Пташка

40. Дары.

Она успела несколько раз пожалеть, что не отказалась. Хотя, едва ли такая возможность предполагалась. Скорее, посланный гонец позволял ей загодя подготовиться к неизбежной встрече.

Гнеда с самого утра не находила себе места. Она вымыла волосы, от которых теперь исходил тонкий травяной запах, и нарядилась в новую сорочку и верхницу. Пригодились и дорогие зелёные бусы, и серебряные усерязи, и расшитый шёлковый поясок, и Твердята сквозь страх, который не уходил, несмотря на все уверения девушки, что ничего дурного не случится, наконец-то смотрела на молочную дочь с одобрением. Страшно было подумать, что было бы, случись Твердяте узнать, что в гости они поджидали не просто вельможу из Стародуба, а самого князя.

Но Гнеда волновалась, и её названная мать, вернувшаяся с ней по такому случаю из поля, угадывала это.

Зачем приезжал Стойгнев? Лихорадка, в которой девушка едва не сгорела после заточения в холодной клети, навсегда выжгла из её сердца любые добрые чувства к нему, и теперь Гнеда понимала, что за мнимой тоской по Стойгневу прятала то настоящее, что на самом деле испытывала к его побратиму. И всё же Гнеда не могла думать о молодом князе равнодушно.

Действительно ли Стойгнев лишь охотился неподалёку, или у него была скрытая цель? О чём они могли говорить после всего, что произошло? Не держал ли князь камня за пазухой? Быть может, вопреки словам Фиргалла, он всё ещё лелеял обиду или месть? Но в глубине души Гнеда знала, что сид бы не уехал, если бы у него оставались хоть малейшие подозрения.

Девушка не понимала, для чего Стойгневу была нужна встреча, и это заставляло её строить самые разные догадки. Она не испытывала страха, но неожиданное появление князя в её устоявшейся жизни взбудоражило и вселило тревогу. А самое главное, Гнеда умирала от неведения, гадая, будет ли Бьярки в свите названного брата.

— Едут, едут! — переполошённо крикнула Твердята, вбегая в дом, и девушка подскочила с лавки, где сидела, теребя изумрудную ленту в косе. Она заставила себя улыбнуться, успокаивая их обеих, но уголки рта непослушно дрогнули.

Гнеда коротко пожала кончики пальцев молочной матери, подбадривая то ли её, то ли саму себя, и вышла за порог. Голова кружилась, а сердце стучало, словно готовилось вот-вот выскочить наружу, и Гнеда положила ладонь на грудь, стараясь утихомирить его.

В ворота въезжало пятеро всадников. Она сразу увидела Стойгнева, но взгляд девушки не задержался на нём, торопливо следуя дальше, к его спутникам. По левую руку князя держался рыжеватый незнакомец, помогавший своему господину выбраться из седла. Чуть поодаль — широкоплечий гридин, которого Гнеде уже приходилось видеть в Стародубе. Четвёртый — высокий кметь из княжеской стражи, чьё имя девушка от волнения не могла вспомнить.

Внутри похолодело, и что-то больно зацарапало под рёбрами. Живот скрутило в тугой комок, и Гнеду затошнило, но в этот миг показался последний из спутников, и она узнала Бьярки.

Воздух куда-то делся, и Гнеде потребовались все силы, чтобы сделать новый вдох. В висках загрохотало.

Он был здесь. Совсем рядом.

Спешившись и привязав коней, гости направились к дому.

Гнеда вздрогнула, когда ей на поясницу легла рука Твердяты.

— Батюшки мои, — боязливо прошептала она.

— Здравствуй, хозяйка, — громко поприветствовал подошедший Стойгнев и поклонился. — Здравствуй, Гнеда Яромировна, — перевёл он улыбающиеся глаза на девушку, которая оцепенела, впервые услышав имя отца подле своего собственного. Краем глаза Гнеда заметила, как медленно повернулась к ней Твердята. Догадалась ли?

Они возвратили поклон.

— И ты будь здоров, господин, — ответила Гнеда, сделав всё возможное, чтобы голос её звучал ровно.

— Проходите, гости дорогие, отдохните с дороги, разделите с нами хлеб-соль, — засуетилась Твердята, но князь остановил её.

— Спасибо, хозяюшка. Проездом я. Дозволь нам словом перемолвиться, да и уеду я прочь с твоего двора, не стану докучать.

Твердята рассеянно попыталась снова зазвать гостей в дом, но Стойгнев заметил лавку, стоявшую в отдалении на пригорке над рекой.

— Сделай честь, Гнеда, посиди со мной немного, — попросил он, и девушка почувствовала, как что-то съёжилось внутри под его слегка насмешливым и грустным взором.

Она кивнула и бросила быстрый взгляд на Бьярки. Юноша с безразличным видом смотрел себе под ноги.

Из дома выскочила Твердята с рушником и крынкой кваса, принявшись хлопотать возле гостей, и Гнеда поспешила вслед за Стойгневом. Они устроились на разных концах лавки вполоборота друг к другу.

— Не думала ты меня ещё увидеть? — спросил Стойгнев, и девушка лишь покачала головой. — Неподалёку лежит мой ловчий путь. С которого мы однажды сбились. Помнишь?

Их взгляды встретились.

— Надо же, — промолвил князь, изучая её лицо, — как я раньше не замечал в тебе сарынской крови.

Гнеда сглотнула.

— Я не хочу, чтобы ты держала зло на меня. Я простил тебя, Гнеда, и ты прости меня. Мы не в ответе за дела наших отцов, но в наших руках исправить то, что было совершено неверно.

Стойгнев поднял ладонь, сделав знак своему человеку, и вскоре тот явился с увесистым ларцом в руках. Когда слуга удалился, князь отщёлкнул замок и поднял крышку, разворачивая содержимое укладки к девушке.

Первое, что она заметила в обитом аксамитом коробе, был нож в потёртом кожаном чехле с рукоятью, покрытой тонкой сканью. Он не выглядел богато, но производил впечатление добротно сделанной и часто использовавшейся вещи. Тут же лежали витые серебряные гривны, чернёные позолоченные наручи, широкий пояс, усеянный тусклыми бляхами. Внизу поблёскивали узорчатые ткани.

Гнеда вопросительно подняла глаза на Стойгнева.

— Это принадлежало твоему отцу, князю Яромиру. А, значит, ныне принадлежит тебе.

Девушка снова поглядела на содержимое ларца. Помолчав, она ответила, разлепляя пересохшие губы:

— Думаю, этим должна владеть Яронега. Я… — она осеклась, — я даже не знаю, каково было моё настоящее имя.

— И всё же ты его дочь.

— Но не та, что была наречена тебе в жёны, — ответила Гнеда, удивившись собственной храбрости.

Кажется, Стойгнев немного опешил, но неожиданно на его лице появилась странная тень улыбки.

— А что, — его голос зазвучал тише и вкрадчивей, — что, если мне это неважно?

Гнеда нахмурилась. По её коже пробежала змейка дрожи.

— Что, если мне неважно, что решили промеж собой наши отцы? Если я хочу решать сам за себя.

— Я дочь рабыни, — сдавленно проговорила Гнеда, уцепившись за бока укладки.

— Ты — дочь князя, — возразил Стойгнев, — и достойна стать княгиней.

Он пристально смотрел на девушку, и зелёные искры в его глазах сияли, как светлячки.

Гнеда судорожно вздохнула. К чему он вёл? Неужели намекал на женитьбу?

В её жилах, действительно, текла кровь Бориветричей, и те, кто пытались поставить под сомнение законность прав Стойгнева на престол, могли бы быть усмирены таким союзом. Кроме того, сестра Гнеды должна была вскоре стать правительницей Ардгласа, что помогло бы заручиться поддержкой влиятельных соседей. Что же до сарынского происхождения девушки, то и тут Стойгнев мог бы использовать его во благо себе в отношениях со Степью.

Все эти догадки быстро пронеслись в голове девушки, ошеломив неожиданным откровением. Должно быть, она и вправду была выгодной невестой молодому князю.

Гнеда растерянно посмотрела на Стойгнева, который не спускал с неё глаз, наблюдая за меняющимся вслед бегу мыслей выражением лица девушки.

Но…

Неужели всё повторялось? Неужели ей снова была уготована судьба, которой Гнеда чудом избежала? Князь смотрел на девушку во все глаза, но хотел получить лишь незримую метку крови, связывающую её с именитыми родами. Он не желал Гнеду. Ему нужна была только дочь Яромира и сестра Яронеги.

Девушка против воли перевела взор туда, где остались спутники князя. Бьярки стоял чуть поодаль, не глядя в их сторону.

— Он женится осенью, — с холодной усмешкой произнёс Стойгнев, и Гнеду словно обдало ледяной водой. Князь прищурился, и из его очей исчезла всякая теплота, отчего девушка сразу вспомнила клеть и цепи.

Значит, осенью.

Она опустила глаза и прошептала:

— На месте предательства, лжи и жестокости не бывать ничему хорошему. Мы простили друг друга, но разве может вырасти здоровое дерево из гнилого корня? Вепрь бежит по земле, а пустельга летит по небу. У них разные пути.

Стойгнев некоторое время испытующе смотрел на Гнеду и вдруг улыбнулся, и в его очи вернулась капля сердечности.

— Истинно повезёт тому, кому достанется такая мудрая жена.

Гнеде показалось, что в словах князя, несмотря на отголосок гнева, прозвучало облегчение. Они помолчали, глядя на серебрящуюся внизу реку.

— Ты можешь вернуться в Стародуб и жить при княжеском дворе. Это ведь и твой дом. Я хотел бы воздать за несправедливости, произошедшие в твоей жизни.

— Благодарю, господин, но мне хорошо и здесь.

— Тогда скажи, что я могу ещё сделать для тебя.

Девушка на мгновение задумалась.

— Вежа, в которой я выросла. После смерти Домомысла она принадлежит общине, но я хотела бы вернуться туда, чтобы никто не…

— Она будет твоей, — кивнул Стойгнев, не давая ей договорить. — Это всё?

— Да, мой князь.

— Добро.

Стойгнев коротко хлопнул по коленям и поднялся, и Гнеда последовала за ним. Когда они подошли к дому, гридни замолчали, с ожиданием взирая на князя.

— Помни, что Стародуб — и твой дом, в котором тебе всегда найдётся место, — повторил Стойгнев. — Едем, — коротко кинул он свите и направился к своему коню.

У неё была последняя возможность, и Гнеда отчаянно окликнула прерывающимся голосом:

— Бьярки!

Стойгнев, уже забравшийся в седло, тихо хмыкнул.

Плечи Бьярки окаменели, и он медленно обернулся, в первый раз встречаясь с Гнедой глазами. Его взгляд был полон удивления и недоверия, и сердце девушки болезненно сжалось.

— Мы будем ждать тебя в становище, — обратился Стойгнев к побратиму. — Прощай, Гнеда Яромировна. Не поминай лихом.

С этими словами он и его спутники умчались со двора, оставив девушку наедине с Бьярки.

Он смотрел так, как глядят на потревоженную гадюку, со смесью настороженности и отвращения, и Гнеда почувствовала во рту собирающуюся горечь.

Юноша не двигался, будто пригвождённый к месту, и Гнеда, перебарывая себя, сделала несколько шагов к нему. Наверное, она подошла слишком близко, так что, кажется, Бьярки потребовалось усилие, чтобы не отступить назад. Девушка не могла не видеть, что ему неприятно её присутствие, но желание оказаться рядом победило гордость. Остановившись, она принялась жадно рассматривать Бьярки, вбирая в память каждую его черту, и торопливо, как вор награбленное, запихивала в ларец памяти всё, что видела.

Он выглядел взрослее. Старше. Его волосы были острижены чуть короче, чем обычно. В уголках глаз и над переносицей появились едва заметные морщинки. Но очи, смотревшие холодно и недружелюбно, почти как в её снах, были такие же пронзительно-голубые.

Гнеда поняла, что, если сейчас ничего не скажет, Бьярки просто уйдёт, и лихорадочно принялась подбирать хоть какую-то речь.

— Здоровы ли батюшка с матушкой? — хрипло спросила она.

На миг Бьярки недоумённо свёл брови, но тут же его лицу вернулось то же отстранённое равнодушие.

— Они в здравии, — негромко ответил он, и звук его голоса, не слышанного Гнедой с того самого зимнего дня, едва не заставил задохнуться.

Надо было промолвить что-то ещё, чтобы оправдать эту задержку, чтобы заглушить окаянную тишину, но девушка не могла выдавить из себя больше ни слова. Она не в силах была отвести от Бьярки взора, и единственное, чего ей хотелось, это сделать шаг, прижаться к нему и вдохнуть его запах.

От виска юноши вниз тянулась тонкая, запёкшаяся струйка крови, и Гнеда вспомнила, что они возвращались с лова.

— У тебя рана, позволь, я…

Не давая себе времени подумать, девушка безотчётно потянулась к его скуле. Глаза Бьярки расширились в неверии, и с мимолётным запозданием он перехватил её кисть у самого своего лица. Краткое прикосновение прожгло кожу калёным железом, и Гнеда вспыхнула от стыда.

— Она уже зажила, — проговорил Бьярки сквозь зубы, усмиряя участившееся дыхание. Он держал ту руку, которой отвёл запястье Гнеды, чуть на отлёте, словно измарал её в чём-то липком и вязком, вроде смолы. — Я заставляю князя ждать, — нетерпеливо произнёс он, и девушка почувствовала прилив ужаса.

Сейчас он уйдёт, и она так ничего и не скажет! Мысли в голове забегали как ошалевшие белки, и Гнеда выпалила:

— Я слышала, ты женишься. Я… — Она начала заикаться, увидев, как застыло его лицо. — Я… у меня есть для тебя подарок. Прошу, подожди.

Гнеда со всех ног бросилась в дом. Влетев в избу, она закрыла руками лицо, ощущая, что щёки полыхают огнём.

Дура! Какая же она дура!

Гнеда кинулась к своей укладке и принялась суматошно выбрасывать в разные стороны наряды, что лежали сверху. Наконец, перерыв сундук вверх дном, она вытащила рубаху.

Дрожащими пальцами девушка залезла в кожаную сумку, висевшую на поясе, и достала клочок бересты и писало. Резко опустившись за стол, она принялась быстро процарапывать на коре буквы. Закончив, Гнеда свернула грамотку и положила её на сорочку. В следующий же миг она сокрушила трубочку в кулаке и выкинула прочь. Выхватив из груды валявшихся на полу вещей первый попавшийся холст, она бережно завернула в него рубашку и крепко увязала концы. Прижимая узел к груди, девушка ринулась во двор, уже и не чая увидеть там Бьярки. Почему-то Гнеде казалось, что боярин уехал, едва она исчезла в дверях.

Но Бьярки стоял на том же самом месте, опустив голову.

— Вот, — запыхавшаяся Гнеда протянула свёрток, и юноша, подняв на неё глаза, не глядя принял подношение. — Будь, — пытаясь справиться с подрагивающим подбородком, проговорила она, — будь счастлив.

Искра оживления промелькнула в очах Бьярки, но этот блеск не был здоровым. Он криво улыбнулся, и губы юноши шевельнулись, но слова так и не покинули уст. Бьярки мотнул головой, словно отказываясь верить чему-то, и молча развернулся, направившись к Гуляю.

Гнеда стояла, бессильно повесив опустевшие руки, и смотрела, как он отвязывает коня, как одним рывком вскакивает в седло, как, бросив короткий взор на неё, выезжает со двора.

Твердята подошла совсем тихо, и Гнеда повернулась к ней, стягивая с головы серебряный венец с нежно позвякивающими ряснами. Девушка улыбнулась в тревожное лицо кормилицы и проговорила, сама удивляясь тому, насколько безмятежно прозвучал голос:

— Уехали. Можно возвращаться в поле.

***

Он сто раз пожалел о том, что не остался. Ивар бы понял и не стал принуждать. Зачем он поехал?

Испугался насмешки побратима? Не отважился признать, что боится встречи с ней?

Всю дорогу обратно Бьярки чувствовал, как грудь, подле которой лежал проклятый свёрток, нещадно пекло, будто огнём.

Он был мягкий. Он хранил тепло её рук. И, наверняка, запах.

Ему так хотелось приникнуть к нему, понюхать, развернуть, и Бьярки ещё сильнее ненавидел себя за слабость, но больше — её.

Подарок?

Что там могло быть? Полотенце, пропитанное ядом?

Когда Бьярки увидел Гнеду, одетую так, словно в тех самых мечтах, когда он ещё глупо надеялся на их свадьбу, на то, как усыплет её шелками и жемчугом, его душа захлебнулась жгучей ревностью к людям, в чьей семье она жила, к высокомерному сиду, назвавшемуся её покровителем, к побратиму, который приехал, чтобы помириться с ней.

Она была на расстоянии вытянутой руки, но одновременно далека как никогда. И эта подачка…

Бьярки сам не заметил, как оторвался от остальных, и только Жирко скакал поодаль, не упуская хозяина из виду ни на миг. Всё, чего хотел боярин, это забыть сияющие глаза, вновь затягивающие его в прежний омут, из которого не было спасенья. В котором он не мог дышать. Однажды он назвал их вороньими, но это было неправдой. Очи Гнеды походили на спелые вишни, красивые и блестящие.

Бьярки стиснул зубы. Горячий воздух хлестал по лицу, но ему казалось всё мало, и он гнал и гнал Гуляя, желая скинуть с себя её образ, туманивший рассудок, пытаясь рассеять по ветру звук её голоса, стоявший в ушах, оставить в ковылях саднящую ломоту, сковавшую тело, упрямо жаждущее её прикосновения.

Он рывком сунул руку за пазуху и, выхватив узел, с размаха метнул его в сторону.

Жирко, державшийся позади, с сомнением проводил взглядом куль, исчезнувший в кустах, и неодобрительно покачал головой.

Конь уносил Бьярки всё дальше, но вместо ожидаемого успокоения он ощутил лишь пустоту и мгновенное раскаяние.

Чем реже Бьярки бывал дома, в усадьбе, тем приятнее было каждое возвращение. Обычно с лова он приезжал повеселевшим и бодрым, но в этот раз удовольствие было украдено, и юноша не мог найти себе места, расхаживая взад и вперёд по ложнице. Он жалел о том, что поехал в проклятую деревеньку, где когда-то и началось всё это умопомрачение. Жалел о том, что остановился, будто её самый голос имел над ним безоговорочную власть. Жалел, что протянул руку, но больше всего жалел, что, поддавшись порыву, вышвырнул злополучный подарок.

Отчего-то теперь ему казалось, что нет ничего важнее, чем узнать, что лежало внутри, и досада и разочарование грызли Бьярки, не давая покоя.

Он был уже почти готов, превозмогая унижение, велеть седлать лошадь, чтобы отправиться обратно на поиски, наперёд зная, что это иголка в стоге сена, когда в дверь знакомо постучали.

— Войди, — отрывисто бросил Бьярки, чувствуя облегчение оттого, что слуга отвлёк его от безрассудных мыслей.

Жирко, появившийся на пороге, нерешительно замялся, откашливаясь. Бьярки нахмурился и раздражённо спросил:

— Ну?

Отрок переступил с ноги на ногу, и вдруг достал из-за спины что-то.

— Не гневайся, господин. Ты обронил дорогой, — проговорил он, глядя в пол.

Бьярки с изумлением перевёл взгляд на потрёпанный узел в руке мальчишки.

— Ты… — голос Бьярки задрожал от злости и радости, — да как ты…

Он выдернул свёрток.

— Брысь! — прошипел боярин, и Жирко, проворно затворившего дверь за собой, как ветром сдуло.

Бьярки отбросил подарок Гнеды на кровать и с ненавистью воззрился на него. Теперь, когда его чаяние осуществилось, он снова чувствовал себя прижатым к стене. Что же, она повелевала не только им, но даже его людьми? Разве это не было волшбой?

Подарок на свадьбу.

Бьярки зарычал и ударил рукой в стену.

Стоило ему прикрыть глаза, как из темноты тут же проступало её лицо. Теперь-то она отбросила все личины, и больше не было нужды притворяться бедной простушкой. Где сейчас валялась рябиновая низка? Нынче на её шее красовались сверкающие каменья. Нынче она была в серебре и шёлке, и для переоблачения ей не понадобился Бьярки. Он больше не мог лелеять гордыню, мечтая, что даст ей то, чего у неё никогда иначе и быть не могло.

Пусть она стала другой. Это ничего не изменило в сердце Бьярки. Тоска никуда не ушла, и проклятая встреча лишь разбередила затянувшуюся было рану.

Он прижался спиной к деревянным брусьям и запрокинул голову, смежая веки.

— Уходи, — прошептал он, — уходи, уходи!

За окном послышался девичий смех. Тёплый вечер так и гнал за околицу, в благоухающие вечерние луга, во влажный остывающий лес, звал купаться в парном молоке реки и любоваться розоватой дымкой заката. Но Бьярки некуда было идти. Всё казалось пустым, если там не было Гнеды.

Нет, это не могло так продолжаться.

Он должен был вытравить её из своей головы, из своего сердца, из жизни.

Летние сумерки оседали на город тонкой паутинкой. Бьярки быстро спустился в конюшню и сам взнуздал Усладу. Единожды решившись, он ощутил облегчение, и теперь боярину не терпелось поскорее добраться до места.

Дом стоял на выселках Поддубья, небольшой деревни неподалёку от столицы. Когда-то Бьярки здесь знала каждая собака, но нынче он даже не был уверен, что ему откроют дверь.

Юноша остановил лошадь возле невысокой изгороди и порывисто спрыгнул вниз. Цветы, росшие у плетня, уже закрывались, но в воздухе всё ещё витал тонкий сладковатый запах, напомнивший о прежних приездах.

Незнакомый кобель, выскочивший из конуры, принялся кидаться на Бьярки, но боярин прошёл мимо разъяряющегося от собственного лая пса, словно не заметив. Он уже был почти у порога, когда дверь отворилась и в проёме показалась статная молодая женщина, кутавшаяся в шерстяной платок. Хозяйка тревожно нахмурилась, но узнав в госте Бьярки, мгновенно преобразилась и вальяжно прислонилась к косяку, сложив на груди руки. Женщина смерила юношу нескромным взглядом с ног до головы. На её щеках заиграл лёгкий румянец, и она усмехнулась.

— Давненько ты не наведывался, боярин. Совсем дорогу забыл.

За насмешкой слышалась обида, и Бьярки облизнул губы, рассматривая женщину в ответ не менее откровенно.

Звана была всё так же хороша собой. Она никогда не носила вдовьего наряда, приставшего бы её положению, и, как Бьярки отлично знал, под её повойником лежала лишь одна коса красивого, соломенного цвета, шелковистая и блестящая.

Её лицо было слегка тронуто солнцем, но пухлые руки оставались так же белы, как, он не сомневался, и остальное тело под рубашкой. Голубовато-серые глаза смотрели с прищуром, тонкие брови были вызывающе вздёрнуты, щёки так и норовили ещё больше округлиться от сдерживаемой улыбки.

— Не рада? Неужто прогонишь? — спросил Бьярки, упирая одну руку о стену в вершке от её плеча.

Очи Званы заблестели. Она кинула быстрый взгляд за спину юноше, убеждаясь в отсутствии лишних глаз, и схватив Бьярки за ладонь, проворно втянула его в сени.

— Обожди, кобылу твою сведу в скотник, — прошептала хозяйка и вынырнула во двор. Она вернулась так быстро, что Бьярки не сдержал тихого довольного смеха.

— Соскучилась?

— А то, — улыбнулась женщина, подходя ближе. — Уж не чаяла тебя больше увидеть, Брячко.

Она стояла вплотную к нему, и Бьярки видел, как вздымалась высокая грудь. Звана раскраснелась, и несколько прядей выбилось из-под косынки, красиво окаймляя лицо.

Юноша положил руку на её покатый бок и по-свойски притянул к себе. Округлая и мягкая, вмиг разомлевшая от одного его присутствия, Звана пахла хлебом и липой.

Бьярки перестал бывать в Поддубье, когда Гнеда заняла все его помыслы, но теперь он явился сюда наперекор себе. Пытаясь забыться. Надеясь заставить себя поверить, что объятия другой женщины смогут дать ему желаемое. Что Гнеду можно заменить на любую. Что ему всё равно.

Звана прерывисто вздохнула и ухватилась за его руку, увлекая за занавеску. Очутившись в полумраке, она присела на краешек постели и повела покатыми плечами, одним красивым движением скидывая платок. Избавившись от повойника, Звана высвободила косу, давая ей рассыпаться по спине золотыми волнами.

Бьярки провёл ладонями вверх по её бёдрам и поясу, собирая в складки понёву, тут же поспешно развязанную Званой, и попутно любуясь здоровым, развитым телом, с благодарностью встречая жар, зарождающийся внутри.

Оставшись в одной исподней сорочке, Звана прильнула к Бьярки, в нетерпении поддевая подол его рубахи, и юноша, не отрывая взора от лихорадочно блестящих глаз, снял пояс и поднял руки, позволяя ей раздеть себя.

— Ох, как я скучала, — проговорила она ему в шею, и горячий шёпот вздыбил волоски на его коже.

Тёплые ладони Званы легли на ключицы Бьярки, и он замер в ожидании поцелуя, когда вместо прикосновения у его лица раздался хрипловатый голос:

— А она не в обиде будет?

Боярин нехотя открыл глаза, не понимая, о чём толкует Звана. Она пьяно улыбалась из-под длинных ресниц, но отчего-то по спине Бьярки пробежал холодок.

— Что? — сипло спросил он.

— Та, что дала тебе это, — сказала Звана, поднося к глазам юноши тонкое колечко, висевшее на его шее, продетое на кожаную нить.

Бьярки несколько мгновений смотрел на украшение в пальцах Званы, бессмысленно моргая, так, будто видел его в первый раз.

Кольцо Гнеды было единственным, что он посмел взять на память о ней, когда, дав себе зарок оставить девушку в покое, Бьярки уехал в Степь. С тех пор оно, казалось, приросло к коже. Бьярки давно не ощущал перстенька подле груди, словно он стал частью его самого. Но теперь, когда кольцо поблёскивало в руках женщины, за лаской которой он пришёл, юноша удивлённо осознал, что всё ещё продолжал носить его.

— Нет, — ответил Бьярки, сглотнув подступивший к кадыку ком, чувствуя, как огонь, миг назад опалявший нутро, безвозвратно тухнет, придавленный прохладной тяжестью маленького кусочка серебра. — Ей всё равно.

— Что ж у ней, камень вместо сердца, такого молодца не любить? — дразняще улыбнулась Звана и потянулась губами к Бьярки, но тот резко отвернулся, и женщина неуклюже ткнулась в его скулу. — Да что ты? — попыталась продолжить она тем же беззаботным голосом, но в её словах зазвучала тревога. — Ай обиделся? — Звана улыбнулась, но её красивые глаза беспокойно забегали по лицу юноши.

Бьярки отстранился, с опустошением ощущая, как на месте едва вспыхнувшей страсти расползается ледяная корка.

— Сними его! — потянулась Звана к его шее, но Бьярки, не глядя на неё, быстро надел не успевшую остыть рубашку. — Забудь о ней, иди ко мне! Ты обо всём забудешь! — отчаянно залепетала Звана, цепляясь за него, но боярин осторожно, но твёрдо убрал от себя её руки.

Звана всхлипнула.

— Прости меня! Прости бабу глупую!

Её обнажённость враз перестала казаться уместной, и Звана скрестила на груди руки в неловких попытках прикрыться.

— Нет. Это я, — отрывисто проговорил Бьярки, торопливо опоясываясь и не встречая растерянного взгляда Званы, — это я дурак.

Он поднялся и, быстро поцеловав её в растрёпанную макушку пересохшими губами, вышел вон.