Путешествие Херульва

На страже трона

— Венчается раб Божий Константин…венчается раба божья Феодота…

Собор Святой Софии сейчас полнился народом: все придворные басилевса с показным благоговением внимали словам священника, украдкой морщась от запаха ладана, которым, казалось, пропитался весь собор и щурясь от света множества свечей, отражавшихся в блестящем золоте икон и священных сосудов. Если кто и недоумевал о том, что венчание молодого императора устроил доселе малоизвестный пресвитер Иосиф, то это недоумение, а может, даже и недовольство, он предпочитал держать при себе. Молчал и патриарх Тарасий, демонстративно подпирая собой стену, поджав губы и неодобрительно смотря на шествующую перед ним свадебную процессию. Столь же сдержанно смотрела и стоявшая рядом с патриархом императрица Ирина, что, выказывая неодобрение сыну, нарядилась в одежды нарочито темных цветов, будто явилась не на свадьбу, а на похороны. Впрочем, молодой император, казалось, вовсе не замечал неодобрения своей матушки и духовного пастыря: облаченный в императорские одежды, он величаво шествовал к алтарю. Рядом ступала молодая девушка с огромными черными глазами и густыми волосами, перевитыми золотыми нитями, унизанными жемчугом. Четыре служанки поддерживали за невестой подол роскошного платья из белоснежного шелка, украшенного золотым шитьем и усыпанного множеством самоцветов.

Священник, в одеянии усыпанном золотом и серебром, стоял у алтаря, поджидая венценосную пару. Вот Константин и его избранница опустились на колени перед алтарем и пресвитер Иосиф начал произносить заученные фразы.

Херульв вместе со своими людьми стоял у входа — вера Распятого не позволяла входить в его храм с оружием, так что северяне сейчас несли стражу у дверей Святой Софии. Самому фризу было не по душе, что он терял басилевса из виду, но что поделаешь — спесивым ромейским патрикиям и без того сильно не нравилось присутствие закоренелого язычника рядом со святая святых империи. Однако смиряться приходилось — после победы при Киликийских Воротах Константин настолько впечатлился стойкостью Феряжской Тагмы, что, недолго думая, издал указ о создании на ее основе своей личной гвардии — преемника прежнего Арифмоса. И теперь, нравилось это кому или нет, они несли стражу у ворот Святой Софии: хотя Херульв постарался расставить своих воинов так, чтобы они не очень бросались в глаза, не заметить рослых светловолосых воинов в блестящих кольчугах и алых плащах, расшитых серебром, было невозможно. Сами же варвары, казалось, вовсе не замечали одновременно неодобрительных и любопытных взглядов, которыми их окидывали здешние зеваки, стопившиеся перед церковью в надежде на благодеяния от молодого императора.

Но вот за спиной Херульва послышались возбужденные голоса, шаги множества ног и шелест одеяний, когда на порог собора, наконец, вышел Константин со своей супругой — молодой императрицей Феодотой, красавицей одной из знатнейших семей империи. Позади императора шли, сверля его спину тяжелыми взглядами, императрица Ирина, патриарх Тарасий и дромологофет Ставракий. Император же, казалось, по-прежнему, словно не замечал немого укора в этих взглядах.

— Радостный день для меня, а значит и для всего Града Константина, — сказал басилевс, собравшейся перед храмом толпе, — в честь моей свадьбы и великой победы над сарацинами повелеваю устроить на ипподроме великие скачки!

Одобрительный гул разнесся в ответ над площадью перед храмом, но от Херульва, уже неплохо наловчившегося понимать по-гречески, не укрылись и нотки неодобрения в этом шуме. Незаметно он подал знак своим людям и те, оседлав коней, незаметно обступили молодого императора, пока тот, бросая в толпу горсти золотых монет, шествовал по Месе Константинополя. При этом Херульв, как и басилевс, старался не замечать многозначительных взглядов, что бросала в его сторону Ирина: вернувшись героем, победителем сарацин, неожиданно для всех став командиром элитной тагмы, охранявшей самого императора, фриз уже не нуждался в покровительстве матери Константина. Тем более, что и сам басилевс, после восточного похода, казалось, воспрянул духом. Былой позор поражения от болгар, теперь затмила победа над сарацинами, что заставила не только империю, но и самого басилевса поверить в свои полководческие таланты. Заодно он и стал смелее вести себя с матерью и патриархом: заставив навязанную Ириной супругу Марию Амнийскую подстричься в монахини, Константин выбрал своей новой женой Феодоту, чем вызвал гнев не только матери, но и большей части клира во главе с патриархом. Подогреваемое жрецами Распятого недовольство, насколько понимал Херульв, распространялось и в войсках, — в том числе и поэтому Константин сделал Феряжскую Тагму, равнодушной к вопросам веры, своей личной гвардией. Херульв, воспользовавшись благоволением императора, быстро восполнил потери, понесенные его отрядом в битве при Воротах — множество варваров-наемников, служивших в тех или иных частях ромейской армии, с радостью откликнулись на предложение вступить в гвардию басилевса. Сам же Херульв, пользуясь появившимися к тому времени знакомствами среди лояльных ромейских военных, — в основном знакомцев Феофила, также поднявшегося при дворе, — сумел отобрать лучших из лучших. Среди них оказалось немало славян, но не только: множество воинов, порой из весьма дальних земель, являлись в Константинополь, привлеченные рассказами о величии и могуществе басилевса. За один день, например, в тагму Арифмос вступила почти сотня алеманов, иные из которых уже несколько лет служили в ромейской армии. Однако ядро отряда Херульва, как и прежде, составляли те, кто в свое время пошел за принцем со студеных берегов Варяжского и Северного морей: фризы, даны, гуты…

— Ни-ка! Ни-ка! Ни-ка!

Столичный ипподром бурлил: тысячи зрителей в зеленых, голубых и белых одеяниях ревели от переполнявших их чувств, вскакивая со скамей и громкими воплями подбадривая мчавшиеся внизу колесницы. Хрипящие, оглушительно ржавшие кони неслись бок о бок друг с другом, косясь друг на друга налитыми кровью глазами, порой даже кусая соперника, пока возницы, что есть силы нахлестывали взмыленных скакунов. С трибун несся оглушительный многоголосый вопль жителей Константинополя — и патриции и самая низкая чернь сейчас слились в едином порыве стараясь перекричать друг друга и подбадривая своих фаворитов.

Вопил и сам Константин, сидевший в императорской ложе, рядом со своей супругой, что горящими от восторга глазами смотрела на мчащиеся по ипподрому колесницы. Кроме царствующей четы, в ложе никого не было — если не считать Херульва и нескольких его воинов. Императрица, после венчания непослушного отпрыска, отправилась во дворец, сославшись на недомогание и вслед за ней растворился под сводами дворца и ее тень — евнух Ставракий. Их отсутствие беспокоило Херульва — и его тревога только усиливалась когда он вспоминал, что его собственная супруга, маниотка Горго, сейчас оставалась в том доме, что снял для нее супруг, совершенно одна.

Фриз обеспокоился бы еще больше, если бы знал, что сейчас, запершись в своих покоях, Ирина, дрожа от ярости, разговаривала с явившимся к ней тремя мужчинами. Согнувшийся в подобострастном поклоне евнух Ставракий поддакивал каждому слову разъярённой императрицы; рядом с ним, задумчиво перебирая четки, сидел и патриарх Тарасий, редко вмешивавшийся в разговор. Третьим же был худощавый смуглый мужчина, с черной бородой и подвижными темными глазами, облаченный в тунику из темно-синей парчи и такого же цвета плащ, скрепленный золотой фибулой — Вардан, по прозвищу Турк, стратиг Фракисийской Фемы. Он попал в опалу Константина, после того, как сарацины Елпидия едва не прорвались в Малую Азию и теперь, терзаемый обидой и злостью, жаждал отомстить басилевсу и выскочке-варвару.

— Он порочит нашу армию, нашу церковь и всю нашу империю, — гневно говорила Ирина, — он погряз в гордыне и прелюбодеянии, он смеется над нашими людьми, приблизив к себе этого язычника, что уже сейчас чувствует себя во дворце как среди своих варварских сородичей. Чего будет стоить ромейская гордость, если мы будем терпеть это и дальше? Чего будет стоит наша вера, если мы не нашли никого лучше, чем почитателя идолов, чтобы защищать наши святыни?

Трое мужчин согласно кивали, слушая эту гневную речь. Никто не знал, — а если и догадывался, то предпочитал держать свои мысли при себе, — что Ириной, помимо жажды власти двигала еще и обида: не только матери, оскорбленной непокорным сыном, но и отвергнутой женщины, обманувшейся в своем влиянии на молодого мужчину. Лучше всего эту ее ревность уловил Ставракий.

— Он не просто язычник, — заметил евнух, — но еще и упорствует в своем идолопоклонстве, раз из всех женщин в империи он выбрал именно ту, что и по сей день кланяется олимпийцам — а мы знаем, что таких найти в нашей державе очень нелегко. Но в этом и его слабость — если он увидит ее с ножом приставленным к горлу, станет ли он и дальше защищать так рьяно басилевса?

— Думаешь, что этот дикарь так уж предан своей случайной подруге? — покривил губы Вардан Турк, — он же варвар, у него таких и дома, наверняка полно.

— Возможно, — кивнул Ставракий, — но в его отряде немало маниотов, из того же клана. И если он не сможет ее защитить — их преданность может и пошатнуться.

— Может и так, — пожал плечами Вардан, — но я бы не рассчитывал только на это. И вообще все эти ваши козни не заменят одного решительного прямого удара. В армии немало тех, кто думает так же как мы, хотя большинство и преданы Константину, несмотря ни на что. Но, думаю, я бы смог собрать достаточно людей, чтобы разом захватить в плен басилевса, перебив всех этих варваров.

— Хорошо, — кивнула Ирина, — что же до вас, Святейший Владыка…

— Горько и несоразмерно моему сану, мне вмешиваться в козни земных владык, — с горечью покачал головой патриарх, — но, видит Бог, что своим браком Константин сам вынес себе приговор — ведь он оскорбил не только меня, но и всю нашу Церковь. Уже сейчас бунтуют монахи Вифинского Олимпа, порицая и императора и меня за то, что я не проявил должной твердости, чтобы противостоять этому браку. Недовольны и священники и миряне и новая смута может разразиться в любой миг, если Константин и дальше будет упорствовать в своем заблуждении. А потому клянусь Ранами Спасителя, что сам отпущу грехи всем, кто будет участвовать в этом постыдном деянии — и сам призову клир помочь любимой Богом императрице Ирине снова взойти на трон.

— Благодарю Владыка, — Ирина истово припала к протянутой к ней сморщенной длани, — Господь свидетель — с тяжелым сердцем я восстаю против сына, но Он же видит — я не могу сейчас поступить иначе. И если мои грехи окажутся слишком велики для Божьего прощения и мне будет суждено гореть в аду — я буду гореть в аду ради Империи.