Продолжая путь

XXI

Когда я вышел из подъезда ее дома, то на меня снизошло состояние умиротворенности, благодушия, такого беспредельного спокойствия, словно внутри я был абсолютно полым. Крупный снег падал так тихо, фонари высвечивали такие ровные пятна, стояла такая тишина, в которой завяз даже шум мотора проехавшей мимо подъезда маленькой снегоуборочной машины, что впору было ожидать как тут же, за углом дома, любая сказка станет былью.

Я шел медленно, как бы не торопясь, и думал, что все, что произошло со мной в несколько последних дней, до обидного просто, незамысловато, что — если уж продолжать аналогию с игрой — чем выше в игре ставка, тем проще должны быть правила и тем примитивнее должны быть ходы ее участников: только в игре без затей ты можешь наиграться всласть, испытать страх за свою шкуру. Тут мне захотелось срочно усложнить правила, но я поймал себя на мысли, что абсолютно не к кому обратиться с таким предложением.

Я пошел к проспекту, а снег так мелодично скрипел под ногами, что хотелось запеть, сделать что-нибудь хорошее. Я подумал о том, как встречу Джона, как он испугается, как будет ждать, застенчиво улыбаясь, что я полезу сводить счеты. Мне было приятно представить, что я выгребу из кармана мелочь, протяну ему и скажу: «Сделай-ка два пивка», а потом, через год или около того, подставлю плечо под гроб: Джона будут хоронить в закрытом гробу — ведь тело его полуразложится, пока он будет висеть в петле, висеть долго, в подвале, над железными лопатами и скребками, растрепанными метлами, над раздавленным шприцем и пустыми ампулами. В одном только Джоне соединилось для меня все, что стояло на моем пути. Яркая фантазия о его похоронах как бы устраняла эти препятствия. С остальными — они об этом не знали, не догадывались — я просто заключил односторонний мир. В точности я не знал, куда ведет мой путь и кто конкретно эти остальные, но односторонний мир спасал от поражения, вернее — теперь если поражение и грозило мне, то я не знал — откуда, и мне это очень нравилось.