Прямые пути

Глава 16

Очнувшись, Рес почувствовал огромное, вселенское ошеломление. Император — демон?! Живет одновременно в двух телах, человеческом и какой-то путанице из ниток?! Переселяется в наследника во время обряда передачи власти?!

Быстро взял себя в руки, повернулся к Леск. Она была напугана, даже в панике. Смотрела на Реса, но — как будто сквозь него, опять какое-то колдовское виденье.

— Что… — начал он.

— Твоя тень изменилась, — дрожащим голосом прошептала Леск.

— Тень? — Рес даже глянул в темноту, куда его тень от света костра должна отбрасываться, потом сообразил, что о другом речь, о волшебных каких-то делах. — И что?

Леск подалась к нему, взяла за руки. Она дрожала. Долго смотрела колдовским взглядом и облегченно выдохнула:

— Твоя душа не изменилась, только тень.

— Так все в порядке? — успокоился Рес.

— Нет! — выкрикнула Леск. — Душа не повреждена — это очень хорошо, но тень…

— Выживу? — нетерпеливо перебил Рес.

Леск вздрогнула, уставилась расширенными глазами. Покривила губы:

— Выживешь, но… ты не понимаешь…

— Если выживу, то оно того стоило.

— Что?!

— Знаешь, в кого я вселился?

— Не важно!

— В Императора!

— Не важно!!! — совсем заорала Леск.

Рес пораженно уставился на жену. Она торопливо бормотала какие-то заклинания, в сомнении качала головой.

— Да что такого с этой тенью? — досадливо спросил он. — Я ж не знаю.

Леск, закончив колдовать, потерла лоб, еще раз покачала головой. Усмехнулась, от чего Рес тут же успокоился, и принялась объяснять:

— Колдовская тень — всего лишь след. Отражение потоков сил каждого человека… и не только человека. Если тень меняется, значит, что-то изменилось, человек что-то потерял. Или приобрел, или кто-то к нему присоединился… Хуже всего, если кто-то потусторонний присоединится. Но ты передо мной один — только одна сущность. Твои потоки в порядке, защита не ослабла, ты даешь мне достаточно силы. Значит — ничего не потерял.

— Приобрел, значит.

— Да, похоже, у тебя открылись какие-то способности к волшебству. Раньше им мешала твоя естественная защита, но сейчас они усилились.

— А что за способности-то?

— Не знаю. Что-то… необычное. Как будто ты вступил в поединок, пропустил удар клинком, но он всего лишь вскрыл тебе нарыв. Нет, это волшебство нельзя использовать! Никогда! Не надо было… Я не имела права его использовать. Нельзя проникать в чужую душу. Я даже знать не хочу, что ты узнал!

— И все же оно того стоило, — медленно сказал Рес. — Император-то в Равнинной империи — огненный демон.

Леск как будто и не удивилась. Уточнила:

— Одержимый? И знает об этом?

— Тот, что сейчас — не знает. Другие, раньше, догадывались. Он, демон этот, научился незаметно вселяться и человеком управлять. Без грубости — человек всю жизнь уверен, что сам решает, а это его демон изнутри подталкивает.

— Волшебство разума, — кивнула Леск. — Давай спать, завтра все расскажешь.

— Давай.

Принялись расстилаться. Сцепились случайно взглядами, смотрели-смотрели и, быстро раздевшись догола, залезли в один спальный мешок. Леск первая, Рес за ней — как в огонь с холода.

В последнее время их страсть разгорелась вовсю. Особенно у Леск, Рес-то и так всегда готов. Как будто она чувствовала, что недолго осталось, как будто короткое у них будущее. Может быть, Леск испугалась всех этих странностей с волшебными потоками — даже Рес теперь понимал, что ничего хорошего они не предвещают. А может быть — действительно чувствовала что-то, ведь хоть и не провидица, но, все же, колдунья.

Проснулся Рес от того, что Леск водила по его коже пальцами — не ласкала, а рисовала волшебные знаки. Должно быть, пыталась выяснить, какие у него открылись волшебные способности, раз тень изменилась. И все равно завелись, так что выбрались из мешка уже к полудню. Рес первый, чтобы подать Леск ее одежду, а то вдруг простудится.

Пока собирались и когда уже тронулись, рассказал про душу Императора все, что запомнил. И соображения свои добавлял:

— Он туповат, по-моему. Он колдует и на всех действует… Внушает людям то, что сам про них думает. Думаешь, просто так само сложилось, что лесовики веселые, предгорники обстоятельные, а равнинники гордые?

— Спесивые они, а не гордые. Но… те предгорники, что живут в Лунном и Алмазном княжествах… действительно отличаются от имперских. Обычные они, совсем не такие… обстоятельные. От долинников только наружностью отличаются. А мы?..

— Не, на нас не действует. Разве имперские побережники особенные какие-то? А вот отношение к нашим — это Император внушил всем народам империи.

— Так из-за него нас считают подлым народом?!

— Ну, это, положим, не все. Знаешь, я так скажу: Император, Квирас и Панх к нашим по разному относились, а все равно похоже. Было что-то общее, страх и недоверие какие-то. Панх побаивался, Квирас подлыми считал и боялся. Император… и то, и то, а еще ему наша человечность странной казалось.

— Человечность?! — удивилась Леск.

— Ну, мы же помогаем, если кто в беде. По обычаю.

— Ага, если самим эта помощь ничего не стоит. И то — чаще из-за древних обычаев, чем от души.

— Да я же и говорю — глуповат он. Сам не знает, что делает. А что до наших, то у Тарджи к нам отношение совсем свое было. Совсем не такое, как у Квираса и Панха. Да я уверен почти — это потому, что на него императорское колдовство не действовало ни разу.

— Может быть, но… было бы слишком просто. И слишком… мощно. Знаешь, я только сейчас поняла, насколько необычен закон империи, по которому Император сам передает власть наследнику в пятдесят пять лет. В других странах унаследовать власть можно только после смерти правителя. Конечно, он сам может отречься, но это редкость. И в империи не отрекается, всего лишь передает власть.

— И получается, что правителями становятся старики. Самое время на покой уходить — внуков нянчить, на солнышке греться. И это же не только там, где власть наследуется, если где выбирают правителей, так тоже стариков. Да и где назначают. Да на наших посмотри — где ты видела молодого старейшину или клинного?

— В круге рыбаков есть молодой первый мастер.

— И сколько ему?

— Под сорок…

— Вот видишь. Да давно уже по одной этой необычности можно было заподозрить…

— Что Император одержимый? — Леск усмехнулась и покачала головой.

— Да, звучит глупо. Особенно когда колдовство не действовало, глупо прозвучало бы. Однако разве одна примета?

— А есть еще? — вскинулась Леск.

— Да вот, хотя бы, почему, как Императором становится, наследник имя теряет? А потом, как власть передаст, снова имя возвращает. Помню, в кабаке одном чуть до драки не дошло — спорили, как теперешнего Императора звали раньше, Тай или Сэй. Мы-то думали, Император — должность, а ты гляди, имя на самом-то деле.

Леск опять покачала головой:

— Имя нельзя считать надежным признаком, есть и много более странные обычаи. Но если вспомнить прошлое… В некоторых свитках написано о недостойных наследниках.

— Недостойных?

— Да, восемьдесят лет назад наследник Сэй был пьяницей и развратником, к тому же не раз выказывал неуважение Императору. Многие боялись, что он доведет империю до беды, предлагали Императору сменить наследника, отложить передачу власти. Он отказался, передал власть. И наследник стал обычным Императором. Не лучше и не хуже других.

— А когда сам передал власть, снова стал пьяницей?

— Верно. Или другой Сэй, сто сорок лет назад — он был трусом и плаксой, а Императором стал таким же волевым, как и все остальные. Оба этих Сэя, передав власть, удалились от управления империей. Другие бывшие Императоры становились посланниками, наместниками — да хотя бы теперешний наместник Юга, чем плох? Еще оставались советниками при новом Императоре… и порой советовали такое… Свои же указы отменить советовали и не могли объяснить, почему вдруг сменили мнение. Наследник Тай в позапрошлом столетии к двадцати шести годам командовал четырехмачтовиком и все строил замыслы войны с Закатными Островами. Став Императором, наоборот укреплял мир. А передав власть, командовал имперским флотом и снова строил замыслы. Каждый месяц докладывал Императору, но тот не согласился.

— И никто этих странностей не заметил, — усмехнулся Рес. — Колдовство.

Потом Леск завалила Реса вопросами про императорские знания и замыслы. Больше всего, конечно, про колдовство, первым делом спросила:

— Он знает о нарушениях в потоках сил?

— Знает, докладывали ему. Сказал своим придворным колдунам, чтобы разобрались, а сам не особо напуган — все равно собирался перебраться в другой мир. Который полностью принадлежит Равнинной Империи, и только ей. Как раз решает, какой выбрать из покоренных. И что с собой взять. Да ему бояться-то нечего — все равно на самом деле не здесь живет, а в своем огненном мире.

Леск поежилась и продолжила расспросы. Про придворных колдунов, другие миры, войну. Кое-что записала — умеет же, не слезая с коня.

Рес отвечал и думал — что же дальше-то теперь делать? Кто поверит, что Император одержимый? Чем доказать, если Леск не хочет никому рассказывать про колдовство, которым отправляла Реса в чужие души? Ведь первым делом спросят: «Откуда вы знаете?» Может быть, есть какой-то другой способ проверить, не зря же демон, когда только появился в этом мире, боялся колдунов и оберегов. Как-то в прошлом умели различать одержимых. Так ведь Император и сейчас не подпустит к себе с проверками. А еще: знание-то ценное, расскажешь кому-нибудь, а он решит оставить его себе и убьет рассказчиков. Даже храмам доверять нельзя — служители тоже могут захотеть тайну Императора себе целиком. И убьют ведьму с посредником, хоть и без удовольствия. Потом всю оставшуюся жизнь поститься будут. Кому еще можно рассказать — Ринку? Вождям побережников? Может — имперским дворянам? Никому верить нельзя. Разве что письма рассылать всем подряд, но тогда, может выйти, все подряд начнут охотиться на Реса и Леск.

И еще вопрос — не стоит ли оставить тайну тайной? Ведь смута будет в Империи. А может и наоборот к лучшему выйдет — война эта в других мирах заглохнет.

К тому же есть и другие дела. Причем неизвестно, срочные они или вовсе зряшние. А если вдруг Рес и Леск погибнут по пути к Белому зеву или обратно? Тогда никто так и не узнает тайну Императора.

Потому Леск и решила все записать. Найти бы еще, кому отдать потом записи на хранение.

— Все-таки лучше всего будет рассказать про все это нашим, — вздохнул Рес.

— Лучше степнякам, с ними проще, — возразила Леск. — И до них легче добраться, ближайшее селение наших на Вороне, а прямых троп туда нет.

И то верно, отношения между людьми степи и побережья издавна хорошие. Побережники появились в Холодной Степи позже, чем в других странах — море далеко. И все же стали селиться вдоль крупных степных рек: Вороны, Клинка, Чистой, Дождевой, Холодного Потока. Держались, как и везде, замкнуто, но уважали степняцкие обычаи. А то вон, у долинников принято бить жен, согласно надписям в священных пещерах. У кочевников все наоборот, самое большее — можно отправить жену обратно родителям, если изменила или надоела. Долинников это жутко возмущает, говорят — пример плохой. А в стране Десяти племен не считают кочевников людьми — по тамошним священным свиткам настоящему человеку должно жить на одном месте.

У побережников обычаи изначально ближе к степняцким — гостеприимство, твердость в обещаниях, отношение к женам, опять же. И народ они не очень-то оседлый, хоть и селятся в неподвижных жилищах, часто путешествуют — по торговым делам, на заработки, родственников навестить, просто так мир смотрят и с совсем даже им самим непонятными целями.

Так что прижились в Степи. Главное — договорились с вождями и старейшинами. Порой селения побережников грабили лихие люди, так сами же степняки разбойников наказывали, часто выяснялось, что грабители — переодетые в степняков вольники или лунники.

Поначалу побережники только рыбачили или огородничали, потом развернули торговлю. В те времена бедные степняки нанимались на «творожную службу» — пасли чужие стада, оставляя себе надоенное молоко. Кобылье шло на белое серебро, а что делать с овечьим, козьим, коровьим? Продать бы излишки, да кому? Богачи очень неохотно отдавали за сыр мясо. Целые поколения степной бедноты сыром объедались, что-то и выбрасывать приходилось. Но появились побережники и начали скупать — и молоко, и творог, и простоквашу — делали почти не портящийся сыр и продавали в Лунное княжество или Равнинную Империю. Со степняками расплачивались не мясом или обещаниями, а серебром и золотом, и бедняки начали свои стада увеличивать. Кроме того, ремесленники побережников — кузнецы, гончары, столяры, ювелиры, сапожники — тоже для Степи полезны. А еще среди побережников оказалось много хороших певцов, за них степняки особенно благодарны — чтобы понять, почему, нужно знать зимнюю скуку, далеко не последнюю причину набегов. Польза выходила обоим народам друг от друга, рады были встречам, доверяли порой больше, чем соплеменникам. Доверие — ценность не из последних.

— Степнякам, пожалуй, и вправду лучше, — признал Рес. — Только кому? Просто запишем и попросим передать их вождям, а заодно нашим? Ненадежно. А самому мне к вождям не хочется.

— А знаешь, ты прав, надо записать и передать через кого-то. Хотя бы уехать успеем. Только кому передать?

— Да уж. Давай сперва запиши, а там подумаем.

Рес рассказывал о правлении Императра восьмисотлетней давности — как-то сам собой зашел разговор — Леск записывала. Когда ветер донес из-за сопки запах жилья. В этой местности могли быть зимовки табунщиков — прямая тропа не так уж далеко — но запах лошадей слабоват, если есть табун, то небольшой. Леск, еще попринюхивавашись, сказала:

— Скорняцкой пахнет. Наверное, здесь охотники.

Охотой в Степи обычно промышляют самые бедные, у кого совсем маленькие стада. Степняки от нужды приходят в отчаяние, как и люди других народов, так что стоит ли с ними встречаться — могут принять по всем правилам гостеприимства, а могут ограбить и убить.

Объехав сопку, посмотрели издалека: один единственный войлочный шатер, не новый, но с виду добротный. И кони около него привязаны хорошие, стало быть — не бедные здесь охотники, можно их не бояться.

Первыми встретили собаки — крупные, пегие, охотничьей породы. Не лаяли, а с любопытством принюхивались, вертя хвостами. А потом и люди высыпали. Мужчина высокий и плечистый, женщина ему под стать, трое детей лет восьми-десяти — близнецы или погодки. На круглых обветренных лицах степняков — доброжелательное любопытство. Очень гостям обрадовались — завели в шатер, усадили на лучших местах, выставили на низкий столик солонину, зернистый белый сыр, холодную зайчатину, налили белого серебра — это особый степняцкий напиток из перекисшего кобыльего молока. Детям было скучно сидеть со взрослыми, и их отпустили играть наружу. Представились, степняка звали Тагин, его жену, естественно, Тагин-са, то есть «сила и жизнь Тагина». Оказалось, что хозяева — кочевые бортники, в теплое время разъезжают по степи с ульями, выбирая места, где много цветов. Последние лет двести у степняков это не менее почетное занятие, чем пасти лошадей или овец. А сейчас пчелы еще спят в ульях, и бортники занялись охотой, чтобы не скучать.

Да, небедные: в шатре вышитые коврики и подушки, столик работы мастера-столяра, на войлочной стене развешены клинки хорошей стали: «сосновая игла» и «крыло сокола». И домашняя одежда степняков — из тонкой ткани.

Не успели допить первые чашки, когда Тагин-са, гордо улыбаясь, внесла на деревянном блюде огромную вареную рыбину, распространявшую запах ароматных трав. У Реса аж слюнки потекли. Знают степняки, чем угощать побережников — жарить рыбу на углях, как надо, не приспособились, так придумали варить ее с травками, чтобы было, чем гостей порадовать.

Гостеприимство, пожалуй, сильнее всего объединяет людей степи и побережья, какой-нибудь равнинник не поймет, почему его, совершенно чужого человека, пригласили в дом и кормят самым лучшим, даже — специально для него приготовленным. Испугается и убежит. Или попытается заплатить хозяевам, тем самым их обидев. А вот Рес знает, что в оплату достаточно рассказать несколько занятных историй, и не видит в этом ничего особенного. Рассказал про южные моря — островные обычаи, коралловые рифы, морскую живность. Леск про несколько смешных случаев добавила. Не принято у степняков обсуждать важные вещи за едой.

Рес отогрелся, расслабился. Потягивал белое серебро и лениво раздумывал про обычаи разных народов. Да вот, хотя бы, в еде — тем же лунникам и лесовикам белое серебро кажется отвратительным потому, что из кобыльего молока. Тысячелетия рядом со степняками живут, и до сих пор не оценили. Лесовики на озерников косятся, что те белок едят. И слышат в ответ: «А сами-то речных крыс жрете!» Так и переругиваются соседи. Но сходятся в отвращении к любимой пище дельтовиков — крабам, ракам, креветкам. Дельтовики же готовы простить белок и водяных крыс, но не медвежатину — виданное ли дело, есть мясо хищника! У каждого народа найдется любимое блюдо, для других отвратительное. У предгорников улитки, у трехречников лягушки, у песковиков саранча и долгоносики. Равнинники очень гордятся, что их кухня никого не отпугивает, и совершенно зря — у кого-то коровы священные животные, потому запрещено есть говядину. Для других отвратительна свинина. Южным горцам верования позволяют есть что угодно, при условии, что оно взрослое, а детеныши, личинки, яйца, икра — под запретом. Был как-то случай: угостили горского посланника жареной свиньей мелкой породы, и пришлось долго доказывать, что это не поросенок. Если верить моряцким байкам, дикари-людоеды с дальнего юга, узнав, что кто-то где-то ест грибы, теряют сознание от ужаса.

Рес хотел сам пересказать эти байки, уже и рот открыл — как раз Тагин-са закончила рассказывать, как кто-то выставил на ночь сапоги из шатра, а в них заползли греться змеи. И вдруг Рес увидел самого себя со стороны — вот он сидит, уверенный такой, спокойный, щурится по-кошачьи, будто опять что-то задумал. Хочется к нему прижаться, обнять…

Рес перепугано вскинулся, облил себя белым серебром. Принялся отряхиваться, отчаянно стараясь придумать, как бы объяснить свой рывок. А Тагин уже обеспокоенно спрашивал:

— Что случилось?

— Да так… Вспомнил кое-что, — врал на ходу Рес. Не говорить же правду — она ж такая, что не поверят даже с твердыми доказательствами. А если поверят, то могут перепугаться, что в их душу какой-то чужак пролезет без спросу, еще и сам того не желая.

Леск смотрела нахмурившись и опять — колдовским взглядом. А кажется, будто ждет от Реса объяснений. Степнякам уж точно так покажется, а значит надо все-таки что-то сказать, иначе странными будут выглядеть отношения Реса и Леск. Да и степняков можно нечаянно обидеть недоверием.

— Мы в одном кабаке ночевали… — начал Рес. — На границе с Лунным княжеством…

— Забыли там что-то? — подсказала Тагин-са.

— Да, заплатить забыли! — ляпнул Рес.

— А-а! — протянул Тагин, смеясь одними глазами. Мол: не хочешь говорить, не надо, нам чужие тайны не нужны, своих хватает.

Тагин-са тут же рассказала забавную историю про охотника, как он забыл дома ловушки, а возвращаться нельзя — удачи не будет по расхожему суеверию. Охотник принялся кричать с двух перестрелов, а жена не расслышала, и принесла сапоги вместо ловушек.

Леск поглядывала на Реса вопросительно — значит, ничего страшного колдовским зрением не увидела. Уже хорошо.

Рес все не мог очухаться. После Императора, Тарджи, Панха и Квираса тоже долго отходил, но с ними он сливался полностью, аж себя забывал, а в душу Леск так, мельком заглянул. Однако увидел достаточно. Больше всего — как жена относится к нему самому, то ли потому, что как раз тогда она на него смотрела, то ли действительно так для Леск важен. Узнал, между прочим, что сначала ей не понравился. Нет, парень он видный, крепкий, ловкий, пахнет хорошо, но — мало этого, по крайней мере, для Леск. Ведь первый раз обратила на него внимание, когда ударил человека по голове рукоятью — разнимал драчунов на стоянке беженцев. Какая-то кумушка тогда неодобрительно пробормотала: «Таких на суше не хоронят», — что бы это ни значило. Присоединившись к беженцам, Леск мысленно разделила их на «испуганных» и «глупых» — которым не хватает ума, чтобы осознать происходящее и перепугаться. Рес испуганным не выглядел, значит — глупый. Вообще, казался «простым человеком» — насмотрелась Леск на таких, согласных убить за ведро рыбы, но не умереть за него. Помог с рассыпанными свитками, но ясно, зачем — соблазнить хотел. Еще и раззявой оказался — на нож наступил, из-за чего отбились от своих.

Потом изменилось мнение. Вернее, Леск увидела, что Рес на самом деле далеко не глуп — ловко прикидывался дворянином, легко вникал в сложные расчеты, красноречие неплохое показывал. Кроме того — смелый, решительный, боец отличный, если куда влипнет, думает исключительно о том, как выбраться. Окончательно Леск поняла, что любит его, после первой встречи с драконами — испугалась тогда за Реса больше, чем за себя.

Но не из-за этого всего Рес очухаться не мог, а потому, что совсем уж краешком прикоснулся к волшебству — понял, как воспринимает мир колдунья. Леск ощущала движение волшебных сил — не объяснишь человеческим языком, на что они похожи. И видеть волшебство могла, если надо — это уже понятнее, ближе к привычному людям зрению. Все равно сложно объяснить. Вот так вот: понимаешь, а объяснить не можешь, бывает же…

Рес действительно очень многое узнал о колдовстве, гораздо лучше понял, как творятся заклинания. Мог бы, пожалуй, и сам колдовать — вслепую, не зная, получается ли. Сложное колдовство недоступно — для него нужно учитывать потоки волшебных сил, другое всякое, без колдовского чутья непонятное. Еще Ресу навыков не хватает, знаний. А простенькое что-нибудь можно попробовать. Да хотя бы с волшебным зеркалом поиграться, на прямую тропу стать… нет, с тропами лучше не рисковать. Под присмотром Леск разве что.

А вот как ему удалось пролезть в душу Леск, Рес не понял, да и она сама тоже — все время поглядывала вопросительно и озадаченно. Как еще и отнесется, когда узнает… Тайн каких-то Рес у нее в душе не обнаружил, но это не значит, что нет их.

Рес уже очухался, тем временем рыбу доели, оставив лучшие куски детям, и приступили к сладкому — медовым лепешкам, засахаренным ягодам и отвару ароматных трав.

Тагин рассказывал очередную историю, как в селение побережников Тонкая Кость на Холодном потоке явились беженцы из империи. Их приняли, но оказалось, что и местные и прибывшие — из одного рода резчиков стекла звездной дороги. И это тоже ничего, но и у беженцев, и у местных было по своей старейшине рода, которые не смогли договориться, кому же из них дальше командовать. Аж поединок на ножах хотели устроить.

— Из-за власти?! — удивилась Леск. — С ума посходили?!

— Из-за того, что никто из них власти не хотел, — объяснил Тагин.

— Ах вот в чем дело… Понятно.

Если бы историю рассказывал не степняк, а, скажем, морянин, вообще верить не стоило бы. Услышал кто-то, что две старейшины одного рода оказались в одном селении, а остальное несложно додумать — обычно так. Но у степняков не принято добавлять к слухам подробности от себя — все равно выясняется, как на самом деле было, и начинают выискивать, кто первый соврал. Найдут и верить больше не будут.

Тагин-са покачала головой:

— Мы можем понять, почему ваши старейшины не хотят быть старейшинами. Но почему до смерти? В Степи поединки редкость. Последний был восемнадцать лет назад — между молодыми парнями из-за женщины. Поединков между женщинами не помнят даже старики, только в легендах бывает. А между старухами… Такого никогда не было.

— Так они все же подрались, или растащили их?! — спросил Рес.

— Растащили, — кивнул Тагин. — Теперь договариваются. Так куда вы направляетесь?

Все правильно — поели, о ерунде поболтали, пора и о важных делах поговорить.

— Нам нужно к Белому Зеву, — сразу и напрямую ответила Леск. — Я колдунья, и нам нужно выяснить, что происходит с волшебными потоками.

Степняки помолчали, нахмурившись. Незаметно, чтобы испугались колдуньи, да и не суеверны они — носят только по одному простому оберегу из храма всех богов. И все же не нравится им, что гости собрались к Белому зеву. Тагин качнул головой:

— Это слишком опасно. Там фоликсы.

И замолчал. Сказано достаточно, чтобы побережники отказались идти к Белому зеву. Если знают, кто такие фоликсы, и не совсем дураки. Удивляться, возмущаться — оскорблять себя и гостеприимных хозяев. Не судьба?..

— Белый зев оказался в промежутке? — вдруг спросила Леск. — Или даже в другом мире? Фоликсы встречаются только на Колдунье, там много переходов из их родного мира в наш. И они приходят только осенью, когда у красной рыбы нерест.

Тагин поднял бровь:

— Вы все равно хотите туда идти?

— Если есть какая-то возможность, — ответил Рес. — И не слишком опасно.

Степняк помолчал, кивнул какой-то своей мысли:

— Опасно. Шаман Агир из рода серых рысей ходил туда. Рассказывал. Когда в наш мир начало возвращаться волшебство и ожили прямые тропы, несколько десятков их сплелись у Белого зева, и весь узел переместился в какой-то промежуток, потому что в нашем мире он был бы слишком неустойчив — так говорит Агир. Дальше на север — каменистые пустоши. Раньше туда почти никто не забирался, а сейчас — многие, не сойдя вовремя со прямой тропы. Видели следы фоликсов и возвращались.

Рес не был удивлен, что Тагину, обычному бортнику, так много известно. Это знаменитое «Длинное ухо», из-за которого степняков подозревали в колдовстве даже в самые несуеверные времена. Суть такая, что слухи в степи обгоняют почтовых птиц, все про всех все знают, а утаить что-то почти невозможно. Сами степняки объясняют просто: небо слышит любое сказанное слово, и у неба нет тайн от людей.

— Фоликсы тоже ходят прямыми тропами, — продолжал Тагин, — и оказываются в нашем мире. Или пустошь тоже утащило в их промежуток. Там и прямые тропы ненадежны — слишком близко друг к другу, и потому легко сбиться еще до пустоши. Обычные люди стали вести себя на прямых тропах осторожнее, но тем, кто связан с колдовством, нужно к Белому зеву. Туда отправлялись наши шаманы — встретили фоликса и едва успели сбежать, даже колдовство не помогло. Хорошо, что у них были быстрые лошади. Потом отряд повелителей демонов из страны Десяти племен. Все — колдуны, с множеством оберегов, волшебных печатей, с заговоренным оружием. Они не вернулись. Агир пошел один. От фоликсов он прятался. Ни одного не видел, только слышал, как они ползают. Такая большая тварь не может передвигаться бесшумно. Потом, уже в другом промежутке, на Агира нападали огромные птицы, он шел ночью, а днем прятался. Потом встретил каких-то покрытых панцирем тварей, говорит, что отбился волшебством смерти. Потом шел по леднику из соленого льда. Но добрался до Белого зева, говорит, что волшебные потоки там бурлят, как в котелке. Опасно там оставаться, Агир даже не заходил в святилище. И еще говорит, что у него на глазах сливались какие-то вихри. Говорит, сливались, но не усиливались. Агир тогда узнал, что хотел, и сумел вернуться прямой тропой.

— А что он хотел узнать? — живо спросила Леск.

— Не сместятся ли прямые тропы. И не превратятся ли во что-то.

— А волшебными потоками не занимался? Когда это было?

— В самый снег. Дней сто назад.

А с волшебными потоками непонятное началось дней пятьдесят назад.

— Почему Агир пошел один? И пешком? — выспрашивала Леск.

Тагин внимательно посмотрел на нее. Качнул головой:

— Чем больше людей в одном месте, тем легче фоликсу их обнаружить. Так говорит Агир. Вдвоем в два раза опаснее, чем в одиночку, но втроем — уже не в два раза, а в четыре. Вчетвером уже раз в двадцать. Потому и на лошадях нельзя. Лошадей фоликсы чуют гораздо лучше, чем людей. Почему — я не знаю.

— Вероятно, фоликсы отслеживают искажения теневых потоков, — рассеянно объяснила Леск — она хмурилась, что-то обдумывая. Неужели все равно собирается к Белому зеву? Несмотря на фоликсов, промежутки и прочее? Наверняка думает: раз какой-то полуграмотный шаман прошел, то ведьма вершины, знающая уйму заклинаний, легко проскочит. Но ведь целый отряд отличных колдунов не вернулся! Рес решил, что запретит идти к Белому Зеву властью посредника. Им же вдвоем надо быть, Леск без Реса колдовать трудно.

Тагин тоже считал, что лучше не рисковать:

— После Агира никто туда не ходил. С тех пор промежутки могли измениться. Стать гораздо опаснее. Агир тоже говорит, что фоликсов со временем будет все больше.

Леск молча кусала губы. Рес видел, что она боится и сомневается, идти к Белому зеву ей страшно, но не идти — тоже страшно. А тут еще и знание о настоящей сущности Императора — вдруг оно важнее всех волшебных потоков? Можно ли рисковать?

Тагин, хоть и простой бортник, тоже увидел, что Леск волнуется:

— Неужели для вас так важно туда попасть?

— Важно! — подтвердила Леск.

— Да, важно, — согласился Рес, но тут же возразил: — Только мы и сами не знаем, стоит ли одно того. Если стоит, то и для вас тоже важно — да вообще, для всего мира. К тому же еще одно дело появилось, тоже непонятно, важнее оно волшебных потоков, или нет.

— Для всего мира? — зачем-то переспросила Тагин-са.

Тагин задумчиво вздохнул:

— Когда в мир вернулось волшебство, поначалу многие испугались. В каждой болячке видели порчу или сглаз. Сейчас успокоились. Не так уж страшно колдовство: душу в храме неба очистил, оберег в храме всех богов взял, и ничего не бойся. Зато можно лечиться у шаманов, ходить прямыми тропами. Но вы говорите, что может стать хуже?

— Может! — горячо подтвердила Леск. — Особенно если опустится небесная сеть.

Тагин чуть выпрямился — сам испугался? Леск про эту сеть Ресу рассказывала — жути нагнала, она умеет. В мире, где все слова волшебные, даже любая мысль обращается в колдовство разума, теперешним людям придется тяжело. Только самые тупые выживут.

Тагин повернулся к жене. Ни слова не сказал, но она, недовольно вздохнув, принялась отстегивать костяные пластинки от своего ожерелья — гадать собралась, как принято у степняков. Леск не доверяла всяким там предсказателям и прорицателям, говорила, что волшебство времени слишком ненадежно и капризно, легко ошибиться, а Рес доверял Леск, потому на гадание не надеялся. Да и Тагин-са чуть кривила недовольно губы, похоже, сама в эти свои пластинки не верила. А вот у Леск почему-то взгляд стал внимательным, она подалась вперед и спросила у Тагин-са, указав на пластинки:

— Это волшебные печати? Волшебство будущего?

— Да какое там, — пожала плечами степнячка. — Метки просто, что выпадет, то выпадет. Угадать, что будет, можно, если простой вопрос. И выпадет простое сочетание меток, а то часто такое выпадает, что разгадать невозможно. А поменять будущее нельзя. Что выпало, то выпало.

— Но ведь угадываешь, — мягко возразил Тагин.

— Не всегда. Зато почти всегда можно обойтись и без гадания. Какой у вас вопрос, идти — не идти?

Леск, подумав, уточнила:

— Идти прямо сейчас, отложить на потом — когда уладим другие дела, — или не идти.

Не слишком ли сложный вопрос, ведь гадание только с простыми действует? Но Тагин-са спокойно кивнула, принялась выкладывать метки, что-то бормоча. Сначала выстроила в прямой ряд, потом приращивала к нему кривые ответвления. Сложный выходил знак. А как же случайность? Обычно в гадании надо что-то подбросить или выбрать вслепую, или, там, краску разлить — очертания пятна тоже случайными будут. А такое гадание больше на расчет похоже, словно будущее предопределено и его можно просчитать. Нет — Тагин-са сняла с ожерелья еще одно украшение в виде крошечного боевого топора. Подбросила его так, чтобы упал, не задев выложенных меток. Несколько их переместила на другие «ветви». И, вздохнув, сказала:

— Выходит, что вам надо идти. И прямо сейчас, про другие дела можно вообще не думать.

Ресу совсем не хотелось приближаться к фоликсам. А тем более — подпускать к ним Леск. Хотелось домой, на Горячую Чернь. Да вообще, нельзя вот так вот, не подготовившись, ломиться в гиблые места. Правильнее всего было бы собрать как можно больше колдунов, пусть посоветуются, как ловчее добраться до Белого Зева, чтобы фоликсы не съели. Хорошо бы обереги всякие задействовать. И как может быть, что знание про настоящую сущность Императора вдруг стало не важным, аж можно вообще не думать? Что тогда важно? Может, на самом деле Ресу привиделось, что он в чужие души лазил? Вот уж нет — не бывает таких взаправдашних видений.

Леск, вон, тоже хмурится и в сомнении покусывает губы. И Тагин недоволен, головой покачивает.

— Это точно? — спросил Рес. — Нам обязательно идти прямо сейчас?

— Выходит, что так, — медленно сказала Тагин-са. — Не прямо сейчас, но на другие дела времени не тратить. На редкость точный ответ сложился. Особенно, как на последнее время.

— А что, редко складывается?

— Да, слишком часто выпадает пустота. Как ни разгадывай, кроме пустоты ничего не получается.

— Пустоты? — переспросила Леск.

Тагин-са кивнула:

— Как будто что такое случиться, что невозможно описать никакими знаками. Хотя знаками все можно описать, хоть приблизительно. Должно, это из-за тех изменений в волшебных потоках, про которые ты говорила. Они же могут влиять на волшебство времени?

— Прорицатели и предсказатели почему-то в растерянности, — вставил Тагин. — Целыми днями пьют вино, вместо того, чтобы предсказывать.

Леск все также хмурилась, но заметно побледнела. Тихо прошептала на искаженном языке побережников:

— У нас нет времени.

Рес почувствовал злость, но тут же взял себя в руки. Спросил у Тагин-са:

— И сильно нам надо спешить? Может, вправду прямо сейчас двигаться?

Ответил Тагин:

— Можно еще раз разложить метки, но я могу сказать и без них: нельзя отправляться вечером по неверной дороге. Лошади плохо видят в темноте.

Ну что ж, стало быть, Рес и Леск хоть одну ночь проживут лишнюю.

— Вы не боитесь фоликсов? — спросил Тагин.

— Я сделаю оберег, — рассеяно ответила Леск. — Или отобьюсь колдовством.

— Если вообще пойдем, — вставил Рес, стараясь говорить веско и уверенно.

Леск бросила на него быстрый взгляд, спорить не стала.

А Тагин кивнул:

— Такие важные решения следует принимать с утра.

Смеркалось, и Тагин вышел, чтобы заняться лошадьми и собаками, Тагин-са стала кормить и укладывать детей. Гостям выделили небольшой закуток, чтобы расстелить спальные мешки, завесили одеялами.

Рес думал, Леск начнет его убеждать идти к Белому зеву, но она спросила о другом совсем:

— Что случилось тогда… когда ты облился белым серебром и про кабак на границе на ходу выдумывал?

Рес рассказал, как влез к ней в душу. Леск спокойно рассматривала его серыми глазами. Усмехнулась:

— Тогда ты понимаешь, почему нам надо идти?

— Не. Ты тогда не про то думала.

Леск смущенно хихикнула:

— Действительно. Жаль, что ты не понимаешь.

— Слушай, а эта моя способность… что мне с ней делать?

— Она тебе не нравится?

— Да не особо. Мне бы чего в ремесле моем полезное, а по чужим душам лазить… совестно как-то. И оно, к тому же, само получилось, не собирался я…

— Новоприобретенными способностями действительно трудно управлять.

— То есть, долго еще будет так вдруг наваливаться? А если в поединке или еще где-то, где отвлекаться нельзя?!

— Но ты же сумел быстро разорвать связь. Просто нужно быть готовым.

— Все одно нарваться можно. А нам еще и мимо фоликсов идти, птиц этих. Нам точно надо идти, ты уверена?

— Да.

— А сколько у нас времени?

— Не больше пятнадцати дней. Возможно — меньше десяти. Рес… ты мне нужен как источник волшебных сил, которые можно запасти в печатях. Может быть, тебе не стоит идти?

— Сама пойдешь?!

— Если у меня будет достаточно силы, то я смогу себя защитить, а так мне придется защищать еще и тебя…

— Ничего, управишься! Чтобы печати сделать да силой наполнить, время надо, а нет его, сама говоришь. Не отпущу я тебя одну. Вот властью посредника и не отпущу.

Потом Рес рассказал про свои соображения насчет совета колдунов, Леск возразила, что нет времени.

Им еще было о чем поговорить, кроме того хотелось спать. Но сквозь занавесь пробился красноречивый храп степняков, Леск прижалась к Ресу, просунула ему под рубаху горячую ладонь. Старались не шуметь, потому медленные вышли у них ласки, нежные. На самом пике страсти Леск, чтобы не застонать слишком громко, вцепилась Ресу в плечо зубами. До крови, потом обрабатывала укус снадобьями из своей поясной сумки — у человека он опаснее змеиного.

Степняки с утра не хотели будить гостей, которым предстоит непростой путь, но побережники и сами проснулись — запах готовившихся на завтрак сырных лепешек разбудил.

Пока ели, Тагин еще раз переспросил Леск, так ли ей надо идти. Услышав ответ, покачал головой — вот, мол, что в мире делается. Степняки дали побережникам одежу потеплее меховых плащей — длиннополые куртки на верблюжьей шерсти с веревочной поддевкой, чтобы не потеть, двухслойные штаны, меховые шапки, сапоги, рукавицы. Отдали половину своего запаса сладких плиток — их делают из молока, меда, орехового масла и разных приправ, вываривают все это, пока не загустеет, потом отливают в овалы, толщиной два пальца. Детям плитки очень нравятся, сладкие ведь. А взрослым удобны, чтобы перекусывать на ходу или в засаде, потому что не только хороши на вкус, но и питательны, и долго хранятся, и уже готовы.

Когда переодевались и перепаковывались, Рес опробовал себя в колдовстве с волшебным зеркалом. И вышло! Хотел увидеть медведя — и зеркало его показало. Как-то в детстве Рес попробовал писать с закрытыми глазами и удивился, что получилось. Сейчас — такое же странное ощущение, тоже вслепую работал. Правда, когда попытался управлять изображением, оно сбилось — тут уж действительно надо видеть, что делаешь. А для Леск — проще простого, аж завидно. Она, пока Рес возился с зеркалом, сделала оберег, который должен был отпугивать фоликсов — у Шелтака был такой же. Всего-то кусочек выделанной кожи с волшебными знаками, не верилось, что сработает. Леск и сама не очень верила, говорила, что фоликсы разные бывают, а оберег отпугнет только таких же, как возле реки Колдуньи.

Тагин взялся проводить Реса и Леск до прямой тропы, что вела на север — к Белому зеву. Недалеко тут было. Тагин-са перед тем, как попрощаться, налила гостям по чашке воды, а когда отпили до половины, оборвала:

— Хватит, допьете, когда вернетесь.

Обычай такой, суеверие — чтобы вернулись наверняка.

Оседлали лошадей, проверили поклажу и отправились припорошенной легким снежком степью. Сколько ни оглядывался Рес, все видел, что Тагин-са с детьми стоят рядом с шатром и смотрят вслед, пока вовсе не скрылись вдали.

На ходу Леск рассуждала, какое волшебство доступно Ресу. Немного его было — зеркало вот, кое-какие защитные заклинания, некоторые знаки. Остальное либо не дастся, либо слишком опасно. Тагин молча слушал. Потом стали выспрашивать у него подробности про Белый Зев, фоликсов, поход Агира — и узнали кое-что полезное, к примеру — фоликсы издалека чуют запах крови.

Когда уже почти добрались, на Реса снова накатило — проник в душу Тагину. Почти сразу вырвался, Леск и не заметила ничего. Тайн каких-то Рес у степняка не вызнал, обрывки разные: бескрайняя зеленая степь, вылетающие из улья пчелы, улыбка и горячий живот Тагин-са, новорожденный сын на руках. А все равно совестно теперь Тагину в глаза смотреть.

К прямой тропе вышли еще до полудня — Леск ее издали почувствовала. Долго и многословно прощались с гостеприимным степняком — понимали, что надо спешить, но все равно оттягивали. Тагин смутился, узнав, что ему оставляют лошадей — он-то был уверен, что бескорыстно помогает ведьме с посредником. Но куда лошадей было девать, если дальше только пешком?

Наконец, Леск прочитала заклинание, взяла Реса за руку и сказала:

— Старайся идти вровень со мной.

Едва не опоздала с советом, ведь Рес еще ни разу не ходил прямыми тропами пешком, все на лошадях либо по воде.

Тропа несла хорошо, быстро. Мелькали на небокрае сопки, далекое в один шаг становилось близким, еще шаг — и скрывалось за спиной. Резко менялся ветер — то в бок дул, то в лицо, то сильнее был, то слабее. И тени слишком быстро удлинялись — потому что на север путь. От размеренной ходьбы стало жарковато, пришлось снять рукавицы, чтобы не вспотеть.

Заснеженная степь резко и неожиданно сменилась глинистыми пустырями, каменными россыпями с торчащими там и там большими валунами и редкими клочками жухлой травы.

— Мы уже в промежутке? — спросил Рес.

Леск неуверенно покачала головой:

— Не знаю. Не могу сказать.

Да, сказать трудно. Когда Рес попадал в промежуток не с прямой тропы, а просто так, то сразу это чувствовал — менялись цвета, запахи и так далее. Но сейчас и без того на каждом шагу все меняется.

Промелькнула широкая борозда на суглинке — явно чей-то след. Легко догадаться, чей. Рес почувствовал, как вздрогнула Леск — ведь года еще не прошло, как натравленный Императором фоликс убил ее друзей-хранителей. И все равно Леск идет к Белому зеву, стало быть, действительно нельзя по-другому.

Мелькнула еще одна борозда, потом третья. Не так уж часто, если прикинуть скорость хода по тропе — мало здесь фоликсов. И все равно хочется проскочить опасные пустоши побыстрее. Темнеет, конечно, но небо чистое, можно будет идти и при свете звезд. Жаль, Тагин не знал, почему шаман Агир сошел с тропы посреди пустошей — не потому ли, что боялся идти в темноте? Хорошо бы так.

Однако не вышло проскочить пустоши быстро — скорость уменьшалась. Постепенно, почти незаметно, однако неуклонно. Когда солнце коснулось горизонта, Рес обнаружил, что они с Леск хоть и шагают, но почти не двигаются. Раз в пять медленнее обычного пешего хода.

— Сходим с тропы, — решила Леск.

Они постояли, оглядываясь. В красном свете заката пустошь выглядела особенно зловеще и безрадостно, да еще опасностью веяло. И — ни ветерка, тишина такая, что Рес отчетливо слышал, как бьется сердце Леск.

Стараясь ступать по камням, чтобы не оставлять следов, направились к ближайшей куче глыб. Нашли там что-то вроде пещерки, разостлались, устроились. Леск вызвалась стоять на страже первой, и Рес, неожиданно для себя, уснул.

После того, как жена его растолкала в полночь, сидел, слушая ее дыхание — смогла все же уснуть, не иначе — колдовством себя успокоила. Можно было вздремнуть по-охотничьи, в полглаза, но не решился. Из-за здешних тишины и безветрия — что-то было в них жутковатое, нечеловеческое. Зато расслышал очень далекий прерывистый шорох. Едва уловимый. Стало быть, не действует оберег? Или наоборот — отпугнул фоликса, тот и уползает? Во всяком случае, шорох затих, и Рес решил не будить Леск, утром ей рассказать. Так и просидел до рассвета. Впрочем, она, когда узнала, про шорох, только поежилась.

Сжевали по сладкой плитке и пошли на север. Не прямой тропой, а просто ногами.