По возвращении частей дивизии в Верхнеудинск Блюхер забрал Самуила в Читу. Дягур нехотя отпустил приглянувшегося писаря, но с военным министром не поспоришь. Самуил был доволен. Служить в штабе Блюхера куда перспективнее, нежели в заштатном Верхнеудинске у Дягура. Главное, остался позади этот ужасный поход в Монголию. Не иначе как волшебный оберег зандя, который он взял у монахов и проносил весь обратный путь, сохранил ему жизнь. Во всяком случае, Самуил свято верил в зандя и не расставался с оберегом ни днем ни ночью. Стоило начать службу на новом месте, как его вызвал Блюхер и, участливо расспросив о житье-бытье, поинтересовался подробностями памятного боя возле оврагов.
— Ты самолично видел, как казаки окружили подводы и, перебив отряд Мартенса, погнали телеги в степь? — спросил напрямик писаря Блюхер.
— Я был рядом, товарищ военмин. Но далеко беляки не ушли. Наши достали их и вернули обоз обратно.
— Так уж целиком и вернули? Неужто ни одной подводы не потеряли?
— Этого я не знаю, — в сильном смущении заменжевался писарь. Он не мог взять в толк, отчего его пытает командующий. «Начдив товарищ Дягур наверняка докладывал о происшествии у оврагов. Проверяет он его, что ли? Или меня испытывает?»
— Ладно, не знаешь, так не знаешь, — свернул импровизированный допрос Блюхер и стал диктовать депешу.
Военмин доверял Дягуру и не собирался учинять проверку старшему писарю. Стычка с Кабардиным и потерянная подвода пришли на ум Блюхеру отнюдь не спонтанно. Сегодня ночью он получил радиодонесение из Урги о внезапном появлении отряда Кабардина в окрестностях города. Вместо того чтобы спешно отступать к китайской границе и Хайлару, а потом двигаться по КВЖД на Харбин или к портам Русского Приморья, полковник задержался в Монголии, тревожа коммуникации красных, угоняя отары овец, громя скотобойни и совершая грабительские набеги на продовольственные караваны, идущие из Улясутая в Ургу. Полученное известие обеспокоило Блюхера. Положение нового монгольского правительства, державшееся на одних красноармейских штыках, вызывало опасение.
«Нужно раз и навсегда покончить с полковником, пока тот не натворил больших бед, а заодно и фигуру вернем!» — определился с решением военмин и продиктовал Самуилу приказ для комкора Гайлита о немедленном выступлении частей его экспедиционного корпуса против Кабардина.
Латышский стрелок Ян Гайлит, сменивший на посту командующего корпусом комкора Неймана, тоже латыша и стрелка в придачу, был в большом затруднении, получив указание Блюхера. В Урге не было достаточных сил, могущих выступить против Кабардина. Оголять и оставлять вовсе без войск столицу Монголии Гайлит опасался, но и ослушаться старшего по званию Блюхера тоже не мог. Кто знает, как на это посмотрят в Москве?! Дождавшись возвращения кавалерийской бригады, комкор выступил из Урги.
— Как дела, товарищ Иссерсон? — спросил писаря Блюхер, едва появившись в штабе. — Что-то товарищ Гайлит молчит. Сдается, Кабардина он так и не нашел, — мыслил вслух военмин, просматривая разведдонесения и делая на них пометы карандашом. Самуил весь напрягся, ожидая новых расспросов о той злополучной и, судя по всему, не дававшей спокойно спать военмину стычке у оврагов, однако тот не стал его спрашивать. Продиктовав депеши в Ургу и Верхнеудинск, он выкурил папиросу и поднялся уходить, как столкнулся в дверях с радистом-шифровальщиком. Подоспели долгожданные вести от Гайлита. Комкор сообщал, что идет по следу Кабардина и надеется утром настигнуть полковника.
«Коли сейчас не возьмем гада, уйдет как пить дать в Китай. Или просочится в захваченный самураями Владивосток и зачнет вредить мне оттуда! Нет, с Кабардиным нужно кончать в Монголии и не оставлять дело на потом», — решил для себя Блюхер.
— Самуил, пиши приказ товарищу Островскому, будем поднимать калошу!
Двухместный аэроплан-разведчик французской конструкции братьев Вуазен, прозванный в России калошей из-за формы гондолы, где находилась кабина экипажа, достался властям ДВР в качестве военного трофея от разбитого Колчака. Самолет имел на борту фотоаппарат фирмы «Пате» и, в отличие от остальных машин, произведенных в России на московском заводе «Дукс», был снабжен радиотелеграфной станцией. В тот день аэроплан пилотировал военлет Демидов. Получив приказ с земли срочно изменить курс, летчик сверил переданные ему координаты с картой и полетел на юг в сторону приграничного Троицкосавска[15]. Надежные в эксплуатации и неплохо себя зарекомендовавшие на начальном этапе Первой мировой войны «Вуазены»[16] имели запас горючего на три с половиной, максимум, четыре часа лета. Чтобы решить проблему, командир авиадивизиона Островский, имевший в своем распоряжении три такие машины, не считая скопированного с немецкого «Альбатроса» разведсамолета «Лебедь» и двух французских «Ньюпоров», создал в разных районах Буфера запасы горючего. Один из таких складов находился в пограничном Троицкосавске, где и приземлился Демидов. Заправившись под завязку, пилот возобновил полет над монгольской территорией.
Выветренные нагромождения гранита, ползущие песчаные дюны и небольшие вкрапления скалистых базальтовых гор открывались взору летчика. Бесконечные версты обезлюдевшего необитаемого пространства простирались под брюхом аэроплана, и военлет взял правее, решив облететь Ургу с запада. Вскоре он заметил немногочисленных монгольских всадников, скакавших по степи в сторону Улясутая, и верблюжий караван, идущий из Калгана. Пейзаж местности изменился. Сверкавшие на солнце, будто вырезанные из слоновой кости, белые буддийские ступы усеяли гребни холмов и одиночных, покрытых темными елями сопок; табуны лошадей и стада верблюдов в поисках пропитания безучастно топтали выпавший накануне снег, пропуская равнодушным взглядом отары овец, перегоняемых пастухами на противоположный берег мелкой мутной реки.
Демидов сделал вираж и решил возвращаться. Топлива, несмотря на два дополнительных бака, укрепленных по бокам гондолы биплана, оставалось лишь на обратный путь. Пролетая над отрогами хребта, тянувшегося далеко на юго-восток от Урги, военлет заметил многочисленную конницу, продвигавшуюся вдоль горной цепи в строгом боевом порядке. В ту же минуту с трудом веривший в свою удачу Демидов сообщил, что видит Кабардина. После чего связь с самолетом неожиданно прервалась и встревоженный Островский поднял в воздух еще два, но уже груженых бомбами и стальными стрелами, «Вуазена». Пользуясь координатами Демидова, соколы Блюхера без труда обнаружили уходящую на восток конницу полковника.
Первая же атака с воздуха расстроила порядки Кабардина. Тысячи стрел с ужасающим воем градом посыпались на людей и животных, нанося страшный урон и сея панику. Летевшие с большой высоты острые наконечники насквозь прошивали конников и, калеча лошадей, вонзались в мерзлую припорошенную снежной крупою землю. Одна из стрел, задев плечо Камета, застряла в плотной коже седла, успев поранить Артака. Острие впилось во взмокшую натруженную спину коня и причиняло сильную боль благородному животному. Рана Камета была несерьезной, но обильно кровоточила, и бурят спешился, чтобы перевязаться и дать отдых лошади. Едва он коснулся земли, как адский свист раздался над головой, степь вздыбилась и осыпала комьями лежалого, острого, как стекло, песка. Это разлетелась сброшенная с аэроплана бомба. Растратив запас смертоносных стрел, летчики приступили к бомбометанию.
Когда дым рассеялся, ужасное зрелище открылось взору Камета. Снаряд угодил в самую гущу отряда, убив и ранив с полтора десятка казаков и не меньшее число лошадей. Бурят перевел взгляд на Артака. На губах коня пузырилась пена, глаза заволоклись пеленой. Гордое животное качнулось и стало тяжело оседать на передние ноги. Прерывистые хрипы исторгались из его горла. Простояв с полминуты на локтях, лошадь как подкошенная завалилась набок. Осколки разорвавшейся бомбы глубоко вошли в ее брюхо, из разверзшегося чрева торчали внутренности и сочилась черная кровь. Конь издыхал. Камет вскинул винтовку и с одного выстрела прекратил агонию друга. Перевязав наспех плечо, он запрыгнул на пугливо пятившуюся, освободившуюся от седока кобылу и поскакал к голове отряда, где по его разумению должен был находиться обоз…