Проигравший из-за любви

Глава 38

Однажды в добрый час Джарред Гарнер сделал остановку на своему пути к погибели и повернул стопы свои к трудному и тернистому праведному образу жизни, не забывая, конечно, насовсем с блаженных минутах, которые дарует человеку отдых.

Вид своей дочери, сказочно преобразившейся за три года счастливой замужней жизни, мысль о том, что его родная Лу стала леди — всё это весьма сильно повлияло на него.

— А ну это все! — воскликнул он после неожиданного посещения миссис Лейбэн дома на Войси-стрит. — Будь что будет, я не подведу Лу, никакой прощелыга не сможет больше оскорбить ее, назвав отца тунеядцем. Мне вполне хватит тех трех сотен в год, которые мне присылает Лейбэн, буду жить как художник или джентльмен. И первый шаг в этом направлении, — добавил Джарред с некоторой злобой, — будет тем, что я закрою этот тряпичный магазин внизу.

Магазин поношенного белья служил яблоком раздора между миссис Гарнер и сыном. Эта торговля была занятием, против которого решительно бунтовала душа Джарреда. Он ненавидел висящее в окне поношенное белье, подозрительно относился к женщинам, которые приходят сюда для того, чтобы купить или продать что-нибудь. Эта торговля могла, конечно, приносить несколько шиллингов в неделю. Но те слухи, которые ходили об этом магазине, не могли быть скомпенсированы той суммой, которой едва хватало на то, чтобы заплатить молочнику или побаловать себя покупкой какой-нибудь мелочи.

Однажды Джарред спустился вниз в магазин, где с подозрением осмотрел лежащие там вещи, имея весьма щеголеватый, по мнению миссис Гарнер, вид: мягкая голубая газовая рубашка с букетиком из мятых искусственных камелий, пара белых сатиновых туфель, красная вельветовая шляпа, украшенная на вершине искусственным под соболь мехом, которая весьма подходила для наступающей зимы, облачали его.

— Я бы хотел свалить это в кучу и продать, будет выручка фунтов в пять, — размышлял Джарред.

Миссис Гарнер появилась из-за шторки и, увидев сына, разочаровалась. Она только что читала семнадцатый номер «Мабл Мандевилл, или Смертельный ордер герцогини», сидя в углу, укрытая от осенних пронизывающих бризов бархатным пальто и парой висящих на вешалке платьев.

— Ты не можешь иметь что-либо против этой торговли, — сказала она. — У тебя была своя выгода в один фунт семнадцать шиллингов и шесть пенсов от продажи сатинового платья и если бы не те деньги, то мы бы остались без капли воды даже для чая. Сборщик налогов не обладает завидным терпением.

— Все это очень хорошо, мама, но что мы еще получили от этого магазина, кроме фунта и нескольких шиллингов? Полкроны или три шиллинга — это самое большее.

— Но все же помощь, Джарред.

— Возможно, и так, но я думаю, мы обойдемся без такой помощи. Мне всегда не нравилось это занятие и те леди, которые ходят к нам, будь то старые вдовы или кто-либо похуже, а теперь, когда Лу стала самой настоящей леди, я окончательно решил прикрыть эту лавочку. Теперь ты можешь сложить все это в кучу и продать.

— Значит, есть смысл в этом, раз ты так решил, Джарред, — сказала миссис Гарнер печально.

— Конечно, не очень хорошо, когда дело приносит в лучшем случае пятнадцать шиллингов в неделю! — выкрикнул возмущенно Джарред. — Кроме того, мы не лишаемся помещения, я хотел бы переделать эту комнату под гостиную вместо того, чтобы ютиться в той задней комнате. В общем, мама, хотя ты и вряд ли поверишь, я собираюсь начать новую жизнь как художник и честный человек.

— Я очень рада слышать, что ты так говоришь, — ответила миссис Гарнер с ударением на слове «говоришь», — три сотни в год должны быть достаточной суммой для того, чтобы мы могли вполне нормально жить и вести благородное существование.

— Ничего не могу сказать по поводу благородного существования, — сказал с сомнением мистер Гарнер. — Если это означает жить на одной улице со старыми девами и государственными клерками, ходить по утрам в воскресенье в церковь, то это не по мне. Войси-стрит вполне подходит для меня.

Миссис Гарнер печально вздохнула:

— Дело не в Войси-стрит, Джарред, — сказала она, — а в публике, живущей поблизости. Ты никогда не сможешь избежать разных соблазнов, находясь в пяти минутах ходьбы от «Королевской головы».

Джарред презрительно рассмеялся над этими словами.

— Ты полагаешь, что таверны находятся только на Войси-стрит, мама? — спросил он. — Конечно, здесь существует публика определенного поведения, кроме всяких старых дев. Но я действительно хочу порвать с игрой на скачках. У меня не хватает ума для этого. Я никогда не был силен в арифметике. Искусство и математика не очень-то совместимы.

Удовлетворившись своим решением, мистер Гарнер почувствовал, что способен повернуться спиной к своим прошлым увлечением.

Было так приятно чувствовать себя слишком хорошим для подобного рода жизни и списать былые неудачи на необычайную свою гениальность. Никто из его друзей, занимающихся скачками, не поддерживал с ним в дальнейшем хороших отношений. Даже мистер Джобери, самый добрый из мясников, забыл о неуплате Джарредом занятых у него денег в Хэмптоне, сумма, правда, была жалкой и ни один джентльмен никогда бы не снизошел до упоминания о ней. Сундуки мистера Гарнера были наполнены великолепными подарками от Луизы. Однажды он позвал мистера Джобери на семейный обед и передал слуге пять шиллингов, аккуратно завернутых в бумагу, находясь при этом на пороге дома своего приятеля и говоря так, чтобы его можно было услышать в гостиной; он просил передать, что возвращает долг и что был бы весьма обязан посещению его дома мистером Джобери.

Это сообщение, сделанное надменным голосом Джарреда, означало, по существу, разрыв между Джобери и Гарнером. Тремя днями позже мистер Гарнер получил послание, написанное женской рукой, начинающееся комплиментами мистера Джобери и заканчивающееся просьбой вернуть ему другие деньги, которые занимал мистер Гарнер.

Таким образом, избавившись от своего закадычного друга, Джарред почувствовал, что он находится на пути к храму Добродетели. Вид дочери усилил это чувство. Ее грация и очарование вызвали в нем отвращение к собственной жизни, ее неизменная привязанность к нему задела его до глубины души. Он с сожалением вспоминал о том, как мало он сделал для того, чтобы вырастить столь прекрасный цветок, о том, как этот, бедный ребенок рос, подобно Синдерелле, среди грязи и уныния, не имея даже крестной матери, о том, как мало он имел прав на ту любовь, которой она одарила его.

— Я полагаю, ты тайком приехала ко мне, моя девочка, — сказал он дочери тем же вечером.

— Нет, отец, у меня нет никаких секретов от Уолтера, — ответила она мягко. — Мы только вчера в четыре часа прибыли в Лондон. Остановились в Черинг-Кросс на несколько дней перед тем, как начать наше осеннее путешествие, и сразу же после обеда я послала за кэбом и отправилась к вам. Бабушка была так рада видеть меня. Все было как и раньше, за исключением ворчания, — добавила Лу с улыбкой.

— Но я боюсь, что твоему мужу не очень по душе, когда ты приходишь сюда, — ответил задумчиво Джарред.

— Если честно, то он хотел бы сделать так, чтобы мы не встречались. Он не простил тебе, что ты скрывал его все то время, когда он был болен. Уолтер считает, что он сыграл не слишком хорошую роль по отношению к бедной молодой леди — мисс Чемни.

— Что, ну что за глупышка ты, Лу! — воскликнул ее отец с негодованием. — Неужели ты не знаешь, что он бы женился на этой леди, если бы не мое вмешательство. Если бы я не заставил тогда доктора Олливента поверить в то, что он мертв и уже Не вернется, то молодого Лейбэна забрали бы в дом мистера Чемни и за ним бы ухаживала и оберегала его та молодая леди и тогда, выздоровев, он наверняка бы женился на ней, как его обязывал долг. Если бы шанс, данный мне провидением, относился только к моему благополучию, то ты бы никогда не стала женой Уолтера Лейбэна.

— Я знаю, папа, и знание этого принесло мне немало горьких переживаний. Все мое счастье построено, завоевано с помощью ловушки. Я чувствую, что мы как будто специально подстроили западню Уолтеру и что я была самой подлой женщиной, выйдя замуж за него.

— Ты не могла бы выйти замуж за него, если бы он сам не попросил тебя об этом и он не женился бы на тебе, если бы не любил тебя больше всех на свете, — говорил Джарред с возрастающим негодованием. — Но я думаю, ты могла бы быть и благодарна человеку, который спас твоего возлюбленного от помолвки с другой женщиной, который свел тебя и его вместе. Если бы я позволил тебе упустить такую завидную возможность, то ты бы не была сейчас миссис Лейбэн.

Тронутая этим упреком, Лу обняла отца за шею и нежно поцеловала его.

— Дорогой отец, я не неблагодарная дочь, — сказала она, — я знаю, что все, что ты делал, предназначалось для меня. Только…

— Только ты стыдишься вспомнить то, что всем, чем ты обладаешь, ты обязана помощи бедного старого отца. Не стоит, Лу, так всегда бывает. Когда человек ставит лестницу, первое, что он сделает, — это уронит ее. Я не обижаюсь.

Джарред помолчал еще несколько минут, после чего Лу трудновато было вернуть его к обычному веселому настроению. Но он не мог устоять против обаяния своей дочери, ставшей леди. Она обладала сейчас совершенно новыми, неизвестными ему ранее прекрасными качествами. Ее голос, всегда густой, приобрел сейчас мягкость и звучал для него как музыка. Жизнь, полная странствий, которую она вела со своим мужем, единение с тем, что было самым чудесным и удивительным в природе, изучение всего самого, чистого в искусстве было куда более интересным и поучительным процессом, чем формальная школьная рутина, преподаваемая скучными учителями, и Лу извлекла огромную пользу из общения с культурой. Грубая натура Джарреда не выдержала этого нового влияния на него. При расставании тем вечером Лу вложила свой кошелек в руку отца.

— Это небольшая сумма — мои карманные деньги, отец, — сказала она, — но они могут быть полезны.

— Моя дорогая, это так, — ответил дружелюбно Джарред.

— Если я смогу убедить Уолтера остаться в Англии и заняться своим делом, сделать себе имя, что он вполне мог бы сделать, то я смогу часто видеть тебя, папа, — сказала Лу мягко. — Ты ведь будешь рад мне?

— Буду ли я рад? Что может быть в мире более желаемого для меня, Лу? И ты ведь знаешь, я всегда гордился тобой, моя девочка, не я ли говорил, что ты будешь такой красавицей.

— И, возможно, Уолтер мог бы быть полезен для нас с деловой точки зрения, — продолжала Лу, покраснев от комплимента родителя. — Он мог бы порекомендовать тебя людям, которые нуждаются в реставрации картин или скрипок, — сказала Лу, несколько замирая при произнесении слова «реставрация».

— Возможно, он бы и мог, моя дорогая, если бы его беспокоил такой вопрос, — ответил сдержанно Джарред.

Так и расстались отец и дочь, а день или два спустя, мистер и миссис Лейбэн покинули Лондон для того, чтобы отправиться в путешествие по Ирландским островам.

Именно память о том разговоре с дочерью вдохновила Джарреда на ведение более скромной и размеренной жизни, чем та, которую он вел на протяжении последних двух лет. Он не вздыхал особенно по респектабельному образу жизни, по заведенному распорядку дня, по приему пищи в определенные часы, по десятикомнатному дому за городом, по роскошному саду. Эти вещи не имели особой притягательности для него. Но в его сознание вторглась мысль о том, что и с его возможностями можно вести лучшую жизнь, чем та, которую он влачил вместе со своими компаньонами, такими как Джозеф Джобери и другие подобные джентльмены. В глубине его души проснулись чувства, взывающие к добродетелям человечества и к независимости. Та пятифунтовая банкнота, которую он получил от мистера Ахазеруса, скрипичного дилера, за его собственный труд, была ему дороже, чем полученные путем шантажа деньги доктора Олливента и дороже, чем деньги Уолтера Лейбэна, на чей кошелек свекор имел определенные права.

Вскоре Джарред позвал местного аукционера и спросил его совет по поводу того, как быть с гардеробом. Этот мистер Плисон, специализирующийся на продаже и бартере поношенных вещей, взглянул на него в некотором недоумении перед тем как ответить.

— Как долго вы занимались этим делом? — спросил он мистера Гарпера.

— Это дело моей матери, а не мое, — ответил Джарред с презрением. — Я думаю, она занималась этими тряпками девятнадцать — двадцать лет.

— Почему же тогда целиком не продать этот бизнес? — спросил аукционер.

— Вот и я так говорю, — промолвила печально миссис Гарнер.

— Поместите объявление в «Ллойд викли» и это дело могло бы перейти тогда какой-нибудь вдове или паре сестер. Для этого потребуется совсем немного. И в этом нет ничего такого, что могло бы ущемить ваши чувства.

— Именно так я всегда смотрела на это, — вздохнула миссис Гарнер.

— Само, по себе имущество вряд ли будет стоить и десять фунтов, — сказал профессиональный оценщик, — но имущество и право на торговлю могли бы принести фунтов пятьдесят.

— Если вы сделаете так, как советуете нам, то я останусь вполне доволен, — ответил Джарред.

Так и решили. Аукционер должен был найти покупателя и арендатора дома, ну, а миссис Гарнер и ее сын должны были перевезти свое имущество на новое место. Агент столь усиленно принялся за дело, что менее чем через три недели уже появился на Войси-стрит с двумя сестрами, чьи устремления были связаны с желанием приобрести себе спокойное дело. Для этих двух старых дев болезненного вида мистер Плисон представил книги расходов дома и с помощью простейших арифметических вычислений показал грандиозную доходность этого дела. Особенно подробно он остановился на женском гардеробе, он убеждал их в оригинальности незатейливых нарядов и вообще был настолько услужлив с ними, что после всего они решительно согласились заплатить за все сорок пять фунтов и стать владельцами этого добра.

Миссис Гарнер была очарована возможностью переезда на новое место. В ее мечтах часто появлялись восьмикомнатные апартаменты в Бромтоне или Южном Кенсингтоне. И днем, и ночью ее преследовал вид маленького садика, она ведь так долго томилась в окружении кирпичных уродцев, и поэтому миссис Гарнер окончательно решила обзавестись им.

— Это было бы так интересно для тебя, Джарред, — говорила она, — и так хорошо для твоего здоровья — позаниматься немного утром в саду до завтрака. И ты мог бы получить куда больше удовольствия от булки с беконом или копченой селедки на свежем воздухе.

— Да, я не против того, чтобы выкуривать свою трубку на лужайке в тени деревьев, — сказал Джарред.

— Или в беседке, Джарред, с прекрасным маленьким столиком. И плющ растет так быстро, что вскоре она была бы вся в зелени.

— И там появятся слизняки и пауки, — добавил цинично Джарред.

— Ты помнишь ту беседку в Криклвуде, где у нас был чай однажды воскресным полднем несколько лет назад, когда ты возил меня на прогулку, Джарред? Мы так потешили себя тогда, это было так романтично и необычно: слушать мычание коров на лугу и смотреть на проезжающие экипажи.

— Вот что я скажу тебе, — сказал Джарред после нескольких затяжек трубки, — мне нравится мысль о маленьком аккуратном коттеджике, где мы могли бы неплохо проводить время и куда Лу могла бы приходить, чтобы увидеть нас без того, чтобы на нее указывали уличные мальчишки или вслед ей судачили старухи. Но я не хотел бы жить, к примеру, в Бромтоне или Южном Кенсингтоне, эти названия звучат как псалмы.

— И, кроме того, боюсь, что рента в этих местах была бы очень высока для нас, — ответила миссис Гарнер, готовая уступить любым прихотям сына, чтобы хоть как-то устроить воплощение своей мечты, связанной с маленьким домиком за городом.

— Конечно, — сказал Джарред, — она чрезвычайно высока. Вообще-то виллы растут, как грибы после дождя. Я вот что скажу тебе, моя старая леди, если уж тебе так хочется садик, то я схожу в Кэмбервелл и посмотрим, что получится.

— О, Джарред, — воскликнула восхищенная миссис Гарнер, — когда ты так говоришь, то напоминаешь мне твоего отца в лучшие его дни.

— Благодарю, мама. Ты, наверное, хотела сделать мне комплимент, но я не горю желанием, чтобы меня сравнивали с моим предком.

— Он был весьма неплохим человеком, когда мы были женаты, — ответила миссис Гарнер печально, — ты помнишь его, когда он сошел с пути истинного, когда дела его пошли плохо. Но ты не должен судить о нем строго, Джарред. Не каждому дано идти по верному пути. Много раз я сидела в этом кресле, и душа моя разрывалась из-за твоего отца, и ведь ты собирался пойти тем же путем.

— Нет, — сказал Джарред с достоинством, — я, конечно, не святой, но я могу остановиться вовремя.

— Ах, Джарред, если бы ты знал, как порой неуловима граница между злом и добром. Твой бедный отец никогда бы так не пал, если бы не те пари. Но он всегда относился к ним очень легкомысленно, и это-то и подвело его.

— Да, мама, помнишь ты все. Но нет особой пользы от сгребания всего в одну кучу.

— Когда сердце перегружено, Джарред, то ему нужна разрядка.

— Ты бы лучше занялась приведением в порядок этого барахла для тех двух несчастных старух. Я же пойду к Атласу, Волворсу, — сказал Джарред, беря свою шляпу.

— Колдхарбор-лейн — прекрасное местечко, подтвердила миссис Гарнер. — Я помню известное убийство в Гринакре, когда я была девочкой, и разрезанное на части тело в Колдхарбор-лейн. Есть также Гроуб, где Джордж Барнвелл…

Но Джарред исчез, и миссис Гарнер, кряхтя, взяла щетку и стала приводить в порядок изрядно поношенную мантилью.

Возможно, Джарред и поддался желанию своей матери, связанному с лесными деревьями и небольшим садиком, но не в этом одном было дело. С тех пор, как идея об изменении жизни и о разрыве с Джобери посетила мистера Гарнера, Войси-стрит потеряла для него свою былую притягательность. Эта улица без компании Джобери и без клуба была пустынной, и Джарред почувствовал, что его единственным шансом удержать себя вдали от завлекательной таверны «Королевская голова» была бы либо трехмильиая прогулка, либо трехпенсовый билет на омнибус. Именно эти вещи разделяли бы его новое местообитание и предмет его соблазнов.

Но даже в этом случае существовала возможность того, что искушение будет слишком велико для него. Он мог поддаться-таки чарам того места. Но ссора с Джобери, как убеждал себя Джарред, была верным шагом. Он и мистер Джобери теперь отрезаны друг от друга невозможностью встречи, но если бы Джобери, переполненный чувствами, все-таки распростер бы руки и воскликнул: «Гарнер, каким же ослом ты стал!», Джарред чувствовал, что вся его решимость начать новую жизнь могла, бы не устоять против такого дружеского порыва. Он мог бы растаять в момент и стать с Джозефом Джобери вновь родным братом. Поэтому Джарред направился на Регент-стрит, идя узенькими аллейками, — у него была антипатия к широким, открытым и чистым улицам, затем забрался на козлы какого-то экипажа и добрался до Волворстернпайк.

Мистер Гарнер провел несколько лет своей семейной жизни по соседству с этой улицей, и воспоминания его были связаны с этими узкими улочками, пересекающими район между двумя широкими дорогами: Волворс и Кеннингтон. Он очень любил свою молодую жену, жили они беззаботно и хорошо около четырех лет, перебирались с одного жилища в другое с небольшим количеством вещей, но этого им вполне хватало для того, чтобы довольно сносно обставить пару комнат, правда, на цыганский манер. Они даже находили некоторое удовольствие от подобного рода перемещений и были всегда подгоняемы представлением о том, что новые апартаменты, в которые они собирались перебраться, были значительно лучше, чем предыдущие; таким образом они пересекли практически всю Волворс, останавливаясь то на первом этаже Бересфорд-стрит, то на верхнем этаже Мэнор-плэйс, то в домиках Хэмитон-стрит. Его жена умерла от простуды во время их последнего такого переезда. Старая миссис Гарнер имела обыкновение скорбным голосом говорить о том, как та продуваемая со всех сторон комната повлияла на легкие Луизы, и что боги могли бы быть более благосклонны к молодой женщине, поскольку это событие слишком уж сильно подействовало на мистера Гарнера. Она умерла в двадцать четыре года, и Джарред искренне оплакивал ее. Именно после ее смерти он сошелся со своей матерью и стал жить в доме на Войси-стрит, куда была отправлена двухлетняя Луиза. Так и случилось, что Лу выросла на Войси-стрит и не имела никакого другого представления о доме, кроме того мрачного жилища, в котором она жила.

Сегодня же, глядя на широкую Волворс-роуд с козел экипажа, Джарред чувствовал острую грусть по своей молодости, окончившейся двадцать лет назад. Он вспоминал их кочевую жизнь, их милые ужины за свечой, вкусную еду, их маленькие банкеты с селедкой и бутербродами, праздники с сосисками и копченой пикшей, их вечерние походы в «Дорогу», когда окна магазинов были ярко освещены, а мостовые полны народу, и все это казалось им самым прекрасным и удивительным.

«Добрые, старые дни, они ушли навсегда! — говорил Джарред сам себе со вздохом. — Я думаю, что я был бы куда более хорошим человеком, если бы Луиза была жива».

Это воспоминание возымело действие, и мистер Гарнер воодушевился тем, что не все еще потеряно. С этим радостным чувством, наполнившим его, и с воспоминаниями о своей молодости Джарред прошел Кэмбервелл до того, как алые краски заката опустились на покатые крыши домов с окружающими их садиками, примыкающими к каналу. Сад, который особенно понравился ему, был небольшого размера, но гораздо больше, чем те пустынные участки земли, прилегающие к виллам, расположенным в трех милях от Чаринг-Кросс, садик этот был огорожен от всего мира зарослями боярышника. В середине сада на травянистой лужайке стояла большая старая груша, которая была посажена добрых лет сто назад, когда Кэмбервелл должно быть был деревней. Это дерево было с большим морщинистым стволом и с огромными ветвями, которые сейчас оказались увешанными грушами. Они, пожалуй, уже имели вкус турнепса и «мягкость» дерева, но все ж оставались грушами.

Именно рядом с этим садом находилась комната на первом этаже с выходящими на север окнами. Она вполне бы подошла мистеру Гарнеру, об остальных комнатах он даже не раздумывал. У него совсем не было требований к подвалу или к душевой, его не волновала тяга в дымоходе на кухне; он заключил сделку с агентом в основном из-за месторасположения дома. Он должен был получить этот дом — Коттедж Мальвины, как его называли, без выплаты ренты за текущий квартал, с условием, что он сделает небольшой ремонт, ежегодная же выплата должна была составлять двадцать пять фунтов.

— Это один из самых дешевых домов в Кэмбервелле, — сказал агент, — и наиболее удобный для небольшой семьи.

— Тогда его можно было бы вообще не сдавать, — отметил Джарред, разглядывая сад.

— Я бы и не стал этого делать, если бы не необходимость в получении более основательного жилища, — ответил агент. — И, я надеюсь, вы сможете мне дать какие-нибудь рекомендации.

— Я прожил двадцать лет в этом доме, который сейчас занимаю, — сказал гордо Джарред, — и могу отослать вас к владельцу этого дома.

— Этого более чем достаточно.

Джарред вернулся на Войси-стрит затемно, вполне удовлетворенный собой. То грушевое дерево очаровало его. У него возникали мысли о том, как по субботам он будет сидеть в тени того дерева, куря свою трубку, слушая колокольный звон, зовущий религиозных жителей на утреннюю службу. Ему очень понравился коттедж Мальвины, этот домик находился в очень живописном уголке — между церковью и каналом. Он чувствовал, что мог бы начать по-новому свою жизнь там и что его возможности художника значительно лучше проявились бы в этом месте.

Он передал миссис Гарнер в красках описание коттеджа, разжигая настрадавшуюся душу старушки тем, что она могла бы начать жить как леди.

— Ты могла бы содержать целый отряд слуг, моя дорогая, — сказал он, — не тех девочек, которые приходят по найму и всегда бегут домой по первому зову матери. На те деньги, которые нам обещал Лейбэн, и на то, что я смогу заработать сам, мы могли бы неплохо прожить.

— Так и будет, Джарред, если ты будешь держаться подальше от кабаков.

— Я так и сделаю, мама. У меня будет дома, как у джентльмена, лишь небольшой стаканчик голландской. Я совсем не испытываю желания встречаться со своими старыми друзьями.

Таково было отречение Джарреда от пороков, ранее свойственных ему. Он уже достаточно вкусил пыли и грязи жизни и не хотел больше сталкиваться с этим. В глубине его сердца горело желание быть достойным своей прекрасной дочери, ведь он так мало соответствовал настоящей жизни миссис Лейбэн.

«Я знаю, она любит меня, — говорил он себе, — она была верна мне всегда. Но если бы она встретила меня на улице с одним из моих старых дружков, то отвернулась бы от меня. Я должен хоть немного подняться, так, чтобы Лу, показывая на меня, могла бы сказать без тени смущения — это мой отец».