Заполучив статую Тары, Блюхер приказал поместить ее в отдельную комнату при штабе, приспособленную под арестантскую, и выставить у дверей круглосуточный караул. Державший при себе от нее ключи военмин частенько захаживал взглянуть на богиню. Делал он это по ночам, чем причинял неудобства пристроившимся покемарить стражникам. Завернутая в грубую холстину статуя лежала на полу, и ее можно было подробно рассмотреть, чем не преминул воспользоваться Блюхер. Караульные недоумевали. Создавалось впечатление, что изваяние околдовало военмина. Осторожно и мягко ступая, он подкрадывался к покоившейся на полу богине и, откинув пыльную мешковину, завороженно смотрел на нее. Мастер, отливший скульптуру в золоте, в точности повторил черты Тары Дзанабадзара. От лица монгольской девушки, послужившей моделью[18], было невозможно отвести взор. Ее глаза излучали глубокий освобождающий свет, обернутая вокруг стана ткань обозначила соблазнительные бедра, а обнаженные груди с маленькими сосками были исполнены такого совершенства, что Блюхер не удержался и коснулся их пальцами. Иногда ему казалось, что девушка смеется над ним и не может взять в толк, отчего ее заточили здесь, а прекрасное неземное тело обрядили в грязную мешковину.
Дьявольские мысли будоражили ум Блюхера, он вытирал со лба пот и, пошатываясь, уходил спать, чтобы в следующую ночь явиться сюда вновь. За спиной военмина стали шушукаться, поползли невероятные, со странными недомолвками и постыдными намеками перешептывания, и он понял, что с визитами к Таре пора завязывать, а от самой статуи лучше избавиться. Не ровен час, монголы пронюхают, что реликвия находится у него. Отдавать Тару в дацан на радость правоверных буддистов, как на днях обещал Ленину, военмин не торопился. Решение вопроса пришло от Чичерина. По прямому проводу наркоминдел сообщил, что поезд с товарищем Сухэ вышел из Москвы, а также передал просьбу Ильича о желательности его, Блюхера, присутствия на Дайренской конференции. Эти известия подтолкнули военмина к действиям.
— Послушай, Самуил, — как с хорошим знакомым повел разговор с писарем Блюхер, — раз уж ты все знаешь про золото, — при этих словах он так сурово зыркнул на него, что тот едва не обделался со страха, — правительство Дальневосточной республики поручает тебе ответственное задание. Будешь сопровождать с нашими бойцами статую ихнего буддийского божества по железной дороге до Верхнеудинска. Там поступишь в распоряжение товарища Дягура. Он скажет, что делать. Ты ведь владеешь топографией? — неожиданно поинтересовался Блюхер.
— Владею, товарищ военмин, — с готовностью отрапортовал Самуил. — Умею снимать местность и отображать ее на карте.
— Значит, и геодезию с картографией знаешь?! — удивился тот. — И где ж ты всему этому научился, братец, не в царском же Генштабе?
— Ясное дело, что не в Генштабе, товарищ военмин, — чуть замявшись, потупился писарь. — В штабе дивизии, где я проходил службу во время империалистической, служил один полковник, который этот самый Генштаб, то бишь академию, оканчивал. Он-то меня и научил этой премудрости. Многих офицеров у нас поубивало, вот он, видать, и подумал, а не сделать ли из меня себе помощника. Ох, и гонял меня тот полковник, доложу я вам, товарищ военмин, и в хвост и в гриву, — вспомнил с улыбкой военную юность Самуил, но, заметив на себе заинтересованно-испытывающий взгляд начальства, смешался и замолчал.
— Ну, что умолк, каллиграф?! Давай, договаривай, как там тебя этот полковник… — Блюхер матерно выругался и ухмыльнулся.
— А что договаривать. Научил он меня науке этой, вот и весь сказ. Я, вообще-то, понятливый, — счел не лишним напомнить о своих добродетелях Самуил. — Вот и стал всякую местность на карту переносить да старые карты исправлять, изменения на них, уточнения разные пририсовывать.
— Да, сурьезный ты товарищ, сурьезный, — с невольным восхищением глядел на писаря военмин, после чего, как бы заговорщицки, спросил. — Ну а сейчас смог бы такую карту составить, местность незнакомую один в один на бумагу перенесть, и чтоб все там подробно отображено было? Чтоб по твоей карте мы бы ту самую местность без труда узнали!
— Смог бы, товарищ военмин! Как это делать, я на всю жизнь запомнил. Учитель у меня уж больно хороший был.
— Тогда добре, — с потеплевшим взором отпустил его Блюхер.