Пулеметчик

Глава 14

Лето 1904

Свадебное путешествие, если это можно так назвать, прошло как в тумане — слишком много дел пришлось сразу сразу. На нашей фирме мы, бывало, вели и по десятку проектов одновременно, но у нас были телефоны, компьютеры, автомобили, в конце концов!

Вот чтоб я еще раз взялся готовить конференцию на расстоянии! Причем не просто собрать всех, подготовить и принять решение, нет, сделать это так, чтобы полковник Акаси ничего не почувствовал, да еще и увести ассигнованные им деньги, чтобы концов не найти.

Красин, Савинков, Исай, Никита Вельяминов — вымотались все, кто был причастен. Так что когда пришла пора ехать за Наташей, я тупо взял два билета, затребовал у проводника целое купе, отдал ему паспорт и наказал будить меня только в крайнем случае. Ну или в Берлине.

И завалился спать.

Проводник, хоть и видел меня не в первый раз, счел необходимым предупредить, что на русско-немецкой границе из-за разной колеи надо будет перейти из одного поезда в другой и во сне это будет затруднительно. Но до границы я проспал честно и в Берлине сошел с поезда хоть немного пришедший в себя.

Не знаю, как там Сан-Суси, но центр волею кайзеров изобиловал тяжеловесной имперской архитектурой и не менее тяжеловесными памятниками. Полная мраморная родословная Гогенцоллернов от Альбрехта Медведя до Вильгельма I стояла вдоль Аллеи Победы, выходившей на широкую Кенигсплац с памятником Бисмарку, Рейхстагом, генеральным штабом и завершающим эту монументальную фразу восклицательным знаком — приземистой колонной Победы. Казалось, Берлин был создан исключительно для парадов и шедший со стороны Унтер-дер-Линден под оркестр полк или батальон только подтверждал это.

Впрочем, чем дальше от центра, тем больше затухало это впечатление. Дома, трамваи, U-bahn на эстакадах, деревянные павильончики с сельтерской и содовой водой, баржи на Шпрее делали Берлин более человеческим, что ли…

Телеграммы, в том числе и отчеты из Парижа, лежавшие на главпочтамте, пришлось читать по дороге в посольство. Там меня ждали — Сэмюэл Смит заблаговременно сообщил о визите, я отдал его письмо послу Тауэру и был передан с рук на руки консулу, с которым мы договорились о дате, времени и необходимых формальностях при регистрации брака.

— Как вам вообще в России, мистер Скаммо? — поинтересовался американец.

— Неплохо, широкое поле для работы и бизнеса, дефицит инженеров, можно сделать много денег. Разве что странные законы.

— О да. Эта их абсолютная монархия, когда все цивилизованные державы имеют представительную демократию или хотя бы монархию конституционную. Но я слышал, что из-за войны растет недовольство? — а молодцы ребята, тянут информацию из всех источников, не только официальных.

— Да, и чем дальше — тем больше. Я полагаю, если не будет крупных успехов на Дальнем Востоке, это может привести к большим беспорядкам, — дежа-вю какое-то. Я же буквально пару недель назад разговаривал с американском консулом о политике…

— Даже так? Впрочем, судя по единодушию русской оппозиции, возможно, вы правы. Вы же читали про конференцию русских революционеров в Париже?

— Только краем глаза, и что там случилось? — ну не говорить же консулу, что я только и делал последние два месяца, что готовил эту чертову конференцию!

— Похоже, что там собрались вообще все, кто против царя.

Ну, в общем, да. Из приглашенных отвалилась только автономистская польская Лига Народова, в основном, из-за неприятия соплеменных социалистов всех видов, помимо которых участвовали социалисты русские, латышские, еврейские, грузинские, армянские, белорусские, и бог весть еще какие. Центр представлял Циллиакус с его Партией активного действия и будущие кадеты — Союз освобождения.

— И надо сказать, они прекрасно договорились!

Видимо, у меня на лице отразилось все мое отношение к конференции и консул поспешил свернуть разговор. А так да, договорились, выработали платформу “три да, три нет” — да замене самодержавного строя свободной выборной демократией, да всеобщему избирательному праву, да гарантированной законом свободе национального развития, нет империалистической политике, нет взаимным нападкам до введения демократии и… нет террору.

Последнее было принято, так сказать, факультативно, поскольку у эсеров, анархистов, финнов, да и у поляков руки прямо чесались. Но как ядро общей позиции — признали, заявив, что главным способом борьбы полагают забастовки. А крайним средством — вооруженное восстание.

А вот насчет прекращения войны, на что так надеялся наш японский спонсор, было сделано весьма расплывчатое заявление, что “война умножает тяготы и бедствия народных масс” и хорошо бы ее закончить побыстрее. Когда и с каким результатом — не указывалось.

Зато решили собраться еще раз осенью, чтоб их, теперь еще одну конференцию готовить… Прям хоть самому в бомбисты подавайся, лишь бы с бумагами не возиться. Давайте, я лучше мину какую сделаю? Устройство МОН я помню, спасибо родной военной кафедре и лично майору Трифонову… Или во, надо начертить запал УЗРГ, пригодится. И еще терочный. Нет, чертить и строить мне как-то больше нравится.

***

— Ну что же, отлично, Альберт! Как это вам удалось?

— Я подумал, что раз мистер Хаббл оспаривает только один наш патент на электрический соединитель, а вы запатентовали два десятка разных, надо предоставить в суд их все. Тем более, что наши заявки были поданы как минимум на год раньше.

— Прекрасно, просто прекрасно. Подозреваю, что за спиной Хаббла стоит Эдисон и таким образом вставляет нам палки в колеса, но получат они от дохлого осла уши.

Харви Хаббл пытался оспорить изобретение розетки с вилкой, но я-то выдал все, что сумел вспомнить — не только обычную розетку, но и двойную (к моему изумлению, она произвела наибольшее впечатление), и тройник, и с разными формами и расположением контактов и направляющих элементов. Ну и патентный суд, увидев глубину и ширину “проработки”, встал на нашу сторону. А то, что байонетные разъемы и тюльпаны пока применять негде — не страшно, придет их время, придет и копеечка моим детям и внукам.

Хаббл, правда, тоже кое-что отспорил, ему сохранили привилегию на розетку с резьбой, которую надо было вкручивать в патрон, своего рода переходник — а я, со своим “взглядом издалека”, просто не смог себе представить что кому-то потребуется втыкать штепсель в лампочку. Впрочем, электричество сейчас развивается и каждый год возникают десятки, если не сотни, решений, которые будут отброшены или отомрут.

— Герр Скамов, а приедет ли в этом году герр Лебедев?

— Да, обязательно, его ждут в санатории через месяц, — в этот раз уговорить Лебедева оказалось значительно проще. Вот и славно, глядишь, проживет подольше стараниями швейцарских докторов. — У вас к нему дело? Я могу передать что-нибудь, когда окажусь в Москве.

— Я сейчас работаю над одной интересной идеей о распространении света, но я подожду, пока он приедет сам.

— Идея касается фотонов?

— Фотонов? Простите? — Альберт недоуменно наклонил голову.

— Квантов света Планка. Мне показалось, что греческое слово “фотон” будет вполне уместно.

— Да-да, именно они. Фотоны… — словно пробуя слово на вкус кивнул Эйнштейн. — Хорошее название, можно я его использую?

— Господи, да разумеется! На него у меня патента нет, — я пожал руку своему главному служащему и тем завершил свои дела в Цюрихе.

***

Теперь — в Баден. Там ждут меня синие глаза и пушистые ресницы и ушко, розовое ушко, и копна светлых волос… а пока — поезд и непременные газеты. “Продолжается сражение на Шахе, артиллерия, установленная русскими на железнодорожные платформы, обстреливает станцию” — это что же, Собко артиллерийские летучки сделал? Ай, молодца!

На вокзале я только приложился к наташиной ручке, хотя готов был бросить все, обнять и расцеловать ее. Но кругом люди, условности, чопорная немецкая провинция и викторианские нравы — да-с, экспорт своей культуры англосаксы начали задолго до появления Голливуда. Но извозчик ждал на площади, через пятнадцать минут мы были у маленького домика фрау Эммы, а еще через двадцать заперлись на своей половине — до утра было еще полно времени, а мы не виделись несколько месяцев.

Собирались мы стремительно и даже скомкано — в основном упаковали учебники и медицинские книги, большую часть вещей оставили, тем более, что уже через неделю на смену Наташе должна была приехать новая девушка от Савинкова, не бросать же такую хорошую явку. Мы попрощались с фрау Эммой, она даже по-немецки сентиментально всплакнула, когда узнала, что мы едем жениться, оставили ей плату на три месяца вперед и небольшой подарок, швейцарские дамские часы, и умчались на вокзал.

В Берлине все прошло тоже быстро и как по маслу, разве что при заселении в гостиницу “Эспланада” пришлось показывать суровому портье свежие бумаги о браке.

— Прошу прощения, герр Скаммо, вы пока не очень похожи на семью, в качестве извинения вам в номер доставят шампанское, мои поздравления, ваша жена — настоящая красавица.

— Благодарю, главное, что вы можете сделать — не беспокоить нас до утра.

Портье понимающе поклонился, а мы отправились наживать семейный опыт.

Наташа села было составлять список необходимых ей в Москве вещей, но я долго не выдержал, подошел и положил руки на спинку ее стула.

— Миссис Скаммо, — и продолжил, глядя в ее удивленные глаза. — Я желаю видеть вас без платья.

Она хрустально рассмеялась, отложила записи, встала и прижалась ко мне, позволив расстегнуть и стащить с нее платье, блузку, чулки и вообще всю эту лишнюю кучу мануфактуры. Когда на ней осталась лишь нижняя рубашка, Наташа уперлась мне руками в грудь.

— А вам, мистер Скаммо, ничего из одежды не мешает? — и пока я, улыбаясь как дурак, снимал с себя вторую кучу тряпок, выдернула из прически шпильки и подошла к окну задернуть шторы.

Низкое солнце просветило золотые волосы и рубашку насквозь, и от вида этой точеной фигурки с крутым переходом от талии к бедрам у меня остро защемило сердце. Господи, за что мне такое счастье?

Через час мы валялись на широкой кровати и госпожа Скамова водила по мне пальчиком, а я млел.

— Ой, а это что за шрам?

— Аппендицит вырезали, — расслабленно сообщил я.

— Аппендикс, — машинально поправила Наташа, вгляделась и… Ее игривое настроение мгновенно улетучилось, она подтянулась на локте, решительно повернула меня к свету и впилась взглядом в небольшую черту внизу моего живота. Вот дьявол, она же медик…

— Очень странный шрам, — медленно протянула жена, продолжая рассматривать чуть более красную, чем окружающая кожа, узкую полоску, — он должен быть вот тут.

И ткнула пальцем на пару сантиметров в сторону.

— Когда, ты говоришь, тебе делали операцию?

Сто лет тому вперед, дорогая. Сто лет. И явно по другой методике, чем принято сейчас, оттого и шрам странный, и место не то. Но вслух я сказал совсем иное.

— Лет двадцать тому назад или немного больше.

— А где и кто делал?

— В Сан-Франциско, в клинике Тихоокеанской железной дороги. Доктор… ммм… кажется, Уайт.

— Ты можешь его найти? — наконец-то подняла она голову.

— Я попробую, — и чмокнул Наташу в подставленный носик. Нехорошо врать собственной жене, но что я ей могу сказать? Что резал меня в Склифе сам профессор Давиташвили, друг моего отца?

Утром мы спустились выпить кофе, кельнер подал его вместе со свежими булочками и газетами.

— Ты прямо как папа, — улыбнулась Наташа. — Он тоже за завтраком утыкается если не в газеты, то в свои бумаги.

— Ну надо же быть хоть немного в курсе событий… — вяло парировал я.

— Хорошо, и что же происходит в мире?

— Всемирная выставка в Сент-Луисе, перепись в Индии, проложен второй телеграфный кабель из Германии в Англию, в Москве внезапно выпал снег и продолжается паводок.

— И все?

— На первой странице да, — я перевернул лист, — о, из Либавы на Дальний Восток вышла Вторая эскадра флота Тихого океана.

Я список кораблей прочел до половины, а потом кофе закончился и мы пошли по магазинам и отправлять телеграмму старшим Белевским, подписанную “мистер и миссис Скаммо” и, наконец, на вокзал.

Русская граница выглядела необычно. Около поезда выставили караулы Корпуса пограничной стражи, у багажного вагона суетились человек десять таможенников, да и жандармов было раза в два больше обычного.

— Что-то случилось? — спросил я у одного из них, смутно знакомого по прошлым поездкам. Офицер мрачно поднял на меня глаза, оглядел, видимо, тоже вспомнил и решил, что мне такое сообщить можно.

— Вчера в Петербурге террористом убит министр Плеве.

— Как убит? — ахнула Наташа.

— Адской машиной, в клочья. Бомбист — какой-то абрамчик, — жандарм отвернулся и отошел.

— Это… наши? — тихо спросила меня Наташа.

— Нет. Готов спорить, это боевики эсеров.

Вот ведь Азеф скотина какая — сам заседал в Париже, голосовал за второстепенность террора, а покушение не отменил. Чую, придется с Боевой организацией что-то делать, там ведь сейчас никаких крупных фигур, кроме Азефа, и не осталось.

***

Визит к родителям Наташи прошел, скажем так, прохладно. Семен Аркадьевич если и не радовался, то, по крайней мере, не огорчался, а вот новоиспеченная теща… Виктория Алексеевна, попривыкнув после нескольких лет к первому фиктивному замужеству дочери, явно была настроена на вторую партию, более подходящую дворянскому семейству. Впрочем, подаркам она порадовалась, но пригласить захаживать к ним по-родственному почему-то забыла. Ну и ладно, теща с возу — зятю легче.

Свадьбу мы устроили в сокращенном варианте, для своих, в небольшом зале “Праги”, недавно перестроенной Кекушевым. Были в основном коллеги-инженеры и архитекторы, Наташины подруги с мужьями, пришли Лебедев, Мазинг и даже фон Мекк, ну и Гриша Щукин (женившийся месяцем ранее) был в обязательном порядке. Савве Морозову тоже было отправлено приглашение, но он был во Франции и вместо себя прислал пейзаж “Никольское” кисти Коровина с запиской, что это половина подарка, автору уже заказана парная картина того же места, но только после того, как будет достроен рабочий поселок. Так сказать, “было-стало”.

Самое сильное впечатление на Наташу произвело появление Горького, а она сама, в свою очередь, изрядно впечатлила Андрееву.

— Даа, Михаил Дмитриевич, а я-то все думала, что же это вы нос воротите, а вы вон какой бриллиант нашли! — иронично и даже, как мне показалось, с некоторой завистью, выдала мне Маша. — Умница, красавица, генеральская дочка… Приданого много взяли?

Машины глаза смеялись, вот же тролль доморощенный…

— А вы, мадам Желябужская, сами у Белевских спросите, — вернул я мяч.

— Брось, Маша, — прогудело сзади, — при таких-то доходах какое еще приданое нужно?

— Кстати, о доходах, — повернулся я к Горькому, — есть финансовый отчет о постановках вашей пьесы в Германии, где этим занимался Парвус, так мои люди утверждают, что прошло более тысячи представлений и что Парвус объявил в качестве прихода сумму, на сто пятьдесят-двести тысяч марок меньше стоимости проданных билетов.

— Господа, прекратите! — потребовала Маша. — Тут свадьба, а не заседание комитета, потом поговорите.

Трудно было с ней не согласиться, глядя на сияющую Наташу, окруженную моими коллегами. Время от времени кто-нибудь подходил ко мне и тряс руку, искренне или дежурно восхищаясь невестой.

И было мне хорошо, несмотря на все подколки Андреевой — мы вообще с ней пикировались при каждом удобном случае. Может, отложить революцию на месяц, хотя бы на медовый?

А потом мы перебрались на дачу и… и снова навалилась гора работы. Строились и проектировались новые дома Жилищного общества, наша “внутренняя контрразведка” затеяла поголовную проверку дворников и персонала, выявив несколько очень неприятных ситуаций с “дедовщиной” и поборами с новых сотрудников, которые пришлось разруливать мне. Несколько человек с треском уволено, несколько переведено на испытательный срок, но блин, не столько эти уродцы сами нажились, сколько нам напортили.

И шли валом конспиративные сообщения — в стране явно начиналось брожение после почти годовых неудач в Маньчжурии, все чаще случались собрания и забастовки, гудело село, вон, в Озургетском уезде Кутаисской губернии крестьяне вообще бросили платить налоги, работать на помещиков и бойкотируют учреждения власти.

А я все перебираю бумаги, пишу, считаю и все больше чувствую себя чернильной душой, прямо хоть на Хитровку собирайся за острыми ощущениями. Впрочем, нет — судя по тому, как ведут себя Наташа и Марта, острых ощущений может хватить и на месте. Похоже, у них психологическая несовместимость, пока все тихо, но растущее напряжение уже заметно, чем-то это напоминает маневры двух котов перед дракой.

Ну почему, почему хотя бы дома не может быть все спокойно?

***

“После третьего штурма сдан Порт-Артур” — я отложил газету и словно в подтверждение этой новости по стене нашей дачи сильно и страшно хлестнула ветка.

Ветер на улице крепчал и я вышел на крыльцо вдохнуть его полной грудью. Ветер, ветер, на всем белом свете… Неслись низкие желтые тучи, уже понемногу лило, но буквально через минуту по крышам застучал град, а вдали сверкнули сполохи молний и невпопад зазвенели тронутые вихрем колокола церкви в Богородском. Черт, один в один как перед московским ураганом 1998 года! Даа, тогда Цветной бульвар как выкосило…

Ураган, мать его!

— Все дома? — крикнул я в дверь домашним. Все оказались на месте.

— Митяй, бегом по соседям — гасить огонь, закрывать ставни, будет шквал! Марта, убирайте все вещи с улицы!

— Господи, спаси и сохрани! — Ираида невпопад перекрестилась. — Молочница нынче говорила, что скотина с утра ревела…

— Огонь гаси! — рявкнул я на нее, после чего домашние вышли из ступора и кинулись исполнять.

— Наташа, готовь бинты, марлю, йод, зеленку!

— Зеленку? — недоумение в синих глазах.

— Все для перевязок, сейчас налетит ураган, убирайте, закрывайте, гасите!

Я сунул ноги в сапоги и побежал вокруг дачи, закрывая ставни на запоры, слушая, как нарастает рев ветра и как гремит где-то полуоторванный лист кровельного железа. Вернулся Митяй и принялся мне помогать, несмотря на крупный град и струи воды.

Мы едва успели, черные-желтые тучи озарились молниями, резко похолодало, дождь превратился в ливень, налетел шквал — грозовой фронт шел прямо над нами.

А за ним, с юго-востока, от Лефортово, поднимался огненного цвета столб смерча.

— Все в подпол, живо!

Стихия промчалась в каких-то десятках метров от нас, руша все на своем пути. Сдувало крыши, отрывало плохо приколоченные доски и калитки, за Путяевским просеком одни деревья повалило, другие срезало как бритвой, третьи расщепило…

— Горим! Пожар! — донеслось сквозь завывания ветра.

В окнах дачи на соседнем восемнадцатом участке плясал огонь… Немалое семейство выскочило наружу и суетилось под дождем. Я добежал до них напрямую, ни унесенный ветром забор, ни вырванные с корнем кусты больше не стояли на дороге и не надо было выходить через одну калитку и заходить через вторую.

— Все целы? Все на месте?

— Аня… Даша… Алешенька… Иван Иванович… Степа… Зинаида Васильевна… Евгеша… Ниловна… — на разные голоса начался пересчет.

— Мурки нет! — пискнула из-за спины гувернантки девочка лет восьми, накрытая от дождя чьим-то капором.

— И Глафиры, кухарки нашей! — заполошно взмахнула руками хозяйка.

— Митяй, тащи мое пальто! — крикнул я в дом и увидел, что со стороны ипподрома через то, что было забором, бежит с ведром и багром живший там в сторожке дворник Антип.

Прибежал Митяй, Антип по моему жесту окатил пальто из ведра, я накрыл голову и двинулся к горящему дому.

— Миша! — раздалось сзади.

— Назад! — рыкнул я не усидевшей в подполе Наташе и рванулся внутрь.

Горела веранда и две примыкающие к ней комнаты, огонь уже пополз по стенам коридора, источая густой едкий дым, в котором с трудом угадывались двери. За одной из них взмявкнула кошка, я наощупь дернул ручку, закрывая лицо от дыма мокрым лацканом, клубок шерсти метнулся под ноги, но инстинкты взяли свое и Мурка пулей выскочила мимо меня во двор,

— Спасите! — раздалось откуда-то из глубины и я, закрывая сколько можно глаза, нос и рот, двинулся туда, даже не подумав, что дорога обратно может быть отрезана пожаром.

Голос доносился из чулана при кухне, перепуганная Глафира забилась в дальний угол и несуразно голосила.

— Темно же, я лампу и зажгла, господи помилуй! Нет, не пойду, там огонь! Тут все мое имение, никуда не пойду!

Похожее, заклинило болезную и пришлось упирающуюся кухарку вытаскивать буквально за шкирку, но время было упущено и в коридоре уже пылало вовсю. Скорее в кухню, лишь бы там было окно!

Нам повезло, я подхватил с пола табурет и со всей дури выбил им стекло. Вот точно, что со всей дури, надо было сперва дверь закрыть — огонь, почуяв тягу, взвился еще сильнее, Глафира опять заблажила, но заткнулась, получив затрещину. Я табуретом вышибал остатки стекла и рамы и звал Антипа, как только он появился, сгреб Глашу, вышвырнул ее наружу и сам перевалился через подоконник.

Сзади в доме что-то обрушилось, а спереди на меня медленно падало дерево.