Проснись, Рапунцель

Глава 9. Несветлое прошлое

Для взрослого парня Яков был слишком легким. Даня уже успела оценить вес мальчишки, когда при попытке побега от Глеба он сиганул с балкона, и она сумела некоторое время продержать его на весу. Кожа, кости да светлые лохмы. Большую часть его массы наверняка составляло необузданное высокомерие, а остальное – так, свечки на торте. Вот и сейчас Даня, быстро оправившись, уперлась ладонями в плечи Якова и без особых усилий приподняла его над собой. На побелевшем лице мальчишки появился нежно-розовый румянец. Щеки словно коснулся морозец, но сделал это ласково и осторожно, чтобы не повредить чувствительную кожу.

Выдохнув с такой силой, что, будь у Дани накладные ресницы, их бы подчистую снесло, Яков уместился на девичьих коленях и попытался что-то сказать. Однако Дане было не до разговора по душам. Может, Яков и не каждый день удостаивался чести приплюснуть к полу хорошенькую девушку (что кажется странным при его-то внешних данных) и для него это целое событие, то ее намного сильнее волновал сгусток необузданной эмоциональной напряженности, который воплощала в себе фигура на фоне дверного проема.

Картина масляными красками: Даня на полу, а сверху – тощий парень, плотно прижимающийся к ней всем телом. Смена сцены: она его отталкивает, но тот не особо стремится прервать контакт, по-прежнему продолжая придавливать ее собой. Ничего из этого показаться невинным не могло, и Даня с беспокойством ожидала реакции Киры. В общем-то, брат всегда отличался рассудительностью и сдержанностью, так что, возможно, все могло ограничиться объяснениями.

– Слезь с меня, – прошипела Даня, пихая Якова в грудь ладонью.

Скатившись с диванных подушек, девушка быстро поднялась и опасливо покосилась на Киру.

Кошмар. Такого выражения она никогда раньше не видела. Глаза брата так сильно расширились, что казались теневым отражением линз его очков. Ноздри раздувались, а губы сжималась в какой-то пугающей попытке навредить самому себе. Пальцы, с остервенением вцепившиеся в дверную ручку, побелели.

Кира сделал шаг в комнату. Всего лишь одно движение, но пронизанное ощутимым напором ярости. И направлена она была вовсе не на сестру. Кира всегда был образцовым интеллигентом – и внешним видом, и поведением. Представить его дерущимся было задачей практически невыполнимой. Легче было вообразить ленивую панду, преодолевающую стометровку на первой световой.

Но сейчас сжатые кулаки Киры и неприкрытая ненависть во взгляде не оставляли сомнений: кому-то сейчас врежут.

«Лицо. Яков модель, черт бы его побрал!»

Даня рванула наперерез Кире и, не рассчитав порыв, на развороте впечаталась спиной в замершего у дивана Якова, прикрыв его собой.

– Не бей его по лицу! – Даня выставила руки, чтобы не подпустить брата к мальчишке. «А модели ведь не только лицо на камеры выставляют?» – запоздало сообразила она и брякнула: – И остальное тело. Вообще его не смей трогать.

Полный ярости взгляд переместился с нее на Якова. Непонятно, что там увидел Кира, но на его лице мелькнули растерянность, удивление, а затем снова злость.

– Кто это? – Хотелось бы верить, что Кира спросил это шепотом, чтобы не скатываться до ссоры и не пугать младших братьев. Но Даня знала, что на самом деле шепот в общении юноша избрал не из лучших побуждений, а потому, что энергии на повышение голоса попросту не хватало – все силы крала ярость.

– Вчера я рассказывала тебе о разовой подработке.

Явно не лучшее начало объяснений, но, к сожалению, времени на формулирование чего-то более внятного ей не предоставили. В идеале она должна была задуматься об этом намного раньше – например, накануне. Но жизнь она такая… неидеальная.

Не глядя, Даня чуть повернулась и пихнула Якова в грудь. Тот рухнул на диван. Хотя бы чуть-чуть но дальше от непривычно разъяренного Киры. Однако этот подстраховочный жест еще больше взбесил брата. Он схватил девушку за запястье и дернул за собой.

«По крайней мере, физиономия Принцессы в ближайшие пару минут вне опасности», – вяло порадовалась Даня, вылетая в коридор. Прямо навстречу Лёле и Гере. Те испуганно уставились на нее. Видимо, тоже уже успели оценить явление неожиданного гостя.

– На кухню, – прорычал Кира, и близнецы, втянув головы в плечи, тут же юркнули за угол.

Даня тоже попыталась последовать команде, но ее бесцеремонно дернули назад и вжали в стену в коридоре. С каких пор у Киры взялась такая силища? И когда только он успел настолько сильно подрасти? Ну, допустим, он уже давненько обгонял в росте сестру, но Даня и помыслить не могла, что ее худющий нескладный братец может сделать так, что она почувствует себя совершенно обездвиженной. Он сжимал ее плечи, и вырваться из этой хватки было невозможно. Все из-за эмоций?

– Шацкий, – грозно прорычала Даня, стараясь выйти на ту же тональность, что использовал брат, когда шуганул близнецов. – В себя приди, а.

– Ты же обещала… – Пальцы Киры на ее плечах задрожали. – Никаких секретов.

– Какие секреты? Я же объяснила, что… – Она смолкла, изумленно наблюдая за братом.

Его губы искривились, обнажая зубы в нелепом оскале. При этом губы еще и дрожали. Очки съехали и перекосились. Глаза увлажнились, словно готовясь окропить щеки слезами. Пугающая смесь из ярости и жалостливой печали.

Кира потянулся к ней, но прежде чем его губы коснулись ее, Даня шлепнула по его подбородку ладонью. А затем, воспользовавшись замешательством, ощутимо ткнула его пальцами в живот. Охнув, Кира отступил и неосознанно водрузил ладонь на атакованную часть живота.

– Ты чего, мать твою, творишь?! – Прошептала Даня, ощущая себя намного увереннее, чем пару секунд до этого.

В глазах Киры наконец-то появилась осмысленность. Он нахмурился и дернул плечами.

– Ты никогда не приводила их домой.

– Кого?

– Своих мужиков.

– А? – опешила Даня. Да какой из Принцессы мужик?

– И этот… это ведь парень? Но он какой-то… странный. Он как… девушка. Это вообще… мерзко!

– Слушай, Кир, плевать мне, как он выглядит. Его тут скоро не будет.

– Зачем ты вообще его притащила?!

– Я тебе уже говорила по телефону про подработку.

Киру нещадно перекосило. Даня даже решила, что его сейчас стошнит.

– Что за услуги ты ему оказывала?! – Наконец-то прорезался голос. Хотя Даня предпочла бы объясняться в тех же сдержанных тональностях. – Ты ему тело продала?

– Ты дурак, что ли? – Она едва не расхохоталась. Но при нынешних обстоятельствах это больше походило бы на истерику. – Ты вообще за кого меня держишь?

– А что я должен думать?

– Для начала меня послушать. – В голове никак не укладывалось. Кира не был сторонником скандалов, истерик и всего, что было связано с чрезвычайно эмоциональным выяснением отношением. Их ссоры обычно проходили в лучших традициях межгосударственной политкорректности – долговременно, но тихо-мирно. – Я помогала Агафье на работе. А тут случайно подвернулось выгодное предложение. Вот тот женственный субъект в моей комнате, которого ты чуть не грохнул, модель. Мне заплатили, чтобы я за ним присмотрела. Так получилось, что присмотр затянулся, а мне нужно было возвращаться к вам. Одного оставлять его нельзя, поэтому пришлось притащить сюда.

Не похоже было, что Кира расслышал хоть что-то из ее слов. Он сверлил взглядом свои ступни в носках. Шлепки были благополучно посланы пинком куда-то вглубь коридора.

– Он прижал тебя к полу, – тихо сказал Кира.

– Мы упали, – раздраженно буркнула Даня. – Неудачно.

– Упали?

– Да, с дивана.

Такая умница, а догадаться, что и брат способен слететь с катушек, не смогла. Видимо, Кира избаловал ее своей постоянной сдержанностью и разумностью, а потому эмоционального всплеска от него она ожидала меньше всего.

– Вместе… на диване?! Всю ночь? – Кира оттолкнул сестру и устремился в комнату.

Пискнув, Даня чиркнула поврежденной ладонью по стене, чтобы удержаться, и в полусогнутом положении кинулась за братом. Судя по всему, злосчастные десять тысяч ей придется вернуть.

Ее комната не могла похвастаться выдающимися размерами, но вместить пару человек уж точно была способна. Поэтому Даня совершенно не ожидала, что Кира, вместо того чтобы пройти вглубь к самому дивану, остановится чуть ли не на входе. Она врезалась в него, но тот даже не заметил удара. Любопытство приглушило беспокойство, и девушка выглянула из-за спины юноши. Что-то ведь заставило брата, решительно настроенного карать, остановиться как вкопанного.

Диванные подушки, до этого вполне неплохо смягчившие неуклюжее падение полуночной парочки, теперь стояли прислоненные к стене. Постель была заправлена, а сверху на покрывале лежали сложенными футболка и штаны Киры. Сам же Яков не только успел заглянуть в шкаф и натянуть свои собственные брюки и облегающую черную футболку, но и привести в божеский вид распушившуюся после сна шевелюру.

Раздумывая, сколько тонн светлых волос придется снять со своей оставленной без присмотра расчески, Даня пригляделась к мальчишке повнимательнее. Яков, сложив на груди руки, стоял посреди ее комнаты. И как стоял! Это точно была одна из тех поз, которые украшают обложки журналов и от которых читатели, застрявшие в пубертатном периоде, покрываются бисеринками пота и страдают непрошеными сновидениями, а более взрослая аудитория тайком покусывает ногти и утихомиривает свое возбуждение в служебных туалетах.

Тонкие прядки в беспорядке прикрывали правую сторону лица Якова. Взгляд зеленых глаз медленно и надменно переводился с одного нарушителя спокойствия на другого. Именно. Судя по атмосфере, нарушителями были именно Кира и Даня. Спокойствия Его Королевского Светлейшего Превосходнейшего Величества.

Острый подбородок вздернулся еще выше. Навыком впечатывать окружающих в дно ямы Принцесса владела отменно. Даня не знала, как себя почувствовал Кира. Себя же ощутила червяком, копошащимся у подножия очень высокого пьедестала. Она даже не сразу поняла, что внимание Якова сосредоточенно вовсе не на ней, а целиком и полностью на ее брате.

Яков смотрел на Киру примерно с таким выражением: «и что же ты мне скажешь, смерд?»

– Проваливай. – Замешательство Киры отразилось только в голосе. Он стал сиплым.

В ответ презрительный хмык.

– И кто же собирается меня выставить?

– Я говорю тебе валить! Я ее брат!

Если бы у Дани получилось избавиться от оторопелости, она наверняка бы рванула на себе пару нелишних локонов. Дерзость Принцессы не просто ошеломляла, она, блин, сбивала с ног, как ледяная струя из раскуроченного пожарного гидранта.

Усмешка. Яков изящно качнул головой, мягкие волосы скользнули по его лицу. Шаг навстречу им. Высунув язык, он приподнял кончиком верхнюю губу и таким образом издал еще один смешок. Киру пробрала дрожь. Даня видела, как брата тряхануло от макушки до самых пяток.

– Загвоздка есть, братец. – Яков остановился прямо напротив Киры. Он был чуть ниже Даниного брата, что не мешало ему продолжать глядеть на него сверху вниз. Бледный палец с аккуратным полумесяцем ноготка уперся в подбородок Киры так, что тому пришлось приподнять голову. – Я – не твой гость. А ее.

Киру будто молнией шарахнуло. Он отпрянул. Даня едва успела отскочить с его пути. Тяжело дыша, юноша принялся остервенело проводить ладонью по лицу, словно что-то стирая: с подбородка, с щек, с губ. За всем этим бесстрастно следил Яков.

«Надо это прекратить. – Даня царапнула себя по поврежденной ладони. – Принцессе и правда пора убираться к чертям отсюда».

– Ты зря решил за ней ухлестывать, пацан. – Руки Киры продолжала сотрясать мелкая дрожь. Он в последний раз провел рукой по губам и злобно уставился на Якова. – Ты же должен понимать, что за красивой внешностью может скрываться куча мерзости.

– Кира. – Даня наконец очнулась – во многом благодаря осознанию того, что брат так и не удосужился вникнуть в объяснения и все еще считает Якова ее очередным увлечением. – Я же сказала, что это временная рабо…

– Она таксебешная девчонка. Бросила нас на семь лет. – Тоном Киры можно было замораживать континенты. – Своих братьев. С чокнутой матерью. Дане вообще никто не интересен. Она расчетливая и безумно злая. И сделает все, чтобы добиться своего. Окрутила обеспеченного мужика, который собирался увезти ее заграницу и оплатить учебу в Кембриджском университете. И даже гарантировал ей работу. Только вот мы, младшие братишки, пару месяцев назад грохнули все ее планы. Пришлось за нами присматривать. И теперь мы ее бесим. Та еще семейка. Эй, пацан, оно тебе надо? С такой связыва?..

Кира подавился, потому что Даня вцепилась в ворот его рубашки так сильно, что с другой стороны ткань впилась в шею. Взглянув в наполненные яростью глаза сестры, Кира судорожно вздохнул и продолжил, практически выплевывая слова сквозь сжатые зубы:

– Ничего у вас не получится. Она никому не доверится. А знаешь, почему?

– Как насчет заткнуться, Кира? – зашипела Даня, сильнее сжимая ворот рубашки брата и притягивая его к себе.

Брат издал что-то похожее на всхлип. А потом выпалил:

– Потому что наша мама ненавидела ее. И порезала ей ноги. Ножом.

Задохнувшись, Даня оттолкнула Киру от себя.

«Черт… черт… черт…», – билось в ее голове.

Оправив ворот, Кира сделал глубокий вдох и холодно посмотрел на Якова. Все то время, пока длилось откровение, Яков не двигался. У него даже выражение лица не менялось.

– Понятно теперь? – Кира кивнул на дверь. – Мы тут грязноваты. А ты ведь не хочешь запачкаться? Просто отвали от моей сестры.

Яков медленно перевел взгляд на Даню. Та смотрела в стену.

– Хочешь, чтобы я отвалил? – сухо уточнил он, возвращая внимание Кире.

– Да, – несколько раздражено подтвердил Кира. – Хочу.

– М-м… – Яков поднял руку к лицу и принялся щелкать ногтем большого пальца о ноготь среднего, будто выковыривая грязь.

– Так ты отвалишь от Дани? – нетерпеливо спросил Кира.

Яков оторвался от созерцания собственных ногтей и глянул на сердитого юношу исподлобья.

– Неа.

Слезы не уймут боль. Они лишь мешают слушать.

Бесполезность слез Даня заметила года в четыре. Не малюсеньких капелек, томно скользящих по гладкой коже щек, а надрывных рыданий, от которых рвется грудная клетка и саднит горло, лицо приобретает оттенок седалища бабуина, а по губам расползается мутная вязкая смесь из соплей и горячих глазных выделений. От собственных воплей закладывает уши. И не хватает воздуха для вдоха. Отчаяние и горе ребенка.

В четыре года Дане и правда было немаловажно показать, насколько ей плохо. Ударилась пальчиком – рыдание. Кругляш мороженого случайно выпал из волшебного золотистого рожка – мировое горе и вселенская печаль. Облаял пес – страх и снова горький плач.

Слезы, слезы, слезы.

Обратите на нее внимание. Пожалейте. Приласкайте.

Все поменялось одним поздним вечером, когда Арсений Эдуардович Шацкий уронил свою четырехлетнюю дочь Даниэлу в лужу. Не специально. Просто заплетающиеся ноги в какой-то миг перестали его слушаться, и он, запнувшись, рухнул на асфальт. Даня, до этого момента доверчиво прижимающаяся к отцовской груди, шлепнулась прямо в середину холодной грязной лужи. Когда она была на руках отца, все эти наполненные жидкостью ямки казались ей зеркальными кляксами.

И вот она угодила в одну из них.

Коротенькое голубое платьице с ромашками и края тонкого теплого шарфика вмиг впитали в себя пугающую черную жижу. По округлому детскому лицу стекали капли, а на приютившейся на ободке белой розочке, удерживающем тонкие каштановые волосы, расплывались пятна.

Даня вовсе не собиралась осуществлять приземление до самого дома, и поэтому рухнула в воду попой. Смачно и с брызгами.

Переулок был пустынен. Некому было наблюдать за разворачивающимся действом. Хотя какие уж тут действия? Плашмя лежащий мужчина в темно-коричневом жакете, с энтузиазмом обнимающийся с мокрым асфальтом, словно он, а не кости, придавал его телу цельность. А рядом – маленькая девочка, обвернутая полосатым шарфиком. Сидит в луже и увлажняет свои розовые щечки первыми слезами.

Вокруг Дани плавали завихрения бензиновой пленки и оторванные от пивных банок алюминиевые язычки. Грязная вода холодила ободранные ягодицы. А согнутая в колене левая нога изнывала от боли, нарастающей какими-то странноватыми постукиваниями в суставах. Тук-тук-тук. Больно, больно, больно.

Даня хотела разразиться рыданиями. Ее маленькое тельце уже готово было содрогнуться от воплей.

Но тут она услышала чье-то бормотание. Ее папочка что-то бубнил, уткнувшись носом в асфальт. Простонав, Арсений перевернулся на бок и стянул с запястья часы. Утопив их в луже, он с трудом приподнял голову и взглянул на дочь болезненно красными глазами.

– Папочке тоже очень больно. Очень... очень больно…

Его голос звучал надрывно и жалостливо. Желание зарыдать отступило. Даже боль в ноге и на ободранной коже чувствовалась уже не так остро. Даня, дрожа от холода, разглядывала черты отцовского отекшего лица и прислушивалась, ожидая новое бормотание, отдающее горьковатой царапающей внутреннюю полость носа вонью.

Шарфик, который был намотан на ее шею, принадлежал отцу. И от него тоже шел этот странный запах, из-за которого Дане постоянно хотелось чихнуть, а съеденное порой просилось назад.

С того случая Даня стала плакать все меньше и меньше. Ведь папочке тоже было больно. И плакать за себя, когда больно папочке, совсем не хотелось. Заплачь она тогда и не услышала бы, что сказал отец.

Бесполезные слезы.

Вот только понять, что «папочке было очень больно» вовсе не из-за падения на асфальт, ей удалось значительно позже.

Приобретенный навык «слушать и слышать» очень пригодился Дане в дальнейшем. Многое она узнавала от сестры отца, Агафьи, у которой частенько развязывался язык в присутствии малолетней племянницы. Ей хотелось высказаться или просто поболтать о чем-нибудь семейном, а Даня казалась наилучшим вариантом. Живое существо, но вряд ли внимательно прислушивающееся к сути высказанных слов. Ведь ребенку не будут интересны скучные разговоры взрослых… ведь так?

Нельзя недооценивать детей. А особенно, тихих и послушных. И особенно, разочаровавшуюся в слезах Даниэлу Шацкую…

Однажды дороги двух студентов экономического – хорошенькой Ирины Носиковой и красавца Арсения Шацкого – пересеклись. А точнее, это миниатюрная и прущая вперед как танк студенточка Носикова позаботилась о том, чтобы их пути не просто схлестнулись, как две волны цунами, а продолжили идти параллельно и впредь, а потом – и как единое целое.

Вот только тяготеющий к искусству, а не к цифрам и точности Арсений вовсе не собирался делиться чувствами с вертящейся поблизости девушкой. Учеба на экономическом была воплощением воли родителей, и Арсений прилагал все силы, чтобы обрести успех даже в ненавистном деле. Легкомысленная Ирина абсолютно не привлекала его. Он был художником. Он искал вдохновение. И во вдохновении находил спасение и силы.

Если бы он повстречал ту, что стала бы его вдохновением на протяжении всей жизни, то наверняка бы спасся.

Но, к сожалению, Ирина нашла его первой.

На одной из затянувшихся студенческих посиделок девушка наконец изловила вожделенную добычу. Она соблазнила убежденного трезвенника Арсения, потерявшего бдительность из-за выпитого алкоголя. Тщательно добавляемого в его стакан с соком на протяжении четырех часов все той же Ириной. И, конечно же, втайне от парня.

Всего одна ночь. И немыслимое количество извинений в последующие месяцы. Но Ирине не нужны были извинения. Она хотела Арсения. Дико и с какой-то жутчайшей потусторонней злостью. И поэтому едва не разразилась дьявольским хохотом, когда сообщила бедняге о своей беременности. Пригрозив сделать аборт, она заставила его жениться на себе.

Своим упрямством и желанием сохранить живое существо, что росло внутри Ирины, Арсений загнал в гроб обоих родителей. Не такое будущее они готовили своему единственному сыну. Не такое.

Виновница нескольких разбитых судеб появилась на свет здоровенькой и похожей на отца. И затем с каждым годом все сильнее напоминала его. Цветом глаз, волос, даже ямочкой на левой щеке, что появлялась только тогда, когда она была в наибольшей мере счастлива. Этакая малюсенькая копия Арсения.

Девочку назвали Даниэлой. Хотя первый вариант имени звучал просто как «Данька». Во время восьмого месяца беременности Ирины новоиспеченная семья Шацких гостила у друзей счастливой супруги – личностях столь же подозрительных, что и пойло собственного производства, которое они разливали по граненым стаканам. «Данька-кубышка» – так хозяева горделиво обозвали свою вонючую бурду. Ирина периодически угрожала навредить ребенку, поэтому Арсений потакал почти всем ее желаниям. Чтобы не позволить беременной жене опробовать предложенный напиток, он согласился на ее требование «похлебать самому» и сквозь болезненный морок от принятого алкоголя дал согласие назвать первенца «Данькой». В честь того тошнотворного пойла.

В будущем, узнав об этом, Даня была уязвлена и в дальнейшем каждому, кто интересовался родительским выбором ее имени, с ясными и честными глазами отвечала, что ее назвали в честь элитного виски «Джек Дэниэлс».

Элитная, а не тошнотворная. Уникальная, а не посредственная.

Желанный ребенок… любимое дитя…

Работа офисного служащего доканывала Арсения. Необходимо было вкалывать за двоих, потому что Ирина, устроившаяся продавцом-консультантом в косметический магазин, не стремилась развиваться и не предпринимала никаких попыток, чтобы хотя бы постараться. Казалось, что вся ее жизнь целиком сосредоточена на Арсении. Ей необходимо было удержать его подле себя. Для этого она не скупилась на методы. Так Даня-первоклашка получила братика Кирилла, а через несколько лет еще парочку братьев – Георгия и Леонида, названных в честь дедушек Арсения.

После рождения близнецов муза окончательно оставила Арсения. Он вкалывал и возился с детьми, а затем снова вкалывал. Рука, когда-то яро тянущаяся к кисточкам и краскам, все чаще обхватывала прохладный бок бутылки.

А затем все закончилось. Для Арсения.

Инфаркт миокарда. Быстро. Тихо. Весомо. Для кого-то.

Ирина Шацкая осталась одна со своими «методами» – двенадцатилетней, пятилетнем и годовалыми. С мальчишками, унаследовавшими ее черты и ангельскую внешность. И девчонкой, что сильнее всего напоминала о потерянном сокровище.

Все безумно жалели Ирочку. Такую нежную и хрупкую. И с четырьмя детьми. Как же бедняжке справиться? О напряженных отношениях, сложившихся между супругами, не знал никто. Арсений не был склонен выносить сор из избы, а Ирина час за часом, день за днем просто наслаждалась обществом мужа в своей дико навязчивой манере.

Еще до рождения Кирилла Арсений не отходил от своей любимой дочки. Игры, учеба, прогулки. Малышка Даниэла была целиком и полностью папиной дочкой. По вечерам от папочки частенько противно пахло, но от этого девочка не стала любить его меньше. Тем более что с утра от него исходил совершенно другой аромат – сладкий и пряничный. А воспоминание о прежней вони постоянно терялись где-то на задворках детского сознания по утрам. Особенно, когда перед самым уходом на работу он брал ее на руки, а затем без предупреждения подбрасывал к самому потолку. И каждый раз падение в отцовские объятия неизменно сопровождал звонкий смех.

После инцидента с купанием в луже в их отношениях что-то поменялось. Самую малость. Любовь не исчезла. Но появилось нечто иное. Если бы Даня проанализировала свое состояние в тот период, то назвала бы это настороженностью. В поведении же Арсения пропала прежняя легкомысленность, словно он вдруг осознал нечто важное, и это нечто повергло его в ужас.

Теперь каждая минута, которую они проводили вместе, напоминала тренировку. Арсений просил дочь запоминать и повторять за ним фразы, действия, запреты. Он будто оттачивал в ней определенные навыки. Снова и снова. До автоматизма.

Даня слушала и повторяла. Снова и снова. Настороженно, но послушно.

В результате в пять лет девочка уже умела поджигать спичку о спичечный коробок и орудовать ею так, что конфорка газовой плиты зажигалась с первого раза.

«Мы будем вызывать Ваську-огневика, – говорил отец, таинственно щурясь и подбрасывая спичечный коробок на ладони. – Но все должно получиться с первой попытки. Если не получится, – все, Васька обидится и не придет».

Ваську-огневика обижать не следовало. Он мог и с собой унести. В темноту и жуткую жуть.

Многое из того, чему учил Даню отец, ей знать пока не следовало. Но никакого фильтра для информации не было. Лишь устойчивая вера в необходимость добиваться успеха с первого раза. Как и вызывать Ваську-огневика, а потом отправлять его восвояси.

«Ты должна делать это самостоятельно», – твердил Арсений.

В какой-то момент самостоятельность стала нормой. Даню перестало пугать состояние, которое все чаще завладевало ее отцом. Проголодавшись, она могла зайти на кухню, где сидел отец, уткнувшись лицом в стол и крепко сжимая полупрозрачную бутылку с наполовину оторванной этикеткой. Придвинув стульчик к плите, она, вызвав Ваську-огневика, подогревала себе остатки того, что находила в холодильнике, или варила кашу из любой крупы, что валилась на ее голову с верхних ящиков при открытых в прыжке дверках. Иногда на пол вместо пакетиков с крупой падали тяжелые коробки. Они напоминали коробки из-под сока, вот только лилась из них вонючая бурда, зовущаяся вином. Такие коробки обожала мамочка. Покупала их через день. Значительные перерывы наступали лишь в периоды беременности.

Ирина держалась от Дани подальше. Сторонилась ее, вжималась в стену, когда дочь приближалась, и отодвигалась как можно дальше от стола, когда вся семья садилась кушать. Это напоминало одновременно и фобию, и брезгливость.

А вот с Кириллом Ирина вела себя иначе. Темно-русые кудряшки и большие голубые глаза вызывали в ней восхищение. Или как еще можно было назвать ее благоговейные взгляды и осторожные прикосновения к сыну? Он взял внешность матери, и Ирина смотрела на него словно в кривое зеркало. Может, это было нечто вроде самолюбования?

Что ж, в двенадцать лет Даня уже не была «папиной дочкой». Ругань из-за стены не мешала ей делать уроки или видеть сны, а разлитое по стойке на кухне или в мойке дешевое коробочное вино оставляло ее равнодушной.

После смерти Арсения Ирина впала в прострацию – превратилась в сомнамбулу с системой упрощенных автоматизированных действий. Иногда система давала сбой, и тогда женщина забывала даже о своих сыновьях – ее игрушечках, ее котятах, ее маленьких копиях. В такие времена пятилетний Кирилл, сурово хлюпая носом, уплетал стратегический запас Даниной тяп-ляп стряпни, а сестра следила за ним с покровительственным презрением. Затем шла кормить близнецов. Как могла. А она могла – ее научил отец. Как раз перед тем как исчез навсегда.

«И почему все только им?» – злилась Даня, наблюдая редкие моменты нежности, достававшейся братьям от матери: то прошепчет что-то ласковое на ушко, то коснется волос, то потреплет за щечку, – но все это неизменно доставалось мальчишкам. Старшенькая же продолжала оставаться невидимкой для Ирины.

Однако однажды ей все же пришлось стать частью жизни дочери. Той на тот момент уже исполнилось тринадцать.

Даня училась сносно – не скатывалась и не выделялась, – вела себя спокойно, была вежливой и не приносила неприятностей. Мышь среди мышей. Так удобнее всего было слушать.

И она никак не ожидала, что влипнет в неприятность. В один из осенних теплых дней Даня подзадержалась на школьном дворе. Очень уж ей приглянулся белоснежный котенок, бесстрашно шлепавший через весь двор к школьному стадиону. Она так залюбовалась вздернутым кверху хвостиком, что не услышала шум. Миг и ее окружила толпа девятиклассников. Самый рослый, нервно оглядываясь, сунул ей в руку зажженную сигарету. Со всех сторон неслось «Шухер! Шухер!», толпа нерешительно топталась на месте, кто-то выронил пачку сигарет из карманов. А Даня зачем-то продолжала держать сигарету, с сожалением провожая взглядом белоснежный хвостик. Так ее и поймал директор, совместно с завхозом совершавший свой рейд по школьной территории. Ее и тех девятиклассников.

Даня особо не отпиралась, и хорошая характеристика не изменила решение директора применить профилактические меры и к «самой маленькой из хулиганской группировки». Впервые Даню отправляли на районную комиссию по делам несовершеннолетних. А несовершеннолетних в этих бесславных походах обязательно должны были сопровождать их законные представители.

Поразительное событие. Мать впервые куда-то сопровождала дочь. В глубине души Даня была безумно счастлива, словно это была прогулка в кино или парк развлечений. Вечное равнодушие, а тут мама совсем рядом, на соседнем стуле, стискивает в кулаке уведомление о явке и напряженно прикусывает нижнюю губу. Пришла сюда ради нее. Ради Дани.

В ожидании своей очереди Даня разглядывала людей вокруг – детей и их родителей. Кто-то тихонько ругался, в очередной раз отчитывая свое чадо за провинность, кто-то тяжело вздыхал, а кто-то, окидывая яростным взором наполненный холл, готовился вылить тонну словесной грязи на членов комиссии, которые «несправедливо вызвали невинного ребенка на ковер и, мать-перемать их, оторвали безумно занятых родителей от работы из-за каких-то пустяков».

С другой стороны от Дани сидела женщина. От нее пахло очень знакомо. Пирушка накануне. Ничего сверхъестественного. Вот только выглядела она отвратно. Такая опухшая, будто закон тяготения действовал исключительно на ее кожу и тянул вниз с силой, как сырое тесто. Под глазами залегли синяки, а глазные яблоки были исчерчены мелкой красноватой паутинкой – лопнувшие сосуды.

Даня покосилась на Ирину. Удивительнейшее дело. Вчера мать выдула полбутылки водки, но это никак не отразилось на ее внешности. Ее тело обладало поистине поразительнейшими способностями. Сколько бы она ни принимала накануне, похмелье отражалось лишь на ее внутреннем состоянии. Снаружи она выглядела такой же бледненькой и милой. В больших глазах продолжала оставаться ясность. Губы, руки и остальное не дрожали. Обличающий запах загадочным образом выветривался. Оставалась лишь хрупкая привлекательная женщина. Аккуратно причесанная, одетая по моде, но безумно грустная и усталая.

Поймав пару сочувственных взглядов, направленных на Ирину, Даня представила, как она и мама смотрятся со стороны. Взъерошенная живая девчонка, с любопытством вертящая головой, и тихая прелестная мать с поникшими плечами – утомленная и словно придавленная тяжестью невзгод жизни.

«Бедняжка».

«Как же можно так позорить маму?»

«Никакой благодарности от этих детей».

Эти мысли легко читались во взглядах. Когда подошла их очередь, Даня уже пребывала в состоянии крайней настороженности, ожидая подвоха от всех и каждого.

Комиссия состояла из одних женщин. Они располагались за длинным столом, стоящим на возвышении. Та, что сидела посередине, походила на мопса. Округлое лицо, глубоко залегшие складки под глазами и перекошенные губы, создававшие впечатление того, что она брезгует находиться не только рядом с окружающими, но и испытывает брезгливость к самой себе. Остальные женщины выглядели более дружелюбными. Некоторые сидели в форме. Даня узнала форму полиции и прокуратуры.

При беседе Ирина вела себя очень тихо. Едва слышно отвечала на вопросы, плавно кивала, соглашаясь со всем и принимая советы, мягко улыбалась. Даня без утайки рассказала, как к ней попала сигарета, и в ответ получила короткую лекцию о вреде курения и необходимости быть более ответственной. Маме выдали какой-то документ, пояснив, что это не штраф, а всего лишь предупреждение – в целях профилактики совершения дальнейших правонарушений. Потом Ирину попросили выйти, чтобы комиссия могла еще немного пообщаться с Даниэлой.

– Не подводи свою маму, – мягко посоветовала ей пухленькая женщина, сидящая справа от мопса-председателя. – Она ведь тебе добра желает.

Даня равнодушно кивнула. Ее захватила мысль о том, что домой они тоже пойдут вместе – мама будет идти рядом с ней. Может, даже что-нибудь ей скажет. И в магазин надо тоже зайти. Молоко кончилось. А вчера она вообще отказалась от порции тушеной капусты в пользу голодного Кирилла.

И тут в голове у Дани что-то щелкнуло.

– Родители тоже не должны подводить детей?

В зале воцарилась тишина.

– Конечно, – осторожно согласилась женщина-мопс. Несмотря на внешность, у нее был очень приятный голос. – Если родители заставляют страдать своих детей, то это уже проблема совершенно иного рода.

– И что тогда будет?

– У таких родителей мы забираем детей. Для их же пользы.

– Всех?

– Всех? – недоуменно повторила за ней женщина.

– Братьев? И сестер?

– Да.

На лицах членов комиссии начало вырисовываться беспокойство.

– А что?..

– Можно я пойду? – Даня встала и вопросительно уставилась на председателя.

Женщина, нахмурившись, покосилась на коллег и неуверенно кивнула.

– До свидания.

Даня направилась к выходу.

– Даниэла!

Вцепившись в ручку двери, девочка медленно обернулась. Молодая женщина, одетая в прокурорскую форму, встала со своего места и, уперев ладони в поверхность стола, напряженно смотрела на нее.

– Мама обижает вас? Тебя и твоих братьев?

Стоит ли сказать? Рассказать все этой миловидной тетеньке в светло-голубой рубашке с погонами. Рассказать…

– Нет. – Даня приоткрыла дверь. – До свидания.

На обратном пути Ирина не произнесла ни слова. И они так и не наведались в магазин.

А вечером Даня зашла на кухню, когда Ирина что-то нарезала. Огурец распадался под ее ножом тонкими прозрачными полосками, а на разделочной доске оставались глубокие порезы.

Перемену в настроении матери Даня не различила. Та всегда была мрачной и замкнутой. Просто в какой-то миг ее переклинило. Даня заметила какое-то движение и, инстинктивно отпрянув, врезалась в стул и повалилась на пол. А Ирина над ее головой еще раз взмахнула ножом, разрезая воздух.

– Это все ты… – В глазах матери была ярость. Копившаяся годами и внезапно выплеснувшаяся от одного взгляда на дочь. – Из-за тебя… – Она присела, прижимая рукоять ножа к животу. Выбившиеся из култышки волосы в беспорядке мотались по ее лицу. – А тебя… Тебя он любил…

– Мама…

Первый удар Даня даже не почувствовала. Так и сидела, вытянув ноги и в замешательстве наблюдая, как из раны на ее левой голени начинает сочиться кровь. Ирина подползла ближе. И, всхлипывая, вновь полоснула ножом. Даня притянула колени к груди и привались к дверце под мойкой. Нож полоснул по левому бедру, а затем еще раз ниже колена.

– Мама! Мама…

– Ненавижу тебя! Падаль!

На кухню прибежал Кирилл. В этом году он пошел в первый класс.

– Мама!!

Ирина с диким видом глянула на сына. Опомнившись, она выронила нож и, зарыдав, рухнула лицом на плиты пола.

– Надо в больницу, – скулил Кирилл, дрожащими руками касаясь Даниного плеча. – В… больницу…

А Даня все смотрела на нож на полу. И кровь. Отчего-то болью отзывался позвоночник.

Она отползла за дверь, оставив за собой яркий красный след на светлых плитках, и привалилась спиной к стене на пороге кухни. От боли из глаз беспрестанно катились слезы. Возможно, она даже за раз выплачет весь причитающийся ей за всю жизнь лимит.

Кирилл тяжело дышал рядом.

– Простынь, – хриплым голосом попросила Даня. – Тащи.

Мальчик, шатаясь и спотыкаясь, ринулся в сторону комнат.

– И аптечку. В серванте. Внизу. Тащи…

Даня плохо помнила, как они прижимали ошметки простыни к ранам, чем мазали или как наматывали бинты. Боль глушили всхлипывания Кирилла, прижавшегося к ее боку. А где-то за углом слышался жалкий скулеж их матери.

От слез стянуло лицо. Даня была опустошена. Да еще и нос Кирилла бился о ее ключицу – он вздрагивал от собственных рыданий и все никак не мог успокоиться.

– Тихо. – Даня легонько шлепнула его пальцами, измазанными кровью, по дрожащей щеке. На коже ребенка остались красноватые пятна. – Тихо.

Мальчик не унимался. И дрожал, дрожал, дрожал.

– Тсс… – Даня нагнулась и прижалась губами к губам Кирилла. В фильмах от этого люди становились счастливее.

Рыдания прекратились. Всхлипывая, Кирилл просто смотрел на сестру. А потом привалился к ее боку и затих. Так они сидели очень долго.

За ночь Ирина затерла всю кровь. И обработала раны дочери. А утром Даня, прихрамывая, отправилась в школу. Первым уроком была физкультура, поэтому она сразу нацепила на себя спортивный костюм.

«Все заметят. Все заметят. Все заметят».

Ноги болели. Кровь просочилась сквозь бинты и впиталась в ткань спортивных штанов и верхнюю часть кроссовок. Темные цвета одежды скрыли кровяные пятна.

Перед самым началом урока Даня подошла к физкультурнику – Анатолию Павловичу – высоченному добродушному дядьке с пушистыми усами, который как раз разъяснял ученикам маршрут сегодняшней пробежки.

«Мама меня порезала».

Она хотела выпалить это сходу, чтобы было не так страшно. Взрослые помогут. Анатолий Павлович обязательно расскажет об этом председателю-мопсу с приятным голосом и красивой тетеньке-прокурору. И они придут и заберут Даню. И Кирилла. И близнецов. А потом…

Приют? Чужая семья? Они все расстанутся?

Анатолий Павлович, улыбаясь, повернулся к Дане.

– Что-то хотела спросить?

– Меня…

– Да?

– Я… Я хочу бежать первой.

И не успел физкультурник и слова сказать, а Даня уже метнулась за угол по дорожке, огибающей всю территорию школы. Они обычно пробегали по ней в начале урока, а затем всем классом спускались к стадиону.

Остановилась Даня только за ветвистыми кустами, потерявшими уже почти всю свою листву. Здесь дорожка делала крутой поворот и уходила от забора, выстроенного вдоль всего периметра школы. Вот только на самом углу старый забор давал слабину и открывал проход. За ним был крутой спуск, заканчивающийся скопищем кустов. Там же лежал мусор, арматура, металлические детали. Преодолевая этот угол, можно было кинуть быстрый взгляд вниз и ужаснуться. Это было весело, захватывало дух.

Но сейчас Дане было не до веселья. Она встала у самого прохода и, хлюпая носом, задумчиво смотрела вниз. Ноги уже не болели, они просто горели. В левом кроссовке что-то хлюпало.

«Нас заберут у мамы, потому что мама подвела нас. – Даня присела у забора и застонала. – Нас заберут… Мы расстанемся…»

Сжав зубы, девочка пролезла через дыру и замерла на самом краю. А потом принялась осторожно спускаться. На последнем рывке, поразмыслив, она выпустила из рук ветки кустов, за которые цеплялась, пока спускалась вниз. И позволила своему телу кубарем преодолеть последние пару метров. Приложившись лбом о землю, Даня тонко пискнула. Глотая слезы, стянула спортивные штаны и принялась разматывать бинты. Закинув окровавленные бинты подальше, она вновь оделась и огляделась. Острый край какой-то металлической детали, найденной в траве, прорезал и ладонь, но Даня уже не заметила этого на фоне поглощавшей ее боли. Стиснув зубы, она втыкала острый край детали прямо в рану, нанесенную ножом, и повторяла ее размер. Не забыла и о ране на бедре, прорезав прямо сквозь ткань. Раскровила с первого раза. Папа учил все делать с первой попытки. Хороший навык, а иначе она бы, наверное, отключилась от боли.

Случайность в школе. Случайно упала вниз. Нечаянно.

Выронив деталь, Даня грохнулась в кучу мусора и теперь зарыдала, уже не сдерживаясь.

Громко. Отчаянно.

Сегодня ничего не изменится.

Но, может, когда-нибудь…