Проклятие древних жилищ

Глава первая Детские годы

Один из моих бывших учителей каждый год неизменно начинал свои уроки с подробного изложения, что наше существование суть суета сует. В конце его лекции ученики не смели шелохнуться и только переглядывались друг с другом.

— С самого верха горы, — говорил он, — срывается маленький камень, ударяется о другой камень, о третий. Через несколько часов ужасающая лавина накрывает долину, снося деревни, убивая людей и скот. Почему сорвался камень? Быть может, ласточка заметила на нем муху. Выбери муха другой камень для отдыха, не могло быть и речи о разрушительной лавине… Продолжим… Допустим, что ученик Хилдувард Сиппенс вспотел, спеша в школу. Простудившись, он начинает чихать в классе. Он чихает в шею своего друга Ливена Домса. Тот оборачивается и ударяет Хилдуварда, который отвечает крепким кулаком, попадает в чувствительную точку, и Ливен падает мертвым. Бедняга Хилдувард! Его отправляют в исправительное заведение, откуда он выходит озлобленным и становится закоренелым преступником, чья жизнь превращается в цепь преступлений и мерзостей. Почему Хилдувард так бежал в школу? Просто потому, что в витрине ближайшей кондитерской вывесили новый лубок, и он потерял много времени, рассматривая его. Пустяковая причина разрушения жизни — всего-навсего лубок.

Именно меня, Хилдуварда Сиппенса, он выбрал героем такой ужасной истории. Конечно, я не убил Ливена Домса, даже никогда не ударял его и не чихал ему в шею. Но страх перед ничтожными причинами, таинственными и угрожающими, впитался в меня, и я до сих пор считаю старого учителя, который давно спит под зеленым одеялом, как вестника-авгура злой судьбы. Не встреться на моем пути бездомный пес, я остался бы простым человеком, эдаким «тихим бонвиваном», скромным и безвестным, но счастливым, а не превратился в сыщика Варда Сиппенса, которому приписали разгадку одной из самых мрачных тайн, какие только можно вообразить, а потому я приобрел славу, удивляющую меня самого.

Но не будем опережать события. Редко в приключение сразу погружаются с головой, в нем тонут шаг за шагом. Поэтому должен посвятить несколько страниц гнетущих воспоминаний простым и повседневным фактам. Прошу читателя не пропускать их, ибо они имеют право на существование.

Мой отец, Питер Сиппенс, был гентцем, который в возрасте двадцати лет отправился в Париж, чтобы выучиться шитью одежды. В 1869 году он женился на юной француженке Мишлин Фроже, гладильщице, а через год в предместье Сент-Антуан увидел свет я.

Когда разразилась франко-германская война, мой отец присоединился к ополчению, а в день, когда пруссаки вошли в Париж, бежал вместе с женой и ребенком в Бельгию, где нанялся работником на одну ферму в Эстамбурге, маленькой валлонской деревушке в Турнэ. Она располагалась в нескольких лье от французской границы.

Мне исполнилось пять лет, когда отец вернулся в Гент, обосновался в Темпельгофе и стал портным, в чем ему помогала жена. Они родили еще двух детей, но я едва знал их, поскольку они умерли младенцами.

Отец не был лодырем, но работал очень медленно. Мать, болезненная и незаметная женщина, страдала необычной болезнью, которую люди того времени называли «ревматизмом в голове». Она умерла довольно молодой. Жизнь в нашем маленьком домике розовой назвать трудно.

Должен приостановить свой рассказ, чтобы описать наш домик. Некогда он был местом пребывания привратника огромного господского дома, ныне запущенного, когда-то принадлежавшего благородной семье Ромбусбье. Семья покинула дом очень много лет назад.

Бравый нотариус Брис, который обеспечивал его охрану, сдал нам в аренду эту пристройку буквально за корку хлеба, как говорит пословица. Он скорее сжалился над нашей бедностью, чем стремился получить кое-какой доход.

На нашем столе редко появлялся бы кусок мяса, не будь тетушки Аспазии, старшей сестры отца. Если я хорошо помню, она была на двадцать лет старше. Юной девушкой поступила в услужение некоего господина Стопса, закоренелого холостяка, который жил в огромном безобразном доме на Верхней улице. Она служила у него до его смерти и преданно ухаживала за ним, хотя жизнь, которую вела, не была отмечена ни медом, ни флердоранжем, ибо старик Стопс был скупцом-подагриком с бульдожьей головой, чьи вопли и богохульства разносились по всей улице, когда у него случался приступ. Награда ожидалась долго, но не обошла тетушку Аспазию. Она унаследовала безобразный дом на Верхней улице, полдюжины небольших ферм в Метьесланде и более чем солидный счет в банке. Я узнал точную цифру много позже. Мне тогда показалось, что меня ударили обухом по голове, ибо счет был просто огромен!

Тетушка Аспазия не изменила своего образа жизни. Поговаривали, что она унаследовала не просто состояние Стопса, но и его легендарную скупость. Она продолжала жить в том же доме и наняла служанкой девушку с одной из своих ферм.

Тетушка никогда не посещала нас, но раз в месяц в определенный день я имел право позвонить в ее дверь. Служанка принимала меня в коридоре. Я ждал на входном коврике, пока она ходила за синим конвертом, лежащем на десертном столике, и вручала его мне. Тетушка никогда не появлялась, и я не знал ее лично. По возвращении домой конверт поспешно вскрывался, и каждый раз я слышал вздохи матери.

— Я надеялась, что на этот раз будет пятидесятифранковая банкнота.

Но в конверте неизменно лежала бордовая купюра в двадцать франков.

— Это покрывает расходы на жилье, — со смирением отвечал отец, продолжая прошивать грубыми белыми нитками пиджаки и брюки.

В школе я был обычным учеником, хотя имел некое преимущество перед другими, ибо, благодаря заботам матери, свободно говорил и читал на французском языке.

Почти в то же время в Темпельгофе появился и обосновался новый человек. Он открыл напротив нас цирюльню. Его звали Франс Хаемерс, но вскоре его прозвали Патетье, тарталеткой, по простой и ясной причине. Каждое воскресенье он позволял себе роскошь закупать множество пирожных с кремом и конфитюр.

Невысокий добродушный мужчина, с длинным и тонким лицом, на котором поблескивали черные и озорные глазки вороны. Долгие годы он зарабатывал на жизнь в модном салоне в центре города, мечтая стать однажды хозяином своей жизни. Его жена, бывшая намного старше его, всегда противилась его намерениям. Только когда она присела в реверансе перед Богом, Патетье исполнил заветную мечту.

Ни один капитан дальнего плавания так не гордился мостиком судна, как Патетье своим заведением, когда в белоснежной блузе выходил на порог цирюльни между «стрижкой» и «брадобрейством». Детей у него не было, о чем он горько сожалел, но парикмахер быстро сдружился с ребятишками квартала, а я стал его любимчиком. Я мог свободно входить в его цирюльню и выходить оттуда, обнюхивать флаконы с духами и одеколоном и даже капать их содержимое на носовой платок. И наконец, наивысшая почесть, по воскресеньям я получал значительную часть его тарталеток. Поэтому никого не удивляло, когда я говорил, что принял твердое решение стать парикмахером, расхаживать в белой блузе по салону, пропитанному ароматами всех цветов мира. Патетье, похоже, был не против и несколько раз обговаривал с родителями планы моего будущего.

— Когда мальчик проведет достаточное количество лет в школе, то поступит ко мне в обучение, — обещал он.

Но моя привилегированная дружба с ним началась по сути с момента, когда один из клиентов забыл в цирюльне книгу и не вернулся за ней.

— Жаль, что она на французском языке, — пожаловался Патетье.

— Но ты говоришь по-французски и понимаешь его, — возразил я.

— Конечно, но читаю с трудом.

— Я могу тебе почитать, — любезно предложил я.

Мне было тогда двенадцать лет, и чтение было моим коньком: я был верным посетителем библиотек Давидаса и Виллемсфонда.

Я хорошо помню тот ноябрьский вечер, когда свирепствовала буря. Было темно, черные улицы блестели от дождя, а газовые фонари едва мерцали рыжеватым светом. Патетье не ждал клиентов, закрыл цирюльню и зажег керосиновую лампу с двойным плоским фитилем в маленькой уютной кухне. Печка, раскрасневшаяся от жара, тихо урчала. Патетье набил табаком длинную голландскую трубку.

— Давай! — сказал он, протянув мне книгу.

Это были похождения господина Лекока, сочинение Эмиля Габорио, один из первых полицейских романов, написанных им.

Пробило десять часов, когда за мной явилась мать. Мы с Патетье с сожалением расстались с увлекательной историей. В тот вечер я с трудом пережевывал бутерброд, а потом долго не мог заснуть, ворочаясь в постели и глядя на луну, которая выглядывала из-за крутой крыши заброшенного дома Ромбусбье.

— Господин Лекок… — шептал я, — какой человек… какой феникс…

Профессия парикмахера мгновенно опостылела мне, несмотря на белую блузу и флаконы с розовой водой.

Точно! Я стану сыщиком, каким был или должен быть господин Лекок, иными словами, мстителем, грудью встающим перед преступниками! Есть пожелания, которые можно выражать без особого риска, словно чуть сварливое высшее существо только и ждет, чтобы услышать и исполнить желания смелых людей!

Через два дня мы дочитали книгу, и Патетье полностью разделял мой бредовый энтузиазм: за несколько часов все герои Консьянса и Эннери были свергнуты с пьедестала.

В это время журналы обильно смаковали таинственную историю об убийстве в районе Брюгге. Майор в отставке и его жена были отравлены. Майор был сварливым человеком, а его жена — скупой матроной-язвой.

— Будь ты господином Лекоком, а не Бардом Сиппенсом, какую бы ты выдвинул гипотезу? — спросил Патетье.

Я внимательно следил за ходом дела по статьям в местной газете. Задумался и ответил не сразу.

— Кто же виновник? — настаивал мой друг.

— Служанка! — нагло заявил я.

— Почему, господин Лекок?

— Она не произнесла ни одного доброго слова в адрес своих хозяев. Майор постоянно ругал ее за то, что она не чистит его саблю до блеска, и даже без колебаний ударил ее. Жена упрямо отказывала ей в повышении оплаты и запретила пить пиво во время еды. Кроме того, в доме водилось много крыс.

— Эка важность? — удивился Патетье.

— У служанки были свои счеты с крысами, которые часто навещали кухню. Она раздобыла крысиный яд, чтобы истребить поганых паразитов. Заметив, насколько радикально действует средство, она впала в искушение использовать яд против других врагов, а именно хозяев.

Через неделю мы прочли, что все так и случилось. Патетье с тех пор не мог думать ни о чем ином.

— Вард, — сказал он, — тебе уготовано другое будущее, более прекрасное и славное, чем брить бороды и стричь волосы. Заканчивай школу и становись полицейским или жандармом. Я поговорю об этом с твоими родителями.

Мой отец не любил жандармов, которые причинили ему немало неприятностей при переходе границы, и не одобрил намеков соседа, а мать, как всегда, была согласна с мнением мужа.

Тогда Патетье стал покупать все произведения Габорио. Эти книги стали нашим часословом. Мы их читали и перечитывали, мы изучали их. Мы задавали Лекоку сочиненные нами проблемы.

В моей жизни произошел настоящий переворот по вине бездомной собаки.

Была вторая половина субботы. Я отправился отдать плащ одному из клиентов в Дабстрат и прогуливался над Аппельбругом, когда услышал истошно-жалобный собачий вой. На углу Хойарда стоял мальчишка-мясник, сжимая шею худого пса. Он тряс его и бил так сильно, что за него было стыдно.

— Я утоплю его! — голосил он. — Он украл кость!

Я уже тогда был другом животных, каковым и остался. Без раздумий я бросился на мучителя и попробовал вырвать пса из его рук. Несколько ударов сбили меня с ног. Но я вскочил и вцепился в обидчика. Он отбросил меня, как крысу, но до того, как упасть на тротуар, я успел сильно укусить его за предплечье.

— Бандит! — закричал он. — Я утоплю и тебя!

И в тот же миг пронзительно заверещал от боли. Я увидел острие зонтика перед его красной рожей.

— Мне выкололи глаз! — запричитал он.

— Отпусти собаку и мальчика! — раздался визгливый женский голос.

На крики прибежал полицейский, и состоялось короткое беспристрастное объяснение. Перед парнем-мясником возвышалась крупная костистая женщина в черном платье из сюра. У нее было злое и угрожающее лицо. Полицейский, похоже, хорошо знал ее, ибо почтительно поздоровался, приложив руку к шлему.

— Ха, ха! — сказал представитель закона. — Вот как предстает дело. Дурное обращение с животными и нанесение побоев и ран беззащитному ребенку. В отделение, дружок!

Он схватил парня за руку, но тот с силой оттолкнул его. Шлем полицейского покатился по земле.

— Сопротивление силам правопорядка! — рявкнул полицейский.

Моего врага тут же заковали в наручники, избили, а потом разъяренный полицейский поволок моего поникшего обидчика через овощной рынок.

— Малыш, ты совершил добрый поступок. Кто ты?

Импозантная женщина благодушно оглядела меня, улыбнулась и принялась промокать мой кровоточащий нос носовым платком.

— Очень хорошо защищать бедных невинных животных, — продолжила она. — Скажи, кто ты?

— Меня зовут Хилдувард Сиппенс… — пролепетал я.

— Что?.. Повтори-ка!

— Хилдувард Сиппенс, мадам.

— Сын портного из Темпельгофа?

— Да, мадам.

Она уставилась на меня живыми глазами и поджала тонкие губы.

— Боже Иисусе, — прошептала она, — хорошо, хорошо, так вот… — Она на мгновение задумалась, потом развернулась и оставила меня с кровоточащим носом и начинающей вспухать шишкой на лбу.

По возвращении домой отец собирался устроить мне памятную порку и уже тряс розгами за то, что я влезаю в дела, которые меня не касаются, когда дверь с треском распахнулась. На пороге возникла дама в черном с пронзительными глазами.

— Боже! — вскричал отец. — Аспазия!

Дама увидела поднятую розгу, и глаза ее вспыхнули яростным пламенем.

— Постарайся больше не трогать этого мальчика! — крикнула она.

Мой отец задрожал.

— У меня от него столько неприятностей… — залепетал он.

— Из него, по крайней мере, вырастет нечто более стоящее, чем из тебя, лодыря, — проворчала она. — Подай мне стул.

Отец, как всегда, завел жалобную волынку: мол, профессия не приносит денег, люди делят су пополам, жизнь дорожает и прочая, и прочая.

Его сестра некоторое время слушала, потом резко спросила:

— Сколько лет мальчугану?

— Почти тринадцать, — ответил отец.

— Каковы его успехи в школе?

— Учителя не жалуются. И у него красивый почерк.

— Что собираешься сделать из него?

— Если Бог поможет, будет парикмахером.

— Ба!.. — презрительно выговорила она. Схватила меня за плечо, покрутила, словно я был куклой, и проворчала: — В качестве сына портного он не очень презентабелен.

— Где же мне найти деньги, чтобы прилично одеть его?! — воскликнул отец.

— Здесь, — сказала она, доставая из кожаной сумки банковский билет.

— Сто франков, — прошептал отец, не веря глазам своим.

— Хватит! — приказала тетушка Аспазия. — Мальчуган мне нравится, он достоин лучшей участи, чем стать брадобреем. Я тебе сообщу о своем решении. — И сообщила о нем через неделю. — Хилдувард отправится работать в контору моего нотариуса, мэтра Бриса, — заявила она. — Его новая одежда готова?

Это заняло еще неделю, поскольку, как я уже говорил, отец мой работал медленно.

— Каждое воскресенье он будет приходить ко мне на кофе, — продолжила она, — я сказала «он», ибо ты и твоя жена можете оставаться дома.

Уверен, тетушка Аспазия симпатизировала мне, хотя никогда этого не показывала. Наши воскресные встречи не были особо увлекательными, но на столе всегда стояли лучшие кондитерские изделия. Тетушка не отличалась общительностью, а если говорила, то только о проделках своих кошек. Эти эгоистичные животные во многом улучшили ее отношение ко мне. Как только я появлялся в коридоре, три или четыре кошки выбегали мне навстречу, давая понять своими ласками, что они меня любят.

— Животные лучшие знатоки человеческих душ, — объявила тетушка Аспазия, — они отдают себе отчет, что ты неплохой парень.

Я явился к мэтру Брису. Тот попросил меня написать несколько строк, задал несколько вопросов о занятиях в школе и был очень доволен моим знанием французского языка.

После Пасхи я начал работать в конторе.

Первые недели я занимался только заточкой карандашей, очисткой и наполнением чернильниц, ходил с поручениями в почтовое отделение и регистрационную контору, а также открывал двери, когда отсутствовала служанка. Но вскоре мне выделили место у пюпитра и поручили переписку актов без ошибок и помарок. Господин Брис хвалил мои каллиграфические способности, отмечал отсутствие ошибок и сказал, что все у меня сложится хорошо, если я буду столь же прилежен.

Но работа меня не увлекала. Я часто принимался мечтать о белой блузе Патетье и его чистенькой цирюльне, но мой друг не желал слушать о старых химерах.

— Вообще, ты должен был поступить в полицию, — уверял он, — но неплохо стать и нотариальным клерком.

Однако господин Лекок забыт не был, и мы продолжали забавную игру, придумывая проблемы, хотя времени у меня стало значительно меньше.

Нотариус платил хорошо: я получал шестьдесят пять франков в месяц, что радовало родителей. Мои взаимоотношения с тетушкой Аспазией не изменились. Я являлся к назначенному часу на воскресный кофе, но если работа в конторе не позволяла этого, она, похоже, не замечала моего отсутствия. Ей только не нравилось, когда я упоминал о мадемуазель Валентине, единственной дочери нотариуса. Импозантная персона с острым носом и пронзительными глазами. Она занялась хозяйством после смерти матери и вела его крепкой рукой. Она была лет на десять старше меня, но была столь строга и грубовата, что я считал ее ровесницей тетушки. Принципом мадемуазель Валентины было вести войну со всеми клерками отца.

Старший клерк, господин Сидон Хаентьес, невысокий добродушный и пугливый мужчина, заслышав ее шаги, начинал дрожать, как осина, а когда она входила в контору, едва не терял рассудок, начинал заикаться, ронял перо и, опустив голову, терпеливо выслушивал упреки и замечания. Чаще всего речь шла о чихательном порошке, следы которого она находила на белом мраморе коридора, ибо господин Хаентьес не мог обходиться без регулярной понюшки.

Больше трудностей вызывал господин Ипполит Борнав. Старый холостяк, каких французы обычно именуют «молодящийся красавчик». Всегда был тщательно выбрит. Тонкую ниточку усов обильно смазывал венгерской помадой. Одевался по последней моде, а лакированные туфли сверкали, как зеркала. Его истинное положение в конторе было трудно определить. Он не был клерком и, хотя учился праву, не стремился в нотариусы. Полагаю, он был юридическим советником, поскольку господин Брис редко принимал решение без предварительной консультации с ним. Всегда был вежлив, но у меня сложилось ощущение, что по натуре он насмешник. Он жил в Гелдмунте в богато обставленной квартире и никого у себя не принимал. Мадемуазель Валентина могла десять раз на дню входить в контору, и он десять раз вставал со стула и грациозно приветствовал ее, хотя лицо едва скрывало насмешку, что заставляло мадемуазель Валентину кипеть от внутренней ярости. Она никогда с ним не здоровалась, а вздергивала острый нос и принюхивалась, словно собака перед миской с едой.

Самого старого из служащих она превратила в настоящего мученика. Речь идет о Батисте Тиютсшевере, которого хозяин называл «Тиест», а остальные величали «Тюит». Он сидел в закутке и с утра до вечера занимался написанием актов и пополнением досье. Мадемуазель Валентина обращалась с ним, как с рабом, заставляла мыть коридор и лестницу, рубить дрова, таскать из подвала уголь и выполнять другие работы, унизительные для клерка. Бедный тип получал мизерную оплату, и если нотариус не повышал ему зарплату, то только потому, что его дочь противилась этому. Позже я узнал, что Тюит отсидел небольшой срок за мелкую кражу почтовых марок в одной фирме, где был курьером, и до сих пор ощущал последствия старого правонарушения. Он был уверен, что из-за этого он не мог найти лучшей работы.

Первые недели после моего назначения младшим клерком строгая дочь хозяина совершенно игнорировала меня. Словно я для нее не существовал. Это продолжалось до того дня, когда мною буквально овладел дьявол.

Она вошла в контору, где я находился вместе с господином Хаентьесом, который стоял у окна и смотрел на улицу. Вдруг я заметил медную коробку с нюхательной смесью, принадлежащую старшему клерку.

— Вы позволите сделать одну понюшку? — громко спросил я.

— Послушайте… что я могу сказать, — начал заикаться бедняга, — конечно, Хилдувард, пользуйтесь.

Мадемуазель Валентина повернулась и уставилась на меня, выпучив глаза.

Я взял коробку и втянул носом коричневый порошок.

— Хорошо пахнет, — сказал я, протянул ей коробку и сказал по-французски: — К вашим услугам, мадемуазель.

Она от изумления раскрыла рот. Ей понадобилась несколько минут, чтобы обрести дар речи.

— Наглый тип! — вскричала она. — Я пожалуюсь папе!

Она захлопнула за собой дверь с такой силой, что бронзовая защелка соскочила с петли.

Господин Брис не сделал мне ни малейшего замечания, но несколько дней не решался глянуть мне в лицо. Когда я рассказал об инциденте тетушке Аспазии, то впервые услышал, как она смеется.

— Ты предложил понюшку Валентине Брис! — воскликнула она. — Мальчик мой, это правда? Ну-ка расскажи мне снова и с самого начала. Никогда не слышала ничего подобного.

С тех пор я стал полным ничтожеством в глазах мадемуазель Валентины. Она обвиняла меня в том, что я мокрой обувью пачкаю мрамор, запрещала мне выходить в сад, иногда исподтишка грозила кулаком. Я пересказывал все своей тетушке, которая слушала меня с чуть извращенным удовольствием. Однажды, когда молодая мегера крикнула мне с верха лестницы, что я приношу в дом моль, гнездящуюся в моем старом пальто, тетушка купила мне за невероятные деньги английский плащ, какие в те времена носила лишь золотая молодежь.

А когда несколько дней подряд уличные мальчишки дергали за звонок, мадемуазель Валентина уверяла всех, что автором этих проделок был я и никто другой.

— Послушай, Вард, признай, что это ты, — умоляла меня тетушка.

— Конечно, это я, — солгал я.

И тетушка подарила мне два франка, но посоветовала не продолжать эти игры или возобновить их позже.

Однако никто не бывал так разъярен, как моя тетушка, когда в дверь звонили и убегали…

Прошли годы. В девятнадцать лет надо было тянуть жребий по поводу военной службы. Тюит выбрал меня в исповедники и после обещания хранить вечное молчание сообщил мне, что мадемуазель Валентина Брис ежедневно ставила маленькую свечку и молилась, чтобы я вытянул злополучный жребий. Я вытянул из барабана счастливый номер, освобождавший от службы. Но печальные события вскоре бросили тень на этот судьбоносный день. Моя мать простудилась и умерла. Отец, обезумев от горя, погибал на глазах. И стал одной из первых жертв эпидемии гриппа, которая безжалостно прошлась по стране в 1889 году. Я впал в отчаяние. Без тетушки Аспазии я бы бежал из города, чтобы наняться матросом на любое морское судно. Она, как смогла, утешила меня, посоветовала мне покинуть старый запущенный дом и снять комнату у каких-нибудь славных людей. Но вмешался Патетье. За короткое время он освободил свою спальню, отдав ее мне, а сам переехал в крохотную мансарду над кухней. Он был хорошим поваром и всегда отказывался от служанки. Чуть не под «военным давлением» мне пришлось обосноваться в цирюльне. За мной ухаживали и опекали так хорошо, что у меня начались счастливые и беззаботные дни.

У нас были все книги Габорио. Мы сожалели, что «отец» господина Лекока умер в раннем возрасте. Но у него появилось множество последователей, и мы с удовольствием читали новые книги. Родился герой нового типа. Проницательного сыщика в духе господина Лекока сменил хитроумный и вовсе не антипатичный преступник. Патетье очень понравился этот персонаж, но мне он был не по душе, поскольку я считал, что негодяй всегда остается негодяем.

— На самом деле так лучше, — подвел он итог нашей дискуссии, — я не хочу, чтобы ты стал бандитом, даже если ты научишься мистифицировать полицию и правосудие. Мечтаю видеть тебя великим сыщиком вроде господина Лекока, поскольку, Вард, у тебя есть задатки, большие задатки!

Никаких причин для подобных похвал не было, но я принимал их за чистую и звонкую монету.

Теперь настало время поговорить о брошенном жилище Ромбусбье. Кое-кто называл этот дом «Замком Ромбусбье». Он действительно выглядел таковым, несмотря на унылый, запущенный вид. С улицы были видны лишь домик привратника, где я провел юные годы, глухая стена и большой портик. Когда он был открыт, открывался вид на заросший травой двор, зеленый ковер у подножия высокого строгого здания с зарешеченными окнами, перед которым несло стражу чудовище из черного камня — получеловек, полулев. Мне было разрешено играть во дворе, но я никогда этого не делал, ибо смертельно боялся отвратительно стража, носившего странное имя Бусебо. Это имя было высечено готическими буквами на огромном камне-пьедестале. Высокое серое крыльцо вело к дубовой двери, обшитой железом. На ней красовался герб Ромбусбье. Я ничего не смыслю в геральдике, но меня поражало, что это были небольшие каравеллы, окружавшие гримасничающее лицо, очень похожее на Бусебо.

В нашей кухне, рядом с бочонком соли, висел громадный железный ключ, весящий не менее фунта. Этим ключом можно было отпереть дубовую дверь, если вдруг заявится какой-нибудь посетитель. Но такой посетитель никогда не появился. Отец пару раз снимал ключ с гвоздя, чтобы показать мне древнее жилище. Но мне оно настолько не понравилось, что я больше не просил вновь посетить его, а мать была всегда против открытия этой двери и утверждала, что крысы и прочие гнусные твари из брошенного дома выберутся оттуда и завоюют наш домик. У меня осталось смутное воспоминание об этих посещениях: мрачные коридоры со зловещим эхом, пыльные гулкие залы, едва освещенные слабым светом, проникавшим через окна со стеклами цвета зеленого яблока, комнатушки без воздуха и света, лестницы, вечные лестницы, ведущие в другие залы, другие комнаты, другие ниши…

Жилище было выставлено на продажу много лет назад, о чем свидетельствовала небольшая табличка и пожелтевшая афиша, которую ежегодно на Сретенье менял Ипполит Борнав, ибо возможные покупатели должны были обращаться в контору мэтра Бриса.

Ничего не могу сказать о владельцах, но предполагаю, что речь шла о потомках Ромбусбье, а об этих потомках я не узнал ничего хорошего. В XVI веке многие благородные негодяи закончили жизнь на колесе или на виселице, а веком позже один Ромбусбье ходил в море помощником страшного гентского пирата Йохана де Местре, который наводил ужас на семи морях.

Благодаря Патетье я смог кое-что узнать об этом пирате. Нередко случалось, что мой бравый друг закрывал в субботу вечером свое заведение и отправлялся рыться в ящиках с книгами на блошиный рынок. Иногда он с триумфом возвращался, потрясая связкой мятых и грязных книжиц. Одна из них рассказывала о корсарах и пиратах прошлых веков. В ней можно было прочесть, что «Йохан де Местре, красивый, как Бог, и злобный, как дьявол, выбрал в помощники чудовище, больше похожее на дракона, а не на человека по имени Ромбусбье, которого прозвали Бусебо, что может быть искаженным именем Вельзевула». Ему приписывали множество гнусных дел. Однажды он устроил пир для экипажа, на котором потчевали жареным львом, поскольку ему нравилось необычное мясо: колбаса из акульего мяса, паштеты из змей и даже фрикадельки из человечины! Все эти преступления, в том числе и каннибализм, привели его на виселицу в Лондоне, но перед повешением его подвергли ужасающей пытке: лондонский палач по одному выдрал у него все зубы!

К счастью, когда я читал эти строки, я был уже жильцом у Патетье, иначе я бы не осмеливался выглядывать в окно кухни, из которого были видны зеленый двор и ужасный каменный Бусебо.

Однажды я решился заговорить о доме в бюро.

Это был летний удушливый поддень. Особых дел не было. Все устали и лениво глядели на мух, бившихся о стекла. Я хотел оживить атмосферу и пробудить интерес присутствующих и начал рассказывать ужасающую историю пирата Ромбусбье. Закончить мне не дали.

— Ради бога, прекрати свои бредни! — вдруг воскликнул господин Хаентьес.

— И слышать не желаю! — застонал Тюит, заткнув уши.

Господин Борнав промолчал, но длинная черная сигара, которую он курил, выпала у него изо рта. Он уставился на меня полными ужаса глазами.

— Никогда не говори об этом нотариусу, — посоветовал мне Хаентьес. — Он и слышать не хочет дурного о Ромбусбье, чьи интересы всегда защищал.

В архивах было досье Ромбусбье, которое вел старик Тюитсшевер. Оно было толстым: пачка документов в зеленой картонной папке, перевязанной веревкой. Мне никогда не приходила в голову мысль ознакомиться с ним. И даже не подвернулось оказии, ибо на следующий день после моего неудачного выступления зеленая папка исчезла из архива, чтобы, несомненно, перекочевать в сейф.

Конечно, я все рассказал Патетье.

— В каждом доме есть свой скелет, — заявил он, — я прочел это в чудесной книге Чарльза Диккенса. Это относится к семейным тайнам. Логово вроде этого, — он указал на стену напротив, — не может обходиться без нее, а может, она худшая из всех.

Прошли дни, недели превратились в месяцы, а месяцы в годы. Мой образ жизни не менялся. Я стал стройным молодым человеком. Время, похоже, не тронуло тетушку Аспазию и Патетье.

В конторе было все иначе. Физические и умственные силы мэтра Бриса слабели на глазах. Иногда ему отказывала память, и он часто прибегал к помощи господина Борнава, чтобы решить дела. Я считал мадемуазель Валентину пожилой женщиной: ее лицо стало выдубленным и желтым, она похудела, и кости ее буквально торчали наружу, волосы посерели, но это ничего не меняло. Она по-прежнему носила черные одежды в обтяжку без каких либо лент и пряжек. И характер ее не улучшился: голос стал более крикливым, глаза излучали еще больше злобы. Она каждые три месяца меняла служанок.

В тот год мне исполнилось двадцать четыре года.

Глава вторая Мои первые подвиги сыщика

Я сидел в личном кабинете Бриса напротив нотариуса и писал акт на французском языке. Хозяин очень изменился. Глаза погасли, бакенбарды стали цвета ослиной шерсти и не были тщательно ухожены, как в былые годы, кожа на дрожащих пальцах сморщилась. Он часто ронял каплю чернил рядом с подписью. Перестал обращать внимание на одежду, и она обтрепывалась день ото дня.

В дверь постучали, и Тюитсшевер объявил о посетителе.

— По поводу дома в Темпельгофе, господин нотариус, — пробормотал он.

— Э… что… что ты сказал? — пролепетал господин Брис.

— По поводу дома в Темпельгофе. Это… хм, господин, который говорит по-французски. Можно пригласить его?

Нотариус кивнул. У него был ошарашенный вид.

Посетителя впустили.

Я сразу понял, почему старый Тюит колебался, прежде чем назвать его «господин». Мужчина с тусклыми глазами, грубым багровым лицом. На нем был слишком просторный темно-серый костюм, словно купленный у старьевщика, он мял в громадных мозолистых руках дешевую жокейскую каскетку.

— Я пришел по поводу того дома, который продается, — сказал он по-французски.

Речь его была далеко не идеальной, что означало, тип был не французом, а валлонцем.

— Несомненно, желаете его осмотреть? — вежливо предложил господин Брис. — Я, естественно, не могу вам отказать.

— Конечно, схожу и рассмотрю поближе, — ответил мужчина, — ведь я пришел покупать его.

— Покупать?! — воскликнул нотариус.

— Он продается или нет?

— Конечно, конечно, — поспешно ответил мой хозяин.

— Сколько стоит этот барак?

Мэтр Брис подскочил. Он не привык так вести дела, но быстро спохватился.

— Могу ли я спросить, с кем имею честь? — спросил он.

— Фомм. Меня зовут Натан Фомм. Натан, но это не значит, что я еврей, хотя полагаю, вам все равно. Натан Фомм. Я приехал из Турнэ.

На стене кабинета висела географическая карта Бельгии. Посетитель подошел к ней.

— Если вы не знаете, где это находится, я вам покажу, — резко заявил он. — Вот, в деревне около Турнэ. Эстамбург, там я живу.

Я едва сдержал крик изумления. Эстамбург! Местечко, где я провел первые пять лет своей жизни, и хутор еще не покинул окончательно мою память.

— Теперь совсем простой вопрос. Сколько за этот дом?

Господин Брис откашлялся.

— Это господский дом, древний, но знаменитый, — начал он, — замок знатной семьи Ромбусбье и…

Натан Фомм бесцеремонно оборвал его.

— Мне плевать, я вас спрашиваю только стоимость! — нетерпеливо потребовал он.

Мой хозяин замолчал на несколько минут.

— Очень высокая цена, господин Фомм, — наконец сказал он, — семьдесят пять тысяч, это очень большая сумма…

Фомм пожал плечами:

— Значит, вы сказали семьдесят пять тысяч, вполне мне по средствам…

— Минуточку, господин Фомм, дело в том, что я уже предложил дом одному из моих клиентов. Мне надо дождаться его решения.

Эти слова, похоже, вызвали недовольство посетителя.

— Сколько времени вы дали вашему клиенту на ответ?

— Хмм… пятнадцать дней, — поколебавшись, ответил господин Брис.

— Значит, придется подождать, — пробурчал визитер, — но если сообщите мне новости раньше, это будет хорошо. Я снял номер в гостинице «Нант», где найдете меня в случае необходимости.

— Прекрасно, — кивнул нотариус, — я сообщу вам о доме через одного из моих служащих.

— Не стоит, — отказался Фомм, — у меня есть время. Не забудьте мой адрес. Привет!

Я проводил его до двери и в коридоре столкнулся с мадемуазель Валентиной. Несомненно, она подслушивала под дверью личного кабинета отца и выглядела встревоженной и нервной.

— Дом! Дом! — расслышал я ее причитания, когда она повернулась ко мне спиной.

Я вернулся в кабинет. Хозяин стоял за пюпитром, сжав голову руками.

— Уникальный шанс, не так ли? — сказал я.

Он поднял глаза, и я поразился, увидев его лицо, — он за несколько мгновений постарел на десять лет. Поскольку он не отвечал, я принялся рассказывать о своих ранних годах в Эстамбурге и Турнэ. Внезапно он насторожился.

— Дай мне на размышление час, Хилдувард, — попросил он. — Думаю, ты можешь оказать мне большую услугу. Попроси господина Борнава прийти ко мне.

Он вызвал меня через полчаса.

— Я хорошо подумал, — сказал он, — прежде чем совершить сделку по продаже, мне надо узнать больше об этом Натане Фомме. Ты был совсем маленьким, Хилдувард, когда покинул Эстамбург, но, несомненно, там остались люди, помнящие твоих родителей. Думаю, тебе не составит труда добыть точную информацию об этом человеке. Могу ли я доверить тебе эту миссию?

Мне только этого и надо было. Я с радостью принял его предложение.

— Можешь отправляться завтра, — сказал в заключение хозяин. — Господин Хаентьес даст тебе деньги на расходы. Трать, сколько сочтешь нужным.

Канун моего отъезда стал незабываемым вечером в компании с Патетье. Славный цирюльник был на седьмом небе от счастья и откупорил бутылку отличного вина.

— Я всегда говорил, — радовался он, — что в тебе спит сыщик!

— Но об этом нет речи, — удивленно протестовал я.

— Как не идет речи, бедный невежда? Внезапное появление покупателя на эти зловещие, никому не нужные руины, которые ветшают день ото дня вот уже полвека, и никого это не заботит, вещь сама по себе необычная, разве не так? Здесь пахнет тайной! Покупатель? И покупатель, которого ты так точно описал! Тайна, поверь мне! И тебя, Хилдуварда Сиппенса, отправляют, чтобы решить первую проблему. Собрать точную информацию о Натане Фомме! Напоминаю, это настоящая работа сыщика, или меня больше не зовут Патетье!

Я задумался. Мой друг был прав. В деле действительно присутствовала тайна. Продажа дома Ромбусбье была хорошей сделкой для нотариуса. Но, похоже, хозяин не очень радовался этой перспективе. Клиент, которому якобы сделано предложение о покупке дома, был лицом вымышленным, а ведь я никогда не ловил господина Бриса на лжи. И насколько странен этот Натан Фомм! И почему Валентина с такой тоской причитала «Дом, дом»? И почему служащие конторы среагировали на мое пустяковое сообщение так, словно явился рогатый и волосатый дьявол? Я рассказал о своих соображениях Патетье. Он потер руки и громогласно заявил, что во мне наконец проснулся сыщик и настанет день, когда я сравняюсь в славе с господином Лекоком.

Эстамбург — крохотный хутор, где всего-навсего двести домов, а женщины зарабатывают на хлеб плетением кружев. Мой отец всегда говорил, что люди там добрые и приветливые, а живут скромно, потому что им нечего тратить, но отличаются гостеприимством.

Я сошел с поезда в Нешине и пошел по дороге, которая вела после Эстамбурга к более крупной деревне Пекк. Стоял чудесный осенний день, фруктовые деревья отяжелели от плодов, а в ближайших лесах то и дело раздавались выстрелы охотников.

Я без труда узнал поворот на ферму Труффара, где некогда работал мой отец. Работник фермы чинил колесо телеги с бортами. Я спросил его, можно ли поговорить с фермером.

— Он сидит вон там… но говорите громче, он страдает тугоухостью.

Старик с изможденным лицом и белоснежными волосами смотрел на меня.

— Господин Труффар? — спросил я.

— К вашим услугам, молодой человек, — вежливо ответил он.

Я назвался. Меня тут же схватили за руку и поволокли в дом.

— Хилдувард? Боже… Додо… малыш Додо!

Я не успел произнести ни слова, как старуха с добродушным лицом уже целовала меня, предлагала пиво, тартинки и ломти ветчины. Целый час я ел и рассказывал, что со мной приключилось после отъезда из Эстамбурга. Я сообщил Труффару и его жене о цели моего визита.

Как только они услышали имя Фомм, их лица затвердели.

— Фомм, конечно, мы знаем этого типа, — пробормотал старик. — Он проживает здесь примерно десять лет, может, даже больше.

— Он не уроженец Эстамбурга?

— Уроженец?! — вскричал Труффар. — Боже, нет! Думаю, он фламандец, но, может быть, приехал и из другого уголка Фландрии.

— По говору он похож на валлонца из Турнэ, — сказал я.

В разговор вмешалась жена Труффара.

— Наверное, он быстро учится, — сказала она, — поскольку человек умный и образованный. По прибытии он говорил по-французски так, как говорят по ту сторону границы, но быстро перенял нашу манеру говорить.

Старик Труффар, который не понимал половины сказанного, проворчал в бороду:

— Он никому не причинил зла, честно платил за покупки, даже если они были незначительными. Он не любил деревню, и люди сторонились его.

— Потому что он колдун! — выкрикнула жена фермера.

Труффар пожал плечами:

— Время колдунов давно миновало, но если за ним сложилась такая репутация, то потому, что он жил в хижине, стоявшей между болотом Пекк и нашим лесом. Вы, несомненно, слышали об уголке колдуна?

— Вы правы, — кивнул я, — отец пугал меня этим уголком, когда я был несмышленышем. Там жил старик Бедакк.

— Бедакк умер, и владельцы земель Друйе сдали хижину в аренду Фомму.

— Из-за запущенности ее можно назвать хижиной, — вмешалась жена, — но это крепкое здание, из которого можно сделать приличный дом, если вложить в него кое-какие деньги.

— Похоже, господин Фомм питает слабость к древним запущенным жилищам, поскольку собирается купить такое же в Генте…

— Фомм покупает дом?! — воскликнул фермер, задумался, а потом продолжил: — Он странный тип, злобный и скупой, из тех, кто откладывает каждый грош. В любом случае, если он уедет отсюда, никто не станет жалеть.

Старые друзья отца больше ничего не могли сообщить о нашем клиенте. Я понял, что и в хуторе ничего не узнаю. Я вежливо отклонил предложение Руффара переночевать на ферме, сославшись на то, что хочу добраться до деревни Пекк, а потом до Турнэ. Конечно, это была ложь. Стоило мне услышать о хижине в уголке колдуна, как я решил, что мой друг Патетье, несомненно, одобрит мой поступок. Бодрым шагом я прошел по чудесной дороге, по обочинам которой росли высокие деревья, и через полчаса оказался в Пекке. Я купил на базаре небольшой фонарь и огарок свечи. Был конец торгового дня, и таверны были переполнены людьми. В ресторане «Корона», произнеся несколько приветливых слов, я получил место за табльдотом, уставленным разными яствами. Еда заняла у меня немало времени, ибо блюда следовали одно за другим. Затем я некоторое время бродил меж лошадей, телег и прилавков торговцев всякой мишурой. Как только тени стали удлиняться, я направился по большой дороге в Турнэ. Я не спешил, напротив, медлил и, когда пали сумерки, вступил на улицу деревни Раменьи-Шин.

Красное пламя заката на западе и веселое щебетание жаворонка объявляли о наступлении ночи. Я свернул вправо, прошел по заброшенной проселочной дороге и в бледных сумерках увидел тусклое сияние болота. Сделав довольно большой круг, я вернулся на территорию Эстамбурга.

Среди дикорастущих кустов и низеньких ив притаилось мрачное строение. Оно стояло далеко от прочих домов, что вызывало законный вопрос, какой мизантроп решился построить здание на этой зыбкой земле.

Мое сердце отчаянно билось в груди: я впервые в жизни приступал к работе сыщика, работе не совсем законной. Но господин Лекок никогда не отступал, и я мысленно призвал его на помощь, словно речь шла об ангеле-хранителе, а не о вымышленном персонаже. Меж кустов змеилась тропинка, которая упиралась в изгородь из колючей иглицы. В ней было множество дыр, и мне не пришлось карабкаться на нее. Я оказался в маленьком заброшенном огороде по соседству с фруктовым садом, где на хилых деревцах гнили фрукты. Передо мной возник дом, грязный и угрюмый, но защищенный крепкими деревянными ставнями и не менее крепкими дверьми.

Господин Лекок никогда не отправлялся на подобные экскурсии без набора отмычек, ключей и отверток, а мое снаряжение взломщика состояло лишь из жестяного фонаря и огарка свечи. Я безуспешно ковырялся в замке перочинным ножиком. Столь же тщетной оказалась моя попытка приподнять тяжелые ставни. Но новичку всегда выпадает удача. Я собирался бросить напрасный труд, в раздражении ударил ногой по задней двери и услышал, как внутри на пол упала защелка. Через секунду я тщательно притворил за собой дверь, стоя в узком коридоре, где сладковато пахло гнилью и плесенью. Я зажег фонарь. Свет упал на две приоткрытых двери первого этажа. Заглянул в обе: два совершенно пустых зала. В них властвовали пауки, пыль и паутина. Поднялся по лестнице, которая предательски трещала под моими ногами, а одна ступенька надломилась. На втором этаже было три просторных комнаты. Двери были открыты настежь, но, как и внизу, помещения были столь же пустыми и грязными.

Но моя деятельность взломщика не оказалась напрасной. Я сделал довольно любопытное наблюдение: на окнах висели красивые занавески и тяжелые шторы. Я сбежал вниз. В комнате в передней части дома была та же картина. Какое заключение сделал бы господин Лекок? Все просто: господин Фомм в доме не жил, но старался придать ему жилой вид. Поскольку я решил ничего не оставлять без внимания, то решил осмотреть чердак и подвал. Куча вонючего мусора и ничего больше.

Дорогой друг Патетье, ты не можешь знать, как я хотел, чтобы ты оказался рядом, ибо в мозгу вдруг возникли его слова.

«Здесь пахнет тайной!»

Между тем тьма окончательно сгустилась, поднялся осенний ветер. Он свистел в ветвях деревьев, объявлял о дожде, а припозднившийся кроншнеп прокричал вдали: «Хорлут! Хорлут!»

Днем я бы без труда нашел обратную дорогу, но ночью? Я в нерешительности смотрел на воду болота, над которым висел бледный свет. Что-то привлекло мое внимание: лодка, спрятанная в зарослях рогоза. Ветер сгибал его, и лодка временами становилась видна. Я осмотрел лодку, прикрепленную мощной цепью к столбику, она выглядела крепкой и остроносой. Лодка для быстрого передвижения по воде. Два коротких весла, обернутые промасленным толем, лежали на дне лодки. Лодка, по-видимому, принадлежала Фомму. Зачем она была нужна ему? Я поднял фонарь, внимательно осмотрел лодку. Ни чешуйки. Значит, рыбу он не ловил. Кстати, рыбаку было бы трудно передвигаться на лодке с глубокой осадкой, не приспособленной для плавания по болоту. Я осмотрел весла, короткие, ложкообразные. Их нельзя было опускать глубоко, но они обеспечивали неплохую скорость.

Значит, господин Фомм плавал по болоту с определенной целью. Он не был ни рыболовом, ни охотником. Я часто слышал от отца, что Друйе были хозяевами обширных болот и позволяли все, кроме нарушения законов об охоте. Они позволяли срубить столетний дуб, но запрещали стрелять даже в дрозда в своих охотничьих угодьях. Я снова вспомнил длинные истории отца, который часто рассказывал обо всем происшедшим с ним в Эстамбурге. Я знал, куда тянутся болота, неглубокие и заросшие мощным рогозом со стороны Эстамбурга, грязевые и травянистые рядом с Пекком и Раменьи-Шин, чистые и без растительности в Тамплнефе, куда вода поступала из рукава Эско. Тот, кто хотел плавать по болоту, должен был выбирать это направление, чтобы не заблудиться в зарослях рогоза и не застрять в водорослях и иле.

Господин Лекок не мог не рассуждать более здраво, с удовлетворением сказал я себе. Теперь, когда я зашел слишком далеко, то мог позволить себе небольшую прогулку, какую, не подвергая себя опасности, делал господин Фомм. Я снял цепь, вставил весла в уключины и вскричал, как в романе: «Aleas jacta est!» Но выкрикнул это не по-латыни, а на хорошем французском языке: «Кости брошены!» Я часто читал, что лошадь без всадника или кучера сама возвращается в стойло. Знаю также, что телега сама не вернется, но у меня были некоторые сомнения по поводу лодки. Мне казалось, что в лодке таится искра жизни и воли. Лодка двигалась как бы по моей воле, но, похоже, шла по наезженному пути. Когда позже я размышлял над этим, то пришел к убеждению, что виновато в этом небольшое течение, однако по-прежнему пытаюсь сохранить чисто фантастическую манеру мыслить. Я с силой греб на восток, занимаясь предположениями. Быть может, среди илистых вод есть маленький остров, где стоит настоящее жилье господина Фомма… или…

Сильный порыв ветра, за которым последовал сильнейший ливень, положил конец моим рассуждениям. Я в мгновение ока вымок до нитки, вода стала грязной, в лодку посыпались клочья пены. Куда делась пылкость, мне не хватало мужества заниматься дальнейшими поисками, ибо мне не раз рассказывали о смельчаках, которые заблудились в болотах и не сумели из них выбраться. Не знаю, к скольким святым я обращался этой ночью с молитвой, но среди них нашелся один, который не остался глух к моим мольбам и исполнил мое пожелание. Я бросил весла, отдавшись на волю вод. Ветер подталкивал лодку, и она бодро шла вперед. Пару раз я касался грязевой отмели, один раз ударился о сгнившее дерево, но, слава богу, лодка не перевернулась, оставив меня живым и здоровым.

Сказочный Мальчик-с-Пальчик, заблудившись в лесу, увидел спасительный огонек. А что увидел я? Обманчивый блуждающий болотный огонек? Я недоумевал и не сразу вспомнил, что блуждающие огни на болоте появляются только в спокойные ночи. Нет, это был не блуждающий огонек, а свет в окне. Но у воды не было никаких жилищ, или меня унесло довольно далеко… Однако…

Дождь кончился, ветер дул с прежней силой, что мне помогло, поскольку он разорвал гущу облаков и позволил луне глянуть на происходящее на земле. Это был жалкий месяц, но его света хватило, чтобы различить на некотором расстоянии угрюмые и враждебные контуры строения.

— Боже! — застонал я. — Замок Добри!

Мне хотелось очутиться в семи лье от него, ибо редко у какого древнего замка была такая чудовищная репутация. Ребенком, совершив ту или иную проказу, я слышал от отца или матери угрозу, заставлявшую меня, испуганного и подавленного, обещать, что больше не буду так делать.

— Отправлю тебя в замок Добри!

Это было мрачное место обитания призраков. То, что не делали духи и дьяволы, делали за них Добри, а дела их были чудовищными. Позже мать сказала мне, что все это была чушь и выдумка.

Добри, благородная семья, разорившаяся и погрязшая в долгах, как в шелках. Но Добри предпочитали жить в полной нищете, чем бросить родовое гнездо предков. Они прятались даже от света зари в замке-крепости с башнями, шпицами и бойницами, где свободно гулял ветер. Столб дыма над замком появлялся очень редко. Жизнь семьи состояла в непрестанной борьбе с кредиторами, судебными чиновниками и адвокатами, что не способствовало улучшению характера членов семейства. Мать говорила, что юридические власти в конце концов оставили их в покое, потому что некоторые члены семейства таинственно исчезли, не оставив никаких следов, или погибли, заблудившись на столетия в забытых помещениях замка с призраками. Но она сама в это не верила. Ветер и течение гнали меня в бурной ночи прямо к зловещему жилищу!

Лодка уткнулась в берег, и я поспешил выпрыгнуть на землю: какое сладкое ощущение стоять на твердой земле! Я пока не решался направиться к замку, высокий портик которого был освещен лунными лучами, когда увидел, как световая черта разорвала тьму.

— Это ты, Фомм? — крикнул по-французски голос.

— Э-э-э… я… — начал я.

— Подойди! — приказал повелительный голос. — Входи, дверь открыта.

Свет, лившийся из фонаря с линзами, почти совсем ослепил меня, мешая видеть, кто направлял его на меня. Я повиновался. Я устал, вымок, практически лишился воли. Дверь тяжело захлопнулась за мной.

— Вы не Фомм, хотя приплыли сюда на его лодке. Что это значит? — продолжил голос тем же повелительным тоном.

Я сделал несколько шагов по холлу, просторному, как церковный зал. Световой луч следовал за мной.

— На вас наведен пистолет. Стреляю при малейшем подозрительном движении.

Ах, господин Лекок, сколько раз такое случалось с вами, и каждый раз быстрый ум и смелость выручали вас в безвыходных ситуациях. Следовало признать, что у меня не было ни ума, ни храбрости великого французского сыщика…

— Я все вам скажу, но не причиняйте мне зла, у меня нет никаких недружелюбных намерений! — в отчаянии вскричал я.

— То, что вы сказали, заставил вас сказать добрый пистолет, — насмешливо прозвучал голос. — Пройдите в левую дверь и сядьте на стул, если найдете хоть один.

Я снова повиновался и вошел в маленькую комнату, освещенную тремя свечами. В небольшом очаге горел огонь.

— Сядьте в кресло рядом с очагом. Ваша одежда чуть просохнет, — насмешливо произнес голос, из которого исчезли враждебные нотки.

Фонарь погас, и я увидел высокую фигуру, закутанную в просторное черное пальто с капюшоном, высившуюся передо мной. Лицо было закрыто капюшоном. В складках пальто поблескивало дуло тяжелого пистолета Лефуше. Угроза не была пустой.

— Говорите, что вы здесь делаете?

— Меня зовут Хилдувард Сиппенс…

— Это имя мне ничего не говорит! Но имя хорошее для человека, умершего от пули в лоб.

Я приободрился, ибо голос звучал без прежней резкости, а слабо освещенная комната свечами и потрескивающим огнем в очаге представляла разительный контраст с покинутым мною мрачным болотом.

— У меня нет оружия, — сказал я, — только перочинный ножик, которым не зарезать и воробья.

— Продолжайте… говорите, парень!

Господин Лекок, несомненно, мгновенно сочинил бы подходящую историю, но я не был господином Лекоком, а воображение отказало. Я решил говорить только правду. Я говорил обо всем: о младенческих годах в Эстамбурге, о моем поступлении на работу к нотариусу Брису, о странном клиенте Фомме и о господском доме Ромбусбье.

Хозяин выслушал меня, не перебивая, а когда я закончил, он остался стоять, безмолвный и неподвижный, но я услышал глубокий вздох. Наконец статуя пришла в движение и рухнула в кресло, где надолго задумалась.

— Господин Сиппенс!

Тонкая белая ручка выскользнула из складок пальто и откинула капюшон. Я едва не закричал от удивления: я никогда не видел столь привлекательного женского лица.

— Господин Сиппенс, я вам верю.

— Спасибо, мадам, — пролепетал я.

— Я — мадемуазель Яна Добри, последний потомок несчастных и ненавистных Добри. Я живу здесь одна…

— Боже! Разве такое возможно? — удивился я.

— Знаете, за кого я приняла вас вначале? — Я покачал головой. — За сыщика, — медленно выговорила она, уставившись на меня прекрасными черными глазами, — за умного и опытного сыщика, способного отыскать дорогу из уголка колдунов через болота, несмотря на бурную ночь!

Кажется, в этот момент мое удовлетворение стало видимым, а в моих глазах загорелся огонек гордости.

Наверное, она заметила это, поскольку взгляд вновь стал суровым и угрожающим.

— Возможно, я не очень ошиблась…

Гордыня вызвала падение не только Сатаны, но и людей, обуянных ложной страстью к славе. Внезапно меня охватило желание выглядеть в глазах прекрасной незнакомки лучше, чем клерк нотариальной конторы.

Я кашлянул, словно был испуган.

— Ладно… На самом деле я нечто в этом роде… — нагло солгал я.

— Вы нечто в этом роде… — медленно повторила она.

Но я не заметил изменения в ее поведении и словах, мои глаза упали на книгу, лежавшую на полке очага. Я немедленно узнал ее: маленький томик, какие Патетье приносил с блошиного рынка. В ней говорилось о корсарах и пиратах прошлых веков.

— Вы прочли что-нибудь о Бусебо? — со смехом спросил я.

Раскат грома не вызвал бы такой реакции. Яна Добри подскочила, ее лицо побледнело, как постельное белье, глаза метали огонь и пламень. Пистолет вновь был направлен на меня.

— Грязный полицейский пес! — завопила она. — Будто я не раскусила вас! Вы, может быть, поимели Фомма, но меня вы не поимеете! И не извлечете никакой пользы из вашей ночной авантюры и ваших хитростей!

Иногда случается, что обычный трусоватый человек вдруг обретает спокойствие в момент опасности и проявляет храбрость. Я был спокоен и удивляюсь до сих пор, как оставался спокойным, заметив, что палец нажимает на спусковой крючок.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил я.

— Прикончить вас, господин сыщик, не сомневайтесь ни мгновения. Единственный мой шанс, чтобы не потерять все, это прикончить вас. Вы слишком много знаете!

Дьявол! Я ничего не знал, но момент для дискуссии был неподходящий. Господин Лекок… На помощь!

Я сделал то, что сделал бы он на моем месте. Быстрым движением опрокинул подсвечник, стоявший на полке очага. Комната тут же погрузилась в темноту, я выпрыгнул из кресла, чтобы не оставаться в свете очага. Тьму рассекли две огненные стрелы, сопровождавшиеся невероятным грохотом, но я уже выбежал из комнаты, пересек холл и выскочил в ночь. Позади меня резко распахнулось окно. Я услышал выстрелы. Одна пуля просвистела у уха, вторая с матовым стуком ударилась под моими ногами.

Я несся, словно целая армия дьяволов гналась за мной по пятам. Вскоре я ощутил под ногами булыжник мостовой. Когда я прибежал в Темплнеф, часы на колокольне отбивали полночь. Но я продолжал идти вперед. Я не чувствовал усталости, пронзительный ночной ветер не мешал мне. Кажется, я даже напевал.

Хилдувард Сиппенс, скромный бумагомарака, оказался настоящим сыщиком, который бросил вызов и избежал смерти, слышал свист пуль у ушей. Ему предстоит раскрыть мрачную тайну. Я вошел на вокзал Турнэ, когда, громыхая и скрипя, туда въезжал первый поезд на Гент. В восемь часов утра я сидел напротив Патетье и пил кофе.

— А теперь, мой юный друг, начнем военный совет, — Патетье закрыл салон, чтобы нам не мешали клиенты, набил длинную голландскую трубку и налил по рюмке старой можжевеловки «Хоребек». — Так вот, мой мальчик, ты сделал добротную работу. Даже господин Лекок похвалил бы тебя. А теперь надо встряхнуться и не сидеть без дела. У господина Фомма есть свои тайны, у мадемуазель Яны Добри — свои. Есть тайны дома Ромбусбье, и даже нотариус Брис не обошелся без тайн.

— Что он скажет, когда я расскажу ему о своих приключениях? — сказал я.

— Не скажет ничего, потому что ты ему ничего не расскажешь, — сухо возразил он. Я с легким удивлением смотрел на него. — Во-первых, останешься дома и носа на улицу не высунешь. — Я было запротестовал, но он твердо оборвал меня. — Хочешь или не хочешь, чтобы я помог тебе? — спросил он.

— Конечно, Патетье, хочу, но…

— Никаких «но». Мне нужен целый день, чтобы выполнить то, что я должен сделать. Это в твоих интересах, мой мальчик, в твоих собственных интересах, поскольку ты в процессе становления хорошего сыщика. Преимущество, которое ты заработал, может быть легко растеряно.

Бравый цирюльник неоднократно демонстрировал свой здравый смысл. Следование его советам так часто шло мне на пользу, что я быстро сдался. Он глянул на настенные часы.

— Надо переодеться. Потом повешу на витрину объявление: «Закрыто». Сиди на кухне и никому не показывайся. Если кто-то придет, притворись мертвым. Если это будет разносчик телеграмм, пусть бросит послание в почтовый ящик. Еды и выпивки полно, а читать можешь в свое удовольствие. Вот маленькая книжица, которую ты проглотишь за один раз. Это подлинные похождения знаменитого английского преступника Фантома, которого безуспешно разыскивают долгие годы. Это захватит тебя, как захватило меня. Не заметишь, как пролетит время. Будет поздний вечер и даже ночь, когда я вернусь, но не беспокойся. Да скорого, господин Лекок!

День прошел приятно. Припасов у Патетье было достаточно, а в погребе хранилось множество бутылок с пивом. Похождения Фантома, что означает «призрак», увлекли меня. Я узнал, как этот гениальный правонарушитель в последний момент избежал в Англии виселицы, а во Франции — гильотины. Книга была недавней. Это были не истории, а полицейские рапорты и вырезки из газет. Автор, некий Кенмор, инспектор лондонской полиции, писал в коротком предисловии, что написал книгу не ради дешевой сенсации или хорошего куша, а с целью открыть мерзости Фантома и предостеречь общество от дьявольских предприятий преступника. Я, конечно, восхищался бандитом, но, в отличие от Патетье, не симпатизировал ему. Кенмор, похоже, был честным человеком, джентльменом. Он утверждал, что один из его французских собратьев, Токантен, доказал — преступник-призрак был маньяком-графоманом и готовил к печати брошюру для распространения в преступном мире под названием «Как стать преступником-призраком и им остаться». Если это случится, писал Кенмор, бандиты размаха Фантома станут плодиться, как сорняки, и вскоре сделают жизнь общества невозможной. Токантен раздобыл манускрипт, но он был написан на английском языке, а сыщик не знал язык настолько, чтобы все понять. Манускрипт был у него в руках всего несколько часов, поскольку Фантому удалось его выкрасть. Он оставил Токантена в доме, сочтя его мертвым.

Книга Кенмора крайне заинтересовала меня, и я потерял ощущение времени. Прочтя последнюю страницу и закрыв книгу, я запомнил имя Токантена. Оно запечатлелось в моем мозгу наравне с именем господина Лекока.

Ближе к вечеру в дверь постучали, но я не ответил. В почтовый ящик что-то упало: телеграмма.

Было около одиннадцати часов, когда Патетье вставил ключ в замочную скважину. Вид у него был крайне усталый.

— Где ты был? — спросил я.

— В Брюсселе, — сухо ответил он.

— Тебе телеграмма в почтовом ящике.

— Вскрой ее. Несомненно, содержимое заинтересует тебя.

Я подчинился, но, ознакомившись с содержанием депеши, буквально опешил. Я прочел.

Добри покинули страну десять лет назад. Замок с тех пор закрыт. Яны Добри никогда не существовало.

Глава третья Как меняется жизнь…

По совету Патетье я выждал еще один день, пришел в контору и рассказал господину Брису то, что узнал от фермера Труффара. Ни больше, ни меньше. Господин Брис пропустил мимо ушей мою информацию, поскольку получил в свое распоряжение более важные сведения, которые сводили к нулю то, что сообщил я. На следующий день после моего отъезда он попытался связаться с господином Фоммом в гостинице «Нант». Ему сообщили, что в вечер его возвращения в гостиницу он вышел и больше не появлялся.

Прошло две недели, но странный покупатель так и не объявился. Настроение в конторе явно улучшилось. Даже мадемуазель Валентина стала не столь колючей, как обычно. Осмелюсь даже сказать, что однажды слышал, как она напевала на кухне.

Более важные события заставили меня забыть обо всем, в том числе о поездке в Эстамбург и ее неожиданных результатах.

Впервые я выслушал упреки от тетушки Аспазии, хотя был лишь частично виноват в случившемся. Воскресный день перевалил за полдень, и, по установившейся привычке, я явился к тетушке на кофе. Служанка открыла дверь. Я хотел войти, когда увидел господина Хаентьеса, разгуливающего по тротуару, и несколько мгновений поговорил с ним, стоя на пороге. Реффи, великолепный сиамский кот, воспользовался случаем и проскользнул меж моих ног. В этот самый момент по Верхней улице неслась «Виктория», запряженная двумя лошадьми. Кот бросился на дорогу, попытался вернуться и закончил жизнь под колесами. Бедняга Реффи, милое и очаровательное животное превратилось в бесформенную кучку окровавленных костей. Тетушка Аспазия едва не сошла с ума от горя. Узнав, что дверь была некоторое время открытой по моей вине, ее горе обернулось гневом, и она выгнала меня из дома, подобно Немезиде. Думаю, я был больше огорчен смертью Реффи, чем немилостью, и целый вечер говорил только об этом, хотя Патетье всеми силами пытался утешить меня.

— Жизнь Реффи не вернешь, — заявил он, — но я могу поговорить с тетушкой Аспазией и вернуть ее расположение.

Но мой славный друг не преуспел в своей попытке и вернулся домой расстроенным.

— Она заявила, что смерть Реффи будет ей стоить собственной жизни. А потом холодно выставила меня за дверь.

— Я попытаюсь смягчить ее в следующее воскресенье, — сказал я.

— Попытайся, — вздохнул Патетье, но я видел, что он не верил в примирение.

Увы, этот день не настал никогда, ибо Смерть, лишившая меня ее расположения, отобрала у меня и тетушку. Через три дня тетушку в ночной сорочке с проломленной головой нашли бездыханной внизу лестницы. Рядом с ней валялись подсвечник и потухшая свеча.

Комиссар полиции засвидетельствовал смерть и без труда восстановил происшедшее.

Тетушка Аспазия имела привычку отсылать служанку спать часа за два до того, как отправлялась в постель сама. Медная поперечина, которая удерживала ковер на лестнице, вылетела из гнезда на верхней ступеньке. Моя тетушка запуталась ногами в ковре, поскользнулась и скатилась на пол к подножию лестницы, пробив голову. Смерть была мгновенной. Служанка, здоровенная девица с фермы, ничего не слышала, заявив, что спала так глубоко, что даже артиллерийская канонада не смогла бы ее разбудить.

Нотариус Брис и я следовали за скромным катафалком до кладбища на выезде из Дагпорта. В момент расставания мой хозяин отвел меня в сторону.

— Хилдувард, — сказал он, — завтра в конторе я оглашу последнюю волю покойной мадемуазель Аспазии Сиппенс.

Честно говоря, я никогда не рассматривал возможности стать наследником тетушки и даже быть упомянутым в ее завещании.

На следующий день нотариус Брис дважды зачитал вслух завещание, пока я не уяснил его суть. Когда господа Хаентьес, Борнав и Тюит подошли пожать мне руку и поздравить, я смотрел в пустоту и не мог выговорить ни слова. Я унаследовал дом на Верхней улице, фермы в Метьесланде и все состояние тетушки, которое было столь велико, что я попросил господина Бриса проверить и удостовериться, что он не ошибся в цифрах.

— Покойный Стопс был миллионером, — улыбнулся нотариус, — а ваша тетушка жила скромно, даже более чем скромно. Она не потратила и четверти состояния.

Я в полном расстройстве чувств схватился за голову.

— Даже не знаю, что буду делать, — пролепетал я.

— Станете рантье, и вся недолга! — добродушно возразил господин Брис. — Конечно, нет никакого смысла оставлять вас в конторе.

Патетье задал мне тот же вопрос, а когда я заявил, что не собираюсь менять образ жизни и намереваюсь жить у него, он стал надо мной издеваться:

— Что за глупости, мой мальчик, теперь тебе надо поддерживать свой статус. Того требует общество. Я лишь один раз посетил дом на Верхней улице. Он мне показался прекрасным господским домом, и ты обязан жить в нем.

— В таком случае переедешь ко мне! — воскликнул я.

Он покачал головой:

— Я останусь в своей цирюльне. Думаю, не смогу жить в ином месте.

— А что скажешь о большом модном салоне в центре города? — предложил я.

— Чистое безумство. Я хорошо зарабатываю на жизнь, считаю себя зажиточным человеком. Я останусь твоим другом, но не хочу никаких подачек. Баста!

Я достаточно хорошо знал Патетье и знал, что бесполезно его убеждать, когда он твердо произнес: «Баста!» Я был недоволен, но склонился перед его волей. Он это заметил и, по своему обычаю, легонько постучал чубуком своей трубки по моей щеке.

— Однако я соглашусь принять от тебя один пустячок, — сказал он, — я закрою на некоторое время свой салон, чтобы побыть с тобой. Согласен?

Пришлось согласиться.

Через неделю я обосновался в доме покойной тетушки и взял на службу другую девушку, поскольку предыдущая служанка ни под каким предлогом не хотела оставаться, опасаясь, что призрак хозяйки, нашедшей столь жестокую смерть, будет приходить к ней по ночам. Я без всякого сожаления расстался с этой пугливой особой.

К богатству привыкаешь быстро.

Дом был прекрасный, шикарно обставлен, а потому я не стал ничего менять. Но преобразовал большую гостиную первого этажа в библиотеку, и несколько недель известные торговцы книгами Вуилстеке, Хосте и ван Гоетем заполняли пустые библиотечные полки. Не стоит уточнять, что при заказах я не забывал любимые полицейские романы и криминальные истории.

Патетье голосовал обеими руками.

— Читай и учись, мой мальчик, — посоветовал он, — не поддавайся искушению «дольче фарниенте», как говорится за границей. Я читал, что есть сыщики-любители, которые, не будучи профессионалами, становятся асами сыска. Почему бы тебе не стать таким же?

Я засмеялся, но не стал давать обещание, профессия сыщика меня не привлекала.

Мне повезло со служанкой, по крайней мере, в первые недели. Молодая красивая женщина, вдова таможенника, которая прежде работала у богатых промышленников. Она очень хорошо готовила, и Патетье, приходивший ко мне каждый второй день, не жалел похвал в ее адрес. Все шло хорошо, пока я не почувствовал какое-то охлаждение. Мои соседи, в большинстве своем чинные буржуа, вначале вежливые и предупредительные, вдруг стали чураться при встрече и перестали перебрасываться со мной парой слов на улице. Кое-кто даже открыто не замечал и избегал меня.

Я сказал об этом Патетье, а на следующий день меня навестил викарий церковного прихода. Молодой человек с открытым лицом, который немедленно приступил к делу:

— Господин Сиппенс, если вы намереваетесь взять в жены свою служанку, в этом нет ничего плохого. На вашем месте я постарался бы избежать скандала.

Я узнал, что взял на службу вдову, мечтающую о повторном браке. Она без обиняков сообщала всем и каждому, что вскоре станет мадам Сиппенс.

Я без колебаний расстался с ней, но предпочитаю не вспоминать о сцене расставания, поскольку еще никогда не слышал из женских уст такого потока непристойных ругательств.

Из конторы найма персонала мне прислали нечистоплотную служанку, и я через неделю уволил ее, потом появилась несравненная повариха, столь приверженная к крепким напиткам, что она чуть не спалила кухню. Наконец, контора прислала мне настоящую жемчужину.

Женщина в возрасте, чей облик не мог вызвать скандала. Худая, кривоплечая, прихрамывающая, с больными сонными глазами. На левой щеке у нее был шрам, выделявшийся на выдубленной коже лица. Серые приглаженные волосы придавали ей гротескный облик. Но она была истинной жемчужиной. Представила превосходные рекомендации, служила в Брюсселе в хороших семьях и говорила на голландском столь же изысканно, как и на французском. Переговорив с ней, я уверился, что передо мной простая и умная женщина.

Я взял Барбару Улленс на службу, хотя она потребовала довольно высокую зарплату. Но мне не пришлось жалеть.

Дом блистал чистотой, еда была отличной. Барбара не была болтливой, обреталась в основном на кухне, и никто, как она, не умел гнать с порога нищих, коммивояжеров и прочих попрошаек.

В первые дни неожиданного богатства я, по настоянию Патетье, предпринял несколько путешествий. Но после первых попыток понял, что был прирожденным домоседом. Я ни разу не уехал дальше Брюсселя, Намюра и Льежа и спешил вернуться в Гент. Многие сочли бы, что у меня монотонная жизнь, но я далеко не разделял такого мнения. Я стал верным посетителем и клиентом книжных магазинов, часами разгуливал по городу, редко посещал таверны, где откровенно скучал, а счастливым чувствовал себя дома с книгами, любимым креслом, трубкой, Патетье и Барбарой.

Случайно узнав, что служанка играет в шахматы, научившись у одной старой дамы-инвалида, которая держала ее у себя всю вторую половину дня, когда та заканчивала повседневную работу, я тут же приобрел шахматы. Барбара оказалась превосходным учителем, а я столь внимательным учеником, что благородная игра вскоре перестала быть тайной для меня.

Я бы показался не очень признательным, не расскажи об инциденте, когда Барбара оказала мне настоящую услугу.

В одном из известных чайных салонов я познакомился с приятным мужчиной, который представился как Альфонс Дюкруа, льежский деловой человек. Он умел говорить обо всем, но в основном о финансовых делах. Он предложил мне вложить немного денег в железнодорожные акции. Я последовал его совету. Дело увенчалось успехом. Через несколько дней он предложил новую сделку, куда более крупную, но на этот раз речь шла о землях под застройку в Валлонии. Вдохновленный первым успехом, я решил пойти рискнуть. Требовалась крупная сумма, но сделка обещала большую прибыль. Я пригласил Дюкруа на обед к себе домой. Он согласился. Барбара приготовила исключительно изысканный обед. Во время десерта я приготовился подписать чеки, когда в комнату без приглашения вошла Барбара и хлопнула гостя по плечу.

— Господин Шарасон, сказала она, — на вашем месте я бы отказалась от этой небольшой сделки.

Гость вскочил с места, словно его укусила пчела.

— Вы… вы ошибаетесь, — заикаясь, промямлил он, — меня зовут Дюкруа.

— Или Дюваль, Дюран и Дюпон, если надо, — заявила Барбара. — Если мой хозяин не читает парижских газет, я постоянно читаю их вот уже два или три года. Вам ясно?

Лицо Дюкруа скривилось гримасой.

— Я вас… — начал он, сунув руку в карман.

Но Барбара неуловимым движением схватила его за запястье и с неожиданной силой для персоны ее возраста подняла его со стула.

— Не трогайте револьвер. Я знаю, что он у вас всегда в кармане. Радуйтесь, если господин Сиппенс позволит вам свободно уйти, но не задерживайтесь в городе и даже в стране слишком долго, иначе он может передумать.

— Барбара! — воскликнул я, когда гость поспешно ретировался. — Что все это значит?

— Ничего, кроме сказанного мною, — спокойно ответила она. — У меня очень хорошая память. Несколько лет назад я видела его портрет в «Пти Паризьен». И довольно резкая статья о мошенничестве с размахом и даже о попытке убийства, за что типа объявили в розыск.

Я, потеряв дар речи, смотрел на нее. Наконец пробормотал:

— Вы отчаянно храбрая женщина.

— Да, но это не имеет никакого значения, — с улыбкой ответила она, что не добавило ей привлекательности, — но позволю себе дать вам совет, не говорите об этом никому, поскольку полиция упрекнет вас в том, что не сообщили о нем, и, кстати, будет права.

Я согласился и не рассказал об инциденте никому, даже Патетье.

Иногда я заходил в контору бывшего хозяина. Меня дружески принимали, хотя нотариус уже почти не говорил, а состояние его ухудшалось на глазах, зато господин Борнав с удовольствием беседовал со мной. Я никогда не подозревал, что «молодящийся красавчик» может быть таким интересным собеседником. У нас даже сложились вполне дружеские отношения. Но Валентина при мне не показывалась, и ее не было слышно. Похоже, она избегала меня.

До дня…

Какой ужасный день! Разве я могу его забыть? Однажды вечером я сидел в библиотеке и, вы не поверите, случайно держал в руках книгу Кенмора. В дверь позвонили, а через минуту Барбара сообщила о визите дамы.

Это была Валентина Брис. На ней было черное пальто, маленький бархатный беретик. Она еще ни разу не выглядела столь враждебной, хотя пыталась придать лицу доброжелательное выражение.

— Нам надо решить одно дельце, господин Сиппенс, — заявила она.

— Неужели? — удивился я.

— Конечно. Я могла бы прийти раньше, но посчитала нужным выждать несколько месяцев после смерти мадемуазель Аспазии Сиппенс.

— Какую роль играет моя тетушка в вашем посещении?! — воскликнул я.

— Самую непосредственную! Вы помните о раздавленном коте, господин Сиппенс?

— Конечно, только…

— Позвольте закончить. Постараюсь быть по возможности краткой, поскольку не люблю длинных речей. Через два дня после этого несчастного случая мадемуазель Сиппенс пришла в контору. Был поздний вечер, клерки разошлись, отец ушел. В доме была я одна. Похоже, ваша тетушка была этим недовольна. Она потребовала бумагу, перо и чернила, «чтобы кое-что написать», как сказала она. Я дала ей все. Когда она закончила писать, то потребовала конверт, вложила записку и заклеила конверт.

— Для нотариуса, — сказала она, — это очень важно.

И покинула контору. Мадемуазель Брис помолчала.

— Когда она ушла, — медленно продолжила она, уставившись на меня пронзительными черными глазами, — я вскрыла конверт.

— Ого!..

— Подождите возмущаться. У вас еще будет возможность. Запиской она полностью аннулировала прежнее завещание, лишала вас наследства, а все свое состояние передавала обществу защиты животных, особенно кошек.

Я промолчал и дал знак продолжать.

— Я не отдала письмо отцу, господин Сиппенс, а сохранила у себя. Ваша тетушка не вернулась, поскольку на следующий день умерла.

— Боже праведный! — вздрогнул я.

— Есть еще кое-что, господин Сиппенс. Похоже, вы любите иногда поигрывать в сыщика, но это умеют делать и другие. Если таковые появятся, быстро выяснится, что мадемуазель Аспазия Сиппенс была убита, а убийство оказалось ловкой мизансценой, как говорится по-французски, замаскировали под несчастный случай.

— Нет, не говорите этого! — воскликнул я, размахивая руками.

— И все же скажу! Более того, господин Сиппенс, вокруг дома прогуливалась некая персона… в вечер несчастного случая, и вы знаете, о ком я говорю!

Я вскинул руки и закрыл глаза.

— Да, это был я, допускаю это, — пролепетал я. — Я хотел позвонить, поговорить с тетушкой, ибо не хотел ждать следующего воскресенья. Но в дом так и не вошел.

— Это не важно, господин Сиппенс, я ничего никому не скажу, но при одном условии.

— Каком?

— Оно позволит вам сохранить состояние вашей тетушки, и вы останетесь вне подозрений.

— И что это за условие? — робко спросил я.

— Вы женитесь на мне и купите дом Ромбусбье, куда мы переедем после свадьбы.

Я был раздавлен, не мог собрать даже крохи мужества, чтобы дать отпор. Увидел себя бедняком, каким был прежде, и подумал о бесконечных и бесчеловечных допросах, каким подвергают людей в любимых мною романах, когда те становятся жертвами судебной ошибки…

— Можно подумать?

— Нет!

Я уставился на нее, из ее горящих глаз струилась настоящая магнетическая сила. Мелькнула мысль о змее, парализующей взглядом лягушку, чтобы проглотить ее. Я склонил голову и едва слышно прошептал:

— Да!

Злобное лицо подобрело впервые в жизни, и на губах появилось нечто вроде улыбки.

— Думаю, буду для тебя, Хилдувард, неплохой женой, — нежно сказала она. — Как только мы сыграем свадьбу, я уничтожу последнее завещание.

Свадьба состоялась через месяц, день в день. Церемония была простой. Нотариус лежал больной. Свидетелями были Патетье и Борнав.

Я снова промолчал об этой истории, не поделившись с верным другом о причинах столь поспешного союза. Признаюсь, он не удивился, когда я сообщил ему о решении взять в жены мадемуазель Брис, и не задал ни одного вопроса.

— Каждый имеет право поступать так, как ему нравится. Желаю вам счастья, мой мальчик.

Господин Борнав оказался столь же немногословным, прислав нам огромный букет роз.

После свадебной церемонии мы отправились в Швейцарию, пробыли неделю в Шамони в гостинице «Савой». Вспоминая сегодня о тех днях, должен признать, что Валентина оказалась неплохой супругой. Она даже избавилась от своего ореола злобы. Отказалась от черных одежд и выглядела почти очаровательной в новых розовых и сиреневых платьях.

В Дижоне, в древней гостинице «Колокол», в которой мы остановились на несколько дней, она сдержала слово и сожгла последние распоряжения тетушки Аспазии.

— Надеюсь, настанет день, когда ты меня полюбишь, — шепнула она.

Быть может, этот день настал бы, не распорядись судьба иначе…

В Шамони мы решили продлить медовый месяц, отправиться на поезде в Женеву, потом посетить Бернер-Оберланд, когда получили телеграмму от господина Борнава, что состояние мэтра Бриса резко ухудшилось. У меня не случилось оказии лучше узнать свою жену, но, на мой взгляд, она была менее злобной, чем старалась казаться, поскольку по получении дурной новости она разревелась, а я не нашел подходящих слов, чтобы утешить ее. Я считал, что она была равнодушна к отцу и всегда старалась усложнить ему жизнь.

Однажды вечером, когда мы любовались величественным Монбланом, купавшимся в серебристых лучах луны, она вдруг схватила меня за руку и прошептала:

— Вард, мы однажды заведем девочку, тогда…

— Тогда что? — спросил я.

Она покачала головой:

— Скажу позже.

Это позже никогда не представилось, и я не нашел удовлетворительного ответа на свой вопрос.

Мы поспешно сели в поезд, идущий в Гент, и нашли господина Бриса на смертном одре. Я не стал откладывать в долгий ящик обещания, данного супруге, и срочно оформил акт о продаже господского дома в Темпельгофе. Это была последняя подпись нотариуса Бриса. Думаю, он уже не соображал, что делает. Через два дня он угас.

Мы с супругой переехали в дом на Верхней улице. Барбара отсутствовала. Я предоставил ей отпуск на три недели. Нам помогала служанка нотариальной конторы.

Я расскажу в нескольких словах об ужасной драме, разыгравшейся на следующий день после похорон тестя, ибо воспоминание о ней столь тягостно, чтобы я не мог долгое время говорить о ней.

Мы с Валентиной сидели в гостиной первого этажа, окна которого выходят на улицу. Было десять часов вечера. На улице свирепствовала собачья погода. На пустой улице ревел ветер, а по закрытым ставням колотил дождь. Мы дрожали от холода. Валентина разожгла в очаге тамбурную печку. Мы молчали. Супруга была погружена в глубокие мысли. Она сидела у очага. Я видел, как она изредка подносила к глазам носовой платок.

Я устал, глаза мои смыкались, когда я услышал шум у окна. Я поднял голову. Нет, это не был грохот дождевых капель. Само событие казалось необычным: ставни уже не были накрепко закрыты, поскольку я видел свет фонарей через щель в них. Я хотел сказать об этом Валентине, когда раздался короткий хлопок и одно окно разбилось. Моя супруга вскрикнула и опрокинулась на спинку кресла.

— Что случилось?! — завопил я.

Она не отвечала. Я увидел, что из ее левого виска течет струйка крови. Пуля прошила голову и убила ее.

Полицейские быстро составили протокол. Вот его содержание.

Убийство, совершенное неизвестным лицом, с помощью карабина или пневматического пистолета. Выстрел произведен с улицы через окно. Ставни были приоткрыты с помощью ножниц или клещей. Следы отчетливо видны.

Через два дня вернулась Барбара и вновь заняла свое место в доме.

Патетье не упомянул ни о господине Лекоке, ни об одном другом вымышленном сыщике, не вспомнил о живом Токантене, ни о будущем сыщике Хилдуварде Сиппенсе. Я был признателен ему. В следующие дни вновь зашла речь о наследстве. Моя супруга наследовала покойному отцу, а я — убитой супруге. У Бриса были долги. Я их оплатил из наследства тетушки Аспазии.

Попутно, к своему величайшему удивлению, узнал, что дом в Темпельгофе не принадлежал потомкам Ромбусбье или кому-то другому по праву, а был владением, ни больше ни меньше, моего тестя.

Господин Борнав не мог дать никакого объяснения, а я не настаивал. Я пытался отыскать в архиве досье Ромбусбье, но оно бесследно исчезло. У нотариальной конторы появился новый директор.

Я вернулся к прежней жизни, но что-то внутри меня надломилось, не знаю, сердце или нет. Думаю, со временем я мог бы по-настоящему полюбить Валентину.

Глава четвертая Лицо в окне

— В тебе есть задатки сыщика!

Сколько раз я вспоминал слова Патетье, и каким саркастическим тоном он их произносил!

Расследование о драматической смерти моей супруги вел квартальный офицер полиции, младший комиссар Кершов, человек умный и симпатичный, который не жалел сил, был начеку днем и ночью, но в конце концов признал, что не мог сделать окончательного вывода. Он задавал мне ритуальные вопросы: у кого-нибудь был интерес устранить мою супругу? Были ли у нее враги?

Я отвечал, что никто не мог извлечь выгоды из ее смерти, ведь у нее не было состояния, а при отсутствии подруг не имела и врагов. Конечно, я не сказал о странном заключении нашего союза, но уверен, что господин Кершов что-то подозревал. Но ни разу об этом не обмолвился.

— Может, вспомните какие-либо детали, даже кажущиеся вам совершенно незначительными? Иногда самая мелкая деталь оказывается полезной.

Я качал головой и твердо отвечал: нет!

Я лгал и снова не осмелюсь утверждать, что Кершов поверил мне на слово. Ибо этих деталей или мелких фактов хватало.

Вот примеры.

Мы были в Дижоне в гостинице «Колокол». Последнее завещание тетушки Аспазии догорало в камине. Мы оба молчали, Валентина выглядела убитой, ее глаза старательно избегали моего взгляда. Вдруг она вздрогнула.

— Дверь… смотри, дверь, — шепнула она.

Я увидел, что ручка качнулась в одну сторону, потом в другую и застыла. Я бросился к двери и распахнул ее. Выглянул в длинный коридор… никого! Мы занимали угловой номер. Ближайшая дверь располагалась в шести метрах. Но я постучал в нее, не получил ответа и решил войти. Она была пуста. Кстати, никто не сумел бы добежать до этой двери за короткое время между качанием ручки и моим появлением в коридоре. Я осмотрел ручку. Она была очень длинной. Ее нижний конец частично перекрывал замочную скважину. Любопытный человек не хотел поворачивать ее полностью, он только переместил ее, чтобы заглянуть в наш номер через замочную скважину. Это то, что я буду позже называть «мелкими фактами». Второй факт был совсем иной природы. Мы гуляли по одной древней улице Дижона, направляясь в гостиницу. Было около полудня, и все должны были сидеть за столом, поскольку не видно было даже кошек. Вдруг рука моей супруги заметно вздрогнула.

— Что такое, Вал? — забеспокоился я.

Глаза ее уставились в одну точку. Она пыталась улыбнуться, но не сумела выдавить ее.

— Ничего, Вард, судорога, со мной это бывает.

Через минуту она достала пудреницу и неумело наложила слой пудры на щеки. Я сказал «неумело», потому что она никогда не пользовалась пудрой и прочими косметическими средствами. Рука ее была столь неуверенной, что часть пудры просыпалась на платье. Но я обратил внимание, что, похоже, она со страхом пыталась увидеть что-то позади в зеркальце пудреницы. Я уронил трость, наклонился, чтобы поднять, и глянул назад. Вдали высокий тип в сером твидовом костюме сворачивал за угол. Он был спиной к нам, и я не мог увидеть его лица.

Супругу мою вдруг охватила грусть, а настроение слегка улучшилось, когда мы сели за стол. Но в тот же день она настояла, чтобы мы покинули Дижон, несмотря на мое желание посетить археологический музей. Мы уехали в Шамбери.

Валентина предпочитала тихие, отдаленные уголки, и мне пришлось приложить немало усилий, убеждая ее уехать из скучного городка и отправиться в Шамони. Мы гуляли по пыльным улицам, рассматривая убогие витрины. Остановились перед разноцветной витриной книжного магазина. Взгляд супруги был устремлен на цветные картинки с видами Швейцарии. Они не представляли никакого интереса с туристической точки зрения, и я смотрел по сторонам. Мне было забавно наблюдать за играющими собаками, отражающимися в стекле. Вдруг собаки разбежались, а на их месте возник высокий худой мужчина в сером твидовом костюме, который, похоже, внимательно разглядывал нас. В этот раз я рассмотрел черты его лица. Это был пожилой мужчина, серьезный, грубоватый, даже жестокий. Я оглянулся, он «по-военному» развернулся «кругом» и быстро удалился. Валентина его не заметила, а я не стал ей говорить об этом.

Это был второй случай, но как говорит пословица: «Бог любит троицу».

Мы прожили двое суток в неуютной гостинице, где задыхались от жары и где понятие чистоты отсутствовало в словаре хозяев. Утром второго дня я проснулся довольно поздно. Засыпал я тяжело из-за комаров. Когда я открыл глаза, был уже день. Валентины в номере не было. Я увидел ночную рубашку в кресле и красные тапочки под десертным столиком. Значит, она оделась и ушла. Я вышел на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, и увидел худого мужчину в сером, который вышел из-за ограды розового лавра и медленно пересек аллею сада. Он не смотрел в сторону гостиницы и шел с трудом. Я схватил бинокль, купленный в Дижоне, чтобы любоваться панорамой города, и направил его на незнакомца. Его левая рука была обмотана белым шарфом, который показался мне в пятнах крови. Лицо человека было белым как снег. Оно выдавало боль и озабоченность. Кусты помешали мне увидеть, что произошло дальше. Я увидел супругу только за первым завтраком. Она выглядела усталой, под глазами синели мешки.

— Я не смогла заснуть и не хотела тебя будить, — засмеялась она, — ты спал, как младенчик. И решила прогуляться в одиночку.

Ее мокрый плащ висел на вешалке.

— Утром шел дождь? — спросил я у ночного швейцара гостиницы.

— Утром? Нет, но припоминаю, что был короткий ливень на заре. Он вымочил все деревья и кусты.

В холле гостиницы я сверился с календарем эфемерид. Солнце всходило в четыре часа. Валентина была расположена немедленно отправиться в Шамони.

«В тебе есть задатки сыщика!» — послышался мне издевательский голос.

Да, я провел маленькое расследование. Можно понять, что я не поделился его результатами с господином Кершовом. Пока Валентина переодевалась и облачалась в дорожный костюм, я прошел в сад и направился в ту сторону, где видел мужчину в сером. Почти тут же я оказался перед современным домиком с медной табличкой на двери: «Доктор Претр». После короткого колебания я позвонил и спросил, могу ли я видеть доктора. Любезная служанка пригласила меня в приемную и усадила в кресло. Вскоре появился доктор. Невысокий улыбчивый толстячок с добродушным лицом. Мне не пришлось лгать — я показал ему воспаленные щеки и шею.

— Ого, комары, — фыркнул он, — поганые насекомые. Местность кишит ими из-за коммунальных прудов, которые очень редко чистят. Но у меня есть отличное средство.

Он протер зудящую кожу сильно пахнущей жидкостью. Зуд почти мгновенно прекратился. Потом он прописал мне мазь.

— Кроме комариных укусов, думаю, вам не часто приходится лечить всякие болячки, — с улыбкой сказал я, оплачивая визит. — Округа мне кажется весьма здоровой.

— Действительно, но это не причина пребывать врачам безработными. Несколько часов назад мне пришлось лечить рану от пули.

— От пули?! — вскричал я.

— Рана руки от револьверной пули. — Он пожал плечами. — Это была царапина в мягкой части предплечья, но очень болезненная.

— Наверное, преступление? — полюбопытствовал я.

Он снова пожал кругленькими плечами:

— По словам пациента, несчастный случай. Иногда случается, что люди приезжают сюда и сводят между собой счеты. Если особого шума не случается, мы предпочитаем хранить молчание. Ведь мы живем здесь только за счет туристов…

— Выстрел почти в упор может вызвать серьезные и сложные раны, — пробормотал я как бы про себя.

Словоохотливый доктор угодил в ловушку.

— Не тот случай. Хотя пациент промолчал, как его ранили, выстрел, похоже, был произведен издалека.

— Вы считаете, что в него выстрелили не случайно и стрелок хорошо знал жертву? — равнодушно продолжил я.

— Известный криминальный термин, но по-прежнему актуальный. В случае, как этот, была предумышленность. Забудем. Пациент предпочитает страдать и молчать. Ему повезло, поскольку свинцовая пуля Лефуше, попавшая ему в руку, может причинить больше вреда, чем стальные или медные пули, используемые револьверами «хаммерлесс».

Я расстался с болтливым врачом, который поделился со мной более любопытными сведениями, чем я надеялся, и вернулся в гостиницу, где меня ждала Валентина, готовая к отъезду в Шамони.

Стоит ли считать четвертым фактом слова: «Если у нас родится девочка…»? Сомневаюсь, хотя признаю, тон, каким это было сказано, выдавал и страх, и надежду.

В полицейских историях, которые я считаю неплохими учебниками для сыщиков, герои обычно группируют все свои заметки в виде вопросов, которые задают самим себе. Я этого не делал, поскольку чаще всего это бесполезно и только ведет к потере времени. Напротив, я верил в метод подборки фактов.

— Пуля Лефуше, — сообщил врач.

Мне известно это вышедшее из моды оружие, которое заменили «бульдоги», «кольты» и «смит-и-вессоны» с центральным бойком. Псевдо-Яна Добри пользовалась револьвером Лефуше, стреляя в меня. Пули пролетели мимо. Именно это оружие прострелило руку мужчины в сером. Прицелиться этим оружием может только очень опытный стрелок, поскольку курок требует определенного усилия, пока боек не ударит по «брошке», выступающей из гильзы. Время небольшое, но не способствует точности выстрела. Я вычитал все это из учебника по баллистике, который приобрел в магазине научной литературы.

Я сохранил эти сведения для себя и не мог никому сообщать их, тем более господину Кершову. Временами мне это было трудно делать. Я часами обдумывал эту проблему.

— Валентина сочла меня убийцей тетушки Аспазии? Тетушка не умерла естественной смертью? Было ли подлинным ее последнее завещание? Не угодил ли я, как дурак, в ловушку? И не вышла ли Валентина замуж за меня из-за денег? Стоп! Этого ты не можешь допустить!

Как только нас связали узы брака, Валентина Брис показала себя любящей супругой, почти нежной. Я хорошо чувствовал, что она старалась добиться моего прощения за прошлые грубости и насилие надо мной, когда вынудила меня на брак. Я был уверен, было что-то иное, кроме денег. И это что-то сыграло главную роль, но моя супруга унесла эту тайну в могилу. Сейчас я задаю себе вопрос: почему я не выложил все Патетье? Причина кажется пустяковой: мой друг никоим образом не высказался, когда я объявил ему о своем браке, и не удивился, давая мне понять, что я не должен давать ему никаких объяснений.

Сыщики из полицейских романов тщательно раскладывают по полочкам мысли, наблюдения и заключения, как флакончики на этажерках. Меня это привело в полное заблуждение, не позволяя ухватиться за конец нити Ариадны. Богу ведомо, как я старался.

Через несколько недель после похорон Валентины я поступил, как Кершов, и отказался от дальнейших расследований, хотя отказ полицейского офицера был на самом деле кажущимся. Я узнал, что он давно сдружился с господином Борнавом, а тот был редким человеком, которого принимали в уютно обставленных кабинетах Гелдмунта. Я вскоре стал таким же привилегированным посетителем. Бывший советник мэтра Бриса пригласил меня на чай, а господин Кершов появился как бы случайно. Я провел в их компании несколько весьма приятных часов, настолько Борнав и Кершов были любезны и способны обсуждать любые темы. Однако драма на Верхней улице затронута не была, за что я им благодарен. Я в свою очередь пригласил их к себе. Они с удовольствием откликнулись на мое предложение.

Барбара приготовила обед по высшему разряду: жареные бекасы, печенные на углях форели, фуа-гра в мускусном желе и кремовый торт от знаменитого кондитера Дашера, который оценили особо. Превосходное вино из подвалов Стопса. Господин Ипполит вознес хвалы винам «Шато Икем», «Шамбертен» и эксклюзивному шампанскому «Крюг 1874». Господин Кершов воспевал коньяк «Наполеон» и мой старый французский шартрез, хотя я заметил, что он остался трезвым.

Я радовался празднеству и немедленно сообщил об этом.

— Я становлюсь женоненавистником, отшельником, — заявил я, — вы должны помочь мне, чтобы я снова видел жизнь в розовом цвете. Давайте организуем клуб друзей!

Господин Борнав тут же согласился, но его друг оказался сдержанным. Он был простым чиновником с низкой зарплатой, жена его была слаба здоровьем, и все заботы по хозяйству падали на него. Он никогда не сможет достойно принять нас.

Но мы с Борнавом уговорили его, и, в конце концов, он согласился, что мое жилище станет юридическим адресом нашей ассоциации.

— Но не стоит каждый раз превращать наши встречи в королевские пиршества, — потребовал он, — вполне хватит кофе и сигар… жалко, что нас не четверо, а то можно было сыграть партию в вист.

— Вист, слабое место великого человека! — засмеялся Борнав.

Я предложил выход.

— Если желаете потерять свои гроши, могу предложить четвертого партнера, который знает все тайны игры, — предложил я.

Так Патетье был единогласно допущен четвертым в наш вист-клуб.

Несомненно, этот период был самым счастливым в моей жизни. Мы собирались трижды в неделю, и, несмотря на протесты гостей, Барбара оставалась глуха к требованиям подавать только кофе и сигары и готовила каждый раз маленький восхитительный обед, который мы уплетали за обе щеки. Патетье был избран президентом, поскольку оказался самым одаренным игроком и заменил простой вист на вист с особенной мастью, более сложный, но более увлекательный.

Об убийстве Валентины больше не говорили, как и на криминальные темы. Патетье словно никогда не читал про господина Лекока, Фантома, Кенмора и Токантена.

В душе моей воцарился мир. Увы, он длился недолго.

Контора моего бывшего тестя перешла в руки нотариуса со стороны по имени Шартинк, человека рассудительного, который оставил на службе Хаентьеса и Тюитшевера.

Однажды ко мне заявился старик Хаентьес.

— Прошлым воскресеньем я гулял по городу, — сказал он мне, — и проходил через Темпельгоф. Я остановился перед замком Ромбусбье и заметил, что портик приоткрыт. Не очень удивляйтесь, господин Сиппенс, поскольку, осматривая дверь, я заметил, что проржавевший замок отвалился. В этих руинах нечего красть, но лучше отремонтировать вход. Я бросил взгляд во двор: стены сильно обветшали. Советую вам самому удостовериться, нужен ли ремонт.

А ведь правда… Я — владелец этих кирпичей, но не обращал на них внимания. Я признал правоту Хаентьеса, поблагодарил, угостил хорошим вином и горстью сигар, пообещав осмотреть в ближайшие дни дом.

Я давно стал рабом привычек. После завтрака ровно в полдень немного отдыхал, а потом отправлялся в город, где заходил в книжные магазины или в университетскую библиотеку. Меня всегда принимали радушно, потом пил кофе с пирожными у Дашера, в кафе рядом с церковью Святого Николая. Вторую половину дня я проводил в гостеприимной таверне «Де Плюим», что на углу Хейлиге-Гестстег. В семь часов ровно я входил в свой дом. Жизнь, разлинованная, как нотная бумага, говорит поговорка.

В день, когда я решил последовать совету господина Хаентьеса, я покинул книжный магазин ван Гоэтама на Зерновом рынке в половину четвертого и быстрым шагом направился в Темпельгоф. Я собирался попросить Патетье пойти вместе со мной в господский дом, но к моему удивлению его цирюльня была закрыта. Это не было необычным, поскольку мой друг ни в чем не нуждался, а в свободное время позволял себе «прогулки портного», как в Генте называют фланирование по улицам без захода в то или иное кафе.

Замок действительно отвалился. Я толкнул дверь и пересек заросший травой двор, выглядевший небольшими рыжими джунглями, где от сорняков не было проходу. Я прихватил с собой тяжелый ключ, бросил беглый взгляд на каменного Бусебо, поднялся по крыльцу и отпер тяжелую входную дверь.

И здесь меня ждал сюрприз.

Я хорошо помнил, что замок буквально визжал, когда отец с большим трудом поворачивал ключ в замочной скважине. Требовались время и силы, чтобы справиться с замком. Я был удивлен, что замок открылся легко, а петли даже не скрипнули. Вначале я не придал этому особого значения, а это означает, Патетье слишком преувеличил мои способности, предрекая Хилдуварду Сиппенсу будущее великого сыщика.

День был угрюмый, и сумерки быстро сгущались. Войдя в коридор, я выждал несколько минут, чтобы глаза привыкли к скудному свету. Хаентьес не преувеличивал, указывая, что дом быстро ветшает, ибо еще во дворе я увидел у стен кучи кирпичей и известкового гравия.

Внутри разрушения были не столь явными. Стены, окна и двери выдержали атаку времени. У меня было ощущение, что здесь ничего не изменилось со времени моего детства, когда я сопровождал отца в древний замок Ромбусбье. Я прошел по комнатам и залам, ожидая увидеть обвалившиеся потолки или стены, и решил, что могу оставить замок в том же виде.

— Даже если он превратится в руины, мне все равно.

Легкая дрожь пробежала по спине, когда я вспомнил об условии покойной супруги.

— Ты купишь жилище в Темпельгофе, и мы переедем туда.

Нет, даже потратив половину состояния для приведения жилища в божеский вид, жизнь в нем будет зловещей.

— Почему Валентина так стремилась сюда? — спросил я себя, потом вспомнил, что она даже не упоминала о переезде после заключения брака и покупки здания.

Как часто бывает с подобными жилищами, построенными в прошлые века, в комнатах легко заблудиться: уголки, стены, ниши, узкие коридоры и лестницы кажутся бесконечными. Я спустился с верхних этажей и спускался по большой лестнице, ведущей на первый этаж, и внезапно замер на месте. Я услышал шум. Подождал, задержав дыхание. Шум повторился. Слух меня не обманул, кто-то осторожно закрыл дверь. Последовало долгое безмолвие. Я не двигался. Потом я услышал шаги. Размеренные и тихие, но прогнивший паркет под чьими-то ногами потрескивал. Я перегнулся через перила лестницы и увидел в конце коридора голубоватую вспышку. Кто-то чиркнул спичкой. Она вспыхнула и погасла. Первой мыслью было, что какой-то бездомный нашел себе здесь убежище. Но тут же отбросил это предположение, поскольку увидел бы следы постороннего пребывания. После вполне понятного колебания я направился к месту, где видел свет. Оружия при мне не было, тяжелый железный ключ мог послужить в случае нападения.

Через пару минут я стоял перед дверью с матовым стеклом. Зажав ключ в руке, я открыл дверь. Дверь издала тот же звук, который я только что слышал. Я вошел в маленький зал с низким дубовым потолком. Свет в зал проникал через три узких окна, выходивших во двор. Света хватало, чтобы убедиться: здесь никого нет. Пол был выполнен из широких, беспорядочно сочлененных досок и камней, где было невозможно заметить следов ног. Но я обратил внимание, что пол сильно потрескивал под ногами. Я был убежден, что не ошибся. Казалось даже, что в воздухе плавает легкий запах серы, как бывает у зажженной спички. Мрак сгущался, а я не собирался задерживаться в этом зловещем строении. Я прошел по широкому коридору и выскочил на крыльцо, с удовольствием вдыхая горьковатый запах влажных сорняков. Распахнул дверь портика, но не удержался и оглянулся на замок. Последние красноватые лучи с запада осветили три окна низкого зала. Я закричал и, выпучив глаза, уставился на них. Из одного окна на меня смотрели сверкающие и ненавидящие глаза, выделяющиеся на бледном лице. Через мгновение лицо исчезло, но я успел его узнать, это было мрачное и угрожающее лицо таинственной Яны Добри!

Слава богу! В цирюльне Патетье горел свет. Как сумасшедший я ворвался внутрь и увидел, что мой друг сидит у очага и курит свою любимую голландскую трубку.

— Я был в замке, — пролепетал я.

— Наконец послушался этого чудака Хаентьеса? — проворчал он. — Оставь замок в покое, пока он не развалится. И баста!

Я ему рассказал все: о шуме, о вспышке спички, о запахе серы и, наконец, о лице в окне.

Патетье стал серьезным.

— Пойдем и посмотрим, — решил он, — пора покончить с тайнами!

Он взял большой кучерский фонарь, проверил фитиль и наличие керосина, зажег его.

— Если нам придется иметь дело с дамой с револьвером, лучше вооружиться, — сказал он, — но у меня нет ни ружья, ни револьвера.

Он схватил кочергу, удовлетворенно прикинул на вес и заявил, что готов идти в поход. Первым делом он осмотрел замок входной двери и присвистнул.

— Замок и петли хорошо смазаны, — заявил он.

Мы осмотрели весь дом, но ничего не обнаружили. Мой друг внимательно осмотрел низкий зал и особенно тщательно среднее окно.

— Кто-то действительно прижимал лицо к стеклу. Остались следы дыхания.

Он принюхался и усмехнулся:

— Этот кто-то сосет ментоловые пастилки. Это маленькое удовольствие позволяют себе женщины, а не мужчины.

Это были единственные результаты нашей экспедиции. Я предложил вернуться, но Патетье отказался.

— Лужицы масла, — он указал на пол.

И стал обнюхивать все подряд, как собака-ищейка. Следы масла привели нас к одной из стен, где следы были виднее.

— Кто развлекается, смазывая стену? — проворчал Патетье и принялся простукивать стену кочергой.

— Дверь, замаскированная известкой! — радостно закричал он. — Теперь понимаешь, как незнакомка растворилась в воздухе, когда ты вошел сюда?

Действительно, он легко открыл потайную дверь.

— Осторожно! — предупредил Патетье, осветив узкую спиральную лестницу.

Мы спустились по ней. Я насчитал двадцать ступенек, пока мы не оказались в коридоре, потом перед дверью, верхняя часть которой была перекрещена мощными железными засовами.

— Очень напоминает темницу, — сказал мой компаньон. — Дверь закрыта отличным замком. — Он посветил сквозь решетку и отступил. — Там кто-то есть. Он сидит в кресле, — пролепетал он.

Я в свою очередь заглянул в довольно чистую камеру с узкой походной койкой и тяжелым деревянным креслом, в котором сидел человек, чья голова свесилась на грудь.

— Эй! — окликнул я.

Никакого ответа. Голова не шелохнулась. Патетье вдруг в ужасе вскрикнул:

— Там… на полу… кровь… — Рядом с креслом расползалась большая темная лужа.

— Он мертв! — закричал я.

Патетье быстро обрел хладнокровие.

— Это дело полиции, — заявил он. — Неподалеку, на табачной фабрике есть телефон. Мы вызовем господина Кершова. — Я бросился к лестнице, но он удержал меня: — Не говори ему о женщине, поскольку полиция сочтет подозрительным, что ты ни разу не упоминал о ней.

Я понял значение его совета и кивнул, зная, какой тяжелый груз ляжет на мою совесть из-за того, что надо скрыть правду.

Кершов в сопровождении бригадира и двух полицейских прибыл очень быстро. Дверь вышибли. Она была снабжена новым чрезвычайно надежным замком. Тело в кресле оказалось мужчиной низкого роста. Он сильно исхудал. Лицо почти полностью было скрыто серой всклоченной бородой. На нем был хорошего качества костюм из грубой ткани.

— Выстрел из револьвера в левый висок, — сообщил Кершов после первого осмотра. — Смерть не очень давняя, скорее всего, случилась не позже чем вчера.

— Как он сюда попал? — спросил я.

Полицейский ответил не сразу, потом заговорил медленно, взвешивая слова:

— Здесь случилась не только таинственная драма, но и ужасающая бесчеловечная игра. Человек находился в плену… не знаю, сколько времени. Человек был здоров, но посмотрите, как он истощал, а цвет кожи свидетельствует, что он долго находился в заключении. — Он указал на ящик под койкой. В ящике лежали куски хлеба. В углу стояли ведро с водой и параша. — Кресло заделано в пол. Здесь больше нечего смотреть.

Я заметил, что ножки и подлокотники были опоясаны широкими железными лентами.

— Его приковывали, но потом оковы сняли.

Инспектор осмотрел руки пленника и вздрогнул от ужаса.

— Следы ожогов. Боже, его подвергали пыткам!

Я вдруг пронзительно закричал.

— Патетье, принесите ножницы! — приказал я.

— Они всегда при мне, — ответил мой друг. — Что ты собираешься делать?

— Срезать бороду!

Господин Кершов бросил на меня удивленный взгляд, поколебался, но дал согласие.

— Поганая работа, — проворчал Патетье, но исполнил мою просьбу.

Постепенно черты лица стали различимы, и я вновь завопил:

— Я узнаю его. Этот человек хотел купить замок Ромбусбье. Это Натан Фомм из Эстамбурга!

Глава пятая Белая маска

Трагедии, обрушившиеся на меня, следовали одна за другой, как звенья злокозненной цепи, но все расследования заводили в тупик. Полицейские каждый раз оказывались перед глухой стеной. По поводу мертвого мужчины не удалось выяснить ничего нового, а то, что мы знали, было почти ничего. Впрочем, более тщательное обследование замка Ромбусбье выявило, что зловещий дом имеет обширную подземную часть, как часто бывало с древними полукрепостями. Городской архивариус, призванный на подмогу, заявил, что камеру, где был убит после долгого пленения мужчина, можно сравнить с тайной темницей. И добавил, что ее немного усовершенствовали, добавив простую, но эффективную систему подачи воздуха. Подвалы состояли, кроме нескольких темных ниш, из обширного низкого зала, с колодцем, выложенным из огромных камней весом до нескольких сотен килограммов каждый.

Архивариус прозондировал колодец и удивился его необычной глубине, превышавшей сто футов. Однако уточнил, что колодцы такого размера можно обнаружить и в других средневековых постройках. Но меня поразило при обследовании этого зала то, что стражем колодца была копия наземного Бусебо. Архивариус удивился меньше, объяснив, каменные монстры вроде Бусебо часто встречаются в странах Востока, где вода столь драгоценна, что ее часто охраняют символические стражи.

Господин Кершов не обратил на это внимания, едва скользнув взглядом по второму Бусебо, но я услышал, как он пробормотал:

— Интересно, почему Фомма убили после долгого содержания в тюремной камере?

На это я без раздумья ответил:

— Быть может, потому, что убийца и тюремщик одно и то же лицо?

Он бросил на меня задумчивый взгляд, потом улыбнулся:

— У вас есть полицейское чутье, господин Сиппенс. Ваше предположение логично, но в нашей профессии надо остерегаться предположений, особенно если они не покоятся на чем-то существенном.

Он не хотел завершать расследование, не посетив Эстамбург, впрочем, не ожидая узнать что-нибудь новое. Я принял предложение сопровождать его и убедился, что он угадал: славные деревенские жители оказались неспособными сказать о Фомме больше того, что уже сказал фермер Труффар.

Мы вместе изучили регистрационные книги и узнали, что убитый занесен в них под именем Натаниель Фом.

— Жители быстро изменили его имя на Фомма, — со смехом добавил коммунальный секретарь.

Список был составлен небрежно с многими пропусками. В нем указывалась только дата рождения покойника, что позволило узнать, что в момент смерти ему исполнилось сорок пять лет. Не было указано место рождения. Могло быть, что дату рождения назвал сам Фом. Господину Кершову не довелось посетить жилище таинственного мужчины. Вскоре после моего отъезда из Эстамбурга разразилась ужасная гроза, молния попала прямо в дом в уголке колдуна, и пожар до основания уничтожил его.

— Остались только пепел и каменные обломки, — уточнил коммунальный секретарь, — мы все вывезли.

Я облегченно вздохнул: жители Эстамбурга не подозревали о странном образе жизни Фомма, а Кершову не хватило чутья, чтобы обнаружить следы, ведущие к замку Добри. Комиссар отклонил мое предложение задержаться в Эстамбурге, а когда я сказал, что хочу отдохнуть в деревне, где провел детство, мы расстались и он вернулся в Гент. Труффар был очень доволен, когда я попросил его гостеприимства на несколько дней.

— Мне надо подышать чистым деревенским воздухом, — сказал я, — кроме того, хочу погулять по окрестностям.

Я собирался вернуться в замок Добри. На этот раз я был предусмотрительнее. Хотя в телеграмме Патетье утверждалось, что замок необитаем, я не хотел рисковать, отправляясь в опасное место без оружия. Я приобрел в Генте новый «смит-и-вессон», помпезно названный автоматическим револьвером, и немного потренировался в коммунальном тире, что позволяло мне пользоваться им без особой неловкости. В один чудесный весенний день я отправился в путь. Но не пошел по дороге к болоту, а выбрал обходной путь через Темплев затененными тропинками. Было уже далеко за полдень, поскольку Труффар пригласил нескольких друзей и завтрак затянулся. Я захватил с собой бинокль. Когда из-за деревьев появились разваливающиеся башни замка, поднес его к глазам.

Дороги были пусты, в далеких полях не было ни одного фермера. На повороте тропинки я заметил заросший холмик, показавшийся мне идеальным наблюдательным пунктом. В какой-то момент мне показалось, что я вижу металлический отблеск меж деревьев, словно это был велосипед. Я глянул в ту сторону и ничего не заметил. Я улегся на папоротники и принялся рассматривать замок сквозь заросли кустарника. Я видел задний фасад замка. Окна были закрыты тяжелыми ставнями. Никакого следа присутствия человека или животного. Рискну ли я на новое вторжение? У меня была отмычка, хотя я не очень представлял, как ею пользоваться. Я продолжал наблюдать, не в силах принять решение.

— Сыграю в орла или решку, — наконец решил я, достав из кармана монету, — если орел, пойду.

Выпал орел.

— Боги решили, — сказал я себе, признавшись, что предпочел бы решку.

Я снова оглядел окрестности. Не обнаружив ни малейшего признака жизни, я спустился с холма и по тропинке, затененной ивами, направился к замку. Тропинка вела не к заднему фасаду, и я невзначай оказался перед входной решеткой. Она не была закрыта. Впрочем, это было невозможно, поскольку одна из створок висела на разболтанных петлях. Фасад выглядел еще более запущенным. Многие ставни были сорваны или растрескались.

— Сейчас или никогда!

Я был готов воспользоваться отмычкой, поскольку стальная защелка едва входила в гнездо двери. Я чувствовал, что она легко поддается. Два или три поворота, и дверь с легким скрипом открылась. Я оказался в холле, о котором у меня сохранилось смутное воспоминание. Дневной свет лился через высокое круглое окно.

«Войди в левую дверь», — услужливо подсказала память.

Я тут же узнал комнату. Вспомнил об огне в очаге, рядом с которым сидел. Но не было ни стола, ни стульев, только очень старая скамья из необработанного дерева. Ее покрывал густой слой пыли. Я тщетно искал следы своего пребывания. Неужели мне все приснилось? Я начал отчаиваться, когда мой взгляд упал на мраморную полку камина и на несколько капель воска. След опрокинутого подсвечника! Щели и дырки в ставнях давали достаточно света, и я мог осмотреть все досконально. Ничего не обнаружив в комнате, кроме следов воска, я остановился перед одним окном и глянул в одну из щелей. Наполовину высохшее болото было на месте. Оно было покрыто желтыми кувшинками. Вдруг мне показалось, что рядом стоит Патетье! Я машинально коснулся стекла: оно было влажным и чуть пахло ментолом. Мысли у меня в голове смешались. Кто-то, несомненно женщина, недавно был здесь и смотрел в окошко.

Яна Добри. Женщина с пистолетом Лефуше!

Как и в замке Ромбусбье, она через окно следила за кем-то: за мной, когда я шел к решетчатым вратам. Неужели я, как крыса, угодил в западню? Я попытался достать револьвер.

— Не оборачивайтесь и не трогайте оружие! — послышался за моей спиной приглушенный голос. — Не двигайтесь и считайте до ста. Потом покиньте замок и бегите от него изо всех сил. Считайте! — Я повиновался. — Мне нужны не вы, господин Сиппенс, помните об этом, — добавил голос позади меня.

На цифре сто я обернулся. Дверь была распахнута. Я вовсе не собирался оставаться в замке. Голос звучал повелительно, но не угрожающе. Был ли это голос Яны Добри? Я добежал до холма, когда услышал два далеких выстрела.

Пока я бежал, я чуть не сгорал от стыда за свой страх. Но проявил снисходительность к самому себе и не назвал себя трусом. Услышав выстрелы, я забился в кустарник, пытаясь понять, откуда грозила опасность. Прошло пять минут, и раздался третий выстрел. Мишенью стрелка явно был не я. По тропинке между холмом и замком, нажимая на педали, несся велосипедист. Было ясно, он прилагает неимоверные усилия, чтобы удрать куда подальше. В момент, когда я мог его рассмотреть, послышался четвертый выстрел. В десяти шагах позади велосипеда взметнулось облачко пыли. Я вскочил и крикнул:

— Сюда!

Но велосипедист удирал и даже не повернул головы. Следующая пуля была точнее и ударила в землю рядом с велосипедом. Я принялся жестикулировать:

— Сюда! Сюда!

Он повернул в сторону холма. Еще несколько секунд, и он окажется вне досягаемости пуль. Он поднял лицо, и я увидел его. И тут же в ужасе отступил: лицо было закрыто белым капюшоном с двумя отверстиями для глаз. Раздалось два выстрела подряд. По характерному свисту пуль было ясно: стреляли из карабина.

— Быстрее! — крикнул я.

Велосипедист поднял руку, словно подавая знак. В руке появилось облачко. Я почувствовал удар дубинкой в грудь и резкую боль. Я рухнул на папоротники. В глазах потемнело.

Я услышал рыдание, потом подбодряющий голос:

— Не убивайтесь, он выкарабкается.

Долгое молчание, потом кто-то шумно высморкался.

— Везунчик, — сказал тот же голос, — пуля не затронула ни одного жизненно важного органа, прошла на волосок мимо… Я сделал ему еще один укол морфина, моя задача выполнена! Вернусь завтра. Вы увидите, что его состояние улучшится.

Дверь закрылась, Я с трудом разлепил глаза. Не видел ли я сон? Я лежал в собственной постели в слабо освещенной спальне. Я различил Патетье и Барбару. Служанка вытерла глаза и вышла из комнаты.

— Патетье!

Мой друг вскочил с кресла с легким радостным криком и подошел ближе.

— Мой дорогой мальчик!

— Что со мной случилось? Я уже не в Эстамбурге?

— Тсс. Не знаю, можно ли тебе говорить. Лучше лежать спокойно.

— Я неплохо себя чувствую, но только очень устал.

Он поднес к моим губам стакан. Я с наслаждением проглотил несколько капель лимонада.

— Хорошо, — прошептал я, — очень хорошо, что не пахнет ментолом.

— Ментолом? — удивленно нахмурился Патетье.

— Можно рассказать?

— Хм… пока нет. Потерпи. Тебе надо поспать.

Похоже, в лимонаде было снотворное. Стоило мне сделать глоток, как я тут же провалился в сон.

Проснувшись, я увидел у постели Патетье и господ Борнава и Кершова.

— А вот и я, — весело выдохнул я.

— Выслушай, а потом будешь говорить, — сказал Борнав, дружески кивнув. — Пять дней назад ночью в дверь настойчиво позвонили. Проснувшаяся Барбара услышала, как уносилась повозка. Она спустилась посмотреть. Вы лежали на пороге, завернутый в лошадиную попону. Вы очень плохо выглядели. Она сразу позвала доктора Маттиса, который живет напротив. Он сказал, что вы ранены пулей в грудь. Той же ночью извлек пулю из раны.

— Пуля Лефуше, — прошептал я.

— Почему Лефуше? — удивился Кершов.

— Сказал просто так… — с колебанием выдавил я.

— Это была пуля из «бульдога», — твердо сказал комиссар.

— И опять мы практически ничего не знаем, — проворчал Патетье.

Я задумался, потом притворился усталым. Я вновь был в царстве лжи, и это меня угнетало.

— Я гулял в полях между Эстамбургом и Темплевом, — сказал я, — когда раздались выстрелы.

Я не сказал ни слова о проникновении в замок Добри, ни о случившемся там, ограничившись упоминанием о преследуемом велосипедисте в белой маске, о моих попытках помочь ему и о странном способе отблагодарить меня.

— Вечером я был в Эстамбурге, — сказал господин Кершов, — ваш друг Труффар сходил с ума от беспокойства. Даже начали проверять болото. Жители деревни решили, что вы заблудились…

О замке Добри речь не зашла. Я испытал облегчение.

Борнав и Кершов ушли. Патетье с удобством разместился в кресле, решив стать сиделкой, хотя я сказал, что в этом нет смысла. Ночью кое-что произошло, но происшествие показалось мне лишенным интереса. Я думал, что заснул, но на самом деле был между сном и бодрствованием, когда вдруг услышал крик:

— Глаза… глаза Бусебо!

Я сел в постели. Мне показалось, что слова были произнесены рядом со мной. Пронзительный голос звучал у меня в ушах.

— Патетье! — позвал я.

Он разом проснулся.

— Кто-то был в комнате. Ты ничего не слышал? — спросил я.

— Нет, мой мальчик. Кто это был?

Я сказал, что услышал. Он неуверенно покачал головой:

— Приснилось. Ничего другого.

— Патетье, мне не приснилось!

— Возможно. Это все от порошков, которыми тебя напичкали.

Он закрыл глаза и заснул.

— Патетье, несомненно, прав, — сказал я, успокоившись, и спал, пока меня не разбудило утром чириканье воробья.

Словно неутомимая судьба не давала господину Кершову ни передышки, ни малейшего отдыха.

— Хочется вновь стать простым полицейским и выписывать штрафы пьяницам и ворам, — жаловался он.

Судьба опять устроила ему неприятности.

Я выздоравливал на глазах, и доктор Маттис нанес мне последний визит, уверяя, что вскоре я смогу выходить и возвращусь к нормальной жизни.

Я пригласил трех друзей на партию в вист, но Кершов ответил, что должен быть на службе. Контора моего бывшего тестя была под прицелом…

В субботу вечером, когда все кабинеты были заперты, только старик Тюит остался по привычке работать. Он классифицировал документы, скопившиеся за неделю. Вдруг ему по плечу постучали. Он в недоумении обернулся и оказался лицом к лицу с человеком в маске, приставившим к его голове револьвер. Маска с двумя отверстиями была сшита из белой материи.

— Лицом к стене, — приказал пронзительный голос, — и не двигайся, иначе получишь пулю.

Тюит, далеко не герой, с дрожью повиновался, едва не теряя сознание. Он слышал, как человек открывает шкафы и ящики, потом лихорадочно листает документы. Это продолжалось с четверть часа. Бедняга Тюит едва держался на ногах. Когда все стихло, Тюит оглянулся. Человек исчез, но маленький кабинет архивов был в невероятном беспорядке. Тюит выскочил из кабинета. Оказавшись на улице, он принялся звать на помощь. Вскоре прибыл Кершов, а мэтра Шартника вызвали из клуба.

— Ничего не взяли, сейф не тронули, как и ящик, где хранилась значительная сумма денег.

Господин Кершов не удовольствовался простым осмотром. Он попросил Тюитшевера проводить его в отделение полиции и подверг допросу с пристрастием.

Старый клерк не мог дать никаких дополнительных объяснений, когда Кершов задал следующий вопрос?

— Где находится досье Ромбусбье?

Тюит вздрогнул, конвульсивно сжав руки.

— Дьявольские документы, я всегда говорил, что они принесут несчастья и зло!

— Где находится досье?

— Оно исчезло, когда господин Хилдувард Сиппенс еще работал в конторе, — ответил старик, — спросите у него.

— Знаешь его содержимое? — спросил полицейский.

— Н…ет. Насколько помню, это были простые нотариальные акты, но я никогда не обращал на них внимания.

Полицейский отпустил старика домой. Через мгновение он решил отправить агента проследить за ним, а позже пожалел, что не прислушался к своему инстинкту.

Тюит жил в хилой развалюхе в Катсплейне и сам вел свое жалкое хозяйство.

Ночной сторож Ламменс, дежуривший в Мерхеме, около полуночи услышал шум, похожий на приглушенный выстрел, но не обратил на него внимания. Через полчаса он увидел на пороге большого дома мужчину, который вроде спал.

— Выпил лишний стаканчик, не так ли? — снисходительно спросил Ламменс, поскольку давно привык закрывать глаза на пьянчужек в субботний вечер.

Ответа он не получил, а когда увидел, что мужчина мертв, обнаружил на правом виске ранку.

— Тюитшевер убит тем же способом, что и ваша супруга Валентина. Убит из пневматического карабина.

Расследование, немедленно проведенное в доме в Мерхеме, пролило свет на неожиданные факты.

В доме жила женщина сомнительных нравов. Она сдавала комнаты парням, имевшим дела с полицией и правосудием. Женщина тут же заявила, что долгие годы сдавала самые лучшие комнаты Тюитшеверу, который щедро платил и часто проводил в одиночку целые вечера, наслаждаясь прелестями жизни. В комнатах нашли прекрасные вина, шампанское и отличные крепкие напитки, самые лучшие марки сигар. В одном из ящиков лежала крупная сумма денег в золотых монетах и банковских билетах.

Нотариус Шартинк немедленно проверил бухгалтерские книги и выявил многие неточности. Он не мог напрямую обвинить Тюитшевера, но и не имел права обвинить кого-либо другого.

Самой важной находкой в комнате убитого было письмо, написанное Тюитшевером и готовое к отправке. Оно было кратким и доказывало, что было продолжением предыдущего письма.

Теперь Вы знаете, что я знаю о Вас. Сумма, которую я требую с Вас, не такая крупная, чтобы я промолчал. Если я послезавтра не получу того, что требую, сумма удвоится. Если нет, знаю, с кем связаться. Подпись не обязательна, не так ли?

Никакого адреса на конверте.

Я получил разрешение проститься с Тюитшевером в морге, где его тело ждало прибытия судмедэкспертов.

Кто бы мог подумать, что бывший воришка почтовых марок станет отвратительным шантажистом? Я разглядывал хилый пиджачок, вышедшие из моды полосатые брюки и его лицо идиота. Смерть никак не изменила его черты, на которых сохранилось выражение постоянной униженности.

Я не часто общался с ним, поскольку он избегал всех и вся, но всегда считал его славным типом. Теперь, когда он лежал в морге с простреленной головой, убитый таинственной рукой, я, узнав все о нем, не изменил своего мнения о нем.

— Бедный Тюит, — пробормотал я, — если бедность и глупая злоба людей отправили вас на бесчестную дорожку, то теперь вы предстанете пред Судией, который предпочитает прощать, а не наказывать.

Я легонько потрепал его по плечу, как делал в свое время, когда он оказывал мне мелкие услуги или когда находил его более угрюмым, чем обычно. И почувствовал под грубой набивкой скомканный клочок бумаги. Я был в дальней стороне зала. Служащий стоял ко мне спиной, наблюдая за только что принесенным трупом.

Я тут же обыскал надорванную подкладку и извлек сложенный вдвое листок.

— Прощай, Тюит, — прошептал я в последний раз.

И тут же нахмурил брови и поспешил покинуть мрачное место. Нижние части брюк имели следы подгиба, остающиеся после велосипедных захватов, а в складках — застрявший сухой желтый лепесток. Я хорошо знаю цветы, лепестки которых выглядят маленькими копьями. Они растут только на болотах Эстамбурга, Пекка и Раменьи-Шин, где их ласково называют «маленькие жители болот». Труффар не раз с гордостью говорил о них.

— Нечто вроде кувшинок, которые есть только в наших болотах. Ботаники Турнэ и Брюсселя приезжают за ними для своих гербариев.

Я знал, с каким упорством эти цветы цепляются за одежду из-за крепкого клея, сочащегося из них.

Вернувшись домой, я ознакомился с запиской. Первое, что меня поразило, был грубо нарисованный неумелой рукой рисунок — нечто вроде американских очков с большими круглыми стеклами, соединенными кривой дужкой. Прочел также несколько элегантно начертанных имен, которые доказывали, что Тюитшевер увлекался невинной игрой в трансформацию имен путем перестановки букв. Он использовал в этом все свои знания.

Валентина, бывшая во главе списка, стала Вина Ланте. Борнав — Аве Борн. Хаентьес — Сьеан Хет. Хилдувард — Хард Луид, что на голландском языке означает «очень шумный». Это вызвало у меня улыбку. Не был забыт даже Бусебо, ставший Бо Беус. Скромный и робкий Тюитшевер находился внизу списка в качестве Шеве Рюи Тет.

Я уже хотел отложить записку в сторону, когда заметил надпись на обратной стороне. В глазах завертелись все цвета радуги, и у меня закружилась голова.

Кенмор — Ром Нек… Токантен — Кета Тонн… И трижды подчеркнутое: Нат Фом — Фантом.

Глава шестая Мертвые глаза

Значит, Тюитшевер знал имена Токантена, Кенмора, а главное, Фантома! Тюитшевер, которого я никогда не видел на велосипеде, пользовался им, что доказывали складки и следы прищепок на его брюках! И в этих складках брюк Тюитшевера застрял лепесток цветка, который водится только в болотах Турнэ! Тюитшевер, который, занимаясь своими идиотскими играми, разгадал секрет неведомого Натана Фома: Фантом!

В моем мозгу словно загорелся свет, но он не осветил происходящее, а, как вспышка молнии, подверг меня пытке. И снова я ничего не сказал Кершову, хотя открытие было очень важным, но тогда пришлось бы исповедаться в прошлых лжи и умолчаниях. На откровенность у меня не хватало мужества.

Оставался Патетье.

Он стоял в дверях цирюльни, бросая крошки хлеба стайке драчливых воробьев. Я успокоился от одного его вида. Из его трубки вылетали густые облака дыма, свидетельствуя об интересе к моему удивительному открытию, но добродушное лицо оставалось бесстрастным.

— Я всегда говорил, — наконец сказал он, — что в тебе, Хилдувард, есть задатки сыщика. Весьма жаль, что ты превратился в зажиточного человека, а значит, потерян для чудесной профессии сыщика. Давай рассуждать спокойно и неспешно, но перед этим примем по стаканчику можжевеловки, чтобы лучше работали мозги.

Он наполнил рюмки превосходным выдержанным «шедамом».

— За твою победу, мой мальчик, и… — он задумался и пожал плечами. — Остальное может подождать. Подведем итог: старик Тюитшевер был типом, ведущим двойную жизнь, как зачастую случается с людьми, которых в юном возрасте отодвинули в сторону. Они вынуждены скрывать свою истинную личность и даже разрушать ее. Мелкий юный правонарушитель. Одиночество усугубило его самооценку. Это не мое мнение, а мнение одного знаменитого человека, чью книгу прочел, но имени не запомнил. Доказательств двойной жизни предостаточно: дом в Мерхеме и богато обставленная комната, письмо-шантаж, адресованное неизвестной персоне, и деньги в ящике стола.

Простенькая игра в трансформацию имен родилась не вчера. Мне кажется, я увлекался ею, когда был ребенком. Но следует допустить, что она дала удивительный результат. Она позволила ему если не открыть, то предположить, что Натан Фом, сокращенно Нат Фом, был в реальности «Фантом». Я не утверждаю, что это так, но далеко не невозможно, поскольку мертвец из замка Ромбусбье оказался таинственной персоной.

Следы велосипедных защипок и лепесток цветка открывают более устрашающие перспективы: надо закрыть их для Кершова, если не хочешь попасть под подозрение. Тюитшевер и человек в маске могут оказаться одним и тем же человеком. Это довольно легко доказать, по крайней мере, частично. Тюитшевер обнаружил секрет, позволяющий тянуть деньги из некой персоны? Вопрос в том, кто она, эта персона. Он, вероятно, действовал от имени человека, знающего секрет Ромбусбье и, может быть, связанного со странным преступником Фантомом, что почти верно, поскольку Тюитшевер знал имена Кенмора и Токантена, а эти имена очень редкие.

Патетье замолчал и уставился перед собой.

— И какое можно сделать заключение из всего этого? — спросил я.

Он, скривившись, погрозил мне пальцем:

— То, что ты угодил в настоящее осиное гнездо, мой мальчик.

Я недоуменно смотрел на него. Он снова глубоко затянулся трубкой.

— Никто не любит оставаться в осином гнезде, а пытается как можно скорее выбраться из него, что ты и сделаешь, — уверил он меня. Он глянул на часы. — Меньше чем через час я вернусь. А ты отдохни в моем кресле на кухне. Дождись меня. Не забывай: молчок обо всем, храни полное молчание. Таков приказ на сегодняшний день.

Он надел пиджак, накрыл голову широкополой шляпой и поспешно покинул цирюльню.

Я посмотрел на растрепанные книги на библиотечной полке, отыскал старого друга Лекока, но он показался мне устаревшим. Я понял, что он, как и его коллеги, не поможет мне, пока я буду ждать Патетье. Время, указанное им, удвоилось. Когда он вернулся, лицо его было очень серьезным.

— Первым делом скажу, что Тюитшевера не было на работе в день покушения на моего дорогого Хилдуварда Сиппенса. Он попросил и получил три дня отпуска. Мое предположение оказалось обоснованным. Я решил провести поиск на вокзале, чтобы узнать, какие пассажиры в этот день ехали с велосипедом в сторону Турнэ, но это оказалось ненужным. Мне даже не надо было расспрашивать господина Кершова. Домоправительница Мерхема сообщила ему, что Тюитшевер приобрел новый велосипед, на котором иногда совершал вечерние прогулки. Кершов, похоже, не обратил на это особого внимания.

— Значит, ты встретился с ним? — спросил я.

— А как же! Он посетил контору Шартинка и многое там выяснил.

— В конторе? — удивился я.

— Там все серьезно перетряхивают. Господин Борнав наконец узнал, как могли произойти многие нарушения, выявленные после смерти Тюитшевера. Шедевр фальсификации бухгалтерских книг, мой мальчик! Нотариус Шартинк потеряет на этом примерно пятнадцать тысяч франков, но это ничто по сравнению с потерями твоего бывшего тестя! Сейчас цифра равняется ста тысячам франков, но она не окончательная. Теперь стали понятными долги мэтра Бриса.

— Кто виноват? — спросил я. — Ведь речь не идет о Тюитшевере?

— Нет, старик Тюит и сантима не украл… эту сумму присвоил бравый молчун Хаентьес.

Я не верил своим ушам.

— Его арестовали?

— Нет, тип бесследно исчез.

Я хлопнул себя по лбу:

— Теперь, Патетье; все становится ясно! Увы, мы не можем ни слова сказать господину Кершову: имя, которое оставалось написать на конверте Тюитшевере, было именем Хаентьеса.

— Хм, объясни, — сказал Патетье.

— Тюитшевер выяснил, что Хаентьес украл огромные деньги, и хотел получить свою долю. Ясно, как вода источника!

— Однажды, — философским тоном заявил мой друг, — эта самая вода источника может оказаться опаснее самой грязной воды из сточной канавы. По этой причине я не согласен разделять твое мнение. Но это возможно и даже правдоподобно. Говорят, что истина не всегда правдоподобна, верным может оказаться и противоположное мнение.

Но я с упрямством защищал свою позицию.

— В этом случае, — неторопливо возразил Патетье, — надо предположить, что Хаентьес избавился от Тюитшевера с помощью пневматического карабина. Тем же оружием убили твою супругу, Хилдувард.

— Боже правый, — воскликнул я, — это не пришло мне в голову! Однако это предположение подтверждает мою точку зрения, — продолжил я после недолгого раздумья. — Возможно, Валентина Брис после смерти отца узнала о краже денег. Она приперла Хаентьеса к стенке, поставив свою жизнь под угрозу.

— Есть в тебе задатки, — одобрил Патетье.

— А если набраться храбрости и известить обо всем господина Кершова?

Патетье отрицательно покачал головой:

— Кершов твой друг, но еще больше истинный полицейский. А в рамках службы у него друзей нет. Хотя ты невиновен, ты можешь пережить ужасные времена.

— Значит, оставить безнаказанным убийство Валентины? — вздохнул я.

— Конечно нет! — последовал твердый ответ.

Я вопросительно и с надеждой глянул на него.

— Мы сами отправимся на поиски Хаентьеса! — решил он.

Более тщательное расследование показало, что мэтр Шартинк не понес никаких убытков. Его пятнадцать тысяч франков были ошибочно переведены на другой счет. Господин Шартинк отозвал свою жалобу. Я остался единственным преследователем хитроумного Хаентьеса, поскольку увод средств превысил сто тысяч франков. Но я отказался подавать жалобу. Мне надоели бесконечные склоки, а потеря денег меня не очень волновала. Эту причину я сообщил господину Кершову и не солгал, поскольку эта кража напрямую меня не касалась. Напротив, поиск и арест Хаентьеса могли меня крепко замарать.

— Кража наследства, — проворчал Патетье.

«Пятно на памяти Валентины», — сказал я про себя.

Ни Борнав, ни Кершов, похоже, не были раздражены и даже не удивились моему решению. Скорее, с их плеч был снят тяжелый груз.

— Ваше право, — кивнул господин Борнав.

— Конечно, — добавил Кершов, — Хаентьеса могут поймать и в других пенатах.

Я понадеялся, что наконец начинается эра спокойствия и я смогу вернуться к своим привычкам.

Но человек предполагает, а Бог располагает…

Я завтракал, наслаждаясь яйцами в мешочек с салом, и с удовольствием слушал глупую перебранку дроздов в саду.

Вошла Барбара. Она нервничала. У нее сильно дрожали руки.

— Хочу у вас попросить один день отпуска, но могу задержаться на два или три дня. Мне надо урегулировать кое-какие семейные дела в Брюсселе и закрыть их раз и навсегда.

Барбара никогда не упоминала о семье или о семейных делах, но я не считал себя вправе задавать ей нескромные вопросы и отказывать в отпуске.

— Я уеду завтра, — уточнила она. — Вы можете завтракать в соседней гостинице «Нант», где клиентов всегда хорошо обслуживают. Если господин Патетье не решит подсобить вам.

— Патетье будет рад, — засмеялся я, — он прирожденный кулинар!

В этот день я не ждал гостей. Вечером Барбара настояла на партии в шахматы. Она была прекрасным игроком. Когда мне удавалось поставить ей мат, у меня всегда складывалось впечатление, что она позволяла мне выиграть, намеренно совершая ошибку. На этот раз я за два часа трижды обыграл ее. Как она не заметила ловушки, какую обычно парировала с ироничной усмешкой? И как не погасила внезапную мою атаку ладьи и двух ходов подряд конем?

Было ясно: мысли ее далеко. В какой-то момент я услышал ее глубокий вздох.

— Я сяду в первый поезд. Вы можете спокойно спать. Завтрак будет готов, — сказала она, отправляясь к себе в комнату.

Она не спешила, словно хотела еще что-то сказать, потом внезапно повернулась и ушла, коротко бросив: «Доброй ночи!»

Когда я проснулся, дом был приведен в полный порядок, кофе грелся на спиртовой горелке, тартинки с сыром и ветчиной ждали на столе. Барбара уехала. Патетье с удовольствием надел передник повара и согласился прибираться в доме до возвращения Барбары. Я не стал ходить в гостиницу «Нант», встретив яростное сопротивление Борнава, пригласившего меня на завтрак в ресторан «Де Рос», где был клиентом долгие годы. У меня не было причин жаловаться. Я подозревал, что Борнав попросил разнообразить меню, поскольку мне еще не приходилось прежде лакомиться такими рыбными блюдами и пить лучшие рейнские вина, как в «Де Росе».

Вечером Патетье готовил легкий холостяцкий обед. Кершов протестовал против такого названия из-за своей жены. Обед состоял из изысканных блюд и вин, поскольку Патетье изучил мой винный погреб лучше любого сомелье. Прошли два дня, миновал третий, а Барбара не возвращалась. Я каждый день заглядывал в почтовый ящик: ни письма, ни открытки.

Прошли четвертый, пятый день, неделя. Барбара не приезжала.

— Что нам покажет ее комната? — предложил Патетье.

Барбара выбрала себе комнатенку, какую редко выбрала бы любая прислуга. Она располагалась в конце ряда комнат первого этажа. Чтобы добраться до нее, надо было идти боковым коридором. Окна комнаты выходили на небольшой дворик, который облюбовали себе бездомные кошки. Когда я спросил ее о причине столь странного выбора, она ответила, что ненавидит комнаты, выходящие на улицу.

Патетье вместе со мной отправился осмотреть ее. Дверь не была заперта на ключ. Комната была чистой и прибранной, как все, чем занималась Барбара. Патетье обошел ее и скривился.

— Итак, господин сыщик?

У Барбары было очень мало багажа, когда она поступила ко мне на службу: вышитый саквояж и белый деревянный сундучок.

— Пуст, — сказал Патетье, закрыв его крышку.

— Пуст, — эхом отозвался я, бросив взгляд в маленький платяной шкаф.

— Больше не вернется, — проворчал мой друг.

— Она не получила последней оплаты и даже не намекнула на нее.

— Умная женщина, — задумчиво сказал Патетье.

— Это мне известно, но почему ты столь категоричен? Он не ответил, но снова обшарил комнату.

— Мне это не нравится… — проворчал он.

Я вопросительно глянул на него.

— Все слишком чисто, слишком в порядке. Лучший сыщик не найдет ни ниточки, ни пылинки, чтобы подумать над ней. Но это ошибка! Даже предусмотрительность может оказаться излишней.

— Патетье, — гневно воскликнул я, — ты говоришь так, словно Барбара преступница!

— Не рискну столь жестко судить о твоей служанке, мой мальчик, но, когда с таким тщанием уничтожают все следы своего пребывания, это имеет точную причину. Человеку есть, что скрывать.

Я отказывался соглашаться с ним, и он это заметил.

— Ладно, — сказал он, чтобы минимизировать силу удара, — можешь хранить отличное воспоминание о своей жемчужине.

— По какой причине она уехала? — вопросительно прошептал я.

— Потому что она испугалась, — ответил Патетье.

— Испугалась? Чего? Ты можешь ответить?

Патетье поднял подушку на кровати и указал на маленькие темные пятна на полотне.

— Когда нет страха, не спят с револьвером под подушкой, — убежденно заявил он.

Барбара Улленс не вернулась. Я был очень огорчен, поскольку служанки такого качества похожи на белых ворон.

Патетье, как мог, помогал мне, но я не мог принимать его заботы бесконечно. Я предложил ему окончательно закрыть цирюльню и переехать ко мне, но он отклонил мое предложение.

— Будь я даже миллионером, Хилдувард, я не мог бы обойтись без бритья бород и стрижки волос, — с хитринкой сказал он.

Я ему поверил. Однако он с твердостью выгнал трех служанок, которых мне послало бюро по найму.

— Я соглашусь только тогда, когда ты отыщешь новую жемчужину в глубинах моря оплачиваемых слуг! — решил он.

Случай или удача помогли мне раздобыть вторую жемчужину. Надо обязательно рассказать, как я познакомился с Кобе Лампрелем, который сыграл важную роль в моей жизни. Эта встреча случилась из-за моей давней привязанности к животным. Было утро пятницы. Рынок был заполнен разного типа телегами и повозками. Я покинул Конингстрат и собирался пересечь Зандберг, когда стал свидетелем тошнотворной сцены. Пьяный возчик лупил кнутом бедную старую лошадь, запряженную в слишком тяжелую телегу.

Я не выдержал и вмешался.

— Занимайся своими делами, господин хороший. Мотай отсюда, если не хочешь отведать кнута!

Перейдя от слов к делу, он хотел ударить кнутом мне по лицу. Я схватил его за кисть, но парень оказался сильнее меня. Через несколько мгновений я лежал во весь рост на мостовой, чувствуя, как он бьет меня ногами по ляжкам. Я приготовился пережить несколько тяжких моментов, когда услышал глухой удар и крик боли. Я поднял голову и увидел, как возчик отчаянно извивается в железной руке крупного парня, который свободной рукой осыпал ударами подбородок и нос противника. Подоспела помощь из ближайшего отделения полиции на Урселиненстрат. Это были два полицейских и Кершов.

Он схватил возчика за глотку.

— Ну, Каппаерт, любитель подраться, не умеешь разговаривать и не трогать людей и животных? Ты переполнил чашу терпения! Для начала пойдешь в отделение. Я постараюсь отправить тебя за решетку на несколько месяцев! — усмехнулся он.

Я поднялся и поблагодарил его.

— Благодари Якоба Лампреля, а не меня, — засмеялся он, указывая на моего спасителя.

Тот собирался уходить, ткнув на прощание кулаком в нос возчику. Это был веселый крупный парень с открытым лицом, с серыми живыми глазами и белоснежной шевелюрой. На нем был кургузый полосатый пиджачок красноватого цвета, какие носят некоторые слуги. Он выловил в канаве смешной цилиндр, мятый и с зацепками.

— Тебя освободили, Кобе? — спросил Кершов, дружески кивнув головой.

Парень кивнул:

— Да, господин, наконец, свободен, как сказал бы лев, чью клетку не закрыл сторож.

Я не сдержал жест радостного удивления. Я прочел Пиквика, и мне был очень симпатичен за свои шутки и проделки Сэм Велер, верный слуга Пиквика. Теперь напротив меня стоял парень, словно сошедший со страниц книги Диккенса.

— Двойная пинта пива не помешает после такой свары, — усмехнулся Кершов, увлекая нас на ближайший постоялый двор.

Кобе Лампрель выпил стакан пива и отказался от второго.

— Нашел работу? — спросил инспектор.

Мой спаситель уныло покачал головой:

— Это случится не скоро, господин комиссар, если только не пойду в матросы. Будь я уверен, что есть местечки, где дикарям нужен король, я тут же выставил бы свою кандидатуру. Не могу пока рассчитывать на место слуги, а потому хочу стать королем или чем-нибудь в этом роде.

— Неисправимый шутник, — фыркнул господин Кершов, — но что касается места слуги, действительно, боюсь, это не в твоей власти. Господин Сербрюис не даст тебе хорошей рекомендации.

Кобе повернулся ко мне:

— Я вышел из государственного заведения, где меня любезно кормили и дали крышу над головой. Другими словами, я вышел из тюрьмы.

— Кобе не преступник, — уточнил господин Кершов, — я готов ему публично пожать руку, хотя рука тяжелая и крепкая. В общем, во всех его бедах виновата эта рука.

— Я не могу допустить, чтобы мне плевали в лицо, — серьезно заявил Кобе. — Разве лицо плевательница? Но сир Сербрюис, мой хозяин, сделал это, поскольку я убрал из его сада ловушки на воробьев. Он выжигал им глаза, считая, что потом они станут петь, как синицы. Я вытер платком щеку, а потом отлупил господина Сербрюиса…

— Того отправили на койку со сломанной челюстью, — добавил Кершов, пытаясь состроить суровое лицо.

— …это стоило мне бесплатного пребывания на государственных хлебах. Теперь я вышел…

— Лампрель, ты умеешь готовить? — внезапно спросил я.

— Думаю, да, — ответил он, — ни один торговец в городе не всучит мне курицу вместо кролика!

— А убираться в доме?

— Нет. Немного, но, в общем, могу.

— Хочешь поступить ко мне на службу?

Он задумчиво уставился на меня.

— То, что я увидел по поводу несчастной лошади и мерзавца возчика, позволяет думать, что господин не станет выжигать глаза воробьям, даже если любит пение синичек.

— Будь уверен, — смеясь, ответил я.

— В таком случае господину не стоит бояться моих рук, если только он не станет ругаться за разбитые тарелки и стекла.

— Тридцать пять франков в месяц, — по-королевски закончил я беседу, — отправляйтесь за новым костюмом.

Кобе Лампрель облегченно вздохнул.

— Видно, — воскликнул он, — Бог существует, как сказал один человек, выиграв копченый окорок в лотерее для слепых.

— Уверен, ты заполучил отличного слугу, — добавил Кершов, пожимая мне руку. — Это не означает, что он не найдет плевательниц в твоем доме.

Кобе Лампрель в тот же день явился ко мне. Он не стал покупать новый костюм, считая, что обновка обойдется слишком дорого. Он купил у старьевщика подходящую одежду слуги, не забыв про новый цилиндр.

— Превосходная шляпа, — гордо сообщил он, — старьевщик купил цилиндр у вдовы возчика, который спьяну погиб под колесами своего экипажа. Не стоит бояться заразной болезни, как говорил парень, которого вели в Лондоне на виселицу.

Через несколько дней я уже не переживал потерю Барбары, хотя мой новый слуга не умел играть в шахматы, но оказался отличным игроком в домино. Я быстро увлекся новой игрой.

В это время в Турнэ на сумрачной улочке рядом с собором жил один старый господин, которым гордился весь город. Господин Ансельм Сандр давал уроки истории в государственной средней школе Пекка, а в Турнэ обосновался после ухода на пенсию. Он никогда не был женат, ибо, как сам утверждал, его хобби требовало всего его времени. Это хобби привело его к вратам славы. Он написал множество трудов о древних жилищах, зданиях, замках и церквях. Его книга «Древние замки Бельгии» удостоилась премии Академии искусств и наук, а документированная история собора о Пяти Колоколах Турнэ имела громадный и заслуженный успех.

Господин Сандр целые дни проводил среди ящиков с книгами в архиве города и в полуразрушенных домах, а в его кабинете громоздились груды исписанных бумаг, дожидаясь часа отправления к печатнику или издателю. Однажды роясь в куче пожелтевших бумаг, обгрызенных мышами, он странно вскрикнул. Без головного убора и в шлепанцах он бросился в соседнее кафе, чтобы пролистать справочник железных дорог.

— Ради этого стоит рискнуть в поезде, — вздохнул он, поскольку ненавидел путешествия и особенно железные дороги.

На следующий день коммунальный архивариус Гента увидел в своем кабинете старика в древней зеленой пелерине и вышедшей из моды шляпе комом, который держал в руке громадный зонт. И удивился, узнав, что перед ним стоит сам знаменитый Ансельм Сандр.

— Вам известен в городе замок Ромбусбье? — осведомился бывший профессор.

Господин Пон, архивариус, выпучив глаза, уставился на него.

— Что за вопрос?! — воскликнул он. — Вы, быть может, не читаете газет, дорогой коллега?

Господин Сандр признался, что никогда не брал в руки газет.

Господин Пон, по натуре болтливый, счел визит господина Ансельма Сандра великой честью, точно и в подробностях описал все злоключения с таинственным древним замком в Темпльгофе.

Старик вежливо выслушал его, но, похоже, ужасная драма в замке его не заинтересовала.

— Я хотел бы его посетить, — заявил он.

— Нет ничего легче, — ответил архивариус, — господин Сиппенс, кому принадлежит это жилище, уже намекал, что собирается подарить его городу, и отдал нам ключ. Вот он. Для меня будет огромным удовольствием сопроводить вас туда.

В этот момент явился судебный пристав и сказал, что руководитель отдела изящных искусств требует его к себе.

— Как жаль! — воскликнул архивариус. — Боюсь, меня ждет продолжительная беседа. Я доверяю вам ключ.

Господин Сандр поблагодарил.

— Следует знать, дорогой коллега, — начал он, — что замок Ромбусбье и замок Добри в Турнэ…

Прозвонил звонок, и господин Пон вскочил с кресла.

— Господин директор не любит ждать, — извинился он, — вы мне расскажете об этом позже, дорогой господин Сандр.

Но господин Ансельм Сандр не появился ни в этот день, ни в следующий. Господин Пон заволновался и позвонил господину Кершову.

— Эти проклятые руины полны дьявольских штучек, — проворчал офицер полиции, — сейчас подъеду, и мы вместе отправимся в замок Ромбусбье. Одному Богу известно, что нас там ждет!

Дверь портика была открыта, как и дубовая входная дверь здания.

— Что заставляет думать, что господин Сандр не покинул жилища, — пробормотал Кершов. Лоб его покрылся холодным потом.

— Эй… господин Сандр!.. — вместе закричали Пон и Кершов.

— …андр… андр… — ответило эхо.

Они пробежали комнаты, залы, коридоры, отказавшись от дальнейших призывов. Издевательское эхо терзало нервы.

— Остаются только подземелья, — прошептал господин Пон, — вы знаете, комиссар, там мы…

— Если случилась новая драма, мы вскоре это узнаем, — вздохнул полицейский.

Они спустились по винтовой лестнице. Темница, где нашли таинственного Натана Фома, была пуста.

— Остается только низкий зал с колодцем, — тихо сказал архивариус.

Кершов открыл дверь, и господин Пон завопил.

Старик Ансельм Сандр лежал на полу.

— Мертв! — вскричал Пон.

— Похоже! — сурово ответил Кершов.

— Глаза! О боже! Я не могу это выдержать! — застонал архивариус.

Господин Кершов видел много ужасов за время своей полицейской карьеры, но и он пошатнулся и задрожал. У господина Сандра не было глаз! Были только два черных углубления, уставившиеся в потолок.

— Выколоты? — простонал господин Пон.

— Нет… ужас какой-то… выжжены!

Архивариус отвернулся, но через мгновение завопил пуще прежнего.

— Статуя… как ее называют… Бусебо! Посмотрите, господин Кершов, и скажите, не околдовали ли нас?

Лицо ужасной статуи было разбито молотком. Глаза ее отсутствовали!

— Патетье!

Мы долго обсуждали новые ужасы замка Ромбусбье. У меня и у моего друга настроение было не из веселых.

— Послушай, — сказал он, — лучше больше об этом не говорить, иначе мы можем лишиться разума, вернее, того, что от него осталось.

— Маленькая книжонка о делах пиратов, помнишь, — начал я.

— И что?

Я узнал, что Ромбусбье был компаньоном жуткого Иохана де Местре. Он выжигал глаза пленников.

— Чтобы они пели, как синички, не так ли? — презрительно сказал он и застыл с раскрытым ртом. — Все святые! — вскричал он.

— Что такое? — с тревогой спросил я.

— Я вспомнил о прежнем хозяине Кобе Лампреля, палаче Сербрюисе, который развлекался, выжигая глаза воробьев.

— Есть и другие мерзавцы, которые так поступают, особенно с синичками, — заявил я.

— Сербрюис — племянник мэтра Бриса, — сказал мой друг, — но не стоит ломать голову над этим. Это бессмысленно!

Бессмысленно!

Патетье сильно ошибался! На следующий день город стоял вверх тормашками. Уважаемый Сербрюис жил в солидном домик на Халстрате. Он вел образ жизни моли — любительницы шелка. Заменил слугу служанкой-идиоткой с фермы, которой платил только едой.

Он был сама пунктуальность. Служанка удивилась, что он не появился к завтраку ровно в семь часов. Она не рискнула разбудить его, поскольку хозяин был жестоким человеком и не отступал ни перед чем. Но когда часы пробили десять, она решила глянуть. Ее хозяин лежал на диване, мертвый, в окружении десятка замученных до смерти воробьев с выжженными глазами. Но таинственная рука вернула ему сдачу той же монетой. У него были выжжены глаза!

Глава седьмая Пневматический карабин, пневматический пистолет и ментол

Глаза Бусебо!

Я выкарабкался из лихорадочного сновидения, наполненного ужасающими видениями, в которых глаза каменного чудища играли главную роль. А ведь прошло уже несколько недель со времени последнего кошмара, который заставил меня разбудить Патетье и рассказать ему о сновидении.

Почему изуродовали ужасную статую?

Полицейские романы, которые я пожирал долгие годы, часто упоминали о подобных глазах. Это были то сказочные рубины, светившиеся красным светом, то королевские изумруды, сверкавшие, как тигриные глаза, а то и алмазы, сиявшие, как яркие солнца, по сравнению с которыми знаменитый Кохинор был тусклой лампочкой. Но я быстро отбросил эти устаревшие и упрощенные соображения, ибо новые, более тяжелые мысли теснились у меня в голове. «Почему? Почему?» — нашептывали мне в ухо дьявольские голосишки, и я мысленно составил довольно длинный вопросник.

Почему устранили тетушку Аспазию, Валентину, Ната Фома, Тюитшевера, Ансельма Сандра и шевалье Сербрюиса? Чьи мрачные интересы вступили в игру?

Если Фом действительно был бандитом-призраком Фантомом, как он долгие недели мог оставаться в заключении, а количество преступлений продолжало расти после его пленения и даже смерти?

Почему? Почему?

Что бедняга Ансельм Сандр собирался доказать, сближая замки Ромбусбье и Добри? И что было с красавицей Яной Добри, чье появление я не мог забыть и которую никто не знал?

Мне было хорошо, когда я слышал свист Кобе Лампреля, готовившего кофе. Слуга, как обычно, встретил меня весело. Пока он подавал мне завтрак, я рассказал ему об ужасной смерти его бывшего хозяина.

— Рука Господней справедливости, — серьезно заявил он. — Можете не сомневаться. И меня не удивит, если возчика, избившего вас и лошадь, найдут мертвым рядом с его телегой.

— Юстицию не удовлетворят подобные объяснения, — возразил я.

— И она допустит такую же глупую ошибку, как мужчина, бросивший двадцатилетнюю жену, чтобы взять в жены ее бабушку. Сербрюис был очень богат. Любой вор мог открыть его сейф обычной заколкой. Его дом был набит серебром и дорогими вещами. Что-нибудь пропало? Нет. Нанесшая удар рука была рукой мстителя. Будь я сыщиком, я бы решил, что она принадлежит любителю животных. Типу вроде меня, но я здесь никак не сбоку припеку и почти сожалею об этом.

— Если бы полиция потребовала доказательств о непричастности к убийству, вам было бы трудно доказать свою невиновность, Кобе, — с улыбкой сказал я.

Он уставился на меня и хлопнул себя по лбу.

— Да превращусь я в табакерку, если вы не правы! — громко воскликнул он. — Я дрых в постели, но никто не может поклясться, что я не выскользнул ночью из дома, даже вы, господин Сиппенс.

— Это так, — кивнул я.

— И вот, — сказал он, — я попал в список подозреваемых. Самому лучшему адвокату не удастся обелить меня, как сказал один негр, видевший, как убивают короля.

Он, похоже, не сознавал ужасных последствий, которые могли его затронуть, поскольку уже через минуту распевал во весь голос так, что дрожал весь дом.

Сэр Роберт Пил, реформатор английской полиции, однажды сказал, что случай есть лучший сотрудник сыщика. Это столь же верно для авторов полицейских романов, и я бы ни мгновения не колебался, приди мне в голову мысль написать подобную историю, вместо того чтобы скучно и достоверно перечислять реальные события. Более того, авторы имеют право ссылаться на теории некоторых ученых, которые не приемлют простой случайности.

Немец Хекер цитирует в подтверждение своей точки зрения многочисленные примеры, из которых я выбрал следующий.

Ганс встал утром с явным желанием встретиться со старым другом Фрицем, которого не видел долгие годы. Он живет в Берлине, городе перенаселенном, где шанс встретить Фрица на улице такой же, как отыскать иголку в стоге сена.

Однако через час он столкнулся нос к носу с Фрицем.

Как это случилось?

Есть две возможности: либо Ганс, ведомый силой своего желания, притянул Фрица к себе, как магнит притягивает железный гвоздь, но поскольку гвоздь точно также притягивает магнит, может оказаться, что это Фриц притянул к себе Ганса.

Однако мне не показалось, что я проснулся в то утро с непреодолимым желанием встретить именно эту персону.

На границе земель Остаккера и Гента есть принадлежащий мне кусочек земли. Местный фермер Густ Кромме несколько раз просил меня продать его.

— Моя дочь выходит замуж, и я хотел бы построить для нее небольшой домик, — объяснял он мне.

Я согласился. Густ Кромме был так доволен, что еженедельно присылал мне почтовую открытку, приглашая на кофе и молочную рисовую кашу. Я не мог слишком долго отказывать ему и однажды во второй половине дня, когда погода казалась благоприятной для загородной прогулки, отправился к нему.

Всезнайка Кобе возился в саду и сообщил:

— Дрозды обещают дождь. Будь я на вашем месте, то отложил бы увеселительную прогулку, как сказал один великий грешник дьяволу, который явился за его душой.

Но я уже принял решение о небольшой эскападе и не прислушался к мудрому совету Лампреля.

— Кобе, — засмеялся я, — ты сошел с ума.

— Если это правда, ни один доктор меня не излечит, — философски ответил он.

Я с удовольствием прогулялся вдоль зеленеющих лугов, сворачивал на очаровательные тропинки вдоль цветущих изгородей и довольно поздно добрался до Густа Кромме.

Тот приготовил настоящее деревенское пиршество: ветчину, угрей в зелени, молочную рисовую кашу и оладьи. Соттенгхемское пиво лилось рекой. За ним последовала отличная старая можжевеловка. Играла гармоника, были даже танцы. Я не заметил, как быстро пролетело время. Был уже поздний вечер, когда я расстался с гостеприимным хозяином.

Он предложил проводить меня до дороги, но я отклонил его предложение, видя, что тот сильно навеселе. Я посоветовал ему поскорее лечь спать.

— Я знаю дорогу как свои пять пальцев, — солгал я.

Его жена, не поверив мне на слово, дала несколько инструкций:

— Идите по этой проселочной дороге до перекрестка, где стоит первый фонарь. Там повернете налево и дойдете до антверпенского шоссе в месте, где располагается ямская станция «Де Соек». Там сдают в наем коляски, и есть два дежурных кучера. Не забудьте свернуть налево, иначе направитесь в полуквартал Клейн Докске!

Этот полуквартал нечто вроде хутора, где несколькими годами ранее один отчаянный предприниматель потерпел крах, построив несколько городских домов среди трех или четырех заброшенных заводов. В этих домах никто никогда не жил, поскольку их построили на сыпучей почве, и через год они все наклонились, как берет сильно подвыпившего солдата. Хотя на мне не было берета, я очень походил на этого солдата: крепкое пиво и можжевеловка ударили в голову, и я теперь путался в ногах и мыслях.

Жена Кромме глянула на беззвездное небо и сказала:

— Я бы на вашем месте поторопилась, поскольку попахивает грозой.

Конечно, я повернул направо, а не налево, но сообразил, что ошибся, увидев покосившиеся дома полуквартала.

— Невезуха, — проворчал я, поскольку мне на нос упала капля, а вдали засверкали молнии.

Я задумался, искать ли убежище из-за усиливающегося дождя или продолжать путь, когда увидел свет в окне одного из заброшенных домов. Лампа в полуподвальной кухне на уровне тротуара. Она была мощной и давала много света. В другой ситуации я бы не обратил внимания на нее, но, оглядевшись, понял, что с трудом найду дорогу в город. Редкие фонари стояли на большом расстоянии друг от друга, а высокие заводские стены преграждали мне путь.

— Можно постучать и спросить дорогу, — решил я, направляясь на огонек.

Вначале я увидел треснувшую красную плитку на полу кухни. Лампа стояла на столе далеко от окна. Я наклонился, чтобы рассмотреть внутренность помещения. Увидел большую керосиновую лампу на темном от грязи столе. Она была без абажура и нещадно чадила. У стола сидели двое мужчин. Один спиной ко мне, а второму лампа светила прямо в лицо.

Господи, как я сдержался и не подавился криком, который рвался из моей глотки? Это был господин Хаентьес собственной персоной! Он выглядел несчастным и опустившимся. Небритое, грязное лицо низко павшего человека. Что делать? Я не подал жалобу на него и по-прежнему считал ненужным это делать. Я даже не хотел говорить с ним. Но меня очень заинтересовал его собеседник, сидевший ко мне спиной. Он казался мне знакомым.

То, что произошло, длилось меньше, чем я описываю это. Я услышал за спиной легкие приближающиеся шаги, потом раздался тихий металлический лязг — сталь ударилась о сталь. Я обернулся и увидел ствол карабина, наведенного на окно. Я говорю карабин, а не что иное, поскольку стрелок был неясной скорчившейся тенью, молочным призраком. Дуло опустилось. Я забарабанил по стеклу и завопил:

— Берегись! Берегись!

Человек у стола повернулся, и почти тут же Хаентьес погасил лампу. Но я узнал человека. Это был Борнав. Не знаю, видел он меня или нет, но оружие он заметил и в ужасе откинулся назад. В момент, когда потух свет, резко хлопнул выстрел. Стекло разлетелось, а в подвальной кухне послышался крик боли. Я пришел в себя и заметил несусветную фигуру человека с карабином, который убегал в сторону заброшенных заводов. Ни секунды не раздумывая, я бросился вдогонку. Увы, пиво и можжевеловка были виноваты в этой браваде! Человек бежал быстро, но не настолько, чтобы я не мог его догнать. Он бежал по грязной дорожке, вилявшей меж двух глухих стен. Я потерял бы его след, не вспыхни молния. Человек, которого я преследовал, словно вышел из моих любимых криминальных историй: он был в обтягивающей черной одежде и с капюшоном на голове, как у пресловутых гостиничных крыс. Он держал ружье чуть в стороне от себя, как танцор на проволоке, пытающийся сохранить равновесие.

Вспышка молнии длится долю секунды, но я разглядел карабин и его особую форму. Он напоминал смешное объединение легкого карабина и большого велосипедного насоса.

— Пневматический карабин!

Сумерки сгустились вновь, но у меня словно выросли крылья, когда я вспомнил, что Валентину убили из такого же оружия. Тип не мог от меня скрыться из-за глухих стен. Я слышал, как он спотыкается и скользит в грязи и рытвинах. Мне не пришло в голову, что в любой момент может раздаться выстрел, прекратив мою отчаянную попытку. Я бежал… прыгал, как тигр… и утыкался в стены… По топоту ног я чувствовал, что приближаюсь к беглецу, но вдруг шум прекратился.

Клик! Клик!

Карабин взводили.

Пан!

Послышался резкий свист. Тут же позади меня послышался раздраженный крик. Я обернулся, и тут же кто-то врезался в меня. Я рухнул лицом в грязь.

— Удрал! — дико завопили надо мной. — Удрал!

Крепкая рука подняла меня. В небе загремел гром и вспыхнул яркий свет.

— Осел!

Рядом с моим лицом было лицо человека в сером. Его стальные глаза с убийственным гневом расстреливали меня.

— Осел!

Снова сомкнулась тьма. Я услышал, как человек убегает прочь.

Вся эта сцена длилась несколько минут, и только в эти минуты своей остальной жизни я чувствовал в груди сердце льва, как говорят. Вдруг вся моя храбрость сгорела, как пучок соломы. Сердце сжалось от невыразимого ужаса. Я изо всех сил бросился прочь, даже не глянув на покосившийся дом.

Сквозь туманную завесу проливного дождя я увидел огни Дампорта. Добравшись до них, я остановился и прижал ладонь к бившемуся виску.

— Проклятие… кровь… — машинально повторял я.

Человек в сером выкрикнул эти слова на английском языке!

Рано утром мы с Кершовом отправились на осмотр дома в полуквартале.

— Я не могу действовать официально, — предупредил он, — поскольку против Хаентьеса не подана жалоба.

Дом был пуст, необитаем и разваливался. Короткий осмотр показал, что Хаентьес прятался в нем. Мы нашли матрас, остатки пищи и принадлежащий ему пластрон.

— Может, отыщем пулю от карабина, — предложил я.

— Боюсь, некто унес ее в себе, — возразил он, указав на узкую темную полоску на полу.

Это была кровь.

— Ранили Борнава! — воскликнул я.

— Конечно, Борнава, — сказал он и замолчал.

В то же утро мы получили подтверждение. Домоправительница Борнава сообщила, что слышала, как вернулся жилец и почти сразу ушел. Его не было в квартире, а завтрак остался нетронутым.

Мы осмотрели комнаты. На туалетном столике лежало несколько окровавленных бинтов. По беспорядку, не свойственному Борнаву, было ясно, что он покинул квартиру с чрезвычайной поспешностью. Я спросил господина Кершова, догадывается ли он, почему Борнав так повел себя. Но комиссар выглядел озабоченным и не ответил. Борнав так и не вернулся.

Прошла неделя, пока снова не заговорили о карабине, вернее, заговорил сам карабин. День выдался удушающим, и вечер не обещал прохлады. Мы сначала расположились в саду, но не давали покоя комары, и мы перебрались в «зимний сад», как помпезно называл это место Патетье. Нечто вроде веранды на втором этаже с большими застекленными окнами, выходящими в сад. Я украсил помещение карликовыми пальмами, зелеными растениями и поставил плетеные кресла. Одна из стен с дверью соседствовала с маленькой галереей, ведущей к пристройке. Галерея выглядела неуютной и освещалась окнами с матовыми стеклами.

Кобе поставил на веранде игорный столик, и втроем с Патетье сражались в домино. Я принес бутылку рейнского вина, поставил ее в вазу со льдом. Вечер ожидался приятным. Стемнело. Зимний сад не имел газовых светильников, и я попросил Кобе принести канделябр с тремя свечами.

— Напомнит нам о старых временах, — сказал Патетье.

— Свет свечи — свет умный, — заявил Кобе. — Он притягивает комаров и тут же сжигает их.

— И выжигает глаза, — пошутил Патетье.

— И выжигает глаза, — очень серьезным тоном повторил слуга. — Я никогда не слышал, что у сгоревшего существа остаются целыми глаза. Если только глаза не могут жить автономной жизнью.

— Помолчи! — угрюмо сказал я. — А то я начинаю думать о Бусебо, что может испортить мне вечер.

На этот раз Кобе ошибся. Комары налетели, недолго кружили вокруг зажженных свечей, но на безопасном расстоянии, чтобы не сгореть. Потом обрушились на наши руки и щеки. Я задул свечи. Над крышами торчала луна, начищенная, как серебряное блюдо, поливая нас молочным светом.

— Комарам пора лететь на луну, — усмехнулся Кобе.

Мы закурили и молчали, попыхивая трубками. Иногда козодой издавал три звучные ноты, и ухала сова.

Вдруг Кобе приложил палец к губам.

— Тсс!

Он сидел лицом к галерее. Его глаза были прикованы к ней.

— Не двигайтесь! — шепнул он.

За матовыми стеклами двигалась тень, которую выдавал свет луны. Она была очень смутной и походила на ветки окружающих тополей. Кобе медленно встал со стула, схватил тяжелый серебряный подсвечник, собираясь использовать его в качестве оружия. Тень стала четче, приобрела человеческие очертания и с невероятной медлительностью приближалась к окнам.

— Под стол! — внезапно крикнул Кобе и изо всех сил метнул подсвечник в окно, разлетевшееся на мелкие осколки. Слишком поздно! Раздался хлопок, который я слишком хорошо знал.

— Свет! — завопил Кобе.

К счастью, спички были у меня под рукой, а одна свеча сорвалась с подсвечника.

— Кого-нибудь задело? — крикнул Кобе.

— Меня нет, — выдохнул я. — А… Патетье…

Послышался вздох.

— Ничего серьезного…

Я держал свечу на вытянутой руке.

Свет упал на моего старого друга. На его лбу краснела царапина.

— На волосок… — начал он.

Кобе уже выскочил из комнаты и несся по галерее.

— Идите сюда! — послышался его далекий голос.

Нам понадобилось несколько мгновений, чтобы найти его. Он был в бывшей спальне Барбары и глядел в окно.

— Влез сюда, — сказал он, — отсюда бежал. Дьявол, у парня кошачьи глаза и лапы, чтобы устроить такое.

— Карабин… — начал я.

Кобе глянул на меня:

— Вы сказали «карабин»? Вы уверены в этом?

— Я заметил его неделю назад и довольно близко.

— На этот раз стрелок оставил его младшего брата, — сказал Кобе, передавая мне блестящий предмет.

Это был не карабин, а пистолет. Я осмотрел его. Это не было то оружие, которое я видел в руках убегающего убийцы, а миниатюрная его копия.

— Я точно задел мерзавца подсвечником, — продолжил Кобе, — иначе он не выронил бы эту игрушку. Но он успел выстрелить.

— И промахнуться в меня, — скривился Патетье.

Я обнял друга и поцеловал его.

— Пуля была предназначена мне, никаких сомнений, — сказал я, — лучше бы она попала в меня, Патетье.

Он улыбнулся, был взволнован, но быстро собрался и с привычным юмором заявил, что не в силах понять, почему простой цирюльник из Темпельгофа имеет честь быть мишенью для таинственных бандитов, пользующихся таким необычным оружием.

— Это оружие, несомненно, заинтересует господина Кершова, когда вы завтра предъявите его ему, господин Сиппенс, — сказал в заключение Кобе.

Я унес оружие и спрятал его.

Но Кершову не довелось увидеть пневматический пистолет.

Несмотря на волнения вечера, я уснул глубоким сном. Вдруг меня разбудила рука, тряхнувшая меня за плечо. Я тут же проснулся. Ночник на полке камина горел, хотя я его погасил, ложась спать.

— Не шевелись!

Едва мерцавший свет ночника происходил от фитиля керосиновой лампы. Поэтому я видел направленный на меня револьвер и державшую его руку.

Красивая белая рука, белая, как мрамор… револьвер Фуше…

— Быстро… где пневматический пистолет?

Сильный, но мелодичный голос.

— Яна Добри! — воскликнул я.

— Теперь вы знаете, что находитесь перед человеком, который не колеблется стрелять… Быстро, пистолет!

Я указал на ящик, где он лежал.

Я едва разглядел силуэт… толстое пальто с черным капюшоном…

Пфф! — пыхнул фитиль. Я услышал, как закрылась дверь.

Я выждал несколько минут и бросился в комнату Кобе.

— Кобе, просыпайся!

Кобе едва шевелился, из его горла вырывался хрип. Я почуял легкий запах хлороформа. Славного парня усыпили, как пациента на операционном столе. Предпочитаю не повторять сочных ругательств, которые он проорал, проснувшись с сильнейшей головной болью. Я ему рассказал, что случилось.

— И этот негодяй накормил меня дрянью, чтобы я ничего не мог сделать! — проорал он, обнаружив на полу комнаты синий флакон. — Если только… нет, мне не нравится подобное свинство.

Он поднял небольшой рулон, завернутый в цветную бумагу.

— «Пепперминт Сильвер Мун», — прочел я на этикетке.

— Ментоловые пастилки, мне это нравится, — сказал Кобе. — Вы их не жуете, значит, их обронил негодяй. Это доказательство, так сказал канонир пушки, когда ядро оторвало ему обе ноги.

Я улыбнулся. Теперь ментоловые пастилки перестали быть тайной для меня, и я знал, от кого они попадают сюда.

— Какое доказательство? — спросил я.

— Что любитель духовых трубок, крушитель окон, аптекарь снотворного суть любитель конфеток. — Он пожал плечами. — Хорошо, что не все любители конфеток являются бродягами такого же толка, как Борнав.

— Почему Борнав? — удивился я.

— Потому что я как-то заметил, как он быстро сунул такую пастилку в рот, а потом от него несло ментолом.

Глава восьмая Тайна раскрыта

Патетье настоял, чтобы мы не ставили Кершова в известность о покушении.

— Иначе мне придется закрыть цирюльню на несколько дней и посещать полицию для допросов и изложения фактов, о которых я ровным счетом ничего не знаю, а также показывать им пустяковую царапину.

Я уступил, согласившись, что он прав. Но у меня была своя причина для умолчания: Патетье слегка ревновал меня за взаимную дружбу с Кершовом, которая не доставляла ему особого удовольствия.

Быть может, жалкие результаты расследования ряда пережитых нами драм подточили его доверие к полиции и восхищение ею. Когда я сказал ему об открытии Кобе, что таинственный преступник был любителем сладостей, а это могло вывести на интересный след, он вдруг проявил необычную заинтересованность.

— Зачастую, — заявил он, — маленькие находки, как ниточка, пепел сигары, черный, светлый или рыжий волос, вели к аресту преступника. Да, в тебе есть задатки сыщика, мой мальчик. Тебе не стоит останавливаться на верном пути!

Особого желания следовать по этой дорожке у меня не было, и в последующие дни я занимался только составлением примерного плана кампании.

Ментоловые пастилки были любовью Яны Добри. Она, похоже, не могла обходиться без них даже в самых опасных ситуациях. Я тщательно изучил небольшой сверток и попросил Кобе купить такие же в разных магазинах, чтобы установить разницу между ними. Истинный труд бенедиктинца! А самым трудным оказалось пробудить мою память! Пастилки отличались друг от друга запахом: у одних он был сладковатым, у других — горьковатым, а в третьих ощущался аромат экзотических добавок. Что касается запаха на стеклах замка Ромбусбье и замка Добри, а также найденных таблеток, то он был идентичен. Яна Добри была верна особой марке, английской марке «Пепперминт Сильвер Мун». Эту «Серебряную луну» Кобе не мог отыскать ни в одном кондитерском магазине. Любители жвачки, как и любители табака, обычно покупают определенную марку. Я надеялся, «Серебряная луна» приведет меня к Яне Добри.

Кобе Лампрель оказался неутомимым ходоком и разработал систему поиска. Он составил список кондитерских и магазинов, где продавались пастилки. Это уводило его все дальше от центра города, и вскоре он уже обходил предместья.

— Может быть, парень покупает их даже в деревне, — сказал он, — или в Брюсселе, или в Антверпене, или, кто знает, в самом аду!

Кобе по-прежнему считал ночного посетителя мужчиной, а я в согласии с Патетье не разубеждал его. Однажды он вернулся с веселым выражением лица.

— Наконец-то я обнаружил склад этих пастилок, — радовался он. — Какой хаос в этой лавочке, будто нельзя найти место получше и поближе для продажи этих проклятых конфеток. Подумайте только — в Синт-Питерс-Бюитен! Невзрачная лавчонка на границе пустыря в двадцати полетах камня от ближайшего жилья. Магазинчик держит один старик с обезьяньей головой. Бывший цирковой клоун, который после падения с трапеции сломал левую ногу и не смог больше работать в профессии. Он продает немного конфет местным мальчишкам, приходящим играть на пустырь, а главное — лекарственные растения людям, которые не верят докторам. Когда нога у него особенно не болит, он запирает лавочку и отправляется по кварталам, продавая гарлемское масло, вытяжку для выделения желчи, альпийский укроп и чихательный порошок. Если хотите знать его имя, то зовут его Питсор, Норберт Питсор, вот так!

Я отправился на разведку в тот же день. Питсор, по-видимому, отправился торговать травами, поскольку дверь была заперта, и я только мог заглянуть в щель в ставнях. Я решил не терять магазинчик из виду, но как это сделать? В конце концов я нашел шагах в пятидесяти небольшой амбар, где мог надежно спрятаться с биноклем в руках. Несколько дней я провел в амбаре малоприятные часы, высматривая через щели в прогнившем дереве все, что попадало в поле зрения. В амбаре воняло грязью, отбросами, гниющим деревом. Изредка я слышал злобную грызню крыс. Но держался. Иногда Питсор выходил на порог подышать свежим воздухом. Он стоял и курил черную трубку. Или запирал входную дверь и, хромая, отправлялся в город с маленьким кожаным чемоданчиком.

Однажды после полудня, когда моросил осенний дождь, Питсор отправился в город, я решил покинуть наблюдательный пост, поскольку дождевая влага сочилась через крышу амбара. И вдруг увидел человека на лесной тропинке, где никогда не замечал ни одного прохожего. Листва и шипы мешали использовать бинокль, но я видел, что приближающийся человек старался двигаться скрытно. Мне не удалось заметить его лицо, когда кустарник слегка поредел. Если он направлялся к магазинчику, то подходил к задней двери. Я направил бинокль на конец тропинки и стал ждать. Появилось просторное черное пальто, потом того же цвета капюшон… Он был чуть сдвинут в сторону, и странный персонаж подозрительно осматривал окрестности.

Яна Добри!

Она исчезла за домом. Стало ясно, что она входит внутрь через другую дверь. Я бросился бежать и с такой силой заколотил в дверь, что она слетела с петель. Послышался испуганный крик.

— Стоять! У меня «смит-и-вессон», который стреляет не хуже «Лефуше»! — рявкнул я.

Яна Добри выпрямилась, лицо ее стало таким бледным, словно оно впитало лунный свет.

— Я… не вооружена, — пролепетала она. Но через мгновение успокоилась и с презрением глянула на меня. — Конечно, вы привели господина Кершова. Я сдаюсь.

Что произошло со мной? Эта женщина пыталась убить меня, она пробралась в мое жилище, ранила Патетье, усыпила хлороформом моего слугу и, вероятно, сыграла главную роль в зловещих событиях, которые нарушили мою жизнь и жизнь моих друзей…

Но я не чувствовал к ней неприязни. Я сунул револьвер в карман и сказал:

— Господин Кершов не со мной. Я даже не скажу ему, что нашел вас.

Она вытаращила глаза. Презрительная гримаса перестала искажать ее губы.

— Почему же? — почти беззвучно спросила она.

— Сам не знаю, — медленно ответил я, — быть может, потому, что мне трудно считать вас преступницей.

— Однако я преступница!

— Даже в этом случае я не сдам вас правосудию.

Она саркастично рассмеялась:

— Правда, господин Сиппенс, волки не едят друг друга!

Я нахмурил брови, не сразу поняв ее слова, но это длилось недолго.

— Вы ошибаетесь. Я не убивал свою тетушку. Это единственная причина, по которой я могу считаться волком.

Она не ответила и опустила глаза. Потом внезапно выхватила пистолет из кармана и положила на прилавок.

— Я все же вооружена, — пробормотала она, слегка покраснев.

— Узнаю пистолет, — с издевкой сказал я, — он не очень метко стреляет!

Она мрачно глянула на меня.

— Ошибаетесь, господин Сиппенс, он стреляет метко и никогда не промахивается, если не хочу я, понимаете?

— Это означает, что вы не собирались меня убивать?

— Не собиралась. Мне надо было вас напугать, чтобы вы не лезли в замок Добри.

— Почему бы просто не устранить меня?! — воскликнул я. — Это было бы лучшей гарантией моего вечного молчания.

Она покраснела сильнее.

— Не собираюсь отвечать на этот вопрос, — сухо бросила она.

— Как хотите. Я хотел бы обсудить с вами кое-какие вещи.

— И этого делать не собираюсь.

— Кем был Нат Фом? — спросил я, не обратив внимания на ее возражение.

Она не ответила.

— Тогда отвечу за вас, он был Фантомом!

Если я думал, что мои слова подействуют на нее оглушительным раскатом грома, то глубоко заблуждался.

— Действительно, он был им, — равнодушно ответила она.

— Он умер, — продолжил я, — однако преступления, которые записывают на его счет, продолжаются.

Она пошатнулась. Ее дрожащая рука пыталась опереться на прилавок.

— Верно… верно… — вздрогнула она.

— Фантом умер, однако он еще никогда не был столь живым, — продолжил я, не придавая особого значения своим словам, но увидел, что они повлияли на нее.

— Мертв, но никогда не был столь живым! Да., вы не могли произнести более ужасные слова. Боже, когда прекратится этот кошмар?

— Яна… — снова заговорил я, но не смог продолжить.

Ее лицо посерело от страха и ужаса. Я увидел тень перед собой и обернулся.

— Не смотрите! Бога ради, не смотрите! — завопила Яна Добри, закрыв ладонями глаза.

Слишком поздно… Я увидел! К стеклу, выделяясь в красноватом свете заходящего солнца, прижималось широкое черное лицо с жестокими неподвижными глазами. Яна схватила меня за руку с неслыханной силой и утащила в комнату, откуда можно было выбежать во двор.

— Надо бежать, — прошептала она, — нас ждет ужас из ужасов! Бегите изо всех сил, а главное, не оборачивайтесь.

Я понял, что она говорила правду. Она открыла маленькую дверцу, выходящую на пустырь.

— Бегите! — снова приказала она.

И понеслась, как резвая лань. Хотя я считаюсь неплохим бегуном, я едва поспевал за ней.

— К счастью, мы бежим быстрее, — задыхаясь, выдохнула она.

Мы продолжили бежать, скрывшись за колючей изгородью. Она на мгновение остановилась, бросила взгляд назад сквозь заросли.

— Он преследует нас, — выкрикнула она, — вперед!

— Кто? — едва дыша, спросил я.

Ответа не получил. Она с новой силой потянула меня. Я задыхался, но она схватила меня за плечо и буквально тащила за собой.

Где мы были? Я видел лишь поля и невысокий лесок, который тянулся, постепенно тая в надвигающихся сумерках. Яна отпустила меня и бежала чуть впереди, как вдруг споткнулась и буквально исчезла под землей. И приглушенно застонала. Я заглянул в канаву, куда она упала.

— Уходите… Бросьте меня… Боюсь, я сломала ногу, — тихо выдохнула она.

Я спрыгнул вниз и попытался поднять ее, но она оттолкнула меня.

— Бегите… вы еще можете избежать худшего, а я пропала.

— Остаюсь с вами, — твердо ответил я.

— Нет… бегите… прошу вас… уходите.

— Я остаюсь!

— Тогда мы оба пропали, — сдалась она.

— Умрем вместе, это очевидно… Но я не позволю никому прикончить нас, как крыс в ловушке. У меня в револьвере шесть пуль, а у нашего преследователя всего одна голова.

Я поднялся на каменный край канавы и оглядел окрестности сквозь заросли крапивы. Никого не увидел. Сказал Яне об этом.

— Это может быть правдой, — прошептала она и добавила: — Но надо ждать глубокой ночи, чтобы удостовериться в этом.

— Я дождусь, но берегись любой, кто приблизится к нам… И молю Бога, чтобы это не был невиновный человек, ибо я выстрелю в любом случае.

Мне показалось, что я слышу тихий плач. Думаю, Бог услышал меня, поскольку к канаве никто не приблизился до глубокой ночи.

— Мы постараемся сбежать, — сказал я, помогая ей выбраться из канавы.

Но едва она попыталась ступить на ногу, как со стоном рухнула на землю.

— Невозможно… я сломала ногу.

Я поднял ее. Она сопротивлялась, но вскоре сдалась.

— Хотите добраться до хижины Питсора? — спросил я.

— Только не к Питсору, — в отчаянии воскликнула она, — теперь ОН знает, что я навещала его! Невозможно!

— Куда вас доставить? — спросил я. В голосе моем сквозило почти такое же отчаяние.

— Куда… Не лучше ли бросить меня здесь на произвол судьбы?

— Я не хочу этого. Дайте подумать. Бог не позволил мне убить человека, но, может быть, подаст мне идею, как спастись.

И Бог внял моей мольбе. Мы направились в сторону Звиньярде. Перед прыжком в канаву мне казалось, что я узнаю окраину Эско. На отдаленном въезде в деревню жил мой знакомый, Виктор Ниссен, владелец тележки, в которую он запрягал шотландскую лошаденку, когда отправлялся в город. Виктор был славным парнем, которого друзья прозвали Бедолагой, поскольку у него никогда не было ни су. Немного денег и несколько ласковых слов, безусловно, обеспечат мне радушный прием.

Мы тронулись в тяжкий поход. Моя спутница иногда пыталась, хромая, идти сама, но вскоре прекратила бесполезные попытки и со слезами на глазах просила бросить ее. Но я взял ее на руки, как капризного ребенка, и понес дальше.

Я не чувствовал ни рук, ни ног, когда сквозь деревья увидел спасительный буй — свет в деревенском домике Ниссена.

— Ждите здесь, — сказал я, уложив ее у ограды, — не показывайтесь никому. Если мой друг проявит нескромность, накройтесь капюшоном.

— Спасибо, — шепнула она.

Виктор удивленно вскрикнул, когда я возник перед ним.

— Послушай, Вик, — обратился я к нему веселым тоном, — хочешь заработать немного денег, одолжив мне на ночь тележку и лошадку?

— Даже бесплатно. Что происходит?

— Чуть скрытности. Послушай, знаю, что могу положиться на тебя. Здесь замешана дама. Сам понимаешь, она не хочет, чтобы ты видел ее. Поэтому прошу тебя держать язык за зубами.

— Сделаю что угодно ради дамы и друга! — воскликнул Виктор, бросаясь к стойлу.

— Чуть-чуть за все труды, — поблагодарил я, сунув ему в руку две двухсотенные купюры.

— Маленькая удача, как каждую неделю, а сейчас как раз конец недели. Наконец меня перестанут звать Бедолагой!

Стояла глубокая ночь, когда мы добрались до фермы Густа Кромме в Остаккере. Славный фермер был готов на все ради меня, ибо был человеком признательным, но не отказался от приличной суммы денег, которую я предложил ему.

— Я тоже был молодым, — признался он, — а вы одинокий вдовец, что меня огорчает. Положитесь на меня и моих. Все будут молчать. И вы знаете, у нас способный деревенский врач.

Я расстался с Яной Добри, лежащей на белоснежных простынях на удобной постели в чистой комнатке. Она уткнулась носом в подушку и не ответила мне, но я видел, что она ревет горючими слезами.

Я навестил ее через три дня. Она уже не лежала, но выглядела усталой и угнетенной. Врач сообщил ей, что она всего-навсего вывихнула ногу, но долгий бег вызвал воспаление мышц. Он добавил, что через десять дней она полностью поправится.

Я сохранил ночную экскурсию в тайне ото всех и попросил Кобе никому не упоминать о магазинчике в Синт-Питерс-Бюитен.

— Буду нем, как пушка без ядра, — пообещал мне слуга.

Я постарался не навещать слишком часто Яну во время выздоровления, хотя желал видеть ее… Она была любезной, и мы беседовали обо всем, кроме тайны, которая объединяла нас. Мы беседовали на французском языке, но я быстро убедился, что она легко общалась с Кромме на фламандском.

Мне казалось, что ее выздоровление идет быстрыми шагами, но с каждым разом она становилась все молчаливее, мысли ее путались, а мое присутствие терпела лишь из вежливости. Доктор оказался слишком оптимистичным. После десяти обещанных дней пришлось добавить еще неделю до полного восстановления. На двенадцатый день после злосчастного приключения Густ Кромме стоял на пороге моего дома. Лицо его было расстроенным.

— Дама этой ночью ушла, никого не предупредив, — сказал он. — Мне кажется, что в последние дни между вами не ладилось. Не так ли?

Я не стал возражать и, щедро вознаградив его, позволил уйти в Остаккер. Оставшись один, ушел в свою комнату, запер дверь, рухнул на кровать и, как ребенок, разрыдался.

Некоторое время новый секрет терзал мое сердце. Он вдруг нашел неожиданное решение.

Я любил ее! Таинственную Яну Добри, которая даже не была Яной Добри. Я любил ее!

Глава девятая Человек в сером

Мне казалось, что я вдруг остался в мире один.

Тетушка Аспазия, Валентина, господин Брис, Тюитшевер, Хаентьес, Борнав, Барбара, Яна Добри… Одни умерли, другие исчезли. Это мне напомнило историю одного гентца, чье имя я не помню. Его две недели подряд тревожило одно и то же сновидение, а потом он попал в психиатрическую лечебницу у Врат Брюгге. Бедняге снилось, что он едет в автобусе, полном народа, который медленно объезжал церковь Сент-Пьер, и при каждом проезде мимо входа из автобуса выпадал один пассажир. Куда он исчезал? Он так и не узнал, им овладело безумие. Господин Кершов был очень занят и еженедельно заходил на часок, чтобы побеседовать со мной. Патетье стал холодным после покушения, которое едва не стоило ему жизни, и я благодарил Бога, что у меня оставался Кобе Лампрель. Его неизменно хорошее настроение, шутки, светлое и радостное видение разных сторон жизни не позволили депрессии привести к худшим последствиям. После многодневных поисков Яны Добри я прекратил их. Я наделялся что-либо выведать у старика Питсора, но признал свое поражение. Лавочка закрылась, и никто не мог сказать, куда делся бывший клоун.

— Кто знает, — высказался Кобе в манере Сэма Велера, — не будет ли это концом наших несчастий, как говорил один утопленник, находясь под водой и чувствуя, что никогда не выплывет на поверхность.

Но он во всем ошибался, этот славный парень! Ибо окружавшие нас злобные силы просто дали нам передышку, и в середине октября несчастья вновь обрушились на нас.

Имя Хилдувард не числится в календаре, а потому у меня давно вошло в привычку праздновать свой день рождения в день Святого Эдуарда 13 октября. Мы решили организовать скромное торжество для узкого круга друзей, в который входили: Кершов, Патетье и я. Кобе должен был присоединиться к нам четвертым партнером в вист.

Кершов вручил мне великолепный букет поздних роз, Кобе положил рядом с моим завтраком пакет табака «Семуа», обвязанный розовой ленточкой, а во второй половине дня разносчик из кондитерской Дашера принес гигантский торт, на котором цветным кремом было выведено:

Я разделил букет на две части и отправился возложить половину на могилу Валентины. На могильной плите лежал увядший букет астр и далий. Кто-то его уложил сюда довольно давно. Я не мог понять, кто это сделал, поскольку никто, кроме меня, не приходил на могилу Валентины и не возлагал на нее цветы.

На кладбище царила мертвая тишина, только шуршали опадающие листья. Деревья быстро обнажались, лишь ели и ивы сопротивлялись осени, как и несколько упрямых невысоких ольховых деревьев, пытавшихся сохранить свою зелень и жизненные силы после Дня мертвых.

Увидев, как они под ветром кивают головами, я вспомнил мрачные стихи Гете: «Кто быстро несется под ветром в ночи…»

Я вздрогнул, представив себе призрачного короля эльфов, который подглядывает за мной, прячась за могильными плитами, чтобы увлечь меня сквозь туманный воздух в свое королевство призраков. Но в лучах заходящего солнца порхали чудесные запоздавшие бабочки, а вокруг меня царил такой мир, что мой страх превратился в спокойную покорность судьбе. В центре креста, стоящего над могилой моей покойной супруги, я закрепил ее портрет, выполненный на фарфоровой подложке. Он был изготовлен в Германии, поскольку ни одна бельгийская фирма не имела нужного оборудования для изготовления надгробных портретов. Из-за этого установка креста заняла некоторое время. Фотография была сделана в Шамони, когда мы любовались дальними альпийскими ледниками, стоя на террасе гостиницы «Ледники». Черты лица Валентины были спокойными, наверное, потому, что фотограф снимал не при ярком солнце, и образ моей покойной супруги смотрелся сквозь мглистую дымку. В момент, когда фотограф нажал на спуск, Валентина улыбнулась, и эта улыбка выделялась на надгробном портрете больше, чем на оригинальной фотографии. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, но, быть может, это было следствие лучей заходящего солнца, которые нежно высвечивали фарфор.

Глаза… это не были пронзительные глаза, которые злобно-презрительно смотрели на меня в конторе. И какие-то грустные складки вокруг рта… Где я видел такие же? Я отвел взгляд и ощутил, что совершаю кощунство! Почему я стал искать черты Яны Добри в лице покойной супруги?

Покинув некрополь, я обрадовался шумному шоссе Термонда, где с криками носились стайки ребятишек, бранились женщины, а первые разносчики рыбы во весь голос восхваляли свой копченый товар. Последние химеры испарились, стоило мне войти в дом и внюхаться в одуряюще вкусные запахи обеда, атаковавшие меня на пороге.

— Устрицы! Паштет из мозга! Форели! Перепела! — крикнул Кобе из кухни, заслышав мои шаги.

В обеденном зале на столе красовался копченый окорок с карточкой от Густа Кромме, который желал мне «многих годов». Рядом стояла небольшая коробка сигар от Виктора Ниссена.

По правде говоря, эти презенты не доставили мне особого удовольствия, ибо напомнили о Яне Добри, словно она намеревалась в этот день царить в моих мыслях. Несмотря ни на что, вечер выдался чудесный, а когда мы проделали основательные дыры в кремовом торте, появились любимые напитки господина Кершова, и все закурили сигары, а Кобе расстелил на столе зеленое игровое сукно. Часы пробили десять часов, Патетье звонким голосом объявил, что у него беспроигрышная масть, Кобе внезапно вскинул голову, а карты в его руках задрожали.

— Тсс! — прошипел он. — Кто-то идет по коридору.

— Несомненно, у соседей, — сказал Патетье.

— Вовсе нет…

Мы прислушались, но никакого шума не услышали.

— У тебя звенит в ушах, Кобе, — проворчал Патетье и повторил заказ игры.

Но новая невероятная драма разыгралась с невероятной скоростью. Дверь не открылась, а буквально была пробита. В дыру просунулась рука с револьвером. И голос рявкнул: «Фантом!»

Затем револьвер упал на пол и послышался вопль боли и отчаяния.

— Глаза!.. Бусебо!..

Что-то упало, в комнату кто-то рухнул и после нескольких конвульсий затих.

Кершов вскочил и схватил визитера.

— Господи Иисусе! — услышал я. — То же самое, что с Ансельмом Сандром… глаза!

Я узнал человека. Это был господин в сером. И несколько раз выкрикнул:

— Человек в сером! Человек в сером!

— Как он сумел войти? — яростно выкрикнул Кобе. — Не отпускайте его, господин Кершов?

Комиссар полиции тряхнул головой и медленно выпрямился.

— Он мертв, — прошептал он, — его глаза выжжены… Что за дьявольские силы окружают нас?

— Кто это? — закричал я. — Вы его знаете?

— Да, я его знаю… это… нет, Кобе, пусть лежит лицом вниз, слишком ужасный вид. Бедняга, мой бедный друг, — вдруг всхлипнул он.

— Как? Это ваш друг? — Я был поражен.

— И ваш также, Хилдувард… Это английский сыщик Кенмор!

Патетье первым задал четкий вопрос:

— Что он делал здесь? Искал Фантома?

Мы трое не могли дать ответа, но со стороны прилегающей библиотеки послышался пронзительный вопль. Кобе всех обогнал. Он пронесся через библиотеку к веранде и на мгновение застыл на месте, словно в него ударила молния.

— Опять! Вон за стеклами галереи!

Мы слышали, как он пробежал по коридору, потом выругался. Я хотел присоединиться к нему, но Кершов удержал меня.

— Кобе справится один, — сказал он и задумчиво добавил: — Почему были крики за стеклом? — Он оглядел галерею с матовыми стеклами. Патетье предложил немедленно отправиться за помощью, но комиссар счел это ненужным. — Уверен, наверху потребуют хранить молчание об этом какое-то время, поскольку Кенмор был прислан к нам с особой миссией и получил аккредитацию от юридических властей.

— Сейчас на Влесхизбруге дежурит полицейский, — сказал Патетье. — Хотите, я схожу за ним?

— Сходите, — согласился господин Кершов после недолгого раздумья, — попросите его прийти сюда, но ничего не говорите о случившемся здесь.

Начальник уже в холле дал полицейскому необходимые распоряжения. Через четверть часа труп Кенмора был убран. Никто на улице не подозревал о новой драме.

Вернулся расстроенный Кобе.

— Бандит обогнал меня, — проворчал он. — У него словно крылья за спиной.

— Ты его видел, Кобе?

— И да, и нет… черная молния.

— У вас вроде была лампа, — сказал Кершов.

— Была. Я схватил лампу с лестницы, что позволило мне чуть рассмотреть его поганую рожу.

— Лучше, чем ничего!

— Слишком мало! Я вряд ли смогу узнать его, если встречу.

— Очень жаль, — вздохнул Кершов.

— Но это был крепкий парень, — сказал Кобе, — бульдожья башка. Больше ничего сказать не могу.

Кершов сел за стол и принялся писать протокол. Мы с Патетье остались сидеть и молчали. В комнате стояла такая тишина и царило такое спокойствие, что трудно было поверить в драму, разыгравшуюся у нас на глазах.

— Хилдувард, — заговорил в конце концов бравый парикмахер, — ты в состоянии заниматься сыском. Заставь работать мозги, мой мальчик, а не сиди, как кукла на ниточках!

— Кенмор преследовал Фантома, а Фантом проник сюда, чтобы разделаться с тем или другим человеком, как обычно поступает…

Кершов перестал писать. Он не прислушался к моим словам. Встал и поспешно удалился.

— У меня куча работы, — вздохнул он, спускаясь по лестнице.

— Продолжай, Хилдувард, — настоятельно потребовал Патетье, когда мы остались одни. — Господин Кершов не верит в твои способности сыщика, а я верю.

— Фантом знает место за матовыми стеклами галереи и знает, что может легко и быстро уйти от преследования. Когда тебя легко ранили, попытка провалилась, но на этот раз ему бы удалось убить тебя, не вмешайся Кенмор.

— Вполне возможно, — кивнул Патетье, соглашаясь. — А… выжженные глаза?

— Тут я ничего не понимаю! — в отчаянии воскликнул я.

— В этом и состоит трудность, — угрюмо сказал он, — ты прочел тонны полицейских романов, изучил методы господина Лекока, был первым в Генте, который что-то узнал о Фантоме и его преследователях Кенморе и… как зовут второго сопляка?

— Токантен?

— Токантен или другой тип с таким же смешным именем! Опять ткнулись носом в пустоту, — впервые Патетье выглядел растерянным и сожалел о своей страсти к сыщикам и их расследованиям. — На самом деле лучше бы этот кровавый бедлам остался в книгах, — проворчал он, — жизнь прекрасна, проживать ее здорово! Знаешь, Хилдувард, у меня безумное желание закрыть цирюльню раз и навсегда и отправиться подальше отсюда — в Патагонию на вершину Везувия!

Патетье никогда не ладил с географией и был уверен, что Швейцария стоит на берегу Атлантического океана.

— Патагония очень далека от вершины Везувия, которая, кстати, необитаема, — улыбнулся я, — тебе лучше начинать с Арденн. Погода там хорошая и мягкая, чтобы провести несколько дней приятного отдыха.

— Подумаю, — сказал Патетье и ушел.

Когда я остался в библиотеке один, она показалась мне мрачной и зловещей. Я вспомнил последние слова моего друга. Патетье боялся! Патетье боялся! Этот энергичный человек, о чем свидетельствовали его хладнокровие и флегматичность весь этот год ужасов, думал о спасении своей шкуры.

Мог ли я осуждать его?

Я только пожалел, что он не предложил мне сопровождать его, и сильнее ощутил свое одиночество.

— Вы еще не легли? — вошел Кобе Лампрель. Его прирожденная веселость, казалось, оставила его. У него был мрачный взгляд. — Я солгал господину Кершову.

— Надеюсь, он не заметил. Кобе, я не сомневался в этом, — печально вымолвил я.

— Это не была собачья морда. Это даже не был мужчина.

Я молча кивнул.

— Это была женщина… я позволил ей уйти.

— Почему? — прошептал я. — Ведь она убийца, а Кенмор…

— Плевать мне на Кенмора. Если бы он проник к нам, как вор, я бы прикончил его, сыщик он или нет. Женщина его не убивала, а закричала потому, что единственная видела, что здесь происходит, даже через полуматовые стекла.

— Ты прав, Кобе, — вздохнул я. — Я знал это. Ты разглядел ее лицо?

— Нет. Я оставил капюшон у нее на голове, но ощутил запах ментоловой пастилки, которую она сосала!

— Бог хранит ее, кем бы она ни была! — воскликнул я.

— Да, Господь лучше видит, что происходит в сердце людей, чем Кершовы и Кенморы, вместе взятые, а полицию я оцениваю не столь высоко, чтобы обсуждать то, что предпочитаю хранить при себе.

Утром я обнаружил записку Патетье в почтовом ящике.

Мой дорогой Хилдувард,

Я решил последовать твоему совету. Отправляюсь проветриться в Арденны, как ты их называешь.

Как только найду тихий уголок, где смогу забыть о сыщиках и убийствах, ты сможешь присоединиться ко мне.

Когда почувствую себя прежним и вернусь в Гент, то сожгу все эти романы.

Твой преданный Патетье.

Я, не глядя, снял с полки приключения Робинзона Крузо. Как и он, я пребывал на острове, окруженный опасностями. Но Пятница присматривал за мной.

Глава десятая Фантом

Я не представлял, что конец злоключений так близок.

Во второй половине дня в дверь позвонил полицейский и передал просьбу господина Кершова немедленно прийти в замок Ромбусбье. Я, забыв о моросящем осеннем дожде, помчался в старый квартал, где когда-то жил, и, пробегая по Темпельгофу, бросил меланхоличный взгляд на закрытые ставни цирюльни Патетье. Я переживал, что старый друг так внезапно покинул меня. Во дворе древнего жилища я увидел бригадира и пятерых полицейских в гражданском.

— Комиссар ждет вас в коридоре, господин Сиппенс, — сообщил бригадир, отдав военное приветствие.

Я взбежал по крыльцу, толкнул дверь и удивленно вскрикнул. Рядом с Кершовом стояла моя бывшая служанка Барбара в кургузом черном платьице, карнавальной шляпке на голове и с перекошенным плечом.

— Барбара! Как…

Кершов знаком велел мне замолчать.

— Будет время для объяснений, — твердо сказал он. Он выглядел взволнованным и даже возбужденным. — Следуйте за нами, — потребовал он.

Мы не обменялись ни словом, поднимаясь по лестнице, пока не пришли в низенький зал, откуда потайная дверь вела в подземелье. Кершов возглавлял шествие, Барбара, прихрамывая, шла за ним, я остался в арьергарде. Открыв дверь и готовясь спускаться по спиральной лестнице, Барбара вышла вперед. Кершов не помешал ей. После нескольких шагов внизу она остановилась.

— Тихо… Вы ничего не слышите? — спросила она.

Мы прислушались… слышен был странный шум.

— Словно… — начал Кершов.

Но Барбара прервала его:

— Дерутся! Боже, не дай нам опоздать!

Она пробежала мимо тюремной камеры и замерла рядом с маленьким низким залом с колодцем. Из-за закрытой двери доносился глухой шум: топот ног и прерывистое дыхание. Я увидел, что Кершов достал револьвер и крепко сжал его. Барбара повернулась к нему.

— Как только открою дверь, стреляйте! — требовательно прошептала она. — Никаких колебаний… стреляйте… и стреляйте, чтобы убить, иначе никто не выйдет отсюда!

— Знаю, — пробормотал господин Кершов, поднимая револьвер, — ломайте дверь.

Барбара изо всех бросилась на дверь. Та распахнулась. Признаюсь, все произошло со скоростью молнии. В бледном свете кучерского фонаря, стоявшего на бортике колодца, были видны двое борющихся мужчин. Вначале я не узнал их, поскольку они тесно сплелись. Господин Кершов с колебанием навел револьвер на дерущихся. Один из драчунов резким рывком попытался вырваться из объятий другого и попал в свет фонаря. Я узнал обоих: это были Борнав и Патетье, которые сражались не на жизнь, а на смерть.

— Он высвобождается! — крикнула Барбара. — Стреляйте! Грохнул выстрел. Сквозь полумрак пролетела огненная стрела.

— Попал! — крикнула Барбара, когда один из мужчин рухнул на пол с пронзительным воплем.

Я, как сумасшедший, заплакал. У моих ног… неподвижно… мертвый… лежал Патетье.

— Вы… убили… того, кого не надо было убивать! — завопил я, угрожая Кершову кулаком.

— Нет, — тихо сказала Барбара и указала на Борнава, который почти без сознания упал на руки офицера полиции. — Это… Токантен!

— А он? — выкрикнул я, указав на труп своего старого друга.

— Фантом!

Я был готов выплюнуть ей в лицо свое несогласие, гнев и возмущение, но Барбара оттолкнула меня и закричала:

— Вон отсюда! Забудьте обо мне…

Борнав и Кершов бросились к двери, не сказав ни слова, а я, застыв от удивления, уставился на Барбару. Она бросилась к колодцу, потом нагнулась и подобрала с плит нечто, напоминающее большие очки. Ого! Рисунок на клочке бумаги Тюитшевера.

— Боже, сжальтесь над нами, — пробормотала Барбара, — глаза Бусебо!

Она отвернулась и бросила очки в колодец.

Господи! Тряхнуло так, словно началось землетрясение. Зашатались пол и стены. Из колодца взметнулся столб серого пара и посыпались каменные обломки. Я ощутил сильный удар по голове и провалился в черную бездну.

Я пришел в себя в библиотеке в комфортабельном кресле в облаке сильного запаха винного уксуса и йода.

— Всего лишь царапины, — послышался голос Кобе, — а она пострадала куда сильнее.

На софе лежала женщина. Ее голова была замотана бинтами. Борнав и Кершов стояли, склонившись над ней.

Я узнал Барбару по ее жалким одежкам.

— Как вы считаете, Токантен, будет ли она в состоянии говорить? — осведомился Кершов.

— Конечно, смогу, если вы ослабите эти бинты, — услышал я слабый голос раненой женщины.

— И господин Сиппенс услышит, — сказал Кобе, — он приходит в себя.

Но прошло еще некоторое время, пока Барбара не заговорила, и мы услышали ее рассказ. Барбара неподвижно лежала на софе, а я безвольно и бессильно затих в кресле. Я видел, как в комнате суетился доктор Маттис, перешептывался с Кершовом и Борнавом — теперь его лучше называть Токантеном — и, наконец, кивнул.

— Хилдувард, мой пострадавший друг, ты готов слушать? — спросил Кершов, положив ладонь мне на руку. — К несчастью, я могу поведать вам только печальные вести.

Я попытался улыбнуться и улыбнулся, но саднящими губами. Щеки горели от боли.

— Готов вас выслушать, — простонал я. — Патетье, которого я знал еще ребенком, стал Фантомом, а Борнав, которого долгие годы знал клерком нотариуса, стал Токантеном, всемирно известным сыщиком. Сейчас вы мне скажете, что Барбара на самом деле заколдованная принцесса, как в сказке «Ослиная шкура». А кто вы на самом деле, Кершов? И кто я? Будет ли удивительным обнаружить рогатого дьявола в шкуре идиота Хилдуварда Сиппенса?

Кобе, который покидал комнату, вернулся и объявил, что архивариус Пон пришел.

— Господин Пон, — спросил я, — вы пришли узнать о выжженных глазах вашего друга Ансельма Сандра?..

— Напротив, господин Пон прольет свет на всю историю, ибо благодаря его знаниям мы нашли решение ужасающего секрета, — заявил господин Кершов.

— Я готов выслушать всех, — прошептал я, покорившись судьбе.

Установилась тишина. Все присутствующие полукругом сидели рядом со мной, а софа была вторым полукругом. Рядом со мной был господин Кершов, слева от него — господа Пон и Токантен. Кобе Лампрель устроился между мной и диваном, на котором неподвижно лежала Барбара.

— Если я могу сформулировать мольбу, — сказал я, — расскажите сначала о Патетье, поскольку я по-прежнему уверен, что речь идет о чудовищном недоразумении. Патетье — Фантом! Это невозможно! Если вы только не примете за реальность колдовство.

Кершов покачал головой и с нескрываемой печалью глянул на меня, потом медленно заговорил, тщательно подбирая слова:

— Я отвечу на второй вопрос, Хилдувард, хотя это немного нарушит порядок моего рассказа. Мне было бы удобнее сообщить все это иначе.

Вернусь к дню, когда таинственный Натан Фом явился в нотариальную контору Бриса. Тюитшевер, который вовсе не был незначительным и молчаливым клерком, каким его все считали, несомненно, подслушивал под дверью и отметил имя Натана Фома. С определенным прицелом: старик Тюитшевер, вы это знаете, Хилдувард, был маньяком игры в трансформацию имен.

Я покраснел, вспомнив об утаенном клочке бумаги.

— Значит, вы в курсе дела, — прошептал я.

— Мы оставили записку между подкладкой и тканью, — улыбнулся Кершов, — в надежде, что кто-то обнаружит записку. К несчастью, этим кто-то оказались вы, Хилдувард, и это стало помехой для ваших друзей-сыщиков. Тюитшевер, который был клиентом цирюльни в Темпельгофе, неоднократно пытался заинтересовать Патетье своей детской игрой, показывая ему забавные результаты перемещения букв. Как раз после визита Фома в нотариальную контору, когда он брился в цирюльне, он показал результат трансформации имени Натана Фомма, или Фатона Намме, поскольку он записал имя на слух, Фомме вместо Фом, а не в той правильной орфографии, как мы знаем сейчас. Этот результат не имел никакого значения. Он признался Патетье, что не удовлетворен им. После его ухода Патетье, чтобы быть приятным клиенту и оказать ему услугу, в свою очередь поменял местами буквы. Результат оказался ошеломительным. После нескольких перестановок он получил: «по имени Фантом». Позже и мы нашли истинную деформацию имени Ната Фома: Фантом.

Для Патетье это было знамение. Случай сыграл роковую роль. Патетье закончил чтение книги Кенмора о преступлениях призрачного бандита Фантома, которого не могли поймать долгие годы. Тот же случай послал в его руки книгу о похождениях гентского пирата Иохана де Местре и его экипаже убийц, членом которого был Ромбусбье! Патетье, человек удивительно умный, образования не получил, но немедленно установил связь между таинственным покупателем древнего жилища в Темпельгофе Фантомом и угаснувшей семьей Ромбусбье.

Вы, Хилдувард, были на пути в Эстамбург, а он уже начал поиски в университетской библиотеке и за несколько часов обнаружил то, что Кенмор и Токантен долго и безуспешно искали. Пону потребовалось несколько недель упорного труда.

Между прочим помощник пирата де Местре носил имя Натан-Поля Ромбусбье, в котором угадывается не только прозвище Бусебо, искажение имени Вельзевула, но и имя Нат Фом. Причина появления буквы Ф проста: шевелюра пирата была такой непокорной, что ее надо было постоянно смазывать помадой, но один шепелявый пират вместо «помада» говорил «фомада». Остальные сократили слово в «фом». Нат Фом: Фантом!

Попробую рассуждать, как это наверняка сделал Патетье: через несколько веков в Лондоне появляется мужчина, который по определенной причине интересуется семьей Ромбусбье. Это преступник, но также, как указал Кенмор, маньяк-графоман. Быть может, он тоже занимался детской игрой в перестановку букв и открыл сочетание Нат Фома и Фантома. Он счел это знаком свыше, поскольку фантом означает «призрак». Патетье осенило: Нат Фом и Фантом суть одно и то же лицо.

Он собирается приобрести древнее жилище и имеет причину для этого, каковую Патетье пытается узнать. Почему? Только для тебя, Хилдувард, чтобы оказать тебе услугу. Романтические книги сильно повлияли на него, и он ведет себя, как господин Лекок! Он завлекает Ната Фома в замок Ромбусбье и держит пленником. Что делают герои кровавых историй, чтобы выпытать тайну? Они пытают. Патетье заставляет пленника заговорить с помощью раскаленного железа. Мы видели ожоги на его теле. Нат Фом сдается и выкладывает секрет, а именно, что он искал в древнем жилище. Но к этому мы вернемся позже. Откровения пленника кажутся Патетье слишком смутными или неверными, поскольку он пытался вырвать у своей жертвы книгу, которую тот писал и которой Кенмор придавал особое значение. Но, теперь мы знаем это, Нат Фом уже не имел ее. Он только сумел сказать, как действовал, совершая ужасающие преступления.

То, что произошло далее, относится к области предположений, но думаю, я прав, выдвигая следующую гипотезу: Патетье, конечно, восхищался сыщиками, но и столь же сильно восхищался гениальными преступниками. Когда он узнал, что Кенмор и Токантен потерпели неудачу там, где он потратил всего пару часов на выяснение истины, его восхищение перед сыщиками исчезло. Он обратил его на бандитов-победителей. Теперь, когда он учился у неуловимого призрачного бандита, ускользнувшего от самых лучших сыщиков и попавшего в его руки, он возомнил себя… великим преступником! Глупец Нат Фом пленен простым брадобреем. И самым великим преступником мог стать Патетье!

Теперь мой рассказ ускоряется.

По вашей вине погибает Руффи, любимый кот тетушки Аспазии. Патетье отправляется защищать вас, но знает, что ваша непреклонная тетушка решила лишить вас наследства. Фом, или Фантом, научил его, как превращать убийство в несчастный случай и как изготовить поддельный ключ с помощью отпечатка на воске. Думаю, изготовил ключ Фом, за что Патетье угостил его виски, ибо ради выгоды он не смотрел на расходы. Он ловко подстроил несчастный случай и направил полицию по ложному пути. Ваше сказочное наследство для вас сохранил… Патетье. В этот момент на сцене появилась Валентина, шантажом заставила вас взять ее в жены. Действовала она из жадности…

Токантен внезапно перебил его:

— Нет… хотя она была старше Сиппиенса, но по-настоящему любила его. А он считал ее старой девой, у которой были свары со всеми служащими, и ее любовь выглядела ненавистью. Любовь и ненависть зачастую родные сестры.

Я опустил голову, признав его правоту.

— Патетье уже принял решение. Валентина Брис знала или подозревала истину и стояла у него на пути. Он не видел ее в качестве любящей жены Хилдуварда и опасался, что она сделает его жизнь невыносимой. Значит, она должна была умереть… Но он ждал, пока Фом закончит собирать пневматический пистолет, почти бесшумное оружие. С его помощью он совершил несколько преступлений.

— Пистолет? — удивился я.

— Немного терпения, Хилдувард! Это был тот пистолет, которым пользовался Фантом, но оружие требует от стрелка особой ловкости, а Патетье был далеко не умелый стрелок. С карабином все было по-иному, ибо он позволял тщательно прицелиться. Он делал теперь все так, как объяснял ему Фантом. Он купил в разных магазинах с виду безопасные детали, а Фантом собрал смертоносное оружие. Первой жертвой карабина стала Валентина.

— А второй — Тюитшевер! Но по какой причине?

— Скоро поймете простую причину этого убийства. Тюитшевер вел двойную жизнь. Он узнал, что Хаентьес ворует, и выудил у него деньги. Клерк-вор остался буквально без единого су, что заставило Тюитшевера искать новый источник для поддержания своего образа жизни. Его мания трансформации имен пришла ему на помощь. Он начал вновь переставлять буквы и получил тот же результат, что и Патетье: Фантом. Это ничем бы ему не помогло, но его врожденная бесчестность заставила его рыскать по ящикам столов своих коллег, чтобы найти что-нибудь полезное.

— Он нашел несколько записей в моем ящике, — вмешался Токантен. — Боже, каким неосторожным я оказался! И тогда он обыскал то место, чего ни Кенмор, ни я не осмелились сделать. Он обшарил дом Патетье! — саркастическим тоном признался Токантен. — Урок скромности. Я принимаю его, как искупление!

— Надо сказать, что он искал другое, скажем, деньги, в которых нуждался, когда источник ворованных денег иссяк.

— Значит, письмо шантажиста без адреса предназначалось Патетье? — пролепетал я.

— Верно, и реакция не заставила себя ждать. Тюитшевер получил пулю в голову!

— Но что он искал… — начал я и закусил губу.

— В замке Добри, не так ли? — усмехнулся господин Кершов. — Узнаете чуть позже.

— Ба, почему бы не сейчас, — перебил его Токантен, — тем более могу добавить еще одну причину убийства.

Тюитшевер нашел в найденных записях, что кое-что может принести гораздо больше, чем он собирался выманить у Патетье, который не был зажиточным человеком. Именно поэтому он отправился в замок Добри, где встретил… Хилдуварда Сиппенса и персону, которая обратила его в бегство.

— Персону!.. — воскликнул я.

— Которая сразу поняла, что Тюитшевер ни перед чем не остановится, даже перед убийством Хилдуварда Сиппенса, но у нее было плохое ружье.

Я хотел задать новый вопрос, но Токантен не позволил, продолжив рассказ:

— Когда Патетье узнал, что его юный друг встретился со смертью лицом к лицу, он взялся за поиски виновного… и нашел белую маску. Судьба Тюитшевера была решена. Думаю, он больше мстил за Хилдуварда и предупреждал новое покушение на него. Передаю вам слово, Кершов.

— У вас это получается лучше, — возразил комиссар полиции, — тем более это непосредственно касалось вас.

Токантен кивнул и продолжил:

— Согласен. Случай или дьявол сделал так, что господин Сиппенс оказался свидетелем этого происшествия. Я отыскал убежище Хаентьеса и хотел добиться от него признания. Но и Патетье шел по его следу, но по другой причине. Хаентьес обворовал своего бывшего хозяина, мэтра Бриса, и считал его виновным в хищении ста тысяч франков, нанеся урон Хилдуварду. Это требовало отмщения. Когда он увидел меня вместе с Хаентьесом, то решил, что я сообщник. Без случайного вмешательства господина Сиппенса в подвальной кухне было бы два трупа! Я отделался лишь небольшой царапиной…

— А Кенмор? Человек в сером? — спросил я.

— Он следовал за Патетье по пятам целый день, ибо в этот раз понял все быстрее меня. Он знал, кто такой Фантом! Но Фантом растворился в ночи!

Снова воцарилось молчание. Кершов нарушил его:

— Нам следует заключить, что все преступления он совершал… из любви к Хилдуварду Сиппенсу.

Я пронзительно закричал и забился в рыданиях.

— Увы, — пробормотал господин Кершов, — без вмешательства Ансельма Сандра, профессора из Турнэ… без…

— Глаза Бусебо, — тихо добавил Токантен.

У меня случился нервный припадок. Мои глаза остановились на Барбаре, которая до сих пор даже не шевельнулась. Ее рука пошарила в складках платья и кое-что вынула… Я увидел, что это была ментоловая пастилка, которую она сунула в рот, найдя щель в бинтах.

Глава одиннадцатая Сторожевой пес Тота

Я сумел скрыть свое замешательство и задал наудачу один вопрос, а ответ оказался важнее, чем я ожидал.

— Значит, Патетье пробрался в контору мэтра Шартинка, что ужаснуло Тюитшевера. Почему он не свел счеты с ним тогда?

— Патетье никогда не проникал в контору, — возразил Токантен. — Тюитшевер выдумал эту историю, чтобы направить полицию по ложному следу в поисках человека в белой маске. Он рыскал по бухгалтерским книгам, чтобы припереть в стенке Хаентьеса, которого ненавидел. Но его хитрость обернулась против него, поскольку это заставило Патетье действовать быстрее.

Я повернулся к Кершову.

— Откуда возникла мысль заподозрить Валентину в краже наследства? — спросил я.

— Кенмор подслушивал у двери номера в гостинице «Колокол» в Дижоне…

— В чем был его интерес?

— Никакого не было, он шел по следу кое-кого. Валентина Брис его не интересовала, но слежка за ней должна была, как он полагал, привести его к Фантому… прежнему Фантому… не новому… самому ужасному из них двоих!

Я закрыл глаза и вздрогнул: самым ужасным, действительно, оказался Патетье.

— А теперь передадим слово архивариусу Пону, — предложил Кершов.

— Если бы во время визита господина Ансельма Сандра начальник внезапно не потребовал моего присутствия, мы, конечно, избежали бы многих несчастий, поскольку Сандр обнаружил, что семьи Ромбусбье и Добри объединены родственными связями. Не буду углубляться в детали, чтобы не занимать много времени. Если господин Сиппенс захочет узнать подробности, я в его распоряжении.

Натан Фом на самом деле носил имя Джон Ромбусбье и был одним из последних представителей этой благородной семьи, которая эмигрировала в Англию несколько веков назад. Он унаследовал жестокую, преступную и двуличную натуру своего предка, пирата Ромбусбье, которым не просто восхищался, а поклонялся, как идолу. Случайно и имея немного информации, он узнал, что существует нечто, которое я бы назвал «секретом Ромбусбье». Он многие годы тщетно пытался разузнать больше, пока ему в руки не попала маленькая книжица: в ней рассказывалось об английских пиратах, а также о страшном Иохане де Местре и его подручных. Если тайна чуть рассеялась, одно оставалось совершенно непонятным: глаза Бусебо. Книжица попала ему в руки довольно поздно, поскольку он уже десять лет жил в Эстамбурге. В Англии и Франции земля горела у него под ногами, и многие решили, что он покончил с преступной жизнью. Но в Бельгии жили несколько потомков Ромбусбье, семьи, которая покинула страну лет десять назад и не подавала признаков жизни. Самой близкой к генеалогическому древу была семья Брис.

— Значит, Брис… были Ромбусбье?! — воскликнул я.

— Да, и мои поиски позволяют мне утверждать, что нотариус Брис был единственным, кто мог претендовать на владение замком Ромбусбье.

— Почему он не заявил о своих правах? — недоверчиво спросил я.

— Потомку что он знал грех, позоривший имя Ромбусбье…

— И потому что знал, последний потомок, носивший это имя, был отпетым мерзавцем, — добавил Токантен.

Кершов потребовал слова:

— Простите, господин Пон, если я вас прерву на несколько мгновений. Токантен знал это и если оставался в Генте долгие годы в конторе Бриса с терпением тигра, поджидающего добычу, то только потому, что чувствовал, в тот или иной день Ромбусбье или Фантом появится.

Токантен кивнул:

— Кенмор, похоже, тоже мог это узнать, но значительно позже. Именно по этой причине он прибыл сюда с большим опозданием, рискуя поставить под удар всю операцию.

— Не говорите этого, Кершов. Когда Кенмор написал, что ищет криминальные записи Фантома, он немного погрешил против истины. Он знал «тайну Ромбусбье», ту, что имеет отношение к глазам Бусебо, по крайней мере, ужас, который с ними связан. Он знал, что Фантом попытается завладеть ими, чтобы устроить на земле сущий ад. А сам стал одной из первых жертв.

Архивариуса попросили продолжить свой рассказ.

— Первой жертвой был Ансельм Сандр, — взволнованно сказал Пон, — ибо именно он сделал открытие. В конце XVI века через некоторое время после смерти Дрейка легкий английский фрегат «Индевор» был взят на абордаж и захвачен испанским корсаром. На борту английского судна находился ученый, который долгое время был в Египте и который завладел, преодолев множество опасностей и потратив немало трудов, несколькими древними статуями. Одна из них была каменным монстром-охранником, который лежал у ног жестокого бога Тота. Тот, как учит нас история, обладал способностью убивать с помощью трех чувств: слуха, обоняния и зрения. Частично это было правдой. Издавая пронзительные звуки, жрецы Тота могли порвать барабанную перепонку и вызвать мозговое кровотечение. Они использовали отравленные летучие духи, вызывавшие быструю смерть, и располагали таинственными камнями, излучавшими смертоносные лучи, сжигавшие глаза и вызывавшие внезапное и смертельное кровотечение в мозгу.

Это не легенда. Современным ученым удалось разгадать только тайну смертоносных духов, ибо речь идет о синильной кислоте.

Испанскому корсару не повезло, в свою очередь. Едва он поджег английский фрегат, как на горизонте показалось судно с черными парусами Иохана де Местре. Сражение было коротким. Корсаров истребили, а судно разграбили. При разделе добычи Ромбусбье досталась статуя охранника. Он, несомненно, выбросил бы статую за борт, считая, что она не имеет ценности, но черты каменного монстра показались ему схожими с его чертами, и он статую сохранил. Пират не был безграмотным. Наоборот, он правильно говорил и писал на нескольких языках, в том числе знал латинский, греческий и даже несколько диалектов восточных языков, ибо прежде чем взойти на борт пиратского судна, несколько лет успешно учился. Ему было известно имя Тота, а также его таинственные и смертоносные способности. Он открыл секрет камней, спрятанных в чреве каменного стража. Так глаза Тота стали глазами Бусебо. Действительно, с помощью глаз Бусебо можно было выжигать глаза людей.

В небольшом мемуаре, написанном и изданном Дефо, где говорилось о пиратах и корсарах, упоминалось, что один из негодяев той эпохи обзавелся черными очками. Именно это обнаружил Ансельм Сандр… среди многого другого. После позорной казни пирата на набережной казней в Лондоне каменный монстр перешел в руки его сына Теобальда Ромбусбье, который покинул Лондон и вернулся в Гент. Он до самой смерти жил в выстроенном им замке. Теобальд не имел криминальных наклонностей и, похоже, даже покаялся в преступлениях своего отца. Он спрятал статую и страшные очки в подземельях замка и велел изготовить копию, которую установил во дворе. Он скончался в преклонном возрасте. Ему было девяносто лет. Через полтора века Ромбусбье разрешили вернуться в Англию. Это случилось в 1846 году. Мне кажется, что с этого года дом в Темпельгофе оставался необитаемым. Узнав подоплеку ужасающего секрета, Ансельм Сандр тут же приехал в Гент, чтобы частично разрушить статую и завладеть смертоносными очками Тота, что оказалось роковым для него: ужасные лучи выжгли ему глаза, и он умер в страшных мучениях. Я попрошу одного из господ закончить рассказ.

— Патетье заметил, как Сандр входил в замок Ромбусбье, он проследил за ним и за его действиями, — подхватил Токантен. — Когда он увидел, как бедняга рухнул на пол, он с его живым умом сразу понял, в чем дело. Он оказался владельцем великого секрета, который тщетно пытался выяснить Фантом. Быть может, он некоторое время сомневался в могуществе глаз Бусебо и решил провести несколько опытов. От Кобе Лампреля он узнал о жестоких издевательствах шевалье Сербрюиса над невинными птичками. Патетье, бывший всегда верным другом животных, знал, что Сербрюис был дальним родственником знатной семьи Ромбусбье, и это укрепило его в мысли, что этот жестокий тип может обладать ужасающими способностями предка-пирата. Патетье действовал не только как экспериментатор, но и как мститель за замученных зверушек. Он стал безжалостным палачом, а Сербрюис послужил ему подопытной свинкой.

— А Кенмор… — заикнулся я.

— Он готовился арестовать Фантома… Патетье услышал его шаги, как и Кобе Лампрель. Полагаю, он ожидал прихода Кенмора после бегства от него в полуквартале. Он держал дьявольские очки под скатертью стола, готовый использовать их в любое мгновение.

— Ох, — вздохнул я, — теперь понимаю странные слова Патетье, которые он произнес однажды. Патетье знал, что глаза Бусебо являются ужасающим секретом. Только Богу известно, не разболтал ли Натан Фом этот секрет… ведь он мог проговориться во сне!

— Молчание не всегда золото, не так ли? — шепнул господин Кершов.

Я опустил голову.

— Но кроме Кенмора, в доме была еще одна персона. Она видела смерть Кенмора. Кобе Лампрель схватил ее.

— И отпустил ее, — согласился Кобе, — это мое дело…

— Подождите, — перебил его господин Кершов, — я хочу кое-что добавить к этим разным заявлениям. У Натана Фома, или Джона Ромбусбье, была юная сводная сестра, которая безуспешно пыталась заставить брата отказаться от преступной жизни. Она могла бы добиться успеха, если бы ей на глаза попался небольшой труд об английских пиратах. Эта сестра, несмотря ни на что, продолжала любить его и защищать… Ради этого она поселилась в древнем замке в Турнэ, поскольку он перешел ей от матери, одной из Добри.

— Яна Добри! — воскликнул я.

— Нет, Яна Ромбусбье, — улыбнулся Токантен.

Я увидел, как Барбара вцепилась в бинты и сорвала их. На софе лежала… Яна Добри, но ее прекрасное лицо было изуродовано многочисленными шрамами.

— Яна… Барбара… Яна! — пролепетал я.

Кершов и Токантен бросились к ней.

— Какая неосторожность… Кобе, зови быстрее доктора Маттиса… Боже, сможем ли мы остановить кровотечение.

Лицо девушки истекало кровью.

Она потеряла сознание.

Теперь я узнал все в малейших деталях… Она поступила ко мне на службу под именем Барбары Улленс в поисках убийцы своего брата. Начала подозревать Патетье. Почему она последовала за мной в Эстамбург, выгнала меня из замка Добри из страха перед Тюитшевером, которого пыталась убить, пока он не ранил меня. Как за время своего отсутствия следила за каждым моим шагом с помощью Питсура, ловкого мима, партнером которого была в английских спектаклях, когда зарабатывала себе на жизнь цирковой артисткой. Как Патетье, вооруженный смертоносными очками, преследовал нас в Син-Питерс-Бюитен, намереваясь ее убить. И почему она сдалась Кершову и помогла разоблачить Патетье. Я понял, что ненавидящий взгляд, который она бросила из окна замка Ромбусбье, предназначался не мне, а был направлен на скромную цирюльню брадобрея Патетье.

— У нее был пневматический пистолет брата, первого Фантома, — сказал Токантен, — который ему не вернула. Она воспользовалась им всего один раз… пытаясь убить Патетье, а не вас, Хилдувард Сиппенс.

— А почему она сбежала с фермы Густа Кромме?

Токантен странно улыбнулся.

— Несомненно, из-за страха перед Патетье, — сказал я, пытаясь ответить на свой вопрос.

— Нет. Патетье ни при чем… Она сбежала из-за тебя.

— Из-за меня? Смешно! По какой причине?

— Поскольку она влюбилась в вас, мой мальчик.

Я зажмурился, из моих глаз лились горячие слезы. Вдруг передо мной появился образ Валентины.

— Валентина… Яна… две кузины… обе Ромбусбье… Наконец была решена загадка сходства.

Эпилог

Я передал все состояние тетушки Аспазии фонду защиты животных. Замок Ромбусбье будет снесен, а на его месте построят приют для бездомных собак и кошек.

Я стал бы безденежным человеком без… Патетье. Патетье завещал мне цирюльню и неплохой капитал. Я обосновался в цирюльне, но не смог бы заполучить клиентуру без… Кобе Лампреля.

— Я когда-то учился этому ремеслу, — сказал он, — и я мастер на все руки. Оставите меня парикмахером? Хотите вы или нет, но я останусь при вас с зарплатой или без, как говорила блоха человеку, страдающему анемией.

Он остался. Он бреет и стрижет, а я держу кассу.

Дело Ромбусбье-Фантома получило огласку… Не очень широкую, но оно привлекло внимание некоторой публики к моей персоне.

В это едва можно поверить, но Кершов и Токантен отдали мне львиную долю заслуг в уничтожении Фантома. Некоторые газеты стали восхвалять сыщика-любителя Хилдуварда Сиппенса. От этого можно сойти с ума!

Следствием было то, что ко мне повалили всякого рода бедолаги, которые просили меня решить ту или иную проблему криминального характера.

И снова случай подшутил надо мной.

Чтобы избавиться от этих паразитов, я согласился рассмотреть кое-какие дела, пытаясь их разрешить. И преуспел! И теперь, как только надо пролить свет на какое-либо сомнительное дело, ко мне бегут со всех сторон.

Хилдувард Сиппенс, мастер-сыщик… Нет и нет. Хилдувард Сиппенс, брадобрей и продавец духов! И ничего больше. Настаиваю на этом!

Этим утром…

Тихо открылась дверь, и Кобе прокричал:

— Посетители! Бриться или стричься?

Ни то ни другое. В цирюльню вошла Яна.

— Они выпустили меня из клиники, утверждая, что я выздоровела, — жалобно произнесла она.

На ее щеках остались глубокие шрамы. Выглядела она бледной и слабой.

— Яна, — вскричал я, — знаете ли вы, что было записано, что вода погасит глаза Бусебо только после того, как они будут сеять смерть и разрушение? Знали ли вы об этом, бросая злосчастные очки в колодец, или господин Пон забыл вам сказать об этом?..

— Конечно, я знала, но видите, смерть не захотела меня взять.

— На коленях благодарю Бога, — страстно воскликнул я, — но Яна… Вы мне нужны… А нужен ли вам я?..

Она положила головку на мое плечо и несмотря на то, что голос ее был исключительно тихим, сумел расслышать сказочное «да».

Через несколько минут Кобе Лампрель вывесил на двери цирюльни небольшое объявление. В нем большими буквами было написано:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ОБРУЧЕНИЯ.

Послесловие Рейн А. Зондергельд Выдумка — то же болото…

Полицейский роман «Проклятие древних жилищ» Джона Фландерса.

Неизданный роман «Проклятие древних жилищ», рукопись которого, вероятно, датирована 1948 годом, был обнаружен «Сообществом Жан Рэй». Это произведение доказывает, как может ошибаться читатель, ожидая текста в стиле «Фламсе Филмстье» только из-за подписи Джон Фландерс. Наше замечание не имеет отрицательного оттенка, но следует допустить, что книги, написанные для молодежи, отвечают иным критериям, чем книги, предназначенные для взрослых. Если правда, что роман для молодежи «Зеленый туман» (во французском переводе) может быть помещен в ряд знаменательных произведений Рэймонда де Кремера, то надо допустить, что иногда автор забывает о своей молодой аудитории, когда пишет некое продолжение «Майнцского Псалтиря».

По этой причине не очень легко классифицировать эту важную находку в гигантском творческом наследии гентца. В лучшем случае можно провести параллель с похождениями Гарри Диксона, но без самого мастера-сыщика и его ученика. Поскольку герой этой истории, молодой, симпатичный, но не очень сведущий Хилдувард Сиппенс играет роль скорее пассивную, чем активную в фатальных событиях, загадочность которых для него постепенно растет, хотя его друг-патерналист Патетье, парикмахер и любитель сладостей, уверен, что в нем спят задатки великого сыщика. Читатель не видит этого. Хилдувард, молодой человек со странным именем, даже не имеющий святого покровителя, узнает все случайно и вовсе не претендует на знание психологии. Он не только заблуждается по поводу своего давнего друга Патетье, но и по поводу всех, кто его окружает. Он даже не способен понять собственные чувства, перипетии своей любовно-матримониальной жизни непонятны ему. Это его недостаток. Хилдувард, глуповатый молодой человек, во власти рока, бросающего его из стороны в сторону. Он похож на теннисный мячик в образе человека. Не окружай его многие ангелы-хранители мужеского и женского рода, большая часть его приключений осталась бы неизвестной читателю, ибо они не состоялись бы из-за преждевременного исчезновения героя. В этом он разительно отличается не только от Гарри Диксона, но и от множества ловких героев, умных и полных рвения, которых немало в «Фламсе Филмкенс» Он похож на Жан-Жака Грандсира, такой же игрушки добрых и злых могуществ.

Пытаясь классифицировать этот роман, мы избираем для сравнению иную модель, а именно «Мальпертюи». Действительно, не только пассивный герой Хилдувард, подобие Грандсира, но и Яна Добри, суть амальгама Бетси Эвриалы, неоспоримые жертвы фатальности. Они бьются в сетях, из которых не могут выпутаться. Но в этом романе нет речи о сумрачном мире «Мальпертюи». В мире Хилдуварда Сиппенса фатальное освобождение грядет, хотя и за счет многих смертей. Не злокозненные или мифологические силы умершего мира управляют жизнями героев, а прошлое, накрывающее их тенью. Проклятие не в древних жилищах, а в нагнетании событий, подминающих под себя молодых героев Хилдуварда и Яну. Мы сталкиваемся с двойным толкованием названия романа: не только древние жилища, замок Ромбусбье и замок Добри, стоящий на краю болота, впитавшие вековое проклятие, но и здания, чей угнетающий облик автор рисует несколькими характерными мазками, воздействуют угнетающе. Герой и жилища окружены силами Зла, и их присутствие описано де Кремером чуть-чуть по-иному, чем в «Мальпертюи». Но поскольку речь идет об истории, написанной Джоном Фландерсом, все заканчивается хеппи-эндом, впрочем, не очень убедительным.

Рэй считает произведение «романом о сыщике», но его герой не наделен способностями ищейки. Сыщиком скорее является его друг Кершов. В Яне Добри, действия которой двойственны, тоже есть что-то от сыщика. Но и они не в силах предотвратить многие убийства, которыми изобилует роман, ибо их глаза, как и глаза Хилдуварда, не видят реальности.

Выжженные, закрытые или мертвые глаза (шестая глава «Мертвые глаза») есть лейтмотив сложного действия. Не только жертвы, но и те, кого нам велено считать профессиональными сыщиками, и те, кто обязан играть роль сыщиков, не в состоянии видеть. Темные матовые стекла в доме Хилдуварда, которые несколько раз прячут преступника, кстати, используются Рэем символически и без двойного толкования.

Поскольку истина прячется за матовым стеклом, она станет явной только в конце романа. В этом контексте надо вспомнить о знаменитых строках из Первого Послания Павла коринфянам (1-е послание коринфянам, 13/12): Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. Можно резонно допустить, что Рэй, который читал Библию, знал эти фразы. Кроме того, он, конечно, знал, что один из мэтров фантастической литературы Джозеф Шеридан ле Фаню взял центральные слова этих библейских строк названием своего самого известного сборника рассказов: «В тусклом стекле» (1872), где образ черного зеркала (в английской версии) подтверждает корреляцию с матовым стеклом. Слепые глаза жертв и сыщиков создают контраст с глазами Бусебо (= Вельзевул), дьяволом или не столь специфичным для христианства персонифицированным Злом, которое представлено здесь не напрямую, а в связи с египетским богом Тотом. Но глаза Зла ослепляют и убивают, и только после того, как Барбара, а на самом деле Яна Добри, уничтожает эти дьявольские глаза, почти теряя собственное зрение, мы, читатели и герои, можем видеть уже не как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу, то есть без преград и ясно. И тогда ничтожный герой Хилдувард может полностью познать самого себя и других, а не только отчасти.

Таким образом вскрывается главная мысль действия, которая на первый взгляд (!) не казалась параболой непримиримой борьбы двух принципов, Добра и Зла, Бога и Дьявола… А это типичная тема многих произведений, напечатанных в «Фламсе Филмкенс».

Но этот роман Джон Фландерс пишет не для молодежной читающей публики, а потому прячет главную идею, свое истинное послание, словно за матовым стеклом, которое играет определяющую роль в истории. Разница в литературном стиле бросается в глаза, когда, например, проводится сравнение с рассказами о страстях, в которых действует Черная Тень…

К этому добавим, что в этом романе мы ходим не по улицам, которые трудно идентифицировать из-за туманов мифического Лондона, а по улицам города Гента, которые Рэй знает как свои пять пальцев. Это произведение сравнимо с его шедевром «Мальпертюи». Локальный аромат усилен использованием гентской речи, которая не ощущается излишней. Французский язык «Мальпертюи» требует от читателя усилий из-за смеси малоупотребляемых и даже устаревших слов, лирических отступлений, больше похожих на стихи в прозе (см. описание Мальпертюи во второй главе первой части: вот он со своими громадными лоджиями и балконами и т. д.) и разговорный язык, а потому в «Мальпертюи» Рэй не мог использовать гентский диалект, который использовал в «Проклятии древних жилищ», чтобы подчеркнуть аромат родного города.

Хотя место действия Гент и Эно, Рэй не может обойтись без своего любимого Чарльза Диккенса, сделав из слуги Хилдуварда Кобе Лампреля копию Сэма Веллера, хотя хозяин совсем не напоминает мистера Пиквика.

Становится яснее и яснее, что в «Проклятии древних жилищ» Рэй пытается осуществить синтез материала, использованного прежде, и представить в новом свете проверенную технику. В похождениях Гарри Диксона точкой старта полицейских историй с многочисленными фантастическими элементами являются существующие обложки, но все вроде сверхъестественные сюжеты обычно заканчиваются естественным объяснением. Обложка показывает эфемерную деталь действия, разработанного Жаном Рэем, но неизменно становятся конкретной частью истории. В «Проклятии древних жилищ» как бы спрессовываются ужасающие происшествия, удивительные или авантюрные, источником которых являются великолепные гравюры, воспевающие очарование прошлых времен: эти повторяющиеся репризы будоражат вдохновение Жана Рэя.

Поэтому некоторые сцены романа остаются в памяти читателя, как увиденная старинная гравюра. Это как бы отпечатки действия, застывшие во время его разворачивания. В этих рамках, к примеру, можно вспомнить короткую сцену, когда Барбара, Яна Добри, уничтожает глаза Бусебо. Драматическая сцена — есть и другие — обеспечивает воздействие из-за комбинации действия и застывания в неподвижности, создавая незабываемое ощущение, как и при виде обложек брошюр с приключениями Гарри Диксона.

Другой элемент, постоянно используемый Рэем в «Гарри Диксоне», «Мальпертюи» и «Фламсе Филмкенс», прием клиффхангер (cliffhanger), характерный для сериалов немого кино (Фантомас) и вынуждавший зрителя обязательно увидеть следующий эпизод. Конечно, техника не нова, поскольку применялась в викторианских романах, которые издавались частями, но в этом романе ощущается любовь Жана Рэя к этой литературе и популярному кино его молодости.

Если важно сравнить «Проклятие древних жилищ» с «Мальпертюи», с романами для молодежи Джона Фландерса и похождениями Гарри Диксона, чтобы оценить особый характер этого недавно найденного романа, то важнее остановиться на его непривычной структуре. Конечно, она не столь сложная, как в «Мальпертюи», и в какой-то мере более современная, показывая Рэя как конструктора фантастики, сравнимого с Борхесом. Если «Мальпертюи» сталкивает нас со структурой, использованной в фантастических произведениях под термином «рассказ с ящиками», чтобы подчеркнуть аутентичность событий, мы, почти не замечая, соскальзываем через рассказ о других рассказах в самую суть произведения. Ибо пока Хилдувард и его друг Патетье продолжают восхищаться полицейскими романами, сыщиками и виртуозными преступниками, сведенными в таинственного Фантома. По причинам моральных расхождений героев приключения постепенно превращаются в преступления Фантома, поскольку Фантомом становится Патетье. Такой прием придает фантастический оттенок роману, похожему на русскую матрешку, где внутри одной куклы находится другая и так далее. В Голландии этот литературный эффект называют «дрост». В «Проклятии древних жилищ» мы превращаемся в свидетелей последнего приключения Фантома, а Хилдувард встречает во плоти героев и бандитов из своих детских чтений, тогда как Патетье, который всегда больше ценил преступников, а не их преследователей, оборачивается Фантомом, завладев секретами настоящего Фантома (Нат Фома) и убив его пытками.

Мы видим структурную фантастику Борхеса, поскольку не только ткань романа относится к области фантастики, но и его суть сформирована структурно определенным, но не очень вероятным переходом от вторичной реальности, созданной чтением различных книг главными персонажами, к реальности жизни этих персонажей, что тоже является вымыслом. Из-за этого скольжения по уровням реальности читатель сталкивается с неуверенностью, характерной для фантастического рассказа. На первый взгляд простая структура «Проклятия древних жилищ» содержит несколько двойных уровней. Рэй уже не использует, как в «Мальпертюи», смешивание различных уровней повествования, а заставляет признать рассказанную реальность, как часть сознательно вымышленного целого. Почва, на которой стоит рассказчик, Хилдувард, сыщик-любитель, а с ним вместе и читатель, является болотом, как окрестности замка Добри. Ничто не заканчивается, оставаясь кажущимся. Каждый носит маску, и мы можем в любой момент провалиться под землю…

Рейн А. Зондергельд,

Геттингенский университет