.

— Сейчас вы будете убиты, — произнес Щелкунчик ровным голосом и добавил негромко: — Если будете стоять смирно, у вас есть полминуты, чтобы помолиться. Молиться будете?

Конечно, он же не изверг какой, а цивилизованный джентльмен. Это был один из главных принципов Щелкунчика — никогда не унижать жертву перед смертью, никогда не глумиться над человеком. Надо уважать чужую смерть…

Щелкунчик не представлял себе, в какой форме и как стоящий перед ним сейчас «клиент» начал бы молиться, но если бы это произошло, он непременно дал бы обещанные полминуты и выждал.

Но ничего этого не произошло. Ставшие вмиг безумными глаза Владилена Серафимовича скользнули как-то боком по комнате, он странно склонил голову, как петух на насесте, а потом, внезапно рванувшись, схватил стоящую рядом Лену за шею и притянул к себе. Другой рукой он с удивительной точностью, почти не глядя, схватил с серванта вилку, которая там лежала, и приставил острие к горлу молодой женщины.

Странная и тягостная картина предстала перед глазами Щелкунчика. Лена стояла замерев, не шевелясь, как будто уже была в обмороке. Лицо ее стало белым, губы мелко дрожали…

А грузный седой Владилен Серафимович, от волнения переминаясь с ноги на ногу, побагровев от ярости и страха, тыкал вилкой в шею Лены и срывающимся голосом кричал:

— Я убью ее… Я убью ее… Я — Герой Соцтруда! Я — депутат… Тебя найдут, все равно найдут, ты не посмеешь… Убью…

Он даже сделал шаг назад в сторону прихожей, волоча за собой помертвевшее тело женщины. Ноги ее безвольно, обмякнув, волочились по полу.

— Убью ее, — бессвязно продолжал хрипеть генеральный директор. — Я — депутат, тебя найдут…

Только бы она не дернула головой, думал Щелкунчик, наводя в это время ствол на «клиента», только бы Лена стояла спокойно и не дергалась…

То, что сейчас делал Владилен Серафимович, было поступком отчаяния, предсмертной ярости. Расстояние все равно было слишком маленьким, киллер не мог промахнуться в любом случае. Хрупкая женщина все равно не щит, за нее весь не спрячешься…

Генеральный директор был все равно обречен, но у Щелкунчика однажды в жизни уже был случай, когда неповинная ни в чем девушка неудачно дернула головой… Того случая Щелкунчик не простит себе никогда, до конца жизни. И не повторит никогда…

— Спокойно! — крикнул Щелкунчик, обращаясь непосредственно к Лене, застывшей в руках Владилена Серафимовича и глядящей сейчас перед собой неподвижными помутневшими глазами. — Стой спокойно, не двигайся!

После этого он нажал на спуск. Нажал мягко, плавно, как учили еще в военном училище и как натренировался потом. В голове Владилена Серафимовича появилась круглая ярко-алая дыра. Она появилась на том самом месте, где в русских сказках у прекрасной царевны «во лбу звезда горит», — посередине.

Крик резко оборвался…

Сначала на пол упала Лена, которая не устояла на ногах, когда разжалась державшая ее рука. Следом вбок упал генеральный директор трижды орденоносного металлургического комбината. В далеком банке «Солнечный» в центре Москвы могли хлопнуть пробкой от французского шампанского!

Делать контрольный выстрел не было никакой необходимости. Калибр у пистолета был крупный, выстрел производился с близкого расстояния, и теперь Владилену Серафимовичу уже не смогла бы помочь ни реанимация, ни даже ангел в белых одеждах, спустившийся с небес.

Щелкунчик обтер пистолет краем скатерти со стола и бросил оружие поверх трупа. Он не любил оставлять оружие на месте «выполнения заказа». Это было вопреки общепринятому у киллеров, которые всегда почти бросают пистолет. Щелкунчик предпочитал работать одним и тем же оружием. Теперь, однако, он должен был быть налегке, чтобы надежно уйти от возможной погони и вообще не рисковать.

Сделав это, он столкнулся глазами с Леной, которая начала приходить в себя. Хотя приходить в себя — это сказано слишком бодро. От того, что произошло только что, Лена не придет в себя до конца своих дней…

Однако она поднялась сначала на четвереньки, потом встала на ноги. Лицо ее было по-прежнему бледно, в нем не было ни кровинки.

— Что это? — бормотала она. — Как? Почему?

Она несчастными глазами то смотрела на Щелкунчика, то оглядывала себя с подозрением и делала руками какие-то странные пассы — это она боялась, что на ней осталась кровь Владилена Серафимовича… Ей теперь казалось, что она, прижатая к нему, услышала, как сразу после выстрела перестало биться его сердце. Уже позже, во время изнурительного следствия, Лена все время повторяла про это и каждый раз просила занести в протокол допроса именно этот потрясший ее факт…