Проигравший из-за любви

Глава 24

Весь первый день, проведенный Лу на борту «Земли обетованной», был полон суеты. Судно стало на якорь в Грэйвсенде. Пассажиры постоянно прибывали. Эмигранты заполнили судно от носа до кормы. Пассажиры, едущие в первом классе и везущие с собой гору багажа, пришли в негодование, обнаружив, что каюты не могут вместить его. Большинство пассажиров хотели занять как можно больше места для дальнейшего путешествия, и многие из них выказывали большое раздражение при перетаскивании своего багажа в трюм. Пассажиры второго класса выражали свое удивление: здесь не было спален, комнат для отдыха, они чувствовали себя в каюте египетской мумией, спрятанной от солнечного света на несколько веков. Молодые люди стояли на краю палубы, куря трубки и чувствуя себя необычайно важными. В семейных каютах, находящихся в центре судна, эмигранты собирались в маленькие группы: отец, мать, младенец и трое или четверо маленьких детей, сидящих за узким столом в тесном пространстве между палубами, все при этом выглядели довольными, а дети, казалось, вообще были едва удивлены их странным новым окружением. Многие находящиеся в каютах люди то и дело выскакивали на палубу, ходили туда и сюда по трапам. Молодые женщины позволили себе прогуляться по корме, откуда Луиза Гарнер задумчиво обозревала раскинувшийся перед ней маленький мирок.

Дети эмигрантов находили себе новых друзей. Среди них были и такие, которые оказались лишь чуть моложе ее. Но Лу была одинокой и становилась печальнее по мере того, как бежало время. Она думала о том безграничном и незнакомом океане, который будет теперь разделять ее и человека, любимого ею.

Желание уехать из холодной обстановки. Турлоу-дома было достаточно сильно, чтобы поддерживать ее мнение о правильности своего выбора. Эмиграция, рассматриваемая девушкой как бегство от той никчемной жизни, казалась ей значительным поступком. Но теперь, когда она предприняла этот отчаянный шаг, записав себя в сообщество добровольных изгнанников, эмиграция — предмет ее многих детских мечтаний — казалась ей очень тоскливой.

Это означало длительную разлуку с Уолтером Лейбэном, практически расставание навсегда. Если она не сможет остаться рядом с ним на земле, будет ли он искать ее на небе. Он ведь любил ее, чаша блаженства была подставлена к ее губам, но она отказалась от нее.

Она вспомнила ту ночь на залитой лунным светом Дороге, когда он отбросил прочь все предрассудки и попросил ее, да, умолял ее, Луизу Гарнер, быть его женой. Она была достаточно сильна тогда, чтобы сказать «нет», хотя и знала, что это идет из глубины его сердца, но она не могла поддаться мольбе, о которой на завтрашний день он мог вспомнить с раскаянием. В тот час Лу была сильнее, чем ее любовник. В высшей степени бескорыстная в тот волнующий час, она думала прежде всего о нем. Она думала о его интересах, его будущем и отказала ему, потому что их отношения могли стать помехой для него.

Девушка смотрела через широкую яркую реку на берег, который она могла никогда больше не увидеть.

«Он так любил меня, — думала она. — Он действительно любил меня сильнее, нем когда-либо любил ту молодую леди с Фитсрой-сквер. Но я бы не смогла вынести, если бы он женился на такой простолюдинке, как я, и изменился бы, мне было бы печально думать, что он оказался пойманным в ловушку. Нет, тогда я сделала то, что надо было сделать».

А затем ей пришла в голову мысль, что она может никогда больше не увидеть его — того стремительного молодого мечтателя, пылкого влюбленного, что никогда не повторится тот летний день, что вообще больше не будет жизни, ибо какая жизнь могла быть без Уолтера. Она думала о том, как, возможно, лет через тридцать она могла бы вернуться назад, в Англию, степенной женщиной среднего возраста, добившейся успеха честным трудом. Лу представляла, как бы она попала в уже изменившийся город, где улицы и здания потеряют свой, знакомый ей, привычный вид, как она будет бродить в поисках Уолтера Лейбэна только для того, чтобы украдкой взглянуть на его жизнь со стороны и ничего более. Она могла бы увидеть его знаменитым, счастливым отцом семейства, только бы взглянуть на него из толпы, оставшись незамеченной, и затем вновь предпринять путешествие через океан, готовая однажды вновь пересечь его из-за печально-волнующего ощущения момента встречи с ним.

А ее отец, который обошелся с ней так жестоко! Даже о нем простодушная Лу не могла думать без острого чувства сожаления. Любовь к нему неожиданно вернулась к ней в этот прощальный миг, она вспомнила дни, когда ее беззаботный отец был всем для нее, когда его присутствие означало жизнь и движение, а его отсутствие — холод пустоты, когда он пел своим густым баритоном отрывки из итальянских опер, когда наблюдать за ним во время рисования, пропитывания холстов и лакировки снимков, происходящих за его грязным столом с валяющимися на нем бутылками и тряпками, было главным удовольствием в ее жизни. Тогда не было еще Уолтера и отец казался ей самым умным, прекрасным, очаровательным человеком в мире. Конечно, бывало, что атмосфера в доме становилась словно наэлектризованной. В той, более чем скромной гостиной становилось шумно, раздавались упреки, взаимные обвинения матери и сына, бранные слова, отвратительные эпитеты. Но даже это не могло настроить сердце Лу против отца. Она часто пряталась куда-либо, когда замечания бабушки становились особенно колкими, она стояла рядом с отцом и парировала нападения миссис Гарнер.

Но сейчас со всем этим было покончено. Она могла больше никогда не увидеть своего отца, никогда больше не сидеть у камина, штопая рваные носки Джарреда и слушая слова мудрости, срывающиеся с его губ между затяжками крепким табаком. Как часто она выходила на грязную улицу, когда шел дождь, чтобы купить ему пиво или табак, вовсе не считая такую услугу чем-то унизительным! Какое удовольствие она получала, когда он был доволен ужином и говорил ей несколько одобрительных слов по этому поводу.

Сейчас всего этого не было. Стоя на палубе и глядя через широкую реку в сторону Грэйвсенда с зелеными холмами на заднем плане, она то и дело мысленно обращала свой взор на гостиную в доме на Войси-стрит, и эта картина родного дома уходила от нее навсегда, думала девушка. Она смотрела на тот свой дом не как на серую реалию, а как на красочный образ, возникший из печали.

Лу спустилась в каюту, для молодых женщин и села за одним из узких столов для того, чтобы написать письмо на листке бумаги, одолженном у одной из молодых эмигранток. Жалкий скарб Лу, к сожалению, не включал письменных принадлежностей.

Она написала отцу короткое письмо, исполненное чувств. Говоря ему о том, что он сделал большую ошибку, закрыв перед ней дверь, она прощала ему эту жестокость и сообщала о том, куда она собирается поехать.

Слезы сделали почерк в конце письма почти неразборчивым. Лу держала голову низко над письмом, чтобы счастливые эмигранты не смогли увидеть ее слабость. Она вышла со своим письмом на палубу, где беспорядок и путаница были чрезвычайно сильными, особенно у открытых люков трюма, куда опускали различного рода запасы, здесь, наверху, Лу обнаружила мистера Свона, который с радостью пообещал отправить ее письмо, как только окажется на берегу.

Был полдень. «Земля обетованная» все еще стояла в Грэйвсенде, готовая ранним завтрашним утром отправиться в плавание.

День продолжался. Мистер Свон сошел, на берег с письмом Лу. Оно могло попасть на Войси-стрит этой ночью, но для Джарреда тогда было бы уже слишком поздно следовать за своей убегающей из дома дочерью, даже если бы он сильно захотел сделать это. Лу не написала в письме название судна, на котором она собиралась уплыть.

«Но вряд ли он захочет вернуть меня обратно, — думала она печально. — Даже если бы тогда он и не закрыл передо мною дверь, то все равно был бы рад избавиться от меня сейчас. Нуждаются ли бедные люди в детях? Ведь ребенок всегда должен быть накормлен, обут, одет. Бабушка очень скоро почувствует мое отсутствие, особенно в связи с домашним хозяйством, и ей будет очень скучно оттого, что не на кого поворчать. Но она может нанять какую-нибудь девочку, которая бы приходила утром, чтобы помочь ей, всего за восемнадцать пенсов в неделю. Тогда бы ей вообще не приходилось кормить никого, как меня, и тогда, может быть, появились бы какие-нибудь сбережения».

Казалось, легко избавиться от семейных уз и постепенно войти в новую жизнь, Но какой бы несчастной ни была прошлая жизнь, Лу сожалела о ней все больше по мере того, как тянулся день. Снова возвращались к ней воспоминания того одиночества, которое она почувствовала в Турлоу-доме. Здесь же люди вокруг нее не казались ей недружелюбными. В глазах тех людей, которые встретили ее на борту «Земли обетованной», не было ни капли презрения, но у всех здесь была своя судьба, свои надежды, свои тревоги и радости. Она не принадлежала здесь никому, она была деревом с более глубокими корнями, чем дети эмигрантов, и она не могла бы так легко, как они, быть пересажена на другую почву. Лу оставалась на палубе до темноты, глядя на раскинувшиеся перед ней холмы и на город с разноцветными крышами и дымоходами. Она смотрела на все это так, как падший ангел мог смотреть на рай, из которого он был изгнан. Каким дорогим казался этот английский ландшафт тому, кто собирался покинуть родину навсегда. Она, которая видела так мало на своей родной земле, чьи знания о красотах Англии не заходили дальше Эппинга, Хэмпстэда и тех увиденных мельком прекрасных деревушек на берегах Темзы, смотрела сейчас на широкую реку и на холмы с необычайным восторгом.

И все это была земля, которую она собиралась оставить. Ее сердце тосковало по тому раскинувшемуся перед ней английскому берегу, как будто он был живым существом.

Приблизилась ночь, огоньки домов стали мерцать тут и там, были видны яркие линии улиц, в окнах виднелись красные отблески огня в камине. Сердце ее сжалось при мысли о том, как много времени должно будет пройти, чтобы она вновь смогла увидеть уютный свет в домах, ведь недели и месяцы ее жизни будут освещаться только регулировочными огнями «Земли обетованной», а путь ее должен будет пролегать через бескрайние, монотонные просторы океана. Это должно было быть путешествие с незнакомыми людьми к незнакомой земле.

В течение дня на корабле побывало немало разных визитеров. Здесь находилась целая армия исследователей, погоняемых невинным любопытством, выражающимся в расспрашивании эмигрантов о причинах их отбытия. Леди из филантропических обществ умоляли, удивлялись и восклицали, пока некоторые из эмигрантов, уставшие от такой болтовни, вдруг не заявили, что лучшим облегчением после такого рода разговоров была бы морская болезнь. На борту стояло шумное веселье, распивалось спиртное, произносились речи, в основном столь сильная радость исходила от людей, не собирающихся плыть на другой конец земли и которые были склонны рассматривать «Землю обетованную» как плавучую таверну.

Гуляния приближались к концу, темнота, мягкая темнота летнего вечера опустилась на палубу. На судне зажгли лампы, гости, решившие, что они уже сделали на судне все, что могли, допивали чай перед тем, как покинуть корабль. Шлюпки стояли на воде с опущенными на них трапами, готовые к отправлению веселой компании обратно в Грэйвсенд, мягко раскачиваясь на морских волнах. Лу, стоя на корме, смотрела вниз на лодки и слышала голоса гостей, завершающих свое гуляние.

«Они-то не собираются оставлять Англии», — думала она печально, когда их смех звучал особенно громко.

На сердце у нее становилось все тяжелее по мере того, как оканчивался день. Она еще ни разу не подумала о возможности обратного своего возвращения, но боль в ее сердце становилась сильнее теперь, когда шаг, который она сделала, казался ей совсем непоправимым. Чиновник собирался обойти эмигрантов, чтобы собрать оставшуюся половину денег за проезд. Он должен был сейчас подойти к ней и затем у нее осталось бы лишь четыре фунта из, того прощального подарка Уолтера.

Ее глаза все еще были повернуты к той земле, которую она собиралась покинуть. Берег под покровом темноты постепенно исчезал, холмы таяли в сумраке, а огоньки в домах сверкали все радостнее.

«Милая, старая Англия, — сказала Лу, — подумать только, как я люблю тебя и Войси-стрит, которую я так часто ругала, когда жила там».

Гости стали выходить из кают и оказались слегка напуганными картиной снаружи, где слабый свет фонарей едва освещал мостики, а внизу корабля колыхалась с плеском темная вода, делая не такой уж безопасной посадку в шлюпки. Услужливые офицеры помогали визитерам спускаться по лесенкам. Немало конфузов со стороны гостей произошло в эти мгновения. Молодые леди кричали пронзительными голосами то ли забавы ради, то ли действительно от страха, сильные руки мужчин были готовы в любой момент помочь им. Мистер Свон цитировал Шекспира в необычайно быстром темпе.

В толчее, суматохе и веселье никто не заметил тонкую темную фигурку, которая оказалась чужой среди гостей. Провожающих было много и каждый полагал, что просто одетая молодая женщина с вуалью на лице пришла сюда с кем-либо еще. Ей помогли спуститься вниз по трапу без лишних вопросов и она заняла место среди других молодых женщин в переполненной шлюпке. Девушка взглянула на корабль, башней возвышающийся над лодкой, и услышала веселые крики, звучащие с тонущей в темноте палубы, и ответные прощальные возгласы со стороны шлюпок.

Мужчины были необычайно разговорчивыми и шумными в течение короткого путешествия. Леди сидели тихо и лишь иногда жаловались на морскую болезнь. Никто не обратил внимания на незнакомую молодую женщину до тех пор, пока шлюпки не причалили к берегу и как только девушка сошла на землю, она в тот же момент стала быстро удаляться, исчезнув в ночи.

— Кто это был? — спрашивал один из гостей, удивляясь столь быстрому ее уходу. Всем им нужно было попасть на железнодорожную станцию и они намеревались держаться вместе, пока не прибудут туда.

— Я не знаю ее, это точно, я думал, она была с вами, — ответил другой.

— Возможно, подруга одного из пассажиров, я полагаю.

— Похоже на то.

И никто больше не вспоминал о той странной молодой женщине.

А той незнакомой молодой женщиной был импульсивный ребенок — Луиза Гарнер. В самый последний момент, когда уже заканчивалась посадка, сильное желание вернуться обратно вдруг овладело ею. Она быстро сбежала по ступенькам с кормы и, подбежав к сходням, была услужливо подсажена на лестницу сильными руками моряка и, наконец, заняла свое место в лодке, и все это произошло так стремительно, что никто не успел спросить, кем, собственно, она является. Таким образом, она отказалась от всех благ, которые ей сулила эмиграция, и, оставив невостребованной половину своих денег, маленький узелок с одеждой, она покинула «Землю обетованную».

Лу некоторое время бежала после того, как высадилась на берег, боясь того, что она может быть силой возвращена на корабль. Тот билет, который она получила в обмен на свои восемь соверенов, мог каким-либо образом привязать ее к правительству Австралии.

Примерно в полумиле от берега она остановилась, запыхавшись, и осмотрелась кругом. Девушка находилась на темной дороге, рядом с Грэйвсендом, здесь не было видно ни одного живого существа, не было слышно звуков погони, она была совсем одна. Лу стала дышать спокойнее, почувствовав, что свободна, что не привязана ни к пансиону, ни к эмиграции, она могла идти туда, куда хотела, могла вернуться обратно на Войси-стрит.

Да, все шло именно к этому. Конечно, это был плохой, порочный дом, но ее тянуло туда всей душой, это была детская привязанность, кроме того, это был дом, где она впервые увидела Уолтера Лейбэна.

«Я увижу его снова, — сказала она себе, — ни один океан не сможет лечь между нами, ни один корабль не сможет увезти меня от него. Я забыла как сильно люблю его, если думаю, что смогу жить без него. Я хочу видеть его всегда».

Она думала об отце, который закрыл перед ней дверь, и, возможно, не самой лучшей была идея о возвращении к нему. Но Лу не была расстроена даже этой мыслью. Она помнила, что гнев Джарреда Гарнера хотя и был сильным, но, как правило, быстро проходил. У нее не было сомнений по поводу того, что он много раз раскаивался после той злополучной ночи. Вряд ли он еще раз закрыл бы перед нею дверь.

В худшем случае, если бы он так и сделал, она могла бы найти себе другое жилище на Войси-стрит. Она бы могла научиться жить, могла бы выполнять работу на дому, в общем, сделала бы что-нибудь, чтобы не остаться без хлеба. Никакой труд не казался бы ей недостойным ее. Если бы она находилась рядом со своим возлюбленным.

Было уже довольно поздно, ей не хотелось идти сейчас на железнодорожную станцию, чтобы не встретиться там с людьми, сошедшими с корабля, которые могли бы передать ее представителям австралийского правительства для отправки через океан, как поступали с теми людьми, которых похищали и отправляли на плантации в Индию много лет назад. Лу шла по дороге, думая о доме и Уолтере, и была счастлива. Когда взошла луна, девушка, была уже на вершине Гедшилла, откуда с восхищением смотрела вниз, на раскинувшийся перед ней прекрасный ландшафт и на широкую, быструю реку, сверкающую под лунным светом.

Она прошла много миль, но почти не чувствовала усталости и бодро шагала вперед, не замечая, правда, ни одного дома, в котором бы она могла попросить убежища, до тех пор, пока не дошла до Страуда. Было уже так поздно, что ее совсем не пугала возможность пробродить остаток ночи; они теперь были короткими и, к счастью, девушка могла вернуться обратно в Лондон утром самым первым поездом.

Да, уже было слишком поздно, чтобы искать ночлег, практически наступило утро. Громкий колокол Рочестерского собора начал звонить, когда Луиза вышла на улицы Страуда. Страуд был тихим, улицы безлюдны. Лу устала, но убеждала себя, что следует еще побродить до тех пор, пока не откроется станция, а затем она могла бы отдохнуть в зале ожидания.

Девушка поднялась на мост и стояла там, глядя на реку, холмы, на высокие мрачные стены Рочестерского собора. Каким удивительным было все сегодняшней ночью! И все это была та земля, которую она так страстно желала оставить вчерашним днем.

— Спасибо, Господи, — произнесла она, когда смотрела глазами, полными восторга, на раскинувшийся перед ней простор. — Я скорее стала бы возить скарб на тележке и продавать веники, чем покинула бы Англию.

Она еще постояла на мосту, а затем медленно побрела через спящий город, с интересом и удовольствием оглядывая незнакомую обстановку, совсем не чувствуя одиночества в этот полночный час. Ей не нужна была компания для того, чтобы получить удовольствие от прогулки. Новизна и скромная красота города вполне удовлетворяли Лу. Ее душа была полна тихой радости. Она собиралась вернуться обратно на Войси-стрит, где надеялась снова увидеть Уолтера. Эта мысль придавала ей сил, она не чувствовала ни слабости от голода, ни одиночества ночи.

Лу обошла кругом собор, глядя вверх на его темные стены, и пошла по дорожкам туда, где стояли величественные и несколько печально выглядевшие старые дома, вышла на Мэйдстоуновскую дорогу и когда наступило холодное серое утро, вновь вернулась в город на станцию.

Здесь стоял утренний поезд на Лондон, отходящий в пять мийут шестого. Лу взяла билет в третий класс, она была очень осторожна, тратя свои деньги. Войдя в вагон, девушка оказалась среди рабочих в холщовых халатах и цветочниц, которые входили и выходили на каждой станции.

Для нетерпеливой Лу путешествие показалось слишком долгим. В течение этой поездки было так много остановок, разных задержек, а ей так хотелось поскорее приехать. Как они встретят ее, те двое, от которых она ждала доброты? Чем ближе была развязка, тем больше сомнения, которых она раньше не знала, поднимались, досаждая ей. То горькое воспоминание об отречении от нее Джарреда окрасило вдруг все в темные тона. Что если он не будет рад ей, а будет только молчание, суровый, полный презрения взгляд, осуждение? Ее отсутствие могло дать почву для различного рода подозрений. Отец вообще мог отказаться выслушать ее объяснения. А Уолтер, он мог не понять ее. Он мог бы быть очень расстроен таким глупым бегством. Он ведь приложил так много сил для того, чтобы направить ее по правильному пути и вряд ли мог бы простить ей такой поступок. Будущее становилось все более мрачным по мере того, как поезд подъезжал к Лондону; было похоже, что ее мысли приобретают такой же цвет, как и серое свинцовое небо над городом.

Было еще очень рано, когда она вышла со станции на улицу; везде громоздились фургоны, тут и там проезжали кэбы и повсюду раздавались звуки просыпающегося города. Уже ходили омнибусы и она нашла один, идущий до Тоттенхем-Кортроудской дороги, откуда она могла свободно пешком добраться до Войси-стрит.

Настроение ее все больше падало в ходе медленной поездки черед город с бесконечными остановками для посадки и высадки. Было большим облегчением покинуть омнибус и продолжить путь пешком.

Путь до дома показался ей, уставшей от блужданий прошлой ночью, бесконечно долгим, по вот, наконец, она вступила на запущенную старую улицу, которая вся была оккупирована различного рода птицами — птицами, которые из своих породистых предков превратились в лондонских арабок, кохинхинок и выглядели потрепанными, как переработавший дромадер[6]. Какая знакомая картина открылась перед ней и в то же время немного чужая после короткого отсутствия, которое казалось сейчас многолетним. Даже если бы она вернулась из Индии после десятилетнего отсутствия, вряд ли бы она была больше взволнована видом родного дома.

Было девять часов утра: время завтрака для наиболее зажиточных обитателей Войси-стрит, время завтрака для Джарреда, хотя иногда, засидевшись до полуночи, он имел обыкновение завтракать в полдень или вообще мог обходиться без него.

Знакомая дверь была открыта на улицу. Внутри находилась еще одна стеклянная дверь с колокольчиком сигнализации, соединенным с магазином. Там висел знакомый товар: черное сатиновое платье, потрепанный серый палантин, поношенная лимерикская кружевная шаль, черная вельветовая мантилья с блестящими прожилками, напоминающими след змеи. «Отделка платьев стоила весьма больших денег», — говорила миссис Гарнер.

Запахло копченой рыбой — обычная трапеза Джарреда в это время года. Этот аромат рыбы, кофе и тостов с маслом усилил голод Лу. Она же ничего не ела после той еды на борту «Земли обетованной» и последние пятнадцать часов провела на свежем воздухе. Лу прошла немного по темному коридору и открыла заднюю дверь в гостиной. Она не рискнула сразу войти, а стояла, обозревая домашнюю картину, представшую перед ее глазами.

Складной диван был наспех прибран и из-под одеяла сомнительного цвета зияли прорехи в нем. Высокий тонкий кофейник закипал на тагане, рыба внушительных размеров шипела и подпрыгивала на сковородке, тарелка тостов с маслом грелась на маленьком огне. Джарред в рубашке и паре древних марокканских шлепанцев, которые когда-то были бордового цвета, сидел в кресле, читая «Дейли телеграф», пока жарилась рыба и тосты, по выражению миссис Гарнер, «становились спелыми».

Сама миссис Гарнер стояла перед комодом, занятая завивкой своей челки.

— Папа! — крикнула Лу после минутной паузы.

Джарред отбросил газету, вскочил на ноги, быстро пересек комнату двумя шагами и обнял дочь.

— Моя девочка, моя бедная девочка! — воскликнул он. — Спасибо Господу, ты вернулась назад. Я был жесток, Лу, но я делал это для твоей же пользы. Я думал, что тем самым помогаю тебе. Я думал, что это самый легкий способ заставить его жениться на тебе.

— Ты почти разбил мое сердце, отец.

— Мне было очень нелегко жить после той ночи, Лу. И когда я получил твое письмо сегодня утром, где ты говоришь, что эмигрируешь…

— …следуя примеру твоей бедной тети Мэри, — произнесла миссис Гарнер, оставившая свисать свои локоны с бигудей, к которым она их прикрепляла.

— Ты действительно рад, что я вернулась, папа? Можно я останусь с тобой и буду ухаживать за тобой, как я обычно делала это?

— Конечно, моя девочка. Садись и ешь свой завтрак. Ты все испортишь, если будешь и дальше продолжать жарить рыбу, мама, — добавил мистер Гарнер, чей нос уловил запах пригорающей еды.

Лу села рядом с отцом, так же как она делала это раньше, когда фортуна изредка улыбалась Джарреду и его настроение было хорошим. Но перед тем, как начать есть, девушка должна была задать один вопрос.

— Видел ли ты мистера Лейбэна в последнее время, папа?

— Нет, малышка. Это длинная история и печальная. Я расскажу ее тебе постепенно.

Счастливый взгляд исчез с лица Лу.

— Что-нибудь не так, папа? Я думала, что все вроде бы хорошо, и ты рад меня видеть. Что-нибудь не так с ним?

— Да, что-то очень плохое, Лу.

— Он болен.

Молчание. Но мать с сыном обменялись взглядами.

— Он мертв?

Опять нет ответа. Джарред отвернулся от дочери, не сказав ни слова. Лу с криком отчаяния раскинула руки и отвернулась к стене.