Пташка

41. Рубашка.

Остаток лета Бьярки провёл на южном рубеже, где за этот год его усилиями были возведены укрепления, которые в Стародубе теперь именовали Засекой. Оттуда удобно было следить за степью, и в случае необходимости цепь мелких дозоров позволяла быстро доставить до столицы весть о поднимающейся опасности. Последний набег многому их научил.

Сарынам не очень-то нравилось новое соседство, и время от времени они ввязывались в стычки с залесцами, надеясь вытурить их со своих границ, но пока всё обходилось малой кровью.

Ивар хорошо понимал важность Засеки и всячески поощрял Бьярки и его людей, присылая им лучшие припасы и щедро награждая за опасную службу. Что же до самих побратимов, то, кажется, обоих устраивало разделявшее их отныне расстояние.

Трещина пролегла между ними с тех пор, как Гнеда появилась в Стародубе, но после холодной разлом превратился в пропасть. Мост всё ещё соединял два берега, но былой близости уже не могло существовать. И хотя во всём княжестве нельзя было сыскать человека, более преданного Ивару, чем Бьярки, что-то очень важное, связывавшее их раньше исчезло, и боярин знал, что возврата не будет.

Он приехал с началом осени и особенно остро ощутил то, каким чужим стал в городе. Люди здесь жили совсем иначе. Они не испытывали на своих шкурах ежедневного гнёта витавшей в самом степном воздухе опасности. Их кожа не была опалена суховеем и покусана злым южным солнцем. Тут даже пахло по-другому, и Бьярки поймал себя на том, что скучает по терпкому запаху трав и потрескавшейся земли.

По случаю их приезда Ивар созвал громкий пир, и Бьярки был удивлён, когда оказался усажен справа от князя, на своё старое место, которое, как боярин знал, во время его отсутствия занимал Судислав.

Не один кубок был поднят во славу молодого правителя, его храброй дружины и смелого отряда Бьярки и не одна песня спета, прежде чем Ивар разговорился с побратимом. Он подробно расспрашивал его о жизни на Засеке, о каждой заварушке с сарынами, о лошадях и засухе. Их разговор, поначалу натужный и спотыкающийся, всё больше напоминал беседу двух старых друзей, но лишь до того мига, пока Ивар не завёл речь о Звениславе.

— Когда же сговор? — беззаботно спросил князь, делая глоток из золочёного кубка.

— Как только вернётся отец, — нехотя ответил Бьярки.

Судимира ждали со дня на день. Он держал путь из страны свеннов, куда ездил сватать правителю Стародуба северную княжну. Впрочем, кажется, Ивар был совершенно равнодушен к собственной судьбе. Он уже успел удивить бояр своим выбором, которого не простила ему Добрава, но, судя по всему, принятое решение сняло камень с души князя. Свадьба для него была лишь досадной необходимостью, отвлекавшей от других, поистине значительных дел.

— Твой последний отъезд в степь был скорым. Больше похожим на побег, — задумчиво добавил Ивар, постукивая пальцами по оправе, в которой зеленел изумруд. — Мы даже толком не успели поговорить.

— О чём? — хрипло спросил Бьярки, подобравшись и нахмурившись.

— Ты так и не утолил моего любопытства, — усмехнулся Ивар. — Для чего же она тебя задержала?

Не было нужды пояснять, кого он имел в виду.

— Чтобы пожелать счастья, — сухо ответил Судимирович, не глядя на побратима.

Брови князя удивлённо взмыли.

— И только? — испытующе спросил он.

Бьярки поднял подозрительный взгляд на друга.

— И только.

— И что же, она и словом не обмолвилась о нашем с ней разговоре?

Бьярки лишь помотал головой и торопливо отхлебнул мёда. Ему хотелось уйти. Он жалел, что вообще пришёл сюда.

— Что ж, тогда скажу я, — после короткого молчания продолжил Ивар, и на его лице больше не было ухмылки. — Я предложил ей разделить со мной Залесский стол, и она отказалась.

Князь поджал губы, с ожиданием глядя на побратима. Бьярки медленно поднял на него недоверчивый взор.

— Не смотри на меня так, — воинственно проговорил Ивар, сведя брови, — я последовал твоему совету.

— Но ты… в самом деле… — растерянно произнёс боярин.

— Как бы то ни было. Она не пожелала, — усмехнулся князь, но его голос прозвучал недостаточно равнодушно.

— Она… Она не захотела тебя? — запинаясь, спросил Бьярки, видимо, с трудом примиряясь со смыслом услышанного.

Князь громко вздохнул не то со смехом, не то с раздражением.

— Ни меня, ни Залесья.

— Это невозможно, — прошептал Бьярки, глядя расширившимися глазами перед собой. Некоторое время он сидел, оцепенев, пока значение слов Ивара медленно просачивалось в него. — И ты говоришь мне это только теперь? — взвился он, наконец, поражённый осознанием.

— Я собирался, но ты предпочёл уехать к сарынам, — пожал плечами Ивар.

Бьярки лишь растерянно кивнул. Всё теперь было иначе между ними, и он уже научился ценить и то, что в былые времена принималось как само собой разумеющееся.

— Я… Мне нужно… — Юноша провёл нетвёрдой рукой по лицу и поднялся, держась за стол. Обретя власть над собой, он встретил взгляд наречённого брата. — Прошу, дозволь мне…

— Иди, — отмахнулся князь, поняв его с полуслова.

Бьярки благодарно сжал руку побратима и, поклонившись, стремительно вышел из гридницы.

Он не помнил, как очутился дома. Не видел ничьих лиц. Всё, что происходило вокруг, было лишь мазками, подобными мелькающему полю во время быстрой скачки. Бьярки опамятовался, только когда оказался в опочивальне. Он подошёл к своей старой скрыне, сработанной из крепкого северного ясеня, доставшейся в наследство ещё от деда. Откинув тяжёлую крышку, юноша сразу увидел то, что искал. Свёрток лежал сверху, и Бьярки быстро справился с несложным узлом.

Он развернул рубашку и застыл, держа её перед собой на вытянутых руках. Алые узоры рассыпались по серому шадровитому полотну, словно горсть рябиновых ягод. По рукавам, вороту и подолу плыли утки, бежали кони, катились громовые колёса. Пылали маки и танцевали кочеты.

Бьярки почувствовал, как кровь прилила к лицу.

Такой подарок он мог получить только от одной девушки. Своей невесты.

Мысли путались в голове. Он всё ещё не мог поверить в то, что Гнеда отвергла Ивара. Это могло значить лишь, что она...

Бьярки провёл пальцами по выпуклой вышивке, следуя за завитками.

Если приглядеться, можно было различить мелкие несовершенства — где-то стежки вышли неровными, где-то грубоватыми. Звенислава бы выполнила такую работу куда лучше, без огрехов.

Боярин поднёс рубашку к лицу и, помедлив мгновение, закрыл глаза и втянул ноздрями воздух.

Чужой дом и намёк на душицу, которой женщины обычно перекладывали сундуки. Уютный, летний запах. Но Гнеда пахла не так.

Злость переплелась в душе Бьярки с растерянностью и замешательством. Он сопоставлял между собой произошедшие события, вертел их, пытаясь приладить хоть какое-то объяснение, но ничего не склеивалось. Слабую надежду, забрезжившую на самом краю, Бьярки безжалостно задавил. Он не даст этому повториться.

Как Гнеда могла отказать Ивару? Разве не его она хотела? Почему, когда ей в руки пришла долгожданная возможность сделаться княгиней, получить богатство, знатность, восстановление попранного имени и желанного мужа, она отвергла её? Мог ли тот знатный сид, что приезжал в Стародуб, предложить ей лучшую долю? Но, если судьба Гнеды лежала во владениях сидов, почему она до сих пор оставалась в Залесье?

И, самое главное, для чего Гнеде понадобилось делать этот странный подарок? Что ей могло быть после всего до Бьярки?

Ответ лежал на поверхности, но он не мог позволить себе надеяться.

Была ли это вызывающая жестокая дерзость или нарочный предлог, который девушка сама вложила ему в руки? Бьярки не мог сказать. Но он решил узнать правду, чего бы это ни стоило.

***

Наступила ранняя осень, и хотя вечера были ещё тёплые, пропахшие дымом и яблоками, сырые туманы, поднимавшиеся от реки, не давали засиживаться допоздна.

Ночь постепенно густела, и в вышине уже напружинилась белая кибить месяца. Тёмные очертания Вежи были отчётливо видны на синем, убранном ранними звёздами небе, и Бьярки остановился, глядя на тусклый желтоватый огонёк окна. Когда две ночи назад испуганная женщина с худыми руками в синеватых жилках скороговоркой пробормотала, что Гнеда больше не живёт в её доме, боярин едва не потерял почву под ногами. Всю дорогу он готовился к встрече, тщательно укладывая правильные и до вершка отмеренные слова, словно стрелы в берестяной тул, древко к древку, и ещё не постучав в дверь, уже натянул невидимую тетиву.

Непомерное напряжение, не нашедшее выхода, обессилило его. Те несколько мгновений, когда Бьярки полагал, что Гнеды больше нет в Залесье, вымотали, как хорошая вылазка сарынов. Но и облегчение, последовавшее за скомканным объяснением, что девушка вернулась в родные Переброды, оказалось неимоверным. Не всё было потеряно.

Он видел Вежу в первый раз, но сразу проникся её мощью. Громада, зиждившаяся над миром со времён Первых Князей, задолго до его, Бьярки, рождения, и, вероятно, просуществующая ещё немало лет после его смерти, не могла оставить равнодушным. Что-то в её спокойной крепости, в снисходительной жёсткости внушало уважение. У этого места была своя собственная, не зависящая от людей воля, и она вызывала почтение.

В ночной тишине мягко прошуршали по песку копыта Гуляя. Оба они — человек и конь — одновременно замерли, и Бьярки бесшумно соскользнул вниз. Привязав лошадь, юноша взошёл по щербатым ступеням и остановился напротив тяжёлой двери. На уровне его глаз висело большое железное кольцо. Бьярки потянулся к нему, и ржавые струпья сухо царапнули пальцы. Он стукнул, и гулкий звук нехотя потёк по холодному нутру Вежи. Не дожидаясь его окончания, боярин ударил ещё два раза, сильнее и нетерпеливее.

Долгое время ничего не происходило. Бьярки даже мог бы усомниться, что внутри кто-то был, если бы не свет в окне, свидетельствующий об обратном. Он уже подался вперёд, чтобы вновь постучать, как вдруг без всякого предупреждения послышался глухой скрежет засова, и дверь, дрогнув, отворилась.

Когда до Гнеды донёсся звук, которого она не слышала так давно, что вначале даже не осознала его природу, девушка, медленно отложив перо, выпрямилась. Было так поздно, что вся деревня наверняка спала. Должно быть, ей послышалось. Гнеда снова опустила голову, стараясь унять волнение, по воронке раскручивающееся в глубине живота, и попыталась вернуться к прерванной работе. Но в тот же миг стук повторился, уже куда настойчивей, развеивая любые её колебания.

Наверное, так же неожиданно и тревожно был отвлечён когда-то от своих занятий Домомысл. В ту ночь, когда Фиргалл…

Мог ли это быть он? Или Айфэ? Или…

Та пора, когда она каждый день ждала и надеялась, миновала. Все сроки давно вышли, и, если бы он хотел… Если бы понял…

Девушка поднялась, внутренним чутьём ощущая нарастающее раздражение человека внизу. Негоже заставлять гостя ждать.

Она легко сбежала по гладким ступеням, держа в нетвёрдой руке жировой светильник, боясь, что услышит требовательный зов в третий раз. Отчего-то ей даже не пришла в голову мысль о том, что в столь поздний час стоило бы поостеречься лихоимцев.

Гнеда не без усилий отпихнула увесистую задвижку, едва не прищемив ставшие неуклюжими пальцы, и толкнула дверь.

Несколько мгновений они стояли, опешенно глядя друг на друга.

Бьярки смотрел пристально и одновременно растерянно, так, словно девушка каким-то образом обманула его ожидания. Гнеда так и не научилась выдерживать этот беззастенчивый, оголяющий взор. На место оторопи невесть откуда пришло смущение. Последнее, о чём следовало думать, это как она выглядит в его глазах, но девушка со стремительно растущей неуверенностью осознала, что он изучает её с ног до головы — босые ступни, белеющие из-под старой тёмной понёвы, за которую ей выговаривала ещё Твердята, разорённую к вечеру косу, перекинутую на грудь, руки, испятнанные чернилами. Столько уже было всякого между ними с тех пор, как он в последний раз назвал её сермяжницей, но нынче Гнеда была словно в первый раз — грубая мужичка перед знатным вельможей. Она не успела подготовиться и надеть парчовую броню.

Непрошенная мысль посетила её неожиданно и больно. Взял ли он уже за себя Звениславу?

Глаза Гнеды отчаянно заметались по лицу и одежде Бьярки. Несправедливо. Мужатую сразу видно по наряду, но поди, отличи холостого от женатого.

Зачем он здесь?

Гнеда не замечала, как холодеют пятки на ледяном камне, как обжигает руки распалившийся жировик. Она смотрела в очи Бьярки, надеясь найти ответы на свои немые вопросы, но вместо этого услышала:

— Так и будешь держать на пороге?

Его сухой голос прорезала нечаянная хрипота, как бывает после долгого молчания или от волнения, и боярин немного смешался. На мгновение он отвёл взгляд, но тут же снова посмотрел на девушку, спокойно и уверенно.

Сердце Гнеды стучало в самом горле, не давая сделать вдох. Она не была ни в чём виновата перед ним. Почему же тогда покорно склонила голову, отступая в сторону и пропуская юношу, безмолвно признавая за ним право на высокомерную холодность?

Бьярки прошёл так близко, что его запах полоснул Гнеду по лицу почти осязаемой пощёчиной. Ей пришлось опереться свободной рукой о шершавую стену, чтобы сохранить равновесие. Боярин поднимался наверх так, будто шёл по собственному дому, и тряхнув головой, чтобы прийти в себя, Гнеда поспешила за ним.

Когда она нагнала боярина, он уже стоял посреди писчей, без стеснения оглядываясь кругом, и Гнеда поёжилась, подавляя невольное желание загородить всё, что оказалось теперь перед его бесстрастными очами. Она была застигнута врасплох и боялась, что какая-нибудь нечаянно оставленная вещь предаст её.

Сглотнув, Гнеда затравленно принялась следить за скользящим взором Бьярки, стараясь посмотреть на привычные ей предметы его глазами.

На столе, занимавшем середину писчей, высилась груда книг, тут же громоздились свитки, стопки пергамена, перья, пузырьки. Вдоль стола тянулись голые лавки без украс. Старые, высокие, давно не белённые стены. Пучки трав, венки скукожившихся грибов и золотистых луковиц на стропилах. Их взоры замерли одновременно, сойдясь на маленькой постели в углу.

Подстилка топорщилась свеженабитым сеном, её прикрывали новая овчина и вышитое одеяло, Твердятины подарки, а сверху… Сверху, сползая небрежными складками на пол, покоился серый шерстяной плащ, которым девушка по-прежнему укрывалась каждую ночь.

Взгляды, преломившиеся в одной точке, теперь встретились. В просиявших гневом глазах Бьярки больше не оставалось хладнокровия, и Гнеда поняла, насколько напускным и ненастоящим оно было.

Свет заколебался, заставляя тени на стенах пошатнуться, и девушка быстро поставила жировик на стол, пряча руки за спину.

— Зачем? – Голос Бьярки был сиплым, и боярин уже не делал попыток совладать с ним. — Зачем ты мучаешь меня? Для кого ты на самом деле сшила ту рубашку?

— Для тебя, — удивлённо прошептала Гнеда.

— Для меня? — Его голос неблагозвучно дрогнул, как задетая неумелой рукой струна. — И что же я, по-твоему, должен был с ней делать? Надеть на венчальный пир? А моя жена бы сняла её, шитую тобой, в нашу первую ночь? Так ты задумывала?

Боярин трясся всем телом. Самообладание осыпалось с него одним махом, как снег с задетой ветки.

Моя жена.

— Я скроила её, пока ждала свадьбу с Браном, — тихо, не находя смелости взглянуть на Бьярки, проговорила девушка. — Представляла, что выхожу не за него, а за тебя.

Всё произошло так быстро, что Гнеда и не поняла, как Бьярки вдруг оказался совсем близко. Он схватил её за плечи и встряхнул, принуждая посмотреть на себя. Пламя испуганно колыхнулось, словно пытаясь вступиться за девушку, но вместо страха или боли Гнеда почувствовала наслаждение от его прикосновения. Ей хотелось, чтобы Бьярки сжал её крепче, до синяков, до багровых отметин на коже, которые останутся, даже когда он уйдёт.

Словно прочитав эту нездоровую мысль в её взгляде, Бьярки опомнился и ослабил хватку. А она продолжала упиваться его близостью, запахом выжженой на солнце полыни, голубизной осеннего неба в злых глазах.

— Ты хотела его! — яростно прошипел Бьярки, и его речь была приправлена обличающей горечью. — Хотела престола и власти.

— Я хотела, чтобы ты ушёл, — возразила Гнеда, боясь пошелохнуться, боясь, что он вспомнит о забытых на её предплечьях руках и отдёрнет их, как тогда в Твердятином дворе. — Если бы ты стал упорствовать, Бран убил бы тебя. Я пообещала ему, что сделаю так, что ты уйдёшь. Пообещала, что добром стану его женой, если он отпустит тебя. Я не хотела говорить тех слов. Но ещё больше я не хотела твоей смерти.

Они смотрели друг на друга один долгий миг.

— Всё, что ты сказала тогда, — начал Бьярки, и голос снова подвёл его, прервавшись. — Всё это — правда. Трус, измывающийся над беззащитной девчонкой, вот кто я такой. Видят Небеса...

Он, наконец, отпустил её руки, отступая, и Гнеду захлестнуло чувством невосполнимой потери. Она бесстрашно рванулась к Бьярки, но его взгляд, одновременно измученный и предостерегающий, остановил девушку в полушаге.

— Всё, что я тогда сказала… В ложь легче поверить, когда она переплетается с правдой. Да, было всякое. Ты обидел меня, но нашёл силы признать свою вину, и я простила тебя в тот же миг. Клянусь! — горячо проговорила Гнеда, и что-то неуловимо изменилось в очах Бьярки. Словно из лапы животного вынули занозу, и острая боль прекратилась. — Клянусь, я давно забыла о тех временах и помню иные твои поступки. Как ты избавил меня от позора на колядках. Как храбро сражался с сарынами, защищая свой город и семью. Как хотел взять меня в жёны невзирая на то, что был бы за это осмеян. Ты выходил меня из болезни. Ты хотел спасти меня из темницы и разыскал в плену у Брана, за что едва не поплатился жизнью. То, что ты сделал для меня, мог совершить только благородный, отважный, добрый человек.

Лицо Бьярки преобразилось изумлением, но он всё ещё внутренне боролся с собой, не решаясь верить.

— Почему ты отказала Ивару? — проговорил юноша так тихо, что она скорее прочла вопрос по движению его губ.

Они безмолвствовали, стоя друг напротив друга, и Гнеде показалось, что тень Стойгнева крадётся вдоль стен, прячась в тёмных углах.

— Знаешь, — наконец начала девушка, — учёный старец, заменивший мне отца, был переписчиком старых книг. Он рассказывал, что ему встречались диковинки, в которых сквозь верхние строки проступали иные, те, что когда-то были начертаны снизу. Оказывается, случалось так, что изначальные слова становились неуместными, а, может, неугодными, и, соскабливая их, книжник наносил новые прямо поверх стёртых. Но те, прежние письмена, навечно въедались в кожу и были тут же, внизу. — Гнеда невольно коснулась правой рукой груди. — Так случилось и со мной. Может, ты станешь смеяться, но мне не забыть мига, когда ты в первый раз дотронулся до меня. Когда я в первый раз почувствовала твой запах и увидела цвет твоих глаз.

Бьярки смотрел на Гнеду, не отрываясь, забыв дышать.

— Я до сих пор могу закрыть веки и ощутить яркий свет солнца и брызги на лице. Твой смех. Вкус давленной земляники. Это отпечаталось в моей душе навсегда. Навечно.

Бьярки судорожно сглотнул.

— Стойгнев был одним из немногих, кто проявил ко мне участие. Сострадание. Я много раз обманывалась в людях. Как бездомного щенка, меня достаточно было поманить пальцем и почесать за ухом. За одно это я готова была отдать душу.

Княжич казался тем самым новым словом, которое помогло бы мне вымарать тебя. Он был женихом, наречённым Яронеге в детстве, и мне чудилось, будто мы предназначены один другому судьбой. — Она усмехнулась и со стыдом опустила голову. — Я начала что-то понимать уже после твоего сватовства. Когда оправилась от болезни. Когда впервые призналась себе, что хочу увидеть тебя. — Гнеда вздохнула. — Там, на празднике Солнцеворота ты поманил меня и сам того не подозревая, подарил надежду, которой не суждено было исполниться. Ты возненавидел меня, а Стойгнев утешил. Он был рядом, когда ты гнал меня от себя.

А потом… — продолжала она, едва справляясь с ослабшими связками. — Та лихорадка выжгла во мне что-то. Я лежала и думала. Не о нём. О тебе. Когда всё случилось, когда Стойгнев узнал, кто я… Я всё поняла, но было поздно. — Гнеда не осознавала, что её мелко трясёт. — Там, в темнице, когда мне казалось, что наступила одна долгая, нескончаемая ночь, я звала тебя, только тебя…

Леденящий пот прошиб Гнеду, и в тот же миг Бьярки смял её в объятиях.

Ничего больше не имело значения. Они вдруг очутились там, в холодной, где Гнеда умирала от озноба и страха, и он снова был рядом, обезоруженный и беспомощный.

Бьярки обхватил Гнеду, прижимая, вдавливая в себя, пряча её голову на своей груди, и судороги, пробивавшие тело девушки, передались ему.

Нет. Нынче всё по-другому. Бьярки не отпустит её.

Он сжал зубы. Юноша хотел бы сказать, что он-то никогда бы не причинил ей зла. Не тронул бы пальцем. Не дал в обиду. Но Бьярки помнил, как нападал на неё с мечом. Как радовался её унижению. Как ушёл, оставив в темнице. И, словно прочитав мысли боярина, Гнеда подняла голову и посмотрела в голубые глаза.

— Не жалей о минувшем. Ты — лучший из всех людей, кого я когда-либо знала. — Девушка высвободила руки из стального кольца его объятий и взяла лицо Бьярки в свои ладони. — Мой единственный. Мой желанный. Мой любый.