Прозрачная тьма: Собрание стихотворений

Трудно жить человеку без зренья, –

Вместо красок и форм видеть мрак,

Жить на ощупь, не знать направленья,

Натыкаться на каждый косяк…

Не своими глазами читаю

И пишу не своею рукой, –

У тебя, милый друг, отнимаю

Краткий отдых и редкий покой.

Ты полна доброты и терпенья,

Ты меня понимаешь без слов,

Ты – надежда моя на прозренье,

Ты – защита моя и покров.

И под благостным этим покровом

Дух мой новым познаньем расцвел, –

Я таинственным зрением новым

Вижу ангельский твой ореол.

Ты со мной неотступно всегда и везде, –

Слышу в ветре родное дыханье,

И в горах, и в лесах, и в волне, и в звезде

Вижу ясно твои очертанья.

В струях Тибра мне видятся волны Невы,

Петербургских дворцов отраженья,

В дальних звонах я благовест слышу Москвы,

Переливы церковного пенья.

Там, у виллы, – звучит Петергофский фонтан,

Царскосельская вьется аллея,

И не твой ли повис над рекою туман,

Под закатным лучом розовея?..

Не Кавказ ли вон там – у гигантской скалы?

Не твои ли там тучки проплыли?

А в лесу – эта тень, этот запах смолы,

Эти птиц голоса – не твои ли?..

Рождавшейся Империи столица –

Санкт-Петербург – Петрополь – Петроград –

Лишь при Империи ты мог родиться

И вместе с ней ты встретил свой закат.

Два века роста, пышного цветенья, –

Архитектуры праздник над Невой,

Расцвет искусств, науки, просвещенья,

Поэзии и чести боевой!

Два века славы, блеска и покоя,

Немногих перемен, недолгих гроз!

Жизнь, как Нева, не ведала застоя,

Ты, град Петра, всё украшаясь, рос.

Но славы вековой умолкли хоры,

Империя приблизилась к концу,

И прогремели выстрелы с «Авроры» –

Салют прощальный Зимнему дворцу…

Ты имени лишён, но Всадник Медный

Руки не опустил, – придёт пора, –

Разгонит он рукой туман зловредный

И впишет вновь на картах: Град Петра.

Дойду ль туда, где всё знакомо, –

В простор моей земли родной,

Иль двери отческого дома

Захлопнет смерть передо мной?

Кто знает? Сила увядает,

Хотя надежда – вся в цвету,

Хоть вера гордо презирает

Могилы гниль и темноту.

Но если не смогу при жизни –

Трудами рук, огнем идей –

Я послужить своей отчизне,

То пусть мой прах послужит ей.

Поля чужбины мне не милы,

Отдайте Родине мой прах, –

Пусть ляжет – даже без могилы! –

На русских вспаханных полях.

Пусть он смешается с землею,

Но не для отдыха и сна,

А для того, чтобы собою

Питать посевов семена,

Чтоб поднялись пышней на ниве

Колосья, золотом звеня,

Чтоб в их сияющем разливе

Блестела искрой часть меня.

Горели тускло фонари,

Туман клубил свои волокна,

Холодный вечер затворил

И плотно занавесил окна.

Снижалась, тяжелела мгла

И, побелев, не мягким паром,

А хрупким инеем легла

По мостовым и тротуарам.

Ночь в ноябре, зимы канун,

Тоска бессилья, напряженье

Уже немых осенних струн,

Прощание без примиренья…

Эскиз с натуры? – Нет, вокруг

Был яркий май, пора цветенья,

Но пред поэтом встало вдруг

Ноябрьской полночи виденье.

Вокруг струились свет, тепло,

Листва блестела молодая,

Порхали птицы, всё цвело,

Но он душой ушел из мая, –

Он шел по улицам пустым,

Где тускло фонари горели,

Где едок был туман, как дым,

Где иней выбелил панели…

Иссохший, легкий, с бронзовою кожей,

Он мал и тверд, но это – апельсин.

В моем саду он рос и зрел один,

На золотое яблочко похожий.

Куст был покрыт цветами для невест –

Цветами подвенечного убора,

Но лишь один дал плод, – другие скоро

Осыпались, развеялись окрест.

Храню его, а он благоуханье

Свое хранит, свой горький аромат;

Встряхнешь его – в нем семена стучат

И будят о другом воспоминанье, –

И вижу я пасхальное яйцо,

Полвека пролежавшее в божнице

У няни, и мелькающие спицы

В ее руках, и доброе лицо.

– Со мной им похристосовался Гриша,

Мой суженый, – начнет она рассказ,

И снова я, уже не в первый раз,

О Грише, женихе погибшем, слышу.

Война, набор, жених уйдет в поход

И никогда к невесте не вернется…

Тут няня вдруг вздохнет, и улыбнется,

И, взяв яйцо, над ухом мне встряхнет,

В сухом яйце постукивает что-то.

– Кто в нем живет? – спрошу я, чуть дыша,

И няня скажет: – Гришина душа! –

И вновь яйцо положит у киота.

Рука с рукой, плечо к плечу,

Полвека мы шагаем в ногу

И нашу общую свечу

Несем к последнему порогу.

Огнь свечи – тепло и свет

Любви, доверья, пониманья –

Мы сберегли средь русских бед

И средь превратностей изгнанья.

Уберегли и донесем

Огонь до смертного порога,

И лишь о том мы молим Бога,

Чтоб перейти порог вдвоем.

У веранды гортензий цветы.

Жаль, что их красота безуханна!

Наклонилась, понюхала ты, –

Пахнет будто от ландышей! Странно!

В тот же вечер ты в гладких стихах

Написала: «Гортензии чахли,

Вспоминая о райских садах,

Где цветы их как ландыши пахли»…

Но откуда ж всё это взялось? –

Ты не знала, что там, у веранды –

Шалым ветром посеянный – рос

И расцвел под гортензией ландыш.

Что нужно и чего не нужно

В поэзии – поймет не тот,

Кто для поэтов в час досужный

Свод наставлений создает,

А тот, кому откроет тайны

Сама поэзия, задев

Своим дыханием случайный

Слетевший с уст его напев.

Яснее вижу в темноте

Всё, что когда-то видел в свете,

Но впечатления не те

Теперь дают картины эти.

Как будто был я близорук,

И мне теперь очки надели, –

Всё так отчетливо вокруг,

Всё так как есть на самом деле,

И даже больше, – суть идей

И чувств теперь я глубже вижу,

Кого любил – люблю сильней

И никого не ненавижу.

Жить – видеть, слышать, и любить,

И думать о любимом,

Хотя б горела жизни нить

И становилась дымом.

И ничего не позабыть, –

Заставить разум снова

Вить из кудели дыма нить

Сгоревшего былого.

Сияла ночь, и сад стихами Фета

Шептал луне о прелести весны,

И разгорался ярче лик луны

От нежных слов любимого поэта.

Серебряным казался старый дом,

Распахнуты все окна были в зале,

Из них текла мелодия печали,

Переливаясь тоже серебром.

Ты, вырвавшись из будничного плена,

Сошла к роялю в полутемный зал,

И с нежных пальцев капал и сверкал,

Как слезы под луной, ноктюрн Шопена.

Стер вечер с неба пепел золотой,

Просыпанный из солнечного горна,

Уплыли тучи в горы на постой,

И стало в небе просто и просторно,

А на земле… Но мысль уже не та! –

В плену у слов – она твердит упорно:

Какой союз – простор и простота!

Как прост простор! как простота просторна!

Укатали горки сивок, –

Чуть плетутся исхудалые!

А бывало, так ретиво

Мчалась тройка разудалая.

Изменилась и дорога, –

Где ж кругом леса тенистые? –

Над равниною убогой

Ветер жалобно посвистывает.

Всё вокруг так голо, плоско,

И шоссе такое узкое!

Понависло над полоской

Небо низкое и тусклое.

И ямщик неузнаваем –

Поседел, обрюзг, сутулится,

Был веселым краснобаем,

А теперь молчит да хмурится.

Колокольчик нем, – оборван

Язычок в нем, – нынче трелями

Не зальется он задорно,

Споря с пылью и с метелями.

Бубенцы со шлей опали,

Все колеса порасшатаны…

Сивок горки укатали, –

Горки сивками укатаны.

Нахальный ветер вызвал гнев

У волн на всем морском просторе,

Он так язвил, что, не стерпев

Насмешек, заревело море,

И волны, яростью полны,

Метнулись вдруг несметным стадом,

Как разъяренные слоны,

Ко всем береговым преградам.

Преграды – дамбы, парапет –

Ничто перед стихийной силой! –

Взгляни на берег, – их уж нет, –

Их в краткий миг смело и смыло…

Дрожит рыбачий городок, –

Бьют, как тараны, волны в стены,

В дома врывается поток,

Крутя лохмотья грязной пены…

Так час-другой, потом назад

Отхлынет море уж без рева,

А люди в городке молчат,

Хоть многие лишились крова.

Молчат, – для них морской набег

Не страшен, – ведь бывали хуже!

С кормильцем-морем человек

Здесь, в городке, и в бурю дружен.

Раскрылся на ветке из звезд

Одинокий цветок луны,

С неба брошен на землю мост

Из серебряной тишины.

Эту ночь не сравнишь ни с чем, –

Так легка и прозрачна тень,

Будто даже не ночь совсем,

А серебряный звездный день.

Ты молчишь, но яснее звезд

Мне нежные взгляды твои, –

Между нами воздвигнут мост

Из несказанных слов любви.

На ожиданьях жизнь стоит,

А счастье достиженья –

Недолго радующий вид

Цветущего растенья.

Поблекнет, отцветет оно,

Но в пору увяданья

Заронит в душу нам зерно

Другого ожиданья…

Всё золото похищено зимой,

Что осень щедрая деревьям подарила.

Старуха белая плелась с большой сумой

И грабила везде, где проходила.

Из зависти одной, – не из нужды, –

Она алмазами и серебром богата! –

Обобрала весь лес и замела следы,

Свалив вину на своего же брата:

– Не я, не я – мороз ограбил вас!

А мне по старости уж ничего не нужно! –

Скрипела старая и далее плелась,

Укрыв добычу белой шалью вьюжной.

– Жизнь, нет больше силы, –

Ноги все в крови!..

– Ничего, мой милый,

Раз рожден – живи!

– Мочи нет от боли!

Сжалься, пощади!

– Что ж, простимся, что ли?

– Ой, не уходи!..

Среди букета горькая трава –

Сорвавшиеся с губ в разгаре спора

Нечаянные горькие слова,

И страшно мне: ведь горечь – мать раздора.

Ловлю твой ласковый веселый взгляд, –

В нем горечи нет даже и в помине!

И чувствую – от запаха полыни

Полнее стал букета аромат.

Мы признаем, как вся природа,

Приход весны началом года

И празднуем наш Новый Год,

Когда подснежник расцветет.

Он нынче встретил нас с тобою

Своей улыбкой голубою –

Улыбкой первенца весны,

И вот мы снова влюблены,

Как каждой новою весною,

В природу, в жизнь, во всё земное,

И празднуем наш Новый Год,

Смотря с надежною вперед.

На перекрестке путник стал,

Куда теперь идти гадая, –

От будней жизни убегая,

Он к счастью путь искал.

Вдруг он увидел серым мхом

Обросший камень меж кустами

И – полустертые веками –

Три надписи на нем:

«Поедешь прямо – надо всем

Получишь власть царей державных,

По власти ты не встретишь равных,

Но сам ты будешь нем.

Поедешь влево – некий дух

Тебе укажет клад заветный,

Ты станешь богачом несметным,

Но потеряешь слух.

Поедешь вправо – мудрецом

Считаться будешь средь мудрейших

И маяком идей новейших,

Но станешь ты слепцом».

Стал думать путник: что избрать?

И что отдать без сожаленья –

Дар речи, слуха или зренья?

Чего не жаль терять?..

Потом с усмешкою взглянул

На три пути, на камень стертый

И, выбирая путь четвертый,

Обратно повернул.

Апрель уходит. Завтра – лето,

А у природы грустен вид, –

Всё небо в купах туч, и где-то

Вдали гроза гремит, гудит.

В унылых перекатах гула

Тоскует и горюет гром, –

Отроковицей утонула

Весна в разливе дождевом.

Уж не увидит мир расцвета

Ее души, ее красы,

И песни в честь ее не спеты

Поэтом в певчие часы.

В стихах ни с кем несхожая,

Несхожеством горда,

Дорогою прохожею

Не шла ты никогда.

Ты видела и слышала

По-своему и стих

Узором новым вышила

Из лучших слов своих.

К укорам равнодушная,

И в дружестве трудна,

Лишь ритму слов послушная,

Осталась ты одна

И, не стерпев изгнания,

Домой вернулась вдруг,

Но там нашла страдания,

Веревку, стул да крюк.

И в петле непреклонная

Склонилась голова,

И смолкли самозвонные

Ударные слова.

Ворвался поезд в утренний покой

Лимонных рощ, магнолий, пальм, акаций,

И кто-то за окном уверенной рукой

Передвигает планы декораций.

Обманут глаз, – как будто мы стоим,

А за окном природа вся в движеньи:

Ряды деревьев там сквозь паровозный дым –

Шеренги войск в маневренном сраженьи.

Потом – утесов ряд, туннеля тьма и гул,

И снова жаркий блеск сапфирового неба

И красок ослепительный разгул,

И снова дантевский гудящий мрак Эреба.

Но кончился туннелей черных ряд,

Утесы отошли на задний план направо,

Под ними – пышный сицилийский сад,

А слева – моря блещущая слава.

Еще немного – и пути конец.

В душе – восторг какой-то беспредметный…

Из ярких облачков торжественный венец

Сплетается над величавой Этной.

Вверху распростерся зеленый шатер –

Покров от дождя и от зноя,

Внизу – многослойный упругий ковер

Опавшая рыжая хвоя.

Застыли, как слезы, на яркой коре

Смолы золотистой излишки,

Лежат на игольчатом скользком ковре

В чешуйчатых панцирях шишки,

Кой-где серебрятся ползучие мхи

Тончайшей ажурной отделки,

Бесшумно, как тени, меж веток сухих

Снуют хлопотливые белки…

Здесь, с эхом мешаясь, теряется звук, –

Хор бора для слуха невнятен, –

Уловишь далекий размеренный стук,

Но что там? – топор или дятел?..

Бродя в колоннаде пахучих стволов,

Ищу я для мысли простора,

И образов новых, и ритма, и слов

Для оды в честь старого бора.

Безлюдно и тихо, просторно и знойно,

И как-то до скуки спокойно.

Вверху – только блеск ослепительный неба,

Внизу – только полосы хлеба.

Иду по полям я, где всё так знакомо,

В недвижных колосьях – истома.

На самой меже, будто путник усталый,

Прилег василек полинялый.

Не слышно шуршанья, не видно движенья,

Всё сковано сонною ленью…

И вдруг – не во сне ли? – вспорхнули, взлетели,

Рассыпались свисты и трели.

Не видно певца, он – нигде и повсюду,

И в этом какое-то чудо.

Полуденный бас заиграл на свирели?

Орфеевы струны запели? –

Так грезила Муза под музыку зноя

И грезой делилась со мною…

Давно это было, но память ревниво

Хранит этот полдень, как диво,

И снова иду я заросшей межою

И жадно вбираю душою

Блеск неба горячий, и запахи нивы,

И жаворонка переливы.

Звезд голубые огоньки

На темных небесах мерцали

И в темной заводи реки

На гладкой водяной зеркали.

А светлячки на берегу

Мерцали средь кустов разлатых

И на некошеном лугу,

Откуда веял запах мяты.

Мерцали светлячки везде, –

Они со звездами тягались

И с отраженьями в воде,

И даже ярче их казались.

Светились, гасли светлячки,

А в тишь вливали ритм цикады,

Как невесомые смычки

На скрипках летней серенады.

Свеченье звезд и светлячков

И хор цикад сливались в чудо,

Спустившееся к нам оттуда,

Где колыбель всех дивных снов.

Золотая веселая рыбка

В водоеме, где хищников нет…

Здравствуй, Детство! Всё та же улыбка

И в глазах тот же радостный свет,

Та же ясная, крепкая вера

В то, что мир для тебя сотворен,

Что лишь радости – времени мера,

Что любое желанье – закон.

Жаль, что в жизни недолго ты длишься, –

Ищешь в отрочестве новизны,

Забываешь свой мир и стыдишься

Вспоминать свои светлые сны!

Эти сны – предо мной, и святая

Радость детства во мне ожила…

Где ты, рыбка моя золотая?

Ты в какие края уплыла?..

Уже не зима и еще не весна,

Но бабочку я увидал из окна,

И крылья, как фляги цветные в сигнале,

Мелькая словами, раздельно сказали:

«Увидимся скоро. Приду не одна,

Со мной ароматы и краски. Весна».

Мальчик в белой матросской рубашке,

Голубой воротник, якоря,

Надпись «Чайка» на ленте фуражки,

Буквы золотом ярким горят.

А наружность запомнилась мало, –

Был кудряв он и зеленоглаз,

Что-то было в нем, что привлекало.

Но и трудно с ним было подчас.

Он упрям был и очень застенчив,

Очень вспыльчив, остер на язык,

В отношениях часто изменчив,

Но лишь с теми, к кому не привык.

А к кому привыкал – неизменно

С теми прост и внимателен был,

Говорил обо всем откровенно,

Был ребячески весел и мил.

Зорко он подмечал недостатки,

Но в других, а в себе их не знал

И не видел их в толстой тетрадке,

Где наивные вирши кропал.

Красотой восхищался он бурно,

Прелесть музыки рано постиг,

Рисовал акварели недурно,

С малых лет стал любителем книг.

Мальчик рос, я за ним шаг за шагом

Не пойду. Вот он в годы войны, –

Он в погонах с гусарским зигзагом,

Но всё те же черты в нем видны:

Наблюдателен, сметлив, проворен

Был на фронте по-прежнему он,

А в боях – безрассудно задорен

И за это не раз награжден.

Помню, как он лежал в лазарете,

Его странный в беспамятстве бред

О стихах, о каком-то поэте,

О котором не ведает свет…

Здесь далёко еще до развязки, –

Было счастье любви и семьи,

Снова книги, тетради и краски, –

Жизнь вернулась в свои колеи.

Колеи эти хрупки и тленны!

Стал он стар и давно не кудряв,

В нем осталось одно неизменным –

Его резвый мальчишеский нрав.

Здесь окончился мыслей полет, –

Они пленницы чьи-то отныне,

Их замкнули в глухой переплет,

Положили в холодной витрине.

Стали книгой, и тесно им в ней –

Будто стрелам, вонзившимся в землю…

Здесь не видно мелькания дней,

Здесь всё в дреме, но мысли не дремлют, –

Ждут они, что вот-вот переплет,

Как два мощных крыла, распахнется

И с собой их в тот край унесет,

Где бывать лишь немногим дается.

Ждут, а время летит… К тесноте

Привыкают, свободы не ищут

И уж больше не верят мечте

О том крае, где Славы жилище.

Так полет остановлен судьбой

В тесной книге, дремотой объятой,

Перелет – как покров гробовой…

Знать, не быть тебе, книга, крылатой!

Когда молитвы я творю

Перед иконою старинной,

Моля за близких, говорю:

– Я на себя беру их вины!

Прости им, Боже! обрати

Все на меня те наказанья.

Что присудил им, – всё снести

Я рад за них в их оправданье! –

Молю, тревожась и скорбя,

И верю, и благоговею,

Молю в слезах, – как за себя

Уже давно молить не смею.

Вынесли гроб отпетого,

Зароют в землю потом…

Жил-был поэт – и нет его,

И вянут цветы под крестом…

Книжка стихов останется

И долго еще будет жить, –

К ней от могилы тянется

Бессмертия хрупкая нить.

Пристань с названьем старинным, как миф,

Смотрит в прозрачный залив.

Пристань Венеры! – не здесь ли она

В пене была рождена?

Войны не помнят, но верный гранит

Имя Венеры хранит.

Что-то манило в былые года

Славных поэтов сюда.

Может, их ждали богини следы

Здесь, на песке у воды?

Может быть, в пене являлась им вновь

Та, чье дыханье – любовь?

Всё может быть, но кто вспомнит о том

В этом заливе глухом?

Бухта Поэтов и Байронов грот, –

Кто здесь теперь их найдет?..

Нам Тютчев дал в пылу лиризма

Пример чистейшего софизма:

«Мысль изреченная есть ложь».

Поймешь – молчи, а то – солжешь.

Слышу в открытые окна вагона

Гул отдаленного звона, –

Это из Рима последние звуки

Песни бессрочной разлуки.

Сорок лет жизни осталось там, в Риме,

Трудно прощаться мне с ними, –

Жизнь пережитая неотделима

От вековечного Рима.

Всё там осталось, – и люди, что милы,

И дорогие могилы.

Улиц старинных живые картины,

Храмы, дворцы и руины…

Свыкся со всем я и нынче теряю!

Что впереди – я не знаю,

Но говорю в этот час расставанья:

– Рим, я вернусь! До свиданья!

Меж сном и бдением мгновенья

Никем не считанные есть –

Как бы таинственные звенья

Меж да и нет, меж там и здесь.

Еще не спишь, еще земные

Толпятся звуки, но меж них

Звучат мелодии иные,

Вплетая в прозу звонкий стих.

Внизу бормочет беспокойно

Земная тусклая волна,

А сверху ветер трелью стройной

Сзывает мысли в терем сна,

И ум, меж гранями витая,

Уж не здесь, еще не там, –

Как чайка мечется, не зная –

Внимать ли ветру иль волнам.

Премудрость Божия – София!

Ты – ангел пламенный, Ты – свет,

Ты – всё живящая стихия,

В Тебе одной – на всё ответ.

Вся философия земная,

Твоим огнем озарена,

Рвалась к Тебе, Тебя не зная,

Во все земные времена.

Но Ты, София, – мать всей яви, –

Казалась тайной мудрецам

И открывалась в вечной славе

Лишь просто верящим сердцам.

Светает, и такая тишина –

Как будто в дальней суздальской деревне

Глухой зимой, хоть виден из окна –

Враг тишины – громадный город древний.

Но скоро солнца равнодушный взгляд

Спугнет покой, рожденный тишиною, –

Фабричные гудки заголосят

И город вспыхнет суетой дневною…

Знойный вихрь бессвязных мыслей

Всё смешать и сжечь готов,

И беспомощно повисли,

Не раскрывшись, розы снов.

Времена, людей, событья,

Звуки, краски, свет и тьму

Кто-то вяжет общей нитью

И подносит их уму,

И понять его неволит, –

Что, зачем, когда и где,

Но о сне, о сне лишь молит

Ум, как пашня о дожде.

Молит тщетно, – пытка длится,

А часы идут, идут…

За окном ночная птица

Накликает мне беду…

Нет, ты не в сердце, не в мозгу, –

Они материальны.

Что о тебе сказать могу –

Веселой и печальной,

Жестокой, доброй, озорной

И чем-то связанной со мной?..

Да, ты со мной, но не во мне,

Ты только вестник силы,

Что мной командует извне

С рожденья до могилы.

Названья этой силе нет,

Но в ней вся жизнь – и тьма и свет.

Со светом тьма всегда в борьбе,

И в жизни нет покоя, –

Отражены в моей судьбе

Все эпизоды боя.

Душа! Пусть свет со тьмой в войне,

Но ты – на чьей ты стороне?..

Самолет-реактор полосует

Неба голубую пустоту,

А в лесу кукушка голосует

За любовь, покой и красоту.

Рев моторов не спугнул покоя

В недрах леса, – это ведь не гром, –

Это лишь изделие людское

Громыхает в небе голубом.

Грохот стих, в лесу – всё те же звуки:

Спор тетеревиный на току,

Свист и щебет птичий, дятлов стуки

И кукушки звонкое «ку-ку».

Сижу под роскошной пальмой,

А думы о елях косматых…

Такое уж было когда-то,

Но было не так печально.

Под елями дума мне пела

О пальмах прекрасных юга,

Но Юность – тех лет подруга –

Там рядом со мною сидела.

Когда стоим на рубеже

И о грядущем рассуждаем,

Мы в письмах буквы е. б. ж.

Как некий лозунг выставляем.

Нельзя предвидеть ничего,

Догадки о грядущем лживы,

И шепчем мы, входя в него,

Три слова: «Если Будем Живы».

Я с конца читаю неизменно

В юных годах начатый дневник,

Чтобы приучиться постепенно

К блеску, от которого отвык.

Ослепляет, коль начнешь с начала, –

Будто в луч прожектора попал,

Будто из тюремного подвала

Входишь прямо на блестящий бал.

Звезды падали каплями, стрелами

Над ночными земными пределами,

За окном были мрак, тишина и тоска,

Лишь белели на клумбе цветы табака…

В эту ночь ты, подруга прелестная.

Вдруг исчезла, ушла в неизвестное,

В эту ночь ты навеки рассталась со мной,

Ты упала на небо звездою земной…

С безнадежной мучительной думою

Я смотрел в это небо угрюмое,

Где звезда за звездой будто слезы текли

На недвижное лоно заснувшей земли,

Где-то там ты – в безвестной обители!

О, когда бы я смог за тобою пойти!..

Но – куда? Не найти неземного пути

Мне – земному бескрылому жителю!

О, когда бы вы, ясные звезды, могли

Указать мне ее в бесконечной дали,

Где лазурь никогда не туманится!

Дайте знак мне, крылатые странницы!..

Потерялись все знаки во мраке земном,

Лишь белели цветы табака за окном –

Будто звезды, на Землю упавшие

И свой блеск навсегда потерявшие.

И я понял, что мне не найти и следа

От пути твоего, не узнать никогда,

Где ты, что ты, печальна ли, рада ли…

Звезды падали, падали, падали…

Всё свершилось. Камень серый

Между нами вырос вдруг.

Я – над ним без слез, без веры!

Ты – под ним, любимый друг!

Надломился жизни стебель,

Был – цветок, теперь – земля.

Где душа твоя? На небе

Расцвела ли без стебля?

В голубой весенней чаше

Тучки водят хоровод,

Ветер скачет, ветер пляшет,

Солнце точит теплый мед.

Без тебя – на что весна мне?

Что мне солнце и цветы

На блестящем сером камне,

Если там – под камнем – ты?..

Я тоске сдаюсь без боя,

Хоть тесна ее тюрьма, –

Вся краса ушла с тобою,

Без тебя всё будет тьма.

Знаю: завтра бледной станет

Вся природа – как зимой,

Завтра солнце – если встанет –

Встанет с траурной каймой.

От бури спасся мой челнок,

А ночь вокруг – темным-темна…

Плыву на запад? на восток?

Куда несет меня волна?

Был вместе с мачтой парус мой

Нежданным шквалом унесен,

А вёсел не было со мной…

Да правда ли, что я спасен?

Иль вместе с парусом душа

От тела отлетела прочь?..

Лежу, как камень, не дыша.

Как долго длится эта ночь!..

Где берега? Кто даст ответ?

Где глубина? где вышина?

Ни неба нет, ни моря нет, –

Есть только мрак и тишина…

В них ничего не различишь,

И различать теперь – зачем? –

Когда и в мыслях – тьма и тишь,

И сам я глух, и слеп, и нем!..

Какой-то силой роковой

Я связан, сдавлен, как корой…

Пытался сесть, но головой

Уперся в твердый борт сырой,

Приподнял руки – снова борт!

Вверху, внизу, крутом – борта!..

Волна! Когда же в светлый порт

Челнок мой тесный вгонишь ты?!.

В темнице сыро. Ладога туманна,

Туманен узника бездумный взгляд…

Из люльки – мимо трона – в каземат, –

Таков удёл шестого Иоанна.

Он здесь давно живёт под кличкой бранной

Забавой для тюремщиков-солдат,

Без мысли и без чувства автомат,

Полумертвец с улыбкой постоянной.

Здесь жизнью сказка начата с конца, –

Здесь не Иван-дурак до царского венца

Достиг путём удачи иль обмана,

Судьбы неотвратимая рука

Здесь превратила в куклу, в дурака

Несчастного Царевича Ивана.

С тобою, Юность, я до срока

Расстался в черный год войны.

Хоть были крепко мы дружны,

Но дружбе не осилить рока.

Он разлучил нас в поздний час

В степи широкой, и в былое

Ушла ты узкою тропою,

Не поднимая светлых глаз.

Остатки солнечного жара

Гасила ночь, зарю прогнав,

Тревожил ветер струны трав,

И степь гудела, как гитара,

И чей-то голос пел вдали –

Лишь для меня, лишь мне понятно, –

Что ты уходишь безвозвратно,

Что дни счастливые прошли.

Без всякой магии, без слов

Старинных тайных заклинаний

Друзья из недр воспоминаний

Спешат на мой душевный зов.

Летят, должно быть, – так мгновенно

Они встают передо мной, –

Как в сказке – лист перед травой,

Как стих в порыве вдохновенном.

Еще возможны чудеса! –

В плоть облеклись почивших души,

Чтоб я мог видеть их и слушать

Их дорогие голоса.

Я узнаю их всех, их речи

О детстве, школе и войне

Не раз я слышал… Грустно мне, –

Я ждал не этого от встречи!

Ждал откровений я о том,

Что жизнью мы зовем загробной,

Ждал повести о ней подробной,

А услыхал лишь о былом.

И вдруг я понял, – души знают,

Что в языке земном нет слов

Для описания миров,

Где только духи пребывают.

Не от прежних ран, не от новых бед

Пригорюнилась душа-девица, –

Друга милого что-то долго нет,

Как туман вокруг ревность стелется.

Ревность шепчет ей: – Он забыл тебя! –

Как змея шипит подколодная,

И нахлынула, все цветы губя,

В сердце девицы мгла холодная.

Полно, девица! Отгони змею! –

Под окном твой друг дожидается, –

Он любуется на красу твою,

Сам любви своей улыбается.

Как завидела – вся зарей зажглась,

Сгинул, схлынул вдруг весь туман с души,

И – не в первый раз, не в последний раз –

Распускаются в сердце ландыши.

Поход. В ауле ржут нетерпеливо кони.

Из ножен вынул муж отточенный кинжал,

Надрезал им слегка себе и мне ладони

И, кровь свою с моей перемешав, сказал:

«Теперь твоя душа забыть меня не сможет, –

Ей этот шрам всегда напомнит обо мне!

Прощай, звезда моя! Коль нам Аллах поможет,

Вернусь со славой я и с серебром к весне!»

Не преданной женой – влюбленной пылкой девой

Прикинулась я в час, когда прощалась с ним,

И не заметил он моей ладони левой,

Надрезанной вчера любимейшим – другим.

Вернется кто из двух? Кто жизнь отдаст за славу?

Молитва за двоих устам моим горька.

Пусть правая рука надрезана по праву,

Но ближе к сердцу левая рука.

Убит. Погиб не за деянья, –

Не за насилья, не за гнет,

А за идеи, за мечтанья

Счастливым видеть свой народ.

Реформ грядущих планы строя,

Не мог предвидеть в планах он,

Что будет смертью в сан героя,

Не быв героем, возведен.

Не сан, а сон, и пробужденья

Не будет!.. Спи, герой на час!

Ты, может быть, познал мгновенья,

Когда и смерть легка для нас:

Победно бой окончить жаркий,

Триумфа власти, чести ждать

И – смерть нежданно повстречать

У самой триумфальной арки.

Нет головы у статуи Победы

Самофракийской. – Голову какую

Приставил бы ты ей? – Его спросили,

И он ответил: – Голову Медузы.

Очнулись чехи от отравы,

Вольнее дышат… Что ж теперь?

Удастся ль им сломать заставы,

Приотворить к свободе дверь?..

Должно быть, не погасли в пепле

С костра свободы угольки,

И кто-то вновь от них затеплил

Огни – надежды маяки.

Но пламенных надежд зарницы

Тревожат ханов ком-орды,

И танков серые ряды

Уже грохочут у границы…

Был запах фиалок предтечей

Ее в заповедном бору,

Когда я, без мысли о встрече,

К опушке пришел ввечеру.

Шептались кусты беспокойно,

Туманы ползли по земле,

Колонны базилики хвойной

Чуть-чуть золотились во мгле.

И только вошел я под своды,

Как сердце забилось сильней,

Почувствовав близость природы,

Родство свое древнее с ней.

Легко и тревожно мне было, –

Я будто летел, как во сне,

Вдруг что-то меня озарило,

Прильнуло любовно ко мне,

И волны нездешнего света

Меня всколыхнули, зажгли,

И очи нездешнего цвета

В глаза заглянули мои.

И всё, что казалось забытым,

Вернулось, светя и звеня,

И руки прохладные чьи-то

Вдруг обняли нежно меня,

И ласково речи вливались

Мне в душу хрустальным ручьем,

И так во всю ночь мы остались

В бору заповедном вдвоем…

Когда мы расстались – не знаю,

Но вдруг я очнулся один,

Когда уж заря золотая

Скользила по хвое вершин.

Под древней гигантской сосною

Стоял я, блестя от росы, –

Как будто лишь сном надо мною

Промчались ночные часы…

Искал я и звал я напрасно, –

Нигде от тебя – ни следа!

Шумели вершины бесстрастно

Да где-то плескалась вода.

А ветер шептал всё яснее,

Что ночь пробродил я без сна,

Что первой любовью моею

Лесная была тишина.

Помнишь дом времен Елизаветы, –

Прихотливо выгнутый фасад,

Временем как будто не задетый,

Хоть построен двести лет назад?

Помнишь толщу крепких стен старинных,

Старых комнат горделивый вид?

В полутемных переходах длинных –

Помнишь коридор-«аппендицит»?

Помнишь – в этой путанице сложной –

Памятник давно отцветших лет,

Пережиток роскоши вельможной –

На алтарь похожий кабинет?

Только крюк от веницейской люстры

Сохранил там купол-потолок,

И, в окно влетая, ветер шустрый

Хрусталем звенеть уже не мог,

Там колонны стройные попарно

Разошлись по четырем углам,

Пахло былью там высокопарной,

Несозвучной нашим временам.

Но для нас уютно и красиво

Было там, – мы жили там вдвоем,

Жили просто, ласково, счастливо,

Хоть в отчизне ширился разгром…

Пусть года промчались, но доныне

Помним мы так ясно, как вчера,

Как часы стучали на камине,

Как текли в беседах вечера,

Как огонь в камине, вечно весел,

Исполнял свой танец боевой,

Как в объятьях мастодонтов– кресел

Так уютно было нам с тобой.

Как колонны мрамор глянцевитый

Золотило солнце по утрам,

Как отец – насмешник сановитый –

Заходил побалагурить к нам,

Как кипел кофейник на спиртовке,

Как вдвоем… да нужно ль говорить?

Наш алтарь в хоромах на Покровке

Нам с тобой до гроба не забыть!

Что алей – околыш на фуражке

Или щеки в ясный день морозный?

Что яснее – яркий блеск на пряжке

Или взгляд смышленый и серьезный?

Уши надо бы укрыть от стужи,

Но законы и в мороз – законы:

На груди скрещен башлык верблюжий,

Проскользнув под яркие погоны.

Заглянул в зеркальную витрину:

Вид – гвардейский, вид – отменно бравый.

Всё в порядке должном, всё по чину –

Не напрасно пишутся уставы!

Вот навстречу три улана рядом,

Офицеры, а идут не в ногу! –

Отдал честь, но очень строгим взглядом

Проводил их. Даме дал дорогу.

Локтем ткнул раззяву гимназиста –

Рябчик, шпак, а корчит панибрата!

Отдал честь, по-офицерски чисто,

Повстречав с Георгием солдата.

Впереди завидел генерала,

Отставной! И старенький, бедняга!

Взял на глаз дистанцию сначала,

Повернулся за четыре шага,

Стал во фронт, чуть стукнув каблуками,

Вскинул руку, вздернул подбородок,

Генеральский профиль ест глазами –

Знай, мол, наших, я – не первогодок.

Мне – двенадцать, третий год в погонах!

Третий год, а он уже мечтает

О гусарской форме, шпорных звонах,

И себя корнетом представляет.

– Да-с, корнет! А, впрочем – осторожно!

Проглядишь кого – и попадешься.

На бурбона напороться можно,

И тогда хлопот не оберешься!

А доложишь в Корпусе об этом –

Назовут позором и скандалом!

Хорошо, конечно, быть кадетом,

Но, пожалуй, лучше – генералом!

Длинною колонной

шли войска и пели,

эхо хохотало

им в ответ,

полные народом

улицы гудели,

флагами был город

разодет.

Дробью рассыпаясь,

били барабаны,

солнце клало блики

на штыки, —

в дальние чужие,

вражеские страны

с песней развеселой

шли полки.

В песне бушевали

молодость и силы,

звали к пляске, смеху, —

не к войне,

будто и не ждали

братские могилы

жертв на чужедальней

стороне!

Будто не прощались

с воинами жены,

плача у любимых

на груди,

будто не звучали

жалобы и стоны

в битвах беспощадных

впереди…

Город распрощался

с войском у заставы,

матери рыдали вслед полкам,

дальше провожали

лишь кусты, да травы,

да склонялись ивы

по бокам.

Отблески заката

в небе доцветали,

мягко золотились

облака,

войско уходило

в розовые дали,

песня разливалась,

как река.

Волнами шумели

песни перекаты,

удаль в ней бурлила, —

не вражда,

с песней разудалой

в даль ушли солдаты,

чтобы не вернуться

никогда.

Прапредков жизнь в раю текла

Безрадостно вначале –

Они не ведали там зла,

Но и добра не знали.

Плоды добра и зла росли

На дереве познанья,

Но люди есть их не могли

Под страхом наказанья.

Прапредки про такой запрет

С начала жизни знали,

Хотя какой в познаньи вред,

Совсем не понимали.

Живя в раю, не знать добра! –

Ну как это возможно?!

Жизнь без добра – всегда сера,

Скучна, пуста, ничтожна.

Вдруг стала Ева замечать,

Что жизнью недоволен

Адам, что начал он скучать

И будто даже болен.

И стало жалко друга ей,

Но где найти лекарства?

Тут дал совет ей мудрый змей

Без всякого коварства.

Он так сказал ей: – Средство есть

От скуки и кручины, –

Плоды познанья надо есть,

В них есть все витамины! –

И Ева, позабыв запрет,

Пять-шесть плодов познанья

Адаму в первый же обед

Дала без колебанья.

Всю скуку как рукой сняло

С Адама, сущим раем

Стал рай с тех пор, но в чем тут зло

Мы до сих пор не знаем.

Известен всем библейский сказ,

Всё складно в нем и гладко,

Но остается он для нас

Таинственной загадкой.

Могло ль расти познанье зла

В раю – в саду блаженства,

Где вся растительность была

Вершиной совершенства?

И коль росло, то для чего

Оно предназначалось,

Когда вкушать плоды с него

Прапредкам запрещалось?

Для нас запреты не новы

Во всех садах публичных:

«Не рвать цветов. Не мять травы».

И там это обычно,

Но рай – блаженство, и запрет

Блаженство умаляет!

Где есть запрет – блаженства нет, –

Ведь, всякий это знает!

И что ж? К чему нас привело

Всё это рассужденье? –

Не знаем мы, в чем было зло

И в чем грехопаденье.