Пути народов

НАША РОДОСЛОВНАЯ

Естественно, народы сильнее всего чувствуют свою близость друг к другу, когда схожи их языки. Именно языковое родство стало для ученых основой для соединения народов в группы и семьи. Впрочем, в группы и семьи народы оказались соединены прежде всего историей. Сейчас, однако, лучше использовать другое сравнение. Примем, что каждый народ — дом в городе. Тогда квартал — это группа родственных народов.

Кварталы объединяются в районы — языковые семьи.

Город — человечество.

Русские вместе с украинцами и белорусами составляют восточное славянство; восточные, западные и южные славяне — все равно славяне, славяне вместе с людьми, говорящими на германских, романских, кельтских, североиндийских, иранских, албанском, греческом, армянском и некоторых других языках, составляют индоевропейскую семью народов. К ней принадлежит половина человечества! Еще почти четверть его относится к китайско-тибетской семье народов. Зато оставшуюся вне этих семей четверть человечества делят между собой по меньшей мере несколько десятков, если не сотен, языковых семей. А все семьи народов, большие и малые, составляют один человеческий род.

Но само слово человеческий род уже заключает в себе понятие о родстве людей между собой.

Сегодняшняя наука, выбросив из человеческого сознания веру в миф об Адаме и Еве, тем не менее подтвердила древнее ощущение людей, что все они происходят от общих предков.

Много на земле языков. До сих пор не сумели ученые даже точно сосчитать их. Одни утверждают, что люди земли разговаривают по крайней мере на трех тысячах языках, другие доводят число языков до пяти, а то и до шести тысяч.

А ведь языки еще делят на диалекты, причем бывает, что люди, говорящие на одном диалекте языка, не понимают своих соотечественников, привыкших к другому диалекту. Только главных диалектов китайского языка насчитывается семь, и многие ученые склонны рассматривать их как отдельные языки. Какую же цифру тут надо включать в общую сумму языков мира?

Немцу-северянину иногда труднее разговаривать с немцем-южанином, чем русскому с украинцем.

И таких примеров тьма. А диалекты делят еще по особенностям произношения на говоры, и опять-таки не всегда просто определить, где перед нами еще говор, а где — уже диалект.

Языки, языки, языки… Самые прославленные полиглоты мира, люди с невероятной памятью и чуду подобной способностью улавливать чужую речь, знали по шесть, по восемь десятков языков и до сих пор вызывают у среднего человека восторг, граничащий с благоговением. Помню, брал я интервью у одного советского историка. Несколько раз нас прерывали: в его кабинете появлялись ученые из-за рубежа, люди часто самого экзотического — для Северной России — вида. Мой собеседник вставал, здоровался, и каждый раз его речь звучала по-новому, само приветствие было другим, и я почти с ужасом понял, что ученый с каждым гостем говорит на его языке. А он, как выяснилось, знал «всего-то языков десять», значит, лишь пятисотую долю всех языков мира.

И все-таки… Наука всегда сильнее, чем отдельные ученые. И знает больше, чем все они, вместе взятые, считайте это, если хотите, парадоксом.

Языки надо было привести в систему, организовать, и лингвисты взялись за это.

Что же, биологам ведь пришлось иметь дело с животными и растениями миллионов видов, а они тоже не ударили в грязь лицом. Хотя тоже до сих пор спорят иногда: где граница между видом и родом или родом и семейством.

Но биология получила свою долю мирской славы наравне с физикой, химией, астрономией, и вполне справедливо. Каждый, кто знает имена Ньютона и Ломоносова, слышал и о Линнее, о великом шведе, устроившем грандиозный парад живых существ, приказавшем живой природе выстроиться по типам и классам, отрядам и семействам, родам и видам. И о Дарвине, сумевшем увидеть в этой упорядоченной системе не покой, а движение, начало и конец (на сегодняшний день), разглядеть в цепи образов природы цепь ее превращений. Перечень живых существ в порядке возрастания сложности стал родословным деревом жизни.

А лингвисты XVIII–XX веков построили родословное дерево языков. Только не «проходят» в школах ни наших Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова, немца Августа Шлейхера, ни других ученых, которых их нынешние коллеги по праву признают гениями.

Но науки еще сочтутся между собою славой, и не будем расстраиваться из-за того, что для лингвистики такая слава пока в будущем.

Совсем молода историческая лингвистика, ее главные победы известны, как, впрочем, победы и других разделов лингвистики, почти что только одним победителям — языковедам. (Зато им одним известны и ее поражения, если это может нас утешить).

Но они есть, такие победы! В последние века работали в науке не одни лишь биологи, в последние десятилетия грандиозные перевороты происходили не только в физике, и ослепительно дерзкие гипотезы выдвигали не одни лишь кибернетики.

…Задумывались ли вы над тем, почему разные языки бывают похожи? Как русский, украинский и белорусский, например? Конечно, это не случайность, да и не результат одного лишь многовекового соседства. Такого сходства оно создать не может. Дело в другом. И современный русский, и украинский, и белорусский языки имеют общий корень, единого предка — древнерусский язык. А знаменитый среди ученых французский исследователь А. Мейе говорит в таких случаях резче и определенней: перед нами разные современные формы одного и того же древнего языка, результат разных линий его развития. Почему похожи испанский и итальянский языки? Потому что это разные формы одной и то же древней латыни.

Мертвой латыни? Как бы не так! И древнерусский язык тоже не умер, он просто стал другим.

Но украинец и русский могут, пусть с трудом, разговаривать друг с другом без переводчика, а испанцу и итальянцу без него не обойтись. Дело в том, что эти языки отделились от своего общего корня гораздо раньше, чем выделились из древнерусского языка русская и украинская речь. А время — мы уже говорили об этом — меняет язык, меняет спокойно, решительно и неуклонно. Конечно, у него есть в этом деле верные помощники. Люди, говорящие на одном языке, расходятся в разные стороны, когда народ занимает новые территории — помните, об этом немало говорилось в разделе «Основание». Но даже оставаясь на прежних местах, отдельные части прежде единого народа попадают в состав разных государств, по-разному может идти в результате общественное развитие, у каждой из этих частей оказываются свои соседи, с которыми приходится воевать, торговать, частично смешиваться. На севере и на юге не одни и те же животные и растения; в разных государствах иначе называются и иначе сочетаются социальные группы.

Польские паны и русские бояре равно феодалы, но крепостное право в Польше и на Руси имело разную историю. Украинским крестьянам приходилось часто слушать польскую речь, а русские жили в близком соседстве с тюркскими и финскими народами. Шла иначе сама история в разных странах, а язык, мы ведь уже говорили, ее точное и верное отражение.

Но дело не только в этом. Лингвистика знает еще и специально лингвистические законы, по которым с веками меняется звучание слов. Начинается все с малого. Если вы москвич, то наверняка произносите название своего города так, как будто в нем нет никакого «о», только два «а». Москвичи «акают» — уж этот-то лингвистический факт в нашей стране знают все. Псковичи и новгородцы совсем недавно сильно «цокали», превращая в «ц» шипящие звуки русского языка, кое-что от этих особенностей сохранилось в их речи и сегодня. Один мой родственник любит вспоминать шутливую поговорку своего детства: «Мы псковицане те же англицане, та же нация, только рець другая». Древние новгородские и псковские летописи прямо-таки насыщены этим «ц» вместо «ч»: в ту пору ведь не было категорически общих для всей страны правил орфографии, и слова писали гораздо ближе к их истинному произношению, чем сейчас.

Но единство языка среди единого народа поддерживается, в частности, благодаря тому, что какая-то группа людей считается говорящей лучше, чем другие. Иногда это жители определенной местности, иногда члены какой-то общественной группы. Пушкин призывал учиться русскому языку у московских просвирен — женщин, занимавшихся выпечкой хлебцев, использовавшихся в церковном ритуале. Эти женщины обычно бывали вдовами священников, с чисто московским говором у них сочеталась некоторая книжная культура.

Во Франции говоры севера и юга постепенно подлаживались к диалекту политического центра страны — округа Иль-де-Франс с его Парижем.

Резкое различие в немецких диалектах (мы о нем говорили) — следствие чрезвычайно затянувшейся в Германии феодальной раздробленности, отсутствия единого центра, говору которого считали бы нужным подражать соседи.

Та же картина — и по той же причине — в Италии. Итальянский литературный язык развился на основе тосканского диалекта, на котором писал, например, великий Данте (столица провинции Тоскана — знаменитая Флоренция). Но венецианцы и неаполитанцы говорят далеко не так, как пишут. Это — внутри одного народа.

А иногда исторические обстоятельства складываются так, что диалект становится новым языком, потому, в частности, что совсем перестает заботиться о сохранении созвучий с другими диалектами. Так случилось с белорусской речью.

В диалектах живших на территории нынешней Белоруссии славянских племен, вероятно, давно звучали «дзеканье», «цеканье» и некоторые другие приметные особенности будущего языка. Но в XIV–XV веках они стали общепринятой нормой произношения для всей этой территории, стали общенародным белорусским языком.

Вернемся на минуту к старому псковскому говору. Общерусскому «ч» в нем соответствует «ц». Соответствует! Именно лингвистические соответствия стали для языковедов ключом к истории языков.

Возьмем еще примеры таких соответствий, примеры ясные до очевидности. Старославянский град — и русский город. Славянские врата — и русские ворота. Брада — борода. Итак, ра соответствует оро. Тому же русскому оро соответствуют польское ро и чешское ра (корова — крова — крава). Не будем сейчас вдаваться в объяснения, чем и как это вызвано да с какими общими процессами связано. Пойдем дальше по пути соответствий, подбирая примеры из языков, родственных друг другу все в меньшей и меньшей степени. И вот перед нами такие два разных языка, как армянский и греческий. Без переводчика греку с армянином никак не договориться. Трудно отыскать слова, которые были бы похожи и по смыслу и по произношению. Вот греческое «дуо» значит «два», а по-армянски «двойка» называется «ерку». Ничего, кажется, общего! Но возьмем слово «ду» — «страх». Как будет «страх» по-армянски? Смотрите-ка! «Ерк»! Многим словам греческого языка со звукосочетанием ду соответствуют армянские слова того же значения со звукосочетанием ерк. Поразительное превращение. Да и превращение ли? Ведь ни греческий язык не происходит от армянского, ни армянский от греческого.

Пред нами снова лингвистическое соответствие. Пусть неожиданное, но не менее, в конечном счете, очевидное, чем между «ра» и «оро» в словах «град» и «город».

Соответствия русских слов некоторым иностранным вы наверняка замечали в классе, на занятиях.

Не знаю, как вам, а мне в школе на уроках английского языка большое утешение доставляло то обстоятельство, что среди моря непонятных слов встречались явно знакомые островки. Конечно, father не очень-то было похоже на слова «папа» или «отец», зато mother, sister и son на общем «чужом» фоне звучали, как слова прямо-таки родные. И даже в one, two и three было нетрудно признать родные «один, два, три», особенно если меньше вслушиваться в их английское произношение, но внимательнее вглядываться в то, как они пишутся. Думаю, все мы сделали в свое время эти маленькие открытия или почти такие же, если в школе изучали не английский, а немецкий, французский либо испанский языки.

Каждое такое открытие было, конечно, только повторением — на детском уровне — открытий, которые намного раньше были сделаны учеными.

Они тоже когда-то выстроили на бумаге столбиками числительные из разных языков, чтобы внимательнее к ним приглядеться.

Конечно, «считали» лингвисты при этом не до трех и не до пяти, а самое меньшее до десяти, впрочем, и до ста и дальше тоже. И тут оказалось, что не только во многих европейских, но и в армянском, и в персидском, и в индийских, и в некоторых других языках самые разные слова — и не только числа — довольно похожи. Например, «вдова» на санскрите vidhava, по-латыни vidna, на языке древнегерманского племени готов ее называли viduwa, а по-ирландски fedb, и всюду сходство очевидно.

Четыреста лет назад итальянец Филипп Сассетти побывал в Индии и первым заметил сходство итальянских и латинских слов с индийскими. Ученый литовец Михайло Литуанус (само его имя значит «литовец» по-латыни) составил список литовских слов, похожих на соответствующие латинские. Голландец Иосиф Юстус Скалигер разделил европейские языки на одиннадцать групп по степени сходства.

Великий немецкий философ и математик Лейбниц обратил внимание на сходство между финским и венгерским языками.

Михаил Ломоносов писал о родстве греческого, латинского, русского, немецкого и латышского языков.

Одним из последствий победы Петра над шведами под Полтавой была отправка Петром пленного шведа Иоганна Филиппа Страленберга в Сибирь для изучения народов и языков. Результат — сравнительные таблицы языков Северной Европы, Сибири и Северного Кавказа. А позже именно в нашей стране, почти двести лет назад, вышел «Сравнительный словарь всех языков и наречий». Составили его «просто» — переводили русские слова на все языки, для которых нашлись переводчики.

Первое издание словаря учитывало двести языков Европы, Азии, второе — двести семьдесят два языка, среди которых были уже наречия и африканские и американские.

Работы лингвистов заставили европейцев в гораздо большей степени осознать свое родство с другими народами мира.

И Валерий Брюсов писал, отвечая на писания немецких националистов во время первой мировой войны:

Это созвучие действительно пронизывает русский язык. А вообще из языков Европы ближе всех к санскриту оказалась литовская речь.

В конце концов лингвисты поняли, что перед ними большая семья языков. На западе на принадлежащих к ней языках говорят (кроме басков, финнов, эстонцев, венгров и некоторых народов Приуралья) почти все европейские народы. На востоке — многие, хотя и не все, индийские народы, иранцы, армяне…

Современная лингвистика — сложная и трудная наука. Она пытается решать задачи, которые совсем недавно ученые не решались даже ставить. Среди них — задачу восстановления общих предков языковых семей. По языкам правнукам и праправнукам хотят восстановить облик основателя семьи. А поглядите только, сколько звеньев отделяет от этого языка, например, русский и французский языки!

Русский происходит от древнерусского, древнерусский — от общеславянского, общеславянский начала нашей эры — от праславянского, праславянский, видимо, — от какого-то общего для предков славян, латышей, литовцев и, возможно, германцев языка, и только после этого, вернее, прежде всего этого приходится называть праиндоевропейский язык.

Между французским и праиндоевропейским языками дистанция тоже огромна. Французский произошел от общего для предков всех романских народов языка — так называемой народной латыни, на которой говорили жители западной части разваливающейся и уже развалившейся Римской империи. А народная латынь была, в свою очередь, дочерью латыни «золотой» — благородного языка Цицеронов и цезарей времен расцвета римской державы. Но ведь сама золотая латынь происходила от древнего италийского языка, и, возможно, не прямо, а с промежуточной ступенькой. Италийский же язык произошел от того же языка, к которому восходят еще, например, кельтские языки. И только этот язык-предок приходился «сыном» (а скорее «внуком») праиндоевропейскому языку.

И вот по всем этим ступенькам приходилось карабкаться, а точнее, спускаться вглубь тем, кто хотел восстановить речь, последний раз звучавшую пять, а то и шесть или семь тысяч лет назад.

Мы восхищаемся великими археологами и филологами, заставляющими звучать для нас глиняные таблички, папирусы и камни с надписями на языках давно исчезнувших народов. Но тем большего восхищения заслуживают люди, восстанавливающие речь, которая никогда не была и не могла быть записана! Кстати, победа дешифровщиков крито-микенской письменности была победой и тех, кто восстановил «прадревнегреческий» язык. Посудите сами. Критские документы были написаны на много веков раньше, чем знакомые историкам древнегреческие. Критские письмена отделяло от «Илиады» не меньше столетий, чем лежит их между «Словом о полку Игореве» и «Войной и миром». Дешифровка была бы невозможна, если бы лингвисты не знали законов, по которым язык меняется, не умели по виду ребенка судить о внешности родителей.

По дубу лингвисты восстанавливают желудь. Однако это сравнение не совсем правильно. Тысячу, пять, десять или двадцать тысяч лет назад люди говорили все-таки не на зародыше какого-нибудь из нынешних языков, но просто на другом языке. Если в животном мире потомки, как правило, совершеннее предков, то в мире речи это правило действует далеко не всегда. О языках последних тысячелетий совсем не так просто сказать, улучшаются они или ухудшаются. Дело обстоит иначе: они всегда развиваются и меняются, если, конечно, это живые языки. Праславянский и древнерусский языки — это ведь не зерно и колос, хотя древнерусский развивался из славянского. То же надо сказать о древнерусском и русском языке, о французском и латинском, о всех нынешних индоевропейских языках — и об их общем предке. И все-таки мы можем по русскому, польскому и другим славянским языкам судить об их общем языке-предке. А французский, русский, армянский, литовский и все остальные праправнуки индоевропейского языка говорят о своем прапрадедушке.

Языки развиваются по определенным законам, и тут часто бывает, как в математике: есть сумма, есть одно слагаемое, значит, можно узнать второе. Как в математике? Боюсь, нередко гораздо сложнее. Правда, современная лингвистика часто прилагает к себе гордый эпитет «математическая», но математика здесь, как ясно видно, прилагательное, а существительным остается наука о языке, которая пока только стремится стать точной.

А между тем даже современные живые языки изучены далеко не так глубоко, как хотелось бы специалистам.

Вот что говорил один из известнейших лингвистов мира, французский ученый А. Мейе о том же французском языке:

«Воображают, что известно, что такое французский язык. На самом деле никто по-настоящему не знает, как говорят все жители того или иного французского селения или провинциального города, а тем более Парижа. Желающему определить дальнейшие пути развития французского языка следовало бы установить, в какой мере в деревнях и в городах употребляются местные говоры, какую особенную форму принимает французский язык в каждой провинции, в каждом городе, а в том или ином городе — у людей каждой социальной группы, каждой профессии, каждого сословия, французский язык известен по грамматикам и словарям, но это — лишь сводка предписаний, языковеду же важно знать, как люди, говорящие по-французски, используют правила. Однако об этом существуют лишь случайные представления… То, что справедливо в отношении французского языка, так же справедливо и в отношении всех крупных языков мира».

Правда, все это было сказано им еще лет сорок назад, но, как справедливо заметил автор предисловия к советскому изданию книги Мейе «Сравнительный метод в историческом языкознании», за тридцать лет она почти не устарела.

Тем поразительнее успехи ученых в изучении прошлого языков.

Сейчас лингвисты пытаются заглянуть уже и на многие тысячи лет назад. При этом получаются иногда прямо-таки парадоксальные выводы. Построили, например, модель развития древнего праиндоевропейского языка. Некоторые черты этого древнейшего языка как будто воскресили из небытия, проверили их уже известными общими законами развития языков, сделали выводы… И получилось, в частности, что примерно пять тысяч лет назад в этом языке был… всего один гласный звук. Ученые были чрезвычайно обескуражены. Результат выглядел не только парадоксально, но даже анекдотически. Конечно, известны языки «скромные», «экономные», использующие всего пять или даже три гласных. Но один гласный на всю «азбуку»? Это уже чересчур! Между тем исследование опиралось как будто на факты и вполне логичные рассуждения. Сторонники взглядов, взятых на вооружение авторами этой работы, буквально обшарили весь мировой фонд языков, пытаясь найти что-нибудь похожее на то, что в ней получилось. И один из них с торжеством «предъявил» обнаруженный им в Канаде индейский язык, который тоже обходится ровно одним гласным.

Разумеется, даже эта находка не стала абсолютным доказательством того, что верна предложенная модель развития языков. Гипотеза есть гипотеза, и сама по себе смелость ее придает ей не прочность, а только блеск. По-прежнему не все ученые согласны с ее справедливостью. Но, значит, уже сегодня возможны попытки заглянуть в прошлое языка на шесть или более тысяч лет.

Впрочем, в данном случае слово «попытка» вряд ли подойдет. Большинство лингвистов полагает все-таки, что праиндоевропейский язык восстановлен в своих наиболее важных чертах. А когда ученые достигли этой цели, оказалось, что и она может быть средством, как всякая цель в науке.

Вспомните, в этой книге мы с вами уже говорили о том, как четко и последовательно язык отражает историческую реальность.

Слова, которые употребляли шесть тысяч лет назад, обозначали предметы и понятия, бывшие тогда в ходу. Если в праиндоевропейском языке было слово «вдова», то это значило, что тогда уже существовали прочные семьи, и потеря мужа резко меняла положение женщины в обществе. Если в праиндоевропейском языке существовало слово «овца», значит, тогда было овцеводство. В языке было название для льна и для ткани из него; праиндоевропейцы говорили между собой о металле вообще и бронзе, в частности, — значит, им была известна металлургия. Они знали, что такое богатство, в том числе богатство, связанное с торговлей, и знали, что такое нищета, потому что были у них особые названия для людей обездоленных, значит, среди праиндоевропейцев уже началось классовое расслоение, были эксплуататоры и эксплуатируемые. Язык знает слово «раб» и «свободный» (кстати, «свободный» звучало примерно как «арий»). Печальную славу заслужил у человечества бред о высшей арийской расе. Но сами арии — так историки называли прежде праиндоевропейцев, а теперь происшедшие от них индоиранские племена, — сами-то настоящие арии в этом не виноваты.

Имущество передавалось по наследству, иначе бы не было в языке определения «лишенный наследства». На имущество порой покушались — слово «вор» унаследовано от тех далеких времен.

Мы знаем, что делились индоевропейцы на три сословия. К одному принадлежали свободные крестьяне, к другому — воины, к третьему — жрецы.

Мы знаем, что жили праиндоевропейцы большими семьями, в которых полным хозяином был глава. Знаем, что семьи входили в племена, которые довольно мало зависели друг от друга, хотя и заключали временные союзы. И все это рассказал словарь. Только словарь.

Как не вспомнить стихи С. Маршака:

Маршак писал о словаре русского языка. Повесть словаря праиндоевропейского гораздо древнее и еще «рассыпаннее».

Но даже по тем словам, которых в этой «повести» нет, можно многое сказать о ней самой и о народе, ее создавшем.

Вот, например, для понятия канал многие индоевропейские языки взяли название, которое ему дали в Египте. Это значит, что своего древнего названия для ирригационных сооружений у них не было. Видно, индоевропейцы в древности или вообще не копали каналы или делали это чрезвычайно редко.

Словарь говорит и о том, что не было у праиндоевропейцев еще единого централизованного государства, не было и письменности.

Как ни парадоксально, оба эти обстоятельства, похоже, сыграли важную роль в распространении по лицу земли индоевропейских народов. Некому было удержать на первоначальной общей территории независимые племена, нечему было скрепить их связь и помешать сверхдальним походам. Со своей прародины разошлись индоевропейцы в разные стороны.

Где была эта прародина, ученые пока никак не могут договориться. Да и мудрено ли? Надо найти страну, которой нет уже пять, шесть или семь тысяч лет. А может, и больше. Но найти ее хочется. Потому что интересно же знать, где зародился язык, от которого произошла речь большей половины современного человечества.

Самые популярные у ученых адреса для прародины — Северное Причерноморье, Балканский полуостров, Малая Азия и Иран. Иногда называют и Центральную Европу, и Среднюю Азию.

Люди стали в последнее время меньше заботиться о том, чтобы поддерживать связь с родней. Быстро забывают, как звали прадеда, долгими годами не видятся с троюродными или двоюродными братьями. А вот народы следят, пожалуй, за своим родством теперь тщательнее, чем прежде, и глубже прослеживают его корни.

Уже и между семьями языков ученые ищут родственные связи. Есть теория, согласно которой шесть больших языковых семей должны вместе составить этакий языковый… род, что ли. Или племя. Впрочем, лингвисты говорят точно: надсемью. В том числе: индоевропейская, алтайская (тюркские языки — одна из ее ветвей); уральская (о ней вы прочли в главе «Большая родня»); семито-хамитская (арабский, древнееврейский, финикийский, ассирийский, эфиопский, язык хауса, еще некоторые языки, древние и новые, в Азии и Африке; название семья получила по Симу и Хаму, мифологическим сыновьям того самого Ноя, что спасался, по Библии, от потопа в огромном корабле-ковчеге); кавказская и дравидийская (на ее языках говорят многие народы Южной Индии). Все шесть семей, согласно этой теории, тысячелетий этак десять или двадцать назад отошли от общего корня. А надсемью назвали лингвисты просто «ностратической», то есть, по-латыни, «нашей». Надо ли говорить, что название дали ученые, которые сами говорили и писали на языках этой надсемьи.

Была сделана попытка восстановить тот общий язык, от которого пошла надсемья. Очень много для его реконструкции сделал необычайно талантливый и очень рано умерший советский лингвист Владислав Маркович Иллич-Свитыч. Он даже написал стихотворение на этом языке. Вот оно, в переводе:

Надо сказать, что этим советский лингвист продолжил традицию. Ведь когда-то и немецкий лингвист Август Шлейхер, чьи труды лежат в основе попыток воссоздать индоевропейский праязык, написал на этом предполагаемом языке стихотворение, точнее, басню. Вот ее перевод:

Басня Шлейхера появилась на свет в 1868 году. Почти точно на столетие позже были написаны стихи о языке как броде через реку времени.

Стоит обратить внимание на различия в словах, использованных в обоих стихотворениях. Общий праиндоевропейский язык, вероятно, существовал еще пять-шесть тысяч лет назад. Тогда уже были одомашнены лошади и овцы, изобретены колесо и повозка.

А вот Иллич-Свитыч уже не мог писать ни о домашних животных, ни о телегах, ни о полях: скорее всего, в эпоху, язык которой он воссоздавал, не была еще приручена даже собака, не растили еще люди хлеб… Но и тогда они говорили, как мы сегодня, о реках и переходах через них, строили жилища, знали, что надо быть мужественными.

(Одно замечание. Прошло девять лет со дня смерти В. М. Иллич-Свитыча, а продолжатели его дела уже ушли далеко вперед. Они говорят, что надо было бы внести поправки в текст его ностратического стихотворения. Ну что ж, это естественно. В басне Шлейхера или в ее переводе тоже были ошибки. Одна из них историческая. Овца у праиндоевропейцев не могла быть остриженной — ножницы изобрели лишь в первом тысячелетии до нашей эры, когда праиндоевропейского языка давно не существовало. До этого шерсть выщипывали. Но все равно язык не поворачивается сказать: ощипанная овца).

Теория о ностратической надсемье имеет много шансов быть окончательно и строго доказанной.

Но ностратическая надсемья тоже не изолирована. В нее входят, например, угро-финские народы, члены алтайской семьи, языки которых отдельные ученые упорно связывают с рядом индейских языков Америки. Даже название для такой «межсемейной» семьи придумано, по именам самых восточных (в Америке) и самых западных (в Европе) ее представителей говорят о денефинских народах.

Как будто удается связать языки аборигенов Австралии с речью народов Южной Индии.

Ждут своего объединения — руками ученых, конечно, — многие языковые семьи, которые пока еще кажутся далекими друг от друга.

Очень важно тут разрешить одну «частную» проблему, которая может стать ключом ко многим проблемам более широким. Я имею в виду загадку шумерского языка.

Шумеры — один из тех народов мира, имя которого известно каждому, кто изучал историю. Человечество обязано шумерам чрезвычайно многим. Их вклад в историю не меньше, чем вклад Древнего Египта. Шумеры предшествовали в Месопотамии вавилонянам. Это шумеры разделили сутки на двадцать четыре часа, придумали семидневную неделю, разработали сложнейшие ирригационные системы и т. п. и т. д.

Шумерские надписи расшифрованы. Мы прочли древние поэмы шумеров, узнали их законы, узнали и многие законы шумерского языка, ставшего мертвым больше трех тысяч лет назад. Не знаем только, каким был шумерский язык. Не был он, по-видимому, ни индоевропейским, ни семитским, ни кавказским, его не могут пока с уверенностью отнести ни к одной другой известной лингвистам семье.

Найти родителя для шумерского языка пока не удалось. Он выглядит сиротой, да к тому же еще и бездетным: не смогли найти и языков, которые бы произошли от шумерского. Мало того, сирота оказался вовсе лишенным родни — ни один известный древний или новый язык не удалось записать шумерскому хотя бы четвероюродным братом.

Это было загадкой. Мало того, это закрывало пути к решению других загадок. А. Мейе, французский лингвист, — я его уже цитировал в этой книге — говорит, что изолированный язык лишен истории. Его ни с чем нельзя сравнивать, трудно и часто невозможно узнать, какие слова и грамматические конструкции в нем древнее, какие моложе, каковы законы его развития…

И все это оказывается верным по отношению к языку народа, значение которого для истории человечества трудно переоценить, народа, исторический подвиг которого так поразил некоторых историков, что они, конечно, напрасно, даже объявили древнюю Месопотамию шумеров главным и чуть ли не единственным источником культуры всего мира, бросив лозунг: «С востока свет». Сейчас шумерский язык пытаются все-таки заново ввести в семью. Одни ученые говорят об отдаленном родстве его с языком дравидов — темнокожих жителей Индии. Другие пытаются хотя бы перебросить мостик между шумерским языком и языками тибето-бирманских народов.

Если одна из этих гипотез будет доказана, многие важные факты истории можно будет увидеть в новом свете, больше узнать о древнейших передвижениях народов, о путях развития цивилизаций.

Но все доказанные и предполагаемые аргументы в пользу родства языков бледнеют на фоне гипотезы, утверждающей, что все мы, все люди мира, говорим на одном языке.

Как так?.. Конечно, каждый из нас раньше или позже с удивлением выясняет, что привычные ему формы родного языка совсем не обязательны для человеческой речи. На школьных уроках английского, немецкого или французского почти возмущаешься явно ненужным, на твой взгляд, и все-таки непременным артиклем, поражаясь, как англичанам, например, удается зато обходиться почти без падежей. Но наука о языке знает и более удивительные, с нашей точки зрения, вещи.

В речи эскимосов фразы очень трудно разбить на слова. В тюркских языках основа слова и его суффикс относительно самостоятельны и «гуляют сами по себе», оказываясь порой в отдаленных друг от друга местах предложения. У китайцев почти все слова очень короткие, односложные и вообще не меняют своей формы.

Есть языки, в которых значение слов и смысл фраз зависят от музыкального тона фразы.

Таких примеров различий между языками можно привести великое множество.

Но зато у всех языков мира — от вьетнамского до английского, от суахили до украинского, от якутского до языка индейцев аймара — есть некоторые общие черты. Ученые говорят о языковых универсалиях — правилах, действующих с одинаковой силой во всех наречиях и диалектах планеты.

Пока что нам наверняка известны далеко не все такие универсалии. И можно высказывать только предположения о том, чем объясняются многие из них. Что-то может тут зависеть просто от устройства голосового аппарата человека, что-то от глубинных, основных законов нашего мышления и так далее. Нам, естественно, больше всего бросаются в глаза отличия; для нас всего важнее, что носители этих языков не понимают друг друга. Но лингвисты-теоретики, хорошо представляющие, какие в принципе, согласно законам одной лишь теории вероятности, возможны между языками различия, считают реальное разнообразие языков отнюдь не таким уж безбрежным. Скорее наоборот.

Вот если учесть все эти обстоятельства, говорят некоторые из теоретиков, то утверждение о единственном земном языке не покажется таким уж большим преувеличением. Но коли так, то на этом языке говорили ведь и десять тысяч лет назад и много больше.

А группа американских лингвистов заходит в своей оценке языкового единства мира еще дальше. Они не только ручаются, что двести пятьдесят — триста веков назад все люди, все члены вида гомо сапиенс, говорили на этом же самом «едином» языке, но и готовы приписывать владение им даже неандертальцам. А недавние опыты по обучению обезьян условной речи продемонстрировали якобы, что фразы, составленные шимпанзе, подчиняются некоторым законам все того же «единого» языка. (Правда, обучали-то обезьяну люди. Об этом забывать все-таки нельзя).

Было высказано также предположение, что некоторые черты «единого языка» не усваиваются ребенком в процессе обучения, но наследуются им. Автор его ссылался на общеизвестные способности, проявляемые каждым ребенком, осваивающим родной язык. Те самые способности, о которых Корней Чуковский писал в своей книге «От двух до пяти». Вот цитата из нее, которая «льет воду на мельницу» этой гипотезы:

«Страшно подумать, какое огромное множество грамматических форм сыплется на бедную детскую голову, а ребенок как ни в чем не бывало ориентируется во всем этом хаосе, постоянно сортируя по рубрикам беспорядочные элементы услышанных слов и при этом даже не замечая своей колоссальной работы. У взрослого лопнул бы череп, если бы ему пришлось в такое малое время усвоить то множество грамматических форм, которое так легко усваивает двухлетний лингвист. И если изумителен труд, выполняемый им в это время, то изумительнее та беспримерная легкость, с которой он этот труд выполняет».

Лингвистика тут в лице отряда своих представителей, правда очень небольшого, посягнула на чужие владения, не зная притом дорог по ним. А современная биология категорически против гипотезы о наследовании любых приобретенных способностей, к числу которых пришлось бы отнести и врожденное знание законов речи. Впрочем, огромное большинство лингвистов тоже отметает возможность наследования языковых знаний.

Что же, это лишний раз подчеркивает нашу одаренность: приятно же сознавать, что хоть ты и не гений, да был им в раннем детстве.