Псмит в Сити

1. Мистер Бикерсдайк проходит перед локтем боулера

Учитывая, сколь внушительной фигурой мистеру Джону Бикерсдайку предстояло стать в жизни Майка Джексона, было только уместно, что вступил он в нее столь драматично. Свершил он это, пройдя перед локтем боулера, когда Майк набрал девяносто восемь очков. И тут Майк был вчистую выбит большим отскоком.

Шел заключительный день илсуортской крикетной недели, и команда хозяев отчаянно боролась на поврежденном поле. Во время первых двух матчей все шло хорошо. Теплые солнечные лучи, надежное поле, чай в тени дерев. Но вечером в четверг, когда команда ублаготворенно уминала свой обед, нанеся поражение пришлецам в две калитки, по окнам забарабанил дождь. Ко времени отхода ко сну он лил, как из ведра. Утром в пятницу, когда команда местного полка прибыла в своем шарабане, солнце вновь светило с водянистой меланхоличностью, но начать игру до второго завтрака было невозможно. После завтрака боулеры ощущали себя в своей стихии. Полковая команда, выиграв подачу, набрала в общей сложности сто тридцать очков, главным образом благодаря сражению за последнюю калитку двух гигантских капралов, отбивавших все и вся, а их удачи хватило бы на целых две команды. Команда хозяев парировала семьюдесятью восемью очками, из которых Псмиту, благодаря его обычным гольфовым приемам, принадлежало тридцать. Майк, начавший первым, как бита-звезда, был незамедлительно выбит первым же мячом первой же подачи, который его партнер отбил на расстояние биты. К концу матча противники заработали пять без потерь. Этот счет в субботнее утро они, благодаря еще одному ливню, оказавшему не самое благоприятное воздействие на поле, увеличили до сорока восьми, поставив хозяев перед необходимостью набрать двести очков, хотя поле это выглядело так, будто его сотворили из льняного семени.

Именно в течение этой недели Майк впервые познакомился с семьей Псмита. Мистер Смит покинул Шропшир и арендовал Илсуорт-холл в соседнем графстве. Проделал он это, насколько можно было судить, просто потому, что держался весьма скверного мнения о шропширском крикете. А именно в этот момент крикет стал осью его жизни.

— Мой отец, — конфиденциально сообщил Псмит Майку в понедельник, встретив его на станции в семейном моторе, — человек обширного, но порхающего ума. Он лишен того спокойного, бесстрастного взгляда на жизнь, который обязателен для истинного философа вроде меня. Я…

— Послушай, — перебил Майк, с опаской следя за движениями Псмита, — ты ведь не собираешься сесть за руль, правда?

— А кто еще? Как я говорил, я подобен зрителю карнавала. Мой родитель жаждет ринуться в гущу и дирижировать. Он человек увлечений. Всегда одно в каждый данный момент и всегда недолго. Но пока он увлечен, ничего другого для него не существует. Когда я утром уходил из дома, он был полностью поглощен крикетом. Но когда мы доедем, он, возможно, уже отвергнет крикет и предастся теперь Территориальной армии. Не удивляйся, если увидишь, что поле заняли окопы, а к павильону марширует отряд.

— Хотя нет, — сказал он, когда автомобиль свернул на подъездную аллею, и в отдалении они увидели мелькание белых спортивных брюк и блейзеров и услышали удар биты по мячу, — крикет, видимо, все еще гвоздь программы. Пошли, я покажу тебе твою комнату. Она рядом с моей, так что, если в глухие часы ночи, рассуждая о Жизни, я наткнусь на какую-нибудь великую истину, то заскочу, чтобы обсудить ее с тобой.

Пока Майк переодевался, Псмит сидел на его кровати и продолжал беседу:

— Полагаю, ты нацелен на университет?

— Верно, — ответил Майк, шнуруя сапоги. — Ты ведь тоже? Кембридж, надеюсь. Точнее, Королевский колледж.

— Говоря между нами, — продолжал Псмит, — черт меня подери, если я знаю, что будет со мной. Я это самое, как его там.

— Оно и видно, — сказал Майк, причесываясь.

— Хватит торчать перед зеркалом, не то оно треснет, — сказал Псмит. — Усеки же, что практически я шар, три пенса за бросок, в человеческом образе. Мой отец легонько покачивает меня на ладони, готовясь запустить в один из кокосов Жизни. Только не знаю, в какой он прицелился. Малейший пустяк рождает в его мозгу вихрь новых идей о моем будущем. На прошлой неделе мы отправились пострелять фазанов, и он сказал, что жизнь джентльмена-фермера — наиболее достойная мужчины и самая независимая из всех, какие только существуют на земле, и что он, пожалуй, приспособит меня к ней. Я указал, что отсутствие соответствующего обучения в нежные годы сделало меня неспособным отличить молотилку от кормовой свеклы, ну он и махнул рукой на этот план, а теперь он обратил взор на коммерцию. Вроде бы типчик по фамилии Бикерсдайк заявится сюда в субботу на следующей неделе. Насколько я могу судить, не проштудировав «Тюремный вестник», карьера означенного Бикерсдайка выглядит следующим образом. Он учился в школе с моим родителем, обосновался в Сити, нагреб энное количество дублонов, вероятно, мошеннически, а теперь заделался чем-то вроде Капитана Индустрии, управляющим какого-то там банка, и готовится выставить свою кандидатуру в Парламент. В результате этих эксцессов воображение моего родителя воспламенилось, и в последний момент он возжелал, чтобы я уподобился товарищу Бикерсдайку. Впрочем, времени пока предостаточно. Хотя бы такое утешение. Он наверняка загорится чем-нибудь еще. Готов? Ну, так не просочиться ли нам на арену?

На поле Майк был представлен человеку увлечений. Мистер Смит-старший был длинным серьезного вида мужчиной, который мог бы сойти за Псмита в седом парике, если бы не его бьющая в глаза энергия. В целом он был столь же в вечном движении, как Псмит в целом — подобием статуи. Если Псмит высился будто достойный образчик скульптуры, с остекленелыми глазами размышляющим над Вечными Вопросами, его отец старался быть в четырех местах одновременно. Когда Псмит представил ему Майка, он тепло пожал ему руку и начал какую-то фразу, но оборвал и ее и рукопожатие на середине, чтобы метнуться в сторону павильона в попытке изловить неизловимый мяч ярдах в тридцати от них. Обретенная таким образом инерция увлекла его к Бэгли, хранителю крикетного поля Илсуорт-холла, с которым он незамедлительно вступил в оживленную дискуссию об одуванчике, который он утром то ли заметил, то ли не заметил в траве поля. Две минуты спустя он вновь унесся прочь. Майк, наблюдая за ним, понял причины, лежавшие в основе сомнений Псмита касательно того, какое жизненное поприще его подстерегает.

В этот день за вторым завтраком Майк сидел рядом с мистером Смитом, углубляя свое знакомство с ним, и к концу недели они были в прекрасных отношениях. Отец Псмита обладал талантом Псмита ладить с людьми.

В субботу, пока Майк пристегивал свои щитки, мистер Смит подлетел к нему, фонтанируя советами и одобрениями.

— Мой мальчик, — сказал он, — мы всецело полагаемся на вас. Эти там, — уничижительным взмахом руки он указал на остальных членов команды, видимых за окном раздевальни, — вполне и вполне. Приличные клубные бэтсмены. Неплохи за бильярдным столом. Но в подобном матче вы — наша надежда. Я изучал крикет всю мою жизнь — (маловероятно, что мистер Смит когда-либо до нынешнего лета брал в руки биту) — и умею распознать первоклассного бэтсмена, когда вижу его. Я наблюдал, как играют ваши братья. Пша! Вы лучше любого из них. Эти ваши сто очков против «зеленомундирников»! Такая поразительная подача, поразительная! А теперь послушайте, мой мальчик. Я хочу, чтобы вы были осторожны. Нам предстоят многие и многие перебежки, так что мы не должны рисковать. Бейте за границу поля, разумеется, но будьте осторожны. Осторожны! Черт побери, какой-то мальчуган взбирается на вяз. Он сломает шею. Это Джилс, сын моего лесника. Эй! Эй, ты там!

Он кинулся предотвращать трагедию, оставив Майка переваривать совет знатока касательно искусства подачи на плохом поле.

Возможно, превосходность этого совета помогла Майку бросать, как еще никогда в жизни. Выпадают моменты, когда бэтсмен ощущает почти сверхчеловеческое умение. И Майк теперь его ощутил. Солнце начинало светить все сильнее, делая поле более тяжелым, но привнося бодрящие штрихи в окружающий пейзаж. Майк чувствовал себя спокойным и всемогущим. Подача не внушала ему ни малейших опасений. В своей первой серии он заработал девять очков и семь во второй, на половине которой лишился своего партнера. Ему в этот день пришлось пережить подобную же утрату семь раз через краткие интервалы. Однако какими бы легкими подачи ни казались ему, в них хватало трудностей, в немалой мере выводящих из равновесия остальных игроков. На другом конце поля бэтсмены появлялись и исчезали с такой быстротой, что, казалось, им вообще не стоило беспокоиться выходить на поле.

Порой кто-нибудь внушал надежду на что-нибудь получше, отправив медленного боулера в павильон или за границу поля, но несколько мячей спустя подобный же удар обязательно завершался простейшей поимкой. К пяти часам счет илсуортцев после семи периодов равнялся восьмидесяти одному, причем последний игрок удовольствовался нулем, а Майк не вышел из пятидесяти девяти. Поскольку вечером команда хозяев, включая Майка, намеревалась разойтись по домам или отправиться с вечерними визитами, калитки предполагалось убрать в шесть. Было очевидно, что надежды на победу у них не было никакой. Номер девятый в списке — Бэгли, хранитель поля — занял свой пост с инструкцией обеспечить ничью и с подробным советом мистера Смита, как это осуществить. Майк к этому времени начал быстро набирать очки, и не было оснований ожидать, что его игра изменится, однако Бэгли, сухой фитюлька, принадлежал к типу игроков, способных бросать пять часов подряд в жаркий августовский день без малейших симптомов утомления, упрямо выставлял биту перед каждым посланным в него мячом, и перспектива «холла» спасти игру все больше обретала реальность.

В без четверти шесть профессионал отбыл, остановленный на глупейшем числе восемь. Счет составил сто пятнадцать очков, из которых Майку принадлежали восемьдесят пять.

Следующим был долговязый юноша с пшеничными волосами, который на протяжении недели отличался прекрасными бросками за «холл». В предыдущих матчах он яростно бил по всему, что подвертывалось под биту, а против «зеленомундирников» набрал сорок за двадцать минут, пока Майк добавлял завершающие штрихи к своей сотне. Теперь однако, когда в ушах у него звенело предостережение гостеприимного хозяина дома, он предпочел неэффектный стиль игры в духе Бэгли. С мячом он обходился на манер игрока в крокет. Ласково отправлял его назад боулеру, если мяч летел прямо, или же холодно его игнорировал, если он летел мимо калитки. Майк, все еще блистая, ударом с полулета отбил мяч к границе и высоконаучными подрезками и косыми ударами довел свой счет до девяноста восьми. Общий итог Майка к этому моменту достиг ста тридцати, а стрелки часов — шести без пяти минут, и пшеничноволосый пропагандист крокета, подобно Бэгли, пал от последнего мяча жертвой глупейшей ошибки.

Мистер Смит, который всегда выходил на поле последним в своей команде и до сих пор за всю неделю не получил ни единого мяча, спустился по ступенькам павильона и был на полпути к полю, прежде чем удаляющийся бэтсмен успел сделать полдесятка шагов.

— Последний, — сказал Майку ловящий за калиткой. — Знаете, сколько вы набрали? Наверняка добрались почти до вашей сотни, не иначе.

— Девяносто восемь, — сказал Майк, который всегда считал свои перебежки.

— Черт, сколько? Смахивает на хороший финиш.

Майк первый мяч оставил в покое, как и второй.

Они летели настолько в стороне от калитки, что рисковать не стоило. Затем его захлестнуло волнение, когда третий мяч покинул руку боулера. Большой отскок! Он изготовился его поймать.

И в этот момент мистер Джон Бикерсдайк вошел в его жизнь поперек экрана.

Он прошел за миг до броска. Майк на долю секунды потерял мяч из вида и взмахнул битой вслепую. В следующую секунду его калитку перекосило, и «холл» проиграл матч.

— Извините, — сказал он мистеру Смиту. — Какой-то безмозглый идиот заслонил экран как раз, когда мяч был послан.

— Что! — загремел мистер Смит. — Какой дурак заслонил экран? — возопил он, взывая к Космосу.

— Вон он идет, кем бы он ни был, — сказал Майк.

Толстый коротышка в соломенной шляпе и летнем костюме шел по направлению к ним. Когда он приблизился, Майк увидел злобный узкогубый рот, полускрытый жиденькими усами, и еще он увидел, что за очками в золотой оправе слегка выпучиваются два бесцветных глаза, на вид такие же злобные, как и рот.

— Как поживаете, Смит? — сказал он.

— Привет, Бикерсдайк.

Некоторая внутренняя борьба, и из крикетиста мистер Смит превратился в гостеприимного хозяина. И завел дружескую беседу с новоприбывшим.

— Вы, я полагаю, проиграли матч, — сказал мистер Бикерсдайк.

Крикетист в мистере Смите вновь взял верх, однако рука об руку с гостеприимным хозяином. Он был раздосадован, но держал свою досаду в узде.

— Послушайте, Бикерсдайк, мой дорогой, — сказал он скорбно, — вам не следовало проходить мимо экрана. Вы отвлекли Джексона, и его выбили.

— Экрана?

— Такой белой штуковины, — сказал Майк. — Она поставлена не просто как украшение. Считается, что она дает бэтсмену шанс увидеть мяч. И ему куда как полезно, если люди прут мимо в ту секунду, когда боулер кидает.

Мистер Бикерсдайк побагровел чуть больше и намеревался ответить, но тут началось то, что спортсмены именуют «настоящей овацией».

Игру созерцала порядочная толпа зрителей, и они выразили свое одобрение игре Майка.

В подобных случаях у бэтсмена есть только один выход. Майк кинулся в павильон, оставив мистера Бикерсдайка стоять, где он стоял.