Путь

ГЛАВА 2

До того как мой мир рухнул, я был рекламным боссом в Сиэтле. Правда, такой титул звучит несколько претенциозно для человека, украшавшего свой офис фигурками героя комиксов Аквамена и плакатами с Эйнштейном. Просто я был рекламным парнем. Спросите, что привело меня в этот бизнес? Сам толком не знаю. Всегда хотелось заниматься рекламой. Возможно, причиной того было мое желание походить на Дорина из сериала «Околдованный» (подростком я просто обожал актрису Элизабет Монтгомери). В 1998 году я окончил колледж по специальности «графический дизайн» и получил работу раньше, чем успели высохнуть чернила на моем дипломе.

Я с головой погрузился в мир рекламы и наслаждался жизнью молодой восходящей звезды. Я стал рекламным вундеркиндом. В первый же год работы получил две премии, а во второй — четыре. Потратив три года на обогащение своих боссов, я пошел испытанным путем рекламных агентств, юридических фирм и организованной религии — откололся и создал собственную компанию. Мне было всего двадцать восемь лет, а на двери моего офиса уже красовались пластиковые буквы с названием моей собственной компании: «Мэджик.[2] Реклама и графический дизайн».

Всего за девять недель штат новой компании вырос с двух до дюжины сотрудников. Я зарабатывал денег больше, чем спекулянт, торгующий билетами на концерты Барбары Стрейзанд. Один из моих клиентов назвал меня «парнем с плаката — живым воплощением американской мечты». Через два года я обладал всеми атрибутами материального благополучия: спортивным двухместным автомобилем «Лексус», возможностью проводить отпуск в Европе и прекрасным домом стоимостью в 1,9 миллиона долларов в Брайдл-Трейлс — эксклюзивном лесном пригороде к северу от Бельвью с парком для прогулок верхом и дорожками для бегунов и велосипедистов.

В дополнение к этой картине успеха я был женат на женщине своей мечты — красавице-брюнетке по имени Маккейл. Когда потенциальные клиенты спрашивали, сумею ли я продать их товары, я показывал им ее фото и говорил:

— Я сумел убедить ее выйти за меня замуж.

Люди изумленно кивали и становились моими клиентами.

Маккейл была любовью моей жизни и в буквальном смысле слова соседкой. Мы встретились, когда мне исполнилось девять лет. Это произошло через четыре месяца после смерти матери. Мы с отцом переехали из Колорадо в Калифорнию, поселившись в городе Аркадия.

Мы познакомились в конце лета. Маккейл сидела на лужайке перед своим домом. На столике стоял графин с прохладительным напитком и упаковка пластиковых стаканчиков. Она была в короткой юбчонке и розовых ковбойских ботинках. Я спросил, не нужна ли помощь. Маккейл смерила меня взглядом и коротко ответила:

— Нет.

Тогда я сбегал к себе в комнату и на большом листе бумаги соорудил плакат:

(Это тройное «х» я посчитал очень удачным трюком). Я вернулся во двор и явил Маккейл свое творение. Плакат ей настолько понравился, что она разрешила мне сесть рядом. Думаю, желание завоевать расположение этой девчонки и привело меня в мир рекламы. Мы с ней сидели, болтали и пили черешневый напиток из пластиковых стаканчиков. Кроме нас двоих, желающих утолить жажду не было. Маккейл сосчитала количество выпитых мною порций и заставила заплатить за них.

Она была настоящей красавицей: правильные черты лица, длинные волосы кофейно-коричневого цвета, глаза цвета шоколадного сиропа и веснушки. Идеальная модель для рекламы чего угодно. Весь остаток того лета мы провели вместе и каждое последующее лето — тоже.

Как и у меня, у Маккейл не было ни братьев, ни сестер. Ей тоже пришлось хлебнуть горя в жизни. Родители развелись за два месяца до нашего переезда в Аркадию. Как она мне рассказывала, это не был обычный развод с криками, слезами и битьем посуды. Мать просто ушла из дома, оставив дочь с отцом. Маккейл не могла понять: чем она так обидела мать, если та решилась уйти? Иногда эти мысли настолько поглощали ее, что она напоминала зависший компьютер, когда смотришь на застывший значок песочных часов и ждешь, когда он оживет. Жуткая недоработка, что у людей нет кнопки «Перезагрузка»!

В жизненной мозаике каждого из нас недоставало именно тех кусочков, которые имелись у другого. Вместе они сложились в более или менее целостную картину. Мы делились самыми сокровенными тайнами, сомнениями, страхами, а иногда и сердцами. В десять лет я начал звать ее Микки, и ей это понравилось. В тот год на заднем дворе ее дома мы соорудили дом на дереве. Там мы проводили весь день, а порой и ночевали. Играли в разные настольные игры вроде «Мышеловки» и «Прости!». В день, когда Маккейл исполнилось одиннадцать лет, я нашел ее безутешно рыдающей.

— Ну как она могла меня бросить? — сквозь всхлипывания спрашивала Маккейл. — Как мать может сделать такое своей дочери? — И она сердито вытерла глаза рукавом.

Мне было нечего ей ответить. Мысленно я задавал себе тот же вопрос.

— Тебе повезло, что твоя мать умерла, — вдруг сказала Маккейл.

Мне не понравились ее слова.

— Что значит «повезло»?

Она снова заплакала и в перерывах между всхлипываниями произнесла:

— Если бы она осталась жива, то не бросила бы тебя. А моя мать живая и здоровая, но предпочла меня бросить. Вот живет сейчас где-то, и ей наплевать. Лучше бы она умерла.

Я сел рядом с Маккейл и обнял ее за плечи.

— Зато я никогда тебя не брошу, — сказал я.

— Знаю, — прошептала она и положила мне голову на плечо.

Маккейл стала моей проводницей в женский мир. Однажды ей захотелось понять, почему все так сходят с ума по поцелуям. Мы с ней целовались, наверное, минут пять. Мне понравилось, даже очень. Маккейл, скорее всего, нет, потому что больше она об этом не просила, и мы не целовались.

В наших отношениях всегда было так: если Маккейл что-нибудь не нравилось, то мы этого не делали. Я не понимал, почему правила неизменно устанавливала она, однако всегда им подчинялся. В конце концов решил, что так и должно быть.

Маккейл очень искренне рассказывала мне о своих ощущениях, связанных с ее девичьим взрослением. На некоторые мои вопросы отвечала:

— Не знаю. Для меня это тоже новое ощущение.

Когда ей было тринадцать лет, я спросил, почему у нее нет подруг. Она ответила так, словно давно и обстоятельно раздумывала над этим вопросом:

— Не люблю девчонок.

— Почему?

— Не доверяю им. Я люблю лошадей.

Почти каждую неделю Маккейл ездила верхом. Раз в месяц она приглашала и меня, но я всегда отговаривался занятостью. Не решался признаться: я боялся лошадей. Однажды, когда мне было семь лет, родители повезли меня на ранчо «Хуанита Хот-Спрингс» в штате Вайоминг. На следующий день мы отправились кататься верхом. Мне досталась пятнистая лошадь по кличке Чероки. До этого я никогда не ездил в седле. Одной рукой я уцепился за кожаную луку седла, а в другую взял поводья. Я возненавидел каждое мгновение этой скачки. Помимо нас в прогулке участвовали и другие люди. Этим «ковбоям» захотелось скакать во весь опор, и они понеслись. Моя лошадь решила не отставать. Я намертво вцепился в седельную луку, бросил поводья и орал, умоляя о помощи. Наконец один из «ковбоев» спас меня, правда, наградил презрительной усмешкой. Как же! В его глазах я был изнеженным городским мальчишкой.

— А я в седле с трех лет! — бросил он и понесся дальше.

Неудивительно, что я не разделял любви Маккейл к лошадям.

За исключением верховых прогулок Маккейл, мы почти все время проводили вместе. Завершили детство, миновали трудный переход к подростковому возрасту, остроумно названному «подмышкой жизни». К пятнадцати годам Маккейл превратилась в зрелую девушку, и парни-старшеклассники осаждали ее дом, словно осы, почуявшие сладкое. Разумеется, я тоже заметил произошедшие с ней перемены, и они сводили меня с ума. Она была моей единственной и лучшей подругой, и такие чувства меня очень смущали.

Я багровел от ревности. По сравнению с теми парнями мои шансы были ничтожны. У них уже пробивались усики. Мое лицо покрывали юношеские угри. Они разъезжали на дорогих машинах. У меня был сезонный билет на автобус. В общем, я проигрывал им по всем статьям.

Лучшей характеристикой стиля воспитания, который Сэм, отец Маккейл, применял к своей дочери, были бы слова «политика невмешательства». В старших классах он позволил ей ходить на свидания, и Маккейл с трудом помнила, где и с кем встречалась. После свиданий она забредала ко мне передохнуть и поделиться впечатлениями. Это смахивало на рассказ голодному о фуршете, где ты недавно побывал.

— Ну почему мужчинам всегда хочется обладать мною? — спросила она после одного из свиданий.

— Не знаю, — покачав головой, ответил я.

В тот момент мне самому больше всего на свете хотелось обладать Маккейл.

Ее ситуация с парнями чем-то напоминала бейсбол: один лупит по мячу, другой стоит на подхвате, а еще две дюжины ошиваются на поле, рассчитывая перехватить инициативу. Я ощущал себя скорее продавцом хот-догов на стадионе, нежели игроком.

Иногда Маккейл спрашивала моего совета по поводу того или иного парня. Я давал обстоятельный совет, но с учетом собственных интересов. Она выслушивала меня, и при этом у нее всегда было странное (я бы сказал, чуть насмешливое) выражение лица. После таких разговоров мне становилось совсем паршиво. Однажды Маккейл «обрадовала» меня: когда она будет выходить замуж, мне достанется роль подружки невесты, поскольку подруг у нее нет. Это что же, мне придется сбривать волосы на ногах и наряжаться в женское шелковое платье? Не знаю, мучила ли она меня намеренно, или у нее это получилось спонтанно.

В шестнадцать лет все изменилось. Я стремительно вытянулся и возмужал, и противоположный пол начал проявлять ко мне интерес. Это весьма своеобразно подействовало на Маккейл. Она продолжала сообщать мне все подробности своих свиданий, однако слушать что-либо о моих не желала. Придерживалась правила: «Я не спрашиваю — ты не говоришь». Помню, осенью ко мне пришли две девчонки. В это время мы с Маккейл сидели на крыльце ее дома. Девчонки тоже присели и включились в разговор. Похоже, одной из них я нравился. В тот день они обе начали активно кокетничать со мной. Вдруг Маккейл вскочила и скрылась в доме, громко хлопнув дверью.

— Что это с ней? — удивилась одна из кокеток.

— Разве не видишь? Ревнует, — хихикнула другая.

Меня обдало теплой волной надежды.

Но даже если Маккейл и питала ко мне романтические чувства, то по-прежнему скрывала их. Я страдал молча, и не без причины. Маккейл оставалась моим лучшим другом. Признайся я ей в любви — наша дружба наверняка закончилась бы. К счастью, мне не пришлось страдать очень долго.

Теплым июньским днем — это был день моего семнадцатилетия — мы с Маккейл лежали в гамаке на заднем дворе ее дома. Мы легли «валетом», и маленькие ступни ее босых ног упирались мне в плечо. Мы плавно покачивались и говорили о том, каким было бы творчество «Битлз», если бы в жизни Джона Леннона не появилась Йоко.

— А знаешь, мы с тобой когда-нибудь поженимся, — вдруг сказала она.

Мое лицо расплылось в широченной улыбке, но я попытался сохранять спокойствие.

— Думаешь? — произнес я.

— Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

— Это у тебя на лице написано. Ты до безумия любишь меня и просто не выдержишь, если я выйду замуж за другого.

Было бы бессмысленно отрицать очевидный факт.

— Ты заметила? — спросил я.

— Да, — тоном, не оставляющим сомнений, ответила она. — Все замечают. Даже почтальон.

Я почувствовал себя полным идиотом.

— И дело в том… я тоже до безумия люблю тебя, — совсем иным, нежным тоном призналась Маккейл.

Она перекинула ноги через гамак, села и прильнула ко мне. Смотрела на меня влажными глазами.

— Неужели ты до сих пор не понял, что я люблю тебя? Да я бы жить не смогла без тебя.

В тот момент я испытывал чувство, какое испытывает владелец лотерейного билета, узнав, что выигрыш пал на его номер. Наша восьмилетняя дружба исчезла, уступив место другим эмоциям. Мы целовались, и могу сказать — теперь Маккейл это нравилось. Это был второй величайший день в моей жизни. Первым стал день нашей свадьбы.

Многих женихов накануне свадьбы терзают страхи. Каждый думает: а вдруг невеста, что называется, «увидит его насквозь», разочаруется и уйдет? Или хуже того, на ее горизонте появится более достойный кандидат и уведет ее? В моем случае я мог не опасаться. Для нас с Маккейл никаких других просто не существовало.