Проклятие рода Плавциев

6

Четвертый день перед ноябрьскими нонами

На следующий день после ноябрьских календ Кастор предстал перед Публием Аврелием веселый и довольный:

— У меня новость ценой в два серебряных сикля,[34] хозяин!

— Неужели меня назначили проконсулом Киликии? — с иронией спросил сенатор.

— Не торгуйся, патрон, говорю тебе, она того стоит!

Ловко поймав блестящие монетки, александриец выложил новость. Но сделал это, как всегда, по-своему, не сразу, а заходя издалека, чтобы подольше помучить хозяина и посмотреть, как он будет сгорать от нетерпения.

— Так вот, господин, речь идет о Сильвии…

— Гм, любопытно. И что же, Кастор?

— Сильвий, молодой вольноотпущенник…

— Знаю, знаю, что он вольноотпущенник. Переходи к сути.

— Я тоже знаю, что ты знаешь, что Сильвий вольноотпущенник. А вот чего ты не знаешь и что, на мой скромный взгляд, было бы чрезвычайно важно тебе знать, — это то, что он…

— Он?

— То есть Сильвий…

— Сильвий?..

— Вольноотпущенник…

— Что он натворил, Кастор?

— Дело в том, что он, именно он лично… Я имею в виду Сильвия, господин, молодого вольноотпущенника…

— Клянусь памятью Эпикура! — зарычал взбешенный сенатор. — Если не перестанешь кружить вокруг да около, дальше болтать будешь где-нибудь в соляных копях на Сардинии, там и окончишь свои дни!

Александриец пожал плечами:

— Если бы ты без конца не перебивал меня, я давно бы уже обо всем рассказал.

— Если бы?! Выкладывай свою новость, несчастный лентяй! Иначе…

— Так вот, патрон, Сильвий — сын Плавция!

— В таком случае многое становится понятным! — сказал патриций, тут же забыв о карательных планах в отношении секретаря.

— Практически все знают это, хотя никто не говорит вслух. Помнишь, какую слабость питал Гней к рабыням? Так вот юноша — плод одной из его страстей, кажется, какой-то германки.

— Четверо! — неожиданно вспомнил Аврелий. — Деметрий сказал: четверо детей Плавция, а Секунд назвал Сильвия внебрачным сыном рабыни-дикарки. Теперь становится понятно, почему он оставил ему такое наследство! Естественно, старик никогда этого не признавал, потому что мать Сильвия оставалась рабыней, когда родила его, а рожденные в рабстве не могут получить римское гражданство…

— Это не тот случай, господин, — возразил секретарь. — Плавций сразу же дал свободу матери мальчика, так что он родился свободным и мог бы стать его законным сыном. Старик, однако, не счел нужным признать свое отцовство, поскольку у него уже было два законных наследника. И все же он всегда очень ласково и заботливо относился к Сильвию — настолько, что даже поручил воспитывать его своей жене.

— И Паулина повела себя, как Октавия, вырастившая сыновей своего мужа Марка Антония и Клеопатры, после того как они покончили самоубийством… А что известно о настоящей матери Сильвия?

— Она скончалась при родах. Плавций находился в тот момент в Иллирии. Паулина и служанка помогли ей рожать, прекрасно зная, кто отец ребенка.

— А ведь Гней перевернул моря и горы, лишь бы жениться на Паулине! — удивился Аврелий.

— Но вскоре после женитьбы ему пришлось по приказу Тиберия уехать, и вернулся он только спустя пять месяцев, привезя в подарок новобрачной беременную рабыню.

— Великолепный подарок любимой жене!

— Говорят, Паулина и глазом не моргнула!

— Женская солидарность — прежде всего: матроны в прежние времена отличались железной волей. Вот, например, героическая Порция, жена знаменитого Брута, многие годы терпела в своем доме женоподобного юношу, к которому ее муж был неравнодушен.

— А еще говорите, что мы, греки… — поддел Аврелия Кастор, но тот, обдумывая новость, уже не слушал его.

— Должен признать, что поначалу я заподозрил между Плавцием и молодым вольноотпущенником какие-то двусмысленные отношения, хотя и сомневался, поскольку старик весьма заинтересованно посматривал на невестку.

— А, Елена! Тут многие с ней заигрывают…

— А кое-кто и не без успеха! — сказал Аврелий, поведав верному секретарю об обвинениях Секунда.

— Так что, пока ты теряешь здесь время, наш воин наслаждается очаровательной госпожой! В прежние времена ты не допустил бы этого!

Ленивым жестом патриций дал понять: пусть ему уже перевалило за сорок, но он все же не такой старый, как это кажется Кастору.

— Скажи-ка мне лучше: Сильвий знает, кто его настоящие родители?

— Думаю, да, — ответил александриец, и в это время миловидная девушка с живыми глазами заглянула в дверь.

— Заходи, заходи, Ксения!

— Кастор! — загремел хозяин, гневно сжав кулаки. — Нельзя ли попросить тебя назначать любовные свидания вне этих стен?

— Мне Кастор не нужен, — сразу же ответила девушка. — Я пришла к тебе, сенатор.

— Ко мне? — Аврелий нахмурился.

— Да. Мне нужно передать просьбу молодой хозяйки.

— Чью? — спросил любопытный Кастор, опередив хозяина.

— Госпожа Невия ждет тебя в храме Флоры, за болотом, — сообщила девушка с выражением сообщницы на лице.

— А, вот, значит, как обстоят дела! — усмехнулся Кастор. — А я-то, по простоте души, думал, речь идет о ее матери!

Аврелий вышел в перистиль, не обращая на них внимания.

Он старательно расправил складки хламиды и потрогал щеки, не слишком ли отросла борода. Потом, стараясь не спешить, отправился в сад, сопровождаемый колкими замечаниями александрийца.

— Ave,[35] сенатор! — улыбнулась ему Невия.

— Послушай, девочка, по-твоему, это прилично вот так посылать за мной? Что подумают рабы! — для виду возмутился Аврелий, не сумев, однако, скрыть своего удовольствия.

— Ты недоволен, сенатор? Напрасно огорчаешься, ведь я только приумножаю твою славу, — усмехнулась Невия.

Она сидела на ступеньках небольшого храма, по-детски обняв руками колени. Патриций опустился рядом с ней. С низких ступеней виднелась часть болота и башенка вдали. Позади густая лесная чаща отделяла хозяйскую территорию от помещений, где спали сельские рабы, нередко прикованные цепями.

— Итак, что за спешка?

— Завтра, как и ежегодно в этот день, рабы устраивают праздник в честь Фавна. Они принесут жертву богу Аверну, что живет на дне озера. Все очень боялись, что из-за смерти Аттика праздник не состоится, но потом все-таки было решено его не отменять. Аверн — бог подземного царства, и Гней просто обязан принести жертву в память сына. Он обратится к богам в надежде на хорошие предзнаменования после такого ужасного несчастья.

— Но Фавн — разве это не греческий Пан? — удивился сенатор.

— Почти, — согласилась Невия. — В этих краях его почитают с древнейших времен — греков тогда еще здесь не было, и тем немногочисленным племенам, которые тут жили, лес давал все необходимое для существования, а потому духа леса требовалось почитать. Кроме того, предусмотрена жертва и Юпитеру, чтобы вино не прокисало.

— Я не знал, что Юпитер Всеблагой и Величайший следит еще и за этим! — пошутил Аврелий, чье уважение к богам, как у настоящего эпикурейца, оставляло желать лучшего.

— Уж очень ты непочтителен, сенатор! Постарайся, чтобы рабы не слышали тебя. Они ужасно суеверны. Их очень напугала страшная история с Аттиком, а еще они волнуются — им не хочется, чтобы Секунд взял в свои руки управление имением. Они боятся этого.

— Еще бы, со всеми этими его совами и неясытями! — заметил патриций.

— Увидев Секунда, рабы всегда обходят его стороной. Убеждены, что он приносит несчастье.

— А ты, девочка, откуда знаешь все это?

— У меня уши нараспашку, а рот на замке.

— Ну… — засомневался Аврелий. — Никогда не поверю, что ты умеешь хранить тайны.

— А вот и умею! — обиделась Невия. — И все же открою тебе одну, только… — продолжала она загадочным тоном.

— Слушаю, — улыбнулся патриций, которого беседа с Невией очень забавляла.

— Завтра я тоже отправлюсь на праздник Фавна… и не одна!

— Поздравляю… Кто же этот счастливец?

— О, один очень важный человек: сенатор Публий Аврелий Стаций! Проводишь меня? — спросила девушка без всякого смущения.

— Чтобы оправдать мою репутацию, не так ли? А что будет с твоей? — обеспокоился патриций.

— Мне шестнадцать лет, я далеко не красавица и начинаю думать, что мое целомудрие только отталкивает мужчин от меня, вместо того чтобы привлекать.

Аврелий в растерянности посмотрел на нее: невероятно, чтобы у этой дерзкой девчонки предрассудков было меньше, чем у него самого.

— Ты конечно же предпочитаешь более зрелых женщин… — как ни в чем не бывало продолжала рассуждать Невия.

— Допустим, — ответил сенатор и подумал, что так, пожалуй, бывает не всегда.

От хитрой Невии не ускользнул далеко не отеческий взгляд, какой он бросил на нее.

— Почему бы тебе не жениться на моей матери? — спросила она. — Подумай как следует, прежде чем отвергать эту идею. Во-первых, она очень красивая женщина, а во-вторых, если бы ты стал моим отчимом, мы могли бы постоянно видеться…

Как же все меняется, удивился Аврелий. Куда подевались прежние скромные девы, добродетельные, милые, которые, неизменно оставаясь в тени, способствовали духовному возвышению Рима? Прежде девушки по меньшей мере дожидались замужества, а уж потом отваживались на подобные предложения!

— А зачем? — все же поинтересовался он, поддерживая эту лестную для него игру.

— А затем, что ты знатный римский патриций, немного староват, пожалуй, но все равно очень даже привлекательный мужчина.

Староват — это в сорок-то лет! Задетый за живое, Аврелий возмутился. Что себе позволяет эта девица!

— А еще — человек известный, зрелый, привычный к любому испытанию… Знаешь, ты мне очень нравишься, — бесхитростно продолжала Невия.

— Но я не имею дела с девчонками! — воскликнул патриций.

— Однако мне известно, что однажды ты скомпрометировал одну весталку-девственницу, — заявила юная нахалка.

Суровый взгляд сенатора не произвел на Невию особого впечатления.

— Ты был любовником Лоллии Антонины, куртизанки Цинтии и даже нашей Плаутиллы. Кроме того, у тебя есть сказочной красоты рабыня-египтянка, которая делает тебе массаж… — как ни в чем не бывало выкладывала она.

— Ну, это уже слишком! — грозно воскликнул Аврелий, решив преподать урок распустившейся провинциалке.

Но она уже вскочила и со смехом побежала к озеру, и длинные волосы развевались у нее за плечами.

Патриций в раздражении осмотрелся. Молоденькая ослица, упрямая и наглая! И потом, девушки ее возраста никогда не нравились ему. Самая настоящая маленькая змея, решил он, поднимая ленту, которую Невия уронила, убегая, и которая еще хранила запах ее волос.

— Целый день ищу тебя. Я узнала столько интересного! — сообщила Помпония, когда он вернулся.

Затем она поудобнее расположилась на сиденье среди подушек, намереваясь предаться тому, что любила больше всего на свете, — сплетням.

Аврелий терпеливо ждал. Он знал, что эта достойная матрона, подавая на золотом блюде самые горячие новости, заботливо пробуждала аппетит публики эффектными паузами.

— Сильвий, вольноотпущенник Сильвий… — начала Помпония.

Аврелий вздрогнул, опасаясь худшего. Ему не без оснований показалось, будто он уже видел эту сцену.

— Молодой человек, появившийся на минуту на террасе во время нашего первого ужина здесь… — продолжала матрона.

— Знаю, теперь ты сообщишь мне, что он сын Плавция, — прервал ее патриций.

И только увидев горькое разочарование на лице собеседницы, он понял, какую непростительную ошибку допустил.

— Уже знаешь? — растерялась Помпония.

Сенатор пожалел о сказанном. Как он мог лишить свою лучшую подругу радости подарить ему такой лакомый кусочек? То, что кто-то осведомлен лучше ее, всегда было для нее настоящей трагедией.

— Да нет, только слышал кое-какие разговоры, — попытался он исправить положение.

Женщина тотчас воспользовалась возможностью утвердиться на своих едва не утраченных позициях, при этом чувствуя себя примерно так, как атлет на Олимпиаде, который выкладывается из последних сил, чтобы прийти вторым.

— Его мать — рабыня…

Из Германии — хотел уточнить Аврелий, но вовремя прикусил язык.

— Из Германии. Гней влюбился в нее, хотя только что женился на Паулине, и лишь одним богам известно, что он сделал ради того, чтобы заполучить ее в жены!

— Лишь богам? Клянусь, что и тебе тоже, Помпония, — польстил ей патриций.

— Ну, не спорю, есть кое-какие стрелы в моем колчане, — ответила женщина, еще не совсем успокоившись.

— Так что же?

— Он попросил ее у Тиберия в качестве награды за оказанные услуги. Знаешь, ведь именно Гней поставлял рыбу на императорский стол, когда этот старый пьяница кутил на Капри, оставив Рим в руках Сеяна.

— Ладно, Помпония, в чем ты хочешь убедить меня? Мы хорошо знаем, что Тиберий был жестоким и зловредным старцем, но расторгнуть брак патрициев, представителей древних родов, лишь для того, чтобы ублажить какого-то поставщика рыбы… Уверен, тут что-то не так!

— Доказательств нет, но кое-кто утверждает, будто Гней был осведомителем императора и Тиберий, опасавшийся даже собственной тени, слепо ему доверял.

— Мне по-прежнему кажется невероятным, чтобы этот пьяница Тиберий… Не могу понять, почему он расторг брак такого знаменитого и всеми любимого человека, как Марк Фабриций, ради какого-то Гнея Плавция. Может, он сам положил глаз на Паулину? Вполне мог! Вспомни несчастную Маллонию, которая предпочла заколоть себя кинжалом, лишь бы только не оказаться в его постели.

— Ты не учитываешь, что император до смерти возненавидел Фабриция, когда тот встал на сторону Германика и Агриппины. Грязный развратник решил отомстить. Заставить Фабриция развестись — значило одержать политическую победу! А потом отдать изысканную Паулину в жены какому-то рыботорговцу… Не было лучшего способа унизить Фабриция и посмеяться над ним. Ты забыл, каким коварством отличался старикашка?

— Это верно, никто из нас не заплакал горючими слезами, когда его задушили.[36] Кто мог знать тогда, что Калигула окажется намного хуже? Будем держаться нашего доброго Клавдия, пока он жив, — тихо произнес Аврелий, покачав головой.

— Все зависит от Мессалины… — начала было матрона, готовая ухватиться за любимую тему. Ее чрезвычайно волновали последние сплетни о распутной супруге императора.

— Расскажи-ка о разводе! — решил все-таки остановить ее Аврелий.

— Для обоих это оказалось тяжелым ударом. — Помпония драматически прижала руки к сердцу. — Настоящая трагедия! Но пришлось повиноваться. Фабриций попросил отправить его на Рейн. Он погиб там через год, а Паулина согласилась выйти замуж за Гнея.

— Который оставался вдовцом…

— С тремя взрослыми детьми. Плаутиллу Терцию, как ты хорошо знаешь, мало что связывало с мачехой, пытавшейся как-то влиять на ее поведение, излишне свободное, надо сказать. Аттик, со своей стороны, возненавидел Паулину с первого дня и даже пытался очернить ее в глазах отца. Единственный, кто любил ее, — Секунд.

— Сыновней любовью?

— Ну, не вполне… Во всяком случае, если послушать его злоязычную сестрицу.

— Пасынок, покушающийся на добродетель мачехи, словно в греческой трагедии… — Аврелий сделал вид, будто потрясен. — Тебе не кажется, что это чересчур?

— Ну, это всего лишь домыслы Плаутиллы. Можно ли ей верить? Моей подруге похоть мерещится повсюду! Похоже, и здесь, в сельской глуши, она не сидит сложа руки: одного статного раба продали недавно, весьма поспешно…

Аврелий склонил голову:

— Паулина — женщина безупречного нрава. Если бы печальный Секунд проявил к ней хоть малейшее непочтение, она поспешила бы сообщить об этом мужу.

— С другой стороны, возможно, молодой нелюдимый юноша, не видя других женщин, кроме рабынь, вполне мог увлечься ею. Она ведь была очень красива в молодости, — заметила Помпония.

— Да и сейчас хороша, несмотря на возраст. Сколько ей тогда было лет?

— Около сорока. А за Марка она вышла замуж совсем молоденькой. Император знал, что делал, когда отнял ее у Фабриция. Без Паулины тот прожил недолго.

— Как печальна их судьба… — с волнением произнес Аврелий. — А теперь объясни мне, что это за история у Плаутиллы с рабом.

Глаза сплетницы засияли.

— Она сама мне все рассказала — по-своему, естественно. Она купила в Капуе одного красавчика, заплатив за него довольно большие деньги. Аттику, не любившему лишний раз открывать кошелек, не понравилась покупка, и он отругал ее, не особенно церемонясь в выражениях.

— Давай уж прямо, Помпония! — предложил сенатор.

— Короче, он сказал, что, если ей нужно удовлетворить некоторые свои потребности, она может спокойно сделать это прямо на торговой площади, а не выставлять ему счета. Что же касается приданого, то она и сама могла бы о нем позаботиться, честно поработав в каком-нибудь лупанарии,[37] потому что лично он не выделит ей ни сестерция.

— Ну, по крайней мере, ясно выразился, — заметил Аврелий.

— Вскоре красавца-раба продали. Плаутилла не простила Аттику этого, и с того дня отношения между нею и братом сделались довольно прохладными, — сообщила матрона. Она хотела добавить еще что-то, но тут слуга прервал ее, доложив, что стол накрыт.

Помпония испустила горестный стон: со всеми этими разговорами она совсем забыла переодеться! Всполошившись, она срочно призвала на помощь трех служанок и умчалась.

Аврелий не знал, что и думать. Счастливый союз, не выдержавший неумолимого натиска властителя, одинокий юноша, влюбляющийся в единственную женщину, которая ему недоступна, слуга, вынужденный называть хозяином собственного отца…

— Как хорошо, что ты еще здесь, я успел! — воскликнул Кастор, прерывая его размышления.

— Что успел? — спросил сенатор, отвлекаясь от своих мыслей.

— Спасти тебе жизнь, беспечный ты человек! Разве ты не знаешь, что виллу и всех, кто на ней находится, сглазили? И даже не пытаешься себя обезопасить! Вот тебе деревянный рожок, символ Приапа. Это сильный амулет, хозяин, который защитит тебя от нехорошего влияния, старинный, найденный, похоже, в таинственных киммерийских пещерах. Стоит пять сестерциев. Представь, всего пять жалких сестерциев — и ты спасен от ужасной опасности!

— Я не верю в амулеты, Кастор, как и в предсказания… И все же это твое маленькое предприятие может быть мне на руку. Нисколько не сомневаюсь, что ты сумеешь продать свои амулеты престарелым рабам, а среди них немало тех, кто еще помнит Секунда юным. Постарайся побольше разузнать о его отношениях с Паулиной.

— Хорошо, хозяин!

— Подожди, мне пришла в голову еще одна мысль. Может, это глупо, но, так или иначе, лучше проверить. Служанки всегда примечают, что носят их хозяева. Постарайся разведать, нет ли у кого-нибудь из женщин кораллового кольца с изображением рукопожатия.

— Больше тебе ничего не нужно, хозяин? — недовольно спросил александриец. — Может, тебя интересует, какого цвета нижняя рубашка Елены или длина набедренной повязки Фабриция? Начал с сандалий, теперь кольцо… Изысканный, образованный секретарь-грек низведен до банального сыщика! Когда ты купил меня в Александрии как жалкий товар, вырвав из моего родного…

— Я вырвал тебя из рук палача, ты это хочешь сказать! — вскричал Аврелий, потеряв терпение.

Возможно ли, чтобы Кастор не питал к нему ни малейшей благодарности за то, что он спас его от мести суровых жрецов храма Амона, которым ленивый слуга нанес ущерб каким-то своим мошенничеством? В гневе он занес руку, намереваясь хлестнуть Кастора кожаным поясом, который только снял.

— Очень мило с твоей стороны, хозяин! — широко улыбнулся грек, спокойно забирая у него ремень. — Именно так мне и нужен для новой туники!