Прядильщица Снов

Глава 3. Идеал

Зимнеградск в очередной раз встретил Алю серым утром, словно кто-то натянул над городом тяжелое, мокрое одеяло. Небо висело низко, почти касалось крыш старых кирпичных домов, а каждый вдох обжигал легкие и оставлял на губах горький привкус неумолимой осени — сырой, грязной, неуютной. Аля шла по таким знакомым, но теперь таким болезненно чужим улицам детства. Шестилетняя Алечка представляла Зимнеградск доброй сказкой: узкие улочки, дома, покрытые мхом, как старые дубы, и запах хвои, витающий в воздухе и зимой, и летом. Но сейчас все иначе, совсем иначе. Серо. Уныло. Будто кто-то выключил цвета, оставив только блеклые пепельные и грязные оттенки. Больно.

Аля закуталась в зеленый хлопковый шарф, пряча лицо от холодного ветра. Мягкий, приятный на ощупь, пахнущий мамиными ванильными духами. Но совсем не согревающий — прямо как равнодушная забота матери, даже не интересовавшейся, как у Али дела в новой школе, зато каждое утро готовившей новые кулинарные изыски на завтрак.

Аля уже ненавидела эту пустую заботу едой.

В школе, кстати, дела были не очень. За неделю она так и не познакомилась ни с кем поближе. Девочки из класса в основном вели себя доброжелательно, но их разговоры о макияже, парнях и трендах звучали чуждо, малопонятно. Аля пыталась вклиниться, мило улыбалась, кивала, но чувствовала себя лишней. Как невидимка, которая случайно затесалась в их уютный, давно выстроенный мир.

А проект с Романом… Аля вздохнула. Она даже не знала, как к нему подступиться. Он не звонил, не писал, не подходил в школе. Казалось, он вообще не замечал ее существования, а тем более — не интересовался явно бессмысленным по его мнению заданием. Она несколько раз хотела написать ему, напомнить о себе, но пальцы замирали над экраном телефона, а сердце начинало бешено колотиться от страха показаться навязчивой, глупой, смешной. Она подумывала сделать весь проект сама, но одна мысль об этом заставляла тревожно вздрагивать.

«Я ведь не справлюсь одна. Снова всех подведу. Надо мной опять будут смеяться!»

Да, опять. Как всегда.

Аля тоскливо глядела под ноги. Мокрые листья хлюпали под ботинками, а в воздухе отчетливо различался запах сырости и дыма из труб — типичный для осеннего Зимнеградска. В детстве она даже любила эти ароматы, но теперь они сдавливали грудь.

Как и мысли о первом уроке физкультуры в новой школе.

Аля ненавидела физкультуру каждой клеточкой тела и души. В московской школе это был настоящий ад. Учитель — мужчина средних лет с армейской выправкой — вечно придирался к ней по поводу и без. Утверждал, что физкультура должна быть ее любимым уроком, ставил «двойки» и смеялся вместе с одноклассниками, будто и сам недалеко от них ушел.

В голове совсем не вовремя всплыли обжигающие болезненным стыдом воспоминания о девятом классе.

Москва. Огромный спортивный зал с высокими потолками и скрипучим паркетом. Запах резины от мячей, пота и старых матов, плакаты с лозунгами: «Спорт — это здоровье!», «Быстрее, выше, сильнее!». Одноклассники играли в волейбол, веселились и подшучивали друг над другом, пока Аля робко пряталась в стороне, в бесформенной футболке, натянутой на полное тело, и чувствовала жар на щеках под насмешливыми взглядами.

Физрук — Игорь Петрович — стоял в центре зала, заложив руки за спину. Высокий, с короткой стрижкой и жестким взглядом, в неизменной белой футболке с надписью «Спартак» и в спортивных синих штанах.

— Кострова! — его громкий голос разнесся по залу, заставив Алю невольно сжаться всем телом, как бездомного щенка на холоде. — Где ты была на прошлом уроке? Опять болела? Или сидела в столовке с пирожками?

Последовали издевательские ухмылки одноклассников. Аля, жаждущая провалиться сквозь землю, прошептала робко и сбивчиво:

— Я… Я действительно болела.

— Ну конечно, болела она, — усмехнулся Игорь Петрович. — Ты же знаешь, Кострова, физкультура должна быть твоим любимым уроком. У тебя же, как говорится, большой запас прочности.

Смех стал громче. Кто-то из мальчиков — из-за жуткого смущения Аля даже не запомнила, кто именно — громко повторил: «Запас прочности!». Аля не знала, куда себя деть, и едва сдерживала предательские слезы.

В тот вечер она решила сесть на жесткую диету, записаться в спортзал и изменить себя полностью. Но уже на следующий день не выдержала и, закрывшись в комнате, съела целый торт, захлебываясь рыданиями и невыносимой ненавистью к себе.

«Уродина. Толстая уродина!»

Теперь, стоя перед мрачным зданием школы, Аля чувствовала, как тот же самый страх сжимает грудь. Она остановилась около старого клена на школьном дворе, глубоко вдохнула холодный воздух, пытаясь успокоиться.

Не вышло — ветер донес до нее обрывки чужого разговора.

Аля вздрогнула, повернулась на звук и заметила, что в тени деревьев, прячась от чужих глаз, стояли… Полина и Роман. Аля хотела проигнорировать их и пойти дальше, но что-то заставило ее замереть на месте. Может, смех Полины — звонкий, но с едва уловимой металлической ноткой, как будто она играла роль, которую сама же придумала. Или молчание Романа — тяжелое, как осеннее небо.

Полина даже в школьной форме выглядела вызывающе привлекательно. Под слегка расстегнутой белой блузкой виднелась тонкая серебряная цепочка с кулоном в форме луны на заметно выпирающей ключице. Юбка сидела идеально и гармонично сочеталась с черными лоферами на небольшом каблуке. Длинные светлые волосы были собраны в небрежный хвост, а браслет, украшенный маленькими подвесками, звенел на запястье при каждом движении. Полина стильно затягивалась сигаретой, отчего дым клубился вокруг, будто она была центром странного, мрачного ритуала.

Роман терялся на её фоне. Его черный пиджак, украшенный значком с логотипом ноты, сидел чуть небрежно, а галстук съехал на бок. Черные кудри слегка растрепались, а голубые глаза смотрели куда-то вдаль, будто он был не здесь — как обычно. Одну руку он положил в карман, а другой придерживал беспроводной наушник

— Тебе серьёзно Зимнеградск нравится больше Питера? — спросила Полина, размахивая рукой с сигаретой, словно микрофоном.

Роман рассеянно пожал плечами, не отрывая взгляда от горизонта.

— Наверное, — в его тихом голосе послышалась привычная сонная хрипотца. — Здесь… тише.

Смех Полины прозвучал звонким колокольчиком, но в нем снова чувствовалась плохо скрываемая фальшь — что-то похожее Аля испытывала от бесконечного наигранного позитива собственной матери.

— Тише? Ну, типа, тут вообще скукотища. — Она затянулась сигаретой и выпустила дым кольцами в лицо Романа. — В Питере хотя бы жизнь кипит. А здесь… — Она махнула рукой в сторону школы. — Даже кофе нормального не найти.

Роман вяло улыбнулся и ничего не ответил. Но ранимое сердце Али уже заметно ныло, словно этот неловкий разговор был началом великой любви.

«Почему он сейчас с ней? Она умеет проявить инициативу. А мне никогда не стать такой. Я — просто тень под деревом».

Полина вдруг повернула голову в сторону Али. Расплылась в недоброй, презрительной улыбке, словно смотрела на насекомое, потом резко фыркнула и снова обратилась к Роману.

— Тебе не кажется, что в этой тупой дыре все как будто умерли?

Роман что-то тихо ответил, Полина громко рассмеялась и легко коснулась его плеча.

«С ней он общается, а меня игнорирует…»

Внутри у Али все сжалось от ревности и обиды. Теперь Полина казалась ей еще более раздражающей, чем обычно — стройная, ухоженная, модно одетая, с уверенными движениями. Аля же выглядела рядом с ней нелепо — толстая, мешковатая, с растрепанными рыжими волосами и вечной тревогой в глазах.

Она быстро отвернулась и почти бегом направилась к входу в школу. День начался ужасно, а значит, дальше будет только хуже.

Спортивный зал в Зимнеградске был меньше московского, но такой же серый, холодный и неуютный. Пахло деревом, пылью и потом. Высокие окна, затянутые грязными шторами, пропускали тусклый свет, который ложился на пол неровными, абстрактными пятнами. На стенах висели портреты местных спортсменов; их лица, застывшие в вечном напряжении, смотрели с немым укором. Одноклассники постепенно собирались, переговариваясь и смеясь.

Аля замерла в углу и старалась быть как можно менее заметной, но чувствовала, как неуклюжее, неспортивное тело предательски ее выдает: куртка, которую она надела, чтобы скрыть формы, казалась слишком большой, а штаны — наоборот, обтягивали, привлекая нежелательное внимание к несовершенству фигуры.

«Поскорее бы этот урок закончился! Как и день!»

Вошел физрук, Андрей Николаевич — коренастый, серьезный мужчина лет сорока с коротко стриженными русыми волосами и внимательным, пронизывающим взглядом.

— Так, десятый «А»! Построились! — приказал он громко и четко.

Одноклассники быстро сформировали шеренгу. Аля встала последней, ощущая, как учащается дыхание. Андрей Николаевич медленно прошелся вдоль строя и задержал на ней взгляд — должно быть, оценивал фигуру и наверняка посмеялся про себя.

Начали с разминки — Аля с трудом выполняла упражнения в стороне от всех, постоянно сбиваясь и отвлекаясь на Полину и Романа. Одноклассница двигалась с легкостью и грацией, будто выступала на сцене, а не зарабатывала хорошую оценку. Или пыталась кого-то впечатлить. Например, Романа. Он безразлично стоял рядом с ней и делал все медленно, неохотно, мысленно, как обычно, явно находился не здесь.

Когда разминка закончилась, Андрей Николаевич хлопнул в ладоши, призывая к тишине.

— Сегодня играем в волейбол! Разделились на две команды, быстро! Победители получают «пятерки», проигравшие — «четверки». Халтурщикам ставлю «двойки» без разговоров!

Полина тут же шагнула вперед, демонстративно поправляя облегающую спортивную форму, подчеркивающую каждую линию ее стройного тела. Бросила оценивающий взгляд на Алю и громко, с издевкой выдала:

— Только Кострову к нам не берите, а то проиграем!

По классу прокатился смешок. Тихий, змеиный, ядовитый. Аля почувствовала, как кровь прилила к щекам. Захотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться. Непроизвольно вспомнились едкие взгляды одноклассников из московской школы — колючие и безжалостные. Аля опустила голову, не в силах что-либо ответить; из горла вырвался нервный смех, похожий на ребяческий.

— Лунёва, без комментариев, — строго одёрнул физрук, но ему явно было всё равно. Его волновал только собственный урок, а не чужие взаимоотношения. — Так, первая команда: Лунёва, Ларинский, Мерин, Кузнецова…

Аля увидела, как Роман вяло и безразлично подошёл к Полине, а та едва заметно коснулась его руки. Уголки его губ слегка дёрнулись, будто он улыбнулся.

Аля тяжело вздохнула и отвернулась, обречённо ожидая своей фамилии, словно шла на казнь. Сердце сжималось от осознания, что сейчас повторится старый кошмар. Никто, никто не захочет видеть в своей команде новенькую. Толстую и неуклюжую Кострову. Внутри снова зазвучал знакомый голос — холодный и жестокий:

«Уродина, толстая и неуклюжая уродина. Никто и никогда не захочет тебя видеть рядом».

— Вторая команда: Редькина, Дмитриева, Муравьёв… Кострова.

Аля подошла к ребятам из второй команды. Настя Редькина, недавно ставшая старостой класса, улыбнулась ей — вежливо, но натянуто. Было видно, что она не рада присутствию Али в команде. Кирилл и Дима переглянулись, будто молча оценивая её, но промолчали. Спортивная Соня тихо вздохнула, даже не посмотрев на неё.

Игра началась. Аля отошла в сторону, стараясь держаться подальше от всех, надеясь, что мяч не прилетит к ней. Пыталась слиться со стеной, стать незаметной, как привыкла делать в московской школе. Спортивная форма неприятно липла к телу, а волосы выбивались из хвоста, падая на вспотевшее лицо.

— Аля, твой мяч! — в какой-то момент резко крикнул Дима.

Она вздрогнула, подняла голову и увидела, как белый волейбольный мяч летит прямо на неё. Сердце заколотилось, руки задрожали. Неловко вытянула ладони вперёд, пытаясь поймать его, но пальцы лишь задели мяч, и он нелепо отскочил в сторону, вылетев за пределы поля.

Раздался резкий свисток.

— Кострова, внимательней!

Полина громко засмеялась, театрально закатив глаза, и что-то шепнула подружкам, отчего те злорадно хихикнули, чувствуя свою победу. Щёки Али снова вспыхнули. Витя Лужкин из противоположной команды не удержался от шпильки:

— Ну вы и лохи! Повезло вам с игроком.

Полина подхватила, бросив на Алю колкий презрительный взгляд. Каждый такой взгляд — как удар под дых. Болезненный, выбивающий воздух из лёгких.

Ей хотелось исчезнуть, раствориться, провалиться сквозь пол. Ноги — будто ватные, в горле — пересохло.

— Опять к тебе, Аля! Лови уже нормально, Кострова! — вновь крикнул Дима.

Аля в панике повернулась, пытаясь поймать мяч, но нога подкосилась, и она неловко упала на пол спортивного зала. От удара куртка и футболка задрались, открывая пухлый живот. Снова этот громкий смех и шёпот одноклассников. Сердце сжалось от унижения, а в носу предательски защипало.

— Кострова, всё нормально? — крикнул физрук, подходя ближе и недовольно качая головой. — Вставай давай.

Аля поднялась, чувствуя, как пылают щёки, а глаза наполняются слезами. Казалось, что она снова очутилась в своём кошмаре, где её окружают лишь насмешки и ненависть. Ничего не менялось. Всё повторялось по кругу, где бы она ни была. И это сжигающее чувство стыда и отвращения к себе преследовало её повсюду.

Аля поправила футболку дрожащими руками и отошла к краю площадки, чтобы больше никому не мешать. Парк возле дома бабушки, старые книги в пыльном шкафу, тихие вечера с чаем — далёкое убежище, недосягаемый рай. А здесь, под холодными люминесцентными лампами, среди шепота и взглядов, оставалось только ждать, когда закончится урок. Когда можно будет снова спрятаться.

«Уродина, толстая, неуклюжая. Никому не нужна».

Мысли кружились в голове, острые, колючие, как осколки разбитого стекла. Хотелось сорваться с места, бежать, не оглядываясь. Но куда бежать? От себя не убежишь.

Аля скрестила руки на груди, будто защищаясь от невидимых ударов. Под спортивной формой — потное, ненавистное тело. Всюду — влажно, душно, липко. И запах. Запах собственного страха и унижения, как в той московской школе, как в детских кошмарах.

Зимнеградск снова предал. Она надеялась, что здесь будет иначе. Что маленький провинциальный городок, где прошло её раннее детство, станет убежищем. Но город встретил её серым дождём и такими же серыми людьми. И, видимо, везде — в Москве, в Зимнеградске, в любой точке мира — для неё был уготован один и тот же позор.

— Отлично сыграла, Кострова! — крикнула Полина, специально подходя ближе к Роману.

Аля даже не решалась посмотреть на него. Не хотелось думать, что он видел её жир, видел, как она валялась на полу, беспомощная, нелепая. Видел и теперь тоже смеётся, как и все остальные. Больно. Стыдно.

— В следующий раз сразу сдавайтесь, так будет честнее, — добавила Полина. В её голосе звучал яд, насмешка, превосходство. Торжество хищника над жертвой.

— Хватит уже, — неуверенно попыталась заступиться Настя, но её голос потонул в общем хохоте.

— Кострова, ты подводишь команду! Оценку снижу только тебе, — раздался голос Андрея Николаевича.

Аля нервно кивнула и случайно взглянула на Романа. Тут же отвернулась, но успела заметить — на его рассеянном лице мелькнула едва заметная улыбка. Презрение? Жалость? Брезгливость? Не важно. Ей уже было всё равно. Она не могла больше сдерживаться. Слёзы потекли из глаз, внутри всё сжалось от боли. Колючей, острой, разрывающей. Не обращая внимания на физрука и крики одноклассников, обвиняющих её в поражении команды, Аля выбежала из спортзала.

Она училась здесь всего неделю, а её уже ненавидели. Уже. Она умела только это — создавать проблемы, сеять ненависть.

«Уродина. Толстая, нелепая уродина».

В раздевалке Аля села на скамейку и закрыла лицо руками. Слёзы текли по щекам — горячие, солёные, бесконечные. Теперь Роман точно никогда не посмотрит в её сторону. Для него она навсегда останется жалкой и смешной толстухой, которая не способна даже нормально поймать мяч. Которая портит всё, к чему прикасается.

Раздевалка — пустая и холодная, будто здесь никогда не было жизни. Тусклый, мерцающий свет лампы отбрасывал длинные тени на стены, покрытые сколами краски и царапинами. Аля сидела, прижавшись спиной к шкафчику, и пыталась сдержать рыдания. Слёзы оставляли солёный привкус на губах. Руки дрожали, а в груди было тяжело, будто кто-то положил туда камень. Огромный и неподъемный.

— Аля, — тихий голос заставил её вздрогнуть.

Она подняла голову и увидела Настю. Та стояла в дверях, сжимая в руках ненавистный мяч. Каштановые волосы слегка растрепались, а в глазах читалось беспокойство, хотя, возможно, и не искреннее. Настя подошла и осторожно села рядом.

— Ты как?

Аля покачала головой, не в силах поднять на неё глаза.

— Не переживай, — вздохнула Настя и коснулась её руки. — Всякое бывает.

— Нет. Я всегда всё порчу, понимаешь? Всегда.

Голос дрожал, как и руки, как и всё внутри. Настя крепче сжала её запястье.

— Да ладно, это всего лишь урок. Завтра уже забудут. Не переживай. Пошли обратно.

Аля вспомнила свою мать. Настя чем-то напоминала её — такая же улыбчивая, целеустремлённая. Такая же не понимающая всей боли вечного изгоя. Такая же далёкая от реальности, где каждый день — сродни пытки.

— Нет, — прошептала Аля, вытирая слёзы. — Посижу тут одна.

Настя посмотрела на неё с сочувствием, но в её глазах читалось что-то ещё — может, раздражение, а может, усталость.

«Ей это всё не нужно. Ей не нужна моя боль».

— Ладно, — пожала плечами Настя. — Но если ты не вернёшься, получишь «двойку».

— И пусть. Мне всё равно.

Настя помолчала, вздохнула и тихо вышла, оставив Алю в одиночестве. Та снова закрыла глаза, чувствуя, как ненависть к себе заполняет всё её существо.

В голове, как назло, отчётливо возник образ Романа — тёмные кудри, голубые глаза, всегда смотрящие куда-то вдаль, тонкие изящные руки с длинными пальцами, вечно поправляющие наушники, часы на запястье и серебряное кольцо на пальце. Его запах — лёгкий аромат свежести с нотками дождя и древесины. Но теперь всё это было недоступно. После урока физкультуры он точно не захочет с ней общаться. Он вообще её не заметит. Или заметит — только чтобы посмеяться с остальными.

Всегда одна. Всегда отвергнутая. Всегда последняя.

Следующий урок — обществознание. Аля зашла в класс последней, стараясь не смотреть на одноклассников, бросавших на неё критические взгляды. Мария Сергеевна — строгая, подтянутая, в тёмном костюме с аккуратно собранными в пучок волосами — внимательно осмотрела весь класс.

— Напоминаю, что скоро конкурс проектов на тему здорового образа жизни, — сказала она, поправляя строгий серый пиджак. Её голос звучал чётко и властно, будто она была судьёй, а не учительницей. — У всех пар уже есть наработки?

— У нас всё готово, Мария Сергеевна, — сразу же ответила Настя, широко улыбаясь.

Аля заметила, что Настя всегда так вела себя с учителями — показательно, старательно. За это многие считали её любимчиком. Вот и Мария Сергеевна смягчилась и одобрительно кивнула.

— Я и не сомневалась. А что у других? Кострова, Ларинский, как у вас дела?

Сердце замерло. Горло сдавило, будто чьи-то невидимые пальцы сжались вокруг него. Аля неловко молчала. Роман, сидевший через проход, равнодушно хмыкнул и отвернулся к окну. Снова этот взгляд в никуда, как будто ему совершенно наплевать, что происходит в классе, в школе, в мире.

— У нас тут вроде не школа для глухих. Я задала вам вопрос, — строго сказала Мария Сергеевна.

Аля опустила глаза, чувствуя, как щёки снова начинают гореть. Слова не шли на ум. Пустота. Вязкая, тягучая, беспомощная. Всё, что она хотела — исчезнуть, раствориться, стать невидимой.

Полина, сидевшая впереди, язвительно ухмыльнулась и грациозным движением поправила волосы.

— Кострова и здоровый образ жизни? Вы серьёзно?

Мария Сергеевна, не обращая внимания на реплику Полины, нахмурилась. Аля захотела ответить, но слова застряли у неё в горле. Она лишь издала нервный смешок, потупив взгляд. Не в силах произнести ни слова, провела карандашом по тетрадному листу, даже не заметив, как грифель сломался. Тонкая серая линия оборвалась, как и все её надежды.

— Ларинский? — резко обратилась учительница к Роману. — Может, ты ответишь, наконец? Вы хоть что-то делали?

Роман на секунду повернулся. Его взгляд — пустой, без выражения. Равнодушный, холодный, далёкий.

— Не особо, — отмахнулся он с лёгкой иронией в голосе.

Мария Сергеевна вздохнула, но в этом вздохе Аля почувствовала недовольство, которое, конечно же, было направлено на неё.

— Кострова, почему вы даже не начинали? Скоро конкурс. Хотите подставить всю школу?

— Мы… Мы обязательно сделаем, — пролепетала Аля, стараясь не обращать внимания на смешки и перешёптывания одноклассников. Но они были везде и отравляли воздух вокруг неё.

— Садись рядом с Ларинским, обсудите проект прямо сейчас! — резко попросила Мария Сергеевна, направляясь к ним с кипой тетрадей в руках.

Растерянно кивая, Аля села рядом с Романом, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Он даже не взглянул на неё, продолжая смотреть в окно с полным безразличием. Его красивые черты лица, тёмные кудри, тонкие пальцы, которыми он нервно постукивал по парте, когда о чём-то глубоко задумывался — всё это было так близко и одновременно так недоступно.

Она хотела обратиться к нему, попытаться проявить инициативу, но после случившегося на физкультуре просто не могла заставить себя даже заговорить с ним. Горло сковал лёд. Язык присох к нёбу. А он, он явно не хотел общаться. Его равнодушие было холоднее зимы.

Значит, придётся делать всё самой. Как всегда.

И снова запах дождя, который она уловила от него, заполнил её лёгкие. Его небрежные кудри казались такими мягкими, что хотелось протянуть руку и коснуться их. Но это было невозможно. Совершенно невозможно.

Она уткнулась невидящим, бездумным взглядом в учебник. После сегодняшнего позора она даже не мечтала, что Роман посмотрит на неё без презрения. Он, наверное, тоже смеялся над ней, считая глупым изгоем, забавной толстушкой, которая устроила весёлое представление на уроке физкультуры и показала всем свой живот.

Комната Али стала её маленькой крепостью, уютным миром, где она могла спрятаться от всего. Стены, выкрашенные в мягкий зелёный цвет ещё в её детстве, напоминали о давних прогулках по весеннему лесу — спокойные, умиротворяющие, далёкие от шума и суеты городских улиц.

На одной из стен висели её детские рисунки — ляпистые пейзажи, изображения семьи и кота Рыжика. Наивные, неумелые, но такие искренние. На полке стояли старые книги, подаренные ещё бабушкой. Их страницы пахли пылью, временем и её нежными прикосновениями — запах, который Аля не спутала бы ни с каким другим.

Бабушка жила неподалеку и часто заглядывала к ним в гости, почти всегда с гостинцами для маленькой Алечки. От неё пахло хлебом и хозяйственным мылом. Она была активной, жизнерадостной и энергичной, хотя и тоже полной, невысокой и забавно неуклюжей в своих длинных ситцевых платьях в горошек. Именно от неё Аля унаследовала фигуру и тонкие волосы, мать же, в отличие от неё, переняла красоту деда — стройную фигуру, яркие черты, огонь в глазах.

Аля плохо помнила её смерть — родители побоялись брать шестилетнего ребёнка на похороны. Ей запомнился только старый шкаф, пахнущий отсыревшей древесиной. Но образ её доброты и заботы навсегда впечатался в её память, так же как и прикосновения грубоватых рук, излучавших тепло и безопасность — то, чего так не хватало ей сейчас.

Аля отвлеклась от своих мыслей и вернулась к работе. Она сидела за столом, заваленным карандашами, блокнотами и листами бумаги, пытаясь найти хоть что-то полезное для проекта. Теперь она точно знала, что будет делать его одна. Ноутбук, открытый на странице с информацией о здоровом образе жизни, казался ей издевательством. Она читала о правильном питании, физической активности, здоровом весе, и каждое слово било её, как удар по голове. Каждая строчка — напоминание о её несовершенстве.

Слёзы капали на клавиатуру, оставляя мокрые следы. Аля пыталась держаться, но чем больше читала, тем сильнее чувствовала отвращение к себе.

— Чего ревём? — раздался голос мамы.

Аля вздрогнула и быстро вытерла слёзы. В дверях стояла мама, одетая в стильный, обтягивающий деловой костюм. Она только что пришла с работы. Её рыжие волосы слегка растрепались, а на лице играла улыбка — яркая, живая, неуместная сейчас.

Она казалась такой уверенной, такой лёгкой, как будто у неё никогда не было проблем.

Будто жизнь — это простой и понятный алгоритм: улыбнись, подними голову, двигайся дальше. Мама никогда не страдала комплексами и проблемами с внешностью. Её короткие волосы аккуратно лежали, отлично подчёркивали стройную шею и миловидные, хоть и немного детские для её возраста черты лица. Карие глаза всегда сияли энтузиазмом, на щеках играл румянец, а губы она красила нежно-розовым оттенком, словно желая навсегда сохранить молодость. И действительно, в свои сорок два она выглядела свежо и ярко, словно весенний цветок среди осеннего пейзажа. В отличие от своей шестнадцатилетней дочери — блёклой, неуклюжей, плохой копии бабушки.

— Ничего, — прошептала Аля, отворачиваясь. — Просто задание сложное.

— Ну, надо делать, а не реветь.

Мама подошла ближе, и на секунду Але показалось, что она говорит с ней как с клиентами на работе — отстранённо-вежливо и немного снисходительно. Как с чужим человеком, случайно оказавшимся рядом с ней и требующим минимальной вежливости, не более.

— Слезами тут не поможешь, милая. Моя работа тоже, знаешь ли, не сахар.

— Зачем ты вообще меня такую родила? — тихо прошептала Аля, не поднимая глаз. — Я жирная и страшная. Только позорюсь.

Мама вздохнула и села на кровать рядом с ней. Её духи — лёгкие, с нотками цитруса — смешивались с запахом пыли, старой бумаги и яблочного геля для душа. Странное сочетание нового и старого, как и их отношения — формально близкие, по сути — далёкие.

— Ну что за глупости, — улыбнулась она, поправляя свои прекрасные рыжие волосы. — Лучше помоги мне приготовить ужин, папа скоро придёт. Хватит себя накручивать уже.

— Я не хочу, — прошептала Аля, но мама уже встала и потянула её за руку.

Аля машинально кивнула и пошла следом за мамой на кухню. Внутри она повторяла себе, что сегодня не будет есть. Ни за что. Она только поможет приготовить еду и накрыть стол. Но точно не станет её есть. Ей нельзя. Пора уже, наконец, взяться за себя.

Кухня навевала Але воспоминания о детстве. Стол накрыли старой скатертью с мелким цветочным узором, которую мама купила ещё до её рождения и постоянно клала на стол, когда они жили в Зимнеградске. Над столом висела люстра с матовыми плафонами, отбрасывающая мягкий свет, от которого всё вокруг казалось уютным и домашним. На плите дымилась картофельная запеканка с мясом — мамино фирменное блюдо, пахнущее детством и безопасностью. Раньше этот запах был самым любимым. Сейчас — очередным искушением, очередной проверкой силы воли, которой у Али никогда не было.

На столе уже стояли тарелки, вилки и ножи, а в центре — хлебница с чёрным хлебом и солонка в форме кошки, старый папин подарок. Аля сидела за столом, ковыряя вилкой еду на тарелке. Её любимая запеканка теперь казалась пресной и безвкусной, будто все вкусы мира растворились, оставив лишь горечь на языке. Тяжесть в желудке смешивалась с чувством вины. Каждый кусочек, который она отправляла в рот, казался предательством — себя, своего тела, своего обещания. Аля думала, что съела слишком много и что этот ужин станет лишними килограммами и сантиметрами на её талии. Но продолжала есть, как будто наказывала себя тем, что приносило ей наибольший вред. Она просто не могла остановиться. Никогда не могла.

Папа сидел напротив и с аппетитом уплетал запеканку. Его русые волосы слегка растрепались, а на лице — лёгкая усталость после тяжёлого дня на новой работе. Как обычно, он говорил мало, предпочитая слушать, но лицо его светилось удовольствием от еды, и он время от времени бросал на маму одобрительный взгляд. Простая домашняя футболка и спортивные штаны придавали его образу уюта.

— Как всегда, шедевр, Танюша, — похвалил он, улыбаясь. — Ты бы могла открыть свой ресторан.

Мама засмеялась, поправив прядь рыжих волос, выбившуюся из аккуратной причёски.

Теперь она надела домашний халат с ярким узором, но даже в нём выглядела собранной и энергичной — словно ей и не нужно было прикладывать усилий для привлекательности. На её лице остался лёгкий, естественный макияж, а на руках — несколько браслетов, которые она носила каждый день.

— Ну, знаешь, я бы могла, но клиенты такие капризные. То им одно не нравится, то другое. А тут хоть дома могу экспериментировать. Сегодня, например, добавила немного сыра в запеканку. Получилось, правда?

Она мягко потрепала папу по волосам, а он нежно взял её за руку.

— Получилось. Ты у нас мастер на все руки.

Аля молча наблюдала за ними, чувствуя себя чужой за этим столом. Как пришелец с другой планеты, случайно оказавшийся в семье землян, пытающийся притвориться своим. Ей хотелось разделить их радость от приятного ужина, но всё внутри сжималось от стыда и отчаяния. Она снова вспоминала, как сегодня опозорилась на физкультуре, как смеялись одноклассники, как отвернулся Роман, стоило ей только сесть рядом с ним.

Она ненавидела этот день. Школьные слова и упрёки всё ещё звенели у неё в ушах, как навязчивая музыка, от которой невозможно избавиться.

— Аля, ты чего такая тихая? — Отец бросил на неё беспокойный взгляд. — Уроки сложные?

Аля вздрогнула, оторвавшись от своих неприятных мыслей, упорно захватывающих разум, как сорняки — заброшенный сад.

— Да, — ответила она коротко и безэмоционально, будто, как и Роман, находилась не здесь. — И ещё много делать.

— Ну, ты не переживай, — сказал он, откладывая вилку. — Оценки важны, но здоровье важнее. Хотя… — он задумался, — если хочешь поступить в хороший вуз, то придётся постараться.

Аля кивнула, отодвинула тарелку. Резко, почти агрессивно, будто это был враг, а не посуда.

— Я, пожалуй, пойду. Нужно уроки доделать.

— Ты так мало съела, — забеспокоилась мама, глядя на её почти нетронутую порцию. — Ты точно наелась?

— Да, мама, спасибо, — постаралась звучать уверенно, но понимала, что желудок просил ещё. Она бы с удовольствием доела эту тарелку и даже взяла бы ещё одну. Но нет, нужно было держать себя в руках. — Я просто не очень голодна.

Кажется, мама что-то хотела сказать, но папа мягко остановил её.

— Пусть идёт, если уроки важны. Успехов, Аля!

Аля кивнула, нервно улыбнулась и вышла из кухни, чувствуя, как напряжение немного спало. Она прошла в свою комнату, закрыла дверь и снова села за ноутбук, чтобы доделать злосчастный проект.

На экране горел сайт с информацией о здоровом образе жизни, но мысли её были далеко от него. Они кружились вокруг Романа, школы, своего тела, насмешек, страхов — тяжелые, липкие, неподъемные.

Внутри неё копилось что-то тяжёлое, тёмное, что вот-вот должно было вырваться наружу — густое и вязкое, как смола, застывающая в самом центре души.

Аля листала однообразные страницы, от которых уже пестрило в глазах и кружилась голова. Счастливые улыбки, стройные тела, здоровые блюда — всё это казалось ей таким чуждым, таким фальшивым, таким издевательским. Но она продолжала листать. Она не хотела подводить школу, не желала ловить на себе ненавистные взгляды, прожигающие её презрением. И даже думать о самом дне выступления, от которого её уже начинало тошнить.

«Нужно просто найти информацию, просто найти».

Аля закуталась в пушистый узорчатый плед, который так любила в детстве. Ей казалось, будто он всё ещё пах детским шампунем с ароматом клубники — слабая, но такая отчётливая нить, связывающая её с прошлым, с маленькой Алечкой, ещё не знающей ни горечи насмешек, ни жестокости сверстников. Она чувствовала его мягкую текстуру под пальцами, щурилась от чрезмерного света экрана и продолжала искать, бродя по лабиринту сайтов, как заблудившийся ребёнок.

Аля вздрогнула. На экране снова появилась знакомая цветная реклама, будто преследующая её сквозь интернет:

«Психологические услуги. Агата. Психоанализ, гипнотерапия, индивидуальный подход».

Замерла, выпрямилась и даже отбросила плед. Перед ней снова возникла фотография женщины с завораживающей улыбкой и магнетическим, пронзительным взглядом — глубоким, как омут, и по-совиному мудрым. Она была одета в чёрный пиджак, а её тёмные, как осенняя ночь, волосы аккуратно струились по плечам. Что-то внутри откликнулось на этот притягательный, даже немного магический образ, словно Аля услышала старую забытую мелодию.

Её внимание привлекли слова:

«Идеал. Как визуализировать свою мечту?»

Забавно, что они возникли под скучными строками упражнений для здорового образа жизни. Но почему-то Але казалось, что Агата пишет вовсе не об этом. Не о диетах и отжиманиях, а о чём-то гораздо более глубоком и важном.

Не удержавшись, Аля отвлеклась от проекта и перешла по ссылке. Оказалась на сайте Агаты, словно переступив невидимый порог между мирами. Минималистичный дизайн — чёрный фон, белый текст, несколько фотографий — сразу привлёк её внимание. Всё тот же очаровательный взгляд на снимках обещал помощь.

Листая страницы, Аля читала о стремлении к мечте, идеалах и желанной жизни. Каждое слово, каждая фраза будто задевали что-то глубоко внутри, самую суть, самую боль, самые разорванные струны души.

Наконец, она увидела ту самую статью:

«Идеал. Как визуализировать свою мечту».

Руки Али дрожали от волнения, когда она перешла по ссылке и начала читать, словно приближаясь к источнику неведомой силы.

«Каждый из нас стремится к идеалу. Но что такое идеал? Это не просто абстрактное понятие, а конкретный образ, который мы можем визуализировать. Представьте себе, каким вы хотите быть, как вы выглядите, как двигаетесь, как говорите. Чем больше деталей вы визуализируете, тем ближе будет ваш идеал. Идеал — это не просто мечта, это цель. Чтобы достичь её, нужно сначала увидеть её перед собой. Нарисуйте свой идеал, создайте его в своём воображении. Пусть он станет вашим проводником в мир желаний и самых сокровенных сновидений».

Внутри сразу загорелся лёгкий огонёк надежды — маленький, трепещущий, но такой яркий в её внутренней тьме. Даже этим бездушным текстом на экране неизвестная Агата согрела её, заставила поверить, что ещё не всё потеряно. Что она ещё может что-то изменить.

«Жаль, что у нее такие дорогие консультации. Пять тысяч — слишком дорого. Мама точно не даст на психолога».

Очередная закрытая дверь, очередной недоступный выход.

Но Аля не сдавалась. Она больше не хотела сдаваться. Она знала, что будет что-то делать, что начнёт исправлять свою серую, унылую, одноцветную жизнь — раскрашивать её, как когда-то детские рисунки.

Потому что она умела творить.

Аля вспомнила родной детский сад, окружённый цветным забором с рисунками улыбающихся зверей. Некоторые из них нарисовала именно она. В детстве Аля увлекалась рисованием, и все называли её талантливым ребёнком. Потом интерес к живописи угас, погребённый под грузом комплексов и неуверенности. Творчество стало казаться ей бессмысленным и неспособным исцелить душу.

Но сейчас ей как никогда захотелось снова попробовать нарисовать тот самый недостижимый идеал, к которому она стремилась — воплотить его, дать ему форму, цвет, жизнь.

Она вскочила с кровати и начала перерывать комнату в поисках старого мольберта. Десять лет назад, когда они переехали, часть детских вещей оставили в этой квартире, и мольберт точно должен был быть среди них. На нём мама когда-то учила маленькую Алечку рисовать, терпеливо направляя её неуклюжие пухлые пальчики.

Через несколько минут Аля нашла его в углу, под грудой коробок, покрытых плотным слоем пыли. Краски, карандаши, бумага — всё на месте. Забавно, что на мольберте ещё остались следы краски, которыми она испачкала его, будучи ребёнком — ярко-синие кляксы цвели былой наивностью. Пыль, осевшая на поверхности, мягко разлеталась в воздухе, кружась в тусклом свете настольной лампы, как снежинки в метель.

Пальцы Али слегка дрожали — от страха, от ожидания, от предвкушения. Она установила мольберт у окна, где свет падал под правильным углом. За окном уже стемнело, только тусклое сияние уличного фонаря пробивалось сквозь занавески, отбрасывая на пол мягкие тени. Аля взяла в руки карандаш, ощущая его привычную шероховатость, будто здоровалась со старым другом. Закрыла глаза на мгновение, пытаясь представить себе желанный образ.

В голове всплывали обрывки статьи Агаты:

«Идеал — это не просто мечта, это цель. Нарисуйте его, создайте его в своём воображении».

Слова звенели в голове серебряными колокольчиками, обещая что-то новое, что-то настоящее.

Аля открыла глаза и коснулась карандашом бумаги. Первые линии вышли робкими и неуверенными, как первые шаги младенца. Рука дрожала. Аля уже не помнила, когда в последний раз садилась за мольберт. Но постепенно движения становились быстрее и увереннее. Она рисовала лицо — высокие скулы, изящный нос, всё то, чего ей так не хватало в реальности.

Сердце забилось быстрее. Это был не просто рисунок, а часть её самой — тайная, скрытая от чужих глаз, даже от её собственных. Она погрузилась в процесс, забыв обо всём вокруг. Карандаш скользил по бумаге, оставляя за собой тонкие, изящные линии — изящные, как у девушки из её воображения.

Пальцы двигались почти сами собой, будто древняя сила направляла их изнутри. Аля добавляла детали — густые ресницы, мягкие волны рыжих волос, падающие на плечи. Каждый штрих казался шагом к идеалу. Каждая линия — шагом из темноты к свету.

Наконец она взяла в руки кисть, окунула её в баночку с водой, а затем в краску изумрудного, как весенняя трава, цвета. Начала закрашивать платье идеальной Александры. Краска ложилась на бумагу мягко и почти нежно. Что-то внутри откликалось на этот процесс, трепетало, кричало, хотело вырваться наружу.

Она добавляла тени и блики, делая платье объёмным и живым. Потом взяла другую кисть и начала работать над волосами. У красавицы на рисунке волосы получились тоже рыжими, но гораздо более яркими, чем у Али, — насыщенными, словно огонь в ночи.

Каждый мазок кисти казался шагом к оживлению этого образа, к тому, чтобы воплотить его в жизнь, в себя саму. Внутри самой Али что-то менялось — что-то сдвигалось с места, пробуждалось, начинало дышать. Время будто замерло. Ночь, наступающая на город, недоделанные уроки, насмешки одноклассников — всё это потеряло значение.

Она не знала, сколько времени прошло — минута, час, два. Какая разница? Здесь, в этом уголке реальности, времени не существовало — только краски, линии, образы и дыхание.

Дверь в комнату открылась. Аля вздрогнула, на секунду вернувшись в настоящее, словно пробудившись от глубокого сна, и увидела папу. Он стоял на пороге, вопросительно приподняв брови; в глазах читалась смесь любопытства и озабоченности.

— Как успехи с уроками? — спросил он, заглядывая в комнату и внимательно изучая её перепачканные красками руки.

Аля обернулась и улыбнулась. Впервые за сегодняшний день — впервые с тех пор, как пересекла порог ненавистной школы с её насмешками и унижением.

— Уроки готовы, а я просто решила немного порисовать.

Папа подошёл ближе и посмотрел на рисунок. В его глазах загорелся интерес, смешанный с удивлением и гордостью.

— Ого, да ты прямо художник! Очень красиво.

Ощущение домашнего уюта разлилось по телу, как горячий чай в холодный день.

— Спасибо.

Папа провёл рукой по рисунку, словно хотел прикоснуться к миру, который она создала на бумаге — осторожно, бережно, почти благоговейно.

— У нас на работе скоро выставка талантов. Можешь нарисовать что-нибудь?

Аля мягко коснулась его руки. Его пальцы пахли табаком и еле уловимым ароматом мыла — такой знакомый, родной, папин запах.

— Конечно, папа. Но можешь взять и этот рисунок, я не против. Когда я его дорисую…

Она замолчала, разглядывая своё творение, пытаясь увидеть его чужими глазами — картину без изъянов, которую создала она, девочка с тысячей комплексов.

— Я просто не знаю, смогу ли в ближайшее время нарисовать что-то подобное.

Это внезапная вспышка озарением пробилась сквозь туман её неуверенности. Но ей не жалко отдать рисунок — не жалко выпустить часть себя в мир.

«Может, эта выставка на папиной работе сблизит нас…»

Папа положил ей руку на плечо, слегка сжал — как в детстве, когда любой кошмар мог быть развеян этим простым жестом.

— Не забрасывай свои таланты. У тебя хорошо получается.

Аля тихо поблагодарила его и вернулась к рисунку. В груди зажёгся маленький огонёк, который не погас, несмотря на все ледяные ветры в её жизни. Она понимала, как важно, чтобы её поддержал хотя бы один близкий человек.

Снова взяв в руки кисть, Аля продолжила рисовать. Время летело незаметно, словно песок сквозь пальцы. Несмотря на боль и переживания, она с воодушевлением дорисовывала картину, добавляя тени и свет, превращая плоское изображение в нечто живое и дышащее.

Кажется, прошло несколько часов, и рисунок стал ещё более детализированным — каждая прядь волос, каждая складка платья проработаны с любовью и вниманием, с какими она никогда не относилась к себе реальной.

Аля откинулась на спинку стула и смотрела на своё творение — как родитель смотрит на ребёнка, только что сделавшего первые шаги. На бумаге была изображена девушка — стройная, с роскошными рыжими волосами и пронзительными зелёными глазами, смотрящими прямо в душу. Изумрудное платье, струящееся по телу, как вода по камням, подчёркивало модельную фигуру.

Это была она, но другая — идеальная версия. Не просто худее или красивее — свободнее, живее, настоящее. Глядя в глаза нарисованной девушки, Аля чувствовала: та гораздо более живая, чем она сама, погрязшая в боли и комплексах.

Но теперь Аля знала, что может стать ею. Она верила в это — впервые за долгое, очень долгое время.

Тревога всё ещё жила в ней, как старая рана, ноющая перед дождём. Но теперь она была готова начать этот путь. Пусть глаза слипались от усталости, руки дрожали, а уроки она так и не сделала до конца.

«Но какая разница?»