Псмит в Сити

29. И Майка

Почти два часа Майк испытывал такое острое наслаждение, какое еще не выпадало ему в жизни. С той секунды, когда он отбил свой первый мяч и до перерыва ему было крайне не по себе. Нервничал он значительно меньше, но по-настоящему так и не успокоился. Иногда благодаря везению, иногда благодаря сноровке, он не допускал мяча к своей калитке, но он еле держался и понимал это. Каждая серия обходилась ему дорого. Несколько раз он отсылал мяч назад влево или на срезку более чем без блеска, и лишь редко ему удавался удар центром биты.

Никто так болезненно не чувствует, что играет не в полную силу, как бэтсмен. Даже хотя его очки мало-помалу накапливались к двадцати, Майк горько страдал. Если это лучшее, что он способен показать на безупречном поле, то как профессионалу ему ничего не светит.

Серость его игры подчеркивала блистательная игра Джо, который сочетал расчетливость и энергию в поразительной степени. Он бил по мячу с изящным атлетизмом под бурные одобрения зрителей. И рядом с ним Майк испытывал то гнетущее осознание своей неполноценности, которое давит человека, спустившегося к обеду в обычном костюме, тогда как все остальные переоделись. Его угнетала неловкость, ощущение своей неуместности тут.

Затем наступил перерыв… а после перерыва — великолепная перемена.

Можно написать тома и тома о крикетном перерыве на завтрак и его влиянии на ход игры. Как он расслабляет одного игрока, а другого возвращает в сечу освеженным гигантом; как он превращает блестящего быстрого боулера в медлительную посредственность, а нервного бэтсмена в могучего сокрушителя.

Воздействие перерыва на Майка оказалось волшебным. Поел он благоразумно и сытно, пережевывая пищу с концентрацией в тридцать три перетирания на один глоток и запивая ее сухим имбирным элем. Выходя с Джо на поле после перерыва, он знал, что в нем произошла перемена. Уверенность в себе вернулась, а вместе с ней и вся его сноровка.

Порой в крикете, когда чувствуешь себя особенно в форме, ты в первой же серии оказываешься выбитым на срезке или же чисто, прямым попаданием мяча. Но с Майком ни того, ни другого не произошло. Выбит он не был и начал набирать очки. Никаких назад влево или на срезку. Он встречал мяч центром биты и со всей энергией. Два удара за линию поля с касанием покончили с быстрым боулером. Мощные четкие драйвы по полевым игрокам примирили его со всем миром. Он был в наивысшей форме, он обрел себя.

Джо в своей части поля продолжал блистать. Его сотня и пятьдесят очков Майка были достигнуты в той же серии. Броски по калитке поослабли.

Джо, набрав свою сотню, немного расслабился, и перебежками занялся Майк. Счет стремительно рос.

Боулер сзади на время замедлил набор очков за перебежки, но боулеры в другом конце продолжали терять перебежки, и счет Майка вырос от шестидесяти до семидесяти, от семидесяти до восьмидесяти, от восьмидесяти до девяноста. Когда Смиты, отец и сын, прибыли туда, общий итог был девяносто восемь. Джо заработал сто тридцать три.

Майк набрал свою сотню как раз, когда Псмит и его отец заняли свои места. Бросок медленного боулера оказался чуть слишком скошенным. К тому моменту, когда третий боулер кинулся поперек и вернул мяч, бэтсмены завершили вторую перебежку.

Мистер Смит был в полном восторге.

— Говорю тебе, — сказал он Псмиту, который зааплодировал с мягким одобрением, — этот мальчик — потрясающий бэтсмен. Я так и сказал, когда он гостил у нас. Помню, я и ему это сказал. Я видел, как играют ваши братья, сказал я, и вы лучше любого из них. Помню это совершенно ясно. Через год-другой он будет играть за Англию. И засунуть такого крикетиста в Сити! Только подумать! Чистейшее преступление.

— Насколько я понимаю, — сказал Псмит, — фамильные сундуки несколько поистощились. И для спасения Родного Дома товарищу Джексону пришлось пожертвовать собой.

— Ему следует быть в университете. Погляди, еще удар за линию поля с качанием! Им его никогда не выбить.

В шесть часов партнерству братьев пришел конец. Джо вылетел, пытаясь отбить подачу, когда подача не состоялась. Он набрал сто восемьдесят девять очков.

Майк упал на траву со смешанными чувствами. Он жалел, что Джо вылетел, но очень-очень радовался возможности отдохнуть. Он был полностью вымотан. Матч в полдня раз в неделю — никакая не тренировка для первоклассного крикета. Джо, игравший весь сезон, был крепок, как каучук и в павильон вбежал такой свежий, будто просто немного потренировался за сеткой. Майк желал лишь одного: чтобы его бросили в ванну с холодной водой и оставили там навсегда. Игры оставалось только полчаса, но он сомневался, что сумеет продержаться до конца.

Он устало поднялся с травы, когда преемник Джо вышел на поле. После вылета Джо настала его очередь принимать.

Что-то словно бы угасло в нем. Он не успевал правильно определить траекторию мяча. Последний мяч встретил слишком рано. Боулер в среднем левом положении с легкостью завершил финальный маневр.

Майк побрел в сторону павильона. Словно сквозь сон он слышал нарастающую бурю аплодисментов. Ему чудилось, будто миновали часы, прежде чем он достиг раздевальни.

Он сидел на стуле, отчаянно желая, чтобы вошел кто-нибудь и снял с него щитки, и тут ему подали карточку Псмита. А несколько секунд спустя Старый Итонец появился собственной персоной.

— Привет, Смит, — сказал Майк. — Черт дери! Я совсем выдохся.

— «Как Малютка Уилли спас матч», — сказал Псмит. — А тебе сейчас требуется джин с имбирным элем, о котором мы столько наслышаны. Снимай щитки и упорхнем вниз на поиски двух кружек этого напитка. Ну, товарищ Джексон, нынче на поле боя вы были неподражаемы. Мой отец просил вас поздравить. Его ждут на званом ободе, иначе он не преминул бы подняться сюда. Он намерен попозже заглянуть к нам на квартиру.

— Сколько у меня очков? — спросил Майк. — Я до того вымотался, что забыл поглядеть.

— Сто сорок восемь первосортнейших, — сказал Псмит. — Что скажут на это обитатели наших старых пристанищ? Ты готов? Ну, так пойдем испробуем этот их выдержанный имбирный эль.

Двое бэтсменов, вышедшие на поле после кульминации игры, обошлись без своей кульминации. И калитки безмятежно дождались разборки. Псмит подождал, чтобы Майк переоделся, а затем отправился с ним в «У Симпсона», в ресторан, который, как он справедливо указал, обладал двумя великими достоинствами: во-первых, вам не требовалось облачаться в смокинг, а во-вторых, вы платили свои полкроны и получали право, если у вас было такое настроение, наедаться до бесчувствия без дополнительной платы.

Этой головокружительной высоты жевания Майк не достиг, но съел достаточно, чтобы почувствовать себя много лучше. Псмит одобрительно взирал на его вторжения в меню.

— Нет ничего полезнее, — сказал он, — чем хорошенько подкрепиться перед испытанием.

— Каким еще испытанием? — спросил Майк.

— Я намерен безотлагательно забрать тебя в клуб, где, уповаю, мы найдем товарища Бикерсдайка. Нам надо много сказать друг другу.

— Послушай, будь я проклят… — начал Майк.

— Нет, ты должен быть там, — сказал Псмит. — Твое присутствие подбодрит товарища Б. Судьба толкает меня нанести ему тяжкий удар, так что он будет нуждаться в сочувствии. Я должен открыть ему, что покидаю банк.

— Что? Ты думаешь бросить банк?

Псмит наклонил голову.

— Настало, — сказал он, — время расставания. Его роль сыграна. Растерянный шепот обегает Сити: «С Псмита достаточно».

— И что ты думаешь делать?

— Я предполагаю поступить в Кембриджский университет и изучать там хитросплетения законов с целью в дальнейшем стать лорд-канцлером.

— Черт подери! — сказал Майк. — Это здорово. Я тоже был бы рад поступить в Кембридж.

Псмит стряхнул пепел с сигареты.

— Ты абсолютно решил стать профессионалом? — спросил он.

— Ну, что значит, решил? По-моему, это все, на что я гожусь.

— Я могу предложить тебе не совсем чешуйчатую работку, — сказал Псмит, — если ты на нее согласишься. В разговоре с отцом сегодня днем во время матча я выявил факт, что ему не терпится заручиться твоими услугами, как своего рода агента. Обширные псмитовские владения, как кажется, нуждаются в присмотре за ними способного молодого человека. Ты готов занять этот пост?

Майк уставился на него.

— Я? Черт подери, да сколько мне, по-твоему, лет? Мне же всего девятнадцать.

— Я так и подозревал, судя по алебастровой гладкости твоего не тронутого морщинами чела. Но мой отец вовсе не хочет, чтобы ты приступил к своим обязанностям немедленно. Будет предварительный промежуток в три, а может быть, в четыре года в Кембридже, на протяжении какового, мнится мне, ты будешь постигать разнообразные сведения о картофельных клубнях, брюкве и тому подобном. Во всяком случае я так полагаю, — добавил Псмит небрежно. — Не мне рекомендовать направление твоих штудий.

— Тогда, боюсь, ничего не выйдет, — угрюмо сказал Майк. — Моему отцу не по карману отправить меня в Кембридж.

— Это препятствие, — сказал Псмит, — может быть преодолено. Ты, разумеется, будешь сопровождать меня в Кембридж в должности, которой наслаждаешься в настоящий момент, моего доверенного секретаря и советника. Все расходы, какие могут возникнуть, будут покрываться из фамильного сундука Псмитов.

Глаза Майка вновь вытаращились.

— Ты хочешь сказать, — спросил он напрямик, — что твой отец будет оплачивать мое обучение? Нет, черт дери… то есть… я не мог бы…

— Ты полагаешь, — сказал Псмит, поднимая брови, что мне следует отправиться в университет БЕЗ доверенного секретаря и советника?

— Да нет, но только… — запротестовал Майк.

— В таком случае решено, — сказал Псмит. — Я знал, что вы не покинете меня в час нужды, товарищ Джексон. «Что с тобой будет? — спросил мой отец, опасаясь за мою безопасность, — в гуще этих диких студентов? Я боюсь за моего Руперта». — «Не бойтесь, отец, — ответил я. — Рядом со мной будет товарищ Джексон». Его лицо мгновенно просияло. «Товарищ Джексон, — сказал он, — это человек, на которого я абсолютно полагаюсь. Если он будет с тобой, я смогу сладко спать по ночам». А затем темой беседы стали агенты.

Псмит потребовал счет и уплатил по нему с благосклонной улыбкой монарха, подмахивающего хартию. Майк сидел молча, голова у него шла кругом. Он совершенно ясно видел, что произошло. Он почти слышал, как Псмит убеждает отца согласиться на его план. Он не находил, что сказать. Как обычно случалось, когда его чувства перенапрягались, слова ему изменяли. До того непомерно важным это было. Любое слово прозвучало бы нелепо. Когда друг разрешает все ваши трудности и убирает все помехи с вашего пути, вы не можете поблагодарить его так, будто он просто позвал вас позавтракать вместе. А отшлифованные тирады Майку вовсе не давались.

— Послушай, Смит… — начал он.

Псмит встал.

— А теперь, — сказал он, — возьмем наши шляпы и доберемся до клуба, где, не сомневаюсь, мы найдем товарища Бикерсдайка, не подозревающего о нависшей беде и предающегося приятным грезам за кофе и сигарой в нижней курительной.