Просто слушай

Глава шестнадцатая

Научный зал, где я обычно проводила большую перемену, располагался в правом углу библиотеки, довольно далеко от входа. Заметить меня там было трудно, но меня это вполне устраивало. Поэтому, когда через полчаса после начала перемены в последний день перед рождественскими каникулами в библиотеку зашла Эмили, я увидела ее первой.

Она искала меня. Вначале я не поняла, что это Эмили, перед глазами просто мелькнул кто-то в красном, раз, другой. Я подняла голову и огляделась: никого. Те же безмолвные полки с рядами книг. Только стала снова повторять английский, как сзади послышались шаги. Я обернулась: у полки стояла Эмили.

— Вот ты где! — тихо, но отчетливо произнесла бывшая подруга.

Можно подумать, я потерялась! И только теперь нечаянно подвернулась под руку, как носок, который, казалось, уже давным-давно был похоронен в сушильной машине. Я не ответила — помешал нахлынувший страх. Я специально выбрала себе тихое местечко у стены, скрытое ото всех, и меньше всего хотела, чтобы кто-то меня обнаружил.

Эмили подошла поближе. Я инстинктивно отклонилась назад и ударилась головой о перегородку. Эмили остановилась и скрестила руки на груди.

— Слушай, Аннабель, я знаю, у нас в этом году были непростые отношения, но… мне нужно с тобой поговорить.

Неподалеку раздались голоса: мужской и женский. Они о чем-то переговаривались, а их обладатели, по-видимому, передвигались между полками. Эмили обернулась и снова взглянула на меня, только когда голоса стихли. Она пододвинула к столу стоящий неподалеку стул, села и проговорила почти шепотом:

— Ты ведь наверняка слышала, как поступил со мной Уилл.

Эмили нагнулась так близко, что ноздри мне защекотал фруктово-цветочный запах ее духов, а ее зеленые глаза оказались напротив моих.

— После этого я вспомнила, что случилось с тобой. В ту ночь на вечеринке по случаю окончания учебного года.

Я слышала свое дыхание, значит, и Эмили тоже. За ее спиной, за окном, покачнулись деревья, и на полки с книгами упал солнечный луч, осветив летавшую пыль.

— Можешь мне не отвечать. Я знаю, ты меня ненавидишь.

Я вспомнила, как взглянула на меня Кларк в «Бендоу», когда я произнесла те же самые слова, и что ответила: «Ты так думаешь?»

— Но если с тобой произошло то же, что и со мной, тогда ты можешь помочь. Помочь его остановить.

Я все еще молчала. Просто не могла произнести ни слова. Эмили вытащила из кармана джинсов маленькую белую карточку и протянула ее мне:

— Здесь имя женщины, которая ведет мое дело. — Я не взяла карточку, и тогда Эмили положила ее на стол рядом с моим локтем надписью кверху. Имя было напечатано черным цветом, а в левом верхнем углу стояла печать. — Суд начнется в понедельник, но в полиции до сих пор принимают свидетелей. Ты можешь ей позвонить и рассказать… все, что захочешь. Она — очень приятная.

Как у Эмили все просто! Хочет, чтоб я доверила постороннему человеку свою самую страшную тайну! О которой я ни слова не сказала даже Оуэну, единственному, кто бы смог меня понять. Из-за которой не смогла ему объяснить, что произошло со мной в «Бендоу». И теперь я должна пойти и рассказать обо всем в полиции? Да ни за что! Даже если бы хотела. А я совсем не хочу!

— Подумай, пожалуйста, над моим предложением. — Эмили хотела еще что-то добавить, но не стала. Она поднялась. — Я пойду тогда. До встречи!

Эмили поставила стул на место и пошла по проходу, но неожиданно обернулась:

— Да, и еще. Прости меня, пожалуйста.

На мгновение ее слова повисли в воздухе. Затем Эмили развернулась и ушла, скрывшись из виду за стеллажами. «Прости меня, пожалуйста…» Те же самые слова хотела сказать ей я, с самого показа мод! А ей-то за что извиняться?

Пока я пыталась ответить на этот вопрос, в желудке появились знакомые ощущения — реакция на то, что Эмили почти разгадала мою тайну. О которой не знал никто. К горлу стал подкатывать ком, и я лихорадочно завертела головой, пытаясь сообразить, куда бы спрятаться, чтобы меня стошнило тихо и незаметно от всех. Но тут произошло непредвиденное: я расплакалась.

По-настоящему. Как не плакала уже много лет. Рыдания вырвались наружу, сотрясая плечи, неожиданно хлынули слезы, сдавило горло. Я неуклюже заерзала, прикидывая, куда можно спрятаться, стукнулась локтем о перегородку и уронила лежащую на столе визитку. Она, перевернувшись, приземлилась мне под ноги. Я спрятала лицо в ладонях, пытаясь отгородиться от всего мира, а слезы лились и лились и все не заканчивались. Так я и сидела в библиотеке, спрятавшись от чужих глаз, рыдала так, что заболело горло, и никак не могла успокоиться.

Я страшно боялась, что кто-нибудь меня заметит, но в библиотеке никого не было. Никто ничего не услышал. Я рыдала, как загнанное в угол животное, но не в состоянии была остановиться. Необходимо было выплакать все до конца, подождать пока иссякнут слезы.

Наконец я опустила руки и огляделась. Ничего не изменилось: все те же книги, все та же пыль, все та же карточка. Я подняла ее и, даже не прочитав, что на ней написано, сунула в карман сумки на самое дно. Тут прозвенел звонок: перемена закончилась.

Остаток дня атмосфера в школе была праздничная и совершенно нерабочая. Все считали минуты до официального начала каникул.

Я сдала экзамен одной из последних, забрала из шкафчика вещи и пошла в туалет. Там у зеркала стояла девчонка. Она красила глаза жидкой голубой подводкой. Я заперлась в кабинке, услышала, как хлопнула дверь, и предположила, что я осталась одна, но, когда вышла, увидела у раковины Кларк Рейнолдс. На бывшей подруге были джинсы и футболка с изображением «Трут Скуод».

— Привет! — поздоровалась она.

Первым делом захотелось обернуться и проверить, не прячется ли кто за моей спиной. Полная глупость, конечно, поскольку я видела в зеркале, что мы в туалете одни.

— Привет.

Я подошла к соседней раковине и включила воду. Помыла руки, нажала на автомат с мылом, но он, как всегда, был пуст. Кларк не сводила с меня глаз.

— Как у тебя дела? — спросила она чистым голосом.

Я закрыла воду:

— Что?

Кларк поправила очки:

— Я не только для себя спрашиваю. То есть и для себя, конечно, тоже. Но просто Оуэн волнуется.

Слышать от нее про Оуэна было крайне непривычно, и я даже не сразу сообразила, о ком она говорит.

— Оуэн… — повторила я.

Кларк кивнула:

— Он… — Она замолчала. — Он переживает.

— Из-за меня? — уточнила я.

— Да.

Что-то тут было не так.

— И он попросил тебя со мной поговорить?

— Нет-нет. — Кларк покачала головой. — Просто он говорил со мной о тебе пару раз, а потом я увидела тебя на большой перемене. Ты выходила из библиотеки такая расстроенная! Вот я и решила спросить.

То ли из-за Оуэна, то ли из-за того, что отношения с Кларк испортились уже давно и мне было нечего терять, но я решила играть в открытую.

— Как странно! С чего это ты вдруг забеспокоилась?

Кларк прикусила губу. «Значит, я застала ее врасплох», — неожиданно вспомнила я.

— Ты правда думаешь, что я тебя ненавижу?

— Да. С того лета, когда мы подружились с Софи.

— Ладно тебе, Аннабель. Это ж ты меня бросила, помнишь?

— Да, но…

— Да, но что? Это ты меня ненавидишь, — спокойно проговорила Кларк. — С того самого лета.

Я посмотрела на нее изумленно:

— Да ты ведь на меня в коридоре даже не смотришь! А в первый учебный день, тогда, на настиле…

— Ты меня обидела. Господи, Аннабель, мы же были лучшими подругами, а потом ты меня бросила. Что я должна была чувствовать?

— Я попыталась с тобой заговорить! — возразила я. — На следующий день у бассейна.

— Всего один раз, — не растерялась Кларк. — Конечно, я была зла! Обида еще не остыла! Но ты больше ко мне не подходила и не звонила ни разу. Просто исчезла.

Она, как и Эмили со своими извинениями, представила мне произошедшие события совсем в другом свете! И это не укладывалось у меня в голове.

— Но почему ты вдруг теперь обо мне вспомнила?

Кларк вздохнула.

— Буду с тобой откровенна, — медленно проговорила она. — Большую роль сыграл Ролли.

«Ах вот оно что», — подумала я и вспомнила вечер в клубе: Ролли сунул мне бутылки и радостно велел передать Оуэну, что тот был прав во всем.

— Вы с Ролли встречаетесь?

Кларк снова прикусила губу и на мгновение покраснела.

— Скорее, общаемся. — Она поправила футболку с изображением «Трут Скуода», слишком заношенную для человека, который впервые услышал музыкантов всего полтора месяца назад. — Тогда в клубе, когда Ролли заставил тебя представить его мне, ты сказала, что я тебя ненавижу, и я вспомнила все, что с нами произошло. К тому же Оуэн о тебе говорил, и, в общем, я все время о тебе думала, а вот сегодня увидела и…

— Постой, — перебила ее я. — Что говорил обо мне Оуэн?

— Да немного. Что вы дружили, а потом что-то случилось, и на этом все закончилось. Ты не обижайся, Аннабель, но я где-то уже слышала похожую историю. Думаю, ты понимаешь, о чем я.

Я покраснела, представив, как Оуэн обсуждает с Кларк мою боязнь конфликтов. Вот позор-то.

— Мы тебя не обсуждаем, — добавила Кларк, как будто я произнесла свою мысль вслух. Тут я вспомнила, что Кларк всегда умела читать мои мысли.

Да уж, странный выдался денек. Эмили извиняется, Кларк за меня беспокоится…

— Ну, так все-таки? — спросила Кларк. В туалет зашла компания девчонок с сигаретами. Увидев нас, они явно сильно расстроились, что-то поворчали и вывалились обратно в коридор, видимо решив подождать, пока мы уйдем. — Как у тебя дела? Все хорошо?

Я не знала, что ответить. Но тут поняла, что последние полтора месяца скучала не только по Оуэну, но и по той честной девушке, какой я была, когда с ним встречалась. Может, туалет — не лучшее место для откровений, но и врать необязательно. Поэтому я, как всегда, предпочла середину.

— Не знаю.

Кларк молча на меня смотрела. Затем спросила:

— Рассказать ничего не хочешь?

Мне предоставлялось столько возможностей! Кларк, Оуэн, Эмили! Все готовы были меня выслушать! Долгое время я считала, что мне просто некому сказать правду, но я сама была виновата. И снова, снова промолчала!

— Нет. Но все равно спасибо.

Кларк кивнула. Мы вышли из туалета, но прежде, чем пойти своей дорогой, Кларк вытащила из сумки ручку и клочок бумаги, нацарапала на нем телефон и протянула мне:

— Мой сотовый. Вдруг передумаешь…

Под телефоном было ее имя. Я сразу узнала почерк: четкий, печатные буквы, последняя «К» ниже других букв.

— Спасибо.

— Не за что. С Рождеством тебя, Аннабель!

— И тебя тоже.

Мы разошлись. Я знала, что вряд ли ей позвоню, но все же сунула записку к визитке Эмили. И даже если я никогда не воспользуюсь этими номерами, мне почему-то было очень приятно знать, что они у меня есть.

И снова каникулы. И снова мы ехали в аэропорт. И снова я, как и год назад, сидела на заднем сиденье, а родители — на передних. Мы свернули с шоссе и увидели через ветровое стекло, как взлетел самолет. Он как будто поднялся из одного угла к другому. В аэропорт мы приехали втроем: Уитни осталась дома, заявив, что будет готовить ужин. Мы подошли к ограждению и стали ждать Кирстен.

— Вот она! — Мама замахала рукой. Сестра улыбнулась, помахала в ответ и направилась к нам, стуча по полу колесиками чемодана. На ней была ярко-красная куртка, а волосы собраны в хвост.

— Привет! — Кирстен тут же бросилась обнимать папу, затем маму, у которой уже глаза были на мокром месте, как всегда во время встреч и прощаний. Потом крепко прижала к себе меня, а я закрыла глаза и вдохнула знакомый аромат мыла, холодного воздуха и мятного шампуня. — Я так рада вас видеть!

— Как долетела? — спросила мама, а папа взял чемодан, и мы направились к выходу. — Без сюрпризов?

— Без. — Кирстен взяла меня под руку. Я думала, она продолжит, но нет. Кирстен просто улыбнулась, пожала мне руку, и мы вышли на улицу, вдохнув холодный воздух.

По дороге домой родители бомбардировали сестру вопросами о школе, на которые она охотно отвечала, и о Брайане, от ответов на которые она весело уклонялась, то и дело краснея. Кирстен действительно сильно изменилась. Я это заметила еще по телефону, но теперь перед глазами был живой пример. Отвечала она подробно, но куда сдержаннее, чем обычно, а когда замолкала, возникала неловкая пауза — все ждали, что Кирстен продолжит. Но сестра лишь вздыхала или отворачивалась к окну и пожимала мою руку — она держала ее всю дорогу.

— Знаешь, малыш, — сказала мама, когда папа свернул в наш район, — мне кажется, ты изменилась.

— Правда? — спросила Кирстен.

— Не могу понять в чем… — задумчиво продолжила мама. — Но по-моему…

— Она теперь и окружающим дает вставить словечко? — закончил за нее папа, взглянув на Кирстен в зеркало заднего вида.

— Брось, папа, — сказала сестра. — Ну неужели я правда болтала без умолку?

— Конечно, нет! — заверила ее мама. — И мы слушали тебя с огромным удовольствием.

Кирстен вздохнула:

— Я просто научилась точнее формулировать свои мысли. А еще пытаюсь слушать, что мне говорят. Понимаете, в наше время очень мало кто умеет слушать.

Я понимала. После школы до отъезда в аэропорт я дослушала песни на последнем подписанном диске Оуэна: «Классический панк и ска». Остался теперь только «Просто слушай», и мне было грустно. Я привыкла каждый день слушать по нескольку песен. Такая вот сложилась традиция, и в ней, если не в музыке, я неизменно находила утешение.

Обычно я ложилась на кровать, закрывала глаза и старалась сосредоточиться. Но сегодня, услышав ритмичные удары, вступительные к песне в стиле регги, достала из рюкзака карточку Эмили и бумажку с телефоном Кларк и положила их перед собой на покрывало. Пока играла музыка, я не сводила с них глаз, как будто важно было заучить их наизусть: имя прокурора — Андреа Томлинсон, — напечатанное слегка вытянутым шрифтом, и номер Кларк с двумя перечеркнутыми посередине семерками. Я убеждала себя, что использовать телефоны совсем не обязательно. Они — всего лишь возможные варианты, как надписи на кольцах Оуэна. Но всегда хорошо, когда есть выбор.

Мы подъехали к дому. Было уже темно, но внутри горел свет, и на кухне была видна Уитни — она что-то мешала на плите. Когда мы затормозили у гаража, Кирстен снова сжала мою руку, видимо, нервничала, но ничего не сказала.

В доме было тепло, и я поняла, что умираю от голода. Папа первым переступил порог, а Кирстен сделала глубокий вдох и закрыла глаза.

— Как же вкусно пахнет! — восхитилась она.

— Это Уитни что-то жарит, — пояснила мама.

— Уитни готовит? — удивилась Кирстен.

Я повернулась к Уитни. Она стояла у плиты с полотенцем в руках.

— Да, Уитни готовит, — сказала она. — Обедать будем через пять минут.

— Ты как раз вовремя, — неестественно громко проговорила мама. — Уитни — прирожденный кулинар.

— Ничего себе! — сказала Кирстен. И снова наступила пауза. Затем Кирстен обратилась к Уитни: — Здорово выглядишь!

— Спасибо! — ответила Уитни. — Ты тоже.

Ну что ж, пока что все не так уж плохо. Мама улыбнулась.

— Я отнесу наверх твой чемодан, — предложил папа Кирстен.

Она кивнула.

— А я пока приготовлю салат. А затем мы все сядем за стол и поболтаем. Вы, девочки, можете пойти к себе и умыться. Что скажете?

— Хорошо. — Кирстен снова взглянула на Уитни, а папа потащил по лестнице чемодан.

В своей комнате я прислушалась к окружающим меня звукам. В комнату Кирстен мы обычно не заходили, и поэтому движение там было очень непривычно: сестра раскрывала и закрывала ящики, шумела мебелью. С другой стороны, где жила Уитни, раздавались привычные звуки: скрип кровати, тихое бормотание радио. Когда мама крикнула, что все готово, мы одновременно вышли в коридор.

Кирстен переодела кофту и распустила волосы. Она взглянула на меня, затем на Уитни, которая за моей спиной натягивала свитер.

— Готовы? — спросила Кирстен, как будто мы собрались не за стол, а в дальний поход. Я кивнула, и она стала спускаться по лестнице.

Еда к тому времени уже стояла на столе. Главное блюдо Уитни возвышалось на огромной тарелке, а рядом стояла пиала с коричневым рисом и мамин салат с заправкой, соответствующей, разумеется, требованиям Уитни. Аромат от еды исходил чудесный. Папа встал во главе стола и ждал, пока мы рассядемся.

Когда все заняли свои места, мама налила Кирстен вина, а папа, большой любитель мяса и картошки, вежливо попросил объяснить Уитни, что конкретно она приготовила.

— Темпе и овощи, обжаренные в арахисовом соусе «Хойсин», — пояснила сестра.

— Темпе? Это что еще такое?

— Это очень вкусно, пап, а больше тебе знать необязательно, — вмешалась Кирстен.

— Не хочешь — не ешь, — сказала Уитни. — Но вообще это мое лучшее блюдо.

— А ты положи ему немного! — предложила мама. — Ему понравится.

Под подозрительным взглядом папы Уитни взяла ложку и наложила ему на тарелку немного темпе, а затем добавила гарнир. Я посмотрела на всех сидящих за столом. Как же изменилась наша семья по сравнению с прошлым годом! Возможно, мы уже никогда не станем прежними, но все-таки мы собрались все вместе.

И тут за окном, на котором стояли горшки, мелькнули фары. Проезжающая мимо машина, как всегда, притормозила, и, конечно, водитель взглянул на нас. И снова я подумала, как трудно оценить людей с первого взгляда, на бегу. Хорошо ли им или плохо, правильно ли они живут или нет… Всегда было что-то еще, спрятанное в глубине.

В нашем доме существовало правило: кто не готовит, тот все убирает. Поэтому после обеда мы с Кирстен и папой собрали посуду и отправились ее мыть на кухню.

— Темпе — просто потрясающий! — сказала сестра, передавая мне сковородку в пене. — А соус — пальчики оближешь!

— Это точно! — ответила мама. Она сидела за кухонным столом и пила кофе, но все равно зевала. — А папа съел тройную порцию. Это лучшая похвала для повара! Надеюсь, Уитни заметила.

— А я никогда не готовлю, — сказала Кирстен. — Если не считать, конечно, заказы на дом.

— Почему не считать? — спросил папа. Вообще-то, он должен был нам помогать, но пока что он только вынес мусор, после чего очень долго менял пакет. — Вот у меня, например, любимый рецепт — звонок в службу доставки.

Мама скорчила недовольную гримасу. Тут на кухне появилась Уитни. После обеда она ушла к себе, а теперь вернулась: в куртке и с ключами в руке.

— Я ненадолго уеду, — сказала Уитни. — Скоро вернусь.

Кирстен оторвалась от посуды и повернулась к сестре:

— А ты куда?

— В кафе. Мы там со знакомыми встречаемся, — ответила Уитни.

— Понятно. — Кирстен кивнула и отвернулась к раковине.

— Поедешь… — Уитни запнулась. — Поедешь со мной?

— Не хочу мешать, — ответила Кирстен.

— А ты и не помешаешь, — сказала Уитни. — Если не против посидеть немного в кафе, то поехали.

И снова я почувствовала, как старательно и осторожно мои сестры сохраняли мир. Он был уже достаточно прочным, но все же пока не совсем нерушимым. Родители переглянулись.

— А ты поедешь, Аннабель? — спросила Кирстен, повернувшись ко мне. — Я куплю тебе мокко.

Я вспомнила, как в машине сестра пожимала мне руку. Возможно, Кирстен волновалось куда больше, чем могло показаться на первый взгляд.

— Конечно, поеду, — ответила я.

— Отлично! — воскликнула мама. — Хорошо вам повеселиться, а мы с папой все домоем.

— Точно? — спросила я. — Тут же больше половины…

— Ничего страшного. — Мама закатала рукава и подошла к раковине, махнув нам с Кирстен. Я взглянула на стоящую в арке Уитни. И как я только ввязалась в эту авантюру? Но делать было нечего. — Давайте идите.

— Добрый вечер! Приветствую вас на «Открытом микрофоне» в «Джамп Яве». Сегодня вести его буду я, Эстер. Если вы у нас не впервые, то знаете правила: записываемся сзади, молчим, когда кто-то выступает, и, главное, не забываем давать чаевые.

Когда мы только вошли, я подумала, что на «Открытый микрофон» мы попали случайно. Но тут нам помахали друзья Уитни, и стало ясно, что совпадения ни при чем.

— Готова? — спросила высокая и очень худая девушка по имени Джейн, когда мы познакомились и заказали кофе. На ней был красный свитер, а из кармана торчали сигареты. — А главное, волнуешься?

— Ты же знаешь, Уитни у нас всегда спокойна! — сказала Хизер. Она была примерно моей ровесницей, с короткими черными волосами, постриженными заостренными прядями, и с сережками в носу и губах.

Мы с Кирстен переглянулись.

— А чего тебе волноваться? — спросила она сестру.

Уитни сидела рядом со мной и рылась в сумочке.

— Она ж сегодня выступает! Читать будет! — сказала Джейн, хлебнув кофе.

— Пришлось, — добавила Хизер. — Мойра велела.

— Мойра? — удивилась я.

— У нас это что-то вроде задания, — пояснила Уитни. Она вытащила из сумки сложенные листы и положила их на стол. — Мойра — одна из моих врачей.

— А, ну да, — вспомнила Кирстен.

— Будешь читать то, что сама написала? — спросила я. — Отрывок из рассказа?

— Что-то вроде того, — кивнула Уитни.

— Итак, мы начинаем! И первым у нас выступает Джейкоб, — объявила Эстер. — Поприветствуем!

Все зааплодировали. К микрофону подошел высокий худощавый парень в черной вязаной шапке. Он открыл небольшую тетрадь на пружинках, откашлялся и сказал:

— Называется «Без названия». — За нами зашипела кофе-машина. — Стихотворение о моей… моей бывшей девушке.

Вначале в стихотворении фигурировали образы дневного света и мечты. Затем оно стало ритмичнее, а голос чтеца громче, а затем превратилось в отдельные слова.

— Металл, холод, обман, навсегда, — отрывисто выкрикивал парень, периодически оплевывая микрофон. Я взглянула на Уитни — она прикусила губу, затем на Кирстен — она не шевелилась.

— О чем он? — прошептала я.

— Тсс! — шикнула на меня сестра.

Джейкоб читал очень долго и закончил несколькими протяжными тяжелыми вздохами. Аплодисменты раздались не сразу. Мы немного посидели, но потом решили, что стоит похлопать.

— Ничего себе стихотвореньице! — сказала я Хизер.

— Это что! — ответила она. — Жаль, вас на прошлой неделе не было. Он десять минут про кастрацию рассказывал.

— Мерзейшее было стихотворение, — добавила Джейн. — Захватывающее, но мерзейшее.

— Следующей у нас впервые выступает Уитни! Пожалуйста, поприветствуем!

Джейн и Хизер тут же громко захлопали, и мы с Кирстен последовали их примеру. Когда Уитни подошла к микрофону, все на нее уставились, постепенно осознавая, как она прекрасна.

— Я прочту вам небольшой рассказ. — Голос зазвучал слабо, и Уитни подошла к микрофону поближе. — Небольшой рассказ, — повторила она, — о моих сестрах.

Я удивленно моргнула и повернулась к Кирстен. Хотела с ней заговорить, но сдержалась — не хотела, чтобы она снова на меня шикала.

Уитни сглотнула и испуганно взглянула на листы — они слегка подрагивали. В зале вдруг стало очень тихо. И Уитни начала читать:

— Я средняя сестра. Вторая из трех, ни старшая, ни младшая, ни самая смелая, ни самая воспитанная. Нечто посередине — наполовину пустой или полный сосуд: все зависит от вашего восприятия. За свою жизнь я редко совершала что-либо раньше или лучше сестер. Но руку ломала только я.

Тут зазвенели колокольчики на двери. Я обернулась и увидела у входа пожилую женщину с длинными кудрявыми волосами. Убедившись, что выступает Уитни, она улыбнулась и стала разматывать шарф.

— В тот день моей младшей сестре исполнилось девять, и родители устроили праздник, — продолжила Уитни. — Я в дурном настроении бродила по дому. То казалось, что я никому не нужна, то, напротив, все раздражали — обычное для меня состояние, даже в одиннадцать лет.

Кирстен удивленно распахнула глаза. За соседним столиком засмеялся мужчина, многие зрители захихикали.

Уитни покраснела и улыбнулась:

— Моя старшая сестра была очень общительной девочкой. В тот день она собиралась поехать на велосипеде к бассейну — встретиться там с друзьями — и предложила мне составить ей компанию. Мне очень не хотелось, я бы предпочла побыть в одиночестве. Старшая сестра была дружелюбной, младшая — очень милой, я же всегда была темной лошадкой. Никто не понимал мою боль. Даже я сама.

На этот раз засмеялись с другой стороны кафе, а Уитни улыбнулась. Оказывается, она умеет шутить. Надо же!

— Старшая сестра залезла на велосипед и поехала к бассейну, а я отправилась вслед за ней и вдруг разозлилась: вечно я позади! Надоело быть второй.

Я снова посмотрела на Кирстен. Она так внимательно слушала Уитни, что казалось, кроме них в кафе никого не было.

— Я развернулась. Дорога впереди теперь была пуста. Никого! Все мое! И я быстро-быстро закрутила педали.

Я сидела молча, боясь пошевельнуться. Вдруг услышала звон ложки — Хизер высыпала в кофе еще один пакетик сахара.

— Ощущения были непередаваемые! Свобода, пусть и вымышленная, всегда великолепна. Но когда я перестала узнавать окрестности, то поняла, что уехала уже довольно далеко от дома. Но все равно продолжала быстро-быстро крутить педали. Тут спустило переднее колесо, и я полетела на землю.

Кирстен заерзала, а я пододвинулась к ней поближе.

— Парить в воздухе очень необычно, — продолжила Уитни. — Но только до меня дошло, что происходит, как я уже грохнулась на тротуар. Послышался хруст — я сломала руку. Затем скрип — это крутилось колесо. Но даже тогда меня мучила единственная мысль, которая преследовала меня всегда: жизнь несправедлива. Только я почувствовала вкус свободы, как немедленно была за это наказана!

Я оглянулась. Женщина у входа очень внимательно слушала Уитни.

— Болело все тело. Я закрыла глаза, прижалась щекой к тротуару и стала ждать. Сама не знаю чего. Чтобы меня спасли или нашли… Но никто не приходил. Всю жизнь я мечтала побыть одной. И вот мое желание осуществилось.

Я опустила глаза и схватила чашку с кофе.

— Не знаю, сколько времени я так пролежала. Помню, что смотрела на пролетающие по небу облака, как вдруг услышала, что кто-то зовет меня по имени. Это вернулась сестра. Меньше всего хотелось ее видеть, но, как и неоднократно до и после, она единственная пришла мне на помощь.

Уитни замолчала, переводя дыхание.

— Она подняла меня, усадила на руль и повезла домой. Я знала, что должна быть ей благодарна, но испытывала только злость: на себя — за то, что упала, и на нее — за то, что она стала свидетелем моей неудачи. Когда мы подъехали, из дома выскочила наша младшая сестра, именинница. Увидев нас, она бросилась обратно и позвала маму. Это была ее обязанность, как самой младшей, — обо всем рассказывать родителям.

Тут я вспомнила: в самом деле, я решила, что случилось что-то серьезное, поскольку Кирстен и Уитни сидели очень близко друг от друга, чего никогда не случалось раньше.

— Папа отвез меня в отделение экстренной помощи, и там мне наложили гипс. Когда мы вернулись домой, праздник уже почти закончился. Все подарки были развернуты, а на столе стоял торт. На фотографиях я придерживаю гипс, как будто боюсь потерять руку. С одной стороны от меня стоит старшая сестра — герой дня, с другой — младшая, именинница.

Я помнила эту фотографию: я стою в купальнике с куском торта, а Кирстен широко улыбается, поставив руку на выпяченное бедро.

— В течение многих лет я смотрела на фотографию, но видела лишь свою сломанную руку. И лишь гораздо позже стала замечать и другие вещи: например, улыбающихся сестер, наклонившихся ко мне, стоявшей, как всегда, посередине.

Уитни перевела дыхание и взглянула на листы.

— Тогда я не в последний раз убежала от сестер. И не в последний раз решила, что одиночество лучше. Я по-прежнему средняя сестра, но теперь я отношусь к своему положению по-другому. Ведь кто-то обязательно должен быть посередине — без середины нет целого. Потому что ты не просто занимаешь место, но и связываешь тех, кто стоит по бокам. Спасибо.

У меня в горле встал ком. Послышались аплодисменты, вначале редкие, а потом охватившие все кафе. Уитни покраснела, прижала руку к груди, улыбнулась и отошла от микрофона. Я взглянула на Кирстен — у нее в глазах стояли слезы.

Уитни пошла к нашему столику. Зрители ей кивали, а я почувствовала гордость: как непросто было, наверно, прочитать этот рассказ вслух! И не только посторонним людям, но и нам. Но Уитни не побоялась. Интересно, что было труднее? Вообще решиться прочитать свой рассказ или решиться прочитать его в нашем присутствии? Или же все-таки важнее всего был просто он сам?