Пусть дерутся другие

Глава 1

— Что же мне с тобой делать, Вит? — произнёс немолодой, худощавый полковник во флотской форме, выглядевший, будто он только что пришёл с парада.

Мундир застёгнут на все пуговицы, форма — образец уставного этикета, сам прямой, широкоплечий.

Таким я его вижу в каждую нашу встречу. Собранным, лощёным, без намёка на расслабленность или усталость. Красивый человек. Про себя я такого сказать не могу: вымотан, помят, постоянно сонный из-за непривычного флотского микроклимата, поддерживаемого на борту.

— Не могу знать, господин полковник!

Произношу с места, не пытаясь вскочить и вытянуть руки по швам. Этот пункт субординации был отменён сразу, едва я в первый раз вскочил со стула и оттарабанил... не помню, что именно из куцего армейского арсенала правильных ответов. Слишком много говорили, вот и не отложилось.

— Рекомендую подумать, — флотский смотрел пристально, не мигая.

А я удивлялся его лбу. Точнее, образовавшимся складкам морщин над бровями. Даже они выглядели строго параллельными друг другу и сверкали казарменным порядком.

Как у него это получается?

Чувствуя, что отвлекаюсь, сконцентрировался на полковничьей переносице. В глаза смотреть не осмелился, заранее признавая неравенство между нами.

— Я, правда, не представляю.

Человеческие ответы тоже разрешались, иначе мы бы оба свихнулись от однообразия «Никак нет» и «Так точно».

Полковник ждал. Надо что-то говорить...

— Вы сказали, что мой взвод значится в погибших. И я тоже.

— Верно.

— Но почему?! — накопленное, помахав на прощанье рукой здравому смыслу, вырвалось наружу. — Почему не отправили комиссию по расследованию инцидента? Почему всё спустили на тормозах? Мы же выжили после налёта. Искали помощи, следуя межправительственным соглашениям. Требовали связи!

Собеседник спокойно воспринял мой, несколько горячий, спич. Поиграл желваками, колюче сузил глаза.

— Кто тебе сказал, что разбирательство не проводилось? — процедил он. — Проводилось, но негласно, в силу ряда объективных причин... Из всего, что ты рассказал, рядовой, мы не знали лишь о выживших. Протокол по уничтожению служебных кодов доступа к системе функционирования маяка, считанный из твоего ID, полностью совпадает с протоколом, имевшимся у эвакуированного вместе с оборудованием техника. Как следствие, абсолютная схожесть данных косвенно подтверждает обстоятельства подрыва навигационного комплекса.

— Что может подтвердить протокол, записанный до начала всего этого? — я смутно представлял, как уместить в одно слово всё пережитое, поэтому воспользовался неопределённым термином «это». Пусть понимает, как хочет.

— Сержант Боловенкаммаран Ре Мон Мидхопахаяхху, — у флотского оказалась феноменальная память на имена и идеальное произношение, — действовал согласно инструкций. Твой рассказ это подтверждает. К нему у нас нет претензий. К твоему взводу — тоже, если не всплывут какие-либо нарушения закона или устава.

Зашибись... нас там убивали, а флот претензий не имеет. Впору расплакаться от счастья.

Полковник, похоже, прочёл эту мысль на моей физиономии, жёстко дополнив:

— Рядовой! Я не идиот! И прекрасно понимаю, как ты обо мне сейчас думаешь! Считай, что ты выполнил приказ командира и донёс важную информацию по назначению. Благодарю за службу. Поэтому настоятельно советую из абстрактных рассуждений вернуться к более насущному для тебя вопросу... Что мне с тобой делать?

До меня только теперь дошла вся подоплёка услышанного. Флотский явно хочет что-то предложить, но старается сделать так, чтобы с инициативой выступил я, обозначив свои хотелки.

Мутит на ровном месте... Ну, на то он и начальник контрразведки сектора. Должность обязывает.

Основное полковник мне уже сказал: я — официально погибший, но боевую задачу выполнил, пусть и через одно место. У Розении ко мне претензий нет, зафиксировано судом — это мне и без него известно. В Нанде — тут флотский никак себя не проявил, ограничившись ознакомлением — скорее всего, тоже без претензий. Я выполнял приказ командира взвода, действуя по обстановке и руководствуясь вполне конкретной мотивацией.

Тем более, все возможные прегрешения совершил не Вит Самад, а некий Готто Ульссон. Служба в «Титане» и участие в боевых действиях — да всем плевать. Зря меня, что ли, сутками допрашивали? Всё сообщил — и зачем, и почему, и в каком месте чесалось при определённом действии. К тому же, такую грязь из комнат не выносят (*).

Наболтал лишнего на интервью? А что именно лишнее? Говорил честно, без фантазий. Вдобавок, факт того, что меня выпустили с поверхности планеты, упорно подчёркивает очень простой вывод — там между собой договорились. Каждая сторона получила желаемое и успокоилась, подсчитывая дивиденды от сделки.

Наверное, размышления слишком затянулись, и флотский, подталкивая меня неизвестно к чему, вдруг поведал много интересного.

Сначала сообщил, на что меня обменяли. Я чуть не заржал... На полузапрещённые товары, по забавному стечению обстоятельств имевшие отношение к тому самому карьеру, у которого мы с Психом торчали вместе с пушкой. И он же со скучающим видом уведомил о том, что вся моя эпопея стала результатом неудачной провокации незнакомого политикана, погибшего при взрыве на маяке.

Человек рвался к власти, устроил налёт, мечтая обвинениями в некомпетентности подвинуть действующего президента, но скопытился сам из-за ретивого сержанта, помешанного на соблюдении инструкций. Еле сдержал злобный хохот. Есть в этом что-то от номинации на премию Дарвина.

Доведённая до меня сведения, как утверждал собеседник, являются точными данными разведки и выжимкой из отчётов дипслужб.

... Ага, про последствия взрыва на маяке мы с парнями ещё в больнице догадались, пока обращение президента слушали... Но я, естественно, на эту тему предпочёл держать язык за зубами...

Когда спросил, для чего полковник раскрывает секретную информацию, тот лишь отмахнулся:

— Нет в этом никакого секрета. Теперь нет. Слишком многим известно.

Многим так многим... Мне оставалось только пожать плечами, и сыграть в открытую:

— Господин полковник! Что, обычно, происходит при «воскрешении» погибшего?

— Официальное опознание. Тест ДНК. Разбирательство обстоятельств случившегося специальным отделом полиции. Подготовка пакета файлов, подтверждающих выводы разбирательства. Судебные заседания. Много и долго. По итогу — восстановление социальных номеров, пустой кошелёк и новые суды, по возврату имущества и накоплений.

— Это для гражданских?

— Да.

— А для военных?

— Схожая процедура. Только рассмотрение обстоятельств производится не судом, а уполномоченными лицами.

По судам и полицейским кабинетам бегать мне совершенно не хотелось. Сражаться с военной бюрократией — тоже.

— А конкретно в моём случае?

— Два варианта. Долгий — мы тебя отправляем в твою часть, и пусть там разбираются как хотят, создавая комиссии и рассылая запросы по всей галактике. Короткий — ты отказываешься от прохождения дальнейшей службы. Контракт с тобой считается расторгнутым, родня получила все положенные выплаты и компенсации, ведомости закрыты. Я, как представитель командного состава с расширенными полномочиями, имею право отменить свидетельство о смерти. Выплаты возвращать не надо, — заметил он с такой ехидцей в голосе, будто я их уже зажилил.

Направление вырисовывается. Флотскому зачем-то надо, чтобы я свалил из армии. Чей-то зад прикрывает? Надо бы прояснить, раз уж разговорились о ближайшем будущем.

— Вы можете меня уволить прямо сейчас?

— Да.

— Господин полковник! Я могу назвать ещё несколько способов решения моей проблемы. Но вы уже обозначили допустимые варианты, — еле уловимый кивок контрразведчика дал понять, что я двигаюсь в верном направлении. — Всех устроит, если рядовой Вит Самад выйдет в отставку прямо на этом крейсере. Но зачем?

— Для проведения операции, — бухнул он, — по спасению остатков твоего взвода.

— Че-го?!

***

Флотскому нравился его голос. Во всяком случае, складывалось именно такое впечатление. Он говорил без драматических пауз, без многозначительных синонимов, обязанных должным образом подчеркнуть его высокую осведомлённость и моё недопущение к тайнам. Сидящий напротив словно читал лекцию перед непростой аудиторией, заранее готовый к самым каверзным вопросам.

Я же, со своими неумелыми попытками разобраться в его логических построениях, выглядел дураком.

Перво-наперво, оказалось, что послать крейсер на орбиту и нагнуть охреневшую верхушку Нанды невозможно. Причина банальна — существующий миропорядок не приветствует вмешательство военных во внутренние дела демократических, мать их, государств без особого повода и одобрения верхней палаты парламента Федерации.

На моё нервическое замечание о том, что демократия в воюющей стране — сплошная фикция, полковник ответил кратким экскурсом в основы глобальной политики, суть которого свелась к тому, что среди космических властелинов авторитаризма нет и в помине. Они — такие же люди, как везде. Точнее, с понятными замашками. Грызутся между собой, подличают, лезут по головам, мечтая сожрать оппонентов.

Потому всё решает сложная система договорных противовесов. Хочешь что-то взять — предложи что-то взамен, иначе ударят в спину.

Флотский даже пример привёл, сомневаясь в том, что я вообще понимаю, о чём идёт речь.

— Что такое оппозиция, знаешь?

— Так точно.

— Вот она везде есть. Пакостит, как умеет, дай только повод. Мне бы тоже очень хотелось, чтобы окраинные царьки слушались распоряжений Федерации как родную маму. Но это невозможно. Тронешь без веского повода — получишь множество проблем. Войска Федерации, чтобы ты понимал, могут находиться на территории дружественного или нейтрального государства только для заранее согласованных учений, охраны законных представительств или военных объектов федерального подчинения. Идеальный пример — маяк, на котором ты служил. Во всех остальных случаях — с высочайшего одобрения парламента. Точка!

Полковнику, как человеку военному, по натуре была ближе армейская вертикаль власти, исключающая любое отклонение от прописанных порядков. Нижние маршируют, не рассуждая, верхние за них думают и решают.

Дальше монолог переключился на меня, моё недавнее прошлое и сержанта Бо с парнями.

По утверждению флотского, сейчас полномасштабно готовились тайные переговоры с президентом Нанды, для чего задействована уйма разного народа с нужной квалификацией. Контрразведчик так и сказал:

— Пока мы с тобой общаемся, другие круглосуточно впахивают, реализуя подготовительную часть операции. Подбирают аргументы, сортируют компромат, анализируют действие негласных санкций, призванных склонить объект к принятию выдвигаемых требований.

Я выступал в роли страховки «на всякий случай», если «не поймут».

Для этого требовалось вернуться на планету в качестве гражданского. А там, под руководством обтекаемо упомянутых специалистов, мне следовало крутиться на подхвате и готовиться по первому требованию отправляться в суд или на телевидение.

Идею флотский увёл у КБР, да он этого и не скрывал. Нравилась она ему своей простотой и открывающимися возможностями.

— Если переговоры не увенчаются успехом, — чеканил полковник, — ты выступишь свидетелем обвинения во всех инстанциях.

— К чему такие сложности? Может, сразу в суд? И шумиху до небес?

— Нельзя. Зачистить могут, — как-то буднично бросил контрразведчик, и в его лощёном облике промелькнуло что-то печально-человеческое. — И спецназ нельзя. И... ничего нельзя. Только переговоры. Будем принуждать к компромиссу... Суд — крайняя мера. Когда другого выбора не останется. Потому ты нужен на планете, разумеется, под нашей защитой. Как дополнительный аргумент. По итогу операции вернёшься на крейсер, отсюда отправишься домой. Пересадим на попутный транспорт.

Изящно... Умер солдат — воскрес солдат — вышел в отставку солдат, и теперь он — частное лицо, необременённое приказами и наставлениями. Действует исходя из активной гражданской позиции, ведомый исключительно жаждой справедливости. Не придерёшься. Свидетель из такого молодца — хоть куда.

А как я на планету попаду, если военным туда запрещено? Кружным путём?

Но спросил я другое:

— Вы уверены, что мои сослуживцы живы?

— По оперативным данным были живы на момент твоего вылета. Их не решились ликвидировать. Придержали на будущее как разменные монеты. Раньше в этом имелся смысл, теперь полярность ситуации кардинально меняется. Они — обуза. Но пойти на крайние меры в Нанде вряд ли посмеют. Поздно. Впрочем, такую вероятность исключать нельзя. Что же... будем верить в лучшее.

— Про Сквоча, случайно, нет известий?

— Нет.

Печально. Бесфамильный был неплохим товарищем. Он мне жизнь спас. Однако, у меня имелись и другие вопросы:

— А мой воинский ID? А интервью с Гленноу?

— ID сдашь у нас. В медблоке имеются техники с необходимыми навыками. Так что тут ты в выигрыше. Нет нужды тащиться на попутках до секторального госпиталя, как у вас, приземлённых (**), принято... Про интервью. Раньше времени не всплывёт, сегодня оговорили.

Кто оговорил, с кем — я не интересовался. И так понятно. Та дама, с космодрома, занимается подготовкой. Не иначе. Или не она, но кто-то с допуском.

— Почему вы хотите вытащить моих товарищей?

— Потому что они — солдаты Федерации. Своих не бросаем.

Я бы подумал, что флотский надо мной издевается, однако он предупредил подобный вывод:

— Рядовой! Мне не нравится сарказм на твоём лице! Спасать попавших в беду бойцов — одна из моих прямых обязанностей, невзирая на род войск и чины. Я действую в рамках своих полномочий, а не прячу от наказания чужие задницы, имитируя бурную деятельность. И если тебе от этого станет легче, то атташе, упустивший ваш взвод из поля видимости, уже двое суток как отстранён от должности и находится под уголовным разбирательством, основанием для которого стали твои показания, — на мгновение показалось, что мной недовольны даже полковничьи позументы на кителе — так отстранённо проговаривал слова контрразведчик. — Я считаю, что результат будет отрицательный. Его оправдают. Врать и изворачиваться — основа профессии дипломата. Он тушил пожар в зародыше, впопыхах, в процессе эвакуации. Предупредил дипломатический скандал. Это многого стоит. И скорее всего, действительно не знал о выживших. Или не хотел знать. Или знал, но ничего не смог сделать по целому ряду причин... Да, скандал бы ничем не закончился из-за разницы в политическом весе Федерации и какой-то там Нанды, но иногда требуется действовать, а не рассуждать. При взрыве погиб далеко не последний человек в государстве. В его смерти, после кратких переговоров, удобно обвинили соседей-врагов. От вас — ни слуху, ни духу. Как ему следовало поступить?

— Не в моей компетенции, — хотелось высказаться более крепко, но не стал обострять. Я пока в армии, чту субординацию. — Вам виднее.

— Всё ты понял, Самад... Я это рассказываю к тому, чтобы ты осознал — ошибку надо исправлять. Не искать оправдания и отговорки, а брать и делать!

Этот, застёгнутый на все пуговицы... он что, действительно так настроен? А... ведь вполне... реально может! Но ему это зачем? Умерла так умерла, как в древнем анекдоте.

— Рядовой, — флотский хмыкнул. — Ты мне не веришь. Видишь перед собой чинушу в погонах и пытаешься угадать, для чего тебя обманывают... Нет никакого обмана. Есть долг. И я не был бы в этом кресле, если бы мечтал только о почестях и тёплых местечках. Видишь ли, болтаться в этой банке, — он обвёл взглядом аскетичное убранство корабельной каюты-кабинета, — почти полгода ни один оголтелый карьерист не согласится. Так что попробуй представить не заговор, а исполнение служебных обязанностей. И если твоего сержанта с подчинёнными прикончат — я этого не спущу. Мы все не спустим, найдём, как отомстить!

Оборвав песню о долге на самой торжественной ноте, полковник испытующе уставился на меня, а я на него. Не дуэлью взглядов, а так, с отрешённым привкусом. Каждый без стеснения прикидывал: стоит ли оппонент потраченного на него красноречия, или перед ним обыкновенная пустышка?

— Да, Самад. Своих не бросаем, — повторил флотский свой лозунг после целой минуты взаимного гипноза. — Не бросаем.

Полковничья задумчивость передалась и мне.

— Достойно.

Посторонние оценочные суждения мало заинтриговали контрразведчика, зато здорово помогли разобраться в происходящем. До меня неожиданно дошло, что движет этим человеком. За точность формулировки не поручусь — контрразведчик ничем себя не выдал, продолжая оставаться образцовым военным, но на интуитивном уровне я буквально читал его, как открытую книгу.

Этого человека толкали вперёд карьеризм и честолюбие. Для него, настоящего полковника, являлось делом чести переиграть каких-то там отсталых аборигенов, посмевших взять в плен солдат Федерации. На самих солдат ему... тут сложно. Удобнее всего прозвучало бы «жил без них, и ещё столько бы прожил», однако полковничьи погоны требовали деятельности, требовали настоящих побед.

В идеале — не выходя из каюты. Как в шахматах на расстоянии, когда двое противников заочно обмениваются ходами, не видя друг друга в реальности. Потому что он — контрразведчик, его оружие — мозг. А выигрыш в намечающейся партии — текущая цель, боевая задача, ступень по профессиональной лестнице.

Как-то так.

Откуда я это взял, почему уверен в правильности — не отвечу. Интуиция — она такая, часто работает без пояснений и комментариев. Нахлынула, выбросила на берег души пену ощущений, и свалила в никуда, оставляя разбираться со всей этой круговертью самостоятельно.

Эх... была ни была!

— Разрешите приступать к исполнению? Надо вытаскивать парней! — произнёс я, придав голосу напускной лихости.

Вот и решился. Помогу своим, благое дело. Да и должен я остался. И сержанту, и товарищам по взводу. Разве что Психа поставил наособицу, но он к армии Федерации отношения не имеет. Впрочем, имелись у меня на его счёт определённые планы. В ходе беседы родились.

К тому же, служить что-то... расхотелось. Хватит, поносил форму, достаточно.

— Погоди, — осадил полковник. — Сначала документы.

Передо мной на стол лёг планшет с раскрытым актом о демобилизации. Указанная причина — ссылка на пункт, предусматривающий разрыв армейского контракта по инициативе командования без взаимного требования компенсаций. Пусть так. Мне удобнее.

Подписал. Затем подписал несколько ведомостей, включая заранее подсунутую расписку о получении «подъёмной» суммы, и задержался на выводах особой комиссии, признающей что я — это я.

Всегда интересно читать такие документы, однако надолго меня не хватило. За сухими канцеляризмами буквально виделись казарма с ананасами, Дон, Сквоч, Ежи, другие пацаны, на которых никто не потратил ни символа, но они же из памяти никуда не делись?

Стало гадко, словно я им собственноручно некролог составляю.

Переключился на цифры, обильно рассыпанные по тексту. Дата окончания учебки, номер подразделения… Дата прибытия на планету… а вот с того самого, злополучного дня и до сегодняшнего я числился «оставившим место службы по независящим от меня причинам». Рядом значилась ссылка на некий документ, обозначенный кодом. Засекретили, что ли?

Предохраняется полковник. Снимает с армии ответственность за мои проступки, если таковые всплывут. Болтался солдатик невесть где, а мы ни при чём.

Подписал. Планшет вернулся к хозяину. Тот с бухгалтерским выражением лица просмотрел файлы — не пропустил ли я чего, и объявил:

— С этой минуты свидетельство о твоей смерти отменено, а акт о демобилизации вступит в юридическую силу несколько позже. На этот период ты прикомандирован к личному составу крейсера, с твоим командованием я согласую. Необходимые распоряжения будут зафиксированы в судовом журнале и канцелярии полка. Так удобнее. Нет нужды тонуть в формальностях и объяснять присутствие гражданского на крейсере Федерации.

Однако... Я во флоте! И как быстро!

— Теперь сдашь ID, — продолжил «утрясание формальностей» полковник. — Потом получишь гражданский с прежними данными.

— С родителями можно связаться?

— Нет. С планеты свяжешься, обрадуешь.

Флотский нажал на столе какую-то кнопку и отчётливо распорядился:

— Проведите рядового в медблок. Там оставите, — потом мне. — Выполняй!

Уже на самом выходе я обернулся и спросил, желая проверить свои догадки:

— Если бы я не согласился — тогда что?

Из-за стола сухо донеслось:

— Без тебя бы управились.

(*) Не выносить грязь из комнат — то же, что и не выносить сор из избы.

(*) Приземлённые — неуставное обозначение всех родов войск, расположенных на поверхности планет и не имеющих отношение к космическому флоту Федерации.