Профессия – призрак

Очень дорогая дружба

Восхищенный нашим уговором, я расстегнул камзол и вытащил свой маленький ножик. Чтобы продемонстрировать Уинстону, что я усвоил его урок, я перевернул вверх дном скромный деревенский паштет, как перевертывают черепаху, и, пока мой хозяин и друг любезно светил мне подрагивающей свечкой, начал со всеми мыслимыми предосторожностями соскабливать с паштета тоненький слой…

Прискорбный пример Уинстона лишил меня всяких угрызений. Но мой ангел-хранитель не дремал…

— А знаешь, милый Джон, пожалуй, ты еще до ужина смог бы с ходу оказать мне большую услугу. Эта мысль пришла мне в голову, когда я увидел тебя в костюме XV века. Почти современник Артура — всего какие-нибудь сто лет разницы… Но разве это имеет значение? Ты просто на диво элегантен!

На меня, расслабившегося в ароматном и аппетитном тепле кладовой, слова Уинстона подействовали как холодный душ. Но разве я мог в моем положении хоть в чем-нибудь ему отказать?

Принужденно улыбаясь, я сложил свой ножик. А Уинстон, всецело захваченный своей идеей, продолжал:

— Я только что отдал мэтру Дашсноку латинское сочинение о смерти царя Митридата [28] — знаешь, был такой странный тип, который ел отраву? Работа, мне, пожалуй, не очень удалась. Боюсь, я начал невпопад, продолжил вкривь и вкось, а кончил шиворот-навыворот. Если только не случится чуда, мэтр Дашснок будет завтра в жутком настроении. Он придает огромное значение латыни — на его взгляд, именно в ней заключается самая благородная разница между джентльменом и простолюдином. Это мэтр Дашснок сочинил дурацкий девиз: «POPULO POPULO POPULO», который украшает кордегардию и в подметки не годится прежнему девизу. — И немного поколебавшись, Уинстон добавил: — Ты, наверное, догадался, что этот негодяй иногда поднимает на меня руку?

Дипломатическое чутье советовало разыграть невинность.

— Уинни! Как я мог даже подумать такое? — воскликнул я.

— Увы, дорогой Джон! В этом несправедливом и плохо устроенном мире бьют не только детей бедняков! А с тех пор как ты надкусил яблоко тети Памелы, мне тем более угрожает опасность…

Тут я искренно удивился:

— Почему? Какая тут связь?

— Сегодня утром, когда над отцом совершали бритвенную процедуру, он вызвал меня к себе. «Уж не ты ли, случаем, покусился на несчастное яблоко? — спросил он. — Подобного рода зловещая съестная шутка вполне в твоем духе…» Я клялся, что я не при чем, и отец мне поверил. Но мэтр Дашснок верит только самому себе, а на мой счет питает серьезные подозрения — они сыграли существенную роль в том, что он так гнусно со мной обошелся…

— А ему-то что за дело до этого яблока?

— Мэтр Дашснок слывет знатоком оккультных наук и зарабатывает на этом кое-какие деньги. Это он опубликовал в Глазго в издательстве «Духлинг и Дохлинг» труды под названием «Наши семейные призраки», «Призраки и супружеская жизнь», «Призраки полнолуния», «История призраков для самых маленьких», «Исторические призраки Шотландии и Оркнейских островов» и свой главный труд «Как сфотографировать эктоплазму» — техническую инструкцию, над которой все потешались.

Я впервые услышал слово «эктоплазма» и спросил у Уинстона, что это такое.

— Эктоплазму, дорогой Джон, не надо путать с протоплазмой, хотя порой эктоплазма может выступать в качестве протоплазмы. Эктоплазма — это материализовавшийся призрак, материализовавшийся настолько, что его можно не только увидеть и услышать, но даже пощупать. Мэтр Дашснок убежден, что наш Артур должен обладать всеми свойствами добротной эктоплазмы. Сам понимаешь, как его прельщает мысль о призраке со вставной челюстью и как, напротив, его возмущает подозрение, что над ним могли зло подшутить, могли надуть, чтобы выставить на посмешище…

— Но я-то тут чем могу помочь, дорогой Уинни? Наследник титула подошел ко мне ближе и с благородным достоинством произнес:

— Ты можешь все, Джон. Поскольку ты без всякого умысла мог стать призраком — и так талантливо и успешно его сыграл — кто тебе мешает и в самом деле им стать?

Предложение Уинстона внушило мне некоторую тревогу.

— Вы хотите… — с трудом выдавил я, — гм-м… чтобы я раза два-три прокричал что-нибудь в коридорах Малвенора? К примеру, «Ку-ку!» или «Ух! Ух!»?

— Изумительно! Неподражаемо! Но этого мало — надо добавить еще что-нибудь более осязаемое, неопровержимое. Иначе мэтр Дашснок тем более решит, что это я. Словом, ты должен по дружбе вытворить что-нибудь такое, что окончательно снимет с меня всякие подозрения! Ну же, не корчи такую мину — это не по-дружески!

Я стал вяло убеждать Уинстона в моей готовности исполнить его замысел, и тогда он пустился в подробные объяснения.

— Восемь слуг, которые у нас остались для работы по дому, живут на чердаке главного здания. Там же, на втором этаже, расположены хозяйские комнаты и комнаты для приезжих гостей, правда, теперь у нас гостей не бывает. Если подняться по большой лестнице от кордегардии на этот самый этаж, ты окажешься в большом бальном или же банкетном зале, от него направо и налево тянутся два длинных коридора, куда выходят прежние парадные покои, в которых теперь и мебели-то почти не осталось. В самой глубине правого коридора находятся турецкие уборные — их оборудовал Мередит Свордфиш, двенадцатый маркиз Малвенор, в 1805 году, в год Трафальгарской битвы [29], когда маркиз вернулся из Стамбула, где был послом. В глубине левого, западного, коридора находится кабинет естественной истории с коллекцией минералов, насекомых и животных — одни в виде чучел, другие заспиртованы. В этот кабинет выходят две комнаты, расположенные одна против другой: с северной стороны комната мэтра Дашснока, с южной — моя. Представляешь?

— Э-э-э… да.

— Обрати внимание, Джон: на втором этаже живем только мы с мэтром Дашсноком, а тетя Памела, поскольку она инвалид, живет на первом и тоже одна. Кстати, дверь в ее комнату никогда не запирается, чтобы в случае необходимости можно было бы сразу прийти ей на помощь. Мэтр Дашснок, сведущий в физике и химии, оборудовал систему электрической сигнализации на батарейках, так что старая леди может, если понадобится, вызвать слуг. Свою комнату мэтр Дашснок тоже никогда не запирает. Догадываешься, почему?

— Э-э-э… нет.

— Мэтр Дашснок мечтает сфотографировать эктоплазму, поэтому задвижка не должна быть помехой гостю. Артур мог бы усмотреть в такой предосторожности знак недоверия, несовместимый с правилами гостеприимства.

Я начинал все яснее понимать, куда клонит Уинстон, и его затея заранее бросала меня в дрожь.

И вдруг мне пришла в голову простейшая мысль, которая меня немного приободрила.

— Послушайте, Уинни… Если я не ошибаюсь, в темноте или при слабом свете керосиновой лампы фотографировать нельзя…

— В ногах кровати мэтра Дашснока постоянно стоит на треножнике аппарат, американский «фолдинг» с мехами — его объектив направлен на дверь. Чтобы сделать снимок, достаточно нажать грушу на конце гибкого провода, подсоединенного к диафрагме. Провод настолько длинен, что груша всегда под рукой у мэтра Дашснока, когда он работает за письменным столом. А ложась спать, он кладет грушу рядом с ночником, который всегда горит на столике у изголовья. Призрак может войти в любую минуту — нельзя же его упустить! Чтобы запечатлеть на сверхчувствительной пластинке своего «фолдинга» ночные эктоплазмы, — а визитеры, несомненно, появятся скорее всего ночью, — мэтр Дашснок снабдил свой аппарат приспособлением, которое сам изобрел, сам смастерил и которое собирается запатентовать: в этой конструкции проявилась вся его сноровка по части ненужного и бессмысленного. Речь идет о стеклянной колбе, наполненной кислородом и активированным углем, который должен поглотить все остатки воздуха. В колбу помещена также металлическая лента из горючего металла, который называется магний.

Как только шторка диафрагмы открывается, магний вспыхивает от электрической искры (ток поступает через систему батареек) и, сгорая в кислороде, дает короткий и яркий свет — если угодно, вспышку. В принципе, такого освещения вполне достаточно, чтобы сфотографировать любую эктоплазму, которая пожелает позировать. Вот уже несколько лет мэтр Дашснок проверяет на ночь свои батарейки и ложится спать в надежде, которая никогда не оправдывается. Единственное, о чем я прошу тебя, Джон, это чтобы ты дал себя сфотографировать! Большого труда это не составит и будет лучшим способом по-джентльменски отблагодарить меня за щедрое гостеприимство, какое я тебе оказываю.

Я молчал, как мышь, пойманная в мышеловку.

А Уинстон продолжал настойчивым и вкрадчивым тоном:

— Представляешь, как будет счастлив мэтр Дашснок, наконец-то вознагражденный за свое героическое терпение и публично восторжествовавший над скептиками и насмешниками. А главное, представь, как буду счастлив я: тут уж никто и не вспомнит о латинских сочинениях!..

— А вы уверены, Уинни, что нет никакого риска? — спросил я со вздохом.

— Какой риск? Я сам провожу тебя со свечой до двери мэтра Дашснока, поскольку эктоплазме не подобает являться со свечой в руке. И я прикрою твое отступление… Как только ты удерешь и скроешься в кладовой, чтобы подкрепиться, я брошусь в ночной рубашке в комнату к мэтру Дашсноку, весь дрожа прижмусь к нему и слабым голосом сообщу, что, выйдя из турецкой уборной, наткнулся в коридоре на зеленоватую эктоплазму Артура. Мой перепуганный вид произведет на мэтра Дашснока тем большее впечатление, что до сих пор я никогда не верил в призраков. Поэтому он в первую очередь займется мной, а не тобой — ему будет стыдно, что он меня напрасно подозревал, и он возрадуется, что я не имею ничего общего с призраком Свордфишей. А ты, когда будешь отступать, пожалуйста, не забудь испустить несколько классических стонов и уханий, чтобы они окончательно подтвердили мою неоспоримую невиновность. Так какой же, по-твоему, тут может быть риск?

— А все-таки, Уинни, мне немного страшно…

— Тебе нечего бояться мэтра Дашснока, потому что он верит в призраков, и тебе нечего бояться призраков, потому что призрак — ТЫ САМ!

— Правда, я и забыл…

— Как ты еще молод! Впрочем, я и сам был таким два года назад…

И, схватив меня за руку, Уинстон потащил меня за собой.

К моему удивлению, он сначала привел меня наверх, в комнату, где так трагически простился с жизнью Артур. Там Уинстон схватил бильбоке и самым непринужденным образом вручил его мне, хотя я инстинктивно отшатнулся…

— Отец купил это бильбоке за три гинеи на барахолке в Абердине [30], чтобы придать правдоподобия воскресным экскурсиям, которые очень поблекли оттого, что вся ценная обстановка была распродана. А подлинное бильбоке сгорело во время пожара в 1635 году. Очень важно, Джон, чтобы на фотографии у тебя была в руках эта игрушка — она подтвердит твою подлинность. Но только не забудь принести ее обратно! Ведь это гвоздь экскурсионной программы!

Спускаясь по лестнице с бильбоке в руках, я спросил у Уинстона, почему лорд Сесил так дорожит этими экскурсиями. Уинстон ответил мне печально и с некоторым смущением:

— Знай же, мой маленький Джон, что, открывая для публичных посещений такой замок, как Малвенор, прославленный в истории Шотландии, мы получаем право на субсидию, которая позволяет нам кое-как ремонтировать крышу. А на деньги, получаемые за вход, мы содержим прислугу. Отца уязвляет такое положение, но что делать? Нужда свой закон пишет.

На самом пороге моего убежища, башни, ставшей для меня и спальней и столовой, я вдруг пошел на попятную…

— Нет, честное слово, не могу! Дорогой Уинни, потребуйте от меня чего-нибудь другого! Чего угодно, но только не этого! Да разве же привидения позволяют, чтобы их фотографировали?

— Кто-нибудь всегда бывает первым…