(Кто есть кто)
Если в руки армян, прекрасных ковровщиков, попадет моя книга, они сразу разберутся в хитросплетениях узора, поймут, откуда он идет: посмотрят по сторонам и найдут какого-нибудь Наапета, которого я, по моим словам, встретил в Ереване.
У меня было много источников. Если все их перечислять, надо начать с выдающегося литературоведа прошлого и нынешнего века, Манука Абегяна, мудрого ученого, академика. Я бы назвал его современным Хоренаци. Он изучил горы рукописей многочисленных армянских историков, чьи труды не изданы и, за редким исключением, не переведены на иностранные языки. Мне они были бы недоступны без «Истории древней армянской литературы» Абегяна, изданной на русском языке. У этого ученого строгий стиль, неопровержимая логика, неисчерпаемые знания. Он как бы предлагает нам стакан чистой воды, почерпнутой из неиссякаемого источника знаний.
Потом я должен был бы назвать и многие другие мои источники из мира книг и искусства.
Но не буду этого делать, ограничусь несколькими живыми примерами. И начну с Мовсеса.
Проснувшись утром в горной хижине, где мы остановились, Мовсес первым делом соображал, что нам нужно, и отправлялся добывать необходимое. Он кормил нас в горах пищей духовной и хлебом насущным. Я многим ему обязан. Он не поэт, не критик и не прозаик, а молодой рабочий парень, родившийся в горном селении, трудолюбивый, обаятельный, непосредственный, честный коммунист. У него замечательный дар — любовь к книге. В прежние времена такой парень пошел бы в ближайший монастырь, постригся в монахи, работал бы в саду и поле, но больше трудился бы над полем своей души, изучал бы разные науки и, уединившись в келье, не спеша писал бы историю монастыря, а может быть, и Армении. По утрам он сочинял бы тайком любовные стихи… Мовсес притащил мне груду книг из своего дома, а потом собирал их для меня по всему селению. Ему я обязан половиной того, что говорит в моей книге Наапет.
Однажды Вардгес Петросян познакомил меня с пожилым педагогом Галустом Рубеновичем Степаняном. А потом Галуст, большой патриот, милейший человек, познакомил меня с половиной Армении.
Со второй ее половиной я познакомился благодаря Карпису Суреняну. Представляя меня своим друзьям, Карпис говорил:
— Друг моего детства. Мы с ним выросли в Афинах, в Коккинье, на одной улице. Играли в мяч, иногда ссорились. А теперь, через пятьдесят лет, снова встретились и, как видите, подружились.
Люди, знающие Суреняна, верят ему. Он прозаик-философ. Человек и вещи для него — символы общих ценностей, идей, зрительных образов. Он знает греческий язык, который наряду с армянским был языком его детства. Прекрасно владеет русским и английским. Перевел на армянский огромную «Сагу о Форсайтах» и огромную сагу о Карамазовых. Труд Целой жизни. Теперь работает над исследованием «Панегирик и прощание в переводе». Армянин до мозга костей, он с теплом вспоминает Грецию. В отдельных частях моей книги Наапет — это он.
О Вардгесе Петросяне я рассказал в главе, посвященной современным армянским прозаикам. Там, где мой Наапет предстает как писатель, я привожу отрывки из произведений Вардгеса.
Стало быть, источников у меня было много. Вся Армения, которую я охватил взглядом, мыслью, теплом сердца.
Материал армянский, а шитье мое.
Саят-Нова сказал:
Один мой тюк из франкских стран: атлас горит в нем, как пожар.
Другой мой воз — бесценный в нем, как бы пергамент, каламкар.
Еще мой воз — да весь Китай куплю за этот я товар!
Тут блеск парчи, халаты там. Для женских плеч все это дар.
Я все скроил, и вот во всем обязан был я лишь себе[57].
Афины, сентябрь — декабрь 1981 года