Проклятие Индигирки

Пунктир времени

✓ В Москве прошла встреча редакторов коммунистической и демократической печати, приуроченная ко Дню печати и 75-летию со дня выхода 1-го номера газеты «Правда» с участием представителей печати 100 партий, а также журнала «Проблемы мира социализма» и журнала коммунистических и рабочих партий арабских стран «Ан-Нахдж».

✓ Национально-патриотическое объединение «Память» провело несанкционированную демонстрацию в центре Москвы с требованием прекратить работы на Поклонной горе.

✓ Высокоширотная научная экспедиция на атомоходе «Сибирь» достигла Северного полюса.

✓ На космодроме Байконур начаты летно-конструкторские испытания новой мощной универсальной ракеты-носителя «Энергия». Ракета имеет стартовую массу свыше 2 тыс. тонн и способна выводить на орбиту более 100 тонн полезного груза.

✓ Снижен налог на доходы кооперативов.

✓ Посадка на Красной площади пилота М. Руста из ФРГ повлекла смену высшего руководства Вооруженных Сил. Министром обороны назначен Д. Язов.

Главный геолог экспедиции Яков Филиппович Ямпольский взбежал по лестнице на второй этаж и заперся в своем кабинете. После разговора в райкоме, где ему намекнули на неправильное поведение в отношении Делярова, никого не хотелось видеть. Он сосредоточенно расхаживал взад-вперед, опустив узел галстука, сунув руки в карманы брюк. Потом вдруг замурлыкал веселую мелодию, открыл неприметный шкафчик в стене, налил полстакана коньяку, осушил залпом. Через несколько минут его длинный мясистый нос порозовел, на полных щеках заиграл румянец. Яков Филиппович остановился у шкафа, пытливо уставился в стеклянную дверцу. «Ничего, поговорят, поговорят и перестанут», – подмигнул он смотрящему из стекла силуэту, припоминая нервотрепку последних дней.

А все случилось по его же неосторожности. Выходя поздно вечером от Марии, молодой незамужней женщины, с которой встречался около года, он нос к носу столкнулся с Исаевой из химлаборатории. Обычно Мария выглядывала сама – нет ли кого в подъезде, и только потом Ямпольский выходил, пригнувшись, и быстро сворачивал в проулок. В тот раз Марию отвлек звонок по межгороду, Яков Филиппович не стал дожидаться, и вот на тебе – прокол. Оставалось считать дни, когда экспедиционные дамы нашепчут жене. «Три, может, четыре», – прикинул он.

На другой день он мучился, отыскивая подходящее объяснение для жены, но, так ничего и не придумав, в тревоге заспешил к Марии.

– Между прочим, – выслушав Якова Филипповича, задумчиво сказала Мария, – Деляров недавно вокруг меня вертелся, намекал насчет встречи. Девочки мне все уши прожужжали – будто он на меня глаз положил.

Нечто похожее на ревность кольнуло Якова Филипповича в сердце, дымчатые очки не смогли скрыть подозрение в его взгляде.

– Не пойму, куда ты клонишь, дорогая, – слегка раздраженно начал он. – При чем здесь Деляров? Мне не до него, семью и репутацию надо спасать.

Якова Филипповича очень беспокоила жена – погубит, чертова баба! Им овладевала смута близкой беды. Но слова Марии все же зацепились в памяти: рви – не вырвешь.

– Кажется, ты сам хотел от него избавиться? – спросила она, стрельнув чуть раскосыми, игривыми глазами.

От этого взгляда Яков Филиппович млел и терял почву под ногами. Он никогда не думал, что его, подкаблучника, может так будоражить женский взгляд.

– Прошу, не говори загадками, – взмолился он. – Голова кругом идет. От кого я хочу избавиться?

– От Делярова, – загадочно улыбнулась Мария. – Вот и напиши, что он пытается свести тебя со мной. Намеки, мол, разные делает – отдохнуть с подругами и все такое. Никому в голову не придет, что между нами отношения.

– Какие намеки! – сокрушенно взмахнул руками Яков Филиппович. – Меня Исаиха у твоей двери видела в первом часу ночи.

– Ну и видела, – спокойно сказала Мария. – Ты, как порядочный человек, приходил поговорить с несчастной жертвой гнусных инсинуаций. А поздно? Так не хотел компрометировать одинокую женщину перед соседями.

До Якова Филипповича стал доходить смысл дьявольской интриги. «Ай, умна! Ну и стерва! – Он отрешенно потер мясистый нос. – А ведь может получиться… Может! Но какова! – взволнованно подумал он о Марии и резко, будто грудью наткнулся в темноте на что-то твердое, осекся. – Да, от такой всякого ожидать можно, – стеганула беспокойная мыслишка. – Выбираться надо из ее сетей. Но глаза! Как смотрит, зараза!» – застонала его душа.

По традиции от предшественников – главных геологов – Якову Филипповичу перешла секретная тетрадь, в которой хранились записи обо всех выявленных за десятилетия месторождениях. Цены этой тетрадке не было. Яков Филиппович мог ткнуть пальцем в точку на карте района, где в земле лежало золото. Если его сложить, то министр финансов какой-нибудь средней европейской страны, долго икая, пил бы воду. О некоторых месторождениях Яков Филиппович подолгу размышлял, они требовали детальной разведки, и первым в списке значился Унакан.

Давняя, запутанная история тянулась за ним, но Комбинат сорок лет мыл россыпи. От экспедиции требовали ежегодного прироста запасов, а на руде их быстро не вытянешь. Только с появлением обогатительной фабрики появился шанс попытать счастья.

Тут-то и выскочил Деляров с идеей: пройти выработкой по рудному телу и сделать небольшое, тонн десять-двадцать, месторождение с богатым содержанием, а главное – быстро. Наплел про ускорение, научный прогресс, перестройку.

«Унакан сорок лет лежит мертвым грузом, – говорил Деляров на ученом совете. – На разведку по методу Вольского с Остаповским под туманные прогнозы денег не дадут. Сколько будем ждать?»

«Разве перестройка отменяет законы? Надо добиваться финансирования, – возражали оппоненты. – Да – долго, да – дорого, но сто – двести тонн это не десять – двадцать».

Якову Филипповичу было все равно, ему просто хотелось прибрать к рукам эту работу, на пути к которой стоял Деляров.

Неприятный разговор в райкоме его не расстроил. Ну и пусть выговор. Как объявили, так и снимут. Зато дома все обошлось. Жена его жалела, в ней исчезла настороженность, она казалась нежной и даже напрашивалась на ласку. К тому же он узнал, что Делярову недолго оставаться в экспедиции – вот-вот двинут в райком, на повышение.

– Ты, оказывается, бесчестный человек, – притворно вздохнул Перелыгин.

– Это с какой стороны посмотреть, – возразил Пугачев. – Представь трассу. Тысяча километров, да? На ней полета точек, в каждой что-то есть, но чего-нибудь еще надо. Кумекаешь? Комбинату срочно требуются трубы, и за них я могу предложить фонды на уголь; у кого-то есть и трубы, и уголь, но нужна запорная арматура, и так далее. Моя задача перетасовать карты таким образом, чтобы каждому досталась нужная. А получив свои, каким-то козлом к сроку не отгруженные трубы, я должен вернуть все в обратном порядке. По закону – страшное преступление.

– А если обманут?

– Глупо! В стороне не проживешь, а закон прост: ты меня выручаешь, я – тебя.

– Правильнее: ты – мне, я – тебе?

– Ошибочка, – погрозил пальцем Пугачев. – Не для себя стараюсь. И заметь, бумажек не пишу. Только слово. А что в сухом остатке? Для своих я честный, но для закона – нет. Такая вот петрушка с ватрушкой.

Субботний день перевалил за полдень, они не спеша шли по улице, к дому Матвея Делярова по прозвищу Грек – предстояла большая игра в преферанс.

Начинался июнь. Запах свежих смесей весны и близкого лета, веселя кровь, доносил прохладный юго-восточный ветерок. Будоража мысли, приспела летняя бессонница. Время теряло цикличность, день бледнел к полуночи и, едва переведя дыхание, розовел, создавая иллюзию беспрерывности. На горных полигонах собирал в общий грохот трескотню техники промывочный сезон. До мрачной зимней усталости лежала светлая вечность.

– Комбинаторы, – добродушно хмыкнул Перелыгин. – Собственную этику выдумали.

– А как же! – Пугачев, прищурившись, покачал головой. – Всюду должны быть свои правила, без них – бардак. У нас просто: или делай, или все остановится!

– Почти как когда-то: делай или умри.

– Не я это придумал. Знаешь, что неудобно против ветра делать? А если кишка тонка или совесть мучит, бери отбойный молоток в руки – и в забой, план выполнять.

– По-другому нельзя? – с напускной укоризной спросил Перелыгин.

– Придумай, если такой умный, – сплюнул Пугачев.

– Не заводись, – миролюбиво улыбнулся Перелыгин. – Я восхищаюсь твоей решительностью. Ну, правда, – добавил он убедительности голосу, заметив подозрительный взгляд Пугачева. – Объясни только, почему вокруг тащат все, что плохо лежит, а у вас в снабжении – оазис порядочности.

– Тащат у государства, – хихикнул Пугачев. – А мы меняемся, у нас круговая порука, которую вы в газетах поносите. А еще, если помнишь, государство – это мы. Не я, заметь, сказал.

– А я не хочу, чтобы у меня крали.

– Ну и не хоти, – развел руками Пугачев. – Про дефицит ничего не слышал? Если мужик кило гвоздей на стройке спер, он их толкать не побежит – для себя брал. Он бы и рад заплатить, да не может государство с него деньги брать. Я шаровые опоры тебе для «Москвича» доставал, ты за них заплатить мог?

– Спокойно.

– То-то и оно! – Пугачев хлопнул Перелыгина по плечу. – Но мне твои деньги отдать некому, только в карман положить. – Они проходили мимо магазина. – Зайдем, – сказал Пугачев.

В мясном отделе толкался народ. У винного прилавка несколько мужиков обсуждали, чего и сколько взять. Кроме водки и коньяка, на витрине краснело сухое «Медвежья кровь», прозванное «Мишка-донор», белое «Токайское» и замечательный сухой кубинский ром, не пользующийся спросом. Коньяк предлагался двух сортов: молдавский «Белый аист» и азербайджанский, подозрительно зеленоватого оттенка. Пугачев подозвал продавщицу, пошептал ей на ухо, та улыбнулась, ушла и через минуту вынесла коричневый пакет. Пугачев, не заглядывая, поблагодарил и расплатился.

– Чем нынче поят блатных? – спросил Перелыгин на улице.

– Армянским, три звезды, – с деланной важностью ответил Пугачев. – Спасибо Клешнину, приучил торговлю к хорошим манерам. Любил гульнуть со вкусом; жизнелюб, одним словом! Стиль достойной жизни внедрил в нашем захолустье, чтоб не свинел залетный народец, а после вспоминал с тоской, как жил у черта на рогах. – Пугачев посмотрел по сторонам, похлопал рукой по пакету. – Кажется, день наполняется смыслом.

– Жаль, не застал я его, – посетовал Перелыгин, – только байки слушаю.

– А чего слушать: оглянись по сторонам – это он вокруг тебя. Жилье, удобства, бассейн, телевидение, больница, гостиница, рестораны – все он. Ему, конечно, крупно подфартило с сурьмой, месторождение-то Грек на блюдечке преподнес, но он из него все, что мог, выжал.

Секретарь парткома экспедиции, лауреат Госпремии, Матвей Деляров, по прозвищу Грек, жил в отдельном коттедже на две семьи, на короткой тенистой улочке, в удобной трехкомнатной квартире, с женой и сыном четырнадцати лет, отправленными недавно в отпуск до осени. К лету Городок заметно пустел, народ шатался по стране, а кто-то – и по миру. Ключи от пустующих квартир оставляли друзьям, в них они предавались маленьким радостям и удовольствиям.

Матвей тоже собирался ехать, но отпуск пришлось отложить. Кто-то неожиданно вмешался в его судьбу, и сейчас за внешним спокойствием в нем кипела злость – он не понимал, что происходит, и злился еще сильнее. Бреясь по утрам, он видел в зеркале глупое лицо человека, который, как ни пытался, не мог осмыслить истоки странного ощущения– хотя в это и невозможно было поверить, – что кто-то выталкивает его из экспедиции.

У Делярова уже сидел Тарас Лавренюк по прозвищу Бульба. Ему недавно исполнилось тридцать шесть. Он родился в Донбассе, любил поесть, крупных женщин и без затей сообщал, что назван в честь Тараса Бульбы, а потому и не отстает от него фигурой.

– Добрели красавцы-мерзавцы! – Деляров легонько втолкнул гостей в дверь и, потирая ладони, прошелся по комнате. – Ну, наполним время содержанием – жизнь сразу потечет незаметно.

– Время преферанса в зачет жизни не идет, – растянул губы в улыбке Пугачев, доставая коньяк из пакета. – Примем чуток для разгона?

– Ты читаешь сокровенные мысли, – подмигнул Грек. – Все на кухню! Где еще может выпить русский интеллигент?

– Да мы сегодня отсюда не уйдем! – воскликнул Перелыгин, оглядывая уставленный стол.

– Все пропьем, но не совесть! – Деляров деловито уселся за стол. – Давай, Бульба, наполняй. Мне – водки, моя язва коньяк не принимает.

В Городке любили преферанс. Играли кто во что горазд, но уважающие себя игроки не признавали ничего, кроме «классики».

На столе уже лежала исполненная в «синьке» «пуля» размером с ватмановский лист. После «распасов» Матвей почти час нещадно «бомбил втемную», не давая никому играть мелкие игры. Но карта не шла никому.

– Такой непёр, – мечтательно вращая глазами за стеклами очков, заметил Лавренюк, – только накануне большой любви. Кто к ней не готов, пусть играет.

– Ишь, привыкли, – буркнул, без энтузиазма заглянув в карты, Пугачев. – Лечить вас надо от дурных привычек.

– Доктор нашелся! – Лавренюк обвел всех настороженным взглядом голубых глаз из-под узких очков, съехавших на кончик курносого носа. Его высокий лоб, над которым кудрявились короткие, светлые, рано седеющие волосы, покрылся легкой испариной, выдавая волнение. – Если что случится, похороны за ваш счет, – подбодрил он себя, стукнув по столу костяшками пальцев. – «Раз» втемную! – И повторил: – Доктор нашелся! А если мы без любви не могём?!

– Партбилет выложишь – смогёшь. – Деляров бросил карты. – Пас.

– Я тоже, – согласился Перелыгин. – Какая к черту любовь? Красивая женщина в Городке появится – за ней сразу хвост.

– А она – ну им вилять, – крутанул рукой Пугачев.

– Шутки шутками, а Сороковов не Клешнин, – недовольно поерзал Деляров. – Страшная это штука – вольности. – Он, мечтательно взглянув поверх голов, откинулся на спинку стула. – Привыкаешь быстро, а отвыкаешь, болезненно переживая муки укрощаемой плоти.

– Вас послушать, так при Клешнине вертеп какой-то был, – поднял брови Перелыгин.

– Не скажи… – Деляров щелкнул пальцами, подыскивая нужные слова. – Клешнин знал о каждом нужном ему человеке, как тот может работать и как работает. И если по его шкале все сходилось, негласно зачислял в свою команду, доверял и не мешал. А лодырей гнобил.

– Мы слов сегодня дождемся? – пробурчал Пугачев.

Лавренюк нервничал, он рисковал крайне редко, но сейчас на руках у него была, при известном везении, восьмерная игра. Взяв втемную и «сидя» на четырехкратной «бомбе», он мучительно вслушивался в себя, однако внутренний голос молчал. Не дождавшись его подсказки, в отчаянном азарте несвойственного риска он объявил восемь.

– В лесу раздавался топор дровосека, – вкрадчиво проговорил Перелыгин.

– И щепки летели, и радуга цвела, – задушевно пропел Деляров, открывая карты. Там лежали четыре козыря во главе с валетом. – Долбилин хочет без одной! Скажи спасибо, что перехвата нет.

Лавренюк некоторое время блуждал растерянным взглядом по раскрытым картам.

– Будь проклят день, когда я сел играть с врагами украинского народа! – воскликнул он, демонстрируя решительность человека, способного преодолевать неудачи.

– Может, перекусим? – Перелыгин многозначительно обвел глазами компанию. – А то партнера лишимся.

– Вам, москалям, дядьку Тараса не сломить! – Лавренюк зыркнул из-под очков, встал и, никого не дожидаясь, отправился на кухню, смешно помахивая короткими руками.

– Странная история… – Когда все уселись, нервно оглядел компанию Деляров. – На меня Яшка Ямпольский телегу в партком накатал, будто я ему какую-то бабу подкладываю.

Над столом повисла тишина. Никто толком не сообразил, как реагировать, серьезен Деляров или, по обыкновению, затевает очередную хохму. Он и был секретарем парткома, а с Ямпольским, который жил через стенку, они вместе получили Государственную премию за открытие «Сентачана».

– Если ты нас не разыгрываешь, то настоящая правда действительно страшна, хотя и увлекательна. Пожалуйста, подробности, до классической ясности, – потребовал Перелыгин.

– Представляю заголовок в твоей газете: «Парторг – сутенер», – заржал Пугачев, в его глазах играли озорные искорки. – А может, – он повернулся к Перелыгину, – «Сутенер – лауреат»! А? Матвей, склони и меня к какой-нибудь. Никому не расскажу, честное благородное!

– Хватит ржать, – подавляя улыбку, нахмурился Деляров. – Неизвестно, с кем эта настоящая правда об руку ходит. Не могу понять, где Яшке дорогу перебежал?

– А он не рехнулся, часом, на себя телеги строчить? – удивился Перелыгин. – На смех подымут.

– Ага, – тыкнул Пугачев, посматривая то на Матвея с Лавренюком, то на Перелыгина. – Ему бабу предлагают, а он в партком бежит.

– Здесь что-то не так, – удивленно пожал плечами Лавренюк. – Кто-то раздувает скандал. Может, и не Ямпольский. Может, хотят одним ударом его и тебя?

– Я сначала тоже так подумал… – Деляров кончиком пальца провел по брови. – Ну, и спросил его прямо. А он мне в ответ на голубом глазу: «Ведь это правда». Я чуть не сел. Выходит, он.

– Какая же кошка между вами юркнула? – Перелыгин вдруг неосознанно почувствовал еще неясную связь этой странной истории с тетрадью Данилы.

– Ничего особенного. – Деляров покрутил в руках вилку, посмотрел с недоумением. – Тут недавно ученый совет состоялся, я предложил на Унакане разведку поставить. Был у нас один мудрец, Вольский, он давно там интересную зону нашел. Но мутное залегание, весь вопрос в способе разведки. Если по рудному телу выработкой пройти, можно получить месторождение с высоким содержанием. Быстро и дешево.

– А если ты своей выработкой месторождение похоронишь? – брякнул Перелыгин и осекся.

Деляров взметнул брови, подозрительно взглянув на Егора. «Хорошо работает, стервец, – подумал он. – Успел с кем-то переговорить, но с кем?» Он хотел было спросить, однако решил не заострять внимание и почти равнодушно кивнул.

– Есть риск, если там большое золото. Вольский с Остаповским предлагали прорезать сопку штольней, из нее бить восстающие стволы и ожидать тонн сто, а то и двести. Но я могу и не такое нафантазировать.

«Если тонны по три в год копать, лет на пятьдесят», – подумал Пугачев.

– Это серьезно, – заметил он.

– И красиво, – ухмыльнулся Деляров. – Но денег на эксперимент нет. А тут реальный запас.

– А Ямпольский против? – насмешливо уточнил Лавренюк, всем видом показывая, что ему все уже ясно.

– В том-то и дело, что не знаю, – состроил гримасу Деляров. – Ничего конкретного не сказал, занервничал только. Но не письма же из-за этого писать, черт возьми!

– Какая ему выгода, если твоя идея не пройдет? – потер переносицу Пугачев.

– Да никакой. – Деляров положил кусок мяса на хлеб и принялся жевать. – Не дадут опять денег, скажут, разберитесь в своем курятнике, кто выиграет?

– Погоди, – остановил Пугачев. – Ты хочешь быстро сварганить месторождение?

– В общих чертах – так.

– И удивляешься: у тебя – новый рудник, слава, а у Яши – дырка от бублика.

– Какая слава! – поморщился Деляров. – Сороковов себя показать должен, а тут: только руку протяни – и двадцать тонн в кармане; не пустячок, между прочим. Я и предложил.

У Перелыгина екнуло под ложечкой. Значит, каша вокруг Унакана действительно заваривается, и тетрадь Вольского попала к Мельникову не случайно. Очевидно, ее подбросили, узнав, что затевается разграбление Унакана. Теперь надо, не привлекая внимания, выяснить, с кем в последнее время Вольский был особенно близок.

«Странная история, за столько лет так и не добрались до этого золота, – думал Перелыгин. – А стоило Матвею заговорить о нем, кто-то начал действовать. Кто же послал Мельникову тетрадь?»

Его удивило, что Деляров предложил сомнительное дельце. Неужели Матвею хотелось подыграть Сороковову?

– Сороковов себя покажет, но месторождение угробите. – С угрюмой миной на лице он отодвинул тарелку.

– Думаешь, мало здесь золота позарывали? – недовольно буркнул Деляров. – А можно получить хорошее месторождение, это я тебе обещаю. Первый напишешь.

– Давай обо всем, как есть, напишем, – предложил Перелыгин. – И узнаем, безразлично государству похоронить эти неизвестные тонны или нет?

– До нового пришествия писать придется. – Деляров пожалел, что затеял разговор. Егор теперь не отвяжется, тем более ему что-то известно. – Пойми, – улыбнулся он излучинами губ, – никто не будет бросать миллионы рублей, чтобы проверить идею Вольского.

– А Клешнин знал Вольского? – вдруг спросил Перелыгин, озадаченный неожиданной мыслью.

– Конечно. – Деляров поднялся. – Он его и вернул в экспедицию с прииска. Но у Клешнина тогда на уме была сурьма. Может, продолжим, пора Тарасу отыгрываться.

– Эх, не за то меня папа ругал, что играл, – меланхолично изрек Пугачев, – а за то, что отыгрывался. – Он встал, налил себе рюмку коньку, выпил не закусывая и пошел к игорному столу. Удивительная догадка неожиданно поразила его: «Если пройдет вариант Грека, никто не станет строить под мелкое месторождение обогатительную фабрику, а руду надо обогащать», – думал он, припоминая мельком услышанный разговор о переводе фабрики с обогащения сурьмы на золото.

Тетрадь Данилы

Зазонники

С Колымы я вернулся через четыре года и поехал работать на Унакан. Там разрабатывали россыпь. Золота было много, но меня интересовала руда, хотелось повнимательней осмотреть все вокруг.

После войны жить стало полегче. Среди зэков появилось много зазонников. За хорошую работу и поведение им разрешалось ходить на работу без охраны, свободно перемещаться, но дважды в день – утром и вечером – отмечаться у охраны, а ночевать возвращаться в зону или, если она была далеко, в специальные дома, огороженные колючей проволокой. Ворота для зазонников не закрывались.

Примерно половину заработанного зэком отчислялось на содержание лагеря, но получали деньги и на руки – по двадцать пять рублей в месяц, – остальное копилось на личном счете, которым можно было воспользоваться только после освобождения.

Зазонники были в более выгодном положении. Если они выполняли какую-нибудь работу в частном порядке, то получали наличными и могли распоряжаться ими по собственному усмотрению. И хотя зона оставалась зоной и люди не были свободными, изменения после войны все же давали о себе знать. Некоторые зазонники даже говорили, что чувствуют себя почти свободными: да, ночевать в зоне приходится, ну так не беда, зато можно и жену завести, и детей нарожать, а там, глядишь, амнистия, можно осесть на прииске, больно хочется с ружьишком по тайге побродить.

Зазонники дорожили своим положением и в работе были безотказны. На Унакане на сотню зазонников приходился всего один охранник – старшина Мишка Гарбуз, маленький чернявый хохол с черными, вечно бегающими глазками и строгим нравом. Но и ему придраться было не к чему, а на мелочи со временем сам махнул рукой.

Люди попадались разные, всякие. Смотришь на человека – поди разбери, что там за душой, кем он был в прошлой жизни. Но я уже прошел свои «университеты», поэтому ни с кем особо не сближался, кроме одного – Васи Колпакова, по кличке Шкаф. Этот двухметровый мужик виртуозно владел трактором с лебедкой, в кабину которого из-за своего роста едва помещался. Техника у него была готова к работе в любую минуту, он даже ночевал в гараже, поддерживая огонь в печи, сваренной из бочек. Особенно Шкаф выручал при прокладке водоводов к промприборам.

Он отбывал срок за убийство трех человек. Когда-то сел за воровство, но, выйдя на свободу, завязал, даже женился, пошел работать, однако бывшие дружки не оставили в покое, предложили ограбить магазин. Шкаф отказался, хотя и знал, что ему этого не простят, но не сдался. И однажды на него напали трое. У него оказался под рукой лом, которым он скалывал лед с дорожки к дому. Защищаясь, этим ломом он всех троих и убил. Сам пошел к участковому, рассказал все как на духу. Милиционер поверил Василию, а суд рассудил иначе, приговорил к расстрелу. Потом приговор заменили на двадцать пять лет.

Шкафа уважали за грозную статью и за физическую мощь. Зэки с почтением относились к медвежатникам и просто сильным людям, способным постоять за себя, но презирали иуд, насильников, особыми изгоями считались пробовавшие человеческое мясо – людоеды. Я как-то удивился, что один зэк, не помню имени, да и ни к чему оно, живет километрах в двух от поселка, ухаживает за лошадьми. Оказалось – людоед, жить в зоне ему было нельзя. Мне не хотелось, чтобы у меня работал людоед, и я попросил перевести его в другое место.

Что заставило этого тихого с виду зэка отведать человечины, я не знаю, увы, жизнь в зоне по-разному распоряжалась людьми, и люди, как умели, распоряжались своей жизнью, на всякое шли, чтобы выжить. Говорят, такова суть человеческая. Часто жизнь зависела от предательства. Не важно, что или кого ты предавал – друзей, родных, близких или не очень близких. Важно, что предавал, спасая себя. Работавший на Унакане зэк, Боря Левин, рассказывал мне, что из этапа в триста человек, вместе с которыми он прибыл на Колыму, теперь, через двадцать лет, кроме него, в живых не осталось никого. Кто-то надорвался на работах, кто-то сгинул от междоусобных разборок, кто-то от болезней. Однажды у нас с ним случился откровенный разговор, и он признался, что выжил только благодаря предательству. Он продавал и предавал всех, если чувствовал угрозу своей жизни. Я часто вспоминаю о том разговоре: он выжил, а другие – нет. Значит, есть все-таки в сути человеческой что-то посильнее инстинкта выжить.