Просто слушай

Глава двенадцатая

Мама вернулась после первой за год поездки отдохнувшая, помолодевшая и с новым маникюром. И все бы было просто замечательно, но появившиеся силы она целиком и полностью направила на событие, о котором я и думать не могла, но избежать которого не представлялось возможным: осенний показ мод.

— Значит, сегодня ты едешь в «Копфс» на примерку, завтра — на обычную репетицию, — сказала мама, пока я вяло ковыряла завтрак, — а в пятницу на генеральную. К парикмахеру в четверг, а на маникюр я тебя записала на утро субботы. Как тебе такой расклад?

Я все выходные провела так, как хотела, и почти не работала последние несколько месяцев. Так что неудивительно, что расклад меня совсем не устроил. Но я промолчала. Меня очень пугали события предстоящей недели, особенно сам показ, но зато после ждала награда: поход с Оуэном в «Бендоу».

— Я вот тут подумала, — продолжила мама, — в «Копфсе» скоро начнутся пробы для весенних показов, но тебя увидят в субботу, заранее, и это просто здорово, как думаешь?

Ужас какой-то! Я знала: нужно сказать маме, что я больше не хочу быть моделью. Но тут я вспомнила, как мы разыгрывали возможный разговор во дворе с Оуэном, и даже тогда я не смогла себя пересилить. Мама сидела напротив и пила кофе. Я вспомнила Ролли: момент просто идеален! У нее упал свитер, и я могу его поднять. Но, как и Ролли, я промолчала. Скажу позже. После показа. Непременно.

Пока я буду показывать наряды в «Копфсе», моя сестра Кирстен тоже будет выступать перед публикой. Но совсем по другому поводу. Накануне она наконец-то прислала мне свой фильм. Обычно Кирстен любила все объяснять и рассказывать, иногда даже с излишними подробностями, поэтому я очень удивилась, прочитав письмо:

Первым делом я промотала письмо вниз. Если уж по телефону сестра могла болтать часами, то и электронную почту она использовала по полной программе. Но продолжения не было.

Я нажала на «загрузку». На экране появились синие квадратики. Когда видео загрузилось, я нажала на «проигрывать».

Первым делом на весь экран появилась трава. Красивая, зеленая, как на площадке для гольфа через дорогу, то есть полностью покрытая химикатами. Затем камера отъехала, и показался белый дом с красивой голубой отделкой. Мимо на велосипедах промчались две фигуры.

После чего показали их лица: девочка, блондинка, лет тринадцати и худенькая брюнетка — она едет сзади.

Вдруг блондинка обернулась и принялась быстро-быстро крутить педали. На экране мелькали то ее ноги, то развевающиеся на ветру волосы, то красивый задний план: спящая на тротуаре собака, мужчина, поднимающий газету, синее-синее небо, разбрызгиватель над цветочной клумбой… Чем больше набирал скорость велосипед, тем быстрее сменяли друг друга картинки. Наконец девочка остановилась у Т-образного перекрестка и обернулась. Далеко позади посредине дороги валялся велосипед, одно колесо у него крутилось, а за ним сидела брюнетка, держась за руку.

Блондинка быстро подъехала к ней:

— Что с рукой?

— Не знаю. — Брюнетка покачала головой.

Блондинка подъехала поближе.

— Давай залезай.

Брюнетка устроилась на руле, придерживая больную руку. Блондинка поехала вперед. И снова на экране замелькал задний план, но только собака на этот раз лаяла, мужчина споткнулся, нагнувшись за газетой, небо посерело, разбрызгиватель, зашипев, обдал водой проезжающую мимо машину, и по ее бокам потекли капли. Вроде все так же, но в то же время по-другому. Изменился даже появившийся вдалеке дом. Камера отъехала назад, и блондинка, заехав во двор, остановилась. Брюнетка слезла с руля, крепко прижав больную руку. Девочки бросили велосипед на траву и побежали к дому. Поднялись по лестнице. Кто-то, но неясно, кто именно, распахнул перед ними дверь. Девочки вошли, и на экране снова появилась трава, яркая, неестественная и пугающе зеленая. На этом фильм закончился.

Я сидела, молча уставившись на экран. Затем снова нажала «проигрывать» и посмотрела фильм еще раз. А потом еще раз. Так и не поняв, в чем суть, позвонила Кирстен и сказала, что фильм мне понравился, но его смысл остался загадкой. Но сестра не расстроилась, а сказала, что в этом-то вся соль.

— В чем? В том, что я ничего не поняла?

— Нет, — ответила Кирстен. — В том, что смысл неочевиден. Каждый интерпретирует его по-своему.

— Но ты ведь знаешь, в чем он!

— Разумеется.

— И в чем?

Кирстен вздохнула:

— Для меня — один смысл, а для тебя может быть совсем другой. Фильм каждый воспринимает по-разному. Не бывает правильных и неправильных интерпретаций. Все зависит от конкретного человека.

Я снова взглянула на экран. Я остановила фильм на последнем кадре — на зеленой траве.

— Понятно.

Странное дело. Уж кто как не Кирстен любит рассказать о себе все, что только можно? Но сейчас она молчит! Мне часто приходилось гадать, что на уме у других людей, но с Кирстен всегда все было просто, и мне не очень понравилось, что и с ней появились неясности. Сестра, однако, была просто счастлива.

— Я так рада, что фильм тебе понравился! И вызвал столько эмоций! — Она рассмеялась. — Теперь главное, чтоб он всем понравился в субботу. Вот тогда будет совсем здорово!

«Тебе-то точно! — подумала я, повесив трубку. — А вот я так и не поняла, в чем суть». Фильм, признаться, меня заинтриговал. Я пересмотрела его еще два раза, внимательно вглядываясь в каждую деталь.

Тут на кухню вошел папа, и мама принялась вокруг него хлопотать. Я опустила в раковину тарелку и включила воду. В окне виднелась Уитни. Она сидела в шезлонге у бассейна, рядом стояла чашка кофе. Раньше Уитни спала допоздна, но теперь начала вставать рано, и таких изменений в ее поведении за последнее время было много.

Вначале — незначительные, но все же заметные. Уитни стала общаться с людьми и пару дней назад ходила пить кофе с ребятами из группы Мойры Белл. Теперь несколько дней в неделю по утрам она отвечала на звонки у папы в офисе, поскольку очередная секретарша забеременела. Дома же Уитни стала чаще выходить из комнаты, правда, не сразу. Дверь туда, всегда закрытая, теперь бывала приоткрытой, а иногда и вообще распахнутой настежь. Уитни перестала запираться у себя и время от времени появлялась в гостиной. Накануне я вернулась из школы и обнаружила сестру за столом. На нем повсюду были разбросаны книги, а Уитни что-то писала в большом блокноте.

Она никогда не обращала на меня внимания, и поэтому я всегда долго думала, прежде чем что-либо у нее спросить. Но на этот раз Уитни заговорила первая.

— Привет! — поздоровалась она, не глядя на меня. — Мама уехала по делам. Просила передать, чтоб ты не забыла о репетиции в полпятого.

— Да, хорошо, — ответила я. Уитни одной рукой обнимала блокнот, а другой что-то писала, скрипя ручкой. Яркое солнце освещало горшки на окне, трава, правда, так пока и не проросла. — А что ты делаешь?

— Мне нужно написать рассказ.

— Рассказ? — удивилась я. — И о чем?

— Ну, на самом деле рассказов должно быть два. Один — о моей жизни, а другой — об анорексии.

Мне было непривычно слышать от Уитни о ее болезни, и вот почему: хотя уже год в нашей семье больше ни о чем думать не могли, сестра никогда не признавалась, что нездорова. Как всегда, все знали, что проблема существует, но никто о ней не говорил. А теперь Уитни совершенно спокойно упомянула свою болезнь, то есть, наверно, она к ней привыкла.

— То есть они не пересекаются?

— По-видимому, нет. Так, во всяком случае, считает Мойра. — Уитни вздохнула, хотя имя врача произнесла больше устало, чем зло. — Она говорит, что между ними есть разница, пусть и неочевидная. И что у нас была жизнь до болезни.

Я подошла поближе и взглянула на книги на столе. «Голодание как способ привлечь внимание: нарушение пищевого поведения у подростков» — было написано на одной, на другой потоньше — «Голодная боль».

— Тебе надо прочесть все эти книги?

— Не надо. — Уитни снова взялась за ручку. — Из них можно взять фактическую информацию, если потребуется. Но рассказ я пишу исходя из своих воспоминаний. Год за годом. — Сестра кивнула на блокнот. Сверху было написано «одиннадцать (11)». И больше ничего.

— Как необычно! Вспоминать год за годом…

— Это довольно трудно. Я думала, будет легче. — Уитни пролистала лежащую рядом книгу и закрыла ее. — И помню я почему-то немного.

Я снова взглянула на горшки, освещенные ярким солнечным светом. За окном, на противоположной стороне улицы, виднелась ярко-зеленая площадка для гольфа.

— Ты сломала руку.

— Что?

— Когда тебе было одиннадцать, ты упала с велосипеда и сломала руку, помнишь?

Уитни задумалась.

— Точно, — наконец сказала она. — Было дело. Сразу после твоего дня рождения, да?

— Нет, в тот же самый день. Тебе наложили гипс, и ты вернулась как раз к торту.

— И как я могла забыть?! — Уитни покачала головой. Снова взяла ручку и начала писать.

Я чуть было не рассказала о фильме Кирстен и о том, что это он мне напомнил о том случае, но не стала. Уитни уже написала три строчки, я не хотела ей мешать и тихо вышла из комнаты. Когда проходила мимо через час, она все еще писала, но на этот раз даже не подняла головы.

Я отвернулась от раковины и взглянула на маму. Интересно, если спросить ее, что случилось, когда мне исполнилось девять, за пару месяцев до смерти ее матери? Что она вспомнит? Ярко-зеленую траву, как Кирстен? Или мой день рождения, как я? Или вообще ничего, как Уитни, во всяком случае, поначалу? Одно событие каждый вспоминает по-разному. И нельзя сказать, что кто-то прав, а кто-то нет. Воспоминания, как кусочки мозаики, складываются вместе и помогают понять, что произошло на самом деле.

— Давай залезай!

Я удивленно взглянула на Оуэна. После очередной репетиции я шла по парковке у «Копфса» к своей машине и вдруг услышала скрип тормозов. Испуганно обернулась, ожидая увидеть белый фургон похитителей, но это была машина Оуэна. Он распахнул пассажирскую дверь.

— Это похищение? — спросила я.

Оуэн покачал головой и нетерпеливо махнул рукой, одновременно другой включая магнитолу.

— Ты обязательно должна это услышать! — сказал он, когда я медленно залезла в машину, и продолжил нажимать на кнопки.

— А как ты узнал, что я тут?

— Никак. Ехал домой, остановился на светофоре и увидел тебя. Слушай!

Он прибавил громкость. Послышался свист, затем — инструмент, похожий на скрипку, но только играл он гораздо быстрее, и звук был электрический. Получился жуткий шум, неприятный и на обычной громкости. Но от того, как он грохотал теперь, у меня волосы на голове встали дыбом.

— Правда, здорово? — Оуэн широко улыбнулся. Он кивал головой в такт громыхающим звукам. Я сразу представила кардиомонитор: в сердце закололо, а на экране побежали иголочки.

— Что это? — прокричала я, поморщившись.

— Музыкальный проект! Называется «Мелизма»! — прокричал в ответ Оуэн. От грохота басов у меня затряслось сиденье. Рядом женщина пыталась запихнуть в автомобиль сопротивляющегося ребенка. Она удивленно взглянула на нас. — Музыканты отлично играют на струнных, к тому же синтезируют их и смешивают с разными мировыми ритмами под влиянием… — Его слова заглушили быстрые раскатистые барабанные удары. Некоторое время губы Оуэна двигались бесшумно, наконец стало потише, и я расслышала, что он говорит: — И новая инициатива в музыке стала доступна за счет объединения. Правда, здорово?

Ответить я не успела. Помешал грохот тарелок и последовавшее за ним шипение. То ли рефлекторно, то ли из-за инстинкта самосохранения я не сдержалась и закрыла руками уши.

Оуэн взглянул на меня изумленно. Тут я поняла, что натворила. Опустила руки, но песня уже кончилась, поэтому они на удивление громко хлопнули по сиденью. Особенно по сравнению с неловкой паузой.

— То есть ты сейчас заткнула уши? — тихо спросил Оуэн.

— Я случайно! Просто…

— Так, это уже серьезно. — Он покачал головой и выключил магнитолу. — Одно дело послушать и уважительно сказать, что не понравилось. И совсем другое — полностью отгородиться.

— Я послушала! — возразила я.

— Так разве слушают? Пять секунд всего! — возмутился Оуэн.

— Мне хватило!

— И как тебе?

— Я заткнула уши! — ответила я. — Как думаешь, понравилась мне песня или нет?

Он хотел что-то сказать, но не стал и просто покачал головой. Женщина на мини-вэне, выезжая с парковки, скользнула взглядом по окну «лэнд крузера».

— Эта песня новаторская и комбинированная.

— Если «комбинированная» значит, что ее слушать невозможно, тогда согласна, — тихо ответила я.

— Это «ОП». — Оуэн указал на меня пальцем. Я пожала плечами. — Как ты можешь! Такое чудесное сочетание инструмента и технологий! Никто никогда ничего подобного раньше не играл! Звук невероятный!

— Если только на автомойке, — пробормотала я.

Оуэн сделал глубокий вдох, видимо, собираясь продолжить спор, но, услышав, что я сказала, выдохнул:

— Что-что?

Про автомойку я сказала так же неосознанно, как и закрыла уши. Иногда я очень тщательно следила за собой в присутствии Оуэна, но не сейчас. Не знаю, плохо ли это или хорошо… Судя по испуганному и обиженному выражению лица Оуэна, скорее все-таки плохо.

— Ну, может, — я откашлялась, — звук и вправду невероятен на автомойке.

Оуэн уставился на меня, и я принялась ковырять край сиденья.

— То есть? — наконец сказал он.

— Ты понял.

— Если честно, то нет. Просвети меня.

Естественно, он заставил меня объясниться!

— Ну… — медленно проговорила я, — все звучит лучше, когда едешь по автомойке. Всегда.

Оуэн все так же молча смотрел на меня.

— Просто, — пояснила я, — песня мне совсем не понравилась, прости. Конечно, уши нельзя было закрывать, это невежливо, но я…

— По какой автомойке?

— Что?

— Где эта волшебная радиостанция, на которой решается, достойна музыка внимания или нет?

Я удивленно на него взглянула:

— Оуэн…

— Серьезно. Давай говори.

— Речь идет не об определенной автомойке. А вообще о любой. На всех мойках музыка кажется лучше, неужели не знал?

— Нет, — ответил Оуэн, включая задний ход. — Но теперь знаю. Поехали.

Через пять минут мы подъехали к автомойке «123САДС», расположенной через улицу от моего района. Мы с семьей очень часто там бывали, потому что мама автомойку просто обожала! Папа считал, что по-настоящему отмыть машину можно только вручную, чем он и занимался в солнечные дни. А «123САДС», по его мнению, просто бессмысленная трата времени и денег. Но маме было все равно.

— Какая разница, каков результат?! Главное же процесс! — повторяла она.

Посещение автомойки мы никогда не планировали заранее. Просто, проезжая мимо, мама неожиданно на нее заворачивала и заставляла нас с сестрами искать по всей машине мелочь для автомата. Мы обычно выбирали простое мытье, без горячей воды, иногда с добавлением очистителя для шин. Закрывали окна, откидывались на спинки сидений и въезжали вовнутрь.

Это было что-то незабываемое! В темном отсеке, как во время сильной, неожиданно разразившейся грозы, начинала литься вода. Она била по капоту и багажнику, стекала по окнам, смывая с машины пыль и грязь. А закрыв глаза, я представляла, что отправляюсь вслед за ними. Очень необычное, фантастическое чувство! И говорили мы всегда шепотом, даже не знаю почему. Но больше всего мне запомнилась музыка.

Мама любила классическую музыку. И не разрешала включать в своей машине ничего другого. Мы с сестрами злились и просили дать послушать обычное радио, передающее песни нашего века, но мама твердо стояла на своем.

— Вот будут у вас свои машины, тогда слушайте, что хотите! — говорила она и прибавляла звук, чтоб заглушить Брамсом или Бетховеном наши недовольные вздохи.

Но на автомойке мамина любимая музыка звучала совсем по-другому. Красиво! Я даже закрывала глаза и с удовольствием ее слушала, понимая наконец, что мама находит в классике.

Получив права, я смогла слушать в своей машине все, что захочу, чему несказанно обрадовалась. Но когда впервые одна заехала на «123САДС», то стала искать на радио что-нибудь классическое — захотелось вспомнить старые добрые времена. Но когда машина оказалась внутри автомойки, неожиданно включилась волна, соседняя с той, что я слушала, и заиграла громкая бренчащая песня в стиле кантри. Что-то про вождение старого «форда» в полнолуние. В общем, я б ее в жизни слушать не стала. Но вот ведь странно. Под звук стекающей по окнам воды и работающих щеток песня показалась мне прекрасной. Как будто не важно было, что играет, а важно — насколько внимательно я слушаю, сидя там в темноте.

По дороге я все рассказала Оуэну и добавила, что с тех пор уверена, что любая музыка хорошо звучит на автомойке. Он выглядел настороженно, закидывая монеты в автомат, и я подумала, что, возможно, моя теория сейчас будет опровергнута.

— Так, а теперь что? — спросил он, получив квитанцию. На въезде на автомойку загорелся зеленый свет. — Просто туда заехать?

— Ты что, никогда не был на автомойке?

— Я не любитель следить за внешним видом машины. К тому же у меня, по-моему, дырка в крыше.

Я жестом велела ему ехать вперед. Оуэн проскочил небольшую колдобину и остановился у линялой от старости желтой линии с надписью «остановитесь».

— Ну? Где волшебство? Я готов! — заявил он.

— Знаешь, ты здесь впервые, поэтому для пущего эффекта надо откинуть спинку.

— Ага…

— Тогда тебе больше понравится! Честно! — заверила я Оуэна.

Мы откинули спинки и устроились поудобней. Рука Оуэна касалась моей, и я вспомнила, как тогда, у него дома, мы дважды чуть не поцеловались. Тут зашумела машина, и я включила магнитолу:

— Итак, начинаем.

По крыше застучала вода, затем волной обдала окна. Оуэн заерзал в кресле — на него сверху капнуло.

— Отлично! В крыше и в самом деле дырка!

Он замолчал, поскольку заиграла следующая песня на диске. Послышалось тихое бормотание, затем зазвучала одна струна за другой. Еще что-то гудело, но из-за воды машина казалась совсем крохотной, и гудение как будто исчезало позади нас. Жужжание приближающихся щеток накладывалось на тихую грустную скрипку. И снова время словно замедлилось и жизнь замерла. Здесь и сейчас.

Я взглянула на Оуэна. Он сосредоточенно смотрел на переднее стекло, по которому щетки размазывали большие мыльные круги. И слушал. Я закрыла глаза и постаралась последовать его примеру. Но не вышло. Все никак не шло из головы, как сильно изменилась моя жизнь всего за несколько недель знакомства с Оуэном. Так хотелось ему об этом рассказать! Подобрать правильные слова, построить идеальные предложения… Ведь лучше, чем сейчас, ни места, ни времени не найти.

Я повернулась к Оуэну и открыла глаза. Он смотрел на меня.

— Ты была права! — тихо сказал он. — Звучит потрясающе! Серьезно.

— Это точно.

Оуэн подвинулся ко мне поближе, прижавшись своей теплой рукой к моей, и наконец меня поцеловал. По-настоящему. И тут все стихло: вода, музыка. Я даже не слышала ударов своего сердца. И эта прекрасная тишина длилась вечность. А может, всего мгновение. Но вдруг закончилась.

Перестала шуметь вода, закончилась музыка. Над нашими головами висела большая капля. Я смотрела на нее, пока она не шлепнулась мне на руку. Сзади послышалось гудение.

— Ой-ой-ой, — сказал Оуэн, и мы сели ровно. Он завел мотор, а я, обернувшись, увидела у входа парня на «мустанге». — Держись.

Мы выехали на улицу. Ярко светило солнце, отражаясь в стекающих с крыши потоках воды. Мне стало страшно. После поцелуя в темноте казалось, что я все еще под водой.

— Да, впечатления незабываемые, — сказал Оуэн, подъезжая к обочине.

— Я же тебе говорила. На автомойке все звучит куда лучше.

— Уж прямо так все?

Оуэн взглянул на меня, и я вспомнила, как внимательно он слушал музыку, глядя на переднее стекло. Может, когда-нибудь я скажу ему все, что хотела. А может, даже и больше.

— И техно тоже? — Оуэн провел рукой по волосам.

— Нет, — твердо ответила я.

— Точно?

— Еще бы. — Я кивнула. — Никаких сомнений.

Он взглянул на меня подозрительно:

— Ну что ж, посмотрим.

И мы завернули за автомойку.

— Слышала?

Была суббота, шесть вечера. Скоро начинался показ мод. Я сидела в импровизированной гримерной в «Копфсе» и ждала. Пока мне несколько часов делали прическу, красили и приводили в порядок наряд, я старалась не слушать, о чем кто говорит. Надо просто пережить этот вечер, а потом радостно отправиться с Оуэном в «Бендоу». У меня очень хорошо получалось абстрагироваться. До сих пор.

Я посмотрела налево: Хиллари уселась рядом с девочкой по имени Марни. Им тоже уже сделали прически и наложили макияж, и теперь им оставалось только любоваться на себя в зеркало, попивать воду из бутылок и сплетничать.

— Что? — спросила Марни. Она чем-то напоминала Уитни: худенькая, с вытянутым лицом и высокими скулами. Правда, Марни скорее была хорошенькая, чем красивая.

Хиллари обернулась, убедилась, что никто не подслушивает, и обернулась в другую сторону, как всегда перепроверяя.

— Что произошло вчера на вечеринке у Бекки Дерхэмс?

— Нет. — Марни осторожно промокнула пальцем блеск на губах. — А что?

Хиллари нагнулась к ней поближе:

— Как я слышала, там настоящая драма разыгралась. Луиза сказала, что посреди вечеринки… — Хиллари замолчала и уставилась в зеркало напротив.

В комнате появилась Эмили Шастер. Руки у нее были скрещены на груди, голова слегка опущена. Эмили пришла вместе с мамой. Я быстро окинула их взглядом и поняла, что выглядит бывшая подруга ужасно: опухшее лицо, красные глаза, под ними темные круги…

Эмили с мамой прошествовали мимо нас и подошли к миссис Макмерти, сидевшей с противоположной стороны комнаты.

— Ничего себе! Она пришла! — сказала Хиллари.

— А в чем дело? Что случилось?

«Меня это не касается!» — подумала я и снова уткнулась в тетрадь по истории, которую взяла с собой, чтоб позаниматься, если нечего будет делать. Но тут к моей щеке прилипла прядь волос. Я взглянула в зеркало, решив ее убрать, но вдруг услышала:

— Она вчера переспала с Уиллом Кэшем, — тихо, но все же разборчиво сказала Хиллари, нагнувшись поближе к Марни. — У него в машине. А Софи обо всем узнала!

— Да ладно! — Марни была в изумлении. — Что, правда?

Поскольку я смотрела на себя в зеркало, то увидела, как я отреагировала на эту новость: моргнула, приоткрыла рот, быстро его закрыла и отвернулась.

— Сама Луиза была в доме, — пояснила Хиллари. — Так что она лично ничего не видела. Но по-видимому, Уилл привез Эмили на вечеринку, и их кто-то заметил. Когда Софи узнала, она чуть с ума не сошла.

Марни оглядела Эмили. Та стояла к нам спиной рядом с мамой, которая разговаривала с миссис Макмерти.

— Обалдеть! А что Уилл?

— Не знаю. Но Луиза сказала, что Софи последнее время что-то подозревала. Вроде Эмили с ним флиртовала и вела себя как-то глупо, когда он рядом был.

«Глупо, — подумала я, — или просто нервничала». Вспомнился напряженный безразличный взгляд Уилла и как медленно шло время, когда мы вдвоем в машине ждали Софи. Сзади проходили люди, болтали другие модели, все шумели, суетились, но я слышала лишь два голоса и биение моего сердца.

— Бедная Софи! — сказала Марни.

— Это точно. Они же с Эмили вроде как лучшие подруги. — Хиллари вздохнула. — Никому верить нельзя!

Я повернулась. Разумеется, они обе смотрели в мою сторону. Марни покраснела и отвела взгляд. Хиллари же довольно долго на меня таращилась, затем встала, встряхнула волосами и ушла. Марни неловко покрутила в руках бутылку с водой и последовала за подругой.

Я же осталась на месте, пытаясь осознать, что же произошло. Эмили теперь сидела на стуле напротив миссис Макмерти, которая время от времени кивала. Миссис Шастер что-то говорила, положив дочери руку на плечо, и то и дело его пожимала, комкая ткань.

Я закрыла глаза и сглотнула вставший в горле ком. «Она вчера переспала с Уиллом Кэшем. Софи чуть с ума не сошла! Они же вроде как лучшие подруги. Никому верить нельзя».

«Нет, нельзя», — подумала я и вспомнила, как жила последние несколько месяцев. Как в одиночестве провела лето, пошла в школу. Толкнула Софи на школьном дворе. Что тут было поделать? Наверно, ничего. Но слишком поздно я осознала, что изменить кое-что все же было в моих силах.

Я пыталась сконцентрироваться на учебе, затем на вечере с Оуэном. Но ничего не получалось. Всякий раз, пытаясь отвлечься, я все равно ловила себя на том, что смотрю на Эмили. Она сидела возле зеркала, а вокруг суетились парикмахер и визажист. Они работали одновременно, поскольку Эмили опоздала и привести ее в порядок нужно было очень быстро. Между нами бегали люди. Кричали, волновались, ведь до начала показа оставались считаные минуты, но Эмили спокойно смотрела прямо перед собой, только на свое отражение и больше ни на кого.

Когда нас вызвали из гримерной, она не пошла вместе со всеми, а появилась, когда мы уже построились и заняла свое место, второе в очереди, за три человека до меня. Напротив часы с цифровым табло показывали «6:55». А совсем в другом штате, далеко-далеко отсюда, Кирстен готовилась к рассказу о своем фильме, и я вспомнила зеленую-зеленую траву, больше не казавшуюся такой замечательной.

Почти перед самым выходом я обычно начинала волноваться. Впереди Джулия Рейнхарт одергивала рубашку, позади новенькая модель жаловалась, что ей жмут туфли. Эмили стояла молча. Ее взгляд был прикован к щели в занавесе.

Тут заиграла музыка, громкая, популярная, как раз для поклонников «104Зет». К нам подскочила измученная миссис Макмерти с планшетом в руках.

— Одна минута! — скомандовала она, и девочка во главе очереди, уже давно работавшая моделью, встряхнула волосами и расправила плечи.

Я размяла пальцы и сделала глубокий вдох. В самом универмаге все казалось как-то радостней и проще. Надо просто собраться с силами, отработать, а затем найти Оуэна и поехать в «Бендоу», куда я очень хочу попасть, в отличие от места, где уже нахожусь.

Музыка затихла на мгновение, затем заиграла снова. Показ начался. Миссис Макмерти поднялась по ступенькам к занавесу, откинула его и жестом велела первой девушке выходить на подиум. Через образовавшуюся щель я заметила зал: кучу людей на стульях и еще толпу позади них.

Когда наступила очередь Эмили, она вышла на подиум, высоко подняв голову с идеально прямой спиной. Жаль, что я не могла, как публика в зале, видеть в ней просто красивую девушку в красивой одежде. На подиум вышла следующая девушка, затем Джулия (а Эмили вернулась с другой стороны и направилась прямо в гримерную). Тут наступила моя очередь.

Занавес распахнулся, и я вышла на подиум, ничего не видя кроме него и мелькающих лиц по обеим сторонам. Гремела музыка, и я двинулась вперед, пытаясь смотреть прямо перед собой, но все равно то и дело бросая взгляд в толпу. Слева, светясь от счастья, сидела мама. Папа рядом обнимал ее. С другой стороны в конце расположились Мэллори Армстронг и рыженькие близняшки. На долю секунды наши взгляды встретились, и Мэллори радостно замахала рукой, подпрыгивая на месте. А я все шла и шла по подиуму. И вдруг заметила Уитни.

Она стояла, облокотившись о декоративную кладку у магазина витаминов, довольно далеко от других зрителей. Я и не знала, что Уитни придет. Но больше меня поразило ее выражение лица, такое несчастное… Мне будто под дых ударили. Наши взгляды встретились. Уитни засунула руки в карманы. Мне сдавило грудь. А потом надо было идти обратно.

В горле встал ком, а я заставляла себя идти дальше. К занавесу. Все. Довольно. Я не хотела больше думать ни о том, что происходит сейчас, ни о том, что уже произошло. С Эмили. И со мной. Я хотела на настил, к Оуэну. Болтать с ним о музыке и быть для него той девчонкой, которую он себе представлял, сильно отличавшейся от меня настоящей. В лучшую сторону.

Я была уже на середине пути. Четыре раза переодеться и четыре раза выйти на подиум. Появиться на торжественном завершении, и все! Конец. И не обязана я никого спасать. Тем более что и себя-то я спасти не могу.

— Аннабель! — раздался возглас. Я взглянула налево и увидела широко улыбавшуюся Мэллори. Она поднесла к лицу фотоаппарат и нажала на затвор. Близняшки махали мне руками, публика смотрела на подиум, не отрываясь, а я при свете вспышки вспомнила тот вечер у Оуэна и комнату Мэллори. Как я смотрела на лица на стене, но не узнавала сама себя.

Я повернулась лицом к публике, и на подиум вышла Эмили. Мне вспомнились слова Кирстен, ее ответ на вопрос, почему она боится показывать свой фильм: «Понимаешь, это что-то очень личное. Настоящее». Личным была и наша с Эмили встреча, хотя с первого взгляда не скажешь. Внешне все выглядело фальшиво, но так искренне изнутри. Надо лишь присмотреться, очень внимательно, и все станет ясно.

Самое странное, что всю осень в школе, на репетициях, повсюду Эмили старалась не встречаться со мной взглядом. Как будто вообще не желала меня видеть. Но на этот раз, когда мы шли навстречу друг другу, я почувствовала, что она пристально на меня смотрит, как будто ловит глазами мой взгляд. Я сопротивлялась как могла. Но когда Эмили проходила мимо, я сдалась.

Она все знала. Это стало понятно с первого взгляда, за один миг. Обо всем рассказали ее глаза. Под толстым слоем тонального крема виднелись круги, а взгляд у Эмили был испуганный и несчастный. И так хорошо мне знаком! Сотни незнакомцев не помешали мне его заметить. Я как будто увидела себя летом: испуганная, растерянная, несчастная… Этот взгляд я узнаю везде.