Призрак киллера

— Потом, уже после окончания университета, мне как-то сказали, что Семен пошел служить в органы, — сказала Нина. — Тогда, десять лет назад, это еще было довольно престижно, хотя «волна» уже поднималась. Ну, ты знаешь, что многих мальчиков после факультетов журналистики, исторического, восточного и тому подобных приглашали работать в КГБ… Это был не секрет, хотя касалось это, конечно, только надежных и неоднократно проверенных.

Про это Щелкунчик знал, хотя его это и не коснулось. Все-таки он учился совсем не в таких престижных местах… А в престижных вузах, в особенности московских, обработка студентов начиналась буквально со второго курса. Органы присматривались к каждому. Начиналось все с того, что производилась вербовка секретной агентуры среди студентов. По-русски эта самая секретная агентура называлась стукачами.

Стукачей могло быть сколько угодно, им не платили за их услуги. Стукачи работали бесплатно, из чистого энтузиазма.

Ну, не из энтузиазма, конечно… Тут все было сложнее. Студента вызывали с лекции в отдел кадров, и там уже ждал аккуратный такой человек в костюме и при галстуке. После короткой ознакомительной беседы этот человек представлялся сотрудником КГБ и предлагал студенту подписать бумагу о сотрудничестве и ежемесячно давать информацию о своих сокурсниках, соседях по общежитию, преподавателях…

— Это ваш гражданский долг — помогать органам, — говорил сотрудник охранки. Многие верили и этому: шутка ли, у двух третей народа за семьдесят лет сознание оказалось вывихнуто так, что до сих пор не может прийти в норму. Если семь десятилетий заставлять под страхом смерти верить в то, что черное — это белое, любые смещения могут произойти…

А большинство соглашались сотрудничать еще и потому, что в случае отказа могли бы последовать кары — отказ в выезде за рубеж по турпутевке, плохое распределение по окончании вуза… Да мало ли рычагов могло найтись на непокорных и больно гордых…

Таким образом, в одной студенческой группе число стукачей могло достигать пяти-шести человек, то есть трети состава.

Отчего люди в России не уважают друг друга? Да оттого, что как ни рядись джентльменом и ни корчи из себя благородного мечтателя, эдакого Евгения Онегина, а каждый сам про себя и друг про друга понимает все… Что — заляпаны, запятнаны, поруганы и осквернены… Почти каждый. Так что ж теперь из себя благородных корчить…

А уже на втором и на третьем курсах начинался отбор тех, кому потом, после окончания, будет предложено стать штатным сотрудником, то есть офицером спецслужбы.

Отбирали из тех же самых стукачей, но тут уж проверки были строгие, серьезные. Такие проверки проходил далеко не каждый. Да КГБ и не нужны были «всякие каждые». Одно дело пользоваться бесплатными услугами стукачей, а другое — брать их к себе на работу.

Тем более что в КГБ была целая теория — о силах и средствах… Силы КГБ — это штатные сотрудники, офицеры. А стукачи, кто бы они ни были — артисты, профессора, журналисты, инженеры, — это просто средства… Средства для достижения определенных целей.

За силы нужно отвечать, о них нужно заботиться. А перед средствами никаких обязательств быть не может — их просто используют, а потом выбрасывают…

— Говорят, что Семен стал настоящим офицером КГБ, — сказала Нина. — Студентом он всегда был очень средним, это я хорошо помню, но ведь такие как раз обычно и устраиваются в разных охранках…

И вот — они встретились во дворе, перед ее домом.

«Поговорить надо», — сказал тогда Семен, приглашая Нину сесть в машину. Он улыбался, был приветлив, да и вообще — как отказать бывшему сокурснику?

Нина не хотела никуда ехать, у нее было мало времени, да и сам Семен никогда не был ей симпатичен…

Но он так настаивал, намекал, что разговор важный.

Разговор действительно оказался важным. Да не просто важным — важнейшим. Кроме Семена, был еще один человек, который представился Яковом Бекбулатовичем. Он был маленького роста, на коротких ножках и очень-очень толстый. Его круглое лицо, гладко выбритое, лоснилось от пота, а маленькие карие глазки смотрели напряженно и выжидательно.

Нине почему-то сразу подумалось, что, наверное, такими же глазками паук смотрит на муху, запутавшуюся в его сети.

Главным тут, несомненно, был этот самый Яков Бекбулатович, а Семен, похоже, присутствовал просто в качестве бывшего товарища по университету. Вероятно, Семена взяли специально для того, чтобы у Нины не возникло сомнений и она села в машину.

Разговор велся в некоем помещении, куда они приехали, свернув с оживленной улицы в тихий переулок. Там была маленькая железная дверь в стене, на которой ничего не было написано. Со стороны можно было подумать, что за этой дверью находится кладовка, где дворник хранит свои метлы и лопаты.

На самом же деле внутри оказалась вполне благоустроенная квартира, напоминавшая жилую, хотя сразу было видно, что тут никто не живет.

Сквозь приоткрытую дверь Нина даже заметила кухню, где была газовая плита и стояла посуда. При этом запах в квартире был такой, что становилось ясно — никто и никогда на кухне ничего не готовил.

В комнате, куда ее провели, стояли кожаные кресла, диван, тоже обитый кожей, и низкий столик, тоже, как и все здесь, девственно чистый.

Когда Нина наконец спросила, в чем же дело и о чем будет разговор, Яков Бекбулатович сказал:

— Расскажите нам все, что вы знаете о банке «Солнечный», о компании «Санрайз»… Словом, все, что вы говорили вашему редактору Демьяну Потаповичу. И все то, чего вы ему не говорили.

Когда Нина поняла, что деваться некуда, она все рассказала. Никто ей не угрожал, просто она поняла, что оказалась в таком положении, когда лучше не спорить.

Мужчины слушали ее молча, не перебивая, но с таким видом, будто уже знали все это.

— Понятно, — нарушил молчание толстенький Яков Бекбулатович после того, как Нина изложила все, что узнала от Алексея. — Собственно, все это мы и так знали.

— Вам рассказал Демьян Потапович? — спросила Нина, удивляясь на своего главного редактора. Что потянуло его болтать о таком? Это же совершенно против всех журналистских правил.

А может быть, Демьян Потапович и не журналист вовсе, хоть и главный редактор газеты? Может быть, главная его профессия совсем другая?

— Оставим в покое Демьяна Потаповича, — ответил собеседник спокойно и мирно. — Мы анализировали эту сделку с комбинатом и сразу поняли, что банк выступает просто в качестве подставного лица. У них нет таких денег. Своих денег, — подчеркнул он. — Самое главное — это бумага, — сказал Яков Бекбулатович и пронзительно посмотрел на Нину. — Бумага — это все… Если мы найдем бумагу, мы докажем незаконность всей сделки и вы получите крупную сумму. Повторяю — крупную сумму. Эта сумма будет на много порядков выше, чем те, к которым вы привыкли.

— Откуда вы знаете, к каким суммам я привыкла? — спросила уязвленная последними словами Нина. — Сейчас журналисты получают по-разному. Это от многого зависит.

— Не сердитесь и не волнуйтесь, — сказал толстячок миролюбиво. — Давайте я выражусь иначе — вы получите больше, чем все журналисты Москвы вместе взятые получают за месяц… Так вас устраивает?

Так ее устраивало, но она на самом деле не знала, где бумага. Откуда она могла знать?

Нина подозревала, вернее, точно знала, что и Алексею это неизвестно. Бумага на его глазах была подписана с обеих сторон, после чего исчезла со стола переговоров и погрузилась в кейс одного из сотрудников «Санрайз». Алексей только запомнил, что сотрудник — негр огромного роста… Но в Европе сейчас такое количество негров, что легче, кажется, найти белого…

— Договоримся так, — сказал в конце концов Яков Бекбулатович. — Вы поезжайте в Синегорье, как собирались… Добывайте там материал, какой только вам нужен для газетной статьи. Это — ваше дело. А заодно мы вас попросим об услуге. Расскажите руководству комбината о том, что вы только что рассказали нам. Только в сослагательном наклонении. Вы понимаете, что это такое?

Что такое сослагательное наклонение, Нина знала хорошо, недаром она была журналистом.

Ей поручалось поговорить с руководством комбината и намекнуть о том, что возможен такой вот вариант… То есть будто бы она ничего толком не знает, но имеет основания предполагать…

И посмотреть на реакцию. Что скажет на это товарищ Барсуков. А что — товарищ Черняков… И два заместителя генерального тоже.

— Мы хотим понять степень участия руководства комбината в этой истории, — пояснил Яков Бекбулатович. — Знают ли они вообще об этом, о существовании компании «Санрайз», например… И что они обо всем этом думают… Словом, привезите нам их реакцию.

Нина так и сделала. Приехав в Синегорье, она прошла по всему руководству со своими якобы «бреднями». Говорила, что ходят такие смутные слухи, и спрашивала, как бы они все отнеслись к этому, если бы… И так далее…

Реакция была неинтересной, Нина уже предвидела, что толстенький кареглазый Яков Бекбулатович будет разочарован.

Барсуков просто ничего не понял. Он некоторое время слушал Нину, а потом зевнул и сказал, что все это — происки империалистов, и вообще — сионистская пропаганда… Видимо, он за долгие годы просто механически говорил все это, когда сталкивался с чем-то малопонятным…

Потом Барсуков с внезапным жаром заговорил о недовольстве жителей Синегорья продажей комбината, стал повторять тезисы о «социалистическом выборе нашего народа» и так далее. Нина поняла, что он попросту не склонен задумываться о каких-то комбинациях, более сложных, чем биться лбом о стенку и требовать суда.

Оба заместителя генерального директора, подавленные Барсуковым, вообще не считали себя вправе высказывать какие-либо суждения. Они надували щеки и отвечали, что их вопросы — хозяйственные, а дальше они лезть не хотят.

Заинтересовался один лишь Черняков. Причем он настойчиво допытывался у Нины, откуда ей что-то известно о сговоре банка, купившего контрольный пакет, с западной компанией.

«Да это лишь предположение, — говорила Нина. — Никто ничего не знает, а я просто интересуюсь ситуацией».

«Дыма без огня не бывает», — отвечал многозначительно Черняков и продолжал настаивать. Он просил Нину рассказать ему обо всем.

— И ты рассказала? — прервал Щелкунчик рассказ женщины. — Ты рассказала Чернякову о том, что узнала от Алексея?

Нина непонимающе посмотрела на него и отрицательно покачала головой. Но в глазах ее появился страх. Щелкунчик понял, что попал в точку. Если она и не рассказала Чернякову подробно, то, во всяком случае, по неосторожности намекнула на то, что располагает какими-то реальными данными.

Теперь все встало на свои места.

Щелкунчик закурил и, встав, отошел к окну, из которого открывался вид на крыши соседних домов, залитые солнцем, на голубей, на деревья с их пышными кронами. Внизу, как маленькие букашки, ползали люди. Машины, припаркованные возле дома, сверху казались игрушечными, как пластмассовые машинки, которые продаются для детей в киосках…

Теперь он получил ответы на все вопросы, которые занимали его в последнее время.

«А ларчик просто открывался», — вспомнились Щелкунчику слова из крыловской басни, которую он учил еще в школе. Тогда он не понимал, что они означают, и родителям пришлось объяснять ему… Ничего, теперь он в полной мере понял, что значат просто открывающиеся ларчики…

Ларчики, в которых лежит много-много денег. А вместе с ними — смерть. Деньги, если они огромные, всегда лежат вместе со смертью. «В пакете», как выражаются наниматели Щелкунчика из банка «Солнечный»…

Имеешь деньги — имеешь смерть.

Глупый и болтливый Алексей Кисляков узнал некую крупную тайну, осознал ее значение. Для этого хватило его филологического образования. Как хватило его и на то, чтобы оценить возможность на этой тайне заработать. Дурак, разве можно лезть в игры взрослых дядей? Одно дело — быть любовником руководителя банка, и совсем другое дело — встать у него на пути в качестве угрозы его благополучию…

Эх, не оценил маленький педерастик степени опасности! А Нина — та попросту ухватилась за выигрышную тему. Что ж, это вполне профессионально, тут ничего не скажешь. Она заинтересовалась и захотела написать статью. Она же не знала, что ее главный редактор связан с весьма солидными людьми и что он тут же сообщит им о материале, который готовит его журналистка… Этого Нина предвидеть не могла.

Современные журналисты, пишущие на политические и экономические темы, — это вообще «клуб самоубийц», по выражению Стивенсона… Если, конечно, они хотят писать по-умному и самостоятельно.

Банку стало известно каким-то образом о том, что Алексей и его сестра стали бегать по Москве и разносить информацию, которая совершенно секретна.

Как об этом стало известно банку? Щелкунчик этого не знал, хоть и имел несколько предположений на этот счет. Да это было сейчас и неважно.

Вот банк «Солнечный» и включил брата и сестру в «список на уничтожение», который был предложен Щелкунчику. Видимо, банк вынашивал идею устранить шумного Барсукова, который болтался под ногами и вообще действовал на нервы, а уж тут заодно было решено стереть с лица земли брата и сестру Кисляковых.

Естественно, основная оплата шла за убийство Барсукова, который хорошо охранялся, а Нина с Алексеем были уж так — для ровного счета, чтоб киллер не заскучал…

Теперь Черняков. Он ведь не случайно так заинтересовался «предположениями» журналистки, приехавшей из Москвы… Ох не случайно! Он все допытывался, что и откуда ей известно о сговоре банка с компанией на Западе.

А когда понял, что Нина действительно что-то знает, решил действовать.

Надо полагать, что этот Черняков там, на синегорском комбинате, единственный деловой человек. По-настоящему деловой.

Вероятно, он — тот единственный на комбинате, кто участвует во всей этой сделке.

Интересно, кто станет генеральным директором комбината теперь, когда Барсукова больше нет? Нового директора ведь будет назначать банк «Солнечный»… Щелкунчик на сто процентов был уверен, что этим новым генеральным станет не кто иной, как Черняков…

Но, видимо, решив убить Нину — журналистку, которая слишком много знает, — Черняков поступил самостоятельно, не проконсультировавшись со своими тайными хозяевами — банком. Он испугался и стал действовать на свой страх и риск.

Нанял убийцу, снабдил его баллончиком, и, как говорится, вперед. Потому что если бы он запросил указаний от «Солнечного», то ему сказали бы, чтобы он не волновался и не занимался самодеятельностью.

«Не беспокойся, — сказали бы ему из Москвы. — Пусть она спокойно возвращается сюда, в столицу нашей Родины… Тут о ней отдельно позаботятся специальные люди…»

Этим «специальным» человеком был как раз Щелкунчик. Наниматели ведь с самого начала сказали ему, что речь идет об убийстве трех человек… Просто Нина шла в этой последовательности последней, вот и все.

Сначала надо было устранить Алексея, который, вероятно, был вообще болтлив, и нужно было сделать все быстро, чтобы он не успел разболтать еще кому-нибудь, кроме своей сестры. Потом — Барсуков, в качестве главной жертвы. А уж потом — Нина, напоследок.

Наниматели не учли одной маловажной детали, они попросту не обратили на нее внимания. Они не предвидели того, что Щелкунчик в Синегорье познакомится с Ниной… А тут была проблема.

Во-первых, он вообще не считал возможным убивать знакомых людей, с которыми его уже связывали личные отношения. Другое дело, если бы Нина была его врагом, сделала ему что-то плохое — тогда пожалуйста. Но взять и убить знакомую женщину, с которой он спал и с которой ему было хорошо… Да еще если он уже знал, что она ни в чем ни перед кем не виновата… И вообще — она женщина. Щелкунчику приходилось убивать и женщин, но то были совершенно другие случаи. Те женщины были таковы, что по коварству дали бы сто очков вперед любому мужчине. А здесь — не то.

Кроме всего прочего, Щелкунчику не следовало знать обо всей ситуации. Киллер не должен вникать в вопрос — кого и за что. И почему. Киллер должен быть машиной, которая ни во что не вникает, ничего не знает и знать не хочет. Тогда киллер может быть надежен.

А теперь ему не нравилась вся эта история, в которую он оказался замешан. Он посмотрел на проблему как бы со стороны.

Ведь что получается? Грязная сделка, направленная на обман народа и государства, обещающая, как и все подобные грязные сделки, неисчислимые беды простым людям… И ради того, чтобы вся эта грязь состоялась и хозяева банка и прочая нечисть жили богато и хорошо, — убиваются люди, вынашиваются коварные планы. И он — Щелкунчик — является исполнителем всего этого.

А ведь он — офицер, вчера ему об этом напомнили. Он — русский офицер, хоть и забыл об этом. Он — человек, об этом он тоже вспомнил совсем недавно…

Щелкунчик вспомнил вчерашнего подполковника, его лицо и то, как он пожал ему руку и назвал товарищем майором. Его-то…

Может быть, бог потому и не поразил его еще, что дает возможность исправиться, встать на другой путь?

Почему вообще все так уверены в том, что он — Щелкунчик — такая мразь и что им можно крутить и вертеть в любые стороны?

Пока он стоял у окна, Нина воспользовалась паузой и вкатила себе последнюю, четвертую порцию кокаина. Он понял это, как только обернулся. Она как раз откладывала шприц, и по лицу ее растекалось удовлетворение.

— Все, — блаженно сказала она, откидываясь спиной к стене, — больше ты от меня ничего не добьешься… Теперь со мной бессмысленно разговаривать. Процесс пошел…

Она даже как будто посмеивалась над Щелкунчиком. Предупреждала же она его насчет того, что будет после четвертой дозы.

Ноздри ее хищно трепетали, лицо приняло самозабвенное мечтательное выражение. Она смотрела на стоящего у окна Щелкунчика, и вдруг улыбка тронула ее полные губы.

— Больше ничего нет, — произнесла она. — Нет мертвого брата… Нет банка, газеты, нет даже Москвы и этого дома… Я освободилась от всего этого. Помнишь, как Иисус Христос сказал: «Я победил мир…» Вот и я победила мир. Теперь иди ко мне.

Щелкунчик с изумлением взглянул на женщину, окинул взглядом ее сразу всю и вдруг понял, что она имела в виду, говоря о том, что может быть после ее четвертой дозы наркотика.

Конечно же, как он мог забыть эту известную вещь! Ведь кокаин противоположно влияет на мужчин и на женщин. Он производит на них разный эффект.

У мужчин кокаин подавляет половую функцию, он превращает их в импотентов, по крайней мере на время. А на женщин он как раз производит обратный эффект… Он пробуждает бешеную чувственность.

Нина, безусловно, как человек с соответствующим кокаиновым стажем, отлично знала и могла предвидеть, что с ней будет происходить в дальнейшем. А теперь с удовлетворением отмечала, что «процесс пошел»… Ее, казалось, даже забавляет растерянность Щелкунчика.

— Ну же, — сказала она. — Я так много тебе всего рассказала… Мне вовсе не следовало всего этого говорить. Ты просто вытянул все это из бедной ненормальной женщины… Ты использовал меня.

Она перевела дух, и глаза ее загорелись с новой силой. Теперь они просто испепеляли Щелкунчика.

— А теперь я воспользуюсь тобой, — продолжила Нина. — Я же дала тебе воспользоваться мной… Теперь моя очередь пользоваться тобой, моя прелесть…

Перед ним была сейчас просто женщина-вамп. Впору было испугаться ее напора и того, как она была возбуждена.

Наверное, другой мужчина на месте Щелкунчика струсил бы и сбежал. А если бы даже ему не удалось сбежать, то он все равно ничего не смог бы от страха.

Нина — бледная, с горящими глазами, дрожа всем телом — шла к нему, простирая вперед руки… Это было как сцена из американского фильма про вампиров.

— Не томи бедную женщину, — сказала Нина, обхватывая Щелкунчика за шею одной рукой, а другой распахивая на себе халат и поднимая одним рывком вверх короткую комбинацию…

Он давно уже не сталкивался с такой силой подлинной страсти. Пусть эта страсть была искусственно вызванной, обусловленной действием наркотика, но сама сила ее, экспрессия потрясли Щелкунчика.

Кроме того, он прекрасно помнил жаркие и бесстыдные объятия в гостиничном номере Синегорья, то, как Нина вела себя тогда. Это была одна и та же женщина, сейчас наркотик лишь слегка видоизменил, усилил ее страсть. Ту страсть, которая вообще была присуща Нине.

Она отдавалась самозабвенно, со стонами и плачем. Вопли раздавались в квартире на седьмом этаже. Нина скрежетала зубами и мотала головой из стороны в сторону.

Трудно было даже сказать, кто кому отдается и кто кем владеет из этих двух людей, которые сплелись в неразрывный клубок обнаженных тел. В постели Нина была настоящим бойцом. Она сделала так, что и Щелкунчик в ее объятиях забыл обо всем на свете, погрузился в наслаждение, бурные волны которого захлестывали его с головой.

Может быть, впервые в жизни Щелкунчик ощутил то, что называется вихрем желания, ураганом страсти. Раньше ему казалось, что все уже было в его жизни, что он видел и прошел в этом смысле все. Но сейчас выяснилось, что он ошибался, принимал за ураган слабый колеблющийся ветерок…

Теперь благодаря Нине он почувствовал, что все его прежние взаимоотношения с женщинами были лишь приготовлением к этой встрече.

Щелкунчику оставалось лишь удивляться, поражаться, потрясаться. Но он не мог не верить своим ощущением.

Да, это все происходило с ним, и все это было правдой. Малознакомая женщина неожиданно, в самый, казалось бы, неподходящий момент погрузила его в полноту ощущений жизни.

Он должен был принести смерть в этот дом, а на самом деле получил мощный жизненный импульс.

Когда спустя два часа Нина отпустила его и, откинувшись на постели, закрыла глаза, он, глядя на ее утомленное кокаином и страстью лицо, подумал: «Вот бы это никогда не кончалось…»

И сам удивился этой своей реакции. Кто бы мог подумать!

Нина затихла, ее прерывистое дыхание постепенно становилось все глубже и ровнее. Теперь она заснула.

Нина сделала все так, как хотела, как собиралась. Действительно, она прошла по всем четырем стадиям кокаина, как и предсказывала.

Щелкунчик, весь мокрый от пота — своего и Нины, — сел на кровати и закурил. Ему нужно было разобраться со своими мыслями и чувствами. Он привык к неожиданностям, всегда бывал готов к смене эпизодов, но не в таком же темпе!

«Говорят, что у человека каждые семь лет меняется полностью состав крови. Кровь обновляется, — размышлял Щелкунчик, жадно затягиваясь первой за два часа сигаретой. Он несколько раз пытался сделать перерыв между любовными схватками, но у него это не получалось: Нина не позволяла ему этого… — И вместе с обновлением крови в организме меняется и сам внутренний мир человека — его желания, вкусы, предпочтения. Сам взгляд на вещи меняется».

Это Щелкунчик когда-то читал в газете и запомнил. Сейчас ему показалось, что это произошло с ним.

«Наверное, минуло семь лет, — думал он. — И я стал другим. Внезапно стал другим, в течение каких-нибудь двух дней».

Он приглядывался как бы со стороны к тем изменениям, которые наблюдал в себе самом, и мог найти объяснение этому только в странной этой теории о смене состава крови. Это было малоубедительно, но ведь должен же он был как-то объяснить то, что с ним творилось.

Он понял сразу много вещей. Он не хочет больше убивать невинных людей.

«Нет, — говорил он себе. — Наверное, у меня уж планида такая — убивать. Никуда не денешься, если я действительно только это и умею делать по-настоящему. Но не невинных людей, не невинных…»

Кроме того, он не желает больше быть пешкой, не хочет бездумно выполнять чужую волю. Он сам — офицер и может решать, что хорошо, а что плохо. И для Родины, в частности. А почему бы и нет? Разве он не имеет на это права? Больше он не позволит использовать себя.

И еще… То, в чем ему было труднее всего признаться себе. Он хотел Нину, и не так, как прежде хотел разных женщин, а по-настоящему. Называется ли это любовью? Нет, конечно, нет… Но это называется истинной, подлинной страстью, которая по-настоящему захватывает целиком. Когда секс не просто времяпрепровождение и не повод для минутного наслаждения. То, что он испытывал с Ниной, — это царство чувственности, море, бескрайнее море желания.

Итак, ему предстояло теперь принять решение. Вариантов было три. Первый — он доводит взятое на себя дело до конца. То есть убивает Нину прямо сейчас, потом получает последнюю треть денег и спокойно уматывает с семьей за границу.

Но этот вариант отпадал. Собственно, Щелкунчик отказался от этого варианта еще утром, когда развернул конверт и увидел фотографию Нины. Просто он не хотел себе в этом признаваться…

Второй вариант предполагал следующее — он просто встает сейчас, одевается и уходит до того, как Нина проснется.

Он уходит, забирает Надю с детьми и улетает в Ригу. А потом дальше, денег в любом случае хватит надолго и на много…

Оставался еще третий вариант. На первый взгляд он казался почти совершенно безумным, но на этот счет у Щелкунчика были отдельные соображения. Неужели бог не покарал его уже давно только для того, чтобы он — Щелкунчик — сейчас просто сбежал и потом до самой смерти лежал на пляже где-нибудь возле Рио-де-Жанейро? Неужели все закончится так глупо, жалко и бездарно? И сможет ли Щелкунчик жить там, вдалеке, без дела, без цели, да еще и волоча за собой груз в виде своего прошлого?

Тем более невыносимо это будет для него теперь, когда он только узнал что-то новое, важное для себя о себе самом, о том, как надо ему жить.

Кстати, если он сейчас сбежит, то навсегда потеряет Нину — женщину, разбудившую в нем мужскую чувственность… Потеряет навечно и потому, что будет жить где-то безумно далеко, за морями-океанами, а также и потому, что ее попросту не будет существовать.

Ведь наивно полагать, что, если он сейчас ее не убьет, заказ не будет просто передан другому киллеру… Если уж банк решил убить Нину, он сделает это, несмотря ни на какие обстоятельства. Тем более что, несомненно, Нина с ее деятельной натурой действительно представляла угрозу гигантской сделке…

Вот так все и получается в жизни — думаешь, что у тебя в запасе три варианта, а оказывается, что приемлемый, возможный для тебя всего один!

Нина спала долго. Это не был здоровый сон, это было тяжелое состояние забытья, в которое женщина вогнала себя сама кокаином.

На улице уже стало темнеть, когда она открыла глаза и пустым взглядом посмотрела на сидящего в кресле возле кровати Щелкунчика.

— Я все еще жива? — медленно сказала она, приподнимая голову с подушки. Волосы ее рассыпались по плечам, а лицо было все еще бледно, но необычайно красиво. — Я вижу или все это происходит со мной в предсмертном сне?

Щелкунчик промолчал и только слабо улыбнулся. Прошедшие часы были и для него нелегкими, и он еще не вполне пришел в себя от внутренней борьбы.

— Я совершенно не ожидала этого, — произнесла женщина и покачала головой.

— Чего не ожидала? — не понял Щелкунчик. — Ты думала, что я оставлю тебя и уйду, не попрощавшись?

Наступила пауза, в течение которой они глядели друг на друга, причем Нина — так, словно видела Щелкунчика впервые.

— Ты и должен был уйти, по моим расчетам, — наконец сказала она. — Но я была уверена, что мне не суждено проснуться после твоего ухода.

Щелкунчик подпрыгнул в кресле и вытаращился на Нину. Он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле и раздался какой-то писк… Нина смотрела ему в глаза и не отводила взгляда. Зрачки все еще были расширены, но уже в меньшей степени, чем раньше, — действие кокаина ослабло.

Теперь женщина сидела на кровати, а голос ее звучал тихо, проникновенно.

— Почему ты не убил меня? — спросила она. — Почему ты тянешь, медлишь? Почему ты бездействуешь?

За окном было темно, свет в комнате не был включен, и потому во всей обстановке было что-то инфернальное, фантасмагорическое…

Наконец Щелкунчик собрался с духом и спросил банальное:

— Что ты имеешь в виду? — и сам же услышал, как неестественно, напряженно прозвучал его голос.

— Ты ведь должен был убить меня, — сказала Нина отрешенно, спокойно, как будто речь шла вовсе не о ней или как будто она, как Щелкунчик, привыкла произносить такие слова. — Разве не так? Я это почти сразу поняла, когда ты вошел днем… Я увидела тебя на пороге и поняла, зачем ты явился… И когда ты сказал, что тебе дали мой адрес. Кто же может дать тебе мой адрес и послать тебя сюда, если не банк «Солнечный»? — Нина перевела дух и закончила упавшим голосом: — Вот я и спрашиваю у тебя: почему ты все еще не сделал этого? Или ты ждал, пока я проснусь? Тогда вот…

Щелкунчику нужно было взять тайм-аут, и он воспользовался полуминутной передышкой.

— Зачем же ты тогда?.. Зачем же тогда ты говорила со мной и… И отдавалась мне, если знала… Если думала, — поправился он запоздало, — если знала с самого начала, что я пришел тебя убить?

Нина усмехнулась:

— У каждого, наверное, свой способ прощаться с жизнью. Во-первых, я хотела оттянуть время. Сам понимаешь, это такая человеческая слабость — бояться и пытаться отодвинуть хоть на минуты, хоть на секунды… А потом я приняла меры. Мне помог кокаин. Я решила, что нужно попрощаться с жизнью как следует. Вот я и устроила себе праздник… Фестиваль. — Нина опять усмехнулась.

Вот это да… Так, значит, все, что у них было, — это Нина прощалась таким образом с жизнью?

— Как же ты могла? — спросил ошеломленный Щелкунчик. — Как ты могла спать со мной, заниматься любовью в то время, как знала, что я пришел убить тебя?

— А кто тебе сказал, что ты мне не нравишься? — ответила спокойно Нина. — Кто сказал, что ты не мужчина в моем вкусе? Может быть, мне нравится заниматься любовью с убийцей… Меня это очень возбуждает.

— И что ты чувствовала в это время? — прошептал Щелкунчик, которого вообще потрясли слова женщины.

Она прошла через комнату и села к нему на колени — обнаженная, горячая…

— Что я чувствовала? — спросила она, как будто недослышав его. — Я чувствовала вожделение… Кокаин помог мне возбудиться, но на самом деле мне сейчас даже кажется, что наркотик был лишним. Ты возбуждаешь меня и без всякого кокаина. — Она произнесла все это, и губы ее извивались прямо перед глазами Щелкунчика. Он даже испугался, что будет изнасилован вновь. Но до этого дело не дошло. — Ну, так что же ты не убил меня? — с вызовом спросила опять Нина. — Честно говоря, ты разочаровал меня. Я так надеялась, что ты убьешь меня во сне. А ты дождался моего пробуждения… Наверное, ты хочешь, чтобы я приняла смерть в полном сознании… Да? Ты, может быть, садист?

Она засмеялась, и ее смех прозвучал ужасно… Щелкунчику уже давно не было так страшно, как сейчас, в этой пустой квартире, наедине с голой женщиной, говорящей с ним так прямо и вызывающе-откровенно.

— Я не буду тебя убивать, — сказал он наконец.

Через час он ушел из ее квартиры, так и не сказав Нине о том, что в данный момент считал для нее самым важным, — кто убил ее брата…

А дома все было очень удачно, потому что Надя купила билеты на самолет, и теперь посреди комнаты стояли два чемодана, а вокруг них суетились Кирилл с Полиной. Они укладывали вещи, которые Надя вынимала из шкафов и передавала им. Сборы на лето были в самом разгаре.

У Щелкунчика защемило сердце при виде всей этой картины. Теперь ему предстояло как-то сообщить жене и детям, что его планы изменились и что он не сможет поехать с ними сейчас. К тому же он вспомнил, что так и не удосужился купить детям обещанные им подарки. Они вообще заслужили — тем более что закончился учебный год и они ждали поощрения.

Щелкунчик вызвал Надю на кухню и, стиснув зубы, сообщил ей о том, что сейчас он отправит ее с детьми в Латвию, а сам приедет позже.

Как ни странно, Надя восприняла это довольно спокойно, а может быть, ему это только показалось — Надя вообще умела владеть собой.

— А я примерно так и думала, — сказала она, пожав плечами. — Мне почему-то казалось, что ты так и не поедешь с нами.

— Но я совсем скоро приеду, — возразил Щелкунчик, искренне надеясь на то, что это правда. Просто именно сейчас обстоятельства не позволяли ему выпутаться так внезапно. Он бы не смог потом уважать себя.

— Когда ты приедешь? — прямо спросила Надя, и глаза ее сделались грустно-холодными, отчужденными.

— Скоро, — повторил Щелкунчик. — Ты же понимаешь, что я не могу сказать точно…

— Это я понимаю, — произнесла Надя. — Пора уж мне и привыкнуть к твоему стилю жизни. Непонятному для меня стилю… Мне непонятно другое…

Она не успела закончить, потому что зазвонил телефон, и они оба вздрогнули. Телефон — враг их жизни.

— Ну и как? — раздался тихий голос на другом конце провода, стоило Щелкунчику поднять трубку. — Кажется, вы не торопитесь? Вы что, не понимаете, что чем скорее вы сделаете свою работу, тем скорее ваша семья и вы сможете поехать отдыхать?

Щелкунчик промолчал, ждал, что будет дальше.

— Ваша супруга вчера купила билеты на самолет, который вылетает сегодня, — сказал мужской голос. — Будет очень жаль, если билеты пропадут… По нашим подсчетам, до вылета остается три часа. Вы что, планируете за это время успеть?

— Может быть, — ответил Щелкунчик после недолгого раздумья. Потом собрался и бодрым голосом сказал: — Да, я намереваюсь успеть все сделать.

— Ну и прекрасно. Желаем вам удачи, — сказал голос, и в трубке зазвучали гудки отбоя.

Значит, так обстоят дела… Значит, так. Щелкунчик повесил трубку, но еще некоторое время стоял возле телефона, лицом к стене. Он напряженно вслушивался в себя.

Получается, что Надя рассказывала чистую правду о том, как ей позвонили неделю назад и заставили сдать уже взятые билеты. Собственно, Щелкунчик не сомневался в том, что жена не лжет, просто ему показалось, что все это давно миновало. Он ведь вернулся из Синегорья, и не как-то, а с победой…

У нанимателей нет никаких оснований так уж не доверять ему. Но нет, они «ведут» и его самого, и его семью, все время наблюдают за их действиями.

Вот и теперь можно быть уверенным, что отъезд не останется незамеченным. Более того, ему постараются воспрепятствовать.

— Я хотела тебе сказать, но телефон перебил, — произнесла Надя, подходя к Щелкунчику, как только он повернулся к ней лицом. — Ты обратил внимание на то, что у нашего подъезда все время стоят машины? Машины разные каждый день, только рожи там одни и те же… А когда я выхожу одна или с детьми, рожи следуют за мной.

— Почему ты раньше мне не сказала? — только и нашелся что спросить Щелкунчик.

— Я думала, что ты заметил сам, — пожала плечами Надя. — Это ведь ты у нас специалист по таким вещам… Тебе ли не знать, что это может означать? Я сейчас просто так, на всякий случай сказала.

— Хорошо, я буду иметь в виду, — пробормотал Щелкунчик. — Пусть это тебя не беспокоит.

Он ожидал, что у него возникнут проблемы, но не думал, что они появятся так быстро — буквально с самого начала. Что ж, как говорят в народе, назвался груздем — полезай в кузов… И если уж он решился вступить в конфликт с могущественным банком, с собственными нанимателями-заказчиками, то, наверное, он заранее подумал о том, как это будет трудно…

Какая принципиальная разница, когда начнутся «боевые действия» — сейчас или часом позже?

— Я сейчас приду, — сказал он Наде. — Вы пока укладывайте вещи, а я быстро вернусь.

— Ты хочешь поговорить с ними? — спросила Надя испуганно. — С этими типами внизу?

— Нет, конечно, — ответил Щелкунчик. — Просто есть маленькое дело.

Он вышел из дома и действительно обнаружил возле подъезда машину, которая стояла, не зажигая огней. Внутри были два человека, чьих лиц он не смог разглядеть. Да и к чему глядеть-то? Ясно, что это люди из банка «Солнечный», которые внимательно следят за его семьей, чтобы не дать ему возможности отправить Надю с детьми подальше.

Щелкунчик сел в машину и поехал в центр города, он знал, что там есть большой магазин, торгующий всю ночь. Ему было нужно сделать покупки.

«Дурная голова ногам покоя не дает», — вспомнил Щелкунчик поговорку, относящуюся к нему.

В ночном универмаге он быстро нашел набор красок для Кирилла и купил их. Зато с лошадью были проблемы. Он даже не думал раньше, что лошадь для Барби — это такой ходовой товар… Кто бы мог подумать!

Лошадей было штук шесть. Тут были коричневые, черные, серые «в яблоках» и две белые лошади. Какую из них выбрать?

В конце концов Щелкунчик остановился на той лошади, которая имела самую богатую сбрую — красную с желтыми украшениями. Наверное, маршал Жуков выступал на параде Победы именно на такой вот лошади.

Когда он вернулся к дому, машина стояла на прежнем месте и сидевшие в ней парни никак не отреагировали на появление Щелкунчика. Он понял, что у них лишь одна инструкция — воспрепятствовать Наде с детьми уехать. Интересно только, до какой степени им приказано препятствовать?..

Во всяком случае, Щелкунчик знал одно — чем решительнее он будет действовать, тем вернее будет успех. Когда речь идет о безопасности твоей жены и детей, не следует слишком миндальничать.

Радость Полины и Кирилла, когда они неожиданно получили обещанные подарки, несколько примирила его с жизнью. Глядя на их восторженные и удивленные лица, Щелкунчик дал себе слово, что приедет к ним скоро… Очень скоро… Как только дела позволят.

До самолета теперь оставалось два часа. Времени больше не было, и некогда было выдумывать что-то особенное.

«Для начала сойдет простой вариант», — подумал Щелкунчик решительно. Это потом, когда боевые действия пойдут во всю мощь, нужно будет придумывать нечто изощренное. Пока что никто не готов, и можно особенно не церемониться.

— Возьмите вещи и идите на улицу, — сказал он Наде и притихшим детям, которые почувствовали уже, что начинаются приключения. А печальный опыт подсказывал им, что приключения, если их организует папа, бывают поистине головокружительные…

— Но там темно, на улице, — возразила нерешительно Надя. — И ты же не думаешь, что мы пойдем в аэропорт пешком… Ночь, до самолета всего два часа…

Она вопросительно смотрела на мужа, но он поспешил ее успокоить.

— Вы просто пойдете по улице, — сказал он. — Вот туда, прямо, а потом завернете направо. За вами пойдет человек. Ты знаешь, что это за человек, Наденька… Но вы ничего не бойтесь и спокойно идите. Этот человек будет просто идти за вами, и все…

— А потом? — вдруг спросил Кирилл напряженным голосом.

— А потом он уже не будет идти, — ответил Щелкунчик, стараясь говорить мягко и спокойно. — Я вас догоню на машине, и мы все вместе поедем в аэропорт.

— Ну хорошо, — сказал Кирилл, а у Полины глаза сделались тревожные. Она что-то вспомнила.

— Папа, а ты привезешь Барона, когда приедешь к нам? — спросила она.

Собаку пока что пришлось отдать подруге Нади, потому что хоть справка на вывоз собаки была, но в самолет ее не пускали. Так что Щелкунчик пообещал привезти Барона на поезде. Ничего, ехать тут недолго, пес в собачьем вагоне не успеет сильно заскучать.

— Попрощаться еще успеем, идите теперь, — сказал Щелкунчик. Руки у него вдруг стали слегка влажные, он волновался.

Он бы меньше волновался, если бы речь шла о нем самом, а не о Наде и детях. Они спустились по лестнице, и он посмотрел им вслед. Такие маленькие, растерянные и беззащитные… И все эти волнения по его вине. Нет, он не имеет права подвергать их опасности. Им не на кого больше надеяться, он, Щелкунчик, их единственный защитник.

Он закрыл за собой дверь квартиры и стал быстро спускаться вниз. Жаль, что у него нет пистолета, это могло бы помочь. Человек с пистолетом выглядит гораздо убедительнее…

Кстати, пистолетом нужно будет немедленно обзавестись. Через десять минут он поссорится с банком «Солнечный», а это, судя по всему, такая структура, противостоять которой с голыми руками немыслимо. С пистолетом, правда, тоже немыслимо, но как-то привычнее.

Машина стояла на старом месте, только теперь в ней сидел только один человек.

Значит, один отправился пешком вслед за Надей и детьми. Можно себе представить, в каком недоумении он находится — женщина одна с двумя детьми тащит чемодан по ночной улице…

Ага, ситуация проясняется. Теперь в салоне машины горел неяркий свет, и было видно, как оставшийся за рулем человек разговаривает по радиотелефону. Понятно, что он докладывает о странном маневре жены Щелкунчика и спрашивает указаний.

Теперь нужно было спешить, тянуть больше некуда. Ситуация уже развивалась, и от решительности действий Щелкунчика зависел успех всего предприятия.

Он вылетел из парадной пулей и метнулся к стоящей машине. Хорошо, что сейчас лето и тепло на улице — окно рядом с водителем было опущено. Хорошо также, что машина отечественной марки, а то он не стал бы открывать окно, а включил бы кондиционер…

Все правильно, для подобных акций все выбирают самые обычные русские машины, чтобы ничего не бросалось в глаза…

Щелкунчик уже на ходу вытянул вперед обе руки и успел через открытое окно схватить водителя за голову. Под руку попался прижатый к уху радиотелефон. Щелкунчик вырвал радиотелефон и ударил им водителя по голове. Но это была плохая идея. В последнее время предметы, техника все время подводили Щелкунчика. Все стало каким-то хлипким, ненадежным, и ударить-то толком нечем!

Одно дело ударить человека советским телефонным аппаратом по голове — жертва наверняка попадет в больницу с тяжелой травмой черепа… А что значит ударить радиотелефоном фирмы «Нокиа»? Ничего, трубка пластмассовая, легкая, хрупкая. Разве это оружие?

Радиотелефон от удара разлетелся на куски прямо на голове водителя. Послышался треск и резкий крик, но ожидания Щелкунчика не оправдались.

Водитель — молодой парень с бычьей шеей и металлическим кольцом в ухе — оказался совсем не робкого десятка, и взять его было не так-то просто.

Парень мгновенно пришел в себя и оценил ситуацию. Щелкунчик попробовал схватить его за горло и придушить, но противник сориентировался. Он резко открыл дверцу машины, причем сделал это с такой силой, что Щелкунчик буквально отлетел в сторону.

Следом из машины выпрыгнул водитель, который был настроен весьма воинственно.

«Ну, вот и способ проверить, что за инструкции ему даны», — подумал Щелкунчик с отчаянием…

Парень надвигался на него и шарил одной рукой в кармане куртки. Что там — нож, пистолет или кастет?

Со лба у парня текла кровь, все-таки острая пластмасса радиотелефона покорябала его. Но это только хуже — совсем как подранить разъяренного быка. Он станет только злее от раны.

Щелкунчик посмотрел на противника, и что-то подсказало ему, что бой будет нелегким. Нет, он столкнулся с серьезной организацией, где работают не сопляки. Справиться с этим быком совсем не то, что побить хулигана или мелкого рэкетира… Перед Щелкунчиком был профессионал, может быть, такой же опытный, как и он сам.

Он бросился на парня, опустив голову вниз, и темечком врезался ему в живот. Это не должно было решить вопрос, но Щелкунчик и заранее уже понимал, что одним ударом теперь не отделаешься. Он уткнулся головой в живот парню и как бы таранил его назад, к машине.

Это удалось, он буквально втолкнул водителя обратно на сиденье через оставшуюся открытой дверцу. Только сейчас парень сидел боком, высунув ноги наружу. Вот этими-то ногами он тут же, спружинив тело, ударил Щелкунчика в грудь.

«Надо было вовремя отскочить, сам виноват», — подумал Щелкунчик, оказавшись лежащим спиной на асфальте. Слава богу, он успел сгруппироваться и вовремя уберечь голову от удара — не то результат всех его замыслов был бы плачевным…

В груди была резкая боль, и, дернувшись, Щелкунчик даже не удержался и застонал. Может быть, у него сломано ребро? А что, от такого мощного удара все бывает…

Он все-таки заставил себя вскочить, тем более что времени у него не было — парень уже подходил к нему. Причем, видимо, решил «вправить ему мозги»… Хороший парень, гуманный, рассудительный…

— Ты чего? — сказал парень, приближаясь, и голос его прозвучал растерянно и удивленно. — Ты что, с ума сошел? Чего тебе надо?

Парень действительно не понимал, что делает Щелкунчик, что он, в самом деле, сдурел, что ли? По мысли парня, Щелкунчику ничто не угрожало, никто ему не угрожал…

Но разговаривать было поздно и бессмысленно. Нужно было довести дело до конца. Следовало применить обманный трюк. Давно уже Щелкунчик не дрался с профессионалами, и теперь, растеряв навыки, приходилось вспоминать все заново. Ну, ничего, вот сейчас он и потренируется.

Сделав шаг в сторону, как будто хотел зайти сбоку, Щелкунчик вынудил водителя развернуться боком. В следующее мгновение он выбросил вперед руку и ударил противника по шее. Метил он в горло, чтобы перекрыть дыхание — это был его излюбленный способ быстро решить проблему. Но нет, не получилось — шея оказалась толстой, малочувствительной. Парень охнул и поперхнулся, но не упал. Наоборот, рассвирепев от таких вещей, он стремительно ударил Щелкунчика ногой в пах…

Это было чудовищно. Каждому мужчине, наверное, приходится раз или два в жизни испытывать эту боль по разным причинам. Приходилось и Щелкунчику, но от этого легче не становилось — привыкнуть к такому невозможно. Как невозможно и стерпеть боль…

Такой удар потому и считается запрещенным, что человек оказывается обезоруженным болью.

Щелкунчик согнулся в ту же секунду, зажав руки между коленями. Он даже услышал собственный стон и то, как треснул зуб, — так он сжал челюсти…

«Только не упасть и не стоять на месте, — приказал он себе. — Еще мгновение — и все будет кончено».

Парень тут допустил оплошность — он нанес сокрушительный удар и застыл на секунду, любуясь произведенным эффектом и пораженным противником. А расслабляться нельзя никогда, до самой смерти…

Щелкунчик превратился в комок боли и нервов. Его страх и отчаяние превратили его то ли в камень, то ли в пружину. Еще точнее — в пружинистый камень, если такие бывают…

Он разогнулся в одно мгновение так, что водитель не успел даже вскинуть руку. Для Щелкунчика это была последняя возможность поправить положение и спасти все. Не только себя, разумеется, но и всех остальных людей, которые зависели от него и от его мужества.

И он воспользовался этой последней возможностью в полной мере, как только сумел…

Рука его, описав дугу в темноте, врезалась в незащищенное горло противника. Послышались хлюпающий звук и потом хрипение.

Ладонь Щелкунчика ударила ребром точно в кадык водителя, отчего случилось то, чего он и добивался, за что и любил этот прием.

Парень пошатнулся и, хрипя, стал оседать на землю. Огромное тело его как будто сжалось, обмякло и повалилось на капот машины.

«Добить? — мелькнуло у Щелкунчика в голове. — Еще один такой же удар, и он будет мертв. Выключен из жизни. Удар — и нет проблем».

Но нет, отчего-то он не воспользовался такой возможностью. Может быть, раньше он и сделал бы это…

Щелкунчик достал из кармана перочинный нож — короткий, безопасный и совершенно бесполезный в драке. Парень, краем глаза следивший за его манипуляциями, захрипел еще громче — он испугался, что сейчас будет зарезан, как баран… Сделать он ничего не мог, ему было нечем дышать. Только из-за темноты не было видно, как посинело его лицо.

Но Щелкунчик даже не обратил внимания на поверженного противника, теперь это был уже как бы пройденный этап.

Нагнувшись, присев на корточки, Щелкунчик с силой воткнул короткое лезвие в покрышку машины. Свист и шипение воздуха показали ему, что дело сделано. Но этого было недостаточно. Присев у другого колеса, Щелкунчик проделал то же самое. Ну, теперь все, с двумя проколотыми шинами далеко не уедешь, а по разбитому радиотелефону много не наговоришь…

Он оставил парня лежать на капоте собственной машины и приходить в себя. По опыту Щелкунчик знал, что после такого удара в горло, если человек остается жив, он несколько часов не может прийти в себя, во всяком случае, чувствует себя слишком дискомфортно, чтобы за кем-то гоняться.

Заведя свою взятую напрокат машину, он тронулся с места, машинально поглядев на часы. Вся схватка заняла три минуты вместе с операцией по обездвижению машины.

Каждый раз он удивлялся, как быстро, можно сказать, мгновенно происходят в жизни самые важные события.

Неважные, малозначительные вещи могут тянуться с изнурительной неспешностью, а вот те моменты, когда решается судьба человека, — это действительно умещается в моменты.

Он даже вспоминал старую песню о том, что «есть только миг между прошлым и будущим»… Именно так — и от этих мигов все и зависит.

Как далеко успела дойти Надя с детьми? Наверное, они еще совсем рядом, только не видны из-за поворота.

Особенно радовало Щелкунчика то, что была ночь. Улицы были пустынны, по ним изредка проезжали машины, но пассажиры в машинах, как правило, весьма равнодушны к тому, что происходит на ночном тротуаре.

Вот и прекрасно, значит, не будет никаких привходящих обстоятельств. Оставался еще второй человек — тот, что отправился наблюдать за движением Нади с детьми, но о нем Щелкунчик не особенно заботился. Ему почему-то казалось, что на этом этапе главное позади.

Так оно и оказалось. Стоило завернуть за угол, как он увидел трогательную картину.

По пустынному тротуару плохо освещенной улицы шла Надя, несшая чемодан. Рядом с ней, взявшись за руки, шагали дети. А позади, метрах в десяти, топал наблюдатель.

Щелкунчик аккуратно обогнал его и притормозил рядом с идущими детьми у края тротуара.

— Садитесь, карета подана, — сказал он, распахивая дверцу.

Сначала забрались на заднее сиденье Полина с Кириллом, все по-прежнему держась за руки. Похоже, на нервной почве они просто как бы срослись руками. Сцепились и никак не могли расцепиться.

Потом села Надя рядом с мужем и, посмотрев на него, сказала испуганно:

— Боже, что с твоим лицом?

Щелкунчик вытаращился в зеркальце над рулем и взглянул на себя. А что? Вроде все нормально, по лицу его не били… По груди били, она сильно болела. В пах тоже били, теперь Щелкунчику было даже страшно подумать о своих мужских способностях на ближайшее время…

— Ты весь перекошен, — объяснила Надя. — У тебя такое лицо, словно ты только что убил человека. Ничего не случилось?

«Ты совсем недалека от истины», — хотел было ответить Щелкунчик, но сдержался.

Еще он хотел сказать, что, если бы он убил человека, его лицо было бы гораздо спокойнее, чем сейчас… Только что хотели убить его, а это гораздо более волнительно.

— Все в порядке, — ответил он коротко. — Я провел беседу с одним товарищем, вот и все.

— С кем? С каким товарищем? — всполошилась Надя, но Щелкунчик тотчас же успокоил ее, сказав равнодушно:

— Но тебя ведь раздражали какие-то люди у подъезда? Вот, я с одним из них и поговорил.

— А тот, что шел за нами? — не унималась Надя, оборачиваясь назад. Но они проехали уже довольно далеко по улице, и преследователь просто пропал из виду.

— Он остался сзади, — сказал Щелкунчик. — Что о нем говорить? Он же сейчас тебе не мешает. Если бы мешал — я бы его убил.

И добавил тут же, посмотрев в глаза Нади и усмехнувшись жестко:

— Шучу…

Теперь они мчались по улицам на предельно возможной скорости. Превышать ее было нельзя — еще не хватало им задерживаться возле постов ГАИ для объяснений.

— Ты привезешь к нам туда Барона? — спросила Полина, которую не могли отвлечь от мысли о любимой собаке даже последние волнующие события. Она вопросительно смотрела на папу.

Щелкунчик вспомнил, что даже ему было трудно проститься с Бароном. Ведь он предчувствовал, что псу придется провести еще в Москве довольно много времени. Собаку согласилась взять подруга Нади, которая вообще очень любила животных.

— Кошка у меня есть, — сказала она в ответ на просьбу подержать у себя некоторое время Барона. — Вот теперь пусть будет еще и собака.

Щелкунчик сам отвез пса к подруге и оставил там вместе с ошейником, намордником и огромным пакетом собачьего корма, который он специально купил, чтобы пес хоть в этом не нуждался.

В последние минуты перед прощанием между ними состоялся разговор. Щелкунчик сидел в прихожей, а Барон, присев рядом, укоризненно смотрел на него. Наверное, он чувствовал, чем сейчас закончится дело — его оставят тут.

«А еще хозяином называешься, — как будто говорил он, сумрачно и осуждающе глядя на Щелкунчика сбоку, исподлобья. — А сам сейчас оставишь меня тут… Это все оттого, что я — маленькая собака. Был бы я большим здоровенным псом, ты бы ко мне внимательнее относился. Да и все относились бы с гораздо большим уважением. И женщина твоя тоже. Да-да, та самая, которая все время норовит мне в миску одной каши положить, без прикорма… Она бы тоже десять раз еще подумала… А так, что же, конечно, маленький пес никому особенно не нужен».

Взгляд его говорил именно о таких грустных мыслях. Маленькие размеры вообще были у Барона комплексом, Щелкунчик это точно знал. Пес и на прогулках, стоило ему пройти мимо крупной собаки, как-то сжимался и виновато смотрел на хозяина, как будто извинялся за то, что не вырос таким же большим…

— Да нет, — ответил псу Щелкунчик и потрепал его по-товарищески по шерсти. — Ты не прав, дружище… Совершенно не прав. Мы же все любим тебя, просто сейчас такие обстоятельства. При чем тут маленький ты или большой? Так надо… Ты подожди, я тебя непременно заберу потом. Как только смогу.

«Обещаешь?» — обидчиво и недоверчиво спросил пес и наклонил голову.

— Клянусь! — ответил Щелкунчик. — Ты же меня знаешь.

Барон еще раз внимательно посмотрел ему в глаза и лениво пошел в комнату, где ему предстояло драть незнакомую кошку, которая уже полчаса как шипела, забившись в угол, из-под дивана.

У Щелкунчика дома кошка тоже была, но ее Надя ухитрилась всучить соседке по лестничной площадке — толстой бабище из «новых русских»… Надя сказала, что кошка какой-то особой породы и что была куплена когда-то за валюту. Это пленило сердце бабищи, и она унесла кошку к себе.

Вероятно, у кошки теперь будет даже лучшая жизнь, чем прежде. Бабища будет кормить ее отборными консервами, не то что Надя.

Надя с кошкой враждовала из-за еды. Сначала ругалась Надя, когда каждый день накладывала кошке в миску сваренную специально для нее кашу, и вынуждена была пальцами запихивать туда, в кашу поглубже кусочки корма «Киттикэт». Надя — хорошая экономная хозяйка, ей всегда бывало жалко корма, и она придумала запихивать десяток кусочков корма в кашу, чтобы кошка и съела мало дорогого «Киттикэта», и в то же время была сыта…

Надя стояла на коленях и, старательно ругаясь, запихивала корм в кашу. Потом наступала очередь кошки. Лишь только Надя отходила от миски, как кошка тут же усаживалась на ее место и, почти точно так же ругаясь, полчаса лапой доставала корм из каши обратно…

Некоторое время Щелкунчик наблюдал за тем, кто же в конце концов одержит верх в этом противоборстве, но потом плюнул, поняв, что две женщины друг друга не переупрямят… У Нади с кошкой дело пошло на принцип, так что никто не сдавался…

Грустно было расставаться с прежней жизнью, грустно прощаться с кусочком самого себя.

Особенно понимая, что возврата назад нет и не будет.

— Барона я привезу, — заверил Щелкунчик дочку, и та поверила, успокоилась.

Впереди уже мелькали огни аэропорта, следовало быстро оформить все документы и сесть в самолет.

Подъезжая к уже знакомому дому на «Войковской», Щелкунчик был особенно осторожен. Было темно, только редкие фонари освещали все вокруг, а во дворе и вовсе горела только одна лампочка — у подъезда…

Но все равно Щелкунчик, напрягаясь, всматривался во все углы, во все подозрительные объекты.

Конечно, сейчас действовать было сравнительно безопасно, его прежние наниматели наверняка еще не успели сориентироваться в том, что произошло.

Пока что им было доподлинно ясно одно: киллер вышел из-под их контроля. Он все-таки ослушался, отправил за границу свою семью и тем самым здорово развязал себе руки.

Причем сама процедура отправки семьи была проведена в жестком режиме — один из людей банка был приведен в почти бесчувственное состояние, машина изуродована… Это было для «Солнечного» плохим знаком — такое поведение Щелкунчика говорило о том, что он не прочь поссориться и настроен весьма серьезно.

Посадив Надю на самолет, поцеловав детей и пообещав скоро приехать, Щелкунчик убедился в том, что взлет прошел удачно и что самолет с семьей теперь в воздухе, где их уже очень трудно достать. Теперь Надя, Полина и Кирилл были, в общем-то, в сравнительной безопасности. По самолету не станут же стрелять из зениток, а разыскивать по глухим латышским хуторам женщину с двумя детьми — дело долгое, хлопотное и неблагодарное…

На всякий случай Щелкунчик все же очень осторожно приближался к дому Нины, хотя и был уверен в том, что противник еще не успел связать его поступки именно с ней…

Двор был пуст, кругом стояла тишина. Значит, еще можно идти спокойно, но это не означает, что так же спокойно можно будет выйти завтра из этого дома. Уж к утру наверняка будут приняты все меры, чтобы разыскать Щелкунчика и выяснить с ним отношения…

На этот раз Нина открыла дверь не сразу, а предварительно спросив, кто это. Теперь она была трезва и абсолютно вменяема — наверное, все прошедшие в ее жизни события были уже в какой-то степени пережиты.

— Где ты был? — спросила она Щелкунчика.

— Отправлял семью подальше, — ответил он. — Чтобы никто зря не рисковал из-за меня. И чтобы развязать себе руки тоже.

— С тобой хотят поговорить, — вдруг сказала Нина, и от этих слов мороз прошел по коже Щелкунчика.

Что это значит? Кто хочет поговорить, зачем и когда? Он напружинился и как бы встал в стойку, готовый к любым неожиданностям. Они с Ниной еще находились в прихожей, и откуда он мог знать, кто прячется сейчас в комнатах?

Видимо, Нина поняла его состояние и потому, усмехнувшись, сказала:

— Да нет, в квартире никого нет… А ты всегда так готов к разным подвохам?

— В общем, да, — признался Щелкунчик, расслабляясь.

— Значит, это твое постоянное состояние, — заметила Нина и добавила грустно: — Очень жаль…

— Что жаль? — не понял Щелкунчик, проходя в комнату, которая действительно была пуста.

— Жаль, что ты так живешь, — ответила Нина. — Человек не должен так жить.

— Ну, в моем положении, если бы я не жил так, то не жил бы вообще, — заметил Щелкунчик. — Если я всегда не буду настороже и не буду готов к чему угодно, к любым неожиданностям, это очень быстро плохо для меня закончится.

Это было правдой. За последние дни он довольно часто думал об этом, о своем образе жизни. И пришел к неутешительному выводу о том, что, наверное, он предназначен для такой вот жизни. Другая жизнь ему не подходила. Он ведь пытался вписаться в нормальную мирную жизнь, стать простым бизнесменом, семьянином, обрести покой, но сама судьба препятствовала ему в этом.

А по правде говоря, он и сам искал приключений, ему было тяжело и тягостно жить другой жизнью. В последние же два дня Щелкунчик, проанализировав все это, пришел к выводу о том, что, наверное, ему предназначено сделать что-то важное и очень хорошее, раз судьба, раз бог так настойчиво ведут его именно по этому пути и хранят его…

— Что это за люди, которые хотят поговорить? — спросил он, усаживаясь на диван, перед которым стоял низкий столик с двумя пустыми приготовленными чашками для кофе. Кажется, Нина ждала его…

— Все те же, о которых я тебе говорила, — объяснила Нина. — После твоего ухода я связалась со своими новыми товарищами и рассказала им о нашей вчерашней встрече и о нашем разговоре. Да и вообще о тебе.

— Что ты им рассказала?! — спросил Щелкунчик, не ожидавший такой оперативности. — И, кстати, заодно, что это за люди такие? Ты ведь мне так и не объяснила про них… Пока что я знаю только их имена…

— Я рассказала им о тебе, — повторила Нина. Она прошла на кухню и вернулась через минуту с кофейником-туркой в руках.

«Ага, значит, она все-таки ждала меня», — с удовлетворением подумал Щелкунчик.

— У тебя был тяжелый день, — сказала Нина. — И тяжелая ночь. Не правда ли? Нелегко удовлетворить женщину вроде меня…

Щелкунчик кивнул и улыбнулся. Ему редко приходилось сталкиваться с таким напором. Нина, несомненно, была редкой женщиной.

— Я рассказала о том, как ты спас меня от смерти, — сказала Нина. — Кроме того, я рассказала им о том, какой ты ловкий и сильный — просто совсем как Конан-варвар… О том, как ты недрогнувшей рукой убил парня в гостинице, труп которого потом нашла милиция…

Нина села в кресло напротив Щелкунчика, и свет от торшера теперь падал на ее лицо.

Зрачки сузились и были сейчас совсем не такими болезненно-расширенными, как накануне. Вообще, Нина производила впечатление человека, заряженного энергией и жизненной силой. Совсем не то, что днем… Откуда только ее организм черпает возможности для регенерации?

Халат на ней опять был короткий, только на этот раз под ним совсем ничего не было, и Щелкунчик отметил, что женщина это откровенно демонстрирует. Нина не одергивала халат, не натягивала его на коленки, а напротив — сидела свободно, даже раздвинув слегка ноги, давая доступ глазам сидящего напротив собеседника.

«Напрасный труд, — подумал Щелкунчик. — Сегодня я уж точно ничего не смогу. Могла бы и не стараться понапрасну… После всего, что было, а в особенности после удара ногой, я долго еще буду лишь номинальным мужчиной… Надо будет сказать ей об этом, чтобы она хоть сегодня не питала на мой счет никаких надежд».

— И о том, что ты убил генерального директора Барсукова, я им тоже рассказала, — закончила Нина, закидывая ногу на ногу и улыбаясь Щелкунчику.

Тут он просто не смог с собой совладать.

— Откуда ты знаешь?! — Щелкунчик даже привстал с кресла и тут же сообразил, что такой формой своего вопроса он выдал себя, как бы поддался на провокацию.

— Мы же все смотрим телевизор, — сказала Нина. — Твое появление в Москве практически совпало с убийством Барсукова… И я подумала тогда — кто же его убил? И решила, что был у меня в Синегорье один знакомый, который вполне подходил для этого дела. Я ведь не ошиблась, правда? — Ее улыбка стала лукавой. — Кто еще мог убить Владилена Серафимовича, если не ты? — сказала она в дополнение. — И уж подавно меня не убедил твой блеклый рассказ о том, что ты простой бизнесмен… Так что тебе и делать в Синегорье было больше нечего, кроме как убить Барсукова.

Несколько секунд Щелкунчик приходил в себя. Да, эта женщина была откровенна во всем — как в сексе, так и в своих догадках…

— А тебя это не смущает? — наконец спросил он. — Тебя не коробит, что ты сидишь за одним столом с убийцей?

Нина пожала плечами, и в глазах ее зажегся огонек.

— Смущает, — призналась она. — Но тут ведь есть два фактора, которые на меня влияют… Прежде всего ты спас мне жизнь, — сказала она. — А когда человеку спасают жизнь, он не должен быть слишком строг к своему спасителю…

«Да, я спас тебе жизнь! — хотел было ответить в сердцах Щелкунчик. — И я отнял жизнь у твоего брата, о чем ты не знаешь, но при твоих способностях скоро догадаешься… Все в жизни относительно…»

— А во-вторых, ты убил двух плохих людей, — закончила Нина. — Их все равно полагалось убить, так что если бы не ты это сделал, то это сделал бы кто-то другой. О том парне, который распылил яд в моем номере, и говорить нечего, а что касается Барсукова — ведь он все равно должен был погибнуть так или иначе. Он был не жилец…

М-да, ну и логика у этой женщины… Щелкунчик подумал, что сам бы он не смог так убедительно оправдать свои поступки, как это сделала Нина.

— Завтра вечером нас с тобой ждут, — сказала она. — Вернее, даже сегодня вечером, потому что сейчас уже четыре утра… Нам предстоит еще одна тяжелая ночь, а потом день.

Нина посмотрела на Щелкунчика и плотоядно усмехнулась.

— Ну, просто ничего не могу с собой поделать, — сказала она, вставая и приближаясь. — Как увижу тебя, так меня одолевает похоть… Что бы это значило?

Она села к нему на колени, обвила шею руками. Губы ее прикоснулись к его виску и стали с поцелуями медленно спускаться ниже. Все ниже и ниже, в то время как ее ловкие руки шарили по его телу.

— На меня можешь не рассчитывать сегодня, дорогая, — сказал Щелкунчик устало. — Сожалею, что не могу соответствовать, но это так… Сегодня я не в форме.

— Это только тебе так кажется, — проворковала Нина и добавила чуть слышно: — Сейчас ты убедишься в моих способностях…

Он убедился в ее способностях. Утром, когда засветило солнце и Щелкунчик открыл глаза, у него было такое чувство, словно его били палками, а потом опускали в чан с соляной кислотой.

Он встал с кровати и пошатнулся. Перед глазами плыли черные и красные круги, ноги дрожали, а дыхание прерывалось…

Еще бы — ему столько довелось вынести за прошедшие сутки! Это и совсем молодому человеку нелегко, а уж что говорить о нем. Тридцать шесть — не возраст чемпионов по выносливости.

Нина уже встала к этому времени и порхала по квартире.

— Ты собираешься голосовать? — спросила она его и указала пальцем на отрывной календарь, висящий на стене. — Сегодня шестнадцатое июня — день выборов президента.

— Это — ваши игры, — сказал Щелкунчик, хватаясь нетвердой рукой за подоконник, чтобы не упасть, так его «вело» по комнате. — Играйте в них… У меня другие проблемы.

Он подумал о том, что наверняка банк «Солнечный», вернее, люди этого банка ищут его по всей Москве, чтобы убить. И убьют, можно не сомневаться, если он не будет осторожен и осмотрителен. Его ли дело в таких условиях выбирать президента?

— Я думаю, что нам нужно сменить место пребывания, — сказал он. — Нас сейчас будут искать, и это становится опаснее с каждой минутой. Если они уже не установили наблюдение за домом, то сейчас установят. Счет идет на минуты.

Больше всего Щелкунчика угнетало то, что он был совершенно безоружен. События последнего времени показали ему, что, если он не обзаведется вновь пистолетом, с ним будет покончено очень скоро. С людьми из банка «Солнечный» голыми руками воевать очень трудно.

В том, что его хотят убить, он нисколько не сомневался. Киллеров-то вообще принято уничтожать после того, как они сделают свое дело. А уж в его случае не было никаких сомнений в том, что он, по замыслу банка, должен уйти навсегда «со сцены». Он уже слишком много знал, чтобы остаться в живых. Может быть, его и не тронули бы, если бы он добросовестно и честно убил бы всех троих заказанных «клиентов», а после этого убрался бы далеко и навсегда за границу.

Но он поступил иначе, и теперь все силы были наверняка брошены на то, чтобы найти его и убить.

Хуже всего было то, что некуда было пойти. У него дома наверняка ждет засада. Хорошо, если здесь, возле Нининого дома, ее нет. Хотя рассчитывать на это не приходится — банк наверняка расставил своих людей во всех местах, где только может появиться Щелкунчик.

— Нам назначена встреча на девять вечера, — сообщила Нина, причесываясь возле зеркала. Она уже успела сварить кофе и поставить его на тумбочку возле кровати, на которой только что лежал Щелкунчик. Он выпил кофе одним глотком и почувствовал, как у него еще сильнее застучало сердце. — Это будет в ночном клубе «Роза палас»… — Она назвала и адрес, который Щелкунчик слышал раньше как адрес одного из самых фешенебельных ночных клубов Москвы. Там собиралась элита современного общества, откуда иногда велись телепередачи, словом, это было место тусовки серьезных людей.

— Так кто же все-таки эти люди, которые так хотят встречи со мной? — поинтересовался Щелкунчик. — Теперь уж мне явно пора это знать.

— Ты ведь окончательно развязался со своими прежними хозяевами? — уточнила Нина.

Что ж тут говорить, окончательнее быть не может. Тем более что представители банка «Солнечный» никогда не были хозяевами Щелкунчика. Они были лишь временными нанимателями, и он выполнил перед ними почти все свои обязательства. Кроме последнего убийства…

— Это люди, противостоящие им, — сказала Нина. — Дело в том, что они просили ничего не говорить тебе о них до нашей встречи. Ты ведь не будешь настаивать?

Щелкунчик и не собирался настаивать, тем более что теперь у него была более важная задача — выбраться отсюда, из дома Нины, живым. Ему представлялось, что на этом пути могут возникнуть сложности.

— Возьми все ценное отсюда, — сказал он ей. — Скорее всего ты сюда больше никогда не вернешься. Эта квартира «засвечена», и тебя тут будут ждать.

Он объяснил Нине свою мысль, и она прошлась по комнатам, собирая вещи. Понятно было, что взять нужно только самое главное, без чего невозможно жить, а с тяжелыми вещами не побегаешь по Москве, если за тобой гонятся, чтобы прикончить тебя…

Нина взяла документы, деньги, кредитную карточку из банка. Потом постояла перед импровизированным алтарем брата, выбирая, какую фотокарточку лучше всего взять с собой. Выбрала, засунула в сумочку и, вспомнив об Алексее, шмыгнула носом, как маленькая девочка…

У Щелкунчика все было с собой. Еще уходя из квартиры, он понимал, что не вернется туда никогда.

Они спустились по лестнице, и Щелкунчик выглянул во двор. Машина Нины стояла перед самым подъездом, а свою он оставил в стороне, хотя отсюда и она была видна.

А впереди, прямо перед выходом из дома, торчала неизвестная машина, в которой сидели двое…

— Это они, — прошептала Нина за спиной Щелкунчика. — Они дожидаются нашего выхода.

Может быть, это было и не так, но рисковать не хотелось. Если бы у Щелкунчика был с собой хотя бы пистолет, можно было бы попробовать выйти и показаться. И посмотреть, что из этого получится. Но так просто, с пустыми руками, не хотелось идти на возможную верную смерть.

Щелкунчик по собственному опыту знал, что в таких делах стреляют без предупреждения. Никто не кричит: «Стой! Стрелять буду…» Нет, просто стреляют в голову, а потом уезжают…

Они вернулись в квартиру, где сидели еще несколько часов. Щелкунчик периодически выглядывал наружу и каждый раз убеждался в том, что машина с неизвестными остается на месте.

Другого выхода в доме не было, так что путь был закрыт. К концу дня стало очевидно, что машина ждет именно их. Она стояла на месте, никуда не отъезжала. Из нее периодически выходили люди, отходили куда-то, потом возвращались.

Несколько раз в квартире звонил телефон, но ни Нина, ни Щелкунчик не брали трубку. В начале шестого Щелкунчик не выдержал очередного, наиболее продолжительного и упорного звонка и снял трубку.

— Почему вы так поступили? — раздался уже знакомый ему по прежним телефонным переговорам голос. — Что вас не устроило? Почему вы решили предать нас и погубить себя?

В голосе звучало подлинное недоумение. И действительно, как объяснить, что киллер вдруг стал вести себя так странно?

— Чего вы хотите? — продолжал допытываться голос. — У вас есть какие-то требования?

— Нет, — ответил Щелкунчик, и это было чистой правдой. Чего он мог требовать от них? Ничего…

— Отдайте женщину, отдайте деньги и можете быть свободны, — сказал человек на том конце провода. Потом помолчал и добавил: — Деньги можете не отдавать. Оставьте себе. Но женщину нужно отдать. Вы согласны?

Предложение было благородным. И щедрым. Только лживым, это было сразу понятно. После того как противник понял, что Щелкунчик имеет какое-то отношение к Нине, они уже не могли выпустить его живым. Так что деньги у него все равно бы забрали — только с мертвого тела…

— Нет, — сказал Щелкунчик и так громко сглотнул слюну, что это могло быть слышно в телефоне. Похоже, говоривший действительно услышал, потому что он хмыкнул раздраженно и произнес:

— Это глупо… Дом окружен, вам не выйти отсюда. В мусоропровод вы не заберетесь, он слишком узкий, мы уже проверили.

Щелкунчик молча повесил трубку.

Однажды он смотрел фильм по видику, который почти что забыл, но теперь вдруг вспомнил внезапно. Фильм рассказывал о том, как в послевоенные годы встретились гестаповский офицер и его бывшая заключенная из концлагеря. События фильма развивались так, что эти два случайно встретившихся и, как выяснилось, любящих друг друга человека оказались заперты в квартире, а дом был окружен людьми, которые хотели их убить. Так уж вышло…

Все было именно так, как сейчас случилось со Щелкунчиком и Ниной. И эти два человека, поняв, что уйти не удастся и смерть все равно неизбежна, решили умереть вместе.

Гестаповский офицер достал из старого чемодана глубоко запрятанный там парадный черный мундир, надел его, а потом они с прекрасной женщиной взялись за руки и вышли из дома, прямо под пули врагов… И погибли, держа руки друг друга…

Фильм назывался «Ночной портье» и произвел когда-то на Щелкунчика большое впечатление.

И что же? Неужели и им с Ниной сейчас придется поступить так же?

Но у Щелкунчика нет парадного мундира, он был уволен из армии без права ношения формы. Если б можно было умереть в мундире, — он бы, может быть, еще и подумал о такой перспективе. Погибнуть в мундире и при всем параде — это почти что так же, как быть похороненным под национальным флагом…

Без мундира он погибать не согласен, так не пойдет. Особенно теперь, когда он вдруг многое понял про свою жизнь.

«Бог не допустит, чтобы я погиб, — подумал он. — Это невероятно… Бог имеет на меня какие-то виды. Я должен совершить нечто важное, очень хорошее, именно поэтому Создатель и хранит меня так долго. У меня есть высокое предназначение, и им я сумею искупить свои грехи…»

Нина ходила по квартире и час от часу становилась все мрачнее. Она давно собралась, а теперь понимала, что выйти из дома им не удастся. А значит — смерть. Ей-то казалось, что все миновало, а вышло иначе.

Щелкунчик смотрел на то, как она мается, но ничего не говорил, ни слова ободрения. Нелья говорить глупости, нельзя утешать, пока не знаешь реального выхода.

В конце концов решение было найдено.

— Ладно, — сказал он. — Давай поедем к этим твоим людям. Послушаем, что они скажут. Не зря же я остался в Москве.

Нина прекратила ходить по комнате и посмотрела на Щелкунчика непонимающими глазами. Она уже явно готовилась к самому печальному исходу. Нина успела сообщить Щелкунчику о том, что у нее нет никого, к кому она могла бы обратиться за помощью в этой ситуации.

— А те, твои люди? — спросил он. — Почему ты не можешь позвонить им? В конце концов, они имеют к тебе некоторое отношение и могли бы прийти к тебе на помощь.

— У меня нет их телефона, — сказала женщина. — Они сами связываются со мной.

Теперь Нина не поняла решимости Щелкунчика выйти из дома, но он и не стал ей ничего объяснять.

— У тебя ведь есть сигнализация на квартире? — спросил он. На самом деле он уже успел увидеть проводки и датчики вневедомственной охраны. Но, может быть, сигнализация отключена? Всякое бывает…

Но все оказалось нормально, сигнализация работала.

— Вот и отлично, — сказал Щелкунчик. После этого он, предварительно выглянув на площадку, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Нина по его просьбе предварительно сдала квартиру под охрану.

После этого она вновь впустила Щелкунчика, и они стали ждать.

До самого последнего момента женщина не понимала замысла и начала понимать лишь после того, как Щелкунчик попросил ее собраться окончательно и быть готовой к тому, чтобы покинуть собственную квартиру если не навсегда, то, во всяком случае, надолго.

Кто знает, когда она теперь вернется сюда? И вернется ли? Человеческая жизнь извилиста.

Им предоставилась возможность проверить работу московской вневедомственной охраны, про которую ходит столько нелестных слухов. Но все оказалось глупостями, потому что не прошло и пяти минут, как в квартире раздался настойчивый, требовательный звонок.

Щелкунчик вместе с Ниной вышел в прихожую и, заглянув в «глазок», убедился в том, что был прав, надеясь на милицию. За дверью стояли двое в форме и настороженно глядели ему как будто в глаза, а именно — прямо в дверной «глазок»…

Когда дверь открылась, оба милиционера напряглись, а один из них внушительно приподнял слегка висевший у него на плече автомат.

Хорошо, что сейчас вневедомственная охрана ходит с автоматами. Именно на автомат Щелкунчик и рассчитывал…

— Документы, — потребовал старший группы, входя в квартиру. — Сработала сигнализация, — пояснил он мимоходом, подозрительно присматриваясь к Нине и Щелкунчику.

Через минуту, когда Нина показала свой паспорт с пропиской и тем самым удостоверила милиционеров в том, что она и является хозяйкой квартиры, пришла очередь Щелкунчику приводить в исполнение свой замысел.

— С вас десять тысяч штрафа будет, — сказал равнодушно тот, с автоматом на плече. — За ложный вызов. В квартиру вошли, а сигнализацию снять забыли.

— В сберкассе заплатите, — вставил второй милиционер, совсем безусый юнец, тоже захотевший принять участие в разговоре. — Да что там, десять тысяч — деньги-то небольшие.

— Ну да, — тут же ответил Щелкунчик. — Нет проблем, заплатим, почему же нет… Мы люди послушные. У нас вот только к вам просьба есть.

Он достал из бумажника пятьдесят тысяч и повертел ею в воздухе, как будто играя. Потом достал вторую точно такую же купюру и демонстративно сложил их вместе.

Произведя таким образом некоторый эффект, он изложил просьбу — весьма необременительную.

— Мы сейчас выйдем отсюда все вместе, — сказал он. — Вы нас посадите в свою машину и довезете по одному адресу, мы вам потом скажем. Тут недалеко.

Старшина покосился на сто тысяч, как будто не замечая их, и равнодушно покачал головой:

— На такси ездить нужно, гражданин, вот что… Ваши документики, пожалуйста.

Опытный попался старшина, такого на мякине не проведешь…

Он взял протянутый ему паспорт Щелкунчика и полистал его. Взглянул на фотографию, потом сверил ее с физиономией владельца документа, посмотрел на прописку. Увидев другой адрес, он усмехнулся, видимо о чем-то догадавшись.

— Неприятностей опасаетесь? — спросил он почти заговорщицки, подмигивая Щелкунчику и Нине.

— Каких еще неприятностей? — раздраженно спросила Нина, которая, как выяснилось, не любила, когда ей подмигивали. — Что вы имеете в виду?

— Да то и имею, — невозмутимо ответил старшина, усмехаясь еще шире. — Неприятности на почве ревности — страшное дело… Сколько народу из-за этой ревности пострадало.

Второй милиционер тоже заулыбался, поняв, что имеет в виду старший. Щелкунчик решил не «нарываться», чтобы не отпугнуть милиционеров, на которых была его последняя надежда. Он смирно опустил глаза и сказал:

— Ну, мы вас очень просим, тут совсем недалеко. Отвезите, пожалуйста. — При этом он протянул сто тысяч старшине. — Это за бензин и за задержку, — добавил он просительно.

— Грозный у вас муж-то, гражданочка, — сказал, обращаясь к Нине, милиционер. — Смотрите, как вас напугал… Без милиции выйти из дома боитесь… Он что, раньше времени из командировки вернулся, что ли?

Милиционеры поняли ситуацию так, что Щелкунчик был любовником Нины и что во дворе их караулил разъяренный обманутый муж, которого они оба и боялись… Что ж, пусть думают так, это все же гораздо лучше, чем правда.

— Далеко ехать-то? — спросил наконец старшина, погружая сто тысяч к себе в карман.

Нина назвала адрес ночного клуба, старшина и на этот раз не удержался от комментариев.

— Продолжение банкета? — сказал он. — Вот ведь люди — сами боятся, а сами еще продолжать едут… Смотрите, мы ведь вас только туда довезем, а охранять не останемся. — Старшина покрутил головой, удивляясь глупости и беспечности рода людского. Потом он строго посмотрел на Щелкунчика и, не вернув ему паспорт, положил его к себе в тот же карман, что и только что полученные деньги. — Пошли, — сказал он снисходительно.

Теперь можно было радоваться. Дело было, что называется, «в шляпе»…

Они вчетвером вышли из квартиры, которую Нина тотчас заперла, и стали спускаться по лестнице.

— Только я вас прошу, — все не унимался Щелкунчик, обращаясь к старшему. — Вы пройдите вперед и откройте нам дверцу машины. А мы сразу из подъезда к вам в машину и нырнем. Чтоб нам не маячить на виду. Ладно?

Старшина внимательно посмотрел на него и опять покачал головой с недоверием.

— Да вы что? — сказал он. — Вы что так уж боитесь? Что он — стрелять, что ли, в вас станет? — Это он имел в виду гипотетического «рогатого» мужа.

— Может, и станет, — горестно произнес Щелкунчик и втянул голову в плечи, изображая страх. Да, собственно, страх у него был и так, только по-другому проявлялся. Но сейчас Щелкунчику нужно было непременно произвести жалкое впечатление, чтобы милиционеры поверили ему и пожалели его… Этакий глупый и трусливый любовник, который опасается расправы со стороны мужа и готов заплатить дяденькам-милиционерам за свое спасение…

В России все любят дураков, если за их счет можно еще и поживиться, особенно себя не утруждая…

— Вот люди глупые, — с осуждением произнес старшина. — Стрелять станет — вот-те на… На что только люди идут из-за разных глупостей.

Но слова Щелкунчика он воспринял вполне серьезно, видимо, он не случайно был старшим наряда — основательный был человек… Он рассудил так, что теперь в Москве многие ходят с оружием и что угодно может случиться. Если гражданин опасается стрельбы, то нужно принять это во внимание. Да и сто тысяч нужно отработать как полагается… Мало ли что.

Милиционеры вышли первыми и открыли дверцу своей машины, как Щелкунчик и просил их. Старший остался стоять возле открытой дверцы, внушительно демонстрируя автомат.

Машина преследователей стояла на прежнем месте, где она и простояла весь день, и теперь, выйдя быстро из парадного, Щелкунчик как будто увидел смятенные лица тех, кто сидел в машине. Такого поворота они не ожидали…

Как профессионал и, можно сказать, коллега этих людей, Щелкунчик прекрасно понимал их разочарование. Действительно, стояли, ждали тут целый день… Удостоверились, что «клиенты» в доме, что мышеловка захлопнулась и остается лишь терпеливо дождаться, когда они с Ниной все-таки выйдут. И тогда — стрелять…

И сейчас, когда все, казалось бы, было в порядке, вот такой фокус оказался им преподнесен.

«Клиенты» вышли из дома, но в сопровождении вооруженной милиции…

Всего милиционеров было трое, включая водителя, который не выходил, а сидел за рулем. Щелкунчик с Ниной поместились на заднем сиденье рядом с сержантом, который буквально втиснулся, едва закрыв за собой дверцу, третьим. Впереди сидели водитель и старшина с автоматом на коленях.

Щелкунчик ликовал, радуясь своей сообразительности и находчивости. Можно себе представить ярость тех, в той машине. Ждали-ждали и дождались… Вступать в бой с милицейским нарядом в центре Москвы — это хоть и возможно теоретически, но требует очень веских оснований, да и вообще специальной подготовки… К такому преследователи были не готовы.

Щелкунчик бы и сам на их месте не стал рисковать. Уж ему ли не знать, что такое автомат Калашникова и его свойства… Один опытный человек с автоматом спокойно может «положить» троих, а то и пятерых человек, вооруженных пистолетами. Это каждый знает…

— Ну что, поехали? — спросил он, обращаясь к старшине, но тот не спешил.

— Подожди, — вдруг сказал он, не оборачиваясь и берясь за рацию… — Сначала мы тебя проверим. Кто ты такой и что… А потом уж и поедем.

В машине повисла тревожная, напряженная тишина. Щелкунчик восхитился старшиной — правильный парень, все делает по уставу… У него работа такая — никому не доверять.

Милиционер в течение трех минут зачитал паспортные данные Щелкунчика по рации, и еще три минуты они ждали ответа. Наконец рация прохрипела, что таковой гражданин в розыске не значится и данные по ЦАБу подтверждаются…

— Ну, вот и отлично, — сказал старшина, возвращая паспорт Щелкунчику и убирая с коленей автомат, который он до этого предусмотрительно не выпускал. — Вы не обижайтесь, гражданин, — добавил он с неожиданной деликатностью. — Мало ли что…

Они поехали к выезду со двора, и преследующая машина тронулась за ними.

Машина была простая, «Жигули», но с затемненными стеклами, что бывает редко на отечественных моделях. А на российской машине такие стекла выглядят слишком нарочито — явно по-бандитски…

Они уже почти выехали со двора, когда Щелкунчик обернулся и, увидев, что преследователи едут за ними, решил принять дополнительные меры.

— Они едут за нами, — жалобным голосом пожаловался он старшине. — Едут и едут…

— Да, — вдруг вступила в разговор молчавшая до этого Нина. — Нельзя ли сделать как-нибудь, чтобы они нас не преследовали?

— Это уж ваши проблемы, гражданочка, — отозвался сидевший с ней рядом молоденький сержант. — Надо было быть аккуратнее…

Старшина воспринял просьбу серьезнее. Он обернулся, посмотрел на едущую машину с темными стеклами и произнес строго:

— Мы не имеем права их задерживать. Мы же вневедомственная охрана. Они ничего не нарушают, просто едут.

— Ну, я вас очень прошу, — почти плаксиво сказал Щелкунчик, доставая и протягивая еще одну пятидесятитысячную бумажку. Он не решился давать советы, как именно прекратить преследование, потому что боялся, что старшина обидится. Он и сам прекрасно все знает.

Но старшина больше денег не взял. То ли он посчитал, что ста тысяч за такой пустяк и так достаточно, то ли постеснялся водителя, с которым, может быть, был не в таких близких отношениях, как с сержантом-напарником. Во всяком случае, он показал глазами Щелкунчику, чтобы тот убрал деньги, и усмехнулся.

— Ладно, сейчас попробуем. Но, как говорится, без гарантии. Постой, Слава…

Водитель притормозил уже на самом выезде из зеленого двора на улицу, и преследовавшая машина тоже остановилась метрах в десяти сзади.

Старшина опять взял автомат, повесил его на плечо, потом выразительно посмотрел на сержанта, и они оба вышли из машины.

После этого была проделана несложная и совершенно законная операция. Оба милиционера, выйдя из машины, стали подходить к преследователям. Все это происходило в молчании.

Они вдвоем обошли машину, не спеша осмотрели ее со всех сторон. Машина стояла, из-за затемненных стекол не было видно, какую реакцию произвел на преследователей маневр. Никто не вышел, никто не приоткрыл окно и ничего не спросил.

Все происходило в тишине и молчании, и от этого было еще значительнее. Сидевшие в машине преследователи как будто ждали, что же будет теперь.

Потом старшина достал из кармана блокнот и стал демонстративно записывать номерной знак машины. Он стоял прямо перед ней, широко расставив ноги, и сосредоточенно записывал номер…

В такой ситуации любой нормальный водитель тут же выскакивает из машины и, волнуясь, кричит: «В чем дело, товарищ милиционер?! Я же ничего не нарушал…»

Но никто из той машины опять не вышел. Милиционер дописал номер, потом важно кивнул сержанту, и они пошли обратно.

— Поехали, Слава, — произнес старшина, усаживаясь на свое место. Потом обернулся к Щелкунчику с Ниной и сказал, разводя руками: — Больше ничего не могу. Посмотрим, испугается или нет.

Но Щелкунчик уже твердо знал, что теперь все будет в порядке. Нужно быть полным идиотом, чтобы продолжать преследование милицейской машины после того, как уже записан твой номер и сейчас наверняка этот номер уже сообщается по рации куда следует.

А если ты при этом бандит и у тебя в машине оружие — тогда беги сломя голову, не наживай себе неприятностей.

Они поехали дальше, и Щелкунчик даже заулыбался, представив себе, какие матюги раздаются сейчас в той, отставшей машине…

Произошло то, что в народе называется «против лома нет приема». Щелкунчик с Ниной ускользнули от преследователей самым неожиданным для тех и подлым образом…

Машина мчалась быстро, видимо, милиционеры не хотели задерживаться надолго. Пролетев по вечерним ярко освещенным улицам, они свернули в переулок, где среди тьмы и неустройства сверкала вывеска ночного клуба.

Это раньше в Москве не было ни одного ночного клуба, и приезжие иностранцы удивлялись этому. Теперь по количеству подобных заведений Москва стала обгонять другие столицы. Другое дело, что качество этих клубов, как правило, не соответствует заявляемому уровню. Дело даже не в стоимости оборудования, фешенебельности обстановки или качестве подаваемых блюд и шоу-программ… Это как раз бывает очень дорогим и приличным.

Но никуда же не спрячешь людей, вот в чем беда… Люди-то те же самые, что и прежде. И отношения между ними — те же самые. Посмотреть на физиономии охранников, стоящих у входа или внутри… Они хорошо и цивильно одеты, держатся вежливо. Но разве может приличный европейский ночной клуб держать охранников с такими бульдожьими лицами? Это же неприлично, в Европе от таких физиономий все посетители разбегутся! Они же приехали отдыхать, им нельзя нервничать…

А официанты? Сколько ни кланяйся, а выражения лица не спрячешь. Если официант с детства, с младенчества не приучен уважать людей, он и не будет их уважать, сколько ему ни плати и в какую ливрею его ни одевай…

Ночной клуб «Роза палас» был одним из самых богатых и презентабельных в столице. В нем три этажа, большие, просторные, роскошно отделанные помещения, обилие прислуги.

Тут есть все, на все вкусы. Можно сидеть в огромном зале со столиками и смотреть шоу-программу. Это нечто среднее между мюзик-холлом и стриптиз-шоу, с той лишь разницей, что девочки на сцене не совсем голые, а имеют на бедрах какие-то малозаметные ниточки. Или веревочки… Между столиками бегают официанты в белом и разносят напитки, стоимость которых в сто раз превышает их стоимость в обычной торговле.

Есть и другие помещения — тихий бар, где играет музыка и никто не скачет как бешеный. Есть несколько кабинетов, где могут уединиться либо компании серьезных людей, либо слишком перевозбудившиеся парочки, которым уже не дотерпеть до дома или гостиницы.

Сегодня тут было не просто много народу, а настоящее столпотворение. Во всех помещениях были включены телевизоры, откуда должны были передавать ход подсчета голосов на выборах. Щелкунчик только сейчас вспомнил, что сегодня, были выборы…

В большом зале грохотала музыка, на сцене выступал ансамбль. Три человека играли на инструментах, а еще трое — здоровенные мужики в белых костюмах — плясали под музыку и пели.

Мужики были раскормленные, как племенные бычки, с животиками, явно обрисовывающимися под белыми костюмами. Они весело плясали, высоко поднимая ноги, изображая легкость. С грациозностью слонов они подскакивали и, тряся ногами, игриво выпевали:

Несоответствие слов и мотива тому, что происходило реально на сцене, было гротескно, хотя танцоры и певцы, видимо, были вполне довольны собой. Щелкунчику вспомнилось, как однажды на штабных учениях заместитель комполка по тылу майор Ковалев вечером перепил и, витийствуя на тему своей преданности партии и Родине, вдруг от избытка чувств встал на нетвердые ноги и прочитал:

Наверное, это было единственное стихотворение, которое майор Ковалев помнил с детского сада, где ему втемяшили это в голову. Очень уж было забавно смотреть на пьяного толстого майора с щетиной, рассказывающего о том, что он — маленькая девочка…

— Мы сядем вот здесь, за столиком, — сказала Нина, указывая на пустой столик возле прохода, неподалеку от сцены. — Нам надо подождать, мы рановато приехали.

— Нас тут найдут? — уточнил Щелкунчик, и женщина кивнула. Ну что ж, найдут так найдут.

Они сели за столик, куда к ним тотчас же подскочил официант с огромным меню в руках. Он подозрительно покосился на Щелкунчика, и тот вспомнил о том, что не брился в течение суток и это заметно. Кроме того, он еще и не спал почти что в последние дни, так что вид у него был не самый свежий.

Зато Нина опять выглядела великолепно — она-то была у себя дома и сумела как следует привести себя в порядок. На ней был белый костюм с длинной юбкой, имевшей еще более длинный разрез… Есть такие разрезы у смелых женщин — они кажутся гораздо длиннее, чем сами юбки…

Еще на Нине было несколько украшений — браслеты на руках, длинные серьги, роскошно покачивающиеся при каждом движении головы.

«Зря она так оделась», — подумал было Щелкунчик, но тут же, оглянувшись окрест, увидел, что как раз наоборот, в другом костюме, поскромнее, Нина была бы тут «белой вороной».

Публика была разного возраста, хотя преимущественно молодая, и наряды соперничали один с другим не только по изяществу, но и по стоимости.

Ничего из еды они не захотели, и Щелкунчик попросил только принести себе виски, а Нине — коктейль «Манхаттан». Название этого коктейля было единственным, что Щелкунчик твердо помнил о «западной» жизни.

— Виски — со льдом или с содовой? — уточнил официант. Нет, этого Щелкунчик никогда не понимал. Зачем портить напиток, разбавляя его водой? Если не хочешь пить крепкое, ну и не пей тогда — закажи вино, например, или вермут…

— Двойную порцию или нет? — опять уточнил официант. Ну, это он правильно сделал, сам Щелкунчик бы не сообразил. По российским традициям, когда человек говорит: «Один коньяк», — это значит, что он имеет в виду сто граммов, никак не меньше. А по европейским меркам один виски означает сорок граммов, то есть тебе принесут нечто, слабо плещущееся на самом дне стакана. Это даже и пить-то как-то неудобно — языком, что ли, слизывать?

Когда официант объяснил эту заграничную закавыку, Щелкунчик решительно сказал:

— Тройную порцию — чего пачкаться…

Он взглянул на часы — уже следовало бы появиться тем, кто их сюда пригласил. Еще оставалось семь минут, но Щелкунчику очень не нравилось обилие публики. Слишком уж тут много народу, слишком уж развязно они себя ведут. Слишком велик гвалт…

В зале ночного клуба царило настоящее буйное веселье. За столиками сидели разодетые люди, многие из которых были уже пьяны. Некоторые пары танцевали между столиками под оркестр, который сменил певцов в белых костюмах.

Девушки кривлялись, сверкая потными спинами в лучах прожекторов, освещавших зал со сцены. Почти все тут были в платьях с открытой спиной, как положено по вечернему этикету.

Ошалевший от грохочущей музыки и толкотни официант притащил заказанные напитки и остановился рядом со столиком в ожидании расчета. Он явно устал от беготни, хотя вечер еще только начинался, а ему предстояло работать тут до утра. Под мышками его белой куртки были видны пятна пота.

— Сто семьдесят, — выдохнул он. Щелкунчик дал ему двести тысяч и подумал, что, если бы не обстоятельства, он никогда бы не позволил себе зайти в эту обираловку.

— Спасибо, — со вздохом сказал он, давая понять, что тридцать тысяч — это чаевые и можно не суетиться со сдачей. Официант, правда, и не собирался суетиться, видимо, тут тридцать тысяч на чай не считалось чем-то необыкновенным. Он с достоинством поблагодарил и исчез.

Правда, исчез он ненадолго, потому что почти тотчас же появился вновь. Он шел вместе с незнакомым Щелкунчику человеком, явно направлявшимся к их столику. Сгруппировавшись и еще не зная, что сейчас будет, Щелкунчик ждал, пока незнакомец приблизится.

— Добрый вечер, — сказал человек, подходя к столику и не глядя на Щелкунчика, обращаясь только к Нине. — Вас ждут, — добавил он и протянул руку к стулу женщины, чтобы помочь ей отодвинуть его.

— Да, это наш человек, — улыбнулась Нина Щелкунчику, но лицо ее было напряженным. — Не беспокойся.

— Я пойду с тобой, — сказал Щелкунчик, делая попытку встать. В конце концов, их приглашали сюда вместе…

— Вас — чуть позже, — вдруг произнес твердо подошедший мужчина и строго посмотрел на Щелкунчика. — Не беспокойтесь, все будет нормально.

Выглядел мужчина солидно. Примерно такого же возраста, что и Щелкунчик, он был одет в темно-коричневый костюм и белую сорочку с галстуком — признак солидности и респектабельности. Когда человек одет в такой костюм, непонятно, кто он — то ли миллионер, то ли простой охранник из серьезной конторы… Хотя, судя по тому, что его послали сюда за Ниной, вероятнее всего было второе.

— Не волнуйся, милый, — сказала Нина. — Я его знаю… Все будет хорошо, тебя скоро пригласят.

Нина с сопровождавшим удалилась, а Щелкунчик остался один за столиком. Он отхлебывал мелкими глотками канадское виски, и в его уставшей голове ворочались разные мысли.

«Зачем я здесь? — думал он. — Что я тут делаю? Почему я не улетел с семьей? Неужели я действительно влюбился в Нину и ради нее подвергаю себя опасности? Что это за люди, которые через нее пригласили меня сюда? Зачем им я и зачем мне они?»

На все эти вопросы не было ответа, во всяком случае, Щелкунчик был не готов признаться себе в некоторых вещах. А именно — в том, что его натуре свойственно искать приключения, что он попросту не мог улететь просто так отсюда до тех пор, пока не закончена игра… Что это за игра — он еще не вполне сознавал, но не мог, просто не мог отказаться добровольно от своего в ней участия.

А делал ли он все это ради Нины — этого Щелкунчик совсем уж не мог бы сказать. Безусловно, он был поражен и заинтригован этой женщиной — тут спору нет. А вот что касается любви… Он вспомнил то стихотворение, которое прочитал в раскрытой книжке, лежавшей на столе у Алексея Кислякова… За минуту до того, как убить этого человека, брата Нины, Щелкунчик прочитал окончание стихотворения:

Может быть, ему только кажется, что он влюблен в Нину, все может быть. Может быть, он придумал себе все это… Хотя вряд ли, у него и так достаточно приключений в жизни, чтобы искусственно придумывать дополнительные.

Толпа кружилась по залу и что-то пела. Хмельные лица, мужские и женские, голые спины, черные костюмы — все это смешалось в карусель. Среди людей было много иностранцев, это было слышно по речи, которая звучала громко, назойливо вокруг.

«Отчего иностранцы всегда так громко орут? — подумал Щелкунчик. — Или это так только кажется, потому что незнакомая речь режет слух?»

Он все время следил за входом, разглядывая всех приходящих вновь. Он напряженно искал в каждом признаки того, что это — человек из банка «Солнечный», который пришел сюда, чтобы убить его. Но как это узнать, как определить? По собственному опыту Щелкунчик знал, что такие вещи непредсказуемы и у убийцы как раз будет самый банальный, рассеянный вид…

Вернулась Нина. Она отсутствовала минут пятнадцать, не больше. Вид у нее был спокойный, она даже слегка улыбалась.

— Все в порядке, — сказала она, усаживаясь рядом с Щелкунчиком и кладя свою руку ему на колено под столом. Слегка пожав ему колено, Нина заговорщицки произнесла: — А теперь иди… Теперь твоя очередь. Они ждут тебя.

Потом Нина указала глазами Щелкунчику в ту сторону, откуда только что пришла, и пояснила:

— Тебе нужно пройти в тот конец зала. Там будет коридор. По нему ты выйдешь в холл, где находятся лифты. Мы сейчас находимся на верхнем этаже, а тебе нужно попасть на самый низ, где отдельные кабинеты… Комната с зеленой дверью, ты найдешь.

— Ты уверена, что мне надо туда идти? — спросил вдруг Щелкунчик, которому стало тревожно. — Там все нормально?

— Да, — кивнула женщина ободряюще. — Тебя ждут. Все будет хорошо.

Вообще-то теперь ему совершенно расхотелось идти куда бы то ни было. То ли это было неясное дурное предчувствие, то ли он просто смертельно устал от последних событий. Но не поворачивать же обратно — он всегда шел до конца…

— Я буду ждать тебя здесь, — сказала Нина, отпивая свой коктейль, к которому еще не успела притронуться.

По ее глазам было видно, что она уже что-то знает о том, что за разговор ждет Щелкунчика, но не хочет говорить. Он решил не настаивать. Зачем? Еще пара минут, и он сам все узнает.

Пройдя через зал, миновав танцующие пары и мечущихся официантов, Щелкунчик прошел по коридору. Там тоже было полно шляющихся людей. Кто-то пел, кто-то целовался прямо посередине…

«Нашли тоже место!» — раздраженно подумал Щелкунчик, пробираясь через толпу. Толпа ему больше всего не нравилась — он знал, как легко действовать в толпе убийце…

Вот и холл, о котором говорила Нина. Помещение было отделано серым мрамором в прожилках, по стенам стояли металлические пепельницы и солидные кожаные кресла. Это было нечто среднее между холлом и курительной комнатой.

С одной стороны были двери двух лифтов, а с другой — дверь бара, широко открытая, из которой звучала музыка и слышались голоса. Людей в холле было немного, они в основном курсировали из бара в коридор, ведущий в зал, откуда только что явился Щелкунчик. Он подошел к двери лифта и нажал кнопку вызова, чтобы спуститься на нижний этаж.

В этот момент кто-то легко коснулся его локтя сзади, и он резко обернулся. Перед ним стояла Алис…

Видимо, она вышла из бара в ту минуту, пока он стоял, повернувшись лицом к лифтам. Вот так неожиданная встреча!

— Привет! — произнесла Алис, и Щелкунчику мгновенно пришлось вновь лихорадочно вспоминать английские слова.

— Что вы здесь делаете? — наконец спросил он, вспомнив кое-что из своих познаний. Алис засмеялась мелодичным смехом и пожала легкомысленно плечами.

— О, здесь самое интересное место в Москве, — сказала она. — Тут так много разных людей…

— Вы давно приехали в Москву? — поинтересовался Щелкунчик, разглядывая это прекрасное видение, столь внезапно возникшее перед ним. Давно ли они расстались в Синегорье?

Алис выглядела великолепно — это была просто картинка из американского журнала. На ней было легкое платье в мелкий цветочек, светлое, с открытой грудью, обрамленной белоснежным кружевным «каре», а светлые шелковистые волосы небрежно рассыпались по плечам.

Сейчас она выглядела как героиня классических английских книжек для девочек — такая она была светлая и наивная. Голубые глаза смотрели чисто и пронзительно. Ну, прямо как девочка из книжек Сесиль Джемисон, которые Щелкунчик иногда читал вслух Полине в прошлом году…

— Я приехала только вчера, — сказала Алис, глядя на Щелкунчика доверчивыми глазами. — Сегодня ведь прошли выборы в России. Все журналисты сейчас тут, в Москве.

Слово «выборы» Щелкунчик по-английски не знал, но понял, что имела в виду девушка, из контекста. Действительно, по какому еще поводу собираться тут журналистской тусовке?

— Ну, очень рад был вас увидеть, — сказал Щелкунчик, улыбаясь изо всех сил. — А теперь прошу меня извинить… Мне нужно спешить. — Он указал глазами на лифт, но Алис тут же кивнула:

— Я поеду с вами. Мне тоже нужно вниз.

Щелкунчик вообще не верил в случайности. В случайные встречи — тем более. В особенности, когда дело касается случайной встречи двух незнакомых почти людей в восьмимиллионной Москве…

Он знал, что так не бывает. Просто знал. Всякие случайности и совпадения уже бывали с ним в жизни, и каждый раз ему бывало очень грустно в эти минуты. Потому что он знал: каждая такая случайность, каждое «совпадение» — это коварство и угроза… Такая уж у него была судьба, такая деятельность, что каждая случайность оказывалась смертельной опасностью. Потому что добро, благо случайно не бывают — мир не так устроен.

Под случайность маскируется только зло. Смерть…

А смерть, как ему было известно, приходит в разных обличьях. Щелкунчик давно был бы уже мертв, если бы у него не было интуитивной способности угадывать, чуять угрозу, опасность. Такое уж у него дело — тут помогает не столько ум, сколько такое вот чутье.

Сердце у него застучало часто и тяжело. А на сердце наползла его вековая печаль…

— Вы хотите поехать сейчас со мной? — уточнил он на всякий случай. Вдруг он неправильно понял. Но нет, он понял правильно.

— Ну да, — закивала Алис своей светлой головкой, и пряди ее льняных волос упали на щечки. — С вами, с вами.

— Ну хорошо, — вздохнул Щелкунчик, тяжело подумав, что судьба отчего-то все время посылает ему разочарования в жизни…

Лифт подъехал, дверцы разъехались в стороны. Алис прошла вперед, следом зашел Щелкунчик. Теперь нужно было быть настороже, превратить свое тело в автомат — от этого зависела жизнь.

Если ты неделю назад расстался с малознакомым человеком в Синегорье, а теперь он вдруг влезает с тобой в один лифт в Москве — это так просто не бывает… Щелкунчик нажал на кнопку первого этажа, и в этот момент Алис совершила некоторое мгновенное телодвижение. Она одной рукой вдруг нажала на кнопку «стоп», а другую руку засунула к себе в сумочку, висевшую на плече.

Лифт остановился, и Щелкунчик не смог удержаться от внезапной нервной усмешки. Он ведь так и знал, что что-то сейчас будет… Алис что-то сказала по-английски, Щелкунчик не разобрал смысла. Она говорила нечто о непорядке в своей одежде и просила его посмотреть ей на туфель…

Ах, на туфель… Ах, надо наклониться… Щелкунчик понял, что все равно ситуация должна как-то разрешиться, а тянуть время дальше бессмысленно. Он сделал вид, что наклоняется, но все время следил за каждым движением девушки.

Вот оно! Это было мгновенно, как удар молнии, как полет птицы… Рука Алис вырвалась из сумочки и устремилась в сторону руки Щелкунчика. Что-то блеснуло, но сначала он даже не сообразил — что именно.

Если бы он не был готов к чему угодно сейчас, он не успел бы перехватить руку, направленную в его сторону. Расстояние между ним и Алис было слишком небольшим в этой тесной кабинке. Теперь он крепко схватил тонкое запястье и следил за другой рукой на всякий случай тоже.

И что же он увидел? Из кулачка девушки торчала булавка. Самая обычная булавка, кажется, даже российского производства, судя по топорно сделанной головке. Конец острия был чуть, едва заметно маслянистым…

Алис молчала и глядела на Щелкунчика, не отрываясь, своими небесно-голубыми глазами. Недаром в Библии говорится, что сатана нередко является в виде ангела света…

Потом она сделала вид, что не понимает, что произошло, и возмущена недоразумением. Что-то пролепетала по-английски.

— Ах ты, блядь, — сказал Щелкунчик, переходя на родной язык и как бы давая понять, что игра проиграна. Больше он ничего не сказал, не зная, как ему следует поступить. В другое время он знал бы — просто взял бы эту самую булавку, да и воткнул в руку самой Алис… Заодно посмотрел бы, какое будет действие… Но сейчас он стоял в лифте и не знал, что ожидает его, когда лифт поедет опять, и что будет ждать за дверьми…

— А ну-ка, отдай, — сказал он нарочито грубо и тряхнул руку девушки. Она не разжала кулачок и что-то опять ответила по-английски…

— Знаешь что, — заявил Щелкунчик, — времени у меня нет. Я вот сейчас ткну тебя этой булавкой, и никаких проблем… Так будет даже легче всего.

Сказав это, он изогнул руку Алис так, что булавка оказалась направленной своим острием прямо ей в другую руку…

— Нет, не надо, — вдруг заговорила Алис по-русски без всякого акцента. Глаза ее расширились от ужаса. — Пожалуйста, я вас прошу… Мне велели, мне приказали… Я не хотела. Ну, пожалуйста.

— А ты любопытная штучка, — заметил Щелкунчик задумчиво, увидев, как бойкая американка в один миг превратилась в русскую прошмандовку. — Штучка с ручкой… — добавил он, криво усмехаясь. — Кто тебя послал? — спросил он потом и еще крепче сжал ее руку. Сил у него было достаточно, но не было времени, чтобы заставить ее говорить. Лифт долго так не простоит, застряв между этажами…

И тут произошло невероятное, то, чего он почему-то меньше всего ожидал. Хотя почему бы и нет? Просто, несмотря на всю свою опытность, человек зачастую не может совместить, казалось бы, несовместимое…

Алис внезапно как будто вздрогнула, а потом с яростным коротким криком ударила Щелкунчика коленом в живот. Одновременно она другой своей рукой, растопырив тонкие пальцы, ударила Щелкунчика в глаза.

Это было проделано совершенно профессионально, и оставалось только удивляться, каким образом так хорошо тренированная в таких вещах женщина ухитряется в жизни сохранять вид невинной девушки со Среднего Запада…

Главным для Щелкунчика с самого начала было не выпустить из рук булавку, не позволить ткнуть себя ею… Он сконцентрировался именно на этом. Алис допустила одну ошибку. Она ударила его в глаза на секунду позже, чем в живот.

От удара в живот Щелкунчик невольно немного согнулся, и потом пальцы руки прошлись ему по лбу и соскользнули в сторону. Трудно даже представить себе, что было бы, не промахнись Алис в этом ударе. Скорее всего она попросту вышибла бы Щелкунчику глаза…