Пташка

26. Сметана и дёготь.

Когда Гнеда проснулась на следующее утро, первое, во что уткнулся её взгляд, был плащ княжича, так и оставшийся лежать в ногах. Воспоминания тут же нахлынули, оживляя в памяти и то постыдное удовольствие, которое она испытывала от раскалённых прикосновений Бьярки, и холодный страх в животе от того звериного и неуправляемого, что проснулось в нём, что она сама невольно разбудила, не оттолкнув сразу же, дав себя заманить, отвечая и поддаваясь его касаниям.

Девушка зажмурилась так, что за веками полетели белые мушки. Если бы Стойгнев не появился, страшно даже подумать, что бы произошло. Да и без того стряслось немало. Как она теперь посмотрит в глаза обоим?

Гнеда сокрушённо понурилась. Неужели Бьярки настолько ненавидел её, что готов был пойти на бесчестье? Но разве можно целовать того, кого ненавидишь? Всё это никак не укладывалось в голове девушки, и она решила больше не думать о случившемся.

Гнеда велела Сторониславе отослать плащ своему спасителю, и каково же было её удивление, когда чернавка вернулась с небольшим лукошком, наполненным отборными орехами и пахучей княженикой. Внимание Стойгнева тронуло Гнеду, но одновременно что-то тревожное, похожее на нехорошее предчувствие, кольнуло в груди.

В последнее время девушка много и часто думала о княжиче. О том, с какой неожиданной добротой он отнёсся к ней на посиделках, утешив простыми, ласковыми словами. О кратких мгновениях в Завежье, с запоздалой благодарностью и по-новому глядя на его поступок. Вспоминала, как испугалась, когда он с неприступной бесстрастностью решал её судьбу после глупого поединка с Бьярки. А ещё возвращалась в мыслях к откровению Фиргалла о том, что Стойгнев должен был стать её мужем. В той, другой жизни. Несостоявшейся. Которой она лишилась волей его отца.

Это были опасные, ненужные думы. Гнеда не могла позволить себе увлечься княжичем. Всё чаще приходилось вспоминать, зачем она здесь, и подобные размышления отрезвляли. Целью являлся Войгнев, и жизнь, которой она нынче жила, была ненастоящая. Гнеда пряталась за личиной, обманывая даже тех, кто относился к ней по-настоящему хорошо, как Судимир и Славута. Нельзя разрешать себе пускать корни. Привязываться. И уж тем более — к сыну того, кого она пообещала убить. Отомстить за отца. За мать. За свою отнятую жизнь.

Но вся решительность Гнеды пропадала, стоило ей увидеть Стойгнева. Почти всегда мельком, мимоходом, отчего украденные полувзгляды делались только ценнее и желаннее. Да и сам княжич не облегчал положения, ловя, ища, отвечая на её взоры, заставляя сердце девушки смятенно вздрагивать.

Гнеде временами становилось настолько страшно, что хотелось думать, будто она ошибается, подозревая, что стала видеть Стойгнева чаще обычного. Но и Славута между делом удивлённо заметила, что княжич, кажется, поселился в их усадьбе. Мог ли он и вправду приезжать из-за Гнеды? Она сознавала, что была в его глазах лишь простолюдинкой, пригретой богатой семьёй, и такому как он не пристало смотреть в её сторону.

Но он смотрел.

Гнеда слышала от дворовых девушек, что иные мужчины из бояр и дружины не считали зазорным заводить себе подруг среди челядинок. Глупые говорили об этом мечтательно, а разумные — с горечью, потому что конец у таких связей был почти всегда один. В лучшем случае, назабавившись, их отправляли в дальнюю деревню. Редко когда дети от таких союзов признавались, и соблазнённой девушке оставалось лишь воспоминание об отгоревшей любви. Иначе было с рабынями, у которых даже не спрашивали согласия, и Гнеда с состраданием думала о судьбе таких женщин.

Но сама она была свободна и могла выбирать. Стойгнев не заходил дальше взглядов, и иногда Гнеде казалось, что она выдумывает, а княжич смотрит на неё не более, чем на любую другую. Но как-то раз он заглянул в книжницу, где работала девушка, и за те несколько мгновений, что они провели наедине, душа её успела уйти в пятки. Стойгнев с необычным для него смущённым смешком сказал, что искал боярина, но его слова звучали неубедительно, а глаза странно поблёскивали в полумраке, и Гнеда смогла выдохнуть, лишь когда он, помедлив, вышел вон, извинившись, что напугал её.

Зачем княжич так поступал? Разве имел он право обнадёживать её, бедную девушку без семьи, столь далеко стоящую, как он думал, от него по происхождению? Разве не завлекал в ту же ловушку, из которой сам спас, вырвав из объятий побратима? Гнеда, наученная Фиргаллом осмыслять каждое собственное и чужое деяние, не могла не задавать себе этих вопросов. Но рядом с ней больше не было наставника, а она оставалась всего-навсего неопытной девушкой шестнадцати зим от роду, которой благоволил не просто сам княжич, а красивый молодой воин. Пытаясь оправдывать свои чувства, Гнеда говорила себе, что, сделавшись ближе к сыну, она приблизится и к отцу, что смотрит на Стойгнева только как на средство подобраться к князю. И в этом была бы доля истины, если бы она не просыпалась по утрам с надеждой на то, что княжич нынче приедет в поместье, взглянет на неё, промолвит слово. Если бы не выискивала его глазами и не трепетала бы, заприметив издали заветный багряный плащ.

Между тем Бьярки стал относиться к Гнеде ещё хуже. Если раньше боярин делал вид, что не замечал её, то теперь девушка всё чаще ловила на себе его хмурый взор. К облегчению Гнеды, они не встречались с глазу на глаз с того злосчастного дня, но даже заметив юношу издалека, она содрогалась от не скрываемой им неприязни. Бьярки сделался настолько раздражительным, что вспыхивал по всякому мелочному поводу, и Гнеда даже слышала от Стороньки о его перепалке с княжичем, возникшей, по словам чернавки, на пустом месте.

Тем временем дорога пала, и, наконец, был назначен день отъезда. Судимир на прощанье наказал Гнеде пообещать ему не пропускать бесед, и девушке не оставалось ничего иного, как безропотно подчиниться. Благо, парни приходили туда не так часто, а в отсутствии Бьярки любые издевательства снести было гораздо легче. Тем более что нападок в сторону Гнеды больше почти не случалось. Зато в первый же вечер к ней неожиданно подошла русоволосая избранница младшего Судимировича.

— Здравствуй, — проговорила она мягким нежным голосом и поставила рядом с девушкой светец. Гнеда заметила, что остальные боярышни притихли и с любопытством наблюдали за подругой, но та не обращала на них внимания. — Что же это ты опять в темноте сидишь? Так много не напрядёшь, — заметила девушка, с еле заметной усмешкой кивнув на Гнедино рукоделие.

Гнеда не была тонкопряхой и знала за собой этот недостаток, но плохо скрытая снисходительность в голосе собеседницы покоробила её.

— Спасибо тебе, сестрица, — поклонилась Гнеда, всё же искренне благодаря за принесённую лучину. — Прости, не знаю, как тебя звать-величать.

— Звениславой, — улыбаясь, ответила девушка, разглядывая новую знакомую, и у Гнеды мелькнула глупая мысль, что и светец-то она принесла только ради этого.

Сама Звенислава вблизи оказалась ещё краше. Сливочно-белая кожа светилась здоровьем, на круглых щеках играл лёгкий румянец, лучистые светло-карие глаза осеняли длинные пушистые ресницы. Такой красавице не нужны были украшения, но и в них недостатка не было. Ожерелье в три ряда, усерязи с цветными каменьями, крохотные перстеньки на маленьких тонких пальцах, всё было при ней.

— А тебя, я слышала, Гнедой зовут.

— Верно, — кивнула Гнеда, ожидая, что ещё скажет боярышня. Любопытство было объяснимо, но то, что из всех девушек к ней подошла именно подруга Бьярки, настораживало.

— Ты уж не журись, что мы такие неласковые, попривыкнуть дай. И на Брячко не гневайся, — добавила Звенислава, бросив на Гнеду острый быстрый взгляд, — он ведь добрый. И отходчивый.

Гнеда ощутила неприятный холодок какого-то неясного чувства и со странным злорадством подумала, что бы сказала эта уверенная в своём превосходстве боярышня, коли бы видела, как её драгоценный Брячко…

Гнеда усилием воли оборвала мысль. Она ведь пообещала себе не думать больше об этом. Дверь вдруг отворилась, и в избу вошла статная высокая девушка. Непринуждённо сбросив лёгкую шубку на лавку, она, не спеша охорашившись, подсела к подругам. Сказав им какую-то шутку, она сама заливисто засмеялась, тут же поддержанная хохотом подруг. Было что-то, заставившее Гнеду задержаться на ней взглядом.

— Это Добрава, — шепнула Звенислава, тоже глядя на новую девушку. — Какова лебёдушка? У неё в почётниках сам княжич ходит, — без зависти, но с уважением добавила она. — Того и гляди, невестой назовёт.

— Невестой? — не владея собой, спросила Гнеда сдавленным голосом.

Звенислава чуть удивлённо покосилась на неё.

— Сватов ещё не засылали, но если не Добрава, то кто? Вятше её батюшки боярина во всём Стародубе не сыщешь, ну а остальное, сама видишь. — Девушка выразительно приподняла пушистые брови.

Да, она видела. Добрава уже держала себя княгиней, до того была осаниста и величава. Гнеда никогда не смела подумать о себе, как о невесте Стойгнева. То, что могло бы случиться, но не случилось — не в счёт. Нынче она была сиротой из далёкой деревеньки, а не дочерью князя. Но, выбери Гнеда иную долю, оставшись с Фиргаллом, она могла бы попытаться вернуть своё имя. Будь она внучкой князя Аэда, разве не по-другому бы посмотрели на неё все эти люди? Разве зазорно было бы Стойгневу посвататься к ней? Но тут же девушка напомнила себе, что не внучка Аэда она, а дочь Ингвара. Дочь Яромира, истинного князя Залесья. И узнай княжич об этом, впору было бы подсылать бы не сватов, а убийц.

***

Бьярки стоял, затаив дыхание. Она медленно приближалась, не замечая его, и юноша приготовился. Боярин лишь краем сознания удивился тому, что девушка была без понёвы, совсем как тогда, в ночь Солнцеворота, и белая рубашка зловеще светилась в полумраке сеней.

Бьярки опустил взгляд к её ногам. Опять босиком. Маленькие, какие-то детские стопы едва выглядывали из-под подола, и он почувствовал сумасбродное желание прикоснуться к ним.

Гнеда поравнялась с его укрытием, и Бьярки сделал шаг из темноты.

Чёрные глаза уставились на него без страха. Юноша распознал в них лишь негодование и ненависть. И силу. Страшную силу над ним, сокрушавшую и не дававшую спать ночами. Бьярки хотел только одного — сломить её и снова стать свободным. Боярин сгрёб девушку в охапку, так что она едва успела придушенно пискнуть. На ощупь нашёл дверь. Ещё миг — и они уже в сыроватой прохладе клети.

Она не кричала, молча и ожесточённо вырываясь, но Бьярки лишь усмехнулся. Куда ей было тягаться с ним. Он брал волка и вепря, он с рогатиной ходил на медведя, он воевал со степняками. А она — всего лишь тщедушная девчонка. Но её возня раздражала, и Бьярки быстрым умелым движением схватил тонкие запястья одной рукой, а другой проворно намотал длинную косу на кулак, обездвиживая её и открывая шею, где бешено билась маленькая голубоватая жилка.

Она больше не глядела на него, замерев и закрыв глаза, обманчиво-покорно ожидая своей участи. Бьярки нахмурился и толкнул девушку на кучу сена в углу. Сорочка немного задралась, открывая смуглые лодыжки.

Он медленно подошёл к ней. Теперь девушка, не отрываясь, смотрела на него, вызывающе вздёрнув подбородок. Не отказываясь от своей глупой гордости, даже валяясь у него в ногах. Можно было подумать, что девчонка спокойна, но он-то видел волны дрожи, пробегавшие по всему её худому телу.

Бьярки присел перед ней на корточки и потянулся к завязкам на груди. Когда пальцы боярина почти коснулись её, девушка бросилась вперёд, пытаясь оцарапать ему глаза. Свирепея, юноша сжал её предплечье, другой рукой шаря по шее. Девчонка дёрнулась, и вместо горловины рубахи в его горсти оказалась рябиновая нитка. Бьярки не успел остановить силы рывка, и ягоды прыснули в разные стороны кровавыми брызгами. Его рука замерла, а алые бусины всё скакали, попадая ему в лицо, ударяя по губам, осыпаясь на пол. Вдруг тишину прорезал страшный, хриплый звук. Она смеялась, а ягоды всё сыпались и сыпались, больно стегая Бьярки, отлетая от него в девушку, которая всё сильнее заходилась сумасшедшим хохотом. Её губа треснула, и из ранки, сначала медленно, а затем всё быстрее засочились гранатовые капли. Они смешивались с рябиной, падая на рубаху, расплываясь по кипенному полотну, и Бьярки зажмурился, не в силах смотреть на эту запятнанную белизну. Он вскочил, задыхаясь, и с содроганием ощутил под ногами целый ковёр давленых ягод, перемешанных с чем-то склизким. Юноша сделал шаг назад, отступая, но поскользнувшись, беспомощно схватил рукой воздух и начал падать назад. Последнее, что он почувствовал, был одуряющий, липкий запах крови и грохот её смеха в ушах. Молодого боярина поглотила темнота, и он проснулся.

Бьярки рывком сел на постели. Это был сон, всего лишь сон. Слава Небесному Отцу!

Он провёл ладонями по лицу, будто умываясь от страшной грёзы. Взмокшая рубашка противно пристала к спине. За окном разливалась густая осенняя ночь. Бьярки вновь лёг и прикрыл глаза, но сон больше не шёл к нему. Слишком ярко стояла перед внутренним оком сверкающая безумными глазами Гнеда.

Бьярки часто думал о ней, слишком часто, и вот теперь она нагнала его и в снах. Как ни старался он забыть о том помутнении, что нашло на него в конюшне, не было ни дня, когда бы юноша не вспоминал, как пахла её кожа — топлёным молоком и таволгой, и ещё чуть-чуть чем-то мужским — дёгтем, лошадью и железом, и этот лишний, неправильный запах дразнил и волновал.

Что происходило? Что она делала с ним?

Бьярки до конца не мог дать ответа на вопрос Ивара, что бы произошло, если бы он не подоспел вовремя. Боярину не приходилось принуждать ни одну девушку, но он почти никогда не слышал «нет». А если и слышал, то оно на самом деле означало «да». Но не в этот раз. Бьярки и сам не заметил, как её податливость сменилась отторжением. Миг назад она таяла в его руках словно масло, а потом вдруг застыла, в то время как зубы Бьярки сводило от желания. У него было не так много женщин, но он никогда не хотел ни одну из них так сильно, как проклятую оборванку, там, в тёмном деннике, пропитанном лошадиным потом и навозом, и от этого Бьярки чувствовал беспомощность и отвращение.

Она приворожила его. Присушила. Только так можно было объяснить тоску в душе, томление в теле, необходимость смотреть на неё, скрываясь, будто ночной тать. Каждый день Бьярки приостанавливался у окна отцовой книжницы, только чтобы сквозь мутную пелену слюды увидеть очертания склонившейся над тусклым пламенем жировика тени.

Он разрешал себе постыдные несколько мгновений, в которые, оставаясь незамеченным, с другого конца усадьбы смотрел, как Гнеда играла с детьми в лапту, и её мягкий смех посылал волну мурашек по спине.

Когда она, обмотавшись платком так, что открытыми оставались лишь глаза, чесала лён с дворовыми девками, Бьярки заставлял себя думать, какие у Гнеды, должно быть, мозолистые и грубые руки, но вместо этого нечаянно вспоминал бархат её щеки и чувствовал, как не брезгливость, а нечто совсем иное накатывало на него, встревая в горле, не позволяя вдохнуть полной грудью.

Юноша избегал встречаться с ней, особенно в конюшне, но всё-таки иногда в денник Гуляя до него доносился звук скребницы, шуршащей по гладкому лошадиному боку, и ласковый шёпот, которым она разговаривала со своим вороным, заставлял сердце сжиматься в необъяснимой тоске.

Бьярки ловил себя на мысли, что, когда он был занят однообразным делом, его думы неизменно возвращались к Гнеде. Он вслед за Иваром против воли с восхищением размышлял о том, сколько же мужества должно было быть запрятано в этой невеличке, чтобы позволить пуститься в одиночку в такую дальнюю, опасную дорогу. Чтобы осмелиться сунуться на двор его отца. В конце концов, чтобы принять бой с мужчиной. Одновременно подозрения Бьярки лишь усиливались. Слишком много здесь было необычного и странного, чтобы поверить, будто девчонка пришла в Стародуб случайно.

Но нечто иное терзало Бьярки ещё сильнее. Между вахлачкой и Иваром что-то происходило.

Она смотрела на побратима, и её взгляды заставляли кровь в жилах Бьярки стыть от необъяснимой ярости. А ещё хуже было то, что Ивар отвечал ей. Это были короткие, тайные взоры, но Бьярки видел, как нежный румянец заливал щёки девушки, как блестели её очи, когда она поспешно отводила их, как еле приметная улыбка блуждала на её губах ещё долго после встречи с княжичем.

Неужели у неё хватило наглости даже подумать об Иваре? Как она, эта мужичка, эта лапотница, смела? Но, к ужасу Судимировича, Ивар не только не поставил девчонку на место, а вместо этого стал чаще наведываться в усадьбу. Бьярки чувствовал себя преданным. Появление друга больше не вызывало у него радости, лишь подозрение и злость. Юноша был противен сам себе, но не мог ничего поделать со жрущим изнутри чувством, не дававшим дышать, названия которому он не ведал.

Бьярки пробовал одёргивать себя, напоминая, что она — просто девчонка, далеко не первая у его друга, но это не помогало. Ивар снова отнял её, как тогда, в той затерянной деревеньке, где они отстали от охоты в канун Солнцеворота. Где же теперь были его отповеди? Разве она перестала быть бедной сиротой под опекой Судимира? Или вся разница состояла лишь в том, что к Ивару, в отличие от Бьярки, она шла добровольно?

Душу молодого боярина раздирали постыдные, недостойные мужчины муки, о существовании которых он и не догадывался раньше. Бьярки умолял отца взять его с собой в полюдье, только бы оказаться как можно дальше от этих двоих, но Судимир отказал, велев защищать дом и оставаться подле княжича. А словно чтобы сделать его жизнь ещё более невыносимой, боярин завещал сыну присматривать за Гнедой.

***

Снег больше не таял и лёгким покрывалом лежал на заснувшей до весны земле. Ночи становились темнее и непрогляднее, и последние краски исчезли из мира, сделавшегося чёрно-белым, словно пепелище отгоревшего поминального костра осени.

С отъездом князя Гнеда могла вздохнуть спокойнее, и чувство вины немного ослабило свой гнёт. Когда весь город собрался, чтобы проводить своего правителя в долгий путь, девушка впервые увидела Войгнева. Даже издалека сходство между отцом и сыном бросалось в глаза, что только лишний раз напомнило Гнеде о том, насколько нездоровыми являлись её чувства к княжичу. Он был плотью от плоти её врага, и ничто не могло изменить этого.

Войгнев казался ровесником Судимира, но в нём не было крепости боярина. Гнеда заметила, что, несмотря на все попытки скрыть это, князь слегка прихрамывал, и девушка сомневалась, что без сторонней помощи он бы сам взобрался на коня. Ему, должно быть, тяжело давалась и езда, и только сотни глаз, обращённых на Войгнева, заставляли его прилюдно покидать город верхом, как подобало сильному воину.

Стойгнев был тут же, рядом с отцом. Во всем его теле чувствовалось напряжение. Он не отрывал глаз от Войгнева и, оттеснив стремянного, сам подсадил князя в седло. Войгнев был сдержан и лишь сухо кивнул сыну на прощание, и Гнеда невольно задумалась, была ли эта скупость чувств вынужденной или наедине с сыном князь держался столь же холодно.

Но вот слова прощания были сказаны, поклоны отданы, и поезд выехал за ворота. Стародубцы во главе с оставшимся блюсти княжескую волю посадником Лютом Рознежичем провожали своего правителя в строгой тишине, а лица княжеского отряда вторили им сумрачной суровостью.

Без Судимира в усадьбе стало тише и печальнее. Вышеслава была молчалива, Судислав, оставшись за хозяина, разрывался между домом и княжеским двором, и даже дети присмирели, чувствуя настроение взрослых. Но жизнь шла своим чередом, и постепенно все вернулись к обычным делам. Гнеда, повинуясь данному слову, по вечерам ходила на беседы, преодолевая неохоту и робость. И хотя она всё ещё не доверяла Звениславе, приветливость знатной боярышни существенно облегчала жизнь, и остальные девушки стали терпимее относиться к чужачке. Гнеде даже нравилось работать в своём уголке, слушая грустные и нежные песни и вполголоса подпевая им. Только в те дни, когда ближе к ночи являлись парни, девушка тихо выскальзывала из избы, не желая встречаться ни с Бьярки, ни тем более со Стойгневом, страшась ещё сильнее почувствовать свою неприкаянность и чуждость.

Так было и в этот вечер, когда в самый разгар очередной протяжной песни дверь растворилась и внутрь ввалилась весёлая ватага разрумяненных морозом юношей. Воспользовавшись всеобщим смятением и радостной суматохой, Гнеда, прихватив тёплый платок, вышмыгнула за дверь. Быстро слетев с крыльца, она попала на уже ставшую привычной тропинку, ведшую к выходу из усадьбы через небольшой яблоневый сад. Сюда едва доставали огни из окон, и изгибы тёмно-серых стволов причудливо преломлялись в скудном свете. Девушка услышала за спиной шорох, но, не отвлекаясь, поспешила дальше, решив, что кто-то просто опаздывал на посиделки.

Гнеда почти миновала рощицу, как вдруг остановилась, различив в стороне от дорожки две тесно стоящие тени. Девушка оказалась чересчур близко к ним, чтобы пройти дальше незамеченной, но, кажется, те были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на то, что творилось вокруг. Гнеда уже собиралась тихонько прокрасться к воротам, когда услышала приглушённый голос, без сомнения, принадлежавший Стойгневу, и сдавленный девичий смешок в ответ. Гнеда вросла в землю, ухватившись рукой за ближайшее дерево в поисках ставшей враз необходимой опоры. Шёпот княжича прозвучал ещё вкрадчивей и горячей, и вслед за ним наступило молчание, бывшее красноречивей любых звуков. Гнеда медленно отступила за ствол, одновременно прячась и становясь чуть ближе к уединившейся паре. Сама не зная, зачем, она осторожно выглянула из-за своего укрытия.

Стойгнев обнимал Добраву, окутывая их обоих плащом, укрывавшим когда-то плечи Гнеды. Он самозабвенно целовал девушку, казавшуюся совсем хрупкой на его широкой груди, и Гнеда видела, как крепко руки княжича сжимали стан боярышни. Добрава со смехом отстранилась, накрывая рот юноши своей маленькой ладошкой, шутливо, но властно останавливая его губы от нового поцелуя. Она слегка оттолкнула Стойгнева, игриво высвободившись из его объятий, и потянула за руку, увлекая в сторону избы.

Только когда они окончательно скрылись из виду, Гнеда тяжело привалилась к яблоне, позволяя себе выдохнуть. В этот миг сзади послышался треск разломившейся ветки. Быстро обернувшись и испуганно цепляясь за шершавый ствол, девушка увидела Бьярки. Он стоял немного поодаль и в упор смотрел на неё.

Гнеда уже давно не встречала боярина и удивилась его бледному осунувшемуся виду. Она даже могла бы испытать к нему жалость, если б не выражение лица Бьярки, несмотря на болезненность, презрительное и надменное, с примесью чего-то нового, чего Гнеда не замечала в нём раньше.

Бьярки сделал шаг вперёд, не переставая смотреть на Гнеду с кривоватой усмешкой. Девушка затаила дыхание, лихорадочно проворачивая кольцо Катбада на пальце и чувствуя свежие ссадины от яблоневой коры. Она уже знала, боярин что-то заготовил, и душа сжималась в дурном предчувствии. Горечь, просвечивавшая сквозь ненависть и нарочитую развязность в его глазах, лишь сильнее настораживала. Девушке показалось, что руки Бьярки слегка подрагивали. Наверное, у него была лихорадка.

— Да на тебе лица нет, — промолвил юноша с притворным сочувствием. — Что, не глянулось?

Гнеда замерла, догадавшись, что он говорит о Стойгневе и Добраве. Бьярки всё знал. Он заметил. И то, незнакомое в его глазах, было обвинением, упрёком и...

— А ты разве не слышала, что щи дёгтем не белят? На то сметана есть, — проговорил боярин с издевательским смешком, не давая ей домыслить, продолжая двигаться, обходя Гнеду по кругу. — Посмотри на себя, — он небрежно кивнул в её сторону подбородком, — на свои обноски, шитые из вотолы. На свою кожу, выжженную в поле. Где тебе до Добравкиной крови с молоком? Да тебя коснёшься, пальцы занозишь. А волосы? Её — струятся и блестят, словно шёлк, а твои — жёсткие, точно конская грива.

Гнеда почувствовала, как на лбу и над верхней губой выступили бисеринки холодного пота. Нужно было уйти, не слушая эти мерзости, но почему-то девушка не могла пошевелиться, как заколдованная продолжая внимать его оскорблениям.

— Разве твои руки, настолько грубые и неумелые, что ты и нитки-то как следует спрясть не можешь, сравнятся с её нежными пальчиками? — Бьярки презрительно фыркнул. — А что у тебя под рубашкой? Женское тело или доска? Да кабы не коса, я и не понял бы, что ты девка.

Гнеда тяжело дышала, изо всей мочи стараясь справиться с комом, вставшим поперёк груди. Обида, сдавившая сердце, была тем сильнее, чем яснее девушка понимала, что каждое слово Бьярки — злое, жгучее, унизительное — правда. А он всё ходил вокруг неё, меряя блестящими глазами каждый вершок, не упуская ничего.

— Одни кости, — брезгливо продолжал юноша медленную казнь. — А глаза? Чёрные, как у вороны. А её — что цветные каменья. Неужели думаешь, он на тебя и правда позарится, когда есть Добрава? На тебя, неотёсанную деревенщину?

Гнеда всхлипнула, пытаясь удержать рвущийся наружу поток, и кинулась в сторону, но Бьярки грубо поймал девушку за запястье, равнодушно глядя на потёкшие по её щекам слёзы.

— Ведьма, — хрипло вымолвил Бьярки. — Что ты сделала со мной?

Девушка непонимающе сморгнула несколько раз, но парень резко тряхнул её.

— Какую присушку подсунула мне, что я хожу за тобой, как привязанный? Смотрю на тебя? Что потерял разум, словно мошник на току?

Гнеда растерянно глядела на него сквозь слёзы, и вдруг осознание отразилось на её лице жутковатой улыбкой.

— Неужто думаешь, боярин, что, умей я ворожить да травами-отравами ведать, стала бы размениваться на приворотное зелье? — негромко, но отчётливо произнесла она, едва удерживаясь то ли от плача, то ли от хохота.

— Убирайся, — только и сумел выговорить Бьярки побелевшими губами.

Он резко отпустил её руку, и Гнеда ринулась прочь, не видя и не слыша ничего, не разбирая дороги, чувствуя лишь морозный воздух, обжигавший лёгкие.

Не глядя в её сторону, Бьярки вытер непослушными пальцами испарину со лба. Он постоял, будто собираясь с силами, а затем, оттолкнувшись от дерева, пошёл прочь, немного пошатываясь, туда, где, озаряя ночную темень, приветливо мерцали окна избы и раздавался весёлый смех посиделок.