Псмит в Сити

22. И предпринимает шаги

Вернувшись в банк, Майк нашел мистера Уоллера во власти разнообразного набора смешанных чувств. Вскоре после отбытия Майка в «Мекку» кассира вновь призвали в Августейшее Присутствие и поставили в известность, что, поскольку он, видимо, не был непосредственно повинен в непростительной небрежности, из-за которой банк понес столь значительный убыток (тут сэр Джон надул щеки, как медитирующая жаба), дело касательно него исчерпано. С другой стороны!.. Тут мистера Уоллера поволокли по раскаленным углям за неслыханную Небрежность, с какой он позволил мелкому подчиненному выполнять столь важные обязанности как выплату денег… и так далее и тому подобное, пока он не почувствовал, что с него заживо содрали кожу. Однако увольнение отменилось. Это было самым важным. Так что главным его чувством было облегчение.

К облегчению примешивались сочувствие к Майку, благодарность ему, что он без промедления отдал себя на заклание, а также странно затуманенное ощущение, будто кто-то бил его по голове подушкой.

Все эти эмоции, испытываемые одновременно, привели к тому, что, увидев Майка, он совершенно онемел. Он просто не знал, что ему сказать, а поскольку Майк, со своей стороны хотел только, чтобы его оставили в покое и не вынуждали говорить, беседа в Кассовом Отделе не завязалась.

Пять минут спустя мистеру Уоллеру пришло в голову, что наилучшим планом, пожалуй, было бы расспросить Псмита. Псмит, конечно, точно знает, как обстоят дела. Он не мог напрямую спросить Майка, уволен ли он. Но существовала вероятность, что Псмит этой информацией обладает и поделится ею.

Псмит принял кассира с полной достоинства добротой.

— А… э… Смит, — сказал Уоллер, — я просто хочу спросить вас про Джексона.

Псмит с достоинством кивнул.

— Именно, — сказал он, — товарищ Джексон. Думается, я могу сказать, что вы пришли к тому, к кому следовало. Товарищ Джексон отдал себя всецело в мои руки, и я веду его защиту. Казус не без сложностей, но я не сомневаюсь в успехе.

— Его?.. — мистер Уоллер заколебался.

— Вы сказали? — спросил Псмит.

— Мистер Бикерсдайк намерен его уволить?

— В настоящий момент, — признал Псмит, — есть подозрение, что такого рода мысль парит — туманно, если можно так выразиться — в голове товарища Бикерсдайка. Более того, согласно тому, что я выяснил у моего клиента, толчок взашей уже был произведен в соответствующих словах. Но фу! А, возможно, ба! Мы знаем, что происходит в подобных случаях, не правда ли? Вы и я, мы исследователи человеческой натуры, так нам ли не знать, что человек с горячим сердцем вроде товарища Бикерсдайка, в пылу минуты склонен наговорить куда больше, чем он действительно подразумевает. Столь импульсивные люди в моменты бурного волнения невольно изъясняются с неудержимой силой, и те, кто их не понимает, склонны принимать их слишком буквально. По окончании дневных трудов я потолкую с товарищем Бикерсдайком и не сомневаюсь, что мы вместе от души посмеемся над этим забавным недоразумением.

Мистер Уоллер подергал себя за бороду. Выражение его лица говорило, что он не вполне убежден в таком исходе. Он собирался облечь сомнения в слова, но тут появился мистер Росситер, и Псмит, прожурчав что-то о служебном долге, занялся своим гроссбухом, а кассир возвратился к себе в отдел.

Одна из теорий Псмита о Жизни, которые он имел обыкновение излагать Майку в глухие часы ночи, закинув ноги на каминную полку, сводилась к тому, что секрет успеха состоит в умении выгодно воспользоваться выпавшим тебе ломтиком удачи и, так сказать, сцапать счастливое мгновение.

Когда Майк, которому в Рикине как-то пришлось переписать эту цитату десять раз, напомнил ему, как Шекспир однажды сказал что-то про прилив и отлив в делах людей, — с приливом… и так далее, Псмит с небрежным изяществом признал, что Шекспир, возможно, додумался до этого первым, и это — еще одно доказательство, сколь часто великие умы мыслят одинаково.

Хотя и небрежно отказавшись от своего юридического права на эту максиму, он, тем не менее, сохранил высокое мнение о ней и часто руководствовался ею в устройстве собственной жизни.

Посему, когда, подходя к клубу «Старейших консерваторов» в пять часов вечера, полагая найти там мистера Бикерсдайка, он заметил, как его дичь вошла в турецкие бани, расположенные ярдах в двадцати от дверей клуба, он поступил согласно собственной максиме, решив не ждать, когда управляющий покинет баню, а заговорить с ним на тему Майка, загнав его в угол внутри бани.

Он дал мистеру Бикерсдайку пять минут форы. Затем, прикинув, что к этому времени тот, вероятно, уже определился, Псмит распахнул дверь и вошел сам. Уплатив и оставив свою обувь у мальчика за порогом, он был вознагражден видом управляющего, который вышел из кабинки в дальнем конце помещения, облаченный в два пестрых полотенца, которые купальщик обязан носить в турецких банях, каковы бы ни были его собственные вкусы касательно одежды.

Псмит направился к той же кабинке. Вещи мистера Бикерсдайка лежали в изголовье одной тахты, но больше никто заявку там не застолбил. Псмит вступил во владение соседней тахтой. Затем, весело напевая, он разделся и спустился по лестнице в парильню. Полотенца в качестве одеяния ему понравились. В них было что-то, что шло его фигуре. Они придавали ему, подумал он, особую грациозность. Он на миг помедлил перед зеркалом, одобрительно себя оглядел, а затем открыл дверь парильни и вошел.