Прыжок во тьму

РАССТАВАНИЕ С МОСКВОЙ

Солнечный и морозный день 1943 года. Военная легковая машина мчит нас на аэродром вблизи Москвы. Отлетать предстоит двоим — Эде[1] и мне.

К возвращению на родину мы готовы. Принято решение послать нас в Чехословакию для связи с подпольным руководством партии. Нам предстоит передать ему директивы Заграничного бюро ЦК КПЧ о задачах партии после победы Красной Армии под Сталинградом и одновременно обеспечить прямую связь подпольного руководства партии с заграничным.

Задание почетное, но трудное.

На аэродром приехал проводить нас товарищ Шверма. Во время длительной подготовки к нашей переброске в Чехословакию мы постоянно с ним встречались. Он и теперь решил побыть с нами до самого вылета. Нас это радовало. Шверму мы любили.

На аэродром приехали несколько раньше назначенного времени. В ожидании приказа о вылете сидели в комнате для пилотов. Говорили о Сталинграде, о значении победы советских войск, об откликах на эту победу во всем мире, особенно в оккупированных странах.

Товарищ Шверма, внимательно выслушав последние наши вопросы о работе на родине, сказал:

— Вы едете домой. Ваша работа будет нелегкой. Фашизм — самый свирепый враг, с которым до сих пор приходилось сталкиваться рабочему движению.

Его голос — спокойный, твердый, уверенный — ободряет нас.

— Наступил перелом, — продолжал он. — Дорога на Запад после поражения гитлеровских войск под Сталинградом открыта. Следует ожидать, что летом Красная Армия перейдет в решительное наступление — наступление, которое завершится только тогда, когда над Берлином взовьется красное знамя. Теперь это только вопрос времени. Предстоят ожесточенные, тяжелые бои. Красная Армия уже настолько сильна, что может разгромить фашистов один на один. Это понимают и союзники на Западе…

В комнату вошли советские товарищи. Спрашиваем у них, когда же полетим.

— Нужно еще подождать, — отвечают они, — небо не очистилось.

Продолжаем прерванный разговор. В основном он касался нашей работы на родине. Особые усилия, говорит товарищ Шверма, надо направить на то, чтобы весь народ поднять на активную борьбу против оккупантов. Борьбу за восстановление Чехословацкой республики мы поведем широким народным фронтом, сотрудничая со всеми прогрессивно мыслящими гражданами и патриотами своей страны. Необходимо создавать национальные комитеты, которые сегодня будут организаторами всенародной борьбы, а завтра — новыми органами власти в освобожденной стране. Необходимо добиваться, чтобы партизанская борьба против оккупантов ширилась, а в нужный момент могла перерасти в национальное восстание. В своей борьбе мы опираемся на нашего великого союзника — СССР. Его героический народ и армия приносят громадные жертвы во имя нашей свободы, нашей национальной независимости…

Время идет. Уже несколько часов сидим и ждем приказа. Полетим или не полетим? Неясность рождала беспокойство.

Товарищ Шверма пошел выяснять обстановку. Вскоре он вернулся и сообщил, что вылет назначен на шесть часов вечера. Это нас успокоило.

Мы верили, мы крепко верили, что все кончится благополучно. Опять говорили о родине, об оставшихся там друзьях, о партии, — уже много времени к нам не поступало никаких сведений о ее деятельности, поэтому мы высказывали разного рода предположения и догадки.

За взволнованным разговором незаметно прошло время. И вот дверь открылась: вошли советские товарищи и известили нас о вылете. С ними пришли трое польских коммунистов. Им тоже предстояло возвращение на родину. Их задание аналогично нашему. Значит, полетим вместе. Это было очень правильное и удачное решение.

Последние напутственные указания. Самолет готов.

Товарищ Шверма сказал на прощание:

— Итак, ребята, вы первые возвращаетесь домой. Нелегкой будет ваша работа. Много испытаний выпадет на вашу долю, но вы должны их с честью преодолеть и выстоять. Верю, что свое задание вы выполните успешно. Еще раз, товарищи, желаю вам больших успехов!

Обмениваемся рукопожатиями, обнимаемся…

В шесть часов вечера по московскому времени самолет отрывается от советской земли. Наша ближайшая цель — неподалеку от польского городка Вышкова — у слияния Буга и Левицы. Там вместе с польскими товарищами и предстоит нам прыгать.

Самолет непрерывно набирает высоту. Воздух настолько разреженный, что кое-кто прибегает к кислородной маске.

Я погрузился в тревожные раздумья. Минуты перед боем всегда самые тяжелые. Думаю только об одном: как мы долетим, удачно ли приземлимся, как продолжим свой путь, как попадем на родину.

Сквозь рев моторов я опять слышал слова товарища Швермы, сказанные нам на прощание, повторял аргументацию, которой нас вооружил товарищ Готвальд, вспоминал прием у товарища Димитрова и его напутственные слова: …по-гуситски воевать… Фашистам никакой пощады, только смерть!

Полет продолжался несколько часов, но для меня они промелькнули как несколько минут. Часовая стрелка подходила к одиннадцати, когда пилоты сообщили, что пора приготовиться.

Мы готовы к прыжку, но самолет почему-то кружит.

Нам объясняют: на земле не видно условных сигналов.

«Что случилось? — мысленно спрашивал я себя. — Ведь радиограмма не могла не дойти…»

В то время никто из нас, разумеется, не знал, что польским товарищам обстоятельства не позволили прибыть в намеченное для встречи место.

Командир корабля спрашивает, будем ли мы прыгать? Дружно отвечаем: «Да!»

Жмем руки советским товарищам. Они желают нам ни пуха ни пера. Напряжение достигает своего апогея. Звучит команда — и мы прыгаем.

Мрак ночи поглощает нас.