Проклятье Ифленской звезды

Глава 5. В избушке

Темершана та Сиверс

Идти, постоянно чувствуя на себе пристальный взгляд ифленца, было тяжело. Но Темери терпела. Лучше так, чем вести отвлечённые беседы с врагом. Нет, он сколько угодно может считать себя благодетелем и спасителем. Это не отменяло, что лишь ифленцы повинны во всех унижениях и бедах её народа, и она до конца жизни будет считать их врагами. Теперь сомневаться уже не приходилось. Этот брак — смешно надеяться, что ифленцы станут считаться с её условием! — продлится недолго и закончится её смертью. Она не ляжет в постель ни с одним из них.

А значит, вся жизнь без остатка, которая у неё ещё есть — это вот этот путь по заснеженному лесу. Ах, как было бы хорошо, если б благородный чеор куда-нибудь сгинул. Провалился под землю, исчез, сдох… но ждать чуда бессмысленно. Так что нужно просто идти. Идти и наслаждаться этими последними своими днями. Даже если болит стёртая нога, а несчастный кулёк разваливается под пальцами, и драгоценные ягоды готовы просыпаться в снег.

Идти вперёд, не оглядываясь. Потому что там, за спиной, у неё больше нет дома.

Монахини её предали. Хотя нужно быть справедливой: она сама решила согласиться на брак с ифленцем. А они… они просто промолчали. Позволили этому случиться.

«Они не виноваты, — уговаривала она себя, одними губами. — Они же не знали… они не хотели мне зла… это я сама. Но за что они со мной так»…

И с каждым шагом убедить себя в том, что монахини не ведали, какую судьбу уготовили одной из своих оречённых, становилось всё труднее.

Днём стало немного теплей, так что Темери, выбрав момент, просто стянула с головы капор, да и увязала в него их единственную еду. Так надёжней, и нести проще. Длинные лямки позволили превратить головной убор во что-то вроде кружевной сумки. Всё равно капор был мокрый и совершенно не согревал.

Влажные волосы рассыпались по плечам.

Солнечные лучи легко пробивались сквозь кроны светлого соснового леса, по такому легко идти, и Темери — всё-таки невозможно всё время бояться и думать о плохом — немного успокоилась, даже стала представлять, что просто идёт на какую-нибудь зимнюю ярмарку в далёкую деревню.

Просто спутник в этот раз ей достался не из приятных. Но это ничего, это только до деревни. И вообще не важно. Можно ведь просто не смотреть в его сторону. Просто улыбаться солнцу, сосновому воздуху, запаху снега и хвои.

Всё было спокойно. Как вдруг ифленец поймал её за плечо и заставил пригнуться:

— Тихо!

Темери, не успев даже подумать, что делает, стряхнула его руку. Но всё же пригнулась, постаравшись укрыться за единственной поблизости невысокой ёлочкой.

Чеор та Хенвил через мгновение оказался рядом.

— Лошади. Слушайте!

И вправду, где-то неподалёку по твёрдому дорожному покрытию цокали лошадиные подковы. Темери попыталась определить, сколько слышит лошадей, но не смогла. Не одна, это ясно. Но вот сколько…

— Дорога рядом, — шепнул ифленец. — Или мост. Оставайтесь здесь, я попробую посмотреть.

И ушёл, не дожидаясь ответа. Да она отвечать и не собиралась.

Темери очистила от снега сухую коряжину и села на неё в ожидании. Хоть она и не признавалась, а ноги уже гудели от усталости — всё-таки за минувшие сутки поспать так и не удалось, да и отдых был слишком коротким. Стёртая пятка сейчас, во время остановки, беспощадно болела. Ей казалось, что если снять сапог, то снова надеть его она не сможет.

Чеор та Хенвил вернулся быстро. Она даже не успела толком перевести дух.

— Мост рядом. — Говорил он ровно, но Темери всё равно уловила в голосе ифленца нешуточную тревогу. — Там нас, похоже, ждут, но с другого берега. Они думают, мы идём по дороге. Так что попробуем уйти дальше, за поворот, и там её пересечь. Устали?

— Я могу идти.

Ифленец усмехнулся, кивнул удовлетворённо.

Темери не собиралась жаловаться, даже если будет умирать от усталости.

Дорога, как назло, сразу за мостом тянулась прямо на запад и была ярко освещена солнцем, уходящим к закату, так что до первого поворота пришлось идти довольно далеко. Притом шли они, пробираясь сквозь подлесок в стороне от дороги. Было тяжело, но оно того стоило. За прошедшее время они увидели ещё несколько всадников.

Когда, наконец, дорога заложила петлю, ифленец снова ненадолго дал ей отдохнуть от своего общества — проверял, свободен ли путь. А вернувшись, поторопил:

— Похоже, выставили патруль. Это не разбойники, не похожи. И оружие у них неплохое. Надо спешить…

Что же, торопиться — значит, торопиться.

Но они не успели.

Спасло то, что всадники были увлечены беседой и не слишком хорошо выполняли свои обязанности.

Беседа «патруля» добрых новостей не принесла, говорили они как раз о беглецах.

Тот, что постарше, в тяжёлом кожаном плаще, отороченном лисьим мехом, успокаивал младшего:

— Да дня не пройдёт, найдём их. Всё уже продумано, бежать им некуда, кроме как сюда…

— А если они на броды пойдут? Или вовсе к Побережью?

— Дурак ты, Лури, подумай башкой, какое Побережье?! Там такие болота, что если сунутся, то только нам работы убавят…

— А если…

— Некуда им идти. А если нас каким-то образом чудесным обойдут, так пойдут куда?

— В деревню, — разулыбался молодой. — Как есть, или в Рыбачий Омут, или к большаку. Так мы, что ли, зря здесь-то ждём? Может, надо было всем сразу в засаду сесть да и…

— Лури, с такой башкой как у тебя — только коров пасти…

Всадники скрылись за поворотом.

Ифленец проводил их взглядом, а потом бросил пытливый взгляд на Темершану. И вдруг спросил:

— Чему вы улыбаетесь? У нас всё меньше шансов выбраться живыми.

— Вот именно, — тихо ответила она. — Я ничего не теряю…

Чеор та Хенвил вдруг резко провёл руками по голове, от чего его светлые прямые волосы встопорщились лохматым ежом.

— Послушайте. Я не собираюсь причинять вам вред. Мой брат тоже. Так какого морского жуфа вы ведёте себя так, словно я тащу вас на казнь?

Темери опустила взгляд. На казнь? Что же. Это очень точное определение.

Но на самом деле ему не нужны объяснения. Ему нужно лишь подтверждение, что она и дальше будет послушно выполнять все приказы и не станет устраивать никаких сюрпризов.

— Я не буду намеренно пытаться себя убить… или выдать вас. — Как ни старалась, а с голосом справиться не удалось. Слова прозвучали хрипло и неубедительно.

Чеор та Хенвил несколько мгновений ещё вглядывался в её лицо, так словно хотел прочитать мысли или ударить. Но потом всё же первым отвёл взгляд.

— Идёмте! — словно кнутом щёлкнул.

Дорогу перебежали чуть не бегом. Там негде было спрятаться — чистый бор. Только внизу — сухие стволы и кочки. Прыгать через них было тяжело. Пару раз она чуть не упала, но всё же старалась бежать так, чтобы у ифленца не было шанса помочь.

Выдохнуть смогли, лишь перевалив за пологий холм, от которого уж точно дорога была не видна. Правда, их следы остались хорошо различимыми на снегу. Темери подумала, что по следам их и найдут, но вслух говорить не стала — молчание вошло в привычку.

Помочь могло разве только то, что солнце село уже низко, приближались сумерки.

Темери ждала, какое решение примет ифленец. Он медлил, словно взвешивая какие-то одному ему ведомые варианты. Потом всё же решил:

— Идём к деревне. Попробую добыть нам лошадей.

За холмом местность снова понизилась. А потом начались овраги, так что через какое-то время стало ясно, что двигаются они слишком медленно. Темери быстро потеряла представление о направлении. Стало очень темно — до восхода луны ещё несколько часов. И хотя чеор та Хенвил прокладывал путь уверенно, словно умел видеть в темноте, Темери начала отставать — у неё-то ночного зрения не было.

В довершение, порывами откуда-то начал налетать сырой холодный ветер, так что она пожалела, что пожертвовала капор под ягоды. Может, он хоть немного защитил бы от непогоды.

Еще шагов через двадцать ифленец попытался вести её за руку: поймал за предплечье, потянул за собой. Темери невольно дёрнулась, вырываясь, и села на заснеженную кочку. Тут же вскочила, конечно — верней, попыталась вскочить, но у неё вышло не сразу. Усталость взяла своё.

Ифленец урок усвоил — ждал в шаге, пока она сама неуклюже поднимется, стряхнёт с себя тонкий лёгкий снег. Сказал, словно сдерживая злость:

— Надо пройти ещё немного. Впереди несколько больших ёлок, попробуем укрыться под ними.

Она вгляделась в силуэты ночных деревьев и поняла, о чём он. Три густые лесные красавицы застыли на склоне оврага в нескольких десятках шагов перед ними.

Сжала челюсти покрепче, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула — готова ли? Готова. Не такое уж это большое расстояние. За день прошли куда больше…

Под ёлками ветра не было. Но и с мечтой присесть хоть на что-нибудь пришлось расстаться — на этот склон даже взобраться-то трудно, а земля под елью, хоть и присыпана хвоей, а всё равно очень холодная.

— Прислонитесь к стволу, — велел ифленец. — Спиной. Вот так.

Ветви у ёлки начинались довольно высоко. Темери легко поместилась под ними, а вот чеору та Хенвилу пришлось наклониться. Он даже выломал несколько нижних веток, чтобы было удобно стоять. Ветер сюда не долетал, и от этого, казалось, было теплее.

— Как ваша нога? Вы хромаете.

— Я. Смогу. Идти, — раздельно повторила Темершана вслух то, что уже давно повторяла про себя.

— Я понял.

Может, ей показалось, но на сей раз в голосе благородного чеора сквозила не то улыбка, не то лёгкое одобрение.

— Я понял, вы сильная. Вы со всем можете справиться сами. Я не имел в виду ничего дурного, и не собираюсь тащить вас на руках. Это и неудобно и… вы же мне не позволите.

Темери кивнула, подтверждая. В темноте она не видела лица чеора та Хенвила. И отчего-то никак не могла сообразить, что он имеет в виду. Что скрывается за его шутовской заботой.

Так и не дождавшись ответа, он распорядился:

— Оставайтесь здесь. Попробую найти нам укрытие на ночь.

Будто так и привык разговаривать со всеми — отдавая короткие приказы. Которые должны неукоснительно выполняться. Впрочем, устала она настолько, что даже захоти сейчас убежать от ифленца, не справилась бы.

Вернулся он с плохими новостями.

— Внизу ручей, там укрыться не получится. Так что попробуем устроиться здесь…

Он куда-то снова ушёл. Темери слышала тихий равномерный стук, но ей было всё равно. До смерти хотелось сесть, но внизу только острый корень, кусты и покатый склон. Ног она почти не чувствовала, но отлепиться от елового ствола — прав оказался ифленец, — была не в состоянии. Хоть какая-то опора!

Через время стук прекратился. Темери услышала:

— Чеора та Сиверс, идите сюда. Осторожней!

Нога соскользнула на хвое, и Темери улетела бы вниз, если бы ифленец не прервал полёт, снова ухватив её за руку. Правда, тут же разжал пальцы.

За время, что она провела под ёлкой, погода разительно изменилась. Ветер ещё усилился, он нёс мелкий колючий снег, а звёздное небо вверху быстро переставало быть звёздным. Темери не помнила такой холодной зимы. В монастыре за все эти годы она видела снег лишь пару раз. А тут — словно сама природа пыталась воспротивиться её возвращению в Тоненг.

Ифленец показал ей на вторую ель, пониже той, возле которой они расположились сначала, её ветви достигали земли. Приподнял колючую лапу, и девушка увидела — а скорей догадалась — что земля тут ровней и выстлана еловым лапником, на который, наверное, можно будет сесть. Ифленец забрался под крону следом, и стало понятно, что места здесь слишком мало, чтобы сидеть, не соприкасаясь хотя бы локтем. Темери шмыгнула к самому стволу, поджала ноги и обхватила их руками, надеясь, что хоть так сохранит немного тепла. Идея была безнадёжная — прошлой ночью ведь не получилось.

Ифленец сказал:

— Двигайтесь ближе, укрою вас плащом.

— Нет.

В тот момент она была уверена, что не сможет себя пересилить.

— Не будьте дурой! Вы обещали не совершать самоубийства. Так что, так или иначе, этой ночью вам придётся потерпеть мою компанию. В ином случае завтра вы просто не проснётесь!

— Я не так сильно замёрзла, — попробовала она возражать. Но под ёлкой и вправду было слишком мало места. Темершана зажмурилась и сидела, закаменев, пока чеор та Хенвил закутывал её в половину своего плаща. Сидела и уговаривала себя, что ничего страшного, и что он действительно просто пытается сохранить им обоим жизнь…

Убедить себя — не убедила, но кажется, задремала.

Очнулась первой. Во сне она как-то сама собой прижалась теснее к тёплому боку ифленца, и сейчас застыла, решая, что лучше — сидеть всю оставшуюся часть ночи в относительном тепле, но не смыкая глаз, или же рискнуть отстраниться. Но тогда благородный чеор наверняка проснётся…

Она не могла его видеть, но чувствовала плечом и бедром тепло его тела, слышала дыхание. Ифленец спал, как спят все люди. Он не был демоном-этхаром, не был бесплотным духом — одним из вечных мудрых Покровителей. Просто человек. Просто враг…

Темери попробовала отвлечься на воспоминания о доме, которым давно уже считала монастырь Золотой Матери. Сейчас, должно быть, как раз то самое время, когда монахини, слуги и оречённые просыпаются, чтобы начать день у семи чистых купелей. Вода в них всегда прозрачна и холодна, даже самым жарким летом. Чаши стоят в гранитном гроте, в пещере, которую ещё век назад переделали в величественный, хоть и небольшой зал.

Вода купелей освежает и прочищает сознание. Она смывает прежние страхи и горести и даёт силы жить дальше…

И вот уже, казалось ей, она стоит на деревянном настиле у одной из купелей. Потрескивает факел над головой, слышатся тихие шаги и разговоры. А в воде она видит отражение. Своё — и ещё одно.

Темери даже вздрогнула: раньше Покровители к ней не являлись. Покровители — это духи-родичи. Умершие родители, предки, иногда — учителя или наставники. Жаль, что все, кто мог бы прийти к ней, или не думали, что она в этом нуждается, или вовсе не считали её достойной внимания. У Покровителей свои причины и свои цели, и они редко бывают понятны живым.

Потому и говорят, что надеяться на Покровителей нужно, но если хочешь добиться цели — действуй сам…

Из вод купели на неё смотрели внимательные глаза ифленца, погибшего месяц назад в приграничной гостинице. Прежде она видела его лишь мёртвым. Но была уверена, как все спящие уверены в том, что видят — это именно он.

— Какое интересное место, — сказал дух. — Здесь красиво, хотя и мрачновато.

— Вероятно, ты здесь из-за чеора та Хенвила? Ты его Покровитель?

Духам не важно, как к ним обращаются и даже — на каком языке. Им не важны титулы и безразличны звания.

Дух в отражении покачал головой. Только в этот момент Темери догадалась повернуться к нему лицом. Ей было любопытно — сёстры описывают Покровителей по-разному. Кто-то говорит, что видит светящийся шар. Кто-то, что они полупрозрачны и их речь едва можно различить.

Это ведь не то же самое, как когда ты призываешь духа-Покровителя при помощи посоха-эгу и благословения Матери Ленны. Тогда ты сама открываешь ему путь в наш мир, ты, твои жизненные силы питают его и дают ему возможность говорить и выглядеть так, как Покровитель себя ощущает…

Если же дух приходит сам, то тратит собственные силы.

Так говорят. Темери ещё ни разу не доводилось проверить.

Дух-Покровитель, которого некогда звали Ровве, выглядел как живой человек. Просто каким-то образом оказался возле монастырских купелей хрупкий светлоголовый ифленец, одетый просто и небогато — так, как был одет в день смерти. А может, Темери сама допридумала ему эту одежду.

— Нет. Хотя я рад, что он жив и сейчас рядом с тобой.

— Я не знала, что Покровители могут радоваться…

Дух кивнул и приблизился к ней, словно пытаясь лучше разглядеть.

— А ты любознательна. Но ты боишься. Бояться не следует — тот, кто был мной, давно умер.

— Я не тебя боюсь. — Она улыбнулась духу: тот не казался ей опасным. Покровители не могут быть врагами.

— Ты боишься… прости, но ты боишься почти всего. Это видно.

Видно? Девушка прислушалась к себе, но именно в этот момент, возле купели в монастыре Ленны, ей не было страшно. Даже наоборот — интересно и немного печально. Всё казалось, что этот Покровитель всё-таки самую малость — тот самый человек, которым он был при жизни. Ифленец по имени Ровве.

— Ты можешь видеть, что люди чувствуют? Как?

— Не знаю. Просто вижу. Темершана — это твоё имя? Я говорю «вижу», потому что у меня нет других слов. Человеческие переживания — это цвет и свет, и звук, и запах… и всё одновременно. И всё это — в голове самого человека. У меня-то головы нет. Одна видимость.

Темери смотрела на призрака, как на сумасшедшего. Интересно, бывают ли сумасшедшие Покровители? И почему он явился ей, а не самому чеору та Хенвилу? Не смог?

— И ты это всё время… ну… видишь?

— Да. Но ты не бойся, я никому не скажу.

— Почему?

— Потому что я — твой Покровитель.

— Что?

Темери ахнула и очнулась от дрёмы. Приснится же такое! И, конечно, в тот же миг разбудила ифленца. Он шевельнулся, устраиваясь удобней… и это позволило Темери немного отодвинуться от него. Спина затекла, ноги… она не ощущала, насколько они замёрзли, пока не пошевелилась.

А если не сон, пришла тревожная мысль. Разве так может быть? Чтобы Покровителем оказался совсем незнакомый человек, да ещё ифленец. Да ещё — друг чеора та Хенвила.

Впрочем, Покровители — это уже не люди. Не те люди. И скорей всего, это был просто сон.

Было по-прежнему темно, но второй раз заснуть у неё всё равно бы не получилось.

Проснувшийся чеор та Хенвил молча выбрался из собственного плаща, накинул освободившийся край на Темери. Как-то умудрился при этом её не задеть. Шерстяная ткань ещё хранила чужое тепло. Она постаралась глубже закопаться в складки плаща и замерла там, прислушиваясь к происходящему снаружи. Было слышно, как похрустывает снег под его ногами. Он ушёл куда-то вверх по склону. Потом вернулся.

— Вы, наверное, привыкли в монастыре вставать в одно и тот же время. Час ранний, но уже утро, нам пора. Сможете идти?

— Смогу. Я обещала.

— Там снегопад. Если будет так же сыпать ещё хотя бы час, успеем уйти дальше.

— Да.

Надо было выбираться из относительного тепла в объятия стылого воздуха, в хмурую зимнюю ночь.

Ноги с отвычки подкосились, но Темери удержалась за ствол: ифленец не увидит её слабости и не услышит жалоб… да лучше сдохнуть по дороге, чем позволить ему тащить себя на плечах!

Постояла немного, пока не убедилась, что ноги действительно её держат, а потом, пригнувшись, выбралась из-под еловой кроны.

Ветер, вчера пробиравший до костей, утих. Сверху, медленно кружась, падали крупные хлопья снега. Сняла плащ, протянула хозяину. Жест показался знакомым — прошлым утром было так же.

Ифленец стоял всего в шаге, она различала его силуэт, но не лицо.

— Позавтракаем, когда рассветет. Что вы желаете на завтрак? Или монахини не завтракают?

— Я не монахиня.

— Но ведь собирались.

— Это не тема для шуток, благородный чеор.

— А жаль, чеора та Сиверс. Если вас послушать, так в мире вообще нет тем для шуток…

Она не ответила. Ночь, холод, зима. Сутки — никакой еды, кроме горсти клюквы. И впереди ещё несколько таких дней, наверное… дней, ведущих в черноту, из которой не возвращаются живыми.

Хмурый рассвет застал их далеко от места ночёвки. Насколько? Темери давно потерялась, забыв считать пройденные шаги и следить за направлением. Она просто шла. Сначала впереди ифленца, потом, когда ему это надоело — чуть позади. Он, бывало, уходил проверить путь, но скоро возвращался, лишь изредка комментируя увиденное. Ни дорог, ни жилья: Темери эти места не знала.

Снег продолжал сыпать, то усиливаясь, то ненадолго утихая. С одной стороны, это было хорошо — быстрей заметёт следы. С другой — идти становилось всё труднее. А лес давно перестал быть светлым сосновым бором. Часто встречались непролазные завалы, густая лиственная поросль.

В какой-то момент чеор та Хенвил, вернувшись из очередной отлучки, подошёл к ней и сказал с раздражением:

— Вы устали, идти нам далеко. Сейчас, чеора та Сиверс, я возьму вас за руку. И вы, ради всех ваших богов, не станете вырываться. Я не знаю, что вам нашёптывают ваши Покровители, но без моей помощи вы скоро не сможете идти. Надеюсь, вы меня услышали…

Услышала — да. Возразить не смогла бы, потому что при всём своём высокомерии, ифленец был прав.

Он сильней, выносливей. А она — всего лишь несостоявшаяся монахиня. Без будущего и без настоящего. А что до прошлого, то может, лучше бы его тоже не было.

Темершана выпрямила спину, насколько могла, и сама протянула ему руку. Сейчас ничего не имело значения, даже гордость. Сейчас главным было — продолжать идти. Хотя, впрочем, нет — наверное, именно гордость и оставалась той единственной силой, которая заставляла ещё тащиться вперед…

Ифленец без всяких церемоний подхватил её под локоть.

А ещё через некоторое время они вышли на небольшую, скрытую от ветра стеной молодых елей поляну. Ровный снег укрыл все следы. Стояла абсолютная, мраморная, глубокая тишина. Ифленец всё так же поддерживал её под руку, но колени жутко тряслись, и почему-то очень хотелось, чтобы он этого не заметил.

Темери едва могла шевелиться — а ведь когда-то считала себя опытной путешественницей! Она прошла с монахинями целиком всю Дорогу Долга. С ними же много и часто ходила пешком — то по грибы, то по ягоды, то на ярмарки. Правда, чаще по благим, принадлежащим монастырю землям, но ведь дороги там ничуть не отличаются от всех остальных, и в лесах растут те же ёлки и осины, и комары кусают ничуть не меньше.

Никогда прежде она не думала, что усталость может быть такой, что каждое движение — как будто ты в кандалах или старинных тяжёлых латах…

Тем временем чеор та Хенвил стряхнул снег с одной из валежин у края поляны, постелил на неё свой многострадальный плащ. Взял Темери за плечи, усадил.

Она могла только смотреть, как он обустраивает маленький лагерь. Ногой расчищает от снега пятачок земли, складывает костёр из сухих веток, долго возится с запалом, пока, наконец, над деревянным шалашиком не начинает подниматься тоненький дым.

Тепла не чувствуется. То ли его слишком мало, то ли она слишком далеко сидит. А может, просто разучилась чувствовать тепло.

Ледяными пальцами размотала узелок с остатками ягод. Кружевная ткань промёрзла, во многих местах порвалась, но ягоды там ещё были — крупные, красные. Замёрзшие капли крови.

Они не выглядели съедобными. Да и вовсе есть не хотелось.

Огонь немного разгорелся, Темери заметила, как от её одежды, от юбки, начал подниматься пар. Она переложила ягоды на снег, а сама придвинулась к огню, наклонилась к нему, протянула озябшие пальцы.

— Нам нужно какое-нибудь жильё. Вы знаете?..

Темери покачала головой:

— Мы уже далеко от монастыря. Я не знаю, где мы.

— Выберемся. Я вам обещаю, что выберемся…

Темери зажмурилась и отвернулась. Надо ему было именно сейчас напомнить о том, куда они идут?

Именно в этот момент, впервые за два безумных дня, Темери почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Всё накрыло одновременно — боль, усталость, одиночество, холод. И страх-страх-страх перед неприглядным, но неизбежным будущим. И собственное бессилие что-либо изменить.

— Послушайте… я не пытаюсь вас задеть. — Чеор та Хенвил в тот момент стоял на коленях возле костра, пытаясь его немного раздуть. — Я вовсе не желаю вам зла, или что вы там себе придумали. Так какого же жуфа морского…

Темери ладонями вытерла сухие глаза. Сказала быстро:

— Это просто дым.

— Скажите хотя бы раз правду. А? Просто скажите, что думаете. В чём я провинился, кроме того, что забрал вас из этой богадельни, где вы заживо себя хоронили, притом, довольно успешно?

Честно. Сказать.

Даже усталость слегка отступила, когда Темери поняла, что ей есть что сказать.

— Вы — убийца. — Выдохнула она. — Ифленский выродок без сердца и Покровителей… Вы хотите знать, что я думаю? Я думаю, что если бы не ваше поганое племя, сколько хороших людей было бы живо… я смотрю на вас, а вижу тех, других. Ваших соплеменников, друзей, родственников… Когда один из них убивал моего брата, он смеялся. Им было весело убивать. А мой брат всего лишь пытался защитить маму… ему было десять лет, и он не мог ничего сделать вашим офицерам, но им понравилось смотреть, как он умирает…

— Кажется, я уже доказал, что не собираюсь вас убивать. Или вы думаете, я везу вас в Тоненг для публичной расправы?

— Вам ведь неважно, что я думаю? — Темери из последних сил заставляла себя сдерживаться. Она опять не понимала, где находится, что вокруг происходит, и зачем её снова и снова заставляют вспоминать то, что она вспоминать не хочет. — Я не хочу об этом. Я не хочу снова туда… простите. Не собиралась вам всё это… вы, наверное, помните тот год по-другому.

— Да. Что же, я кажется, понял. Для вас все ифленцы на одно лицо, так?

— А разве нет? Вы все думаете лишь о своей выгоде, вы готовы ради неё жертвовать чем угодно. И уж разменивать жизни других людей вам не привыкать. Мы ведь для вас — никто, помеха…

— Да, кажется, я не с того начал разговор. Темершана та Сиверс. Что мне сделать, чтобы вы мне поверили?

Темери прислушалась к себе. Поверить? Смешно. Чему верить? Словам? Делам?

О, особенно делам. Ифленец сразу, и довольно чётко дал понять, что ему от неё надо. И сомневаться в этих словах-делах-чём там ещё — она даже не думала.

Но мысли в голове путались, правильных мыслей не было вовсе, и она снова замотала головой:

— Не знаю…

— Отдыхайте, — буркнул ифленец, и куда-то ушёл. Вероятно, за дровами. Или ещё за чем-то нужным и важным.

Темери очнулась оттого, что он тряс её за плечо:

— Чеора та Сиверс! Проснитесь! Хорошие новости.

Она разлепила глаза. Ифленец стоял напротив неё, широко расставив ноги в снегу и уперев ладони в колени.

— Что?

— Тут недалеко охотничья хижина. Старая, но… там есть печка и лежанка. Сможете нормально отдохнуть. Можете встать?

— Да, да. Сейчас.

Темери была благодарна благородному чеору, что он не стал ей помогать подняться. Была уверена, что в этом случае они упали бы в сугроб оба.

А хижина и вправду оказалась недалеко. Всего-то пришлось обогнуть заросли малины и спуститься к узкому ручью, который каким-то чудом ещё не замёрз.

Это был замшелый, покосившийся бревенчатый домик с одним-единственным крохотным оконцем, прикрытым железной ставней-заслонкой. Ифленец открыл дверь, свезя в сторону горку снега. Изнутри пахнуло старыми вещами и сыростью.

— Там есть дрова, — преувеличенно бодро сказал он. — Входите! Вот увидите, скоро здесь будет тепло и уютно.

Благородный чеор Шеддерик та Хенвил

Развалюха не внушала доверия, но это была всё-таки крыша. Рэта уже почти не могла идти, да и сам Шеддерик едва переставлял ноги. Ну ладно, может быть, это и преувеличение — выносливости ему на некоторое время хватит. И всё же — этого времени совершенно точно будет недостаточно, чтобы пешком добраться до ближайшего города. Тем паче, что сейчас он мог определить лишь общее направление.

Вообще, чем дальше, тем меньше ему казалась удачной идея привезти мальканку в Тоненг. Потому что, кажется, проблем это сулило едва ли не больше, чем выгоды от её возвращения. Её скрытность и непредсказуемость, оказывается, таили под собой ненависть. Да, вполне объяснимую, может даже, достойную сочувствия, однако слишком слепую, слишком непримиримую. С ней будет трудно. Справится ли Кинрик?

Может быть, не сразу.

Вот только, если их путешествие по лесам затянется, возможно, что спасать ситуацию «мирными методами» будет поздно.

А если они и вовсе не вернутся, то вся тяжесть ответственности за жизнь наместника ляжет на Гун-хе. А у Гун-хе не армия. Да и сам южанин — скорее тактик, чем стратег…

Пустые это были мысли, так что Шеддерик заставил себя вернуться к решению насущных проблем. В комнате темно? Значит, нужен огонь…

Глаза потихоньку привыкли к полутьме: дверь он оставил открытой ради сумеречного дневного света. Быстро увидел связку дров у самого входа и несколько не расколотых брёвнышек чуть дальше в тени. На узком подоконнике пылилась железная кружка.

Низкий потолок мешал ему разогнуться, как будто дом этот когда-то построили не местные охотники, а морские жуфы из бабушкиных сказок.

Чеора та Сиверс первые мгновения тоже стояла, низко опустив голову, но потом всё-таки выпрямилась: ей едва хватило высоты потолка.

Маленькое, тесное помещение вмещало печку, длинную лавку у стены справа от входа и запас дров. Над печкой, занимая половину комнаты, был устроен деревянный настил, использовавшийся как лежанка. Сверху она была завалена старыми влажными одеялами и мешками с сеном

Рэта сразу увидела что-то за печкой и шагнула туда, дав, наконец, Шедде возможность увидеть их убежище в деталях.

Печь выглядела безнадёжной — мазаная серой глиной, она была закопчена и покрыта крупными трещинами. Шеддерик даже попробовал в одну из них просунуть ладонь — и у него почти получилось. Внутри нашёлся пробитый в верхней части котел и средство вынимать его из печи — что-то среднее между багром и ухватом. Острый обломанный конец этого приспособления был словно изготовлен для того, чтобы цеплять конкретно этот котелок за конкретно эту пробоину.

Под потолком в одном из углов висели связки сухих трав: не то приправы, не то — оберег Повелителей Бурь, не то дань здешней мелкой нечисти.

Как Шедде и предполагал, печь сразу же задымила, да так, что хоть вон беги. Но дым через некоторое время развеялся, а весёлое пламя чуть приподняло настроение — хотя до того момента, когда оно начнёт греть помещение, было ещё долго.

Чеор та Хенвил первым делом перевернул и устроил напротив огня пару чурбачков — себе и Темершане, если вдруг она решит присесть.

Пока разгоралось пламя, Шеддерик незаметно наблюдал за ней.

Вот она открыла какую-то коробочку, сунула туда нос — и вдруг громко чихнула, подняв из этой самой коробочки целое облако лёгкой пыли. Вот, отступив немного, вытащила из-за печки мешок грубой ткани. Что она надеялась там найти?

Развязала, не оборачиваясь, словно Шеддерика рядом и вовсе не было. В тот момент она напомнила ему любопытного котенка, забравшегося туда, куда нельзя, и стремящегося побыстрей всё рассмотреть и потрогать — пока не пришли хозяева и не отняли игрушки.

— Садитесь к огню, — подождав ещё немного, предложил он.

— Здесь какая-то крупа. Мешок только снизу намок, так что можно будет сварить кашу.

— Конечно. Отдохните, чеора та Сиверс. Я принесу воды.

Она кивнула, но вместо этого с победным пыхтением вытащила из-за мешочка с крупой промасленный сверток.

— Свечки! Целых три…

Кажется, находки, да и вообще крыша над головой девушку взбодрили. Она немного успокоилась и забыла злиться.

Ну, вот и славно: успокаивать нервных барышень Шеддерик не любил. Он даже не всегда различал, которая из них и на самом деле расстроена, а которая — ловко притворяется, чтобы вызвать сочувствие или получить подарок. И если бы кто-то потребовал честного ответа, он бы, пожалуй, сказал, что ему нет разницы, притворяется женщина, или и на самом деле в печали. Если притворяется, значит, наверное, так ей надо.

Расстраивала сама необходимость притворяться в ответ.

Может и хорошо, что именно эта женщина старательно избегает выглядеть слабой.

Придя к такому выводу, Шеддерик обнаружил, что уже давно стоит у ручья с полным котелком и в задумчивости разглядывает бегущую чёрную воду. Возвращаться в тёмную холодную избушку не хотелось… но там был огонь и насущные дела. От которых не избавиться, даже если сильно захочешь.

Вернувшись, увидел, что Темершана та Сиверс тоже не теряла времени. Почистила лавку, достала откуда-то околотое глиняное блюдо и теперь осторожно разбирала зёрна, отделяя их от комков плесени и грязи. Светила одинокая свечка. В избушке пахло сухим теплом и вперемешку — землей.

— Не закрывайте! — не отрываясь от работы, попросила она.

— Так мы этот дворец никогда не обогреем, — улыбнулся Шедде, но просьбу выполнил. Снаружи сквозь облака начало проглядывать солнце. А солнце — это всегда лучше, чем тёмная хмарь.

Она отвлеклась от зёрен, поправила волосы. Шеддерик заметил:

— У вас сажа на щеке. Вот тут. — Показал на собственную скулу.

Темершана зеркально потёрла указанное место, и тут же ответила:

— А у вас — борода. Это необычно. Все ваши бреют бороды.

— Клятвенно обещаю побриться, как только выдастся возможность.

— Не нужно.

— Вы считаете, мне к лицу? — Шедде решил воспользоваться хорошим настроением девушки и немного её взбодрить, хотя и догадывался, что вряд ли удастся. Он даже повернулся к свету и гордо задрал к потолку подбородок, чтоб Темери смогла его лучше разглядеть.

Но оказалось, что снова ошибся. Темершана выпрямилась на лавке и обстоятельно ответила:

— Дело не в этом. С бородой вы меньше похожи на ифленца. Это немного… я начинаю забывать, кто вы и куда мы идём.

— А я уж думал, что-то поменялось.

— Я понимаю, — вздохнула она, — Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и всё будет хорошо.

— Почему вы думаете, что если молчать, то всё будет хорошо?

Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.

— Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом — монастырь Золотой Матери. Пресветлые сёстры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что всё неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предаёт.

— Я говорил — в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.

— Вряд ли. — Улыбка едва заметно коснулась её губ — кажется, впервые за всё это время. — Я изменилась… весь мир изменился.

— И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните — Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…

Темершана даже вскочила:

— Шкипер Янур? Он жив? Правда? Как он? Впрочем, вы же, наверное, не знаете…

— На момент моего отъезда он был жив и здоров. Насколько знаю, заведение у него небогатое, но популярное у рыбаков и горожан. Значит, помните…

— У меня была лодка.

Она снова улыбнулась — как будто мыслями вернулась во времена до ифленского нашествия. Улыбка ей шла — как, впрочем, она идёт всем без исключения молодым хорошеньким девушкам. Улыбка её меняла.

— У меня была лодка — небольшое одномачтовое судёнышко. Отец подарил её мне на день рождения. Шкипер Янур — старый друг отца, и он, конечно, согласился командовать моей лодкой. Я же его с детства помню. Он приходил на лодку первым. Вставал на носу и слушал, как бьют на причале колокола. Матросы должны были успеть прийти до последнего боя. А я караулила за бочками, чтобы его напугать, когда он, наконец, пойдёт по палубе. Отец думал, что я буду просто кататься вдоль берега и любоваться видами из окна каюты. А мне хотелось, чтобы всё — по-настоящему. И я донимала Янура, пока он не согласился немного меня поучить…

— …и вы забрались на мачту, — вздохнул Шеддерик. — и потом долго думали, как будете слезать.

— Вы как догадались? Правда. С мачты корабль кажется таким маленьким.

— И ветер. И страшно пальцы разжать…

— Да. И ещё внизу смешно причитает тётушка, которую приставили присматривать за мной на лодке. Потому что молодой девушке неприлично путешествовать одной в компании грубых матросов…

— И в какой-то момент желание лезть вниз исчезает…

Она бросила на Шеддерика быстрый недоверчивый взгляд. А потом вернулась к своему рукоделию. Хотя даже беглого взгляда на плошку хватило бы, чтоб понять — там не осталось уже ни одного гнилого или плесневелого зернышка.

Так что пояснять пришлось её спутанной макушке:

— Когда мне было семь лет, я тоже залез на мачту. Прятался от отца. Снимали целый вечер всем экипажем. Даже пришлось на сутки отложить отплытие.

— Вам, наверное, влетело.

— Было дело…

— Шкипер Янур отправил меня мыть посуду. А потом сказал, что в дамских башмачках на мачте делать нечего. И попросил отца, чтобы мне заказали матросский костюм. Это всё равно было как игра: никто бы не позволил мне ходить под парусом дальше рыбацкой бухты. А хотелось верить, что всё по-настоящему. И мы в хороший день выходили за гряду, в открытый океан… пока однажды не увидели там ифленские паруса. Янур приказал срочно возвращаться. Так что мы были первыми, кто узнал о нашествии…

Она рассказывала как будто даже не Шеддерику, а зернам в плошке. Медленно водила по ним пальцем, рисуя странные узоры, и говорила.

— А потом была осада. Осень выдалась тёплой, был неплохой урожай… так говорили взрослые: что урожай хороший, что мы продержимся до прихода помощи из соседних рэтахов. Что эта помощь уже собирается, и ждать не придётся долго. Но ифленский флот прошёл защитную гряду так, словно им кто-то расчищал путь. Солдаты в чёрном… мы видели сверху, из крепости, как солдаты вошли в город, как начались бои на улицах. Было очень страшно, потому что ничего нельзя сделать — война в твоей родной бухте и в то же время за огромной каменной стеной. Мало кто ведь успел покинуть Тоненг — всё случилось быстро. Но часть горожан укрылась в крепости, а в гарнизоне начали спешно обучать ополченцев. Я тогда представляла, что переоденусь мальчишкой и тоже сбегу в ополченцы. Может, так надо было сделать, но я не решилась.

— Вы бы погибли.

— Может быть, это было бы и лучше, чем то, как вышло на самом деле…

Голос её звучал уже почти шепотом. Шеддерик решил, что если она продолжит рассказ, то перебивать больше не будет…

— Вы знаете, что было дальше, — вздохнула она.

— Я был далеко на юге. Что император затеял войну на Побережье, услышал лишь через полгода после того, как Тоненг был взят, а весь рэтах Танеррет перешёл под власть островов.

— Было много крови. Когда сопротивление сломили, солдаты принялись вымещать злость на мебели и на немногих выживших… мы прятались в одной из комнат в круглой башне. Считалось, что она самая защиЩённая. Мы тогда уже знали, что отец убит, и знали, что тоже скоро умрем…

— Почему же вы оставались в крепости?

— Отец был уверен, что придёт помощь. А она не пришла.

— Но как-то же вы оказались в этой вашей обители всеобщей любви? Что случилось?

— Что могло случиться в только что взятой крепости с женщинами, детьми и калеками, которым больше негде было прятаться? Одних убили… других — лучше бы убили. Мне было четырнадцать. Для ифленских убийц это вполне достаточный возраст, чтобы…

Она вдруг выпрямилась и прямо посмотрела в глаза Шеддерику. Впервые за эти три долгих дня.

— Я дралась. Я убила одного из них каменной статуэткой. Это их разозлило — а до того они смеялись. Убивали, смотрели и смеялись. Я надеялась, что всё однажды забудется… но почему-то даже сейчас я помню… я их всех помню. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я говорила, не хочу об этом…

Боевого опыта Шедде хватило, чтобы представить, как это было — как это могло быть. Как отчаянно должна была драться та, прежняя Темершана. И какими смешными должны были казаться её попытки защитить себя разгорячённым боем солдатам. Она была их законной добычей — вместе с драгоценностями, мебелью, запасами еды и вина.

Многое встало на свои места.

У неё были причины не желать возвращаться в Тоненг. Серьёзные причины. До которых, вообще-то, самому Шеддерику та Хенвилу не должно быть никакого дела. Потому что она — это всего лишь ещё один хороший шанс избежать народного бунта в Тоненге и большой войны с соседями рэтаха — в будущем.

Шеддерик осторожно сказал:

— Если вы желаете, я верну вас в монастырь или отведу в любое названное вами место.

— А если бы я сказала вам… сказала тогда, в обители. Вы отказались бы от идеи женить на мне своего брата?

— Не знаю. — Шеддерик продолжал наблюдать, как пальцы девушки всё медленней двигаются по плошке с зернами. — Может быть. Но скорей всего я просто действовал бы немного иначе. Темери. Я не хочу вас обманывать. Страна действительно на грани большой беды, и вы мне тогда и вправду казались единственной возможностью если не отменить катастрофу, то хотя бы отложить. Да, ваше присутствие не гарантирует, что всё пройдёт гладко. Но вы — единственная наследница рэтшара. Наследница, портреты которой есть чуть не в каждом доме, их держат за полкой с идольцами Покровителей. Но если вы сейчас скажете мне, что хотите вернуться к монахиням, я выполню вашу просьбу.

Темершана покачала головой с лёгким сожалением:

— Я не смогу вернуться. Я вышла из-под покровов Великой Матери. Это означает, что обряд речения для меня более недоступен. И я не хочу быть у них приживалкой. Особенно после того, как легко они согласились на сделку с вами. Я сама решила, что поеду в Тоненг, помните?

— Ну, я не оставил вам выбора.

— Знаю. И всё-таки, это было моё решение.

— Мы с братом сможем вас защитить.

— Давайте сюда воду. Попробую сварить нам что-то вроде каши. Только соли здесь нет, так что будет невкусно.

Шеддерик, немного удивлённый резкой сменой темы, передал ей на четверть заполненный котелок.

Темершана осторожно ссыпала в него зерна, а потом ловко, как будто всю жизнь так готовила, импровизированным ухватом поставила котел в печку. Подышала на замёрзшие руки и ответила на вопрос, который так и не прозвучал.

— Те люди. Офицеры, соратники вашего отца. Ведь не только я их помню. Они тогда прекрасно знали, кто я. Они тоже должны меня помнить…

Шеддерик обозвал себя в уме беспросветным идиотом, но не придумал, как ей ответить. Просто сказал:

— Залезайте на печку. Там, наверное, уже тепло. Отдохните.

— Каша. Надо дождаться. Может пригореть…

Фразы у неё получались короткие и ломаные — как будто в сознании её удерживала только одна сила воли.

— Я послежу за кашей, — пообещал Шедде. — И позову вас, как только будет готово…

Темершана та Сиверс

Темери проснулась с ощущением большой потери. Словно что-то оторвали от сердца, что-то значимое, но незримое. Оторвали и спрятали в старинной железной шкатулке, а ключ выбросили в окно.

Но непостижимым образом оказалось, что без этого оторванного куска дышать легче.

Было темно и жарко. Пахло дровами.

Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано ещё просыпаться, нужен отдых…

Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой чёлкой; хорошо было видно левую руку в чёрной перчатке — эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала чёрной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.

Темери лежала, и с каким-то странным чувством отстранённого спокойствия думала: «Я его убью. Я ведь убью его, не сейчас, так когда выберемся из этих лесов ближе к людям. Мало ли, что он обещал и что говорил… и что я говорила — ифленцам верить нельзя. Вот нож. Он лежит, как будто специально для меня. Надо просто тихонько, очень тихо, незаметно, спуститься, подойти и ударить… только не мешкать и не раздумывать, иначе не хватит ни сил, ни смелости…».

Она горько улыбнулась: такие мысли приходили в голову без счёта… и каждый раз это были словно не её мысли. Чужие.

В реальности всё будет не так. В реальности этот сильный злой мужчина проснётся ещё до того как ты к нему приблизишься. Он не испугается. Он скажет что-нибудь едкое… или просто так посмотрит, что снова останется только бессильно злиться… или горевать.

Темери тряхнула головой, прогоняя дурные мысли и ночные страхи. Что-то она должна была сделать… что-то важное…

Всякий сон в этот момент с неё слетел: доварилась ли каша? Съедобная ли? Или крупа настолько испортилась, что съесть варево не получится?

На шорох вскинулся и Шеддерик — хорошо, что за пистолет не схватился. Темери виновато махнула рукой и спустилась вниз.

Она не помнила, когда успела снять сапоги — оказалось, что их нет на ногах, а сами ноги, отогревшиеся в тепле, покраснели и немного опухли.

Но это ничего — тепло — не холод.

Поискала глазами — не нашла. Пока не сообразила поискать там, где спала, на лежанке. Сапоги кто-то аккуратно постаил у трубы. Они были сухие.

Смешно подогнув под себя пальцы, она проковыляла по студёному полу до лавки. Под пристальным взглядом Шеддерика — ей казалось, что ифленец не отрываясь смотрит на неё, но проверять она боялась, и потому старалась всё делать чётко и точно. Как будто он может над ней посмеяться.

Благородный Шеддерик та Хенвил

Мальканка проснулась, наверное, за полночь. Снаружи поднялся ветер, было слышно как он там завывает, очевидно желая забраться в относительное тепло избушки. Шеддерик и сам то задрёмывал под звуки ветра, то вдруг просыпался от ощущения, что там не ветер шумит, а воют дикие лесные звери — все, какие только могут быть в этом холодном безлюдном лесу.

Просыпался, подбрасывал полешко в огонь, и снова задрёмывал, поняв, что опасность ему только пригрезилась.

Мальканка проснулась, зашевелилась на печи. Показалось заспанное лицо в обрамлении спутанных волос. Окинула сонным взглядом помещение. Нахмурилась. Выглядела она потешно, так что Шеддерик позволил себе некоторое время ещё исподтишка наблюдать за ней.

Скоро голова убралась. Зато с полки свесились ноги. Ещё повозившись наверху и найдя подле себя обувь, Темершана та Сиверс осторожно слезла на холодный пол.

Чтобы добраться до лавки ей пришлось сделать несколько шагов по нестроганым холодным доскам. Медленно, поджав под себя пальцы и прикусив губу, она сделала эти несколько шагов, и замерла, поняв, что дальше ей придётся как-то перебираться через ноги ненавистного ифленца. Шеддерик нехотя освободил дорогу.

Темершана быстро, как будто кто-то может помешать, юркнула к лавке. Устроилась на дальнем от Шеддерика краю и принялась обуваться. Вот только то ли сапоги за минувшие часы успели немного ссохнуться, то ли ноги отекли. Обуться у неё всё не получалось.

— Каша. — Напомнил Шеддерик. — Вполне съедобно получилось. Я оставил вам вашу порцию, жалко, нет соли…

Она бросила шнурки, выпрямилась. Потом улыбнулась, пожав плечами:

— Я забыла. Забыла, что хочу есть. Странно, но, кажется, будто и не хочу.

— Так бывает, если долго голодаешь. Но у нас с вами всё ещё не так плохо. Так что взбодритесь. Берите ложку и…

— А ложки…

Перед тем как заснуть, Шеддерик продуктивно потратил час, вырезая из щепки подобие ложки. Дело для него было новое, да и большой широкий нож для такой тонкой работы тоже годился слабо, но всё-таки кое-что у него получилось.

Темери критически оглядела его творение, как будто пытаясь понять, за какую сторону следует держать, а какую надо окунать в еду. Но всё же сочла его годным. Шеддерик осторожно поднял на лавку уже немного остывший котелок.

Каши на дне оставалась ровно половина от того, что получилось изначально. По мнению Шеддерика — этого и цыплёнку было бы мало: во всяком случае, он съел свою часть и не заметил. Темершана осторожно поддела небольшой кусочек, попробовала. Потом быстро и аккуратно принялась есть, позволив себе лишь единожды бросить быстрый взгляд на Шеддерика.

— На острова такие холода приходят в конце зимы, — сказал он, чтобы не молчать.

Темершана кивнула:

— А у нас даже снег выпадает редко. Но одну такую зиму я помню… как раз в тот год, когда пришёл ифленский флот.

Подумала и добавила:

— Вы, наверное, думаете, что я застряла мыслями в прошлом. В монастыре казалось, что всё забыто. Я даже думала, что если стану монахиней, это и будет моей новой жизнью, и я никогда больше не вернусь в Тоненг, тот Тоненг, который был тогда. А новый Тоненг, тот, который есть сейчас — это совсем другой город, до которого мне не будет дела… так же, как ему до меня. Но всё получается по-другому, и я…

Выдохнула почти шепотом:

— Я просто боюсь. Но вам, наверное, это смешно.

— Когда мать умерла, мне было двенадцать. Всё сразу изменилось: дома я стал не нужен. Сейчас я знаю, почему так вышло, тогда — задавал себе вопрос и никак не мог найти причину. Что делал не так, за что меня наказывают, почему мне больше нельзя играть с прежними друзьями… меня отправили к отцу, в одну из недавно присоединенных к империи южных провинций. Это было самое долгое и печальное путешествие в моей жизни. Путешествие из одного дурного сна в другой, ещё более дурной. Тем более, отца я плохо помнил. Он редко появлялся и редко обращал на меня внимание. А после того случая с мачтой… в общем, от этой поездки я ничего хорошего не ждал.

Темершана поёжилась, как от холода, хотя печка нагрела комнатушку так, что впору снимать не только верхнюю одежду, а вообще всю, какую только позволят приличия.

— Странно.

— Что?

— Вы меня успокаиваете. Так не должно быть.

— Потому что я злодей-ифленец? Убийца?

Темершана ответила с облегчением:

— Да. Вы как будто всё понимаете. Это пугает…

Шеддерик невесело усмехнулся:

— Вы как, выспались? Или…

Она заметно смутилась.

— Я потом отдохну. Теперь ведь ваша очередь… а я покараулю.

— На лежанке места хватит для двоих.

— Нет. Я… потом. Можно?

Шедде только рукой махнул и забрался в тёплый уют над печью. Попутно расшнуровывая куртку и скидывая сапоги. Захочет — сама заберётся. А нет — внизу на лавке такой небольшой девушке вполне можно разместиться…

Сон оказался не из приятных — тот самый сон.

Пленник, снова прикованный к решётке, тяжело и хрипло дышал. Палач продолжал монотонно повторять про бочки со смолой и про деньги, пленник — хрипел своё «нет».

Смотреть на пытку было тяжело, но Шеддерик не мог не смотреть. Во сне — ни зажмуриться, ни отвернуться. Эта пытка была не только для пленника. Для него тоже: смотри, изучай. Запоминай.

Когда с парня начали сдирать кожу — с плеч и боков, потом — с груди, Шедде готов был кричать от несуществующей боли. Когда пленник терял сознание, помощник палача лил на него солёную воду из ведра.

Пятый. Пятый день из семи. На шестой пленник во всём признается. На седьмой — умрёт. Сам умрёт, в камере. Ослеплённый, с разбитыми коленями и разможжёнными пальцами, почти лишённый кожи.

Его труп вернут родственникам. А тех родственников окажется — одна лишь обезумевшая от горя мать. Известная в городе ведьма и гадалка…

Проснувшись, Шеддерик увидел, что Темершана свернулась, как котенок, напротив печки, укрывшись его просохшим на печи плащом. Зрелище это странным образом сняло душное, болезненное ощущение, которое всегда сопровождает кошмары.

Избушка давала передышку, но не отменяла необходимость спешить в Тоненг. И неизбежно предстояло сегодня, а лучше — прямо сейчас, двигаться дальше. Шеддерик первым делом сунул нос в мешок с крупой, в надежде, что там осталась ещё хотя бы горсть. Но кроме чёрных спрессованных в пластины кусков плесени там не обнаружилось ни зернышка. Темершана вчера очень тщательно перебрала его содержимое.

В оконце утренний свет ещё даже не брезжил. Было тихо.

Шедде взял котелок и вышел наружу, набрать воды. И обнаружил, что ночью ветры сменились. Значительно потеплело, тощее снежное одеяло стало ноздреватым и просело. Облака ещё стремительно неслись по небу, в разрывах иногда поглядывала белая неполная луна. Но внизу, у самой земли, было тихо. Сыпала мелкая морось.

Спускаясь к ручью, он понял, что смена погоды им вряд ли поможет — под слоем снега прошлогодняя листва пропиталась влагой и теперь скользила под ногами, а у ручья образовалась большая лужа густой чёрной грязи. Ругаясь про себя на эту слякоть, он всё же без потерь взобрался обратно к избушке.

Темершана та Сиверс, очевидно, вскочила в тот самый момент, как он покинул домик. К его возвращению в печке снова весело плясал огонь, а плащ лежал на лавке аккуратно свернутым. И даже сапоги уже снова были у неё на ногах.

— Надо было оставить немного еды на завтрак, — вздохнула она.

— Нечего там было оставлять. На завтрак у нас сегодня будет дивная кипячёная вода, согласны?

— Подождите! То есть, да, пусть кипит! Я сейчас!

Когда ей в голову приходит какая-нибудь идея, лицо сразу меняется, словно озаряясь внутренним светом. Вот и сейчас — вроде даже и не улыбнулась, но отчего-то сразу захотелось улыбнуться в ответ. Что-то в ней изменилось со вчерашнего вечера. Как-то без причины, но сразу и заметно. Эта новая Темершана та Сиверс не то чтобы нравилась ему — скорей забавляла и на время заставляла забыть о самых главных насущных проблемах.

Сейчас она мышкой выскользнула за дверь. Шеддерик ловко засунул котел в печь и сел напротив — ждать, когда вскипит. Ну, или когда вернётся мальканка.

Она вернулась почти сразу — с небольшим букетом еловых веток и мха.

— Это пихта. А это серый мох ягель. Его едят лоси и олени, значит, он съедобный…

— …но вряд ли вкусный. Будем варить, или его так жуют? Как олени?

— Олени его точно не варят… я не знаю. А кипяток с пихтой вкусный. её заваривают, чтобы лечить воспаления и лихорадку. А мы в монастыре просто так бросаем во взвар. Для вкуса.

— Отлично! Значит, бодрящий кипяток с пихтой и олений мох! Отличный завтрак.

Шеддерик вообще-то знал случай, рассказанный знакомым моряком. О том, как рыбачья лодка разбилась на северном пустынном острове, и выжившие ждали помощи почти месяц, питаясь в основном ягелем и брусникой, потому что сильный прибой исключал возможность рыбалки. И все дождались помощи. Правда, сильно страдали от истощения.

На вкус ягель оказался почти никакой. Мягкое, пружинящее во рту нечто, которое трудно глотать. Он пах прелью и лесом. Всё равно как если бы пришлось есть мягкие деревянные стружки. Так что, попробовав кусочек, от этого яства они отказались.

А вот пихтовый взвар оказался даже вкусным — мальканка не соврала.

Одна жалость — с собой не возьмешь.

Часть утра он потратил на то, чтобы восстановить потраченные запасы — принести из леса хворосту, раз уж нет топора, чтобы нарубить полноценных дров. Так было принято на островах, и он счёл, что и здесь, в лесу, так будет правильно и честно.

Впереди оствалось ещё два дня тяжёлого пути к деревне на перекрёстке, и неизвестно сколько — после…