Проигравший из-за любви

Глава 11

Миссис Гарнер, очарованная пирогом Мелтона Маубрэя и обильным количеством эдинбургского эля, оказалась более сговорчивой, чем это можно было ожидать. Однако она не забывала при этом о своем достоинстве, составляющем основную часть ее личности. Пожилая леди долго говорила о необычности приглашения молодым человеком девушки на загородную прогулку, если только двое молодых людей не были друзьями или не поддерживали знакомства. Да, она, конечно, видела немало хороших манер перед тем, как судьба вырвала ее из того мира, в котором она родилась и росла, и поэтому хорошо ориентировалась в этом вопросе. Люди, которые знакомы, могут идти, куда им вздумается, но если у них ветреные отношения, то они должны воздерживаться от плохих поступков, которыми полон этот грешный мир.

Уолтер немного покраснел при таком замечании, в то время как Лу нахмурила лоб и прикусила нижнюю губу, пытаясь толкнуть под столом бабушкину ногу.

— Не надо говорить о плохих сторонах Жизни, миссис Гарнер. Я надеюсь, вы не считаете меня негодяем.

— Я всегда и во всем видела вас только с лучшей стороны, — сказала пожилая леди, делая последний глоток живительного эдинбургского.

— Тогда вы должны понимать, что ваша внучка будет в безопасности со мной. Я хочу дать ей всего лишь несколько часов свежего воздуха. Посмотрите какая она бледная.

— Я и сама чувствую желание прогуляться по свежему воздуху, — сказала миссис Гарнер, слабо вздохнув, — однако никого не волнует моя скромная персона.

Уолтеру стало неловко.

— Я уверен, моя уважаемая миссис Гарнер, что если бы вы пожелали проехаться с нами… — начал он, делая отчаянное предложение. Было страшно даже подумать, что старая женщина будет сидеть с ним в экипаже, он навряд ли смог бы посадить ее даже на заднее сидение в связи с тем фактом, что ее будет трясти и подбрасывать на мостовой. Он хотел быть наедине с Лу. Уолтер желал провести этот солнечный день среди сельской местности, заросшей бузиной и боярышником, рядом с широкой рекой. Он думал поговорить с девушкой о Шекспире, Китсе и Байроне, о картинах, о своих надеждах и будущем — обо всем том, что, казалось, бедная необразованная Лу понимает лучше, чем Флора Чемни.

К счастью, миссис Гарнер оказалась милостивой к нему.

— Нет, — сказала она, — лучше, если вы будете одни. Я буду вам только помехой. Кроме того, последние годы я так редко бывала на свежем воздухе, что это могло бы привести меня к головокружению. Пусть она поедет, побалует себя, молодость — время для веселья, — это было сказано с печальным вздохом.

Согласие было получено благодаря заботам Уолтера Лейбэна.

— Если завтра будет хороший день, я заеду за вами в одиннадцать часов, — сказал Уолтер.

Лу пыталась не показывать вида, как она обрадована. В конце концов, она решила, что его доброта была всего лишь жалостью.

Уолтер уходил довольный полученным разрешением. Идея завтрашней поездки вдохновляла его. Он был удивлен собственной радостью.

«Есть что-то свежее и необычное в ней, — думал он, — я думаю, за это она мне и нравится. А может быть, за то, что я не обязан любить встречи с ней, не должен думать о том, о чем только и думает Флора, которая, кажется, специально была создана с намерением выйти замуж за меня. Меня вообще удивляет, как это Ева послушала змея. Был ли это грех, или Адам оказался просто недалеким?».

Наступивший день был прекрасен, чист, настоящий летний день, который поднял настроение Уолтера Лейбэна до высшей точки. Конюх уже держал наготове карету для него, когда художник зашел во двор. Уолтер был достаточно умен для того, чтобы поставить ее там, а не рядом со своим домом на Фитсрой-сквер. Конечно, он не видел ничего предосудительного в своих поступках, но ему казалось, что будет лучше, если ни Марк, ни мисс Чемни не будут ничего знать об этой маленькой экскурсии.

Уолтер проехался по Войси-стрит, удивляя возившихся на улице детей своим великолепным видом: на нем был светло-серый плащ и белая шляпа. Лу была готова. Она надела красное шелковое платье, которое он ей подарил, чтобы доставить ему удовольствие. Черная шаль, данная на время миссис Гарнер для такого случая, ниспадала на ее покатые плечи, маленькая черная шляпка, оригинально украшенная различными ленточками, кокетливо сидела на ее черных волосах, которые были настолько пышными и красивыми, что не нуждались в особенной укладке. Отец Луизы, знавший о предстоящей экскурсии и не высказавший по этому поводу своего неодобрения, дал ей несколько пенсов на покупку новой пары перчаток. Результат таких приготовлений был ошеломляющим — мисс Гарнер выглядела необычайно хорошенькой, настолько, что Уолтер был поражен.

— О, вы выглядите лучше, чем Ламия! — воскликнул он, — а я думал, что вы были на вершине своей привлекательности, когда позировали мне. В вас сейчас больше жизни, красок. Я думаю, это от того, что вы счастливы. Бедное дитя, подумать только, что предстоящая поездка в сельскую местность может доставить вам столько удовольствия.

— Нет, не сама поездка, а то, что вы будете рядом, — ответила девушка почти непроизвольно.

Уолтер немного покраснел, так же, как тогда, когда миссис Гарнер сделала неаккуратное замечание по поводу совместного проведения времени молодыми людьми. Однако сейчас художник не сказал ни слова, предпочитая подготавливать лошадь к предстоящей поездке.

Они выехали из Лондона. Долгое время тянулись нескончаемой вереницей виллы, сады, дома, террасы, но когда они пересекли Хаммерсмитский мост, то оказались в деревенской местности. Уолтер направил экипаж к Шипскнм воротам в Ричмондский парк и поехал по пустынным аллеям этого удивительного места к Кингстонским воротам. Возгласы удивления срывались с губ Луизы, когда они ехали по этой местности: вот внезапно выскочил олень из зарослей папортника, над дорогой аркой изогнулись ели, прижавшись друг к другу, стояли Сосны, пихты и нежные лиственницы, среди которых, то там, то тут мелькало серое тело кролика. Все это было для нее так же ново, как жизнь и мир для внезапно ожившей статуи Пигмалиона.

Уолтер медленно ехал через парк. Глаз художника улавливал красоту и очарование весеннего пейзажа, но он хотел увидеть, какое впечатление может произвести это естественное обаяние природы на Луизу. До сих пор она не сказала ни слова, только беззвучно смотрела с открытым от удивления ртом, выражая свое удовольствие негромкими вскриками восторга, и, наконец, выразила свое мнение словами.

— Больше я не удивляюсь, — сказала она.

— Не удивляетесь чему?

— Китсу и Байрону. Они заставляли меня задумываться, откуда же берутся их прекрасные творения. Но теперь я знаю, что мир так удивителен, что нет ничего странного в том, что на земле есть поэты. Они не могли бы выйти из Войси-стрит.

— Поэт вряд ли бы мог быть поэтом, если бы не сталкивался лицом к лицу с действительностью. Для такого человека, как Крэб, материала для написания хватило бы даже на Войси-стрит. Так вы считаете, что мир прекрасен, Лу? А ведь Ричмондский парк — только маленькая часть того мира, который знал Байрон.

— Я чувствую, что как будто бы видела все, что видел он, — ответила девушка. — Когда поздно ночью я читала «Чайлд Гарольда», пока спала бабушка, читала не просто, а с упоением, мне казалось, что я нахожусь рядом с ним. Если бы вы спросили меня, на что похоже Лимэнское озеро или горы, или Рим, я бы не смогла ответить вам, но я ощущала все это так, как будто это было внутри моего сознания: вода, небо, теплый мягкий воздух — все предстало передо мной живым и ярким, как на картине.

— Это все сильное воображение, Лу. Весьма опасное дарование, — сказал Уолтер глубокомысленно.

— Разве? Хотя я действительно думаю, что была счастливее до того, как узнала поэтов… Мне действительно стало после этого грустнее, но это была тихая грусть, которая не жгла меня. Я могла спать, когда уставала и забывать мои неприятности. Не думаю, чтобы в эти дни мне снились сны. Но сейчас я чувствую беспокойство, в моем мозгу как будто лихорадка, и я хочу жить более прекрасной жизнью.

Эти слова, сказанные с вызывающей искренностью, так свойственной Лу, сделали мистера Лейбэна задумчивым.

— Я скажу вам, что это значит, Лу, — начал он, — . если бы вы позволили мне довести идею о вашем образовании до ее практического осуществления, то вы могли бы иметь такую яркую и счастливую жизнь, которая только, может быть, и нужна молодой девушке. Ведь подумать только, сколько дверей может открыть образование для вас. Вы могли бы быть гувернанткой или компаньонкой в семье, которая путешествовала бы по Европе. Вы могли бы увидеть Швейцарию, — Италию и другие земли, по которым путешествовал Чайлд Гарольд. Рассудите сами.

— Я уже подумала и не хотела бы быть обязанной вам, — ответила Лу упрямо. — Я не хочу быть образованной, не хочу быть лучше, чем я есть. Я смогу лишь почувствовать свое ничтожное существование острее, чем сейчас.

— Но почему, моя дорогая девочка, вы опять называете это ничтожеством? Нет ничего отрицательного в самой бедности.

— Возможно, и нет. Я имею в виду то, что некоторые люди обладают даром делать бедность очаровательной. Вы читали о таких в романах. Есть какое-то унижение в нашей грязи, ведь мы грязны. Я не имею в виду недостаток уборки или другого мытья, здесь я делаю все, что могу. Но все вокруг нас пропитано старостью, серостью, неаккуратностью — грязь, кажется, проникла во все поры нашего дома, и потом бабушка такая неаккуратная. Это делает ее совсем дряхлой. Плохо также то, что слова неправильно произносят и бабушка часто это делает. Наше падение заключается в том, что мы не в состоянии ни за что заплатить. Скверно, что отец говорит о картинах. Вам не удастся вырвать меня из всего этого. Я погрязла по горло в невежестве.

— Да, Лу, вы неисправимая девушка! — воскликнул Уолтер, сильно раздасадованный упрямством мисс Гарнер.

Он хотел оказать для нее настоящую услугу, чувствуя, что должен сделать это, так как уже приподнял ее над тем примитивным уровнем, который составлял ее окружение.

— Что я могу сделать для вас, Лу?! — воскликнул он.

— Оставьте меня одну. Я не хочу учиться, чтобы потом презирать отца. Вы можете дать мне один день удовольствия, такой, как этот, если, конечно, пожелаете. Я смогу прожить всю оставшуюся жизнь, вспоминая нашу поездку.

Уолтер не сразу смог ответить на такое утверждение. Он даже начал думать, что этот день на природе такой же легкий, как летняя экскурсия щебечущих школьников, всего лишь глупая затея. Лу, с ее порывистостью и резкостью, была интригующе интересной персоной для артистической натуры художника, возможно как раз из-за своей неординарности. Не должно все-таки было быть этой поездки, если у него имелось желание жениться на Флоре Чемни.

Но хотел ли он жениться на мисс Чемни? Конечно, он хотел — дорогая милая Флора, кто еще мог так сильно любить его? Он обнаружил это очень давно. Ласковая маленькая Флора, ее голос был таким нежным, когда она разговаривала с ним, ее руки вздрагивали, когда она случайно касалась его. Наивная маленькая Флора, штурмующая вершины искусства с коробкой цветных карандашей и мелками. Мог ли он не жениться на ней, тем более, зная, что желание Марка Чемни по этому вопросу было вполне очевидно.

Минут на десять-пятнадцать мистер Лейбэн погрузился в глубокие размышления. В это время они как раз находились в Кингстоне, проезжая по его маленьким, ярким улочкам с интересными фасадами домов и особенным ароматом воздуха, направляясь к Темзе, Темз-Диттону и Моусли. Лу с восхищением смотрела по сторонам. Торжественные аллеи, идущие через дворцовый парк, чистая журчащая вода, прекрасные виллы с клумбами ярких тюльпанов, гиацинтов и ранних роз, казалось, дышащих свежестью и ароматом. Поистине это был мир красоты после Войси-стрит.

— Пойдемте, Лу, — сказал мистер Лэйбэн, отвлекаясь от серьезных мыслей, считая, что такое занятие может подождать, — самое время подумать об остановке. Я хочу покатать вас в лодке. Мне известна одна маленькая очаровательная гостиница в Темз-Диттоне, где мы сможем получить с вами прекрасный обед, а пока он будет готовиться, мы сплаваем с вами к Хэмптон-Кортскому мосту. Там мы выйдем с вами из лодки и пройдемся по дворцовым садам. Еще довольно рано и мы можем не торопиться.

— Как бы я хотела, чтобы этот день длился вечно, — сказала Лу со вздохом, — все кругом так прекрасно.

— Обратный путь домой тоже будет красив, мы будем ехать при свете луны.

— Да, но потом всему настанет конец.

Они подъехали к небольшой гостинице, находившейся в укромном месте и известной разве что некоторым любителям водных экскурсий. Здесь Уолтер и доверил лошадь заботам дружелюбного конюха.

— Вы неплохо покатались на нем, — сказал он.

— Мы приехали из Лондона. Не могу сказать, что это очень далеко.

— Да, но лошадь выглядит довольно измотанной для такой поездки.

— Ладно, дайте ей ведро овсяной, теплой каши и поухаживайте за ней так, как вы только можете. Животное не понадобится нам раньше восьми часов вечера.

— Хорошо, сэр.

Уолтер отправился решать вопрос о лодке. Они лежали на маленьком песчаном пляже перед гостиницей. Художник выбрал небольшую и яркую лодку, в ней они и поплыли по реке по направлению к Хэмптону вдоль безлюдных берегов, поросших рогозом и плакучими ивами. Уолтер, словно нехотя, погружал весла в воду, и их маленькая лодка медленно перемещалась против течения. Здесь они продолжили свой разговор.

О, как говорил художник! Он свободно высказывал Лу свои мысли и мечтания, так будто она была его вторым я, духом-близнецом, так, как будто природа специально настроила их умы друг на друга. Казалось, она полностью понимает его, и все, что говорила девушка, так соответствовало его представлениям.

Что могло быть лучше, чем наслаждение от такой беседы, проходившей в полной гармонии? Один длинный летний день беззаботного диалога между такими собеседниками значит больше, чем простые мирские удовольствия, и может сохраниться в памяти на всю жизнь. Уолтер Лейбэн никогда еще не был так счастлив, как в этот день, плывя на лодке и рассказывая о своих мечтах, надеждах и желаниях Луизе Гарнер. Они долго сидели так, позабыв о времени. Затем причалили к берегу и стали прогуливаться по строгим старинным садам среди чудесных цветущих каштанов, фонтанов с золотыми рыбками. Их разговор продолжался с прежней легкостью, время совсем не волновало их.

— Как бы я хотел, чтобы у меня была такая же сестра, как вы, Лу! — сказал Уолтер, когда они стояли рядом, опираясь на перила и смотря на спокойные воды Хоум-Парка. — Я бы сделал вас художницей, если бы вы были моей сестрой; и мы были бы с вами совсем неразлучны!

— Вы сможете сделать свою жену художницей, когда женитесь, — ответила Лу с некоторой горчинкой в голосе, — мисс Чемни, к которой вы неравнодушны… в общем, я слышала, что вы говорили о ее способностях к рисованию.

— Да, у нее есть талант, но нужно еще очень много времени, пока она станет хорошо рисовать: Кроме того, у нее не такой острый ум, как у вас, Лу. Она не может быть таким хорошим собеседником для мужчины, как вы. Конечно, она неплохо поет дуэтом, может говорить о прочитанных книгах, но вы, кажется, понимаете и симпатизируете мне во всем, вы всегда разделяете мои мысли. Когда я рассказывал вам об Ахиллесе сейчас, то видел, что вы как будто вместе со мной идете в мрачный зал, где, вздыхая, лежит в бассейне Агамемнон. А Флора лишь содрогнулась бы, когда услышала это, и сказала: «Как это ужасно!».

— Но она очень образована и должно быть, знает гораздо больше меня.

— Хорошо она не знает ничего, но знает понемногу о многом. У нее нет таких глубоких мыслей, как у вас, Лу. Только, пожалуйста, не подумайте, что я пытаюсь принизить ее достоинства. Флора очень мила и умна женским умом, она вообще очень женственна. Если бы все женщины были похожи на нее, то не могло бы быть никакого разговора о равенстве подов. Вы можете с таким же успехом говорить о равенстве дуба и примулы, растущей у его корней, как о равенстве Флоры и грубого сильного мужчины.

— Это звучит как хвала ей.

— Да, она очень милая девушка. Но вы ошиблись, когда говорили о том, что я помолвлен с мисс Чемни. В действительности это не так.

— Однако очень похоже, что я права, — ответила Лу. — Ведь вы говорили об этом так, как если бы этот вопрос был решен полгода назад, и вы так часто бывали с ней, проводя свои вечера в ее доме.

— За исключением тех вечеров, когда я бывал на Войси-стрит.

— Да, тогда вы заходили к нам, чтобы поговорить с папой о картинах.

— И чтобы поужинать, портя себе аппетит печенью, беконом, сосисками и рубцом, — сказал Уолтер смеясь.

Луиза сильно нахмурила брови при этих словах.

— Будьте уверены в одном, Лу, — сказал он, — был бы я женат на мисс Чемни или нет, я всегда был бы вам верным другом и беспокоился бы о вас, как о сестре.

— Очень хорошее обещание, — ответила Лу скептически, — но вы не можете сказать мне, понравилось бы это мисс Чемни, если бы она была вашей женой. Она ведь могла бы и не беспокоиться о таких, друзьях, как я.

— Она бы заботилась о тех, о ком заботился бы я.

— Может быть, но она вряд ли стала бы беспокоиться о ком-либо на Войси-стрит, о персоне, которая связана с продажей поношенной одежды, очень уж это маловероятно. Расскажите мне еще о Скайлаусе.

— Ахиллесе! — поправил Уолтер и повиновался просьбе девушки. Было гораздо приятнее рассказывать удивительную трилогию, чем обсуждать сомнительный и запутанный вопрос своих будущих отношений с Флорой Чемни и Луизой Гарнер. Он чувствовал свою ответственность перед обеими девушками и хотел угодить обеим, а это весьма трудная задача.

Благодаря Агамемнону к ним вскоре вернулось прежнее обаяние беседы. Молодые люди хорошо провели время под сенью каштанов в этом привлекательном старом саду, напоминающем Чарльза и Вильяма Голландского.

Мистер Лейбэн прочитал Лу маленькую историческую лекцию об Остесе и Фурье и их окружении, почувствовав при этом, что это был труд не более легкий, чем открытие ворот для знаний такой чувствительной и сообразительной персоне, какой была Луиза.

— Я скажу вам, почему вы все схватываете на лету, Лу, — сказал он, — вы обладаете тем, что итальянцы называют симпатией, поэтому так просто общаться с вами. Когда я думаю о том, как вы мало знаете и как много понимаете, то прихожу просто в недоумение.

Лу покраснела при этих словах, и этот румянец, промелькнувший на ее щеках, мог означать только счастье.

Они долго еще ходили по садам, долго возвращались к лодке, да и плывя обратно к «Черному лебедю», где их ждал заказанный обед, мистер Лейбэн греб не торопясь. Солнце уже садилось за горизонт, когда они вышли на небольшую пристань, расположенную чуть ниже гостиницы.

— Ничего страшного, что заходит солнце, — сказал Уолтер, когда Лу заметила, что уже довольно поздно, — дорогу домой нам будет освещать луна. Поездка по Кингстонскому холму, через который ведет Портмаусовская дорога, так красива лунной ночью.

Все было очень великолепно в «Черном лебеде». Любителей лодочных экскурсий — основных посетителей этой маленькой гостиницы — не было. Уолтер и Лу, казалось, были одни в целом мире. Пожилой официант проявил почти отцовское внимание к их персоне, поворчал на них немного за то, что они так долго не шли к такому прекрасному обеду, и прислуживал им с исключительной заботой.

К счастью, мистер Лейбэн и его спутница не очень беспокоились о том, что тушеные угри стали мягче, а жареные утята тверже. Уолтер заказал бутылку вина, которое Луиза попробовала первый раз в жизни. Был также торт с крыжовником и кувшин со сливками, что молодым людям понравилось больше, чем предыдущие блюда. В целом обед удался — это был поистине райский банкет. Они засиделись за ним довольно долго, впрочем, так же, как они делали все остальное в течение дня. Услужливый официант принес им пару восковых свечей. Лунный свет падал в открытое окно гостиной в то время как молодые люди поглощали свой торт счастливые и, может быть, не осознающие действие вина.

В скором времени торт с крыжовником и сливки были съедены. Официант убрал со стола с такой мягкой медлительностью, которая просто очаровывала наблюдателя: он аккуратно убрал один за одним стаканы и как бы играючи смахнул крошки на поднос. Лу подошла к окну и посмотрела наружу. Спокойная журчащая река бежала под лунным светом — как все это отличалось от унылого Флигетона, который она видела с моста Ватерлоо. Она смотрела на темный противоположный берег реки, над которым стояло лазурное вечернее небо, тенистые ивы клонились почти к самой воде, тополя стрелами уходили к звездам.

— Я боюсь, что уже очень поздно, — сказала Лу встревоженно, оборачиваясь и глядя на Уолтера, опершегося локтями о стол и смотрящего прямо перед собой в глубокой задумчивости, — это вино просто заставляет забывать обо всем. Я никогда не думала, что время может так быстро идти.

— А почему вы должны думать об этом? — спросил Уолтер, отвлекаясь от своих грез. — Мы счастливы, не правда ли, Лу? Что может быть важнее, чем счастье? Что может значить время для меня и вас?

— Это значит очень многое, — ответила Лу встревоженно. — Бабушка не сказала ничего по поводу времени, когда я должна вернуться, а я забыла спросить ее, как долго я могу быть с вами. Но я знаю, что она будет очень сердиться, если я приеду домой поздно и кто знает, что может подумать по этому поводу папа, Он бывает так страшен, когда сердится.

— Он не будет сердиться на вас, Лу, если я буду рядом, — сказал Уолтер, глядя на свои часы, но не говоря девушке о времени и осознавая, что на часах было гораздо больше, чем он ожидал. — В каком часу ваши родные ложатся спать?

— В любое время. Иногда в одиннадцать, иногда в двенадцать, а может быть, в десять, когда папа чем-то расстроен. Он обычно ложится спать раньше, когда рассержен чем-либо.

— Я думаю, что мы будем дома до двенадцати, Лу, — ответил Уолтер, пытаясь казаться спокойным, он чувствовал, что был виновен в том, что забыл о времени. Это было весьма опрометчиво даже для общества богемы — быть с молодой леди почти до полуночи.

— До двенадцати! — воскликнула Лу пораженно.

— Но это же очень поздно, папа будет очень зол.

— Он не скажет ни одного плохого слова вам, Лу. Я поговорю с ним и все объясню.

— Если он будет слушать вас, — сказала Лу, все еще напуганная мыслью о родительском гневе, — ведь он бывает таким неистовым, когда находит на него что-то, он даже не будет слушать никого.

— Я успокою его, Лу, будьте уверены. А теперь идите и уложите свои вещи.

Лу побегала укладывать свою шляпку и шаль, а Уолтер дал распоряжение о немедленной подготовке их экипажа к отправлению. Уже было десять часов и совсем не оставалось надежды на то, что они смогут добраться на Войси-стрит до двенадцати часов.