Проклятье Ифленской звезды

Глава 2. Чернокрылый

Темершана та Сиверс

Всё-таки ехать в карете приятней и намного удобней, чем месить грязь ногами. Гостиничный кучер, как только понял, что его седок прогневал пресветлых сестёр, поспешил сообщить, что он в то утро впервые увидел чеора Конне — и ему поверили.

Но он всё равно поспешил убраться из обители, и конечно, счёл за честь выполнить просьбу монахинь — отвезти до деревни монахиню и её спутницу — оречённую.

Лошадь шла медленно, по крыше лупил мелкий дождь, но Темершана была рада, что ей дозволили сегодня покинуть Дом Ленны. Встреча с ифленцем всколыхнула в сердце воспоминания, которые она тщетно пыталась забыть, и как никогда, её настроению в этот день соответствовало хмурое небо, дождь, плачущий по погибшим и по тем, кого война лишила крова и надежды. Темнота в карете, а главное, сама дорога немного успокаивали её, отгоняли всякие мысли, и дурные, и хорошие. Это было как будто просто размеренное тихое путешествие куда-то далеко-далеко. Когда можно не думать о цели поездки и о том, что скоро предстоит вернуться.

Когда-нибудь, и может даже скоро, придётся принять решение. Мать Ленна милостива, но не терпит тех, кто живёт в её доме из страха или по лености. И всё же, другого пути, кроме служения, Темери для себя не видела и не желала. Да, знала, что к служению допускаются лишь немногие. Те, кто и вправду простил врагов, кто смог вырастить в сердце любовь ко всем людям, идущим тропами тёплого… но более — холодного мира.

До этого дня она считала, что уж у неё-то точно нет и не может быть никаких препятствий к служению. Но ифленец всё перевернул с ног на голову. Она поняла, что не забыла и не простила никого из них — кровавых солдат, чужаков, магией и огнём когда-то покоривших прекрасный маленький Танеррет. Солдат, равнодушно, без разбору, убивавших всех подряд — мужчин, женщин, стариков, детей.

Они не знали пощады. Они собирались остаться здесь надолго, им нужны были земли Танеррета, чтобы растить своих детей и готовить воинов для следующих походов — уже теперь вглубь материка. Земли были нужны. Верфи, сады, дороги — всё что угодно. Только не люди.

Она помнила те пожары. Помнила трупы на лестницах цитадели, смеющиеся, злые лица, кровь на руках и одежде. Слишком хорошо помнила собственную боль и бессилие. Ифленцы были врагами — врагами и остались. И так будет всегда.

Танеррет стал наместничеством Ифлена, ифленцы теперь командовали всюду — но и до конца, под корень, уничтожить народ Побережья они не смогли.

Так же, как когда-то не смогли до конца убить саму Темершану.

…Ехать в карете под шум дождя намного приятней, чем идти пешком. Но любое путешествие однажды заканчивается. Закончилось и это. Карета заложила круг по деревенской окраине и вскоре выкатила на площадку у гостиницы — единственное место, где она могла бы развернуться без проблем.

Кучер открыл дверцу, помог выбраться пресветлой. Темери торопливо пристроила на одно плечо свой мешок: под дождём возиться с лямками не хотелось. Подхватила посох. Внимательным взором окинула карету — не забыли ли чего? Нет, пусто. Сама спрыгнула на дорогу — специально держа посох так, чтобы не подавать руку кучеру. Поблагодарила его — и поспешила следом за монахиней.

На площадке у гостиницы было удивительно людно, несмотря на колючий дождь и ветер. Люди толпились у входа, о чём-то тихо судачили. В монастырской лавке справа от входа в гостиницу теплился слабый свет — там было открыто.

У входа она остановилась, оглянулась на площадь ещё раз и увидела у коновязи знакомую лошадь под седлом. Похоже, ифленец тоже недавно прибыл, не успел позаботиться о животном. Впрочем, вероятно, он живёт в этой гостинице, и ему тоже некуда спешить…

Лавочника на месте не было, а его младший сын с видимым сожалением сообщил, что отец пошёл в гостиницу: «там ифленца убили! Взаправду! Жуть, как интересно!».

У Темери на миг сердце зашлось радостью — убили ифленца! Того самого! Не по её воле и желанию, видит Золотая Мать, а значит, может быть, молитвами и усердной работой получится вернуть мир душе…

Одёрнула себя — нельзя радоваться смерти! Дождалась, пока монахиня поговорит с мальчиком и уточнит, куда именно отправился его отец. Монахиня покивала обстоятельному рассказу и вновь вышла на улицу, а Темери продолжила расспросы.

— Так утром ещё это случилось то! — обрадовался внимательному слушателю паренёк. — Как только благородный столичный чеор отбыл вслед за стариком. Говорят, там, в гостинице, везде по комнатам кровища и трупы, трупы…

Не тот, разочаровано тренькнуло сердце. Не того ифленца убили. Значит, он не один был…

Вернулась пресветлая сестра с хозяином лавки. Темери по её знаку быстро выложила на прилавок привезённый товар. Хозяин по расписке тут же отсыпал им несколько монет — выручку с прежней поставки. Обычно такие встречи сопровождаются разговорами, обсуждением деревенских и столичных новостей, переговорами о специальных заказах. В этот раз хозяин был угрюм, да и монахиня удивительным образом вела себя тихо. Видимо тоже что-то успела услышать или увидеть. Темери же просто хотелось быстрей отправиться в обратный путь. Подальше от ифленцев, крови, чужого горя. Тем паче день давно повернул к вечеру.

Она свернула мешок, привычно закрепила на поясе — так удобней нести, — и первой направилась к двери.

Как вдруг та распахнулась.

На пороге стоял давешний ифленец. Руки и грудь его были залиты алой кровью, кровавые брызги были даже на лице, которое, впрочем, сохраняло каменное выражение. Как маска.

Ненастоящее.

Темери внутренне сжалась от мгновенно ожившей картины из далёкого прошлого. У тех солдат тоже были жёсткие злые взгляды. И руки — в чужой крови. Мир соскальзывал в прошлое, вновь готовый перевернуться, и чтобы сдержать собственное взбесившееся воображение, Темери резко выдохнула и отступила на шаг. Руки до белых костяшек вцепились в посох — никогда никто из беловолосых морских червей не причинит ей вреда.

Никогда больше.

Дышать стало трудно. Мерещился запах гари и крови… А ведь уже несколько лет это всё ей даже не снилось…

Взгляд ифленца скользнул по ней, задержавшись на посохе. Остановился на монахине. Вдруг он тряхнул головой и тихо сказал:

— Пресветлая… я прошу помощи и заступничества у Золотой Матери для духа убитого сегодня Роверика та Эшко. И… мне нужно… мне надо услышать его ответ. Я знаю, служители это могут.

Голос его звучал глухо, в глаза женщинам он не смотрел и стоял так, словно тоже, как Темершана, был готов к немедленной схватке. И всё же в словах ифленца не было просьбы. Одна уверенность в том, что ему не откажут.

Темери заставила себя расслабиться, опустить плечи. Этого было мало, и она по-прежнему видела в беловолосом чужаке угрозу. Но сейчас она не имела права показать свою ненависть.

— Идёмте, чеора та Сиверс, — вздохнула монахиня. — В такой просьбе не отказывают.

В гостинице всё было почти так, как сказал сынишка лавочника. Кровь в гостевом зале, кровь на ступеньках, ведущих к комнатам постояльцев. Темери редко бывала здесь, но прекрасно помнила главный гостиничный зал. А вот в комнатах наверху ей бывать не приходилось.

У лестницы, под тёмным потёртым плащом, лежал труп. Виднелись лишь ноги в разношенных сапогах. Где-то плакали женщины. Но это за стеной или на кухне — сам зал был пуст.

— Это местный кузнец, — пояснил ифленец. — он погиб первым.

Из глубины дома вышел хозяин. Вот у него всё было написано на лице крупными буквами — и ужас от пережитого, и облегчение, что всё плохое уже закончилось, и надежда, что когда трупы закопают, а столичные ищейки поймают убийц, всё снова станет как прежде. Темершана не верила в «как прежде». Она точно знала, что «как прежде» не будет никогда.

— Благородный чеор, вы ж весь в крови вам бы переодеться… пресветлая, такой скорбный день… такой плохой день! Но вы входите, входите! Такое горе… и ведь никто ничего не успел увидеть. Я уж порасспросил прислугу… но час был ранний.

— Где тело вашего друга? — спросила монахиня у ифленца. Тот указал на лестницу.

Женщина, осенив знаком двойного круга лестницу и тело под ней, начала подниматься. Темершана последовала за ней.

Она старалась выглядеть так же строго и отрешённо, как монахиня, но чувствовала, что не получается. Всё вставали перед глазами окровавленные руки и каменное лицо беловолосого чужака.

Хозяин обогнал их на ступенях, чудом не замаравшись в крови, толкнул одну из ближайших дверей. Это была простая деревенская дверь, собранная из плотно подогнанных досок и недавно покрашенная в синий цвет. Таких дверей здесь было с полдюжины: маленькая гостиница на окраине страны, больше комнат никогда не требовалось.

— Вот, — почти шепотом сказал хозяин.

Темери увидела на полу тело молодой красивой женщины в дорогом платье. Светлые локоны и разрез глаз не давали усомниться, что она тоже родом с Ифленских островов, она тоже чужая здесь. Но первым делом, конечно, бросалось в глаза то, как именно она была убита.

Темери невольно прикусила костяшки пальцев и только каким-то чудом не отвернулась. Даже успела украдкой взглянуть на пресветлую — что она подумала, что почувствовала?

Женщина на полу была не просто связана. Она ещё была привязана прочной верёвкой к чугунному столбику, удерживавшему тёмный балдахин, наверное, именно из-за верёвок и не упала… совсем.

А ещё у неё была почти оторвана голова. Запрокинута, вывернута под неестественным углом. Шея разорвана, видна белая гладкая кость.

То, что женщина была связана и так погибла, не имея шансов защититься, заставило Темершану метнуть на ифленца яростный взгляд. Но тот даже не заметил. Он смотрел в дальнюю часть комнаты — туда из-за балдахина взгляд Темери проникнуть не мог. А вот пресветлая сестра и ифленец стояли дальше от входа и видели всё помещение целиком. Хозяин входить не стал но и совсем не ушёл, дышал в спину и заглядывал через порог. Хозяин никогда не видел, как сёстры призывают тени умерших сквозь слои сущего. Ему было и боязно и интересно…

Именно его сопение как раз и заставило Темери вспомнить почему она здесь и зачем — и обойти наконец труп.

Взгляд монахини полнился скорбью и сожалением:

— Они не ведали, что готовы ступить в тёплый мир…

— Она связана. — Темери постаралась, чтобы голос звучал холодно и ровно. Получилось.

— Да, — нетерпеливо кивнул ифленец. — Конечно, это я её связал. Она — наёмная убийца и сообщница старика, судьбу которого ваша… Золотая Мать Ленна ещё не решила.

Темери опустила взгляд. Женщина не казалась опасной — чистая кожа, красивая линия губ и бровей… яркая, молодая. Сильная. Мёртвая.

Что она могла бы сказать живым?

Но их сюда позвали не из-за этой мёртвой красавицы. Она обошла широкую кровать и разглядела то, что скрывалось за нею. Ещё одно тело.

Сначала она подумала, что перед ней совсем молодой ифленский юноша — нескладное длинное тело, худое лицо, на котором больше всего места занимали широко открытые блестящие серые глаза. Возле трупа лежал чистый не то короткий меч не то длинный нож, пальцы всё ещё тянулись к рукоятке.

Этот пытался защищаться и умер иначе — его несколько раз проткнули чем-то насквозь. Ткань дорогого камзола пропиталась чёрной кровью.

Темери пригляделась и поняла, что первое впечатление обмануло. Он не был юн, пожалуй, даже мог быть ровесником того, другого. Просто немилосердные боги холодных Ифленских островов обделили его и силой, и мужской привлекательностью.

— Он был учёный, — подтвердил её мысли ифленец, — изучал ветра и течения побережья, рисовал карты. Умел предсказывать будущее.

И вдруг невесело усмехнулся:

— Наверное, он был не лучшим предсказателем, а то смог бы предвидеть это всё.

— Гадатель не может видеть собственную судьбу, — без осуждения поправила его пресветлая. — Обождите, благородный чеор. Мне надо подготовиться…

— Я могу помочь? — спросил ифленец.

Темершана знала, что для него самого же было бы лучше, если бы он сейчас ушёл. Сила Золотой Матери редко легко даётся тем, кто обращается за ответом, ведь это их Эа становится проводником на тропы тёплого мира. А тем более — если спрашивает чужак. Но из чувства досады, а ещё потому, что так и не поверила в злонамеренность убитой женщины, она предпочла промолчать. Хоть так пусть почувствует, что испытали люди, которых ему довелось убить. Ведь он не мальчишка, наверняка участвовал в той войне. Наверняка на его счету не один десяток невинных жертв.

— Нет, — вздохнула монахиня. — Но что бы ни происходило, я прошу вас молчать. Ответ на какой вопрос вы хотели бы получить?

Ифленец думал несколько мгновений. Темери даже решила, что у него нет подходящего вопроса, но ошиблась.

— Хорошо. Пусть просто скажет, кто это был. Всё, что запомнил.

— Я спрошу. Но вот ответит ли он, и как ответит — мне не ведомо.

Монахиня посмотрела на Темери и впервые назвала по имени, хотя было видно, что ей это не нравится.

— Темершана та Сиверс, подойдите ближе. Великая Мать хочет, чтобы вы поучаствовали. Ленна милостива, но мудрость её не все могут понять сразу. Подготовь свой посох и прочти молитву.

Темери послушалась. Молитва Ленне — это всегда — безжалостная возможность заглянуть в себя. Продраться сквозь слои Эа, почувствовать струны магии, заботливо держащие тебя в холодном мире. Почувствовать гармонию, и что важно, почувствовать гармонию всего, что находится вокруг. Услышать, узнать… а потом, может быть, позвать того, кто хотел бы, чтобы его позвали.

Из-за ифленца настраивалась она непривычно долго. А потом услышала ровно то, что услышала и пресветлая сестра. Молодой, чуть виноватый голос ифленского учёного сказал:

— Скажите Шедде, что он зря печалится. Это была хорошая поездка. Интересная и познавательная.

— Это всё, что ты хотел бы сказать? — голос пресветлой прозвучал намного громче голоса бестелесного духа. На самом деле души умерших, конечно, не могут говорить — но те, кто служит Ленне, научаются слышать отголоски их чаяний и мыслей.

— Остальное, — Темершане почудилась тень иронии — остальное он знает и так… как всё-таки странно разменять судьбу благородного чеора…

И снова стало тихо и обычно.

Хотя нет. Ифленец за это время успел присесть на корточки возле тела своего друга. На миг Темери показалось, что каменное спокойствие, наконец, покинуло этого человека. Ей хотелось бы, чтобы покинуло.

Темери поняла вдруг, что он тяжело дышит, прижав руку в чёрной перчатке к груди. Неужели отголосок тёплого мира через молитву служительниц смог дотянуться до него и даже сбить с ног? Вот странно. Конечно, магия пресветлых сестёр даётся чужакам тяжелее. Но чтобы настолько?

Мужчина отвёл взгляд от мертвеца, медленно, сутулясь, поднялся.

— Говорите! — приказ прозвучал глухо и отрывисто. Как будто следующий приказ будет — немедленно всех убить.

— Вы и вправду были ему дороги, — задумчиво сказала монахиня. — Иначе вас так сильно это не задело бы… Он кое-что сказал, да. Но вероятно, это не поможет вам узнать правду.

— Говорите! — просто тихий низкий голос вдруг наполнился такой угрозой, что монахиня предпочла больше не рассуждать:

— Он считает, что вы зря печалитесь. Ему понравилось это ваше последнее путешествие. И ещё сказал, что для него оказалось неожиданностью обменяться с вами судьбой. Я не могу сказать, что он имел в виду. Но могу сказать другое: Всеблагая Мать Ленна не увидела в нём ни зла, ни ненависти. Она благословляет его путь к тёплому миру.

Ифленец кивнул. Потом словно вспомнив о чём-то, вытащил из старого шкафа мешочек с монетами, протянул монахине:

— Пожертвование монастырю. Ровве, думаю, был бы непротив, что я так распорядился его деньгами. Он уважает Ленну. Уважал. Что насчёт…

Что видел его соотечественник перед самой смертью? Ну, тут уж никак не узнать, если тень покойника решила не говорить об этом. Монахиня с сожалением покачала головой, а Темери вдруг услышала весьма отчётливый и злой женский голос:

— Скажи ему, это был чернокрылый. Скажи, чернокрылых нагрели с этими саругами. Пусть спросит в столице чеора та Кенадена. Этхар хотел вернуть камни своему племени, и был очень зол, когда понял, что их повезли на земли золотой змеи. ещё скажи, что теперь чеор Хенвил отвечает за судьбу моей сёстры. Чеор Хенвил не оставил мне шанса защититься, так что это он повинен в моей смерти. Скажи, что я требую с него слово по праву крови.

Темери облизнула губы и повернулась к ифленцу.

— У меня слово от мёртвой чеоры. Она видела чернокрылого… я повторю её слова слово в слово. Слушайте…

Она, как можно точнее повторила слова покойницы. Лишь бы ничего не упустить! Редко когда тень сама обращается к служителям Ленны. Эта женщина, вероятно, была очень необычной.

— Та Кенаден… что ж, чеора та Зелден, я позабочусь о твоей родственнице. И что вам стоило сказать мне всё это при жизни? Благодарю и тебя… оречённая.

Прищуренный взгляд чеора Хенвила вымораживал.

Темершана предпочла сразу покинуть это мрачное место. Пора возвращаться. Долг они выполнили, чистые шкатулки лавочнику передали, а осенний день слишком короток, чтобы медлить.

Когда вышли на улицу, на площадку у гостиницы, на мокрую грязь дороги падал белый лохматый снежок.

Благородный чеор Шеддерик та Хенвил

Когда на Тоненг ложится снег, город разительно меняется. Тоненг, расположенный у тёплого морского течения, окружённый невысокими лесистыми горами, всегда казался чеору та Хенвилу слишком летним, немного похожим на южные портовые города, в которых ему довелось побывать в юности. Но под снегом город совсем другой. Строгий, серый и возвышенный, подобный городам Ифленских островов. Дома лето никогда не бывает тёплым, а цвета становятся яркими лишь весной.

Правда, зимы здесь коротки, а снег ложится на месяц, не более. А уж настоящие морозы здесь видели, наверное, как раз в тот год, когда ифленский флот впервые показался в бухте.

Снег сыпал всю неделю, но в день похорон наместника он лёг и уже не растаял.

Чеор та Хенвил шёл по заснеженной улице, прислушиваясь к её голосам. Голоса ему не нравились.

Город праздновал смерть наместника. Во дворах слышались весёлые разговоры, где-то даже звучала музыка. То и дело можно было встретить подвыпивших горожан, шумно выражавших надежду, что следом за чеором наместником в тёплый мир отправятся и все его единоплеменники…

Да, в портовой части Тоненга редко можно встретить ифленца, если только он не моряк и не гвардеец в дозоре. Но и перечисленные представители народа островов предпочитают появляться здесь группами по несколько человек. Со времён войны изменилось многое. Да почти всё — кроме ненависти малькан к завоевателям. Они научились сдерживаться, они кланяются при встрече и выполняют любые приказы — но при этом, стоит отвернуться, плюют тебе вслед.

Погребальная лодка наместника была уже снаряжена. Знатнейшие представители ифленского общества заняли лучшие места на гранитной набережной Верхнего города. Там, в стороне от порта с его сутолокой и грязью, мог бы сейчас находиться и он. Но.

Появиться там официально — стать центром внимания всего общества. И, что намного хуже, это необходимость оказать покойнику те почести, которых он не заслужил. Достаточно того, что там будет вероятный наследник наместнической короны — Кинрик та Гулле, младший брат Шеддерика.

Гораздо интересней и полезней для дела взойти на набережную не как родственник покойного, а как один из многих прибывших на похороны представителей высшего общества. Увидеть, услышать, запомнить. Понять. И решить, как им с братом не потерять страну, власть и жизнь.

К сожалению, для них вопрос стоял именно таким образом.

Заговор раскрыть им удалось, более того, удалось найти сианов, поддержавших заговорщиков. Благородные чеоры, придумавшие план с саругами и почти его реализовавшие, были высланы из столицы без права возвращаться, а маги… маги принесли соответствующие клятвы. Чеор та Кенаден под пыткой выдал всё, что знал и даже что не знал…

И всё же согласно докладам агентов тайной управы, это был не конец. Пропаганда среди танерретцев против правящего двора не только не затихла, а, кажется, усилилась. Горожане уже несколько раз вступали в открытое противостояние с дозорами ифленской гвардии. А тут ещё — неурожай в южных колониях Ифлена и, как следствие, необходимость увеличивать поставки на острова.

И одновременно — плохие новости с наземных границ. Снегопады раньше времени закрыли перевалы, и теперь часть караванов, предназначенных к отправке на Ифлен, уже сейчас будут вынуждены искать обходные пути. Это увеличит стоимость груза, отсрочит отправку… это может стоить братьям немного дороже, чем собственная жизнь. Ифлен не признаёт слабость и не принимает оправданий.

Но сейчас, идя без охраны по беднейшему из районов Тоненга, Шеддерик не просто дразнил судьбу. Он пытался поймать настрой этих улиц, чем живет, кого слушает, на что надеется здешний люд. Раньше это всегда удавалось.

Город праздновал смерть наместника. Праздновал сдержанно, так, чтобы не дразнить ифленскую гвардию. Праздновал, как свою маленькую победу. Голос улиц звучал почти так, как и месяц назад, но тон немного сменился. В нём теперь меньше надежд, но больше решительности. Больше угрозы.

Но и это не было главной причиной его прогулки. О главной не догадывался даже помощник чеора Хенвила, лишь недавно возглавившего тайную управу. Сегодня город прощался с ифленским наместником, а Шеддерик та Хенвил — с предсказателем, учёным и путешественником Ровериком та Эшко.

Для Ровве, который не был ни воином, ни членом правящей семьи, отдельная погребальная лодка не полагалась. Ему полагался бы костёр в пепельной долине за городом, и сам Роверик в шутку не раз замечал, что это будет правильным решением: моря предсказатель побаивался. Особенно — зимнего штормового моря. После одного давнего путешествия, когда они сломали две мачты и получили пробоину лишь чуть выше ватерлинии, зимнее штормовое море Роверик та Эшко предпочитал наблюдать только на картинах.

Его отец, узнав о гибели младшего сына, кажется, даже вздохнул с облегчением: на Ифлене в чести бойцы, солдаты и моряки. Худой болезненный парнишка был четвёртым отпрыском не самого богатого рода и единственным, кто не выбрал военное поприще делом жизни. Старик, выслушав уверения в том, что все обряды над телом были проведены по древней традиции, попросил о великой чести — дать место телу его сына в свите наместника.

Шеддерик не смог отказать.

Ровве уплывёт к горизонту на той же лодке, что и Хеверик, чеор та Лема, та Гулле, верховный страж Фронтовой бухты, наместник Ифленской империи в землях Танеррета.

Вероятно, в глазах отца Роверика это было великой честью. По мнению же чеора та Хенвила, наместник не заслужил чести разделить с ним свяЩённый погребальный огонь.

Шедде был уверен, что этой ночью напьётся, как не напивался с дня посвящения в матросы. Но сейчас важно было быстро и тихо миновать рыбацкие кварталы, перейти мост у нижней крепостной стены и попасть таким образом в парк у гранитной набережной…

Он шёл прощаться с другом.

В неухоженном парке снег лежал на опавших листьях, делая землю рябой. На этом ковре любые следы были хорошо видны. Сразу понятно, что недавно тут прошёл гвардейский дозор, а кроме солдат, с самого утра никого и не было. Эта часть парка, у самой крепостной стены, в стороне от дорожек центральной части, в стороне от глаз случайных прохожих, в прежние времена была облюбована романтически настроенными парочками, ищущими уединения. Сейчас даже грабители стараются сюда не забредать: место, конечно, укромное, но кого здесь грабить?

И, тем не менее, всего через два десятка шагов чеор Хенвил услышал тихий свист и, обернувшись, нос к носу столкнулся с невысоким сутуловатым человеком лет сорока. Человек не был ифленцем, но не принадлежал он и к коренному народу Танеррета. Более тёмная кожа, характерный широкий нос и скулы выдавали в нём уроженца южных приморских стран.

Человек вежливо поклонился и пошёл потихоньку в сторону обгоревших развалин летнего павильона.

Шеддерик, выждав пару мгновений, отправился следом. Так они миновали заросли у пожарища и вышли к чудом уцелевшей беседке. Отсюда открывался прекрасный вид на устье Данвы и бухту, где на волнах покачивались лодки и торговые корабли, а в отдалении, в тени береговых укреплений ждал своего времени погребальный корабль. Но Шеддерику было не до видов: раз уж его главный помощник из тайной управы назначил встречу подальше от посторонних глаз и ушей, дело серьёзное.

Гун-хе осторожно достал из-за пазухи длинный серый конверт, протянул его Шеддерику, пояснил:

— С чеора та Шарана наблюдение пришлось снять — наш человек заметил, что он немного беспокоится. Но пока наблюдали, кое-что удалось узнать. Отчёт в конверте. И ещё… вам надо знать. Некоторые благородные чеоры вывезли семьи из города. Список — в том же письме.

Он помедлил. Потом тихо добавил:

— Капитан внутренней гвардии замка, по моим личным наблюдениям, как минимум знает о том, что что-то готовится. Он за последнюю неделю трижды сменил состав дозорных отрядов и маршруты обходов.

— Значит, времени у нас всё меньше. Как по твоим оценкам, они рискнут использовать похороны наместника как повод начать действовать?

— Нет.

Южанин был предельно серьёзен и хмур:

— До оглашения последней воли наместника у них связаны руки.

— Я тоже так думаю. Но кому-то может и не хватить терпения. — Шеддерику раньше никогда не приходилось сталкиваться с реальной угрозой военного переворота, но он знал, что действовать надо быстро и безжалостно. — Продолжайте наблюдать, если будет что-то важное — связь старым способом. И приставьте ещё одного человека к Кинрику. У него надёжная охрана, и сам он может за себя постоять, но ещё одни внимательные глаза лишними не будут.

— Всё сделаем, ханхас.

— Вот и славно.

Гун-хе откланялся, а та Хенвил поторопился к гранитной набережной — до заката оставалось менее получаса. Погребальный корабль вот-вот отправится в последнее путешествие, нужно успеть.

У гранитной ограды набережной собралось довольно много народу из числа ифленских дворян, но были — значительно меньше, стояли однородной очень плотной группой — и знатные танерретцы.

Сильнее надвинув капюшон, он медленно двигался сквозь толпу. Голос улиц — это голос улиц. У Верхнего города он другой, более сдержанный, обстоятельный… но пропитанный всё тем же ощущением тревоги и ожидания чего-то неминуемого и неприятного.

И здесь тоже никто не горевал о почившем наместнике, но думали и говорили люди всё больше о том, как пережить наступающую зиму без потерь, о торговле и о традициях, которые следовало бы давно поменять.

Он слушал и улыбался: традиции велели выбирать наследника из числа взрослых потомков почившего наместника. И лишь в случае, если среди отпрысков его рода нет ни одного мужчины-воина, наместника назначал сам император Ифленских островов.

Солнце ушло за облака у горизонта, начались сумерки. На погребальном корабле подняли серые паруса, пушечный залп с берега отметил начало его пути.

Прощай, наместник. Ты не был хорошим человеком, не был рачительным хозяином и уж конечно не был любящим отцом. Говорят, в прежние времена ты был отважным воином и умным стратегом. Тебя любили женщины за щедрость и страстность, и уважали мужчины — за умение держать слово. Ты десять лет управлял Танерретом, и твоё правление нельзя назвать безуспешным: караваны на острова уходили всегда вовремя, переселенцы с Ифлена не знали горя и бедности, а о размахе твоих пиров ходили легенды по всему Побережью. Тебе даже удалось возродить работы на старых медных копях.

Да, наш новый дом стоит на крови и костях убитых тобой людей. Но весь мир стоит на крови и костях. Да, без этих плодородных земель, без этого маленького рэтаха Ифлену жилось бы значительно хуже. И каждую жертву можно оправдать общей необходимостью и главной целью Ифленского государства — укрепить мир и порядок на всём Побережье, насадить законы и императорскую власть везде, где это необходимо.

И всё же, нельзя только брать, ничего не давая взамен. Нельзя бесконечно перегибать палку — однажды она сломается. И тогда, вероятно, по улицам этого многострадального древнего города снова потекут реки крови.

Ты умер поразительно вовремя, наместник: ты не увидишь, как рухнет едва укрепившийся мир. Если только нам не удастся его удержать.

Погребальный корабль догорал на горизонте. Люди потихоньку потянулись к выходу с набережной. Шеддерик впервые нашёл взглядом ложу наместника — деревянную крытую площадку на специально устроенном гранитном помосте, выдающемся в море. С того места, где он стоял, невозможно было определить, кто есть кто. Но он точно знал, что среди немногочисленных ближайших друзей и родственников наместника там, под навесом, наверняка стоят и его наследник, и его убийца.

Старик не был дураком. Он не стал бы дразнить Императора и назначать наместником старшего сына. А вот младший — прекрасный воин, привлекательный внешне и обладающий всеми теми качествами, что чтит в правителе простой народ, унаследует власть в Танеррете наверняка. И так же верно, что сразу после церемонии он станет мишенью для убийц, заговорщиков и прочих жаждущих власти представителей старой ифленской знати.

Чеор та Хенвил нехорошо улыбнулся: кто бы ни пытался сейчас наложить лапу на Танеррет, ему сначала придётся убить самого Шеддерика. А это трудно сделать: костяные плашки предсказателя Ровве никогда не лгут, а значит, его судьбой владеют куда более серьёзные силы.

Набережная пустела. Шеддерик в последний раз окинул взглядом горизонт — над ним ещё плыло облако тёмного дыма — и тоже побрёл в потоке немногочисленных последних зрителей. Часть из них свернёт на каменные узкие улочки Верхнего города, а кое-кто отправится по длинной каменной лестнице сразу в крепость. Так быстрей, чем объезжать каменные стены древней цитадели в карете через все въездные ворота, коих в городе пять, и все — с гвардейскими постами.

Шеддерику возвращаться в цитадель не хотелось. Да и зачем? Гун-хе человек надёжный. Раз обещал усилить брату охрану, значит усилит. Правильно он сказал — в ближайшие три-четыре дня, пока последняя воля наместника не оглашена, непойманные заговорщики открыто действовать не рискнут. Во-первых, потому что им сейчас выгодней выкрасть или оспорить завещание, чем устраивать бунты, а во-вторых, потому что их мало, и они успели прочувствовать, чем может обернуться поражение.

Сильно мешало, что чеор та Хенвил знал танерретский двор больше по докладам и отчётам агентов тайной управы, чем по личным наблюдениям. Тут ему здорово пригодилась бы чеора та Зелден, убитая в гостинице у сопок Улеша. Чеора Дальса имела обширнейшие связи, была умна и не обременена предрассудками. Но кто-то явно думал так же и превентивно лишил Шеддерика возможности заручиться её помощью или хотя бы расспросить.

Шедде в обратном направлении миновал мост через Данву, свернул на набережную Нижнего города и долго шёл вдоль реки, минуя портовые склады, причалы и бесконечный рыбный рынок. Нижний город тоже неоднороден. Возле рыбачьего порта живёт беднота, эти дома не восстанавливались с самой войны, и деревянные грубые постройки стоят прямо на развалинах прежних каменных домов. Но дальше и выше на холм — это зажиточные, чистые городские районы, место обитания купцов, а так же немногих выживших и оставшихся в городе Танерретских дворян.

У маленькой фонтанной площади ему встретился гвардейский разъезд. Солдаты, не признав в нём ифленца, потребовали въездную грамоту. Шедде приподнял капюшон, чем и избавился от дальнейших расспросов. Командир разъезда даже спросил, не нужно ли ему сопровождение: сегодня в городе может быть опасно.

Можно было и согласиться, но до цели его прогулки было уже рукой подать. Так что он поблагодарил офицера за заботу, но предпочёл и дальше идти в одиночестве.

Таверна «Каракатица» фасадом выходит на площадь.

Подле неё у коновязи понуро ждали хозяев две лошади. У фонтана, укрытого тощим слоем снега, дрались вороны. Шеддерик, которому с самой встречи с гвардейцами казалось, что за ним кто-то идёт, на всякий случай миновал таверну и остановился за углом, ожидая возможного преследователя.

Не прошло и минуты, как он услышал тихие, лёгкие шаги по мостовой. Если бы не слушал специально — за вороньей дракой и не различил бы.

Человек остановился. Ругнулся шёпотом.

А потом Шедде вдруг услышал, как кто-то быстро уходит. Выглянул на площадь, но успел заметить лишь смутный силуэт вдалеке: кто-то спешащий вдаль, в свободном плаще, какие носят ифленские моряки и, кажется, в шляпе.

— Этого не хватало, — пробормотал он вслух.

Шедде знал, что убийцы из дома Шевека вряд ли подписались бы преследовать главу тайной управы. Но в Нижнем городе полно тех, кто работает исключительно на себя. И малькан ли это был, южанин, ифленец, выходец из Низинного Королевства — по одежде не понять.

Выждав с минуту и убедившись, что других сюрпризов не будет, он осторожно вернулся к таверне.

На его появление обратили внимание все немногочисленные дневные посетители. На мгновение в зале и вовсе стало тихо: даже кухарка, резавшая хлеб на хозяйском столе, и та замерла, обернувшись.

Чеор та Хенвил осторожно, чтобы снег не попал за шиворот, откинул капюшон: о «Каракатице» он знал две вещи. Первая — его здесь не любят. Вторая — здесь его точно никто не станет убивать. Отряхнул плащ, едва заметно кивнул кухарке.

Стихли все разговоры. Усатый рыбак, устроившийся у окна с большой кружкой здешнего, надо сказать, весьма неплохого пива, угрожающе прокашлялся. Его собутыльник уставился на Шеддерика, как кот на нежданную подачку — в хмурых глазах читалось «Правда, что ли, ифленец возомнил себя бессмертным и явился сюда в одиночку? Или провокация?»

Шеддерик качнул небольшой медный колокол, специально устроенный у входа, чтобы посетителям не приходилось искать его по залу. Свободных мест было много, так что он выбрал то, что подальше от рыбаков, у дальнего окошка.

Вскоре появился сам хозяин. Здесь его звали хозяин Янур, но Шеддерик давно сократил имя на ифленский манер.

— Здоровья тебе, дядя Янне.

— И ты будь здоров, островная шкура. Какая нужда тебя пригнала на этот раз?

— У тебя, я помню, есть неплохое вино.

— Может и есть.

— Ну так неси.

— Я-то принесу. А ну как кто решит проверить на прочность твою бедовую голову? Я не хочу неприятностей.

— Янне, неприятности — это хорошо. Я даже заплачу тебе за них, сколько попросишь…

Дядя Янне, ветеран войны и бывший танерретский моряк, несколько мгновений в задумчивости глядел на гостя, потом изрек:

— Благородный чеор хочет драки. Нормального мужского мордобоя, а не этих ваших изящных искусств на сабельках и пистолетах.

Оставалось только кивнуть: владелец «Каракатицы» всегда отличался прозорливостью.

— А надрать зад тому, кто тебе действительно насолил, ты почему-то не можешь. И потому припёрся ко мне, чесать кулаки о рыбаков и матросов. Плохой день ты выбрал, я тебе скажу, ифленец. Очень плохой день.

— Янне, ты всё ещё вправе вышвырнуть меня вон, как только я начну причинять слишком много хлопот. А пока, просто принеси вина. Хочу помянуть хорошего человека…

— Это ты не про наместника ли? — нахмурился Янне, у которого с мёртвым правителем были свои, и очень серьёзные, счёты.

— Мой друг умер, да будут легки ему тропы тёплого мира. Ты должен его помнить — это предсказатель, с которым вы в прошлый раз сцепились из-за карты течений у полуострова. А наместник — он не был хорошим человеком.

Дядя Янне молча поклонился и вышел, чтобы через минуту вернуться с запотевшим кувшином и двумя кружками.

Быстро разлил яблочное вино, протянул одну из кружек ифленцу, вторую взял сам. Так было принято ещё со времён завоевания: хозяин должен показать, что его вино безопасно. Но Янне задумчиво сказал:

— Сегодня и вправду плохой день, ифленец. Мне жаль твоего друга. Он кое-что понимал в навигации… хоть моряком и не был.

Вино пахло летом. Это было дешёвое терпкое яблочное вино, что в здешних местах изготавливают бочками, но, как правило, — только для себя. Виноградное стоит дороже, и жители островов предпочитают именно его.

Наверное, чеор та Хенвил единственный, кто всегда заказывает здешнее…

Шеддерик молча ополовинил кружку, хозяин отстал от него на одно мгновение.

С улицы вошло ещё несколько человек, и Янне ушёл их приветствовать и принимать заказ. Шеддерик налил себе еЩё. Потом — снова. Не то, чтобы вино сильно пьянило — но на душе стало немного легче. К тому же вероятность драки никуда не исчезла, и грела возможностью скинуть с себя груз последних десяти дней. Драка — лучшее средство от дурных мыслей и тоски. В драке каждый становится собой и показывает свои лучшие и худшие стороны. Шеддерик не считал себя хорошим кулачным бойцом, но это неважно. Против него сегодня будут — должны быть! — такие же бывшие морские бродяги.

Через какое-то время служанка пошла по залу зажигать масляные лампы. Самые первые загорелись вдали — у хозяйского стола, на котором стояли бочонки с вином, лежала посуда и хлеб. Шеддерик решил немного подлить в свой кувшин, поднялся, с неудовольствием отметив, что всё-таки вино оказалось коварным, и направился на свет. К тому времени в зале было уже людно.

— Эй, белобрысый! — услышал он от одного из новоприбывших горожан, — ты не заблудился? Могу помочь найти выход!

Благородный чеор окинул нахала пьяным взглядом, решил, что это недостойный противник, и пошёл дальше к выбранной цели.

Однако горожанин, подбодренный товарищами, не отступил и заехал благородному чеору кулаком в глаз. Вернее, попытался заехать — как бы Шеддерик ни был пьян, от этого простого удара он уклонился даже элегантно. Миновал противника и, осторожно поставив кувшин на стол, потянулся к бочонку.

Его тут же, под гогот гостей, оттащили за одежду, так что пришлось развернуться и отвесить противнику несильного тумака. Полученная плюха горожанина только обрадовала. Он широко улыбнулся, скинул шляпу и полез в драку уже с полной отдачей, готовый навалять ифленцу так, чтобы тот надолго забыл дорогу в «Каракатицу». На шум вышел хозяин. Увидел, что творится, велел служанкам убрать подальше хрупкую посуду и сам встал у входа в кухню, монументально скрестив руки на груди.

Шеддерик получил несколько ударов, сам украсил физиономию горожанина быстро краснеющим бланшем, ссадил костяшки пальцев, а под конец поймал противника за шиворот и уложил на предусмотрительно освобождённый от посуды стол — лицом прямо к краникам, вбитым в винные бочонки. Улыбнулся хозяину, показывая, что всё нормально, и дальше безобразие не продлится, и поднял взгляд на стену.

После драки и от вина в голове у него немного шумело, но то, что было приколото маленькими гвоздиками к стене, заставило Шеддерика застыть и даже ослабить хватку. Чем его противник тут же воспользовался, вывернувшись, и приготовившись к повторению веселья. Благородный чеор же застыл подле дрянной, кое-как раскрашенной гравюры, отпечатанной на жёлтой дешёвой бумаге.

— Кто это? — спросил Шеддерик дядю Янне, для верности ткнув в рисунок пальцем.

И тут же получил от отдышавшегося горожанина в ухо, да так, что перед глазами мир сразу потемнел.

Пришёл в себя от тощей струйки холодной воды, упавшей на лицо.

Проморгался, и тут понял, что хозяин со служанками поспешили утащить его из общего зала. Слева от него у горячей плиты суетилась кухарка, справа стояли дубовые бочки с водой: его отволокли на кухню и положили так, чтобы не мешал работать.

Попробовал языком зубы — один отозвался болью, во рту оставался привкус крови.

Шеддерик осторожно поднялся, проверяя попутно, все ли кости целы. Понял, что вроде бы на этот раз обошлось, поискал глазами хозяина и тут же нашёл. Янне рубил мясо.

В зале было тихо — должно быть, уже глубокая ночь… в начале зимы дни особенно коротки, так что не угадаешь.

Янне обернулся, покачал головой:

— Ну, ты хорош! Домой-то пустят ли с такой рожей?

Шеддерик поморщился:

— Меня никто сегодня не ждёт. Долго я тут?..

— Меньше получаса. Пришли ваши гвардейцы, всех разогнали. Теперь уж народ только завтра, может, соберётся. Одни убытки от тебя.

Что-то надо было спросить — что-то очень важное. Шеддерик высмотрел кружку и, не задумываясь, что в неё налито, выпил одним глотком. Повезло — в кружке была вода. Он скривился при мысли, что ещё ведь обратно идти в крепость. Да через не самые благополучные приречные районы…

— Кто это был у тебя на портрете? Там, на стене? Дрянной портрет, если честно…

— Вы, ифленцы, в искусстве хорошо понимаете…

— Так что за рисунок? Что за девица?

— Понравилась? Хорошая была девочка… убили её, говорят. Когда штурмовали цитадель, они там оставались. Рэтшар считал, что крепость неприступна ни с моря, ни с реки и оставил семью под защитой родного дома. Но он ошибся… и что толку, что сам погиб…

— Так она — медленно проговорил Шеддерик, пытаясь собраться с мыслями, — дочь рэтшара, рэта? Или кто?

Янне вытер руки ветошью, вышел в зал.

Свечи освещали портрет, как будто немного исправляя его. Янне часто смотрел на портрет с мыслью: что было бы, если бы когда-то очень давно они всё-таки не вернулись домой из морской прогулки, стоило лишь завидеть паруса ифленской армады. Что, если бы он увёз юную рэту в такие места, где до неё беспощадные убийцы с островов никогда не добрались бы?

Может, сейчас эта красивая решительная девочка была бы жива?

Но тогда, вероятно, город не получил бы предупреждения, и жертв оказалось бы несоизмеримо больше…

— Её звали Темершана. Она была совсем не похожа на наследницу Танеррета. Когда ей исполнилось тринадцать, отец подарил ей парусную лодку — «Блесну». Шанни готова была жить на этой лодке. Быстро всему училась, плавала, как рыбка… мы называли её юнгой, но это была лишь наполовину шутка. Спроси любого в городе, и каждый скажет, что сожалеют о ней и помнят. Мне она была тоже… родным человеком.

— Так её помнят… и ты знал её лично, дядя Янне?

— Что с того проку, ифленец? После осады в крепости не выжил никто. Да и в порту — мало кто уцелел. Ты видел, как горел город? Ты должен был видеть, наверняка ты тогда уже считался воином… как горел мой город. Горели дома на набережной… сейчас там хибары, а раньше жили моряки с семьями. Сад был, яблони цвели. Той осенью сгорело столько судеб, столько надежд… Но вам всё было мало. Вам нужна была кровь, и кровь лилась без счёта. Вам и тогда было всё равно, кого резать… и сейчас всё равно. Я хотел бы забыть. Но такое забыть невозможно, ифленец. Такое забыть невозможно. Знаешь, шёл бы ты подобру, а то я сам тебя прибью… что за дурацкий день?!

Шеддерик молча пошёл к выходу. Но у самого порога обернулся, ответив скорей себе, чем дяде Янне:

— Я не видел пожара. Я был далеко.

А вот то, что девушка на портрете слишком уж похожа на оречённую из монастыря Ленны — это вряд ли было совпадением. И об этом стоило поразмыслить. Всерьёз.

Друзья, если книга вам нравится, поддержите ее звездочками и репостами: это поможет ей подняться в рейтинге, а значит, в итоге, больше читателей смогут ее найти и познакомиться с этими героями с их маленькими и большими подвигами, их ненавистью и любовью.

Ну и я тут тоже рядом постою.