Профессия – призрак

Рыцарский поступок, каких уже не совершают в наше время

Диковинная беседа с леди Памелой произвела на меня такое впечатление, что весь остаток ночи я провел, лежа на своей балке, навострив уши и рискуя, если, на беду, меня сморит сон, свалиться с двадцатифутовой высоты и сломать себе ноги.

Вообще-то говоря, в глубине души я был не прочь отбить у Бейбилеса Трубоди охоту жениться на Алисе, но, во-первых, я обещал Уинстону вести себя с особенной осторожностью, а во-вторых, мне не хватало храбрости повторить еще одну рискованную вылазку.

До самой зари я трусливо сокрушался о судьбе Алисы, о жестоком разочаровании, которое я причиню леди Памеле, такой симпатичной и приветливой. Как она, бедняжка, будет страдать! А ведь от нее еще скрыли, чтобы не доконать ее раньше срока, что довольно скоро Алису сменит Агата. Слыхано ли что-нибудь ужаснее!

У меня всегда было доброе сердце. Слишком доброе для того мира, который создали люди.

Уже занималась заря, и я начал было погружаться в населенную кошмарами дремоту, когда мой слух уловил отчаянные рыдания, доносившиеся из чащи леса, по которому я прогуливался во сне.

Лес этот был очень странный, он состоял из высоких колонн, их готические капители, похожие на те, что я видел в кордегардии, наверху сливались воедино и закрывали небо. Были тут и другие капители, не то греческие, не то индийские… Я скользил не по земле, а по гладким плитам. Ни травинки, ни мха, ни папоротника, ни единого гриба, насекомого или птицы! «Куда же подевались деревья?» — удивлялся я. А рыдания мне отвечали: «Вместо деревьев люди посадили колонны, они поливают их своими слезами. Природа стала каменной темницей, без любви и без надежды».

Я чуть было не сорвался с балки, но тут особенно отчаянное рыдание окончательно прогнало мой сон. И в тусклом свете занимающегося утра я увидел фигуру в белом, простертую возле корзины с игрушками. Видение прижимало к груди большого плюшевого медведя. Это могла быть только Алиса.

Прежде чем покинуть родной дом, где она провела столько счастливых дней, и начать влачить постылое существование в Бирмингеме, Алиса пришла искать убежища в воспоминаниях детства. И, сравнив славную голову плюшевого мишки с лысым черепом своего жениха, не смогла удержаться от слез.

Я чувствовал, что мое собственное сердце тоже вот-вот разорвется. Какое значение имело то, что я так неосторожно пообещал Уинстону? Разве я не имел права, разве не должен был вмешаться?

Каким чистым и трогательным было залитое слезами лицо Алисы! Как грациозны ее движения! Наконец она поцеловала своего медведя в лоб, как пай-девочка, сложила в корзину игрушки и, вся в белом, удалилась. Ни дать ни взять призрак несчастья, неслышными шагами пустившийся на поиски лучика крохотной надежды… Я тут же принял решение, чего бы это ни стоило, ей помочь.

Охота читать у меня пропала. От нечего делать я спустился вниз, послушать, что говорится в кухне, пока готовят завтрак.

Негодующий голос великодушной миссис Биггот только укрепил меня в моем добром намерении.

— Жидкого чаю и сухариков без соли для мистера Трубоди, Китти. У бесстыдника несварение желудка, а ему подавай семнадцатилетнюю девочку! Какая гнусность!

— И каков наглец!

— Разбогател и попал из грязи в князи. Парвеню, как говорит леди Памела. Да еще из самых худших.

— Не принесет ему это счастья!

— Ну, а пока отнеси ему поднос с завтраком, его комната последняя справа на втором этаже возле турецких уборных…

— Подумать только — в этой комнате в 1848 году спал принц Альберт [36]!

— Вот до чего мы дожили! И эту комнату еще специально обставили заново для мистера Трубоди. У него, кстати, неполадки с мочевым пузырем, так что ему хотелось устроиться поближе к уборной.

— Чтоб ему оттуда никогда не выйти!

Полученные сведения были весьма для меня полезны — теперь я мог начать действовать в тот же вечер. Чем меньше продлится помолвка, тем лучше, и тем легче будет ее порвать.

— А проныру-журналиста ты найдешь на третьем, — добавила миссис Биггот, — в комнате с лиловыми обоями. Тоже еще фрукт! Представь, он посмел предложить мне три гинеи, чтобы я призналась ему, будто призрак нашего Артура просто «миф»! «Миф»! Это еще что за штука?

— Вот бы ему увидеть этот призрак вблизи!

— Очень может быть, что и увидит! И даже раньше, чем мы думаем! Запомни мои слова, Китти: Артур еще не сказал своего последнего слова!

Я был совершенно согласен с миссис Биггот!

Утром небо то прояснялось, то хмурилось, а к вечеру разразилась гроза, так что я совсем разнервничался. Много раз я уже был готов отказаться от своего плана.

Ужинать со мной Уинстон не пришел, и я без особого аппетита поел в одиночестве.

До двух часов ночи я колебался, жалость боролась во мне со страхом. С одной стороны, представим, например, что меня через несколько лет стали бы принуждать жениться на милейшей леди Памеле — разве не был бы я благодарен призраку, который помог мне выпутаться из беды? Но, с другой стороны, если дело обернется плохо…

Чтобы придать себе духу, я выпил бутылочку «Гиннесса» и пошел переодеваться.

Я был уверен: Трубоди опишет призрак, который к нему явится, во всех подробностях, потому что не захочет, чтобы все решили, будто ему это привиделось. Значит, важно было выбрать такой костюм, которого Уинстон на мне еще не видел. На беду, из всех одежд, которые были мне по росту, только наряд трубадура более или менее соответствовал Артуру или хотя бы образу, который ему приписывали. Предстать перед Трубоди в виде доисторического человека было совершенно невозможно, так что выбора не оставалось — пришлось облачиться в костюм пирата южных морей с саблей, пистолетом и черной повязкой на глазу.

Спускаясь вниз, я все-таки на всякий случай прихватил по дороге бильбоке, чтобы Трубоди легче было опознать Артура.

Стенные часы в кухне показывали 2 часа 45 минут, когда я, освещая себе путь спичками, без всяких угрызений отправился помериться силами с самоуверенным женихом, которому, вероятно, снились розовые сны. Я от всей души надеялся, что это мое испытание будет последним!

Без приключений добрался я до двери в комнату блаженной памяти принца Альберта. Что сказала бы королева Виктория, увидев в кровати своего любимого покойного супруга какого-то Бейбилеса Трубоди!

Отбросив в сторону последние сомнения при мысли об Алисе и Агате, я постучал в дверь своим бильбоке. Вдруг мне повезет, и я смогу договориться с Трубоди через дверь, ведь у него, наверное, не хватит смелости впустить в комнату призрака, который открыто объявляет о своем появлении…

Я постучал громче. Еще громче. Никакого ответа.

Я уже взялся было за дверную ручку, когда с левой стороны на меня упал сноп света. Я круто повернулся, и передо мной предстало потрясающее зрелище: лысый господин средних лет, только что вышедший из уборной, уставился на меня, выпучив глаза и стуча зубами. На Трубоди было что-то вроде лиловой русской пижамы, обшитой золотым галуном, он был похож в ней на застигнутого врасплох епископа; в левой руке он держал маленький дорожный ночной горшок, который, видимо, только что опорожнил, а в правой — подсвечник, дрожавший, как и сам Трубоди.

Из мира брючных пуговиц Бирмингема Трубоди грубо перенесли в мир пиратов, вооруженных бильбоке.

Страшный перепуг Трубоди вернул мне уверенность и негодование, я отчетливо осознал собственную справедливость и могущество.

— Ну что, несчастный! — воскликнул я со свирепой насмешкой в голосе. — Алису ищешь с подсвечником и горшком в руке? И мало тебе Алисы — подавай тебе еще и Агату! Двух девушек за одну плату!

Ужас Трубоди на мгновение сменился полнейшей растерянностью. Так мог бы растеряться честный человек, обвиненный в том, что он украл Лондонскую крепость Тауэр.

— Если ты посмеешь увезти сестер к твоей старой наложнице, я буду являться к тебе всякий раз, как ты выйдешь из уборной. Это говорит тебе Артур, призрак Артура!

И, вспомнив наставления леди Памелы, добавил:

— Ты неотесанный парвеню! И тебе не дожить до старости!..

Я не знал в точности, что такое «парвеню», но звучало слово выразительно.

Продолжать мне не пришлось — Трубоди рухнул навзничь, выронив свечу и ночной горшок.

Я поспешно чиркнул спичкой: белый как мел Трубоди лежал на спине между разбитой ночной посудой и потухшей свечой, глаза у него закатились. Все, что я мог для него сделать, это немедля удрать, завывая во всю силу моих легких, чтобы к нему как можно скорее подоспела помощь. По-моему, за всю мою полную приключений карьеру я не завывал более зловеще.

Я водворил на место бильбоке, и тут над замком разразилась последняя в эту ночь гроза. Ослепительные молнии прочерчивали небо, словно Господь Бог решил разом израсходовать все свои запасы магния, чтобы сфотографировать самых закоренелых грешников (а может, самых неосторожных из них?).

Правильно ли я поступил? Может, я перестарался? Что, если Трубоди отправился на тот свет? Стоили ли такой жертвы счастье Алисы и Агаты и соблюдение старинной чести?

Призраки не ведают собственной силы. Это касается и настоящих призраков, и призраков-любителей. Вот почему так ценятся призраки-профессионалы, не только владеющие режиссерским мастерством, но и разбирающиеся в психологии, в психиатрии и умеющие оказать первую помощь.

В ту пору я еще не овладел тайнами ремесла и с Трубоди действовал наугад. Я это смутно понимал, и меня терзали угрызения совести и беспокойство.

Но вспышка молнии осветила тут портрет Артура на мольберте, и мне почудилось, что Артур удовлетворенно улыбается и даже пони радостно фыркает.

В путеводителе, который я еще раньше обнаружил в библиотеке, об Артуре Свордфише говорилось как о мальчике, который в самом деле жил когда-то и умер в расцвете сил в той самой комнате, где я мучился сомнениями насчет того, правильно ли я себя вел. Как бы поступил на моем месте Артур? Что он думает обо мне там, где он сейчас пребывает?

Я провел беспокойную ночь на своем продуваемом сквозняками чердаке, а утром меня разбудило пыхтенье автомобиля. Одним прыжком я подскочил к моему наблюдательному пункту.

У автомобиля с откидным верхом, разогревавшего двигатель под ставшим опять безоблачным и чистым небом, собралась вся семья Свордфиш, — кроме леди Памелы, которая отсутствовала по причине своей физической немощи. Хозяева замка провожали уезжающего Трубоди, а заодно и журналиста эдинбургской «Трубы», который расхаживал взад и вперед и, похоже, особенно торопился уехать. Трубоди, конечно, тоже торопился, однако ему было труднее выразить свои чувства, потому что он лежал на носилках.

Но, по крайней мере, он был в сознании, потому что лорд Сесил учтиво склонился над ним и, похлопывая гостя по бессильной руке, говорил ему какие-то любезности. Одетый в темный костюм бородач взял другую руку больного, извлек из жилетного кармана громадные часы и начал считать пульс. Потом врач сделал знак отправляться, носилки с грехом пополам водворили в машину через заднюю дверцу, и машина тронулась, извергая клубы дыма.

Журналист, которого мистер Трубоди любезно привез в своем автомобиле, теперь отбыл в кабриолете врача, потому что его место в машине заняли носилки.

О машине Трубоди напоминало уже только слабое пыхтенье, доносившееся с дальнего конца аллеи. Тут Алиса обернулась к замку, и я увидел, что лицо ее сияет от радости. Заметивший это лорд Сесил сделал дочери замечание, и она тотчас приняла скорбный вид.